Читать книгу Куколка - Ирина Леонидовна Воробей, Ирина Воробей - Страница 1

КУКОЛКА

У Татьяны выдался тяжелый год. Предыдущие 7 лет тоже были нелегкими, но этот должен стать важной вехой в ее жизни, как, впрочем, любой выпускницы академии балета. Настал черед итоговой аттестации – проверки на профпригодность, которую Татьяна выдерживала с трудом. Больше всего расшатывались нервы. По утрам ныло сердце, в обед страдал желудок, вечером болели ноги. Казалось, вот-вот все должно решиться, но немой вопрос «Что делать дальше?» заставлял замирать душу, ведь никогда раньше ей не приходилось его себе задавать.

День был почти стандартный. Начался он так же, как и все предыдущие дни за все 8 лет, что она училась в академии. Ранний подъем, плотный завтрак, разминка и толкотня в автобусе в час пик до места учебы. Небольшая прогулка под дождем. Кусочек серого неба. Глоток запыленного холодного воздуха. Наконец, монументальные деревянные двери здания-памятника архитектуры. Внутри длинный коридор, полутемный, полусонный, в котором вполне могли завестись и прижиться привидения. Потом большой и светлый зал со спертым воздухом, впитавшим в себя пот тысяч студентов, что тренировались здесь каждый день. А затем тренировки, прыжки, фуэте и многое другое, что изнуряло тело до изнеможения. Опять нужно было демонстрировать легкость и четкость выверенных движений, вновь изнурять тело с целью восхитить чужие взгляды, снова пытаться передать красоту через боль и терпение. Этот день отличался только одной маленькой деталью – наличием экзаменационной комиссии, состоящей из важных людей в театральной сфере, от степени восхищения которых во многом зависела дальнейшая судьба выпускников.

Девушка выглядела уставшей и понурой, но осанку это никак не портило и не могло испортить, словно в позвоночник влили сталь и зафиксировали в идеальном положении, рассчитав совершенный баланс. Она ехала в автобусе, битком набитым такими же уставшими и недовольными жизнью людьми, поэтому в транспорте царила депрессивная атмосфера. Татьяна стояла на просторной площадке, предусмотренной для колясок и пассажиров с ограниченными возможностями, и глядела в запотевшее окно. По стеклу снаружи хлестал небольшой, но очень неприятный дождь, холодный, моросящий и угнетающий. Впрочем, у Татьяны было такое настроение, что ее угнетало все: недовольные и оттого мало красивые лица попутчиков, объемная и еле передвигающаяся в сжатой толпе фигура кондуктора, резкий смешанный запах дезодоранта, пота и алкоголя, несущийся от рядом стоящего мужчины. Бесил даже компьютерный женский голос, объявляющий остановки. Он казался слишком искусственным, неискренне вежливым и ненатурально спокойным для такого неприятного вечера.

Наблюдая за тем, как с обратной стороны стекали мелкие капли, образуя из плоскости стекла неровный шероховатый орнамент, Татьяна вспоминала, как готовилась к своему выступлению на экзамене; как стояла под дверью зала и пыталась усмирить свое сердце, которое в панике выбивалось из грудной клетки перед важнейшим испытанием; как влетали в прыжке перед ней в аудиторию высокая и воздушная Муравьева, затем ловкая и быстрая Даша, потом она, хрупкая и дрожащая.

Их было пять человек, все старые, морщинистые и седые. Лица их, уставшие, без эмоциональные и пустые, сохранили навсегда отпечаток изнуренной и в то же время одухотворенной работы в балете. Все они сидели ровно, смотрели прямо, молча ждали, когда она начнет. Их равнодушные взгляды обжигали ее. Все они были авторитетами в этой сфере, некоторыми из них она восхищалась, тем, какими они были в молодости и как танцевали на главных площадках страны и мира. Но теперь она видела перед собой только старческие лица, морщинистые жилистые руки, покрытые пятнами, обвисшие щеки, впалые глаза. Жизнь потихоньку утекала из них. И почему они должны определять ее судьбу? У каждого из них был такой усталый вид, что, казалось, они и забыли, что такое жить.

Первый прыжок дался несложно, но ноги становились ватными, едва не сломавшись на приземлении. Затем фуэте. Муравьева справилась превосходно. Устремила длинную изящную ногу вверх, обернулась и упорхнула в дальний угол. Сердце Татьяны забилось в такт аплодисментам, которыми разразилась комиссия после Муравьевой. За ней повторила то же самое Даша. Настал черед Татьяны. Она оторвала онемевшую ногу от земли, подтолкнула себя вперед и хотела вспорхнуть как Муравьева, но с грохотом приземлилась на гладкий пол, как неоперившийся цыпленок. Татьяна поймала испуганный взгляд Муравьевой, услышала краем уха, как цокнула губами Даша. Потом взглянула на испещренное морщинами лицо Афанасия Семеновича Прохорова, ректора академии, что сидел в центре комиссии. Уголки кривого рта опустились недовольно вниз на пару миллиметров, но тут же язык облизал бледные губы, и уголки сжались в легком недовольстве. Остальные члены комиссии смотрели на Татьяну как на камень. И она ощущала себя камнем. Отвердевшим от стечения времени, закаленным тяжелыми условиями, неподъемным, но легко разрушимым, если бить в определенную точку, валуном. И эта тяжесть не дала ей совершить один прыжок. Ноги словно обмякли. Боль сковала стопу. Минутная жалость, промелькнувшая в глазах Муравьевой, сковала ее сердце. Но надо было брать себя в руки и продолжать. Она тут же вскочила и в такт музыке поскакала вокруг. Получилось удовлетворительно.

Кондуктор снова направлялась с задней площадки автобуса к передней, расталкивая пассажиров, словно воду в болоте, отчего Татьяне пришлось прижаться к окну. Она чуть ли не уткнулась лицом в грязное стекло, но удержалась за поручень. Со спины ее прижало чье-то высокое тело, приятно пахнущее, на удивление Татьяны. В поручень тут же уперлись две длинные руки, обогнув девушку с обеих сторон. Чей-то подбородок, очевидно, принадлежащий тому же телу, что и руки, удобно расположился в неглубокой выемке Татьяниной кашемировой шляпы и слегка давил на макушку. Она тут же захотела высвободиться из этих непреднамеренных объятий, но парень сделал это раньше. Он оттолкнулся от поручня и вернулся в прежнее свое положение, негромко произнеся поверх шляпы улыбчивое «Простите». О том, что парень улыбался и о том, что это был именно парень, а не старик, Татьяна поняла по тону и тембру его голоса, тоже показавшегося ей приятным.

