Читать книгу Берега/разделительная/черта - Ирина Иванченко - Страница 1

***

Есть русалки глубоководные там, на дне,

где вода много-много темнее и холодней,

им нет дела до принцев на тонущих кораблях

и стремленья подняться на сушу им не понять.

Ты, узнав обо мне, не старайся меня достать,

разглядев в своем сне серебро моего хвоста,

у злой ведьмы из леса зелье не смей просить,

не входи в эти воды отчаянным и босым.

Что мне дать, кроме льда, когда выберешь эту тьму

и решишься прийти, в ее самую суть шагнуть?

Я тебя не узнаю – здесь света нет разглядеть,

ты меня не найдешь в этой черной, как ночь, воде.

Кровь застынет так быстро… Но в пену, как говорят,

здесь тебя превратить не сможет уже заря,

кожу солнца лучи не тронут, чтоб опалить.

Впрочем, холод, царящий здесь, будет неумолим.

Он отнимет мечты, с которыми сюда шел,

из желанной тобой быстро стану тебе чужой,

ты останешься с нами и будешь, как мы, один,

лишь поэтому умоляю: не приходи.

Ты, конечно, не слышишь слов тихих моих молитв,

все торопишься зелье выпить и стать моим.

Что ж, и это пройдет. Ты поймешь это позже сам,

все позволив прочесть по холодным своим глазам.

***

Принц, в этой соли нет места для волшебства.

Да, я могла бы однажды двуногой стать.

Петь тебе тихо, практически про себя,

жить с тобой рядом, напрасно себя губя.

Но в этой соли нет места еще для слез,

для глупых девичьих о нежной сказке грез.

Температура такая, что только стыть.

Да и не нравятся принцам, увы, хвосты.

Принц, в моем доме живут только мрак и льды.

Мне незнакомы огонь, и угли, и дым.

Рыбам противно тепло, а русалкам – страсть.

Вдруг полюбить равноценно в сетях пропасть.

Пропасть меж нами большая: не переплыть.

Это лишь в сказках мы ласковы и добры,

тихи, мягки, словно пена на берегу.

А от реальности боги пусть стерегут.

Принц, в этих фразах нет смысла, ведь ты к ним глух.

Молишься бурям зачем-то, зовешь волну,

ищешь меня, словно в этом есть смысл и суть.

Мне чужда жалость, но сводит как будто грудь…

Я отдаю тебя той, что совсем, как я.

Только не бьются в груди у нее моря,

а в глазах небо, прозрачной волны синей.

И я молюсь, чтобы ты оставался с ней.

Принц, в этой соли пространства нет для любви,

но я смогла постараться не загубить,

не утянуть тебя за собой на дно,

не задушить объятием, как волной.

В глупых историях счастья и правды нет.

Соль – это соль: и проклятие, и ответ.

Принц в мышеловке из замка, я – из хвоста.

Жизнь все расставила, в общем-то, по местам.

***

Мало было сказочки просто слушать —

иногда в них нужно искать урок.

Она выбор делает по-иному:

голос не дает ведьме за дар ног,

выползает храбро одна на сушу,

Принцу попадается на глаза.

Он стоит, сраженный тем, что увидел,

и совсем не знает, что ей сказать.

Солнце иссушает ее чешуйки,

кругом голова идет от жары,

только лишь поэтому лаской тайной

кажется ей то, как, ее взвалив

на плечо беспечно, неосторожно,

Принц с ней отправляется во дворец.

Как желаньем нежности объясняет

то, как он сдирает с нее колец

золотых узоры на тонких пальцах,

жемчуга с ракушками из косы.

Как он остается с ней обнаженным

в темной теплой комнате и босым.

Она задает ему вопрос нежный:

«И твои мечты о любви сбылись?»

Он ей отвечает: «Ты просто рыба.

К рыбе идут паприка и анис».

***

Возвращаешься в море. Укачивает на волнах.

Принц поклялся не делать, но все равно сделал больно.

Но теперь прежний мир неродной, и тошнит от рыбы,

и хвост гибкий, зеленый, как камня на шее глыба —

ни вертеть, ни плыть ровно, все мечешься, как дурная.

Королевства принцесса без роду, семьи и края:

убежавших не ждут. Позабыли давно, отпели.

