Читать книгу Немного о любви. Новеллы - Ирина Каменская - Страница 1

Через три года после окончания войны, в артистической, достаточно обеспеченной семье родился долгожданный ребенок. Дочке дали имя – Людмила, а между собой стали ласково называть её Милочкой или Принцессой. Отец, Артур Вениаминович, работал главным режиссёром местного театра, а его жена, Лидия, как и водится в таких случаях, ведущей актрисой этого же театра.

Их брак длился двадцать лет и был по их мнению удачным. Познакомились они в Ростовском театральном училище, где Артур посещал занятия по режиссёрскому и сценарному мастерству, а Лидия, как и свойственно красавице, училась на актрису. Они очень быстро сдружились, так как их жизненные цели и желания совпадали: оба мечтали о славе, только в Москве хотели проявлять свои способности, семья в их планы не входила и о детях они даже не думали. За время учёбы их дружба перешла в симпатию друг к другу, и после окончания училища они решили ехать покорять столицу вместе. За год мытарств в Москве оба поняли, что их здесь никто не ждал и не желал видеть их талант. Посовещавшись друг с другом, они приняли решение вернуться в родные пенаты. Трудности настолько их сроднили, что они решили сочетаться браком и попытаться, пусть со временем, но всё-таки покорить Москву. Детей решили не заводить, дабы те не мешали в достижении их общей цели.

За 18 лет работы в провинциальном театре, Артур стал главным режиссером, а Лидия – ведущей актрисой. Представители из Москвы любили посещать премьеры их небольшого, но очень известного театра – театра имени А. П. Чехова. Однако предложений о переезде в Москву они так и не получили. Артур Вениаминович отчаялся, стал настаивать на детях, но Лидия была непреклонна в этом вопросе, пока не осознала, что время молодости прошло и пора подумать о потомстве.

Милочка родилась очень слабенькой и болезненной. Врачи поставили неутешительный диагноз: порок сердца. Со временем начали воспаляться миндалины и ухудшать работу и без того больного сердца. Своё детство Мила часто проводила с высокой температурой, неделями лежала в больницах или в детских санаториях – после больницы.

– Бедный ребенок, мне так её жаль, – тяжело, со вздохом, говорил Артур, – В твоём возрасте рожать было опасно. Это мы виноваты в том, что у нас больная дочь. Раньше надо было подумать о детях. И я тебе об этом говорил. Неоднократно! Но разве ты хоть раз, хоть в чём-то меня послушалась?

– Артур, ты, как всегда, хочешь жить по сценарию, написанному тобой. Но так, к сожалению, не получается. Мы с тобой давно в этом убедились. И потом, как ты можешь меня упрекать?! Я же актриса! Молодость у нас так быстротечна! И у меня была причина!

Причина действительно была: Лидия до сорока лет играла Джульетту, Офелию и Нину Заречную в «Чайке», а во время детских каникул, бывало, и Красную Шапочку. Беременными она своих героинь совершенно не представляла, от ролей отказываться не желала, вот и дотянула до сорока лет.

Милочку родители обожали, поэтому ни денег ни сил на её здоровье не жалели: лечили в лучших больницах и санаториях города, консультировались о её слабом сердечке, исключительно, у известных врачей области, а когда дочери исполнилось три года, повезли в Москву. Именно там, известный детский кардиолог, Леонид Харитонович Кечкер, успокоил их немного, сказав, что, вполне вероятно, к 18 годам порок может «компенсироваться», и их ребенок проживет долго и счастливо. Но именно в 18 лет, и никак не раньше, необходимо будет сделать небольшую операцию по удалению гланд.

– А сейчас, дорогие родители, – сказал Кечкер, – Глубоко вздохните и только через 15 лет выдохните, так как придётся вам тяжело. Девочку надо беречь и не перегружать её слабое сердечко. Простужаться ей категорически нельзя. Закаляйте ребёнка и радуйтесь её удивительной красоте.

И действительно, Милочка была удивительно, как хороша. Для актерской пары внешность их болезненного ребенка, была настоящей гордостью:

– Доченька вся в меня, – говорила Лидия, – Такая же красивая и, наверняка, талантливая. Вырастет и станет большой актрисой. Выздороветь бы ей только, моей малышке.

– Да, дорогая, это самое главное. Посмотрим. Может, и в кино будет сниматься, если повезёт, – отвечал Артур.

– Опять сценарий пишешь? О кино можно только мечтать. Я до сих пор мечтаю, а что толку? Но в одном ты прав: надо её постепенно приучать к сцене. Может, на репетиции брать?

– Не рано ли? Уж, больно она слабенькая. Немного подождать надо. Ты в кино мечтаешь сыграть, а я до сих пор надеюсь, что меня заметят и пригласят в Москву. Каждый раз, когда приезжают знаменитости из Москвы и смотрят мои спектакли, я жду. Жду, жду, жду. Жду восторга, жду предложений! И ничего. Ничего не меняется. Лида, скажи, я что, плохой режиссёр?!

– Ты прекрасный режиссёр, Артур. Я уверена – тебя заметят. И обязательно пригласят в Москву. Не отчаивайся. Надо ждать. Ждать и верить. И я жду. Только вот Офелию уже не смогу сыграть, да и Анну Каренину, тоже. К сожалению, героинь, которым далеко за сорок, в нашей драматургии нет.

– Как это нет? А бабушка в «Красной Шапочке»? Чем не героиня?

– Издеваешься?

Милочку жалели, любили, холили и лелеяли, одевали во все самое красивое, дорогое и модное. Продукты покупали только на рынке, закаляли, не кутали. Одним словом, делали всё, что им посоветовал известный на всю страну врач. В детский сад Милочку не водили, и с детьми играть ей категорически запрещали – а вдруг нечаянно толкнут или, ещё хуже, случайно заразят каким-нибудь гриппом.

К ней приставили няню – высокую, статную, с благородной осанкой, пожилую гречанку, с удивительным именем Афина. Женщина была прекрасно образована, до пенсии работала в школе, знала историю, литературу, прекрасно говорила на греческом языке и очень любила свою страну, в которой никогда не была. Афина носила длинные, до пола, юбки, широкие блузы под пояс и платки, завязанные на затылке в красивый узел.

Когда Милочка была здорова, няня водила её к морю, и они часами гуляли по берегу и дышали воздухом, в котором было очень много йода, полезного для слабого здоровья девочки. Когда же Милочка заболевала, няня садилась рядом с ней у кроватки и читала сказки. Сказки Милочка любила не все, многие считала «недобрыми» и «неправильными» и не верила им: она не верила, что Красная Шапочка выйдет здоровой из животика волка, что лягушка может превратиться в красавицу царевну и что Иванушку – дурачка, пролежавшего на печи полжизни, полюбит царевна и подарит ему полцарства. Ей было жалко Красную шапочку, которую съел волк и бедную Настеньку, которую отправили зимой в лес за подснежниками. Но, особенно, Милочка переживала за Русалочку, которая умерла из-за любви к прекрасному принцу. Она просила Афину перечитывать её несколько раз в надежде, что конец сказки будет другим, и принц поймёт кто спас его, и Русалочка останется жива. В такие моменты Милочка расстраивалась из-за очередной «неправильности» и сердце начинало сильно стучать, воздуха не хватало, и она просила няню остановиться.

– Нянечка, – говорила девочка, – Если бы Русалочка могла говорить! И писать она не умела. Написала бы на песке и всё бы закончилось хорошо.

– Мы не будем больше читать эту сказку. Не плачь, моро му(*гр-малыш).

– Нет, будем. В сказках всё должно хорошо заканчиваться. Давай её перепишем. Можно?

– Нет, милая, нельзя. У неё уже есть автор. Андерсен. Он хотел сказать, что, когда любишь, многим приходится жертвовать.

– Я люблю Русалочку и тоже жертвую. Я своё сердце погулять выпустила. Оно постучалось и ушло. Давай другую сказку почитаем, «правильную». Может, оно вернётся?

Няня прекращала читать, давала ей нужное лекарство и начинала рассказывать девочке о своей любимой стране, в которой никогда не была, но очень по ней скучала.

Когда Милочка подросла и стала ходить в школу, Афина стала читать ей большую толстую книгу, которая называлась «Мифы и легенды Древней Греции». Эту книгу о греческих богах и героях девочка полюбила гораздо больше, чем сказки. Она восхищалась амазонками, защищавшими Трою, с восторгом слушала о подвигах Геракла, жалела Пенелопу, которая столько лет ждала своего Одиссея и сострадала Афродите, потерявшей своего единственного, так сильно любимого юношу.

– Афина, почему боги допустили, что бы Адонис погиб? – спрашивала Милочка у няни, – Мне их очень жалко. Они так любили друг друга.

– Боги не могут за всем уследить, – отвечала няня.

– Надо было Адонису послушаться Афродиту. Тогда бы он остался жив, и они были бы счастливы. Долго – долго. Няня, дай мне капли, а то моё сердце хочет убежать.

– Милая моя, тебе совсем нельзя нервничать. Не допустим, что бы твоё сердечко убегало. Мы же не хотим стать «бессердечной», – пыталась шутить няня.

– Афиночка, – смеялась Мила, – я не стану бессердечной. «Бессердечная» – это, когда у человека совсем нет сердца, и он никого не любит. А я всех люблю. И тебя и маму и папу.

– А ещё и Афродиту с Адонисом, и Русалочку. Моро му( *-гр. Малыш), да разве с таким сердцем можно всех любить? Не выдержит оно, сердечко твоё, так много любви.

– Моё сердце всё выдержит, вот увидишь! Я вырасту и обязательно стану здоровой! И любить буду! Разве можно жить без любви? Ты хочешь, что бы у меня была такая жалкая жизнь?

– Конечно, не хочу. Ты обязательно станешь здоровой. И в Грецию ко мне приедешь. Я покажу тебе гору Олимп. Там жили твои любимые боги.

– А сейчас не живут? Почему ты говоришь – жили?

– И сейчас живут, милая. Конечно, живут. Они же бессмертные.

– Обязательно приеду. И к ним и к тебе. Ты разве собираешься уезжать, нянечка моя любимая? А как же я?

– Не волнуйся, агапи му(*гр. – любовь моя). Это не скоро будет. Дай бог, лет через десять. Ты уже совсем взрослой станешь. И красавицей. Как Афродита.

– И такой же несчастной? Не хочу, как Афродита. Уж лучше просто Музой. Мельпоменой, например. А что? Муза театра и трагедий! Стану актрисой! Как моя мама. Красота! И кинжал в руке! А на голове венок из кипарисовых веточек. Как ты думаешь, мне пойдет?

– Тебе всё пойдет, милая. И актрисой станешь. Великой актрисой. Ты же у меня красавица.

– А ты у меня самая лучшая няня на свете. Не уезжай, пожалуйста. Моё сердце не выдержит, ты же знаешь.

Сердце и, правда, не выдержало, когда однажды Афина пришла попрощаться с Милой и её родителями.

– Уезжаю, – сказала она, – Домой поеду, на Родину. Вот, бумагу из Греции получила. Разрешили мне вернуться.

– А как же я без тебя, Афиночка?

– Ты, моя девочка, уже совсем взрослая стала. Не нужна тебе няня.

– Мне не няня нужна. Мне ты нужна.

– И я тебе не нужна уже. Тебе четырнадцать! Ты уже в возрасте Джульетты, а это значит, что можешь и решения самостоятельно принимать. Помнишь, что она сделала?

– Да ничего она не сделала! Подумаешь, влюбилась!

– Э, да ты, и, правда, бессердечная. Джульетта не только влюбилась, но и пошла против воли родителей, решив не расставаться с Ромео.

– У нас в классе все девчонки – Джульетты. И все мальчишки – Ромео. Только и делают, что в любви объясняются. То одних любят, то – других. Правда, решения им не надо принимать.

– Возраст такой, – пояснила няня, – Влюбчивый.

– Вот именно – влюбчивый. Я подожду влюбляться. Мне друг нужен. А, такого друга, как ты, няня, во всём мире нет.

– Спасибо, агапи му(*гр. – Любовь моя). Встретишь ты ещё своего друга. Обязательно встретишь.

– Но он мне тебя не заменит. Мама, папа, уговорите Афину не уезжать! Пожалуйста! – со слезами на глазах умоляла Мила родителей.

– Милочка, успокойся, родная. Афина на Родину хочет уехать. Как мы можем ей запретить? Она так долго об этом мечтала. Хоть чьи-то мечты должны сбываться? – сказал отец.

– Доченька, ты немного подрастёшь и сможешь поехать в гости к Афине. Может, к тому времени и нам разрешат ездить в другие страны, – поддержала его Лидия.

– Конечно, разрешат. Не всегда же в этой стране будет «железный занавес». Это сейчас мало кого выпускают, а лет через 10–20…

– Меня выпустят, Афина, слышишь? Я добьюсь! Стану здоровой и приеду к тебе в гости. Обязательно приеду! Ты мне веришь? Веришь? Ты только дождись меня. Пожалуйста. Ладно? Обещаешь?

– Верю тебе! И обещаю, родная. Дождусь. И знай, моро му(*гр.-малыш), я всегда буду думать о тебе. А ты, Милочка, пообещай мне, что не будешь ранить мечом Мельпомены, влюблённых в тебя, юношей, – с притворной строгостью попросила няня.

– Клянусь, клянусь, клянусь! – в тон ей ответила Мила.

Проводы были тяжёлыми, со слезами, с обещаниями о встрече в будущем, с просьбами писать, если получится, или звонить, если удастся. Афину всей семьей проводили до вокзала, и она уехала в Москву, а из Москвы, самолётом, в Грецию.

Ночью Миле стало совсем плохо с сердцем. Родители вызвали скорую помощь и её увезли в больницу, а через неделю определили в очередной санаторий.

Без Афины было грустно и больно. «Видимо, всегда так больно, когда расстаёшься с любимым человеком. И Русалочке было больно, как мне сейчас. И Афродита страдала. И Джульетта с Ромео страдали. Если я когда-нибудь полюблю, буду молить всех богов, чтобы они избавили меня от разлуки с любимым. Или лучше совсем не влюбляться?» – думала Милочка.

Единственным утешением, как и всегда, была родительская любовь и…. книги. Уже давно «Мифы и Легенды Древней Греции» были заменены произведениями Джека Лондона, Диккенса, Тургенева.

К 18 годам Милочка прочла всего Достоевского, Чехова, Золя, Мопассана, даже осилила «Войну и Мир» Толстого. Если честно, читала только «Мир», «Войну» – пропускала. А уж если быть совсем честной, то Милочке нравились только те книги, в которых писали о любви. Она хотела понять, что же такое – ЛЮБОВЬ и почему все любовные истории так трагически заканчиваются? Что заставило Анну Каренину выйти замуж без любви и прожить без неё 8 лет до встречи с Вронским? А «Мадам Бовари»? Не могла ещё немного подождать того, кого полюбит? Сама погибла, мужу жизнь разрушила, да и любовь настоящую не нашла. «Ведь для любви необходимы два человека. Недостаточно любить кого-то, нужно, что бы этот «кто-то», тоже, тебя любил», – часто думала Милочка.

Ремарка она просто возненавидела: что ни произведение, то трагическая любовь – обязательно кто-нибудь умирает, а другой страдает. Читать всё это, конечно, очень интересно, захватывает сюжет, чувства героев, их рассуждения, поступки, сопереживаешь влюблённым на протяжении всего романа, надеешься на счастливый исход. И на тебе! Трагедия! Смерть! Разлука! «Возненавидела» – это, конечно, образно. И Ремарк, и Чехов, у которого, тоже, что ни любовь, то драма, были её любимыми писателями.

Но это всё в романах. А в жизни? Что происходит с влюблёнными в жизни? С детства была у Милы одна подруга – Таня Гайдар. Правда, на пять лет старше. Ну что же делать – так получилось. Вместе им всегда было интересно. Девушки жили на одной лестничной клетке, заходили друг к другу в гости и, постепенно сдружились. Когда Татьяне исполнилось 18 лет, она пригласила Милу на свой день рождение. На вечере присутствовал Танин жених: огромного роста, немного тучный, но очень симпатичный, черноглазый и добрый – Валера.

Валера не сводил с Тани влюблённого взгляда и называл её «Моя тростиночка». Девушка, действительно, была стройна, изящна, грациозна и очень симпатична. Через месяц они поженились, и Валера переехал в её квартиру. Муж любил много и вкусно поесть. Юная супруга быстро научилась готовить, чтобы доставлять ему удовольствие. А ещё Валера любил, чтобы жена обязательно составляла ему компанию за столом. Что делать, у каждого свои капризы: ему нравилось, как жена красиво и аппетитно ест. Через год Татьяна начала поправляться, а ещё через три превратилась в грузную, огромных размеров, тётю. Валера стал называть её не иначе, как «Корова», начались скандалы, отсутствие мужа по ночам, а ещё через год они развелись. Татьяна осталась одна, страдала без мужа, считала, что жизнь закончилась, стала часто выпивать и, постепенно, спивалась. Мила пыталась ей помочь, но Татьяна ничего не хотела ни слышать, ни понимать. Их дружба закончилась. Через год её первую подругу нашли мёртвой. Она была убита. Рядом валялась разбитая бутылка из-под водки. Это один пример.

А второй – её собственные родители, которые прожили вместе почти сорок лет, и тоже, не являлись примером идеальной любви. Мила давно поняла из их разговоров, что отец, уже, будучи женатым, полюбил другую женщину, но из семьи не ушёл, а мама, хоть и узнала об этом, но делала вид, что ничего в их семье не изменилось. Благо, что актриса.