Поправив шляпу, кашлянув и поежившись от неловкости, девушка скинула усталость с плеч, поведя узкими острыми плечами, которые фигурно выступали сквозь тонкий плащ. Несуществующая женщина объявила следующую остановку, и Татьяна начала готовиться к выходу. Ей предстояло пройти немало испытаний на этом пути, поскольку от выхода ее отделяла добрая дюжина человек, столпившихся на срединной площадке автобуса напротив дверей. Но сначала нужно было, как минимум, выбраться из своего уютного уголка. Татьяна повернулась кругом, придерживая широкополую шляпу, которая норовила слететь с головы при каждом удобном случае, словно дикий жеребец в самом рассвете сил загнанный в узду. Парень, худой и длинный, был одет в обычную серую куртку спортивного стиля из плащевой ткани от дождя и такие же обычные джинсы, темно-синие, с легкими потертостями, но не специально воссозданными дизайнерами, а натуральными, теми самыми, которые образуются, когда одежда занашивается годами. Клочок русых волос на макушке торчал врастопырку, выбиваясь из остальной массы тоже не особо уложенных волос, но хотя бы более-менее примятых к голове. На лице из-под бледной кожи вылезала двухдневная небритость, при этом отдельные волоски были гораздо старше и потому длиннее. В мочке правого уха торчал одинокий плоский металлический круг цвета нержавеющей стали. Татьяна в мгновение ока оценила и осудила его неряшливость и непростительное равнодушие к внешнему виду, но пахло от него приятно, чем-то ментоловым и хвойным. Парень стоял лицом к ней, прижавшись правым боком к поручню и обвив его одной рукой. В другой руке он держал смартфон и что-то читал, улыбаясь. Татьяна одарила парня высокомерным взглядом, хотя с высоты ее небольшого роста трудно было смотреть на эту дылду свысока. Он был не меньше метра девяноста.

– Вы выходите? – почти с претензией спросила девушка, дав ему понять, что нужно уступить.

Парень спокойно поднял на нее улыбчивые глаза.

– Я вас пропущу, – просто ответил он и остался неподвижен, как гора, которая никогда не идет к Магомеду.

Он без всякого стеснения разглядывал Татьянино личико, бледное, с тонкими чертами, со вздернутым носиком, маленьким бледным ротиком и крупными миндалевидными глазами, обвитыми густыми пепельными ресницами. Правая тонкая искусственная линия бровей поднялась наверх в выражении недоумения и недовольства. Татьяна рассчитывала на то, что он хотя бы прижмется сильнее к поручню и освободит ей хоть капельку места, все-таки автобус уже почти приехал на остановку, но парень только улыбался. Девушка заежилась, возмущаясь в душе таким нахальством и нерациональностью. Она ведь попросту могла не успеть выйти в нужном месте, а тащиться целый квартал по подворотням в такое темное и зябкое время ей совсем не хотелось.

– Позвольте, я пройду, – с недовольной настойчивостью сказала Татьяна и попыталась ступить вперед одной ногой, чтобы заставить его подвинуться.

– Пожалуйста, проходите, – вежливо и с улыбкой, которая ей показалась наглой, ответил парень и лишь слегка повернулся боком.

Татьяна поняла, что лучшего она уже не добьется, и начала двигаться вперед, вынужденно прижимаясь к нему, задевая полями горчичной шляпы его подбородок, что, казалось, совсем не доставляло ему неудобств. Шляпу пришлось придерживать, поэтому Татьяна отпустила поручень, за который держалась. По закону подлости в этот самый неподходящий момент кондуктор начала двигаться в обратную сторону. Она раздвинула людей так, что они волной наклонились вбок и прижали парня и Татьяну к окну. При этом парень по-рыцарски одной рукой аккуратно обхватил голову девушки сзади, чтобы она не ударилась о стекло, а второй подставил свою руку под удар о поручень за ее спиной. И это оказалось очень кстати, но Татьяне стало неловко. Она покраснела и не хотела, чтобы ее рыцарь это видел. Как только волна прошла, парень выпустил ее из объятий и развернул, выдвинув тем самым вперед, а себя загнал в бывший Татьянин уголок. Девушка немного опешила и, отвернувшись, начала медленно продвигаться к двери. Она даже забыла его поблагодарить, впрочем, одновременно с этим ее возмущало такое фамильярное поведение. Но на душе немного посветлело. Мир перестал казаться таким несправедливым и жестоким. Тяжесть с плеч свалилась на пол автобуса и уехала вместе с ним, а Татьяна, оказавшись на остановке, неспешно отправилась домой по мелким лужицам и мокрому асфальту.

Сырой воздух обдувал лицо, румяня щеки. Невысокие каблуки мерно стучали по тротуару, отбивая марш возвращения домой. Мимо пробегали еще десятки каблуков, платформ и плоских подошв, оставляя мокрые, тут же расплывающиеся, следы на тротуаре. Татьяне хотелось как можно дальше оттянуть время, чтобы как можно дольше избегать неприятного разговора с отцом. Поэтому она шла медленно, едва передвигая тяжелыми ногами, и с жадностью дышала холодом, дабы остудить разум и пожар в душе, который стихал, но подобно лаве оставлял после себя черные выжженные окаменелости.

Сегодня был важный день, но Татьяна его провалила. Она старалась изо всех сил. У нее болели ноги, болели руки, спина и шея, но больше всего сердце. За отца. Она боялась себе даже представлять, как он будет расстроен. Он ведь так верил в нее, в то, что она самая лучшая. Но чем больше он в нее верил, тем больше она его подводила. Татьяна всеми силами старалась оправдать его ожидания и до последнего года это получалось. Вся ее жизнь была пропитана балетом. Отец специально, еще в далеком детстве, оборудовал ее комнату станком и подходящим половым покрытием, чтобы дочь не отвлекалась ни на что другое. Она усердно занималась на занятиях в академии, после по вечерам в своей комнате и даже по выходным, забыв о том, что у нее так и не было нормального детства. В качестве компенсации этого ей нравилось смотреть мультфильмы, которые она ставила фоном для своих занятий. Мультики не всегда были детские, но за счет анимации, кукольности или рисованности казались сказочными. Это помогало абстрагироваться.

Перед самым домом майское небо грозными тучами снова спустилось на ее плечи, еще больше придавив шею, отчего ощущения ломоты и боли пробежали по всему телу. Перед тем, как войти в подъезд, Татьяна взглянула наверх, откуда мелкими серебристыми каплями спускалась накопившаяся за долгое путешествие облаков влага. «Откуда, интересно, этот дождь? Может быть, с берегов Индонезии или Боливии? Собран там, а рассыпается здесь. Возьми меня с собой в следующий город!» – подумала она и улыбнулась тому, что может почувствовать вкус дождя, пришедшего из далеких краев, в которые она, скорее всего, никогда не попадет. Ей не хотелось возвращаться в реальность, но дверь подъезда изнутри открыла женщина с зонтом. Татьяна успела проскочить, пока дверь не закрылась.

– Ну, как все прошло, Куколка? – с горящей надеждой в глазах спросил отец, вынырнув в прихожую из кухни, как только Татьяна захлопнула за собой дверь.