Выползаешь неловко поближе к дворцу на мель,

смотришь в окна высокие, проклятья туда швыряя,

но они не летят туда птицей, поскольку давно немая,

и на дно не нырнуть к ведьме, что оказалась правой,

потому что, двуногая, ты разучилась плавать,

но чужой оказалась на суше душа морская.

Обещали любовь, а досталась одна тоска.z

***

Это есть свобода от всего:

шторм в душе давно истаял в штиль, и

невозможно вспомнить о былом.

Он и я, мы кем друг другу были?

Были ли вообще? Ветра, моря…

Волны в грудь стучат теперь снаружи,

как когда-то билось изнутри,

а он был мне так безбожно нужен.

Хвост отдать? Бери же все хвосты

моих жизней будущих подводных!

Голос мой отдать и в тишине

приходить к нему, в любви негордой,

в ночи обнаженной, как луна,

бледной, робкой, тонкой, синеглазой.

Сколько мне отдать? Бери же все!

Забирай же все – и не по разу,

нити жизни спутай нам в одну

крепкую, нервущуюся леску.

Спальня, что была отведена —

смеху-то! – все называли детской.

Я была – вот шутка-то – ему

от рассвета до ночи сестрою.

Ведьма, забери себе назад

это сердце. Он того не стоит.

***

Приплывает, еле двигая плавником,

говорит, от немоты отойдя не слишком,

у меня теперь отдать тебе – ничего,

даже голос предложить – осмеёшь же – такой неслышный

стал, осипнув от молитв и от горьких клятв,

что рассыпала ему, как в спальню цветы до ложа,

где теперь он спит, а рядом его жена,

и покоя их никто уже не тревожит.

Я смотрю, как слезы капают – жемчуга —

на ее ладони белые, вижу горе,

и ей вторят волны, режущие мне грудь,

и ей вторит, боли девичьей вторит море.

И не можется мне, глупой, не помогать,

раз хранить беду и счастье работу дали.

Я ей капаю в напиток прозрачный яд,

что ей вены взрежет пламенем острей стали,

доберется лапой жадною до груди,

вырвет сердце ее ласковое. Прочь жалость!

Принц, ее не полюбивший, не пощадил,

нелюбви своей вонзив в нее злое жало,

значит, мне жалеть не нужно ее вдвойне,

только колет в клетке ребер чертовски сильно,

и не хочется мне цену ей говорить,

пусть она помочь сама же меня просила.

Варево готово от бед мое,

выпьешь – и уйдет боль, уже не тронет.

Она преподносит мне алый ком

вырванного сердца в своей ладони.

***

Как там было на деле, никто не знал.

Говорили, Принц стражу в ту ночь не звал,

что кинжал обнаружили на парче,

чьей-то залитой кровью, но только чьей?

Что пиратскую дочь может удивить?

Он шептал ей слова свои о любви,

пальцы прятались в кружево рукава.

А ее руки знали лишь, как канат

оставляет занозы и волдыри.

Задыхаясь от страсти, почти немым,

он ей падал в колени, дрожал, сражен.

Он был легким пером, а она – ножом.

Он был птицей, упрятанной в замка клеть.

А она – вором, что клеть решил посметь

вскрыть своей огрубевшей за жизнь рукой.

Ворвалась, как волна, отняла покой.

Только все это – сказка не о любви.

Говорил ей отец, должен клад хранить

самый верный и честный из мертвецов,

а любовь не для нас, дочь, в конце концов.

Он доверился ей, в тайный грот пришел.

Она не обманула, сказав, душой

вечно связан с ней станет, ответив «да»,

с ней уже не расстанется никогда.

С того дня прошло много хороших дней,

обратилась та дева в грозу морей,

стал легендой упрятанный ею клад,

но найти его – мало сокровищ карт:

мертвец клад охраняет, собак верней.

Только изредка кажется все же ей:

кудрей шелковых золота теплый цвет,

может, был все ж важней золотых монет?

***

Я иду за тобой, но так быстры твои шаги…

Я сбиваюсь, я падаю, ранюсь, цепляю ветки.

Они бьют по лицу, и пощечины очень метки,

словно мы с этим лесом отныне теперь враги,

и он прячет тебя, не дает мне тебя догнать.

Подол юбки твоей мелькает среди деревьев.

Позади нас осталась укрытая сном деревня,

и никто не увидел сбежавших нас из окна.

Я иду за тобой, я спешу, но успеть никак,

ты, как будто в насмешку, шаг прибавляешь споро.