Других семей девушка близко не знала, но прекрасно понимала, что со стороны все отношения между мужчиной и женщиной кажутся гораздо более счастливыми, чем есть на самом деле. Об этом она узнала из книг: нельзя же мнение классиков сбрасывать со счетов – они об этом много что интересного написали.

Милочка сделала для себя вывод: «Многим богам не везло в любви, даже Зевсу: полюбил красавицу Ио и превратил в корову, чтобы защитить от ревнивой Геры. Так и не уберёг свою любовь. Одиссей с Пенелопой полюбили друг друга, да пришлось им разлучиться на 20 лет. А что происходит с влюбленными в романах? Тоже, одни трагедии: Джульетта, Анна Каренина, мадам Бовари. Нет, уж лучше не влюбляться совсем. Права была моя любимая Афина, когда назвала меня бессердечной».

Не влюбляться было несложно, а вот запретить себя любить, было совершенно невозможно.

Юная девушка была потрясающе красива. Её фигуру можно было сравнить со статуэтками, изображающими греческих богинь, настолько пропорциональны и округлы были линии её тела. Лицо Милочки отличалось утончённостью и разнообразием красок. Чёрные, вразлет, красиво изогнутые, брови подчёркивали сине-зелёные глаза, обрамлённые двумя рядами густых, длинных ресниц. Немного вздёрнутый, с горбинкой, носик, узкий овал лица и бледные, красивой формы, губы говорили о благородстве крови. Тёмно-каштановые прямые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Небольшая бледность, связанная с постоянными болезнями, и грустный взгляд придавали её образу глубину и загадочность.

Неудивительно, что к такой красавице ни один представитель сильного пола не оставался равнодушным. Некоторые из них были влюблены в Милочку с первого класса, другие – оценили её красоту чуть позже, когда повзрослели. И сейчас, когда до окончания одиннадцатого класса оставалось два месяца, практически все одноклассники объяснились ей в любви, а, некоторые уже успели сделать предложение руки и сердца. Милочка спокойно выслушивала юных Ромео и, дабы не причинять им душевную боль, как и обещала когда-то Афине, вежливо отказывала, ссылаясь на то, что при таком больном сердце, как у неё, врачи категорически запретили ей выходить замуж и рожать детей. Доля правды в этом, конечно, была, но Мила очень надеялась поправить своё здоровье предстоящей операцией. Истина же заключалась в том, что ни разу не дрогнуло её слабенькое сердечко ни от объяснений в любви, ни от обещаний юных Ромео покончить с собой, если она не будет с ними – с теми, кто её так любит.

И если с любовью у Милы было всё относительно спокойно, то артистическая карьера шла полным ходом и очень успешно. Первый раз Артур Вениаминович привёл дочь за кулисы в пять лет. Когда же Миле исполнилось 8 лет, она впервые вышла на сцену в детском спектакле. Конечно, ей было немного страшно, но не на столько, чтобы не сыграть зайчика или снежинку. В 14 лет она первый раз сыграла Красную Шапочку и родители осознали, что их дочь обладает настоящим талантом. Милу вызывали на бис несколько раз. Успех был грандиозным. Сама же Милочка получала огромное удовольствие, находясь на сцене. Она уже давно перестала бояться публику, чувствовала себя во время спектакля счастливой и, самое главное, абсолютно здоровой.

– Мама, папа, я хочу стать настоящей актрисой. Вы мне поможете? Я хочу учиться у самых лучших мастеров.

– Конечно, поможем, милая. Как только окончишь школу, поедешь в Москву, – ласково говорил отец.

– В Москву? С таким сердцем? Нет, я не разрешу. И в Ростове есть училище, – недовольно возражала Лидия, – В конце концов, я тебя сама всему научу.

– Мама, когда я выхожу на сцену, то становлюсь сильной и здоровой. Я отпускаю сердце, и оно улетает.

– Не понимаю, о чём ты говоришь? Как это сердце может улетать?

– Может. Просто поверь. Сердце не помешает мне учиться в Москве. Я мечтаю стать великой актрисой. И я буду ею. И Афина мне об этом говорила. А я ей верю.

– Ну вот, в нашей семье ещё одна мечтательница появилась, – с грустью говорил отец.

Когда Милочке исполнилось 17 лет, Лидия стала готовить дочь к серьёзной роли Нины Заречной в «Чайке». Целый год разбирали образ дома, репетировали в театре, и, вдруг, за две недели до генерального прогона спектакля, Мила сказала маме, что хочет сыграть Нину совсем не так, как её привык видеть зритель.

– Мама, ну какая скромная девушка подойдёт к взрослому мужчине, да ещё и известному писателю, и даст понять, что влюблена в него? Не в Тригорина Нина влюбилась, а в его славу. Её не остановило, что этот человек любит другую женщину, да ещё эта женщина – мать Кости. И Костю она не любила. Предала его. Мама, она жестокая, бессердечная. Не умеет она любить. И не думает ни о ком. Только о себе. И о славе. Такой я хочу её сыграть.

– Ты сама бессердечная, Милочка! Неужели ты не видишь, сколько Нина страдала! – Лидия была потрясена выводами дочери, – Откуда у тебя такие мысли?

– Читала много о любви, мама. Это её боги наказали за то, что она влюблённого в неё Костю предала. Ушла от него ради славы актрисы. Ещё раз говорю – она жестокая. У любой женщины сердце бы дрогнуло от таких слов, какие ей Костя говорил о своей любви. И Костя не застрелился бы. Так нет, у неё только одна цель и была – стать великой актрисой. Ничего и никого не видела и не слышала. Нет, она у меня не вызывает жалости. Её только слава и интересует. А то, что она говорит о своей несчастной любви к Тригорину?! И кому говорит?! Косте! Это разве не жестоко? Ах, мол, пожалейте меня, я такая несчастная. Я чайка.

– Ты всё неправильно понимаешь! – возразила Лидия.

– Мама, послушай меня: я чуть младше Заречной и поэтому вижу её совсем иначе. Никакая она ни жертва. И никакая ни Чайка. Жертва – Костя. Возможно, что Чайка именно он. Мать его не любит и не ценит. Нина, тоже, не любит. Двум любимым женщинам он совсем не нужен. Ни любви в его жизни нет, ни поддержки. Как жить с этим? Вот он и застрелился. От ненужности.

– Ну, здесь я с тобой соглашусь. Но Нина! Подумай, доченька! Её с детства не любят родители. Так же, как и Костю. А это самое страшное для человека. Дети беспомощны и не защищены, если лишены родительской любви.

– Да, в этом они похожи. Но Нина хочет славы, а Костя – признания. В этом большая разница. Ты согласна? Это же в пьесе написано!

– Согласна, милая. Но причем здесь боги? Нину погубил Тригорин, – всё ещё сопротивлялась Лидия.

– Мама, Тригорин, как бабочка: на любовь, как на свет, летит. Кто поманил, того и любит. Его боги не наказали: он же Аркадину не бросил.

– Да, Афина на тебя сильно повлияла своими греческими мифами.

– И спасибо ей за это, мамочка. Любовь беречь надо, а не разменивать на карьеру и сомнительные романы. Тем более, что и таланта у неё не было. Ты думаешь, Нина не чувствовала, что Тригорин и с ней живет и с Аркадиной? Наверняка знала.

– Милая, когда любишь, всё терпишь.

– Мама, ну какая любовь, когда тебя унижают? Из-за славы, возможно, терпят унижения, не знаю. Но это не главное в жизни. В жизни главное – любовь. Боги, как и люди, хотели любить и быть любимыми. А страдали сколько? Особенно, Афродита.

– Если бы в жизни была главное – любовь, то сколько бы семей не состоялось. А многие семьи разрушились бы. Нет, милая, любовь – это редкость, это – редкий дар. Если хочешь, любовь – это дар богов. В жизни свои законы, и не всегда в ней есть место для любви. Иногда она просто мешает. В жизни Нины именно любовь её и погубила.

– Не любовь её погубила, мама, а отсутствие таланта. Тригорин не бросил бы талантливую, успешную, молодую и влюблённую в него, актрису. Это бы льстило его самолюбию.

– Талант, любовь… Мила, речь сейчас не об этом. Ты с отцом говорила о том, как хочешь сыграть Заречную?

– Нет, мне страшно. А вдруг он не разрешит? Давай я на репетиции сыграю, как мы решили? Если папа не одобрит, сыграю на премьере тот образ, к которому все привыкли.

– Не мы решили. Это ты решила. Я против. Категорически. Ты знаешь, сколько гостей будет из Москвы? Подумай об отце. Он очень надеется, что его, наконец, заметят и пригласят на работу в Москву. Ты хочешь его подвести?

– Подвести не хочу. Хочу играть так, как чувствую, а не как надо. Мама, пожалуйста, просто поверь мне.

– Это большой риск для нас с тобой. Хотя… Что московские гости могут изменить в нашей жизни? Столько раз уже приезжали… И ничего. Всё по-старому.

– Я знаю, мама. Знаю, что и ты хочешь играть на московской сцене. И о кино мечтаешь. И я хочу учиться в Москве. И почему нас всех так манит эта Москва?

– Поймешь со временем. Ты же у меня умница. И красавица. Ну что ж, давай рискнём!

– А ты у меня самая лучшая мама на свете. Спасибо, что поддержала меня.

Вечером того же дня, когда произошёл этот разговор, позвонили из больницы и предложили Милочке лечь на операцию.

– Как всё не вовремя! До прогона две недели! Такие гости из Москвы приглашены! Досадно. Конечно, главное – здоровье Милочки. Если не сможет говорить после операции – заменим дублёршей. Правда, она не так хороша и молода. Но, что делать. Перенести не можем! Даже на неделю! Надеюсь, что хоть до премьеры начнёт говорить. Ах, как всё не вовремя. Как специально, – с горечью сказал Артур Вениаминович.

– Артур, я согласна – не вовремя. 15 лет ждали этого дня. Опять ждать? До осени? Летом не делают такие операции. Надо соглашаться. Тем более, что оперировать будет очень хороший врач. Самый лучший в городе.

– А у нас есть варианты?

Рано утром Лидия зашла в комнату дочери.

– Просыпайся, родная. Папа уже позавтракал и готов отвезти тебя в больницу. Я поехать с вами не могу, к сожалению. Мне надо бежать в театр. Не забудь, что завтракать тебе сегодня нельзя.

– Я помню, мамочка. А ты не забудь, пожалуйста: если придёт письмо от Афины, обязательно принеси мне его в больницу.

– Принесу, моя хорошая. Ты, главное, не волнуйся перед операцией. Это всё очень легко и быстро. Ты даже ничего не почувствуешь. А вечером я к тебе обязательно приду. У меня сегодня спектакля нет. Я свободна, как птица.

– Не буду волноваться, ты меня уговорила. Я из-за Афины больше переживаю. Три месяца писем нет. Может, что случилось?

– И об этом не думай. Ну, хотя бы сегодня. Что может случиться? Она еще не старая. И родственники рядом с ней. Всё хорошо с ней, золотко моё. Ты о себе подумай сегодня, ладно?

– Попробую. Не буду думать ни об операции, ни об Афине, ни о прогоне. Хотя, нет. О прогоне буду думать. Я заговорю. Я обещаю. Отцу не придётся искать мне замену.

– О, моя милая. По – моему, я тебя совсем не знаю. Где моя милая, нежная Принцесса? Давай, не будем загадывать. Мы, артисты, очень суеверны. Всё, дай я тебя поцелую, и побегу. – Лидия поцеловала дочь, и, выйдя из комнаты, крикнула мужу, – Меня уже нет, я ушла.

Милочка приняла душ, оделась, захватила сумку с вещами, заранее приготовленную мамой, и вместе с отцом отправилась в больницу на операцию, которая должна была изменить в лучшую сторону, если не её жизнь, то, по крайней мере, её здоровье.

Милу положили в отдельную палату, как и подобает дочери главного режиссёра единственного в городе театра, и предупредили, что бы она ничего не пила и не ела.

– Как только врач освободится, я за Вами зайду, и вместе пройдем в операционную, – сказала медсестра и вышла из палаты.

Милочка осталась одна. Ужасно хотелось пить, чуть меньше – есть. Время тянулось медленно. К трём часам дня, когда за ней зашла медсестра, сил совсем не осталось, и она даже обрадовалась, что скоро всё закончится и этот ужасный день, наконец, пройдёт.

Она шла по коридору следом за медсестрой. Возле самой двери в операционную, Милочка увидела высокого юношу, который стоял у противоположной стены и смотрел на неё.

«Какие зелёные глаза. Удивительный цвет», – подумала девушка, – Никогда таких глаз не видела».

В операционной находились врач и анестезиолог.

– Ну, что, красавица, оперироваться будем? Или есть возражения? – спросил врач.

Милочка покачала головой.

– Отлично. Тогда в это креслице садитесь, и глазки свои прекрасные закрывайте. Вот и хорошо. Умница. Бояться не будем?

Милочка закрыла глаза, покачала головой, подтвердив, что бояться не будет и мысленно обратилась к богам Олимпа, как она часто это делала в трудные моменты: « Боги, помогите мне. Я такая трусиха. Дайте мне силы выдержать всё это достойно. Афиночка, милая, попроси за меня богов. Они к тебе ближе».

Операция началась. Мила молилась богам, как ей показалось, целую вечность.

– Можешь открывать глаза, красавица. Всё закончилось, – услышала она ласковый голос врача, – Хоть ты и трусиха, но держалась молодцом. Похвально, похвально. Неделю не разговаривать, сегодня ничего не пить, а с завтрашнего дня есть только мороженое. Маленькими глоточками. Всё, милая. Вставай потихонечку, сестра тебя доведёт до палаты.

«Спасибо, боги! Спасибо, Афиночка! Вы мне помогли!» Мила посмотрела на часы, висевшие в операционной. Прошло 15 минут с того момента, как она села в кресло. «Пятнадцать лет ожиданий и 15 минут страданий». Милочка хотела глотнуть, но вся вздрогнула от нестерпимой боли. Врач это заметил.

– Глотать, тоже, старайся реже. Ничего, завтра будет лучше. Потерпи немного. И сердце пойдёт на поправку, – успокоил её врач, – Иди, милая, отдыхай.

Медсестра довела Милу до палаты и помогла лечь в постель. Горло нестерпимо болело. От каждого глотка она вздрагивала и просыпалась. Уснула только под утро.

На следующий день, после обхода врача, в палату пришла мама.

– Это я, радость моя! Знаю, знаю, что говорить тебе нельзя. Врач сказал, что всё прошло просто замечательно, что ты у меня самая смелая девочка и что через неделю тебя выпишут, и ты сможешь говорить. Как ты себя чувствуешь, родная? Такие круги под глазами. Плохо спала, наверное? – Лидия подошла к дочери, обняла, поцеловала, и, ласково глядя на неё, произнесла, – Я тебя сейчас порадую: у меня для тебя сюрприз. Письмо из Греции. Вчера я приходила, но мне сказали, что ты спишь. А сегодня утром пришло письмо. Я его захватила и сразу к тебе. Возьми. Я не открывала. Я тебе мороженое принесла. Такое, как доктор сказал. Пломбир. Вечером папа зайдёт.

Милочка положила письмо на тумбочку и жестами показала маме, что ей нужен блокнот и ручка.

– Я поняла. Папе скажу, он принесёт. Как я не догадалась? Всё, милая. Я побежала в театр. Пока без тебя «Чайку» репетируем. Эта Аркадина у меня ничего, кроме негодования, не вызывает. Как можно так к сыну относиться, не понимаю. Я тебя люблю, моя милая. Выздоравливай быстрей и больше спи. Я ушла, меня уже нет. Вечером спектакль, так что, до завтра, – Лидия ещё раз поцеловала дочь и выбежала из палаты.

«Какая я счастливая! – подумала Мила, – Мама меня любит, и папа любит. И Афиночка тоже любит. И операция прошла хорошо. Осталось только сердце подлечить и, можно считать, что у меня всё прекрасно. В Ростов учиться поеду или в Москву. Лучше в Москву. В Щукинское. Если родители отпустят, конечно. А потом в Грецию – к Афине. И на прогоне я буду играть. Я заговорю, я знаю. Я успею. Мне боги помогут. Я знаю – боги хотят, что бы я стала великой актрисой».

В душе было столько счастья, что лежать стало невозможно. Хотелось двигаться, танцевать, летать. Она вскочила с постели, надела халатик и, немного сполоснув лицо, взяла письмо и вышла в коридор. Вчера, когда её вели в операционную, она заметила небольшую застеклённую веранду, окружённую цветущими кустарниками. Именно там, среди этой красоты, ей захотелось прочесть письмо от Афины. «Афина, милая, как я по тебе скучаю!» – думала Мила, распечатывая конверт.

Она достала письмо. Почерк показался ей незнакомым. Сердце тревожно сжалось. Стала читать: «Дорогие Артур, Лидия и Людмила. С прискорбием сообщаем вам, что после продолжительной болезни…..». На глазах выступили слёзы. Она перестала читать. «Нет, этого не может быть. После какой болезни? Продолжительной? Но Афина ничего не писала о болезни! Жалела меня. Милая Афина, ты меня любила, поэтому жалела. Афина, ты же не старая. Этого не может быть. Не дождалась. Милая, милая Афина. Как же так? Боги, где вы? Почему вы ей позволили умереть? Я так её люблю. Это не справедливо». Рыдания душили её. Плакать было больно, но не плакать она не могла. Так и стояла возле окна в полном одиночестве, забыв о нестерпимой боли, которую причиняло ей только что прооперированное горло. «Даже маме не могу позвонить. Говорить нельзя. Я, как Русалочка», – подумала Мила и услышала за спиной шаги. Девушка обернулась.