Его худое, гладко выбритое лицо блестело от тонкого слоя маски, краешки которой уже начали подсыхать и отклеиваться от кожи. Одет он был, как обычно, в домашнее цветастое платье до колен и мягкие пушистые тапки с мордочкой львенка на носках. Поверх платья свисал фартук, испачканный во всем том, что когда-либо находилось на кухне, но больше в муке. Татьяну тут же одурманил пряный запах выпечки. Сердце ее колотилось со второй космической скоростью и очень стремилось выскочить из груди. Она сняла шляпу, медленно, траурно, как это делают актеры в театре при получении прискорбной вести по сценарию, и опустила голову. Девушка вся сжалась от предвкушения ужасного и не могла поднять взгляд на отца, который, уже начиная что-то подозревать, сверлил ее округленными серыми глазами, всегда казавшимися влажными, но сейчас особенно.

– Удовлетворительно, – с тяжелым вздохом призналась Татьяна.

– Как?! – опешил отец, будто совершенно не был готов к такому повороту событий, будто даже гипотетически не представлял такой возможности. Он развел руками в воздухе, из-за чего мука осыпалась на пол. – Это, несомненно, все эта Сурканова! Подлюка, которая меня всю жизнь ненавидела. Она придиралась? Что она сказала?

– В том-то и дело, что ничего, – опустошенно ответила Татьяна, по-прежнему, не поднимая глаз.

– Вот овца старая! – снова крикнул отец с досадой, болью и ненавистью, хлопнув ладонями о бедра.

Теперь к муке с рук добавился толстый клуб муки с фартука. Все это тоже со временем осело на пол и немного на пепельные волосы Татьяны, но она этого не заметила. На лысой голове отца же мало что задерживалось, даже его собственные волосы.

– Я уверен, что это все она. Как я надеялся, что ее там не будет! А Прохоров что?

– Тоже ничего.

– Ну, он-то как мог промолчать? – отец еще больше округлил глаза в недоумении, но потом цокнул губами и добавил. – Тоже мне, маразматик конченый! Поди уже совсем не соображает. Кто его там держит до сих пор?

Отец всегда говорил очень выразительно, с большим чувством, чем испытывал на самом деле, любил подчеркивать свои эмоции анахронизмами либо просто пафосными фразами. Театральность проявлялась в каждом его резком жесте рук или мимике лица. Это настолько вжилось в его характер, что перестало быть сценичностью и стало повседневным поведением. Сейчас он тоже говорил громко, четко расставляя ударения и выдерживая паузы, на оскорблениях повышал до тонкого голос, чрезмерно закатывал глаза и стискивал зубы.

Татьяна продолжала молчать с повинной, стоя у двери, не раздеваясь, сжимая шляпу в тонких пальцах. Отец все равно продолжал оправдывать ее, хотя она была этого не достойна, а члены комиссии не заслужили таких оскорблений. Она знала, что рано или поздно эти оправдания превратятся в разочарования. От боли на глаза навернулись слезы, но девушка до бледноты сжала губы, чтобы ни одна слезинка не вытекла.

В негодовании отец ударил белой пятерней по макушке, оставив там жирный мучной след, вторым ударом он смахнул все это снова на пол, а после третьего заплакал. Татьяна кинулась его обнимать, бормотать что-то нечленораздельное, лишь бы что-то говорить, но толкового и утешительного она ничего сказать не могла, потому что все, действительно, было печально.

– Все прахом! Эти старые маразматики загубили мою дочь! Лишили ее будущего! – между всхлипываниями восклицал отец, держась руками за голову.

– Ну, паап, ну, что ты такое говоришь? – тоже рыдая, отвечала Татьяна. – Это же всего лишь оценка! Главное, я сдала этот экзамен. Все будет хорошо.

А в голове у нее проносились обратные мысли: «Нет, это конец! Это кончина!».

– Не будет! Будешь, как отец твой никчемный, растить за гроши чужие таланты!

У Татьяны от этих слов сердце в крови задыхалось. Но не потому, что отец предвещал ей несчастное будущее, а потому, что больше сожалел о собственной жизни, считав ее неудачной. Она была его последней надеждой, воплощением детской мечты, которой, как оказалось, не суждено сбыться. С малых лет она старалась изо всех сил, чтобы он ей гордился, был счастлив, чтобы радовался ее успехам. И он радовался. Он вкладывал душу и все свои силы, лишь бы она занималась и не отвлекалась ни на какие проблемы. Он воспитывал ее один. Мать умерла, когда Татьяне было всего три года. Она ее и не помнила. У отца замечательно получалось заменять и мать, и лучшую подругу, и при этом быть отцом и, вообще, всем для нее. Он много работал, мало отдыхал, занимался с ней балетом дома, готовил, старался исполнять ее прихоти. После назначения на должность директора студии у него стало еще меньше времени. Ему пришлось даже нанять домработницу, которая приходила два раза в неделю и убиралась, стирала, ухаживала за цветами, чтобы Татьяна всегда жила в чистоте и уюте. Ей нужно было только заниматься и стать лучшей, а она и этого не смогла. Она не представляла, что и как теперь будет.

– Прости, прости, Куколка! Что я несу? – опомнившись, залепетал отец, поглаживая руку дочери, лежащую на его плече. – Все будет хорошо! Ты же у меня умница!

– Конечно, пап, – всхлипнула девушка. – Я еще всего добьюсь, вот увидишь! Я буду стараться еще сильнее! И стану еще лучше.

– Да, да, конечно, – удрученно, будто не веря ни единому слову, сказал отец. – Давай, что ли чай попьем. Твой любимый лимонный пирог уже готов.

Дальше он все делал молча. Методично и ловко вынул пирог из духовки, легким движением ножа разделал его на равные кусочки, выставил керамические тарелки с розочками на стол и на каждую плюхнул по кусочку пирога. Горячий аромат лимона заполнил кухню. Цитрус приободрил обоих и придал уюта этому грустному вечеру. Слезы вскоре высохли, но осадок все равно остался. Каждый в глубине души расстраивался из-за того, что огорчил другого. И каждый очень нелепо это скрывал. Было тяжело разговаривать, поэтому они долго жевали и часто запивали пирог японским жасмином. А потом быстро разошлись по своим комнатам, и каждый еще долго ворочался перед тем, как уснуть. Отец прокручивал свое неудавшееся, на его взгляд, прошлое, а Татьяна с тревогой думала о будущем, что представлялось ей одним большим темным пятном, в котором нельзя было выделить ничего конкретного. Она крутила в руке белую фарфоровую статуэтку юной балерины с ее лицом. Отец отлил ее на заказ и подарил, когда Татьяна поступила в академию. Она хранила ее как собственное око, постоянно протирала и разговаривала с ней, когда было не с кем поговорить. Но теперь сказать ей было нечего, даже фарфоровой себе. Уголек надежды, что старания и труд все перетрут, совсем истлел в ее душе, погашенный окончательно сегодняшними слезами.