Я от этого бега сдохну на месте скоро,

все же я не зверье лесное и не рысак.

Замерла на границе тонкой лесной реки.

Луна светит надкушенным боком, латает рану.

Я любуюсь в неясном свете изящным станом,

тем, как ноги твои и белые, и легки.

Лунный свет зеленеет кругом поверх воды.

Опускаешь в него обе стопы и тут же тонешь.

Я твой смех топлю в собственном горьком и страшном стоне,

я кидаюсь в волну, чтоб спасти тебя от беды!..

Но полметра воды здесь, по пояс река мелка,

утонуть невозможно, спрятаться – глупость шутки.

Смех вокруг колокольчиком твой разносится, мертвый, жуткий,

и касаются вдруг то ли волны, то ли рука.

На рассвете придет пастух, чтоб набрать воды,

пес его зарычит на заросли лилий белых,

и мое утонувшее вынесут позже тело,

разглядев на земле одни лишь мои следы.

***

Билась в тебе волна, милая, и жгла солью,

теперь, золотая рыбка, ты только лужа.

Но смотрит в глаза ей, и взгляд этот – мед и сахар,

и в танце, ее обнимая так нежно, кружит,

что, кто ни гляди, все видят, как он влюблен,

что, как ни сердись, знай: принц счастлив, любя другую.

А море все вьется у ног и зовет домой,

а море все шепчет нужное: «Помогу».

Русалочка держится, прячет от взглядов боль,

которая плещется в синих глазах, и шторма

никто не увидит: снаружи все тот же штиль.

Она за ним следом куда-то идет покорно,

покорно склоняет голову – на, целуй —

свой лоб подставляя, и так же покорно сносит

его нелюбовь. Но рождается в глубине

из штиля душевного в бурю немая злость,

крюками впивается в рыбию чешую,

что лезет наружу, и нет ей конца и края.

И в следующий раз, когда падает принц в волну,

она за ним следом, нет, уже не ныряет.

***

Позови меня, море! Но вопль русалки нем,

и не выйти уже никогда из постылых стен,

и не лечь, как в объятья сестринские, в волну.

И не броситься камнем, чтоб после пойти ко дну:

крепки в окнах решетки – вот принца любовный дар.

И проходят, проходят мимо нее года.

Испаряется с кожи родная морская соль,

остается под кожей саднящая злая боль,

остаются лишь одиночество и печаль.

Волны бьются вдали, и беснуются, и кричат,

но им стены темницы ее не суметь сломать.

Горе бедной русалки не выговорить в словах.

Забери меня, море! Но плач ее тих и слаб.

О любви была сказка, но много в ней вышло зла.

О любви было сердце, теперь в нем лишь грусть и страх.

Вдали волны шумят и зовут ее: «О, сестра!..»

***

Хочешь о боли? Так слушай тогда о боли,

жалящей ядовитой меня осой.

Словно русалка, иду по ножам босой.

Хочешь о страхе? Послушай слова о страхе,

липком, тягучем и душащем, как смола.

Словно русалка, потерянная в словах,

в криках, молитвах, проклятьях немых, бессильных

что-нибудь в этой истории поменять.

Скольким русалкам принц верным был до меня?

Хочешь о боли? Но это такая яма…

Пропасть, остовы покоятся кораблей.

Пеной русалкино сердце скользит над ней.

***

Начитавшись историй о жизни своей прабабки,

она лезет на берег моря, хвоста не пряча,

и надеется встретить принца, других прекрасней,

и не нужно ни зелий ведьмы ей, ни удачи.

Побережье пустует дни напролет: ни принцев,

ни хотя бы на них отдаленно мужчин похожих.

Не сдается русалка. Пусть будет уже, кем будет,

и простого она любить больше жизни сможет.

Полумесяц сменяет в небе луны монету

трижды, прежде чем угасает сердца любви волненье.

Понимает русалка, что сказки на то и сказки,

чтоб вовек не случаться, тем более, чтобы с ней.

Путь до дома неблизкий, шторма, небеса чернеют.

Она лодок разбитых считает, плывя, скелеты

и мечтает: «Ах, если бы юношу мне спасти, то

полюбил бы меня тогда всей душой в ответ он!».

На тринадцатый день ей все же везет, и в бурю

попадает корабль. Русалка, в мечте о счастье

порываясь спасти, кидается к нему ближе,

и ее разрубает лопастями на части.

***

Сердце станет льдиной, едва коснется