На веранду зашёл молодой человек, которого она видела вчера в коридоре. Остановился. Рукой показал на горло, как бы спрашивая: «Болит? И у меня тоже». От этого дружеского участия ей стало тяжелее и больнее на душе, слёзы полились ещё сильней. Она сделала шаг к выходу, чтобы уйти и не показывать никому своих страданий. Но в этот момент юноша сделал шаг к ней навстречу. Положил руки на её плечи, не дав Миле уйти, и посмотрел ей в глаза. «Что случилось?» – говорил его взгляд.

«Он тоже, как Русалочка, не может говорить», – подумала Мила. Ей вдруг стало жалко всех: и Афину, и Русалочку, и себя и даже этого незнакомого парня с зелёными глазами. А дальше произошло то, что обычно делал отец, когда хотел её успокоить: юноша обнял её и прижал к себе. Милочка, не сопротивляясь, положила ему голову на грудь.

Так они и стояли, обнявшись, в центре веранды. Вдвоём. Милочка рыдала, а молодой человек одной рукой крепко обнимал её, а второй – гладил по голове, успокаивая совсем незнакомую ему девушку.

«Он добрый, – решила Мила, когда стала немного успокаиваться, – Рядом с ним так уютно и спокойно. И пахнет от него приятно».

Осознав свои мысли, ужаснулась: «Я, точно, бессердечная. Афиночка, ты была права». Слёзы моментально высохли, и она отстранилась от юноши. Кивнула ему в знак благодарности, выбежала с веранды и вернулась в палату. «Только сегодня утром я была такая счастливая», – думала Мила, – «Скорей бы пришёл отец. Бедная Афина. Ты была мне такой родной. Интересно, кто этот парень?»

Вечером пришёл отец. Милочка сразу же протянула ему письмо.

– Здравствуй, моя Принцесса! Как себя чувствуешь? Горло болит, наверное? А что это за письмо? Я принёс блокнот и ручку. Из Греции? От Афины? Сейчас почитаю, а ты пока напиши, как себя чувствуешь.

Мила стала писать, что чувствует себя нормально и хочет быстрей домой. Какая разница, где лежать, и есть мороженое.

– Боже, мне очень жаль. Афина ведь совсем была молодая. Доченька, не плачь. Хотя, нет, милая, поплачь, поплачь. Она была твоим другом. Я понимаю, тебе сейчас тяжело.

Мила протянула отцу блокнот. Он прочёл просьбу дочери.

– Я поговорю с врачом. Но не думаю, что он разрешит тебя забрать. Как всё не вовремя! И спектакль, и репетиция, и Афина. Бедная девочка, как всё на тебя навалилось. Афины нет. Но жить надо. Надо жить дальше. Ты молодая. Сколько ещё в жизни будет всего. Никто не знает. Иди ко мне, я тебя обниму.

«Хорошо иметь такого отца! Афины нет, но есть отец и мама. Я не одинока. Как хорошо, что он не ушел к другой женщине».

Артур Вениаминович пошёл разговаривать с врачом, а Мила взяла блокнот и написала: «Папа, почему ты не ушёл к той женщине, которую полюбил? Я всё знаю, не отпирайся».

Отец вернулся быстро. Мила дала ему блокнот.

– Врач тебя не отпускает. Сказал, что хотя бы ещё дня два, а лучше – неделю. А что касается твоего вопроса. Не знаю, что и сказать. Мы с твоей мамой столько лет вместе. Она мне хороший друг. Мы с ней не только друзья, но и единомышленники в жизни. Это очень важно. А та, другая женщина… Это, видимо, было очень сильное увлечение. И всё быстро прошло. Маму я люблю, ты даже не сомневайся. И тебя люблю. Вы с мамой – моя семья.

«Папа, как Зевс: и жену любит, и других женщин. Иногда. Боги, как люди. Или люди, как боги? Кто мне ответит? Афина бы ответила», – с грустью подумала Мила.

Она взяла из рук отца блокнот и написала: «Я тебе верю».

На следующий день она решила выйти из палаты и пройтись по коридору. Блокнот и ручку взяла с собой. На всякий случай. Не успела Милочка сделать и несколько шагов, как увидела своего незнакомца, идущего ей навстречу. Молодой человек подошёл к ней, поклонился, решительно взял за руку и повёл в сторону веранды. Милочка растерялась от такого смелого поступка юноши и, не сопротивляясь, пошла рядом с ним.

Здесь было всё, как и вчера: огромные окна, солнечный свет, цветущие кустарники, и они – вдвоём. Мила протянула ему блокнот и ручку. Он улыбнулся и показал ей свой блокнот и карандаш. Они стали переписываться.

«Что у тебя вчера случилось? Ты так сильно плакала».

«Я вчера узнала, что умерла моя бывшая няня – Афина».

«Она гречанка? Ты её любила?»

«Она была моим другом. Я её очень любила».

«Хочешь, я стану твоим другом?»

Мила подумала немного, вспомнила слова Афины о том, что у неё обязательно будет друг, и написала:

«Хочу».

«Как тебя зовут?»

«Людмила. Лучше – Мила. А тебя?»

«Александр. Можно просто Саша».

«Саша, спасибо тебе. Ты мне помог. Мне было очень плохо».

Они переписывались долго, до тех пор, пока не закончились блокноты. Им ничего больше не оставалось, как разойтись по палатам. Милочка узнала, что Саша – студент пединститута, что он изучает историю, что ему 22 года, и живет он с мамой, а отца давно нет в живых.

На следующий день, когда к ней пришёл отец, она попросила его срочно съездить в магазин и купить ей несколько блокнотов и шариковых ручек. Артур Вениаминович быстро выполнил просьбу своей любимой дочери.

Обладая таким богатством, они с Сашей стали писать друг другу настоящие письма. В них рассказывали о себе, о своих друзьях, о прочитанных книгах, о фильмах, которые смотрели. Расставались только на ночь и в те редкие минуты, когда необходимо было принимать очередную порцию мороженого. Для Милы неделя пролетела незаметно.

Наступил последний день их пребывания в больнице, а они никак не могли «наговориться».

Писать и смотреть друг на друга одновременно, было неудобно. Их глаза встречались только в момент передачи очередных посланий. И Милочка каждый раз с трудом отводила взгляд от Сашиного лица. Саша был смуглым, с огромной копной тёмных, слегка волнистых волос. Зелёные глаза излучали доброту, понимание и уверенность. Черты лица по-мужски были красивыми. Фигура, как и у всех ребят, с детства занимающихся плаванием (что и неудивительно – рядом же море!), была спортивной и гибкой. В каждом движении было столько красоты и силы, что Милочка невольно любовалась своим новым знакомым. Саша отличался от других ребят, которых она знала с детства, не только цветом глаз, но и какой-то внутренней культурой. Именно с ним, впервые в жизни, ей хотелось постоянно быть рядом, смотреть на него, ощущать на себе его взгляд. И именно сегодня, как никогда раньше, она с большим трудом отрывала взгляд от его лица, от его рук, пишущих в блокноте, разглядывала его плечи, шею, ложбинку у горла. Ей хотелось дотронуться до всего того, что она видела. И это всё, что она видела, вызвало у неё необыкновенное чувство нежности. Эта нежность вначале была только в душе, потом стала разливаться по всему телу, руки немного задрожали, ноги стали ватными, в глазах потемнело, и она поняла, что теряет сознание.

Когда Мила открыла глаза, то увидела, что находится в палате. Рядом был врач, Саша и медсестра.

– Что со мной? – спросила она глазами.

– Красавица моя, ты потеряла сознание. Это бывает. От голода. Сегодня полежи и поешь больше мороженого. А Вы, молодой человек, отправляйтесь к себе в палату и не мешайте нам выздоравливать. В отличие от Вас, здоровых, у нас немного слабое сердце. Кажется, выписываетесь Вы завтра?

Саша кивнул.

– Вот и прекрасно. Перед выпиской зайдите ко мне, я проконсультирую Вас, что и когда есть, пить и когда можно начинать разговаривать.

Саша опять кивнул, что в данный момент, означало: до свидания, и вышел из палаты.

– Вам, красавица, надо сегодня полежать и не переутомляться. Никаких молодых людей и волнений. Вечером зайду проверить Ваше самочувствие.

Врач с медсестрой вышли из палаты. Милочка отвернулась к стене и заплакала: без Саши ей стало очень грустно.

«Значит, это был, всего лишь, голодный обморок. Отлично. А я уже испугалась и решила, что это Саша вызвал во мне такие эмоции», – думала девушка. Но эта мысль не дала желаемого успокоения. Она тихо плакала и мечтала о том, что завтра снова увидит Сашу, и неважно, что он выписывается. Главное – увидеть его. Увидеть хоть на одно мгновение. С этими мыслями она и уснула.

Саша не пошёл в палату, а отправился на веранду. Именно здесь неделю назад он увидел плачущую девушку и подошёл, что бы успокоить её. Успокоил, называется. Вся жизнь пошла кувырком. И что теперь делать? Как объяснить матери и Ольге, что в его жизни всё изменилось. Матери нельзя нервничать, а Ольга, после того, как он сделал ей предложение, готовится к свадьбе. Они договорились, что сразу же после больницы подадут заявление в ЗАГС.

Саша с детства был приучен отцом нести ответственность за каждый свой поступок и слово. «Лучше ничего не обещать, – говорил он, – а делать. Одними обещаниями очень многие люди стараются добиться определённых целей».

Отец учил его быть внимательным по отношению к матери и, вообще, к женщинам.

– Сын, женщины – слабые создания. Им необходима наша любовь и забота. Женщина – это Королева. Перед ней надо преклоняться. Но женщина – это ещё и девочка, которую надо баловать и не давать в обиду. Так у нас, у греков, принято. Испокон веков.

Когда отца не стало, Саше было 14 лет. С тех пор всю заботу о матери он взял на себя. А когда ему исполнилось 18 лет, он познакомился с Олей. Вернее, она сама с ним познакомилась.

Дело было летом. Саша с друзьями отправился на пляж. Вступительные экзамены в институт были сданы, зачисление прошло успешно, настроение было отличное.

Он стоял у кромки воды, когда к нему подошла девушка и сказала просто:

– Привет. Меня зовут Ольга. Я хочу тебя любить.

– Прямо сейчас? Здесь?

– Нет. Всю жизнь и везде.

– Ты смелая девушка. А уверена в том, что я к этому готов? Может, для начала, познакомимся?

– Познакомимся, конечно.

Саша спокойно стал разглядывать незнакомку. Высокая, с мальчишеской фигуркой, узкими бёдрами и маленькой грудью. Светло карие глаза с золотистым оттенком смотрели с весёлым вызовом и иронией, светлые волосы с рыжеватыми прядями находились в «поэтическом беспорядке». Весь её облик как будто говорил: « Я радуюсь жизни. Давай радоваться вместе».

– А если я тебя не полюблю?

– Полюбишь, Саша.

– Ты уже и имя моё знаешь?

– А ты меня не помнишь? Год назад на школьном вечере мы танцевали с тобой.

– Так мы с тобой давние знакомые?

Ольга звонко рассмеялась. В тот же вечер она пригласила его к себе домой.

Утром Саша сделал ей предложение.

– Я теперь, как честный человек, должен на тебе жениться.

– Зачем сейчас? Ну и что, что ты первый? Давай окончим институт, а потом и поженимся. Я не хочу сейчас замуж.

– А в каком ты институте?

– В медицинском. В Ростове учусь. Детей лечить буду.

С тех пор прошло почти пять лет. Он относился к ней так, как учил отец. Ольга стала для него хорошим другом, родным человеком и любимой женщиной. С ней было легко, просто и, главное, спокойно.

На следующее утро к Милочке в палату зашёл врач, посмотрел её горло, послушал сердце и сказал, что можно возвращаться домой.

– Всё, Милочка. Позвоню твоему отцу, что бы он за тобой приехал. Всё у тебя прекрасно. Дня через два, не раньше, можешь начинать говорить, а через неделю – хоть кричи. Кушать надо пока протёртую пищу и не горячую. Можешь потихоньку собираться.

Врач ушёл, а Мила стала собирать вещи. Ещё неделю назад она мечтала поскорей выбраться отсюда домой, а сейчас даже мысль о том, что она расстанется с Сашей, причиняла ей боль, которую она когда – то испытала после отъезда Афины в Грецию.

«А вдруг он уже выписался и не попрощался со мной? Нет, это невозможно. Он так не может поступить. Тогда почему мне так тяжело? Мы же и дальше будем с ним видеться, разговаривать. Я буду смотреть на него. Видеть его глаза, улыбку, руки. Он сейчас придёт. Постучит в дверь, и я ему открою. Саша, ну где же ты? Ты обещал стать моим другом». В дверь никто не постучал.

На глаза навернулись слёзы, на душе стало нестерпимо больно и обидно. Мила не находила себе места. Ей захотелось выбежать в коридор и найти его. Она не могла больше ждать, подошла к двери и открыла её.

На пороге стоял Саша. Мила смотрела на него, не в силах оторвать взгляд от его лица. И опять почувствовала, как её душа наполняется такой теплотой и нежностью, что стало тяжело дышать. Она опустила глаза и увидела, что он протягивает ей блокнот. Девушка взяла его в руки и прочла: «Мы можем встретиться в следующее воскресенье в 17 часов? Если – да, то где?»

« У Каменной Лестницы», – быстро написала Мила и вернула ему блокнот. Саша ещё, что-то, написал и показал ей.

«Очень хочется услышать твой голос», – прочла она.

В этот момент в коридоре послышались шаги, знакомые голоса и Мила увидела отца и мать.

– Милочка, мы приехали за тобой. Здравствуйте, молодой человек. А, понятно, Вы тоже после операции? – спросил Артур Вениаминович.

– Родная моя, как я соскучилась. Дом без тебя совершенно пустой. Давай я помогу тебе вещи собрать. Боже, как ты похудела! Одни глаза остались. Буду тебя откармливать, – произнесла Лидия.

Саша поклонился всем и ушёл. Милочка обняла маму и расплакалась.

– Что с тобой, доченька? Устала в этой больнице? Ничего, сейчас домой приедем. Всё будет хорошо. Я тебе обещаю. Ты, наверно, из-за Афины плачешь? Я сама очень расстроилась. Хорошая была женщина. Ну, что теперь делать? Жизнь продолжается. Надо жить.

«Я плачу не из-за Афины. Боги, что же это такое? Я плачу, потому что не увижу Сашу целую неделю. Именно от этого мне больно. Но когда я его вижу, мне, тоже, больно. Что со мной? Мне страшно. Я не выдержу целую неделю».

Через полчаса они приехали домой. Пока Мила принимала душ, Лидия приготовила обед: ничего горячего и всё протёртое для дочери, для себя – салат, для мужа – жареное мясо с картошкой.

Родители были счастливы, суетились, старались развеселить дочь, рассказывали о новых событиях в театре. Милочка их не слышала. Все мысли были заняты Сашей. «Какое-то болезненное наваждение, – думала Мила, – Хорошо, что ещё два дня нельзя разговаривать и можно не поддерживать беседу».

Через два дня Мила попыталась заговорить. Первые слова дались достаточно трудно, но постепенно боль проходила, говорить становилось всё легче, и через три дня голос совершенно восстановился, о чем она с радостью сообщила родителям.

– Браво! Отличный врач! – с удовольствием заметил отец. – Дублёрша отменяется. Как всё удачно! Мила, у нас такие гости будут из Москвы! Мы их всех поразим! Так, девочки мои, готовимся! Завтра репетиция, а в воскресенье – прогон! Завтра в 9 утра в театр.

– Мила, ты действительно сможешь играть? – спросила Лидия.

– Врач сказал, что через неделю я могу хоть кричать.

– А вот это не надо. А то ещё голос сорвёшь. У Заречной должен быть нежный голос. И изменить это невозможно.

– А характер можно изменить? – спросила Мила.

– Чей? Заречной? Нет, конечно. Исключено. Это я тебе, как режиссёр говорю. Да и зачем?

До воскресенья оставалось два дня: до прогона спектакля, который должен был состояться в 12 дня, и до встречи с Сашей в 17.00.

«Я успею. Я должна успеть: сразу же после спектакля – к Саше», – думала Мила.

Все эти дни она была занята только мыслями о Саше. И эти мысли приносили ей нестерпимую боль. Когда она оставалась одна в квартире, начинало казаться, что вот сейчас раздастся звонок в дверь, и он войдёт. Мила понимала, что Саша не знает ни её адреса, ни домашнего телефона, но, тем не менее, подбегала к двери, открывала её в надежде, что увидит его. Снимала трубку телефона и слушала гудки. Выскакивала на балкон и смотрела вниз, на улицу – а вдруг он уже стоит там и ждет её. Спать она ложилась с мыслями о Саше и просыпалась с мыслями о нём. Она пыталась отвлечься: начинала смотреть недавно купленный отцом чудо – телевизор или читать книгу, но не понимала, что показывают на экране и о чём книга. Засыпала она со слезами на глазах и просыпалась с мокрыми от слёз глазами. За два дня до репетиции она нашла выход: взяла блокнот и стала писать ему письмо. За три часа она исписала весь альбом. Самые заветные мысли и желания, личные рассуждения, воспоминания – всё рассказала Саше в этом послании. Было ощущение, что она с ним встретилась и пообщалась. На какое-то время нестерпимая боль ушла, заменив её сладостным чувством той нежности, которую она уже испытала рядом с ним. Она могла бы говорить и писать ему до бесконечности: часами, днями, годами. При встрече, в воскресенье, она обязательно отдаст ему этот блокнот. И она уверена: Саша поймёт каждое написанное ею слово и каждую её мысль.