Она прокручивала в голове, как тренировалась перед экзаменом Муравьева, которой прочили великое будущее в балете. О ней ходило множество слухов и, кажется, все они были неправдой, но одно про Муравьеву было ясно: она талантлива и обожает балет. В каждом ее движении сквозила радость и легкость. Татьяна всегда восхищалась ее изящностью, прыткостью и гибкостью, всегда с восторгом смотрела на то, как она танцует. Это, действительно, завораживало, хотя она знала, что даже Муравьевой это дается нелегко. Девушка была высока и от природы имела среднюю комплекцию, но морила себя диетами и тренировками и к выпуску стала изящнее и утонченнее всех остальных. Она пропадала в зале. И, действительно, была счастлива, когда делала очередное фуэте. Казалось, ей не нужна никакая поддержка. Все считали ее высокомерной, и высокомерие это порой проявлялось в холодных фразах или замечаниях другим. Но, пожалуй, все это было от усталости и одиночества. Друзей у нее не было. Все ей завидовали и недолюбливали, потому что всем казалось, что она смотрит на них свысока. Вела она себя отстраненно, все свободное время проводила в зале, ничем больше не увлекалась, вечеринки пропускала, разговаривала неохотно. Впрочем, одного ее таланта было достаточно для того, чтобы нажить немало врагов. Такой, в том числе, была подружка Татьяны – Даша Семенова, первая девочка с которой она познакомилась в академии. Татьяне всегда казалось, что Даша тратила на ненависть к Муравьевой гораздо больше сил, чем на тренировки, что и мешало ей стать лучше. Однако, она тоже была хороша, порой великолепна в танце и отдавалась этому полностью. В отличие от Татьяны. Она им даже не завидовала, настолько была низка ее самооценка, как балерины. Она искренне ими восхищалась и каждый раз понимала про себя, что никогда так не сможет. Порой Татьяне казалось, что Даша дружила с ней только потому, что она ни в какой степени не могла составить ей конкуренцию. Однако слепая вера и любовь отца долго оставляли Татьяну в уверенности, что она добьется успеха, поэтому ни о чем другом, кроме балета, она даже не помышляла.

Она ворочалась до четырех утра, боясь наступления завтрашнего дня, хоть календарно он уже наступил. Она боялась заснуть и еще больше боялась проснуться, как будто знала, что очнется уже в другой реальности. Но время неумолимо, как и сама жизнь. Сознание отключилось само собой. И наутро пришлось снова просыпаться, снова делать привычные вещи, снова готовиться к экзамену, репетировать свою партию в выпускном спектакле. Жизнь продолжалась. И даже, казалось, что ничего не изменилось. Только на душе продолжали скрести кошки.

Весь следующий день заняли репетиции. Все те же самые, выученные до автоматизма движения, пируэты, прыжки. У Татьяны кружилась голова. У нее болели ноги. Ломило запястье. И все тело сопротивлялось этому насилию над собой, которое у зрителей вызывало восхищение. И все было ради этого восхищения. В первую очередь, ради восхищения отца, когда он будет сидеть в зале и гордиться своей дочерью, танцующей в центре сцены. Татьяна на мгновение снова впала в старые мечтания, но мираж тут же испарился, и возвращение в серую действительность закончилось очередным падением. Вместо восхищения Татьяна получила только злые взгляды сокурсников и презрительный от преподавателя, ибо им теперь всю партию было необходимо начинать заново. Так и тянулись дни.

И с каждым днем она ощущала себя все слабее и слабее. Ноги отказывались ее слушать. Она смотрела на своих сокурсников и еще больше впадала в уныние. Впереди всех танцевала плавная и воздушная как пушинка Муравьева, которая в движении не замечала никого вокруг. Сразу за ней кружилась подгоняемая злостью Даша, которая старалась выпятить всю себя вперед в попытке показать свою превосходность, но это только портило ее движения. Остальные танцовщицы и танцовщики пыхтели в поте лица, порой стонали от боли при неудачном приземлении, но не забывали смеяться и разговаривать о самых обычных вещах, которые волнуют всех молодых людей в возрасте 18 лет. У каждого из них была своя жизнь. У Муравьевой вся жизнь была один сплошной балет, но она не чувствовала себя ущербной от этого. А Татьяна чувствовала.

В ее жизни после балета ничему другому тоже не оставалось места, хотя у нее были друзья. Больше всего она общалась с Дашей, которая познакомила ее с близняшками Верой и Лизой. Обычно вчетвером они и проводили короткий досуг, который выпадал на каникулы, если, конечно, Вера и Лиза не гуляли с какими-нибудь парнями, которых меняли как перчатки. Даша могла говорить о балете бесконечно. Большую часть их разговоров Татьяна либо слышала завистливые оскорбления Муравьевой, непутевые замечания к ее технике, характеру или внешнему виду, либо погружалась в Дашины мечты о Большом театре, которые проецировала и на себя. Но по дороге домой, толкаясь в душном автобусе, она быстро возвращалась в реальность, которая была серой, жестокой и нетерпимой к слабости.

И если раньше Муравьева вдохновляла Татьяну на более усердную работу, то теперь она только усугубляла ее фрустрацию. С каждым разом репетиции становились все сложнее и скучнее для Татьяны. Она почти ни с кем не разговаривала, делала вид, что растягивается или повторяет движения, но на самом деле халтурила, просто пыталась мысленно абстрагироваться от всего этого, что столько лет окружало ее. Отец заметил ее уныние и подавленность, пытался вывести на откровенный разговор, готовил ее любимые блюда, кричал на нее, но, в итоге, тоже сдался. Ей было нужно время, которого у нее не было.

***

Татьяне впервые в жизни захотелось напиться. Суббота. Вечер. Хорошее время для приема алкоголя. Большинство жителей города сейчас мечтали о том же самом и разбегались по разным барам большими и малыми компаниями. А Татьяна не знала, куда податься. Она еще никогда не употребляла спиртного. И тем более не делала этого в баре. Она вообще редко куда-либо ходила, все ее время занимали тренировки и репетиции, учеба, просмотр мультфильмов и чтение романов. Но сейчас ей сильно захотелось зайти в первый попавшийся бар, где бы мужики шумной компанией разливали пиво на пол, болея за свою футбольную команду, а девушки праздновали бы девичник в разноцветных фатах, где официанты бы носились как угорелые с подносами, уставленными тяжелыми пивными кружками, а бармены с пафосом трясли бы шейкерами, приготавливая коктейли. Бар в ее представлении должен был быть деревянным изнутри, с массивными стульями и столами на одной ножке. Повсюду должны были быть развешаны флажки, значки и наклейки с логотипами различных футбольных клубов, гирлянды из флагов разных стран мира и куча фотографий довольных посетителей. Именно так рисовала себе типичный бар Татьяна, насмотревшись американских ситкомов.