Наступило долгожданное воскресенье, и вся семья уже в 9 утра была в театре. Началась обычная суета: расстановка декораций, подготовка костюмов, гримёрши пытались выловить актёров, примерявших костюмы и заставить их в первую очередь сделать грим; причёсывались парики, искались необходимые аксессуары.

В 11.30 всё было готово. Артур Вениаминович проверил: приглашённые из Москвы гости сидели в зале. Ровно в 12 занавес был поднят.

Саша уже целый час стоял у Каменной лестницы в ожидании Милы. Огромный букет белых роз мешал ему, и он положил его на солнечные часы. Неделя была тяжелой. Разговор с Олей не получился. Она так радовалась их встрече, что у него не нашлось подходящих слов, чтобы объяснить то, что с ним произошло. Да и что с ним произошло? Разве он мог объяснить это себе? Разве можно объяснить ту боль и тоску, которая преследовала его всю эту неделю? Он ни о чём не мог думать. Всё валилось из рук, ночи напролёт он вспоминал Милу, её запах, её глаза, улыбку, её отчаяние в глазах, её слезы и то, как она смотрела на него. Внутри всё сжималось, рушилась такая понятная и такая простая жизнь, будущее уже не представлялось ни с Ольгой, ни с какой-то другой женщиной.

«Мила, Мила, Мила! Где ты, моя милая и такая родная девочка? Почему ты опаздываешь? »

Милочка стояла за кулисами и ждала своего выхода на сцену. Как всегда, перед трудным моментом, она начинала молиться богам Олимпа. Вот и сейчас она сосредоточилась и мысленно обратилась к ним: «Боги, помогите мне сыграть Заречную так, как я её понимаю. Сыграть девушку, стремящуюся только к славе и известности. Сыграть девушку, которая ради славы растоптала любовь и погубила человека. Умоляю, дайте мне силы!».

И вдруг произошло что-то странное. Она увидела, как откуда – то сверху, прямо на неё, опускается прозрачный цилиндр, словно сотканный из еле заметного тумана. Она оглянулась вокруг: видит ли ещё кто-нибудь его. Все стояли спокойно и ждали своего выхода. Цилиндр опустился, закрыв её полностью, и она почувствовала себя более уверенно. Боль, связанная с Сашей, ушла. Душа освободилась. Она ощутила себя Ниной Заречной настолько реально, что ничего не надо было и играть. Ей осталось только прожить эту роль на сцене, ничего не придумывая и не изображая. Она услышала, что объявили её выход, и вышла на сцену.

– Я не опоздала. Конечно, я не опоздала, – сказала Нина Заречная. Это сказала девушка, уверенная в себе и не терпящая возражений в свой адрес.

Спектакль продолжился.

В последнем акте, где Заречная говорит Косте о своей любви к Тригорину, в её интонации сквозило столько жестокости и насмешки, направленных на влюблённого в неё, юношу, что отец, Лидия, все гости в зале и актеры за кулисами, замерли.

Милочка, заканчивая свой монолог, произнесла их настолько саркастически, что ни у кого не осталось сомнений: получился образ женщины, предавшей любовь, жестокой и стремящейся к славе. Это был новый образ Нины Заречной. Непривычный, смелый и яркий. Зал рукоплескал.

Спектакль закончился. Занавес опустили.

Милочка прошла в гримёрку, и, именно в этот момент, цилиндр, о котором она на время спектакля, совершенно забыла, медленно поднялся и растворился в воздухе. Нина Заречная исчезла. Мила почувствовала, что стала сама собой, к ней вернулись все чувства, страдание, боль и надежда на скорую встречу с Сашей. Часы показывали 15.00.

«Успею» – обрадовалась Мила и стала снимать грим.

Солнечные часы показали 15.00.

– Ну, что, молодой человек, не пришла твоя красавица? Не дождался? – спросила пожилая женщина, сидящая рядом на скамейке.

– Не пришла.

– Иди уж домой. Умаялся ведь. Шутка ли, четыре часа на солнцепёке. Да, видимо, не очень хотела тебя видеть, раз не пришла. Забудь её, выбрось из головы.

– Выбрось? Простите, как Вас звать?

– Фаина я.

– Гречанка? Правильно?

– Правильно, милый. Мы своих сразу видим. Иди домой. Не жди её. Не придёт она. У неё другой путь.

– Меня Александром зовут. А вы, Фаина, откуда знаете, какой у неё путь?

– Знаю, Саша. Только сказать не могу. Раз не пришла, значит, не захотела.

– У нас с ней один путь, Фаина. Я найду её. И к Вам приведу.

– Ох, милый. Смотри, не заблудись.

В гримёрку постучались.

– Войдите, – громко сказала Мила.

– Дочь! И что это было? Ты где взяла ТАКУЮ Заречную? Кто тебя надоумил? Мама? Ты же знала, что в зале гости из Москвы! Педагоги из Щукинского училища! Что я им скажу? Что они обо мне подумают? Что я плохой режиссёр? Я чему тебя учил? Ты меня подвела. Я не ожидал от тебя такого поступка!

Мила не успела ответить, как в дверь опять постучали.

– Заходите, – недовольно произнёс отец.

В комнату зашла мама, всё ещё в гриме и наряде Аркадиной, и двое высоких, представительных мужчин, похожих на великих актёров.

– Милочка, – гордо произнесла Лидия, – с тобой хотят познакомиться товарищи из Москвы.

«Не успею к Саше», – подумала Мила.

– Здравствуйте. Якушев, Сергей Леонидович, а это, позвольте представить, Воропаев Олег Константинович.

– Добрый день. Людмила Артуровна Вышемирская.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложил Артур Вениаминович.

Опять поднялась суета, стульев не хватало, Лидия вышла распорядиться, чтобы их срочно принесли. Стулья по одному принесли. Все расселись. Немного помолчали.

– Итак. Людмила Артуровна, – начал Якушев, – Сколько Вам лет, если не секрет, конечно. Вы, надеюсь, ещё в том возрасте, когда его не скрывают.

– Мне 18, – спокойно ответила Мила.

– Тогда ещё вопрос. Если разрешите, конечно. Кто Вам подсказал такое прочтение образа Нины? Только честно.

– Никто. Я сама.

– Простите? Я не понял.

– Я её так вижу.

– Вы её так видите? А я, к моему сожалению, такое вижу впервые.

– Скажите, Людмила. Можно Вас так называть?

– Если можно – Мила.

– Прекрасно. Спасибо. Насколько я знаю, Вы через месяц заканчиваете школу?

– Да, одиннадцатый класс.

– А какие у Вас дальнейшие планы?

– Хочу учиться на актрису. Надеюсь поступить в Ростовское училище.

– А почему в Ростов, а не в Москву?

– У Милы слабое сердце. Мы не можем отпустить её в Москву, – произнесла неуверенно Лидия.

– Мы должны быть рядом с дочкой, – продолжил Артур Вениаминович.

– Моё сердце меня не беспокоит, когда я на сцене. Я его отпускаю.

– Гениально, – засмеялся Воропаев, – Впервые такое выражение слышу. Вы нас всё время чем-то поражаете, Людмила.

– Мила. Мы хотим Вам сделать несколько необычное предложение. Да, необычное. Тоже, знаете, хотим поразить. Мы хотим Вам предложить обучение в нашей любимой «Щуке», как многие называют наше «Щукинское» училище. И, заметьте, без экзаменов.

После слов Якушева, в комнате наступила тишина: Лидия замерла, Артур Вениаминович напрягся, Мила думала о том, что она скажет Саше и сможет ли уехать от него так далеко.

– Спасибо за предложение. Мне очень приятно. Можно я отвечу Вам завтра? Мне надо подумать.

– Что? – опешил Якушев, – Вы хотите подумать?

– Мила! О чём ты хочешь подумать? – Артур Вениаминович еле сдерживал возмущение, – Об этом можно было только мечтать!

– Правильно, я с Вашей дочерью полностью согласен, – вступился за неё Воропаев, – Мила должна подумать. Вы же понимаете, что у Вас есть небольшая проблема, от которой необходимо срочно избавляться, если Вы решите учиться в Москве?

– Какая? – В один голос спросили Лидия, отец и Мила.

– Да, да, это понятно, что вы все её не видите. Но в Москве Ваш южный говор будет слишком резать ухо столичным жителям. В Москве ТАК не разговаривают, – заявил Якушев, явно раздосадованный такой реакцией юной девушки.

– Если я завтра дам согласие, я исправлю этот недостаток за месяц.

– Ну, это уже деловой подход. Но, к сожалению, до завтра мы ждать не можем. Сегодня у нас самолет в Москву. В гостинице я буду до 19 часов. Вы, Мила, сможете мне позвонить? – спросил Якушев, – Количество мест в училище ограничено для студентов не из Москвы. Если не Вы, то будем искать в других городах таких же красивых и талантливых.

– Я позвоню. Я обязательно позвоню. Но Вы мне не сказали самого главного. Как Вы отнеслись к образу Нины, который я сыграла? Ваше мнение для меня очень ценно.

– Гениально! – Воскликнул Воропаев.

– Талантливо, необычно. Но согласился бы с этим образом Антон Павлович? – сдержанно ответил Якушев, – Да, что там говорить! Если бы нам не понравилось, мы бы не пригласили Вас к нам в Москву.

– Спасибо, – тихо ответила Мила и посмотрела на отца. «Вот так, папа. Я всегда буду играть так, как чувствую». Затем она посмотрела на часы. Было 16.30.

«Могу опоздать. Надеюсь, Саша дождётся».

Артур Вениаминович расслабился и с удивлением смотрел на Милу. Лидия не могла оторвать восторженного взгляда от своей любимой дочери, которая начинала воплощать все её задуманные мечты о карьере Великой Актрисы и, конечно же, о съёмках в кино.

Гости стали собираться на выход, оставив Миле телефон гостиницы и визитку с московскими номерами. А девушка судорожно пыталась сообразить, как ей быстрей переодеться и снять грим, чтобы не опоздать ни на минуту к Саше.

Главный режиссёр театра вместе с ведущей актрисой, как и подобает в подобных ситуациях, пошли провожать именитых гостей, а Милочка, быстро переодевшись и кое – как сняв грим, выбежала из комнаты. До Каменной Лестницы от театра идти 15 минут. Часы уже показывали 17.00.

«Он дождётся. Я знаю. Он не уйдет», – думала Мила, сбегая по ступенькам театра.

Она быстро шла по улице. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Ноги и руки дрожали от волнения, душа замирала от предчувствия встречи. Нежность к Саше была намного сильней той радости, которую она испытала от предложения учиться в Москве. Желание увидеть его, дотронуться до его руки, посмотреть в его глаза переполняло каждую её клеточку. На глаза наворачивались слёзы радости, боли, тоски и отчаяния.

«Если через 10 минут я его не увижу, я умру», – думала Мила.

Перед спуском к морю, возле Каменной Лестницы – одной из достопримечательностей их приморского городка – были старинные солнечные часы. Именно к ним и подошла Мила, стараясь не смотреть по сторонам. На часах лежал кем-то оставленный букет белых роз.

«Он увидит меня и подойдет», – решила Мила и стала внимательно смотреть на часы, чтобы понять, на сколько минут она опоздала. Букет мешал ей, и она взяла его в руки. Но понять, сколько же в данную минуту показывают часы, она не могла: кружилась голова, перед глазами всё расплывалось, волнение сдавило горло. Она облокотилась на постамент часов и попыталась взять себя в руки.

«Надо успокоиться. Боги со мной. Они мне помогут. Он сейчас подойдёт. Вот, уже кто-то идёт. Я слышу шаги. Это он».

– Девушка, Вы кого-то ждёте?

«Это его голос. Наверное», – решила Мила. Сердце остановилось. Нечем стало дышать. Она обернулась. Надежда рухнула: перед ней стоял совсем незнакомый парень и нагло улыбался.

– Какая красотка! Вы не меня ждёте?

– Нет, простите, не Вас, – голос не слушался её. Это был еле слышный хрип.

– Ты, чё? Пьяная? – спросил парень, – Тогда нам точно по пути.

Мила собралась с силами, оттолкнула навязчивого парня и оглянулась по сторонам, ища глазами Сашу. Его нигде не было. Парень, поняв, что с девушкой ему познакомиться не светит, отстал. Мила отошла от часов и села на скамейку, рядом с пожилой женщиной.

– Скажите, пожалуйста, Вы не видели здесь смуглого высокого парня? – спросила Мила.

– А что? Опоздала?

– Минут на 15.

– О, милая. Если не подождал 15 минут, значит, не очень – то ты ему и нужна.

– Так Вы его видели или нет?

– Не видела. Я, вон, с внука глаз не спускаю. А на молодых давно не смотрю.

«Он ещё не приходил, – решила Мила, – Значит, сейчас придёт».

– Я посижу с Вами рядом, не возражаете?

– Место для всех свободно. Я его не купила. Хочешь, сиди, на здоровье. Только не придёт твой парень. По опыту знаю.

– По опыту, говорите? Видимо, плохой у Вас опыт.

Разговор с женщиной отвлекал Милу от грустных мыслей и от дикой боли в душе. Если она будет просто молчать и ждать, то или сойдет с ума или умрёт – сердце разорвётся. Видеть Сашу хотелось нестерпимо.

– Да, уж какой есть. Думаешь, у тебя лучше будет?

– Надеюсь, что у меня вообще опыта не будет.

– Один мужчина и на всю жизнь? Размечталась. Или думаешь, раз красавица, так всё всегда гладко будет?

– Надеюсь. Не на красоту, а на одного и на всю жизнь.

– Тогда жди. Хотя, ты, как и все женщины – ждать не любишь. Вижу – извелась вся, – женщина немного подобрела к Миле.

– Не из-за того, что жду, извелась. Тоскую по нему так, что сердце останавливается.

– Тоскуешь – значит, любишь.

– Не знаю, не понимаю, что со мной? Я маму люблю, отца, Афину любила. И это приносит только радость. А с ним у меня одна только боль. Вижу его – больно на душе, не вижу – ещё больней.

– Звать-то тебя как, величать?

– Людмила. А вас?

– На Людмилу ты не похожа, милая. А вот Милой звать тебя можно. Милочкой даже лучше.

– Откуда Вы знаете? Меня все так зовут.

– Уж больно ты нежная вся, трепетная. А меня называй Фаиной. Без отчества. Не люблю отчеств. Кто знает, как отца моего звали? Я лично не знаю.

– Почти что Афина, – тихо сказала Мила и посмотрела по сторонам, ища Сашу.

– Хватит головой вертеть. Не придёт твой парень. Шесть уже. Целый час любимую ждать не заставляют. Может, случилось что? Адрес или телефон знаешь?

– Нет. Только имя и институт. Но в каком городе институт, не знаю. Может, в Ростове. Мы в больнице познакомились. Говорить не могли. Только переписывались.

– А я тебя, Милочка, узнала. Ты в нашем театре Красную Шапочку играла. Мы с внуком ходили. Хорошо играла. Наверное, большой актрисой хочешь стать? В кино играть будешь?

– С детства мечтала стать актрисой. Мне нравится быть на сцене. В Москве учиться хочу. Очень хочу. Вернее, хотела.

– Почему «хотела»? Что-то изменилось? Из-за парня, который не пришёл?

– Из-за него. Я встречи этой очень ждала. Она бы всё и решила. Ведь учиться можно и в Ростове. А теперь…

– Знаешь, родная моя, у нас, у женщин, только одна карьера – быть женщиной. Если будешь другую карьеру делать, артистическую свою, придётся от многого отказаться. И от любви – тоже. Разве на всё сил и эмоций хватит?

– У меня хватило бы. Я сильная.

– Нет, милая. Любовь все наши силы отнимает. Не сможешь стать большой актрисой при большой любви. Решила стать актрисой, так и иди к своей цели. Не гневи богов.

– Вы со мной сейчас, как Афина, говорите.

– Так я Афина и есть. Я же гречанка. Только чудное оно больно, имя это. Вот я себя Фаиной и называю. По-русски.

– Гречанка? А о каких богах Вы говорите?

– О наших. С Олимпа.

– С Олимпа? Они и мои боги. Они мне всегда помогают. Я им молюсь.

– Поняла уж, что им молишься. Вот и не гневи их, если они тебе помогают.

– Спасибо Вам. Вы мне очень помогли. Я пойду. Мне позвонить надо.

– Прощай, коль надо. А о Саше своём забудь. Другой у тебя путь, другой.

– Откуда Вы знаете, как его зовут?

– Так ты же мне сама сказала. Неужто, забыла?

– Забыла. Простите. Прощайте.

Милочка встала со скамейки, сделала несколько шагов и вдруг её пронзила мысль, что она не с женщиной Фаиной разговаривала, а с самой Афиной. Она резко обернулась, чтобы убедиться, что она неправа, что это просто сумасшедшая мысль, что женщина по-прежнему сидит на скамейке и приглядывает за своим внуком. Вот эта скамейка. Здесь они сидели. Но….