Но первый попавшийся оказался не таким. Он находился в полуподвальном помещении. Дверь была старинная, тяжелая, с латунными ручками. Татьяна еле-еле ее открыла. Изнутри в уши громом ударила электронная музыка с грубыми заставляющими вибрировать басами – что-то из иностранного, новомодного. Татьяна в современной танцевальной музыке плохо разбиралась, но эта мелодия ее не напрягала. Ошарашила сперва, но потом даже начала подбадривать, потому что примитивные биты почти совпадали с ритмом сердца.

Бар был практически полностью заполнен. Компании сидели за столами, негромко общались между собой, лишь изредка громко смеясь. Парочки ворковали по углам. Барная стойка преимущественно была облеплена одиночками либо мини-компаниями по два-три человека. Спортивных трансляций не было, как не было и телевизоров. Только музыка. Помещение было небольшим, но казалось просторным за счет высоких открытых потолков, на котором были видны бетон и все коммуникации, которые как будто бы даже выпячивали наружу вместо того, чтобы попытаться скрыть. Освещало зал множество тусклых ламп накаливания, какими пользовались еще в 19 веке, что придавали мрачности и некоторой таинственности всему помещению, навевая пугающие мысли о том, что могло твориться в этом темном подвале старинного здания столетие назад.

Наперекор всей остальной обстановке стена справа от входа была отделана разноцветной керамической мозаикой, каждая крупица которой приятно поблескивала в почти фонарном свете многочисленных ламп. На ней был изображен желтовато-белый дирижабль, большой, уходящий своим концом в крутую перспективу. Вокруг него плотными воздушными сгустками вились облака во всех оттенках синего цвета. Небо было цвета индиго, в нем горели мелкими разноцветными точками звезды. Все пространство картины прорезали зигзагообразные молнии разной длины, тоже созданные из белых маленьких плиточек. Внизу под дирижаблем панорамно был представлен город, словно с высоты полета самолета (хотя Татьяна сомневалась, что дирижабль мог подняться на такую высоту, но согласилась с тем, что так видел художник). И все это поверх, словно тонкой пленкой, покрывали косые линии дождя, слепленные из прозрачных тонких и очень мелких стеклышек, слегка серебрившихся на свету.

Сразу напротив входа стояла продолговатая барная стойка, полностью черная, металлическая. Вдоль нее стояли высокие барные табуреты, тоже черные и металлические, но с мягкими рыжими подушками на сиденьях. Несколько столов обрамляли стены по оба бока от двери. Столы тоже были простые, угловатые, металлические и черные. Вместо нормальных диванов и кресел к стенам были приставлены наваленные в кучу паллеты, накрытые матрасами и покрывалами. Татьяна догадалась, что бар обставлен в стиле лофт согласно последним тенденциям в дизайне интерьера. Ей этот стиль абсолютно не нравился. В нем было слишком много пролетарского и никакой изюминки. Татьяна надеялась, что дешевизна интерьера предполагает дешевые цены на алкоголь, поэтому решила здесь остаться.

В черном интерьере она резко выделялась своим ярким нарядом. На ней была ее любимая горчичная шляпа с широкими полями и салатовый легкий плащ классического кроя с ремнем и крупными желтыми пуговицами. Шарф тоже был ярко-желтый, полупрозрачный, из искусственной, похожей на хлопок ткани. Сразу можно было догадаться, какой цвет у Татьяны любимый. Ноги были обуты в белые кожаные балетки с бантиком на носке.

Увидев единственный свободный стул у барной стойки, девушка уселась на него, повернувшись кругом. Ей почти сразу стало жарко, и она начала снимать с себя шарф, плащ и только в конце шляпу. Как только шляпа была положена на столешницу, перед ней возникло улыбчивое лицо бармена. Лицо было молодым, с правильными чертами, в меру мужественное, в меру аккуратное, только бритое целых 4 дня назад. Веселые глаза, большие, светло-карие, с короткими, но густыми ресницами, смотрели на девушку в упор. Татьяна вмиг узнала эти нахальные глаза. Это было взаимно.

– Привет, Подсолнух! – сразу начал обзываться парень, тот самый рыцарь из автобуса. – Меньше всего ожидал тебя здесь увидеть. Чего желаешь?

Татьяна только раскрыла рот от удивления и возмущения его фамильярностью, но не нашла, что сказать, поэтому закрыла рот обратно. Парень нагло, но задорно улыбался, не отрывая глаз от ее слегка порозовевшего от негодования лица. Почти бессознательно девушка оценивала его внешний вид, здоровье и генофонд на предмет соответствия своим требованиям. По всем параметрам на задворках разума проставились галочки, но сознательно Татьяна не хотела этого признавать и старалась отогнать навязчивые мысли о том, какие у него глубокие и добрые глаза, какая искренняя и теплая улыбка, какие сильные и мускулистые руки. Ей бы хотелось, чтобы такие руки крепко сжали ее, хрупкую и тонкую, в своих объятиях. Она вдруг осознала, что в ее жизни не было таких красивых и сильных рук, которые бы ее обнимали. Но дымка слабости тут же развеялась. Девушка кашлянула для уверенности и, стараясь не отводить взгляда, ответила:

– Во-первых, мы с вами не знакомы, чтобы вы обращались ко мне на «ты». Во-вторых, я – не подсолнух! В-третьих, полагаюсь на ваш вкус.

– Окей. Мне нравится «Секс на пляже», сделаем? – парень намеренно проигнорировал ее замечания.

– Что?! – Татьяна недоуменно покосилась на бармена.

В ее голове в одну секунду пробежала целая тысяча мыслей, среди которых было и разочарование. Она ведь полагала, что этот парень – рыцарь, а он ей сразу такое предлагает, ни капельки не краснея. Хотя на заднем плане также пробежала потаенная мысль согласиться на такое дерзкое предложение, но она осталась Татьяной незамеченной.

– Я польщена, что вы информируете меня о своих интимных предпочтениях, но я хотела бы что-нибудь выпить.

Бармен в голос рассмеялся.

– Это коктейль… так называется. Тропический, свежий, сладковатый. Солнечный, как и ты.

Он подмигнул девушке. Татьяна насупилась, поняв, что оплошала. “Кто придумывает такие дурацкие названия?” – подумала она с досадой. Но потом, успокоительно кивнув, согласилась. Жар стыда от собственного невежества выступил румянцем на ее худых щеках.

– Хорошо, давайте, – хмуро ответила она, не поднимая стыдливых глаз.

– 600 рублей, – просто сказал бармен.

Татьяна не ожидала такой высокой цены, но не стала подавать виду. Она и так опозорилась ниже плинтуса, поэтому молча и с неохотой расплатилась картой. Стипендию ей особо тратить было не на что, но на нее с такими ценами она здесь вряд ли могла напиться. Оплатив заказ, девушка демонстративно отвернулась, делая вид, будто в телефоне ее ждут какие-то важные сообщения и письма, но, на самом деле, она просто начала просматривать спам по электронной почте. Такая внезапная встреча ошеломила Татьяну настолько, что она даже забыла, зачем и почему сюда пришла. Сердце ее по-прежнему не находило себе места, заставляя сильнее пульсировать вены и повышать давление. У нее немного вспотели ладони, а щеки продолжали гореть и румяниться. На ее бледном личике румянец всегда очень сильно выделялся, поэтому Татьяне оставалось уповать только на приглушенный и неотчетливый свет дизайнерских ламп.

Вскоре перед ней появился холодный фигурный бокал с оранжевой жидкостью и со льдом внутри. На стенке бокала висела крупная долька апельсина. Из жидкости торчали две оранжевые трубочки: одна – прямая, а вторая – изогнутая буквой «Г», и голубой бумажный мини-зонтик. Татьяна уже хотела подумать, что он специально вставил две трубочки, ведь она видела в кино, как парень с девушкой флиртуют, пока пьют коктейль из одного бокала, но, осмотревшись по сторонам, поняла, что у всех посетителей с коктейлями так. У кого-то их было даже три. Она сделала первый глоток через прямую трубочку. Спирт почти не ощущался, его перебивали свежие и сладкие вкусы соков и сиропов. Вкус был немного экзотический и насыщенный. Захотелось еще, и Татьяна сделала еще один большой глоток.

Тут бармен снова подал голос:

– Интересно, а на «Поцелуй на пляже» ты бы согласилась?

Парень заманчиво улыбнулся. Стоило признать, что улыбка его, белоснежная, хоть и неровная, с выступающими вперед верхними клыками, вызывала приятные эмоции и даже немного волновала Татьяну. Снова где-то глубоко на дне подсознания она ответила «да», но внешне сохраняла холодное спокойствие, как она привыкла делать всегда, когда парни пытались с ней заигрывать. Отец учил ее, что настоящая женщина всегда должна немножко пренебрегать мужчиной, чтобы у него подольше сохранялся к ней интерес. На собственном же опыте она чаще сталкивалась с обратным эффектом: видя ее неприступность, парни быстро от нее отставали. В большинстве случаев это был желанный результат, но иногда хотелось, чтобы парень пытался еще. Сейчас был как раз тот самый случай, хоть Татьяна себе в этом не признавалась.

Девушка хмыкнула, одарив бармена коронным высокомерным взглядом.

– А что, есть и такой коктейль? – спросила она, довольствуясь своей находчивостью.

– Сейчас будет, – усмехнулся он.

Парень отошел к зеркальной стене, полностью завешанной стеклянными полками и уставленной самыми разными бутылками со всеми видами спиртных напитков и не только. Он взял несколько из них, уже опустошенных наполовину, и начал смешивать в шейкере. Затем порезал какие-то фрукты туда же, добавил пару специй, расколол лед и начал все это трясти. Через пару минут перед Татьяной возник второй коктейль. Он был розоватого цвета, тоже со льдом, но теперь помимо трубочек его украшала долька лайма, а в самом коктейле плавали кусочки зеленого винограда.

– Комплимент от шеф-бармена, – с самодовольной улыбкой сказал парень. – Попробуй. Если понравится, включим в меню.

Татьяна еле сдержала улыбку в уголках губ. Ей понравилось, как он быстро и ловко, всего за пару минут, придумал и сделал новый коктейль. Специально для нее. Но голос отца в голове звенел как пожарная сигнализация и предупреждал: «Будь сдержанней! Пренебрегай!». Поэтому прежде, чем сделать глоток, она спросила о цене.

– Это же комплимент, – улыбнулся парень и, раскрывая перед ней ладонь, как бы жестом показывал, что все даром, но тут же опроверг свои действия. – Поэтому всего 500 рублей.

Татьяна нахмурилась и отодвинула бокал от себя. Флирт на этом мог бы закончиться, но парень весело засмеялся и пододвинул бокал обратно к девушке.

– За счет заведения. В целях дегустации.

Татьяна еще раз недоверчиво взглянула на весельчака и попробовала новый напиток. Он оказался еще вкуснее и насыщенней, чем предыдущий. В нем было все ровно то, что нравилось Татьяне: и сладость, и кислинка, и свежесть. Но признаться в этом она посчитала лишним. В приверженности стратегии отца самым верным шагом ей показалось отвергнуть этот комплимент.

– Ну, как тебе «Поцелуй на пляже»?

– Приторно. «Секс» лучше, – выдала она свое экспертное мнение.

– Полностью с тобой согласен, – с энтузиазмом подхватил бармен. – Секс всегда лучше поцелуя.

Татьяна опять с трудом сдержала застывшую на губах улыбку, хоть в уме и пристыдила его за похабную шутку. Ему же в лицо она только закатила глаза и продолжила пить свой “Секс на пляже”, который после “Поцелуя” казался пресным. Однако парень смотрел на нее так, будто уловил легкое подергивание уголков ее губ наверх.

Тут сидящая рядом пара попросила повторить им напитки, и парень принялся исполнять заказ, уйдя в другой конец барной стойки. Татьяна без стеснения начала наблюдать за ним: как резко он двигается, как небрежно подкидывает фрукты, как успевает параллельно посмеяться с уже пьяными девушками, стоящими по другую сторону стойки, как что-то объясняет своим коллегам, то и дело отвлекающим его от работы. Его свободные и четкие движения ее завораживали. Он совершенно не стеснялся себя, не держал спину идеально прямо и не беспокоился по поводу того, как уложены его волосы. Они торчали во все стороны, и это не смотрелось уродливо. Напротив, даже лучше, чем вылизанная гелем и аккуратно укладываемая часами прическа. Мятное поло без каких-либо рисунков и логотипов следовало бы погладить, а лучше выбросить, ибо оно уже почти выцвело (у Татьяны имелись небезосновательные подозрения, что раньше оно было насыщенно зелёным), но и это его не смущало. Несмотря на весь свой несовершенный вид, он держался уверенно и, что самое главное, свободно. Татьяне этого не доставало. Чтобы чувствовать себя комфортно, ей приходилось долго и упорно приводить внешний облик в порядок: вещи она просила стирать только с использованием специальных средств для мягкости и сохранения первозданного вида, потом сама наглаживала их до удаления последней складочки, носила все это очень аккуратно, боясь прижаться или сесть случайно не в том месте, всегда поправляла платья, блузки и юбки, чтобы они, не дай бог, не свернулись или не сложились как-нибудь не так. Аккуратности от нее требовали преподаватели, отец и даже друзья, которые сами страдали от того же, но больше всего требований предъявляла к себе самой она. Поэтому Татьяна смотрела на бармена широкими глазами, будто он был представителем иной цивилизации.

Она думала, что он не замечает ее, но потом он вдруг подмигнул ей из противоположного угла. Татьяне тут же захотелось спрятаться под стойку. Она сделала вид, что уронила что-то и наклонилась за этим, чтобы перевести дух. Щеки ее уже обжигали своим жаром. Кожа в мгновение стала пунцовой. Наклон был не самым лучшим выходом в этой ситуации, ведь кровь еще больше прилила к голове, но Татьяна осознала это только, когда поднялась. Бармен уже стоял напротив нее.