Женщины на скамейке не было.

«Она не могла так быстро уйти. Я её найду», – подумала Мила.

Она подошла поближе, огляделась вокруг, посмотрела на все дороги, ведущие к лестнице. Даже сбежала вниз по ступенькам. Бесполезно. Ни женщины, ни её внука. Тогда Мила стала спрашивать у людей, сидящих на других скамейках и прогуливающихся около лестницы:

– Скажите, Вы не видели здесь пожилой женщины в длинной юбке и с платком на голове? В широкой кофте?

Прохожие отвечали, что такой женщины они не видели.

«Я же описываю Афину, – подумала Мила, и ей стало страшно, – Что со мной происходит? Что это было? О чём Афина, или Фаина хотела меня предупредить? Почему она всё время говорила, что Саша не придёт и что у меня другой путь? И откуда она знает, что боги мне помогают, и что я им молюсь? Я, наверно, схожу с ума. Так не бывает. Я не верю. Боги, помогите! Афина мне ничего плохого не пожелает. Но её нет в живых. Она не могла быть здесь. Всё. Забыла. Не думать об этом. Саша не пришёл».

Стоило только подумать о Саше, как боль, отчаяние, тоска навалились с такой силой, что она расплакалась.

«Как же теперь жить? Что делать с этой болью? Я не выдержу без него. Боги, что же вы молчите? Помогите!».

Вдруг раздался бой часов из одноэтажного домика, мимо которого она проходила. Мила стала считать: один, два, три….семь. Семь часов. Ей надо позвонить! Конечно! Она совсем забыла: на сцене ей не больно и она обо всём забывает! На сцене она живёт! Сцена – её спасение! И родителей она уговорит! Они её отпустят! Надо уезжать! От Саши, от этой боли, от этого отчаяния и одиночества без него! В Москву!

Мила быстро нашла автомат и набрала номер телефона, который ей оставили Якушев и Воропаев.

– Алло, будьте добры, позовите Якушева к телефону.

– Якушев слушает. Милочка, это Вы? Добрый вечер.

– Да, Сергей Леонидович, здравствуйте, это я. Я согласна.

– Что? Родители отпустили? И врач разрешил?

– Нет. Не знаю. Я сама решила. Я очень хочу учиться в Москве.

– Вот и прекрасно. Скажу Вам по секрету – я очень рад. У Вас настоящий талант. Избавляйтесь от местного говора, и в конце августа милости просим в Москву. Если не найдёте, где жить, обещаю устроить Вас в общежитие. Завтра созвонюсь с Вашим отцом и обо всём договоримся. Привет Лидии.

– Спасибо, что поверили в меня. Я Вас не подведу. До свидания.

Милочка вернулась домой опустошённой несостоявшейся встречей, заплаканной, несчастной и напуганной встречей с Фаиной-Афиной. Родители, увидев её в таком состоянии, наперебой стали спрашивать, что случилось.

– Мама, папа, я согласилась ехать на учёбу в Москву. Найдите мне хорошего логопеда. Буду начинать учиться разговаривать, как надо.

– Мила, какой красивый букет! Я обожаю белые розы! Кто тебе подарил? Дай, я поставлю в вазу.

Лидия взяла цветы у растерявшейся Милы.

– Надо же, я и не заметила, – прошептала девушка.

– Опять всё сама решила. Но, если честно, я этому рад. Специалиста пригласим из Москвы. Только это не логопед, а риторик, – поправил её отец.

– Артур, Мила! Какая Москва? Надо с врачом посоветоваться! Я не узнаю тебя, милая, после больницы. Скажи, доченька, что там с тобой произошло? – поинтересовалась мать.

– Мама, я не могу сейчас об этом говорить. Я сама не знаю и не понимаю. Отец, скажи, почему в нашем городе так много греков?

– Это, Мила, интересная тема.

– Причём здесь греки? Какие греки? Мила, Артур! Вы что, с ума сошли оба? Мила, кто тебе подарил цветы?

– Мама, я хочу знать, почему в нашем городе так много греков? Отец, я тебя слушаю. Мама, это не цветы. Это – разбитые надежды.

– Лидия, остынь. Мы ещё успеем обсудить и Москву, и цветы и … никаких разбитых надежд, доченька.

– Правильно, папочка. Мама, напои нас чаем.

Они пили чай и долго беседовали. Отец рассказывал об их городе, о том, что первые поселения появились после Греко-Турецкой войны, во время которой победили турки. О том, что большинство греков, которые не смогли добраться до Греции, поселились на побережье Азовского моря. С тех пор их город почти на треть и состоит из греческого населения. И улица Греческая есть, вернее, была. Сейчас она называется улицей Третьего Интернационала. Есть церковь, построенная греками. Раньше были греческие школы, в которых изучали греческий язык. Греки строили больницы, в которых работали только греческие врачи.

– Греки очень талантливые люди. Их внутренней культуре и отношению к женщине можно только позавидовать. У них это в крови, – закончил свой рассказ отец.

– Папа, у меня же скоро выпускные экзамены. Надо готовиться. Если по литературе будет свободная тема, я напишу о нашем городе и о греках. И, обязательно, о богах древней Греции. Они мне очень в жизни помогают. Папочка, подберёшь нужные книжки?

– Обязательно. Да, а что касается экзаменов, то мы тут с мамой посоветовались… и решили, что после больницы, тебе не стоит сильно перенапрягаться и…. одним словом…. Я договорился с директором школы…. Ты освобождена от экзаменов, родная. Лидия! Ну, что же ты молчишь?

– Да, Мила. Отец прав. Ну, зачем тебе сдавать экзамены? Поедешь к морю. В дом отдыха. На 10 дней. Перед премьерой. Отдохнёшь, загоришь немного.

– Никакого загара, – перебил жену Артур, – Заречная не должна быть смуглой.

– Мне всё равно, – грустно сказала Мила, – К морю, так к морю. А книги, всё равно, подбери, пожалуйста. Я с собой возьму. Спать пойду. Я устала.

Мила закрылась в своей комнате и дала волю слезам.

«Конечно, надо поговорить с мамой. Мне страшно. Я боюсь этой боли. Она должна понять, что со мной. Она мне всё объяснит. И про Фаину-Афину объяснит. Вернусь с моря и всё расскажу. Сейчас не могу. Вдруг у меня всё пройдёт? Тогда и рассказывать будет нечего».

Через два дня родители проводили её в Ялту, на Чёрное море.

Десять дней на море прошли быстро. Она старалась больше плавать и меньше загорать, полоскать горло морской водой, читать литературу, грамотно подобранную отцом, меньше общаться с людьми и как можно чаще оставаться одной.

Мила старалась не думать о Саше, но каждый вечер перед сном заканчивался слезами, а каждое утро начиналось со слёз. Ей было нестерпимо больно сознавать, что он не пришёл на свидание, что не искал с ней встречи, что она его больше никогда не увидит. А если и увидит, то что? Он поздоровается и пройдет мимо? И ей станет ещё больнее и безнадежней? Оставаясь одна, Мила произносила его имя вслух, громко задавала ему вопросы и постепенно, даже не заметив этого, стала с ним разговаривать, как будто он находился рядом и слышал её. Она рассказывала, как провела день, сколько раз заходила в море, сколько страниц прочитала и даже зачитывала ему особенно интересные места из книг. Уже перед самым отъездом домой она, придя на берег моря, мысленно обращаясь к нему, тихо сказала:

– Саша, мне без тебя одиноко. Это очень страшно и больно. Выдержу ли я эту боль? Не знаю. Я знаю, ты не хотел сделать меня одинокой. Так получилось. Ты не виноват. Прощай.

Вечером зашла Ольга.

– Саша, что случилось? Мы не виделись целую неделю. Ты не заболел? Бледный какой – то.

– Всё хорошо. Дел много было. Проходи. Поговорить нам надо.

– Конечно, надо. Давай завтра пойдём заявление подавать. Сколько можно тянуть?

– Тебе что-нибудь принести попить? Компот будешь?

– Отстань со своим компотом. Выкладывай, что случилось. Меня не обманешь. Что – то с работой? Отказали в аспирантуре? Или с мамой плохо? Говори. Не тяни.

– Не отказали. Берут меня. С сентября. С мамой, как всегда.

– Тогда – что?

– Оля. Послушай. Знаю, что сделал тебе предложение. Знаю, что должен отвечать за свои слова. Я не отказываюсь жениться. Но… Согласишься ли ты, узнав, что со мной произошло.

– А что с тобой произошло? Ты мне изменил?

– Если бы.

– Тогда что?! Что ТАКОЕ могло с тобой произойти!? Страшно говорить? ТЕБЕ страшно говорить?! МНЕ?! Не верю.

– В больнице я познакомился с девушкой.

– И что?

– Оля, я не знаю, что это, но я дышать без неё не могу. Понимаешь? Я жить без неё не могу. Ты меня слышишь? Оля, прости меня. Я не могу жить в обмане. Не могу. И не хочу.

– И где она? Это твоя девушка?

– Она не пришла. Но я её найду.

– Ты – то, может, и найдешь. Да только нужен ли ты ей, если она не пришла? Ты об этом подумал?

– Подумал, Оля. Пока я её не найду и не поговорю, лучше нам не встречаться.

– А как же я? Ждать должна твоего решения? Как безмолвная кукла? Или дура какая – то? Ну, уж нет! Глупости всё это. Завтра же в ЗАГС пойдём и точка.

– Оля, ты не поняла. Какой ЗАГС? Я с ума схожу! Я знаю, что причиняю тебе боль. Но я честно думал, что люблю тебя. Прости. Мне было очень хорошо с тобой. И дальше бы так было. Если бы не она. Но сейчас всё изменилось. К сожалению.

– А матери ты сказал?

– Нет ещё.

– Тогда я ей сама скажу, что ты передумал. Ох, как она гордиться своим сыном будет! Сегодня одну любит, завтра – другую! Достойный сын своего отца!

– Не смей! Я сам ей всё объясню. Когда САМ сочту нужным. И… Я был всегда честен с тобой.

– Честен? Да ты меня никогда не любил! Принимал мою любовь? Да, принимал! Но любить? Это я тебя любила! Я! Ненавижу! И не смей ко мне никогда больше приходить! Даже тогда, когда она тебя бросит! А она бросит! Я знаю!

Родители встретили её на вокзале.

– Милочка, ты так похорошела, дорогая моя! – Лидия была в восторге.

– Как отдохнула, доченька? Как настроение? Молодец, что не загорела сильно. Через три дня премьера. Книги прочитала? – поинтересовался отец.

– Всё хорошо. Книги прочитала. Роль повторяла. Ела мало. Спала много. Купалась и горло полоскала. К премьере абсолютно готова, – скороговоркой ответила Мила.

– Знаешь, Милочка, я решил пригласить на спектакль всех твоих одноклассников. Бесплатно, естественно. Ты как? Возражать не будешь?

– Папа, ну это же просто замечательно! Ты у меня самый лучший папа на свете. Я вас обоих очень люблю. Спасибо вам, – сказала и, вспомнив Сашу, разрыдалась.

– Мила, девочка моя, ну что с тобой? Ну, скажи мне, – Лидия обняла дочь.

– Мама, всё хорошо. Это я от счастья, – ответила Мила и решила, что сегодня вечером всё расскажет маме.

– От счастья не рыдают, милая.

– Да, Мила, чуть не забыл. Ко мне в театр один молодой человек приходил. Кажется, я его в больнице видел. Может, вспомнишь его? Высокий такой. Глаза у него зелёные. Он, как и ты, говорить не мог.

– А зачем он приходил, Артур?

– Спрашивал, как ему Милочку найти. Хотел блокноты отдать.

– Папа, он отдал блокноты? – хриплым голосом спросила Мила. Слёзы моментально высохли.

– Мила, что у тебя с голосом? – напряглась Лидия.

– Нет, не отдал. Он их на премьеру принесёт. Или после премьеры. Я не совсем понял. Он ещё телефон попросил, но я не дал.

– Почему?

– Как я мог? Без твоего согласия.

– Да, папа. Как иногда хорошее воспитание портит жизнь.

– Не говори, милая. Но по-другому не могу! Воспитание.

«Маме пока ничего говорить не буду», – решила Мила.

Три последующих дня перед премьерой, как обычно, были сумасшедшие. Вся семья рано утром уходила в театр и возвращалась поздно вечером. С Милой репетировали все сцены спектакля, в которых присутствовала Нина Заречная.

Мила играла вяло, без настроения, образ не получался.

– Что происходит, дочь? Может, тебя заменить дублёршей? Я тебя не узнаю, – возмущался отец.

– Доченька, ты знаешь, сколько известных людей приедет из Москвы? Самойлов будет, журналисты из крупных газет. Даже представитель из Министерства культуры. Соберись, золотко. Может, у тебя что-то болит? Скажи мне, не скрывай, милая, – уговаривала её Лидия.

– Не волнуйтесь. Со мной всё хорошо. Я сыграю. Не подведу. Только сейчас оставьте меня в покое, прошу вас, – отвечала Мила, и слёзы начинали литься из глаз. Если бы родители знали, как болит её душа. Как ждёт она встречи с Сашей. А вдруг, действительно, он придёт на премьеру? Но как? Все билеты раскуплены ещё месяц назад. Осталась только бронь для «сильных мира сего».

«Как же я раньше не подумала!» – пронзила мысль и она, оставив родителей, бегом спустилась в комнату администратора.

– Скажите, Мария Васильевна, сколько билетов осталось на завтра?

– Всего три. Но должны за ними прийти из администрации области. Они уже звонили.

– Умоляю Вас, Мария Васильевна, миленькая, оставьте для меня один билет.

– Да как я могу? Меня же уволят. Даже не проси. Почему раньше не подумала?

– Не уволят. Я с папой договорюсь. Должен прийти один человек. Он представится Сашей.

– Просто Сашей? И всё?

– Нет, не всё. Он скажет: «Я – Саша из больницы».

– Интересное дело. Саша из больницы. Надеюсь, не из психушки? Ладно, шучу. Оставлю.

– Спасибо Вам огромное. Теперь я и играть смогу.

– Да. Слышала я, что с тобой, что-то, не так. Влюбилась, наверно, в этого Сашу? Не иначе.

– Если бы знать, Мария Васильевна. Если бы знать, – ответила Мила и, поцеловав женщину в щёку, выбежала из комнаты.

– Э, Милочка. Негоже тебе влюбляться. Ты актрисой должна стать. Великой актрисой. А любовь, она всё погубит. И жизнь. И талант, – с горечью подумала администратор.

Наступил день премьеры. Милочка надела самое красивое платье – красное, в белый горошек, туфли на маленьких каблучках, взяла белую сумочку и посмотрела на себя в зеркало. Да, именно такой должен её увидеть Саша: яркой, красивой и сильной. Если придёт, конечно.

– Доченька, ты сегодня просто королева, – восторженно сказал отец.

– Ты покоришь всех московских мужчин. Украдут ведь.

– Так это же хорошо, мама: не придётся в общежитии жить в Москве.

– Как сказать. Актриса должна быть независимой. Особенно, в начале пути. А то будешь играть так, как муж скажет.

– Я всегда буду играть так, как буду чувствовать.

– Мила, – подал голос отец, – Ты должна играть так, как режиссёр говорит.

– Как в «Чайке», папа?

– Ну, ты и язва! Ладно, играй, как чувствуешь. Я лично не против.

За полчаса до начала спектакля Мила спустилась к администратору.

– Мария Васильевна, скажите…

– Пришёл твой Саша, не переживай. Пришёл. Так и сказал: я – Саша из больницы. Оставила, мол, мне Мила билет? Ну, я ему и отдала. Ну и глаза у этого парня! Огнём горели! Точно, из психушки.

– Да, из психушки. Мы там вместе лежали. Спасибо Вам! Побежала я.

Мила стояла за кулисами и ждала своего выхода на сцену. Молилась богам и ждала, будет ли воздушный цилиндр, похожий на туман. Она и без него может сыграть, но ей очень хотелось, что бы боги и на этот раз поддержали её.

И они её поддержали. То, что она увидела, потрясло: из ниоткуда медленно спустился цилиндр, переливаясь голубым светом, и окутал её, как покрывалом.

«Спасибо, боги! Это энергия неба! Или я точно, из «психушки» – сумасшедшая», – подумала Мила и вышла на сцену.

Успех был ошеломляющий. Милу вызывали 15 раз. Сцена утопала в цветах. Зрители аплодировали стоя. Журналисты постоянно щёлкали своими фотоаппаратами. На сцену поднялись гости из Москвы. Пожимали руку Артуру Вениаминовичу, Лидии, Милочке. Поздравляли с успехом. Говорили, что это Настоящий Чехов, что Вышемирский – гениальный режиссёр и ему место в Москве! Такая находка образа Нины потрясает!

Наконец, все успокоилось, зрители разошлись. Гости направились в центральный ресторан города, куда заранее были приглашены Артуром Вениаминовичем. Ждали только актёров театра, занятых в спектакле. Так было принято испокон веков и традиции не нарушались: премьера обязательно должна продолжиться, ну, если не грандиозной, то, по крайней мере, скромной, интеллигентной вечеринкой в ресторане. Иначе, спектакль дальше не пойдет. А ведь хочется сыграть не один – два спектакля после премьеры! Хотя бы до 50 дотянуть в их маленьком городке. А лучше – сто. Но это с гастролями по стране, конечно.

Последними из театра выходили Артур Вениаминович с женой и дочерью. Мила на минуту задержалась, вырвала из блокнота листок, написала на нём номер домашнего телефона, на всякий случай, и обратилась к отцу:

– Папа, можно я не пойду в ресторан? Меня, возможно, на улице ждут.

– Мила, об этом не может быть и речи. Тебя ждут в ресторане. Ты сегодня Королева бала! Ты – Прима! Сегодня твой триумф. Благодаря твоей игре и меня заметили люди из Москвы. Увидели, что и я чего-то стою. Тот, кто тебя ждёт, может встретиться с тобой и в другой раз. А наши московские гости завтра уедут.

– Родная моя, не подводи отца, – поддержала мужа Лидия, – Действительно, неудобно перед такими людьми. Это некрасиво. И почему ты уверена, что тебя кто-то ждёт? Ты с кем-то договорилась?

– Нет. Я просто знаю. Хорошо, я пойду в ресторан. Но только ради вас, родители.

Они вышли из служебного входа. На улице не было ни души.

– Подождите меня одну минуту. Пожалуйста. Я схожу к центральному входу, – попросила Мила и, не дожидаясь ответа, завернула за угол.

И она его увидела. Он стоял спиной к ней и держал в руках огромный букет белых роз.

Ноги и руки перестали её слушаться. Сердце замерло от боли и огромного ощущения счастья. Она не могла пошевелиться.

– Саша, – негромко, почти шёпотом, позвала его Мила. И он её услышал. Скорей, даже, не услышал, а почувствовал её присутствие. Обернулся, увидел её, весь подался вперед, споткнулся, еле удержал равновесие, чтоб не упасть, остановился, немного постоял, а потом медленно подошёл к Миле.

Они стояли напротив друг друга и молчали. У Милы не было сил оторвать от него взгляд. Не было сил сказать ему хоть одно слово. Так бы стояла целую вечность и смотрела. И ничего в жизни больше не надо. Только бы видеть его и знать, что он рядом.

– Я пришёл, что бы услышать твой голос.

– Саша.

– Это тебе. Ты прекрасно играла, – он протянул букет. Мила взяла цветы, слегка дотронувшись до его руки.

– Ты хотел мне вернуть блокноты?

– Хотел. Мы можем встретиться?

– Я ждала тебя два часа.

– Я ждал тебя пять. Но ты не пришла.

– Саша, я пришла. Я ждала.

– Я пришёл в 11, как договорились.

– Я пришла в пять. Там было написано 17.

– Видимо, у меня отвратительный почерк. Он всему виной.

– Мне надо идти. Меня ждут.

– У тебя прекрасный голос. Завтра в 11? Там же?

– Да. Я приду. Саша, у тебя необыкновенный голос. Саша.

– Что?

– Возьми. Это мой домашний телефон.

Милу бил озноб. Ей казалось, что у неё поднялась температура. Голос не слушался её. Прикосновение к его руке отозвалось в душе такой нежностью и болью, что хотелось плакать и рыдать от счастья. Или умереть: её чувства к нему не были совместимы с жизнью. Почему-то вспомнилась мамина каждодневная фраза.

– Я ушла. Меня уже нет, – тихо сказала Мила.

– Меня давно уже нет, – так же тихо ответил Саша.

Мила быстро отвернулась от Саши и, еле сдерживая слёзы, пошла к родителям.

«Завтра. Я увижу его завтра. Боги, но я же согласилась на Москву! Что же мне делать? Боги, помогите! Афина, милая моя, подскажи!».

В ресторане их встретили бурными аплодисментами. Все поздравляли Артура Вениаминовича с новым творческим успехом. Произнесли тост за новый талант в лице Милочки.

Представитель из Министерства культуры произнёс длинную речь о том, что с завтрашнего дня он начнёт заниматься переводом господина Вышемирского в Москву и, что он своих слов на ветер не бросает. Страна должна знать свои таланты. Менее, чем через пол года, вся Москва будет говорить о нём, о Вышемирском.

В середине вечера, вернее, уже далеко за полночь, к Миле подошёл Самойлов с алой розой в руке.

– Это Вам в знак моего глубокого уважения и восхищения Вашим талантом, Людмила. Я потрясён. Вы будете Великой актрисой.

– Спасибо. Мне приятно слышать, что Вам понравилось. Спасибо за розу. Для меня эта роза, как в «Маленьком Принце» Экзюпери, значит гораздо больше, чем все розы на планете.

– Вы не только талантливы, Вы ещё и добры. Надеюсь, мы встретимся с Вами когда-нибудь на съёмочной площадке, – сказал Великий актёр, поцеловал ей руку и отошёл.

Вечер постепенно подходил к концу. Гости стали прощаться и расходиться. Домой Мила с родителями вернулась уже под утро.

Она пыталась уснуть, но не могла. Предстоящее свидание с Сашей не давало покоя. Наконец, она уснула, и ей приснился сон.

Сон Милы:

Мила шла по узкой улице незнакомого ей города. Тротуар был выложен гладкими, скользкими камнями, и идти по ним было очень трудно. Она ступала осторожно, боясь упасть. Но постепенно привыкла и пошла более уверенно. Вдоль улицы она увидела старинные двухэтажные дома, выкрашенные в белые или бежевые тона. В окнах домов отражалось ослепительное солнце. Небо над головой было ярко-голубое. Мила любовалась красотой и чистотой необыкновенного города. Навстречу ей шли красивые парни и девушки, улыбающиеся и счастливые. И они, под стать городу, были одеты во всё белое и бежевое. Они доброжелательно здоровались с ней, кивая головой, и произносили какие-то слова, но она не понимала их. Тогда они показывали ей рукой куда-то прямо, как бы указывая путь. И она шла в ту сторону, куда они показывали, пока не оказалась возле подножья огромного холма, на вершине которого находились полуразрушенные колонны.

«Да это же Акрополь! – поняла Мила, – Я в Греции! Как красиво! Афина, ты жила среди этой красоты! Среди этих прекрасных, счастливых людей! Какая же ты счастливая!»

И вдруг внезапно всё изменилось: небо затянуло тучами, солнце исчезло, стало холодно, хлопьями повалил снег, люди куда-то исчезли, и она осталась одна на улице, не зная, что делать и куда идти. Мила оглянулась по сторонам и увидела высокую женщину, которая стояла на другой стороне дороги и махала ей рукой. На женщине была длинная юбка, широкая белая блуза и платок на голове, завязанный узлом на затылке.

– Афина! – закричала Мила. – Афина, родная, это ты?! Женщина не ответила, а только продолжала махать рукой, предлагая подойти поближе. Мила изо всех сил старалась догнать Афину, но та всё быстрей и быстрей шла куда-то вперёд, пока не остановилась у ворот церкви. Обернулась. Опять взмахнула рукой, как бы приглашая Милу войти вместе с ней внутрь храма, и исчезла.

– Афина, не бросай меня! Подожди! – закричала девушка и оказалась у ворот, за которыми исчезла её бывшая няня. Мила осторожно, словно боясь нарушить чьё-то спокойствие, зашла в церковь и огляделась.

Внутри храм не блистал роскошью и золотом, на небеленых стенах кое-где висели иконы, на полу около них стояли высокие подставки для свечей, некоторые из них были зажжены и светились ярким пламенем. Она прошла вглубь храма и подняла голову, чтобы посмотреть на купол. Он весь оказался расписан ликами четырёх святых. Она не знала, что это святые, но вдруг просто поняла, как будто ей кто-то эту мысль подсказал. Мила опустила голову и решила уже выйти из храма, но в этот момент увидела Афину, которая стояла около большой иконы.

– Подойди ко мне, девочка моя.

Мила подошла.

– Это Чудотворная икона Божьей Матери. Тебе надо помолиться. Прошу тебя, молись.

– О чём, Афина, молиться? Я не умею, не знаю. Как? Зачем?

– Так надо, Милочка. Молись своими словами. Говори всё, что ты хочешь. О себе молись.

Милочка подошла к иконе и в нерешительности остановилась. Пыталась для начала её разглядеть и понять, о чём надо молиться. Изображённый на иконе лик Божьей Матери был необычайно красив и излучал доброту и спокойствие. Младенец в её объятиях был нежен и счастлив.

И Мила стала молиться.

– Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помоги мне. Дай мне силы и здоровья на долгие годы. Дай мне возможность быть всегда доброй по отношению к людям, справедливой и честной. Никогда не причинять им ни горя, ни зла. Любить их всем сердцем и дарить радость своими поступками и талантом, если он, конечно, у меня есть.

Мила хотела посмотреть на Афину и спросить, правильно ли она молится, те ли слова говорит, но её родной и любимой няни рядом не оказалось. Она исчезла, растворилась, ушла. Оставила Милу одну стоять возле иконы и молиться.

«Наверное, Афина вышла на улицу», – решила Мила и повернулась к иконе, что бы помолиться о Саше, рассказать о своём чувстве к нему, попросить помощи и совета. Но иконы на стене не было. Девушка стала ходить вдоль стен, что бы найти её, но икона, как и Афина, исчезла. В самом дальнем углу церкви появилось необыкновенное сияние, и Милочка направилась к нему. То, что она увидела, было ей знакомо: вдоль стены выстроились в ряд несколько разноцветных цилиндров, сотканных из тумана. Здесь был, уже знакомый ей по премьере, голубой. Рядом с ним стоял серебристый, за ним следовали золотой, оранжевый, пурпурный и салатовый. Им не было числа. Она трогала их руками и чувствовала тепло, исходящее от них. Дотронувшись до пурпурного цилиндра, она вдруг увидела, что церковь исчезла, и она стоит под открытым небом, в длинном, потрясающей красоты, алом платье, в центре арены, окруженной амфитеатром.

«Это Эпидаврский театр», – поняла Мила и услышала, что публика, находящаяся на ступенях театра, рукоплещет ей стоя.

«Как я сюда попала? Что я здесь делаю? Где церковь? Где Афина? Надо найти Афину и всё ей рассказать», – решила Мила и громко крикнула:

– Афина, где ты? Афина, подожди, не уходи.

И проснулась. Возле её кровати стояла мама.

– Мила, что тебе приснилось? Ты так кричала и звала Афину, что нас с отцом разбудила. Что-то страшное увидела?

– Это был не сон, мама. Это было наяву. Мне Афина хотела что-то сказать или о чём-то предупредить. Только я не поняла. Мама, мне страшно.

– Успокойся, родная. Расскажи мне. Что ты видела.

– Я была в Греции. В какой-то церкви. Меня туда привела Афина. Я молилась. А потом всё исчезло, и я оказалась в древнем театре, под открытым небом. Мне аплодировали.

– Милая, ты переутомилась и ещё не проснулась. Поспи немного и всё пройдёт. И сон у тебя хороший. Аплодисменты – это всегда хорошо. Всё будет хорошо, не надо бояться. Я же рядом. И отец рядом.

– Я постараюсь. Спасибо, мамочка. Сколько сейчас времени?

– Только десять. Сегодня можно спать хоть весь день.

– Я не могу спать. Мне надо идти. Меня ждут, прости.

Мила вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату.

До встречи оставался час, а надо было сделать массу дел: принять душ, причесаться, подобрать одежду, к одежде – туфли и сумку, успокоить разбушевавшееся от волнения сердце, объяснить родителям, что бы они не ждали её ни к обеду, ни к ужину, и, самое главное – чтобы они не переживали за неё. До встречи оставалось 15 минут.

«Всё! Успела! Теперь самое главное – не опоздать! Только бы ничего не случилось! Только бы ничего не помешало! – думала Милочка, быстро идя к Каменной Лестнице, – А вдруг я опять что – то перепутала? Или он не придёт? А вдруг он заболел? У меня же нет его телефона».

Отчаяние сдавило сердце. Оно готово было «выйти погулять», как в детстве, когда Афина читала ей сказки. «Афина, милая, помоги! Дай мне сил», – взмолилась Мила и в это мгновение увидела Сашу.

Он стоял возле часов и держал огромный букет белых роз. Мила перебежала через дорогу, не слыша и не видя автомобилей, которые с визгом тормозили возле неё, пропуская несущуюся мимо них девушку. Саша сделал несколько шагов навстречу Миле.

– Я не опоздала? – спросила она, задыхаясь.

– Ты чудом не попала под машину. Я бы этого не пережил. Ты обещаешь мне быть осторожней?

– Я не видела машин. Я видела тебя.

Мила, не отрываясь, смотрела на Сашу. Необыкновенное ощущение счастья и нежности к нему заполнило всё её сознание, её душу и распространилось вокруг на миллионы километров. На глазах выступили слёзы.

Саша протянул руку и осторожно дотронулся до её щеки.

– Не плачь. Мы больше не расстанемся. Я обещаю, – тихо, почти шёпотом, сказал Саша, вытирая слезинки с её лица. Протянул букет, – Это тебе.

Она взяла букет, прижала к себе и вздрогнула от укола шипа.

– Что? Ты укололась? Тебе больно?

– Не больно. Всё хорошо. Спасибо тебе за цветы. Они прекрасные. Я в тот день нашла здесь такой же букет.

– На часах? Надо же! Это я его оставил.

– Я его домой принесла. И назвала его…

– Здравствуйте, молодые люди. Встретились, всё-таки?

Девушка обернулась и увидела Фаину, которая подошла к часам, держа за руку маленького мальчика.

– Фаина? Добрый день. Как я рада Вас видеть!

– Здравствуйте, Фаина, – поздоровался Саша.

– Саша, ты с Фаиной знаком? Но откуда?

– Фаина видела меня, когда я тебя ждал.

– Как странно. Фаина, но почему…?

– Ты об этом не думай, Мила. Придёшь как-нибудь в другой раз, я тебе всё и объясню.

– Я и в тот раз хотела у Вас что-то ещё спросить. Вернулась, но Вас не нашла.

– Так я рядом живу. Вот в том доме, – Фаина показала на дом, который находился в пяти минутах ходьбы от лестницы.

– Значит, Вы не сказали Миле, что я её ждал?

– Откуда же я знала, что именно её ты ждал, а? Ты лучше, ясный сокол, букет мне подари. А то ещё что-нибудь поранишь Милочке. Не только руку.

– Я буду осторожен. Буду её беречь, – ответил Саша.

– Её боги берегут. А ты побереги себя, Александр. Ну что, отдашь букет?

– Возьмите, – сказала Мила и протянула Фаине цветы.

– Вот и отлично. Ну, мне пора. Внука надо кормить.

Мила смотрела вслед Фаине и пыталась осознать то, что услышала.

«Почему она мне не сказала, что Саша был здесь? От чего меня берегут боги? Почему Саша должен себя беречь?»

Она повернулась к Саше и увидела, что и он взволнован этой встречей.

– Странная женщина, – с улыбкой произнёс Саша.

– Мы разговорились, когда я тебя ждала. Её настоящее имя – Афина. Она гречанка.

– Афина? Опять Афина. И она не сказала, что я тебя ждал?

– Нет. Правда, странная. И такие странные вещи говорит.

– Забудь.

– Я постараюсь. Она меня пугает.

– Ничего не бойся. Я с тобой. Я так рад тебя видеть, слышать твой голос. Или, может, попереписываемся?

– Я блокнот не взяла, – Мила попыталась улыбнуться, – Саша, скажи, как ты меня нашёл? Как ты узнал, что я играю в театре?

– Мила, какое твое самое любимое место в городе?

– Набережная. Мы там часто с Афиной гуляли, когда я была ребёнком.

– Значит, мы идём на набережную?

– Идём.

Они взялись за руки и стали спускаться по лестнице к морю. Иногда они останавливались и смотрели друг на друга, как будто пытались осознать, что всё происходящее им не снится, что они рядом, что никто не исчез, что впереди ещё много ступенек и целая жизнь. Жизнь вместе. Жизнь рядом друг с другом. Жизнь вдвоём. Что может быть важнее этого? Что может быть важнее, чем быть вместе и заботится друг о друге?

– Я хочу заботиться о тебе всю жизнь, – сказал Саша.

– И чтобы Ромео и Джульетта остались – бы живы, – ответила Мила.

Они прошли 189 ступенек Каменной Лестницы, и подошли к морю.

– Знаешь, как я тебя искал? Я каждый день ходил по городу и разглядывал всех девушек с длинными тёмными волосами. А однажды вечером я проходил мимо театра. И там стояла девушка и рассматривала фотографии. Я к ней подошёл, в надежде, что это ты. И увидел на снимках тебя в «Чайке». Ну, а дальше всё было очень просто. Я пошёл к директору и сказал, что мне надо отдать тебе блокноты. Попросил твой телефон.

– Но папа тебе не дал.

– И я стал ждать премьеры. Я не знал, что ты актриса. Мы исписали 20 альбомов и в них ни одного слова о том, что ты играешь в театре.

– Я не актриса. Мне ещё учиться надо всему. Но я очень хочу стать настоящей актрисой.

– Я догадался, что ты оставишь мне билет. Иначе я не смог бы попасть в театр. Мила, ты прекрасно играешь. Ты станешь настоящей актрисой. Я верю.

– Спасибо, Саша.