– Нашла, что искала? – спросил он, пытаясь подглядеть, что там такое было за стойкой. Но стойка была высокая и широкая, поэтому даже с высоты его роста это бы не удалось сделать. Впрочем, его самодовольная улыбка показывала, что он все равно обо всем догадался.

– Да, спасибо, – тихо ответила девушка, поежившись на стуле, и начала поправлять белое обтягивающее платье в крупный желто-оранжевый цветочек.

Чтобы хоть как-то отвлечь от себя внимание, она отвела глаза и потянула из трубочки коктейль, да так сильно, что выпила за раз почти все. В бокале остался один только лед.

– Повторить?

– Да, пожалуй.

Татьяна уже и забыла, почему хотела напиться, но то, что хотела напиться, не забыла. Теперь у нее появился новый повод. Ей стало стыдно, что он так легко словил ее на подглядывании. «Пренебрегай! Он же тебе никто! Почему ты волнуешься?» – пыталась настроить она себя на нужный лад. Пока бармен готовил ей коктейль, она хотела оглядеться по сторонам, посмотреть на людей, что они делают, что они пьют, кем они друг другу приходятся, но взгляд ее постоянно возвращался за барную стойку. Все остальные казались не интересными. Татьяна винила в этом громкий шум перемалывания льда в шейкере, но понимала, что это не правда. Ведь параллельно с ним работали еще два бармена, и каждый из них делал то же самое. Почему-то они ее мало интересовали. Пользуясь моментами, пока он разговаривает либо с другими посетителями, либо с коллегами, она с неприкрытым любопытством наблюдала за ним. Рассматривала его мимику, искренний смех, резкие жесты, татуировки на руках. Понять, что там было наколото, ей было не по силам, ибо это была сущая разноцветная каша. Единственные очертания, которые она смогла разобрать, и то ввиду выделяемости красного цвета, это хвост дракона, но вот его морду найти уже не удалось, потому что парень пропал за шторками, ведущими в служебные помещения.

Только теперь она смогла оглядеться. Взгляду зацепиться было не за что, хоть это и было новое место для нее. В баре сидели обычные люди в обычных одеждах с обычной внешностью и обычными разговорами. Парень с девушкой, что сидели рядом с ней, мило беседовали, по очереди задавая вопросы друг другу, вежливо и сконфуженно улыбаясь. Это явно была их первая встреча и она, как обычно бывало, проходила в формате собеседования. Следующая за ними компания из трех парней весело обсуждала какой-то зимний спорт, что было весьма неактуально, на Татьянин взгляд, в середине мая. Но все трое спорили друг с другом с жаром и неистовостью. За ними стояли те самые девушки, пытающиеся заигрывать с барменом. Они уже были заметно пьяны, но перед ними стоял целый ряд из трех коктейлей перед каждой. Видимо, вечер у них предполагался быть долгим.

– О чем пьешь? – внезапно спросил бармен, так же внезапно появившись перед ней, будто умел трансгрессировать.

– В смысле?

Девушка поежилась на стуле. Он сразу показался ей неудобным.

– Ну, повод есть?

– Это обязательно?

– В твоем случае, да, – со знанием профессионала проговорил парень. – Ведь ты явно пьешь в первый, максимум второй, раз в жизни. Пьешь одна. В незнакомом баре. Явно никого не ждешь. Судя по оптимистичному наряду похороны близкого отпадают. На отчаявшуюся девственницу, которая решила напиться и потерять невинность с первым встречным, ты не похожа.

– С чего вы взяли? Может, я как раз девственница, – нахмурилась Татьяна, натягивая платье поближе к коленям.

– Но не отчаявшаяся же, – усмехнулся парень. – В твои-то годы и с твоей-то внешностью.

– Видимо, стоит принимать это как комплимент? – непроизвольно кокетничала девушка, а потом сама себя остановила и опустила растерявшийся взгляд.

– Ну, если сойдет за комплимент, тем лучше.

Он снова широко улыбнулся.

– И все же? Я думаю, проблемы в учебе.

Татьяна не хотела изливать душу первому попавшемуся бармену, даже если он был так мил и красив. Тем более, потому, что он был так мил и красив. Ей не хотелось рассказывать ему, какая она неудачница.

– Не ваше дело, – хмуро ответила она, отвернувшись, и сделала глоток, который оказался уже последним.

Бармен это заметил и легким движением левой руки достал из-под стойки два шота, правой рукой схватил бутылку с прозрачной жидкостью и разлил по стопкам, разбрызгав при этом приличное количество на барную стойку. Потом таким же легким движением достал кофейное блюдце с уже нарезанными дольками лайма и солью. Еще более легким движением пальцев он обсыпал тонкие края солью и, подвинув один шот Татьяне, взял себе второй.

– Свое дело я делаю, – по-доброму улыбнулся он и, приподняв стопку в честь Татьяны, выпил залпом, не поморщившись, а затем высосал из лайма весь сок и кинул его куда-то под стойку, жестом показывая повторять за ним.

Татьяна не без опаски сделала то же самое. Жидкость на вкус была едкая, обжигающая, а вперемешку с солью давала двойной эффект. Пищеводом она чувствовала, как горечь опускается на дно почти пустого желудка. От этой ядовитости девушка зажмурилась и забыла даже взять лайм. Парень почти впихнул ей его в зубы. Кислота немного приглушила горечь, но послевкусие все равно было малоприятным.

– Что это было?

– Текила. Мексиканская водка.

– Гадость, – все еще морщась сказала Татьяна.

Наступила недолгая пауза. Парень как будто ждал ответа на ранее заданный вопрос, а Татьяна ждала продолжения разговора, но в другом русле. Однако бармен вдруг отступил назад и перестал брать на себя инициативу. От этого стало неловко. Но только ей. Бармен же безо всякого стеснения продолжал разглядывать ее с головы до груди, насколько позволяла барная стойка.

– А ты о чем пьешь? –спросила она с любопытством.

– Ни о чем, – удивился парень. – Я же бармен.

– Мне кажется, это уже повод напиться.

Он вопросительно взглянул на нее, чувствуя какой-то подвох в этом выражении, но не до конца понимая, в чем.

– Ну, неужели ты доволен своей жизнью?

– Ты ничего не знаешь о моей жизни. С чего бы мне быть недовольным?

– Ну, хотя бы с того, что ты бармен.

Он поднял одну бровь вверх и еще раз вопросительно посмотрел на девушку, только теперь лицо его приняло выражение недоумения вперемешку с сомнением.

– Поясни.

– Ну, ты всю жизнь планируешь быть барменом? Папа всегда говорил мне, что эта работа является дном социальной лестницы и без возможности подняться наверх. Он подрабатывал в молодости. Он знает, о чем говорит.