Они бродили по набережной несколько часов и говорили, говорили, говорили. Иногда они садились на скамейку и смотрели друг на друга, не произнося ни слова. И тогда волна нежности и несравненного счастья окутывала их сознание, и они не могли оторвать взгляда, рассматривали каждую клеточку на лице другого, стараясь изучить эту клеточку и ощутить её до молекул и атомов, сродниться с нею, проникнуть вглубь и остаться там навсегда. Остаться так, чтобы никому другому не хватило бы места, поселиться в ней и сказать всему миру и всей вселенной – это я, это моя душа, это моя жизнь, и никто не вправе это у меня отнять. Никто не вправе посягнуть на то, что принадлежит мне, на то, без чего я не могу дышать и жить.

Они не чувствовали ни голода, ни прохладного ветра, который подул под вечер с моря, ни времени. Только Он и Она, а весь мир, о котором они забыли, остался за набережной. Лучше бы он там и оставался…

– Мне пора домой, – грустно сказала Мила, и эти слова болью отозвались в сердце. В глазах появились слёзы.

– Не грусти. У нас с тобой вся жизнь впереди. Мы скоро увидимся. Завтра. Ты сможешь? Ты не исчезнешь опять? Мне так много надо тебе сказать. И так много узнать о тебе. Я хочу знать о тебе всё. Ты расскажешь? Уже прохладно. Ты можешь простудиться.

– Завтра? Конечно, я смогу. Конечно, расскажу. И я хочу знать о тебе всё. Но это ведь невозможно. Тогда мне придется поговорить с каждой твоей клеточкой. А их миллионы.

– Я с ними договорюсь. Будут рассказывать тебе хором.

Они расстались у подъезда, и Мила поднялась в квартиру.

– Мила, что это за юноша тебя провожал? Я видела в окно, – спросила Лидия.

– Это юноша из больницы. Я прав, Мила? Принёс блокноты?

– Я хочу знать, с кем моя дочь провела весь день, да ещё и после бессонной ночи.

– Мама, всё хорошо. Не волнуйся. Нет, папа, блокноты не принёс.

– Нет, ну как не волноваться. Кто он?

– Его зовут Саша. Он закончил пединститут. С сентября он будет учиться в аспирантуре. Он уже и работает.

– И где работает?

– В этом же институте, мама.

– Лида, ну что ты пристала к дочке? Я видел этого парня. Очень приличный молодой человек.

– Мила, а кто его родители?

– Мамочка, он живёт с мамой. Отец давно умер. Они оба были врачами.

– Почему были? Мать, что, не работает?

– Нет, она больна.

– Господи, чем?

– У неё слабые лёгкие. Им пришлось из городской квартиры переехать в домик у моря. Ей там легче дышать.

– Надеюсь, это не заразное? Нам только этого не хватало.

– Лида, прекрати. Ты переходишь всякие границы.

– Почему перехожу? Мила только-только стала лучше себя чувствовать. Сердце реже беспокоит.

– Мама, не волнуйся. Это не заразное. Это у неё на нервной почве. После смерти мужа.

– Хорошо. Поверю. Надеюсь, он достойный молодой человек и не заморочит тебе голову. Сколько ему лет?

– Скоро 23.

– Ты не забывай, что через три месяца ты уедешь в Москву учиться. И никакие серьезные отношения тебе не нужны, – не унималась Лидия.

– Мама, отец прав. Не трогай меня. Я ничего не знаю.

– То есть, как это «не знаю»? К тебе через неделю приедет специалист по риторике. Наш южный говор исправлять. И жить будет у нас, пока мы с отцом на гастролях будем, – недовольным тоном сказала Лидия.

– Папа, а почему я не знаю?

– Час назад позвонил Якушев из Москвы. Договорился с одной дамой. Говорит, хороший специалист. Она согласилась приехать.

– Хотел с тобой поговорить, поздравить с премьерой. Такое отношение ценить надо. А ты с каким-то Сашей гуляешь.

– Он не какой-то, мама. Слышишь? Он очень хороший и добрый.

– Ну, хорошо, хорошо, милая, прости. Я погорячилась. Иди, отдыхай. На тебе лица нет.

– Спокойной ночи, – сказала Мила и ушла в свою комнату.

– Артур, нам только этого не хватало. Как ты думаешь, она влюбилась в этого Сашу?

– Очень похоже.

– И что делать? Нет, этого допустить нельзя. А как же карьера актрисы? И наш переезд в Москву не за горами.

– Ты, главное, не запрещай ей с ним видеться. Она сама разберётся. Всё обойдётся. Ты же знаешь: она у нас невлюбчивая.

– Да, действительно, ты прав. Впереди такая яркая жизнь может быть у неё. Я, как актриса, могу ей только позавидовать. А, как мать… Как мать, желаю ей любви.

Милочке не спалось: прошло всего полчаса после того, как они расстались с Сашей, а она уже скучала по нему. Всё её существо вновь стремилось к нему. Ей хотелось опять слышать его голос, видеть его лицо, смотреть ему в глаза, ощущать его запах. Всё, что он говорил, как двигался, как смотрел, было до боли родным и близким. Если бы не эта постоянная боль, она могла бы назвать себя абсолютно счастливым человеком. Почему ей так больно даже в те моменты, когда она испытывает необыкновенной силы нежность к нему?

«Мне как будто нож в душу вонзили и медленно проворачивают его там, – подумала Мила и заплакала, – И эти постоянные слёзы. Нет мне спасения. Я завтра его увижу. Скорей бы. Он сказал, что мы пойдём в кино. Я не хочу в кино. Мне не нужны цветы. Я не хочу ничего, что может отнять у нас время. Время. Время и он – вот всё, что мне нужно».

Саша вернулся домой, взял мотоцикл и отправился на гору «Олимп» – так отец назвал высокий обрыв у моря, куда приходил отдохнуть после тяжёлых операций в клинике и куда однажды привёл и сына. Новые чувства, с которыми он жил вот уже целый месяц, не давали ему покоя. Предстоял тяжёлый разговор с матерью. Как ей всё объяснить? Как ей рассказать то, что с ним произошло, и не расстроить и без того её слабое здоровье? С Ольгой получилось жестоко. Но, зато, честно. И с мамой надо честно. Он уже понимал, что Мила – это его жизнь, воздух, судьба, если можно так сказать. Ради неё он готов на всё: работать, творить, совершать подвиги, страдать, стать богом, дьяволом… Жизнь без неё не в радость. Мать должна понять. Она ведь любила отца. Да ещё как любила! Она поймёт. Разве можно было предположить, что между людьми может существовать такие чувства, такая близость, такое взаимопонимание, такая нежность, такой внутренний контакт. Это какое-то чудо! И он в это чудо посвящён! Ему дано это познать!

«Отец! Услышь меня! Я так счастлив! Моя девушка – чудо! Мы с ней – одна вселенная и целый мир! Я знаю, ты слышишь меня. Мне нужна только она и время. Время с ней. Время для неё».

Они стали встречаться почти каждый день. Саша приступил к работе на кафедре и освобождался не раньше четырёх часов дня. Встречались они в пять, и весь вечер до десяти, принадлежал только им.

– Мила, мы сегодня идём в кино? Или ты хочешь в кафе? А может, погуляем в парке?

– Кино отнимет у нас время. Не хочу в кино. Не хочу в кафе. И, пожалуйста, прошу тебя, не покупай мне цветы. Ты тратишь на их поиски то время, которое мы можем провести вместе.

– Но мне хочется тебя чем – то порадовать. Ты всегда немного грустная. Почему? Скажи – я пойму.

– Ты ходил в детский садик?

– Да, конечно.

– Я хочу его увидеть.

– Если это тебя порадует, то – вперёд. А потом покажу школу, где я учился. Хочешь?

– Хочу. И школу, и садик, и институт. А какое твоё любимое место в городе?

– Оно за городом. Я туда езжу на мотоцикле.

– У тебя есть мотоцикл? А это не опасно?

– Опасно. Но я не очень на нём гоняю. Всё-таки у меня мама. А теперь у меня есть ты. Теперь я буду ещё более осторожен.

– А ты меня покатаешь?

– Хочешь? Тогда завтра я за тобой заеду, и поедем за город.

– Нет, не завтра. Через неделю, когда родители уедут на гастроли.

– А сейчас – в детский сад. А твой садик ты мне покажешь?

– Я не ходила. Моим садиком были больницы.

– Ну, что ж. Будем смотреть больницы.

За неделю они посетили всё, что было связано с ними в их жизни до встречи друг с другом. Мила теперь могла представить, как мама ведёт маленького Сашу за ручку в садик, и этот садик вызывал у неё море нежности. Они побывали в последнем школьном классе Саши, и она дотронулась до парты, за которой он сидел. Парта стояла у окна и вся была освещена солнечными лучами. На кафедру в институт ей пришлось прийти во время рабочего дня, и Саша познакомил её с такими же аспирантами, как он сам.

– Познакомьтесь, пожалуйста. Это моя девушка Мила.

Ей было очень приятно слышать, что он назвал её «своей девушкой», а не просто – Милой.

В её школе Саша захотел увидеть не только последний класс, в котором она занималась, но и сцену, где иногда проходили школьные спектакли, в которых она принимала участие.

Им удалось проникнуть на территорию всех больниц, в которых Мила лежала в детстве, и даже прогуляться по их больничным паркам.

Когда же Саша не мог прийти или по работе или из-за проблем со здоровьем его мамы, Милочка запиралась в своей комнате и не выходила весь день. Она не хотела, что бы родители видели её заплаканные глаза и всю ту боль, которую она испытывала от разлуки с Сашей.

Артур Вениаминович и Лидия собирались на гастроли и постоянно проводили весь день в театре. Мила решила отложить разговор с мамой до её возвращения.

Через неделю родители уехали, а к ним в дом, как они и обещали, приехала женщина из Москвы – специалист по риторике.

Жанна Андреевна, дама лет сорока, стройная, элегантная, одетая по последней московской моде, установила строгий распорядок дня для себя и Милы, и неукоснительно ему следовала. С утра она пила кофе, затем на балконе делала гимнастику, после чего шла в душ, а затем на море – купаться и загорать. Занятия начинались в 12 часов дня и длились до трёх часов. После двухчасового перерыва, во время которого Жанна Андреевна отдыхала и обедала тем, что утром готовила для них обеих Мила, она возобновляла уроки.

– Жанна Андреевна, а мы не могли бы начинать немного раньше? – спросила Мила, когда поняла, что встречи с Сашей придётся сократить.

– Я не могу не воспользоваться столь потрясающей возможностью, какая мне представилась. В кавычках, конечно. Меня выдернули из Москвы, где у меня масса работы с известными людьми. Я согласилась только при условии, что буду и отдыхать и работать. У вас ужасное море: тёплое и грязное.

– У нас прекрасное море. И это не грязь, а водоросли.

– Я всё знаю. Пришлось прочитать. В нём много йода. Всё равно, это не то, к чему я привыкла.

– А к чему Вы привыкли? – спросила Мила.

– Я каждое лето езжу или в Ялту или в Гагры. Вот там настоящее море!

– А Вы ещё где-нибудь были? В другой стране, я имею в виду.

– Боже, Мила. Ну, как ты произносишь букву «Г»? И не растягивай слова, пожалуйста. Я своих решений не меняю. С 12-ти до шести у нас занятия. Чтобы была дома. О других странах мы поговорим позже.

Во время каждого занятия Жанна Андреевна давала Миле понять, что у неё абсолютно неправильное произношение, что в Москве от неё все будут просто «шарахаться» и относится, как к человеку «второго сорта».

– Вы, южанки, красивы только до того момента, как начинаете говорить. И это не только моё мнение.

Миле же, наоборот, казалось, что дикция её московской учительницы просто ужасна.

– Жанна Андреевна, знаете, как я воспринимаю ваш московский говор?

– Знаю, что не очень приятно. Так же, как и я твой.

– Вы говорите очень быстро, акаете, буква «Г» придаёт грубость Вашей речи.

– Но тебе придётся этому научиться, если хочешь играть на сцене в Москве.

– Почему Вы разговариваете со мной так высокомерно? В Москве так все разговаривают друг с другом? Или только с провинциалами?

– Во-первых, я не разговариваю с тобой высокомерно. Я разговариваю с тобой по-взрослому. Во-вторых, я – учитель, а ты – ученица. И, в-третьих, в Москве люди абсолютно другие. И тебе придётся к этому привыкнуть.

– Чем же они другие?

– Они быстрей взрослеют, чем вы.

– Почему? Разве там другая жизнь или другой климат? – сказала Мила не без иронии.

– Климат другой, конечно, но не в нём дело. Мы другие, потому что жизнь в столице более суровая, чем в провинции. Мы менее открыты, чем вы. Быть взрослым в твоём городе – это обзавестись семьей, детьми, постоянной работой, ответственностью и, с возрастом, болезнями.

– А в Москве разве не так?

– Быть взрослым в Москве – это держать в узде свои желания, свои мечты, надежды и чувства. Очень много работать и ничему не удивляться. И это взросление может произойти и в 18 лет, и в 15, и даже раньше. О болезнях надо забыть и стараться не стареть.

– Но почему? Или ради чего?

– Ради того, чтобы добиться успеха в жизни. Ради высокого положения в обществе. Ради власти, ради того, чтобы выделиться из толпы. А почему? Да потому что в Москве больше возможностей, больше соблазнов и огромное количество людей. Вы здесь все знаете друг друга. А в большом городе легко затеряться и очень сложно сделать так, чтобы тебя заметили и оценили.

– И Вы от этого счастливы?

– Мы довольны. Счастье – это мгновение. Оно быстро проходит. А быть довольным своей жизнью – это на всю жизнь. Прости за тавтологию.

– А как же талант? Искусство? Как с этим в Москве?

– В Москве круг талантливых людей узок. И попасть в него очень сложно. Нужны большие связи. Нужно везение. Огромное. Тебе повезло, например.

– Я не считаю, что мне повезло. Везёт только Иванушкам – дурачкам, которые на печи лежат, а им манна с небес сыплется. Я много работаю. И отец, и мама много работают в театре. А ещё, я точно знаю, что не стремлюсь к такой жизни, о которой Вы говорите. Быть довольным карьерой, положением в обществе и находиться в узком круге – это что? Жизнь на Олимпе? Сами Боги спускались с Олимпа к нам, смертным, потому что полюбили кого-то из нас. И только тогда они были счастливы.

– Как ты сказала – жизнь на Олимпе? Да, именно к этому мы и стремимся. А к чему стремишься ты, Мила?

– Я не стремлюсь. Я просто живу. Живу и хочу стать актрисой. Но такой актрисой, чтобы после моих спектаклей люди становились счастливее и добрее. Если же у меня не получится стать такой, то хочу просто быть нужной человеку, которому буду нужна и я. Да, я стремлюсь. К счастью, а не к довольствию.

– Какие громкие слова! Ты потрясающе некомпетентна в жизни.

– Возможно. Только я не собираюсь посвящать свою жизнь стремлению попасть на Олимп.

– Тем не менее, мы именно этим сейчас и занимаемся, – с сарказмом сказала педагог.

После трёхчасовых занятий Жанна Андреевна шла отдыхать, как и было ею заведено, а Мила садилась учить скороговорки или стихи, или слушать пластинки с правильным произношением классического русского языка. С пяти до шести проверялся пройденный материал, делались достаточно жёсткие замечания, а затем Милу отпускали, и она бежала на встречу с Сашей. Так проходил каждый день, кроме воскресенья: этот день Жанна Андреевна проводила на море до самого вечера.

Заниматься Миле было очень интересно. Ей начинало нравиться московское произношение. Она стала понимать, из постоянных разговоров и споров с Жанной Андреевной, насколько жизнь в столице отличается от жизни в провинции.

– Ваша жизнь в Москве, как шторм на море, – говорила Мила.

– А ваш городок напоминает тихую гавань, – отвечала Жанна Андреевна.

– Но шторм приносит массу разрушений. В нём тяжело выжить.

– А тихая гавань может превратиться в болото. Не боишься, что затянет?

– Нет, не боюсь. У нас, тоже, кипят страсти. Но только не за место под солнцем, во что бы то ни стало. Мы просто хотим быть счастливыми.

– Да, я уже слышала: в служении другому человеку. Да, кстати, хочу тебя порадовать. Сегодня ты разговариваешь гораздо лучше, чем неделю назад. Завтра я весь день на море, а ты отдыхай и о занятиях постарайся не думать.

– Спасибо Вам. Тогда я пошла? Меня уже нет, – Крикнула Мила с порога и моментально забыла о занятиях и о Жанне Андреевне. Её ждал Саша, и это было главным в её жизни. Если во время занятий Мила старалась сосредоточиться и как можно меньше думать о нём, то после занятий мысли моментально возвращались к нему, боль с новой силой давала о себе знать. Единственным утешением было то, что он её уже ждёт у подъезда, что они через две минуты увидятся и целых три часа проведут вместе.

Сегодня, в воскресенье, всё должно было быть по-другому: они договорились съездить за город на мотоцикле. Им будет принадлежать весь день. С самого утра она считала минуты до назначенного времени. Они договорились на десять утра. Часы показывали десять, а Саша всё не приходил. Прошло пять минут… десять… полчаса. Мила не находила себе места. Она выскакивала на балкон, открывала дверь в коридор, поднимала телефонную трубку. Сердце разрывалось на части, боль становилась нестерпимой, слёзы сами потекли из глаз, но она этого не замечала. Ноги стали ватными и она без сил опустилась на пол. «Афина, милая, что с ним случилось? Боги, помогите ему, умоляю вас! Не оставляйте его без вашей поддержки. Я не выдержу без него. Саша, где ты? Почему не пришёл? Что случилось? Может, мама твоя заболела?»

В прихожей раздался звонок. Мила вскочила с пола и стремглав бросилась к двери. Руки не слушались её, и она никак не могла открыть простейший замок. Тогда она с силой ударила кулаком по двери.

– Кому нужны эти замки! Кто их придумал? Саша, это ты?

– Я это, я. Милочка, успокойся, прошу тебя. Со мной всё хорошо. Я с тобой. Я рядом.

Мила, наконец, справилась с замком и открыла дверь. Перед ней стоял Саша, весь перепачканный мазутом. Руки по локоть были чёрные.

– Мотоцикл сломался, и я его чинил.

– Но ты ведь мог позвонить!

– Неоткуда было позвонить и предупредить тебя.

– Я места себе не находила.

– Мила, прости. Я очень спешил. Мне можно всё это отмыть?

– Ты не ранен? Ты не разбился?

– Нет. Ни одной царапины. Как только я всё смою, ты увидишь, что я цел и невредим.

– Пойдем в ванную. Я тебе помогу. Сейчас полотенце принесу.

Саша пытался смыть мазут, а Мила стояла и, не отрываясь, смотрела на его руки. От пережитых волнений её била мелкая дрожь.

– Ну что ты? Что ты? Девочка моя, не расстраивайся, – Саша поворачивался к ней и улыбался, ласково и немного виновато.

А она смотрела на руки.

«До чего же красивые у него руки, – думала Мила, – Такие сильные и до боли родные. И каждый волосок на его коже родной и красивый. Я не могу жить без этих рук, мне каждая клеточка на его коже до боли родная и знакомая. Как будто это моя кожа, мои руки, и каждый волосок мой».

– Ты знаешь, Мила, у меня дежавю. Когда – то с нами это уже было. Всё такое знакомое, родное и близкое. И ты, и эта ванная комната, и это полотенце, и твои руки. Всё это уже было когда-то, давно. Я это помню. У тебя очень красивые руки. Я их знаю очень давно, ещё до нашей самой первой встречи там, на веранде.

Саша вытер руки полотенцем, повернулся к Миле и внимательно посмотрел ей в глаза.

– У тебя два ряда ресниц. Так не бывает.

– Бывает, но очень редко. Говорят, это атавизм. Ещё у Элизабет Тейлор такие же ресницы. В два ряда.

– Какой красивый атавизм, – прошептал Саша и нежно дотронулся до её ресниц губами.

От этого прикосновения Милу бросило в жар, сдавило горло, нечем стало дышать. Она поспешила выйти из ванной. Саша вышел следом за ней.

– Мы можем ехать. Ты готова? Я взял с собой немного еды. Мы устроим потрясающий пикник.

– Я даже не подумала о еде.

– А тебе и не надо думать. У тебя есть я. Я же обещал заботиться о тебе всю жизнь? И о твоих ресницах, тоже. Они не должны быть мокрыми от слёз. Ты мне обещаешь?

– Не могу. Это выше моих сил. Я испугалась, что с тобой что-то случилось.

– Что бы со мной ни случилось, я всегда приду к тебе и буду рядом.

– В таком случае, мои ресницы не пострадают. Я готова. Поехали?

Они спустились во двор, и подошли к мотоциклу.

– Саша, я боюсь. Я никогда не ездила на мотоцикле.

– Не бойся. Садись и обними меня. Крепче. Держись.

Мила сделала всё так, как сказал Саша, и они тронулись в путь. По городу ехали на небольшой скорости и страх постепенно прошёл.

– Как ты, Мила? Тебе всё ещё страшно? – спросил Саша, когда они выехали за город.

– Нет, мне уже не страшно. Мне нравится.

– Я прибавлю скорость?

– Да, я согласна, – ответила Мила и ещё сильней прижалась к Саше.

Они быстро доехали к любимому месту Саши. Мила спрыгнула на землю и огляделась. Они находились на краю высокого обрыва. Внизу плескалось море. Поляна, где они остановились, была окружена деревьями. Узкая тропа, по которой они въехали, соединяла их с внешним миром. На поляне стояла лавочка.

– Откуда здесь лавочка? – спросила Мила.

– Я её сегодня утром смастерил. Специально для тебя.

– Спасибо. Но зачем?

– Тебе нельзя на земле сидеть. Ты забыла о своём горле?

– Но и у тебя горло. Значит, эта лавочка для нас.

– Я привык сидеть на земле. Первый раз меня сюда привез отец. Говорил, что отдыхает только здесь. Называл это место « Гора Олимп» или «Гора богов».

– «Гора Олимп»? Но почему? – Мила была потрясена.

Они сели рядом и стали смотреть на море.

– Я тебе ещё не говорил, что я по отцу грек?

– Я уже догадалась.

– Меня назвали в честь Александра Македонского.

– Потому что ты родился 21 июля? Как и он? Он так мало прожил.

– Не думай об этом.

– Надеюсь, что ты проживешь дольше, чем Македонский.

– Я проживу столько же, сколько будешь жить и ты, Мила. Мы проживём долго.

– Это отец тебя так назвал? Какой он был человек? Расскажи мне о нём.

– Об отце? Он был хирургом. Отличным хирургом. За каждого больного переживал, как за родного человека. Маму очень любил, меня. Заботился о нас. Мечтал уехать в Грецию.

– Афина, тоже, мечтала. И уехала. А он, вернее, вы, почему не уехали? – спросила и почувствовала, как сердце сжалось от сознания, что если бы они уехали, она бы никогда не встретила Сашу, – Хорошо, что не уехали.

– Сейчас и я так думаю. А тогда… Отец собрал все необходимые документы. Мама же у меня русская. Всё это было сложно. Съездил в Москву. Потом долго ждали ответа. Пришёл отказ. Объяснили, что он нужен здесь, в нашей стране.

– Значит, Афина была не нужна нашей стране? Конечно, она же была на пенсии. А от чего умер отец?

– Мы получили отказ, а на следующий день он должен был оперировать тяжелобольного. Операция длилась 8 часов. После неё он пошёл в ординаторскую, сел на диван и умер. А все думали, что он спит, и не хотели его беспокоить. Когда поняли, что что-то не так, было поздно. У него случился обширный инфаркт. С тех пор мама стала задыхаться.

– Мне очень жаль: так больно терять любимых людей.

– Знаешь, я ведь тоже хотел стать врачом.

– А почему не стал?

– Мне приснился сон. Ты веришь в реальные сны?

– Я верю. Мне снился один сон, но, мне кажется, это было на самом деле.

– Вот и мне приснился. Здесь. На поляне. Мне приснился отец. Впервые после смерти. Я собирался подавать документы в Ростовский Мед. Приехал сюда подумать, как мы с мамой будем жить в разных городах. Она совсем не может жить одна. Думал, думал и уснул. Знаешь, Мила, всё было как наяву. Отец сел рядом со мной на землю и стал спрашивать, как мама, как я, как мы живём. А потом и говорит: «Подумай о матери. Не уезжай, сынок. Ей у моря надо жить. Так легче будет». Я спросил у него, как он, где он. И он мне ответил, что у него всё хорошо, что он часто приходит на эту поляну и что он был в Греции. И что это прекрасная страна. «Изучи её, сынок», – сказал и ушёл.

– Ты поэтому поступил на исторический? Из-за отца?

– Да, из-за отца и из-за Греции.

Мила только сейчас осознала, что они уже давно не смотрят на море, а смотрят, не отрываясь, друг на друга. После Сашиного рассказа об отце, о реальном сне, о Греции, она почувствовала, что нежность к нему стала ещё сильней, близость между ними – ещё глубже.

«У нас одна душа, одно тело, один разум, одна жизнь», – подумала Мила.

– Ты – моя душа, – тихо произнёс Саша и нежно взял в ладони её лицо, – Моя жизнь.

Он наклонился и коснулся губами её губ. Это был их первый поцелуй, и Мила на мгновение потеряла сознание.

– Ты – моя нежность, ты – моё солнышко родное, – услышала она голос Саши, когда пришла в себя, и прильнула к нему губами.

Сердце разрывалось от счастья и нежности, каждый поцелуй пронизывал душу и всё её тело, воздуха не хватало, голова кружилась. Мила обняла Сашу и прижалась к нему всем телом. Счёт времени был потерян. Планеты Земля не существовало. Им принадлежали Вселенная, весь Мир, Вечность и нестерпимое Счастье, граничащее с болью.

– Моё чувство к тебе несовместимо с жизнью, – сказал Саша, когда они перестали целоваться.

– Моё сердце не выдерживает. Ему всё время больно: и когда тебя нет рядом, и когда ты рядом со мной.

– Есть только один выход.

– Какой?

– Быть всё время рядом. Сердце постепенно привыкнет и нам обоим станет легче.

– Как бы я этого хотела, Саша! Но я не могу! Мне надо тебе многое сказать и объяснить!

– Что сказать? Что? Говори.

Мила глубоко вздохнула, набралась смелости и выпалила скороговоркой:

– Мне скоро надо уезжать. В Москву. Я обещала.

– Как уезжать? Почему? Кому ты обещала?

– Обещала родителям, что поеду учиться на актрису. Слово дала руководителю театрального училища. Московского.

– А как же я? Как же мы с тобой?

– Это было ещё до нашей встречи. Вернее, после того, как мы не встретились у лестницы. Я решила, что больше тебя не увижу, что я тебе не нужна. Я же не знала, Саша. Что мне теперь делать? – Мила заплакала.

– Но ты можешь отказаться!

– А как же моё слово? Я не знаю, что делать. Я не могу его не сдержать, – слёзы отчаяния душили её, – и не могу без тебя жить, Саша.

– Тебе и не придётся. Я всегда буду рядом. Я умру без тебя, моя маленькая девочка. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты только не плачь.

– Саша, а ты сможешь уехать со мной? В Москве, тоже, можно учиться и работать.

– Я не могу, Мила. У меня же мать больна. Ей нужно жить у моря.

– Что же нам делать, Саша?

После этой встречи у «горы Олимп» свидания для Милы стали ещё более мучительными, а расставания с Сашей – непереносимыми. Счастье и боль соединились с такой силой, что сердце разрывалось на части и «просилось погулять». И она его отпускала.

Первый раз она «отпустила» сердце в детстве, когда Афина читала ей сказку о Русалочке. В тот момент, когда ей стало очень больно за влюбленную в принца девушку и стало нечем дышать, она вдруг увидела, как из её груди поднимается тонкое облачко, внутри которого находится маленькое красное сердечко. Облачко поднялось и растворилось в воздухе. Милочка очень испугалась того, что случилось, и не стала говорить об этом няне. Но прошло какое-то время, Афина стала читать другую сказку, и Милочка увидела облачко с маленьким сердечком, которое опустилось из ниоткуда и вернулось на своё место. Облачко с красным сердечком стало её маленькой тайной. Она об этом никому никогда не говорила, боясь, что ей никто не поверит. Но сейчас, когда это опять стало повторяться после встречи на «горе Олимп», она решила рассказать об этом Саше. Она знала, что Саша поверит ей и не сочтёт, что она просто сумасшедшая. Ведь поверил же он в цилиндры, которые она видит каждый раз перед спектаклем.

Впервые за два месяца они не виделись три дня, потому что у его мамы очень сильно обострилась болезнь, и Саша, отпросившись с работы, не отходил от неё ни на шаг. Для Милы эти дни были самыми тяжёлыми в жизни. Облачко с сердечком, которое она увидела сразу же после того, как Саша предупредил её по телефону, вышло из груди и три дня не возвращалось. И вот сегодня, наконец-то, они увидятся. Он придёт к ней домой. Как хорошо, что это воскресный день и Жанна Андреевна ушла к морю. Они будут одни, и им никто не помешает.

Саша пришёл в 12 часов, как и обещал. Мила открыла дверь и очутилась в его объятиях.

– Саша, это невыносимо. Три дня – это вечность. Как мама?

– Невыносимая вечность. Всё хорошо, родная моя. Маме лучше. Всё хорошо. Дай я на тебя нагляжусь.

Они присели на диван, глаза их встретились, и … Время остановилось, окружающий мир перестал существовать, вселенная замерла, боясь нарушить свидание двух сердец. Кто-то сказал, что «любовь – это молчание». Любовь – это тишина. И в этой тишине разговаривают две души, два сердца, две жизни. Им не нужно слов: « Я люблю тебя». Разве они могут передать всю полноту чувств, глубину ощущений, счастье, граничащее с болью, непереносимую до отчаяния близость и понимание друг друга? Они просидели шесть часов, глядя друга – на – друга, не отрываясь. И это были самые счастливые часы в их жизни.

Маленькое облачко с красным сердечком внутри опустилось и вернулось к Миле. Саша вздрогнул.

– Мила, что это?

– Ты видел? Ты видел, правда? Я никому об этом не говорила. Хотела тебе сегодня рассказать. Когда мне очень тяжело и больно, сердце «уходит погулять» и не возвращается, пока я не успокоюсь. Первый раз это случилось в детстве. А теперь это случается, когда я долго тебя не вижу.

– Ты самая необыкновенная девушка в мире. Я не могу потерять тебя. Ты – моя нежность и ты – мое горе, – тихо говорил Саша, нежно обнимая и целуя Милу, – Прошу тебя, не уезжай. Останься со мной. Будь моей женой.

– Видят Боги, я хочу этого больше всего на свете. Я поговорю с мамой. Я ей объясню, что ты – моя жизнь. Она должна понять. И с отцом я поговорю. Он что-нибудь придумает. Обязательно.

– Нет, Мила. Я должен сам всё решить. Я уйду из аспирантуры и пойду на вторую работу. Ты будешь учиться в Ростове.

– Саша, я дала слово. Мне тяжело будет нарушить его. Смогу ли я это сделать? Боги, помогите мне, прошу вас!

– Я обещаю: сделаю всё, чтобы ты была счастлива. Всё, что угодно. Ты будешь актрисой. Я помогу тебе сам.

Разговор с матерью Саша отложил до дня рождения. Лариса Ивановна и так стала догадываться, что у сына с Ольгой что-то разладилось, но вопросов не задавала. Ждала, когда Саша сам начнёт этот разговор. Вот и дождалась.

– Мам, скажи, ты отца очень любила?

– Очень? Так любила, что дышать без него не могу. Видишь, совсем задыхаюсь. Мучаю только тебя.

– Мама. Прекрати. Я тебя люблю, и ты меня не мучаешь.

– Сынок, ты мне хочешь что-то сказать? Об Ольге?

– Да, мама. О нас с Олей. Ты только не волнуйся. Знаешь, мы решили подождать со свадьбой.

– Вы решили или ты решил?

– Я. Я решил. Вернее, я не могу на ней жениться. Вернее, не хочу. Прости меня. Я, видимо, плохой сын.

– Ты прекрасный сын. Но почему? У вас же всё нормально складывалось.

– Вот именно. Правильные слова: «нормально» и «складывалось». Мама, послушай, я встретил девушку. У нас с ней ничего не складывается. И ничего нет нормального. Мы оба сошли с ума, и мы оба дышать друг без друга не можем. Я не знал, что так бывает. Это знаешь, как увидеть бриллиант среди стёкол. Всё блестит, а настоящий – только один.

– Ох, сынок, сынок. А как же Оля? Бедная девушка. Ты с ней уже говорил?

– Говорил. Сказала, что ненавидит.

– И правильно сказала. Она гордая, Оля наша.

– Мама, не надо. Мне и самому её жаль. Но я ничего не могу изменить.

– Ты уже изменил. Но это твоя жизнь. Тебе решать. И что это за девушка твоя? Какая она? Простая? Добрая?

– Мама, она добрая. Но…простая? Нет, мама. Она дивная. Я так хочу вас познакомить. Ты не против?

– Пригласи. А почему у вас ничего не складывается?

Дни шли за днями, занятия с Жанной Андреевной всё больше и больше доставляли Миле удовольствие, успехи в риторике радовали. Только во время занятий Мила переставала думать о Саше, ей становилось немного легче и спокойней. Но сегодня, 21 июля, в день рождения Саши, занятия не спасали. Предстоящий визит к его маме и их первое знакомство пугал и не давал сосредоточиться.

– Жанна Андреевна, я сегодня не могу заниматься. Простите меня. Пожалуйста, давайте закончим раньше. Мне надо подготовиться к встрече. Я должна уйти в четыре часа, – взмолилась Мила.

– Что за лепет, Мила? Это тебе не свойственно. Что же за встреча такая, что ты сама на себя не похожа? Я не настаиваю на откровенности, но, может, скажешь?

– Я приглашена на день рождения. К одному человеку. И мне предстоит познакомиться с его мамой. Я волнуюсь.

– Зачем? – удивилась Жанна Андреевна.

– Что – зачем? Иду зачем? – на этот раз удивилась Мила.

– Нет, волнуешься зачем? Я чему тебя учила? Все эмоции надо держать в узде. Они мешают жить. Будь взрослой.

– Но это моя жизнь, Жанна Андреевна. Я не могу так быстро стать взрослой. У меня не получается. Мне очень многое надо решить. А я не могу. И эта встреча очень важна для меня. От неё многое зависит.

– Всё зависит от тебя, Мила. И ты это прекрасно знаешь. Зачем перекладывать на чужие плечи то, что не можешь решить сама. А, может, ты давно всё решила, но не хочешь себе в этом признаться?

– Я ничего не решила. И ничего я не перекладываю. Так Вы отпускаете меня? Если нет – я всё равно уйду.