Она с вызовом посмотрела на него. Парень немного опешил. По лицу пробежала микроэмоция гнева, но он тут же пришел в себя и усмехнулся. Татьяна осознала свою грубость и покраснела. Он не заслужил такого обращения. Да он был барменом, обслуживающим ее, у него не было перспектив на будущее, он навсегда останется на дне общества, если не займется чем-нибудь другим, но это не повод его оскорблять. Отец учил ее, что к таким людям нужно относиться снисходительно. Но, глядя на него, Татьяна не могла его жалеть. Он был красив, молод, пышел здоровьем и харизмой и совсем не производил впечатления несчастного неудачника. Она и сама не понимала, почему вдруг начала говорить об этом. Наверно, во всем виноват алкоголь. И в глубине души ей хотелось его задеть, правда, струну она выбрала неправильно.

– Папа, разумеется, херни не скажет. Но ты не думала, что это только лишь его опыт? Что у других людей может быть другой опыт и другой взгляд на одну и ту же вещь? Я не говорю, конечно, что меня впереди ждут заоблачные перспективы, горы золота и всемирный почет, но, судя по опыту моих знакомых, успеха можно добиться в любой области, – рассудительно парировал бармен. – И, вообще, все в жизни субъективно. Главное, жить так, чтобы тебе было комфортно. Не все гонятся за славой и деньгами. Мне сейчас комфортно на моем месте. Я стараюсь жить так, чтобы в будущем не жалеть о месте, в котором находился. И пока все так и происходит. Я еще ни разу не жалел о том, что делаю. Может, стандартного успеха, выражаемого в деньгах, я пока не добился, но не обязательно всем добиваться успеха, если понимать успех только как результат.

– Ну, почему сразу в деньгах? Успех может выражаться в уважении, в признании публики, – возражала Татьяна, а у самой в голове крутилась фраза “Не обязательно всем добиваться успеха”. Эта идея была новой для нее. Это нужно было осмыслить.

– И не только в этом. Успех тоже субъективен. Он может выражаться даже в чужих успехах. Как например, у моего друга-тренера по шахматам. Для меня успех может заключаться и в самом процессе, если он приносит удовольствие.

Одурманенный текилой мозг Татьяны глубоко задумался над этими словами. Девушка зависла и перестала реагировать на бармена, углубившись в свои переживания. Парень только хмыкнул и снова отошел выполнять чей-то заказ. Две девушки с противоположного края барной стойки снова начали к нему приставать. Одна из них уселась на стойку, выпячивая свои прелести наружу, чуть ли не ему в лицо. Бармен только посмеивался, но реагировал на такой откровенный соблазн весьма спокойно, видимо, уже немало насмотрелся.

Мысли крутились бешеным хороводом в голове Татьяны, но ни одну она не могла поймать за хвост и додумать. Они просто то выныривали из общего потока на секунду, ошеломляя ее, то пропадали вновь, погружаясь на самое темное дно души. Думалось сразу обо всем, вспоминались какие-то фразы, среди них крутилась и фраза бармена о необязательности успеха и концепции успеха как процесса. Она прокручивала ее раз за разом, словно пыталась изучить со всех ракурсов, но осознать ее пока была не способна.

Выйдя из своего транса и увидев, как девушки заигрывают с барменом, Татьяна только фыркнула от такой пошлости и отвернулась. Ей вдруг стало неловко за представительниц своего пола. Но, с другой стороны, она им даже завидовала, тому, что они могут вести себя так раскрепощенно и не стыдиться этого. Она же себе такого ни в каком пьяном угаре позволить не смогла бы.

Поскольку коктейль закончился, она с желанием принялась за тот «приторный», пользуясь моментом, пока бармен ее не видит. Алкоголя в нем было явно больше, потому что он чувствовался на вкус. Обрамлял его дынный сироп. Свежести добавляли мята и арбуз. Лед уже немного подтаял и разбавил коктейль пресной водой, но в сладости он потерял немного. Люди вокруг продолжали отдыхать и веселиться. Справа большая компания поразила весь бар громогласным хохотом, разразившимся как раз в тот момент, когда одна песня сменяла другую. Потом их гогот приглушила мелодичная музыка в стиле бальных латиноамериканских танцев. Под такую бедра сами шли в пляс. Танцплощадка в центре бара начала потихоньку заполняться людьми. Татьяна тоже стала покачивать головой в такт музыке.

– Я смотрю, от безысходности тебе пришлось выпить и «Поцелуй»? – услышала она возле уха уже знакомый саркастичный голос. – Бедняжка.

– Кхм-кхм. Я просто хотела напиться. А так он отвратительный!

В подтверждение своих слов девушка с напором отодвинула от себя почти пустой бокал и скрестила руки на груди.

– Если хочешь быстро напиться, мой способ эффективнее. И не такой приторный, – бармен подмигнул ей. – Еще по шоту?

Девушка кивнула. Парень повторил все те же самые манипуляции с шотами и текилой. Они снова выпили. На этот раз Татьяна заранее приготовила дольку лайма и успела сразу им закусить горечь мексиканской водки. Так было чуточку вкуснее. Действительно, текила работала быстро и качественно. Девушка почти сразу начала испытывать легкое головокружение и заметила за собой, что говорить ей стало сложнее, а хоровод мыслей в голове начал превращаться в ураган.

– Так о чем все-таки пьешь? – повторил свой вопрос бармен трезво и настойчиво.

В сознании Татьяны все стало немного расплываться. Голова постепенно тяжелела. Захотелось подпереть ее одной рукой, а самой облокотиться на стойку. Боль, которую она тщательно пыталась скрыть от всех и, в первую очередь, от себя самой, начала притупляться. И все воспринималось теперь не таким важным, каким было всего пару часов назад.

– Будущее свое хороню, – неожиданно для самой себя высказала Татьяна самую сокровенную мысль.

– А вскрытие что показало?

Девушка улыбнулась такой постановке вопроса. Парень был совершенно серьезен и даже немного напряжен. Он напряг слух, чтобы услышать ее тонкий голос из-под насыщенной тяжелыми битами музыки, потому что Татьяна начала говорить откровеннее и тише. Он уперся обеими руками в барную стойку, а глазами впился в ее красное от духоты и алкоголя лицо.

– Врожденный порок неудачницы, – произнося эти слова, девушка зажмурила глаза, чтобы сдержать слезы, которые от такого давления, наоборот, выкатились из глаз. Одна из них разбилась о барную стойку, а вторая впиталась прямо в цветоложе одного из подсолнухов на платье.

– Я знал, что дело в учебе.

На лице бармена промелькнуло выражение торжества и застыло в самодовольной улыбке.

– Не совсем,– сказав это, девушка начала плакать.

Зажмурив слезливые глаза, она вспомнила, как отец впервые поставил ее у станка. Она была тогда еще в том возрасте, когда воспоминания не сохранялись. Но это она помнила. Всего один эпизод: молодой отец улыбается, подводит ее к перекладине на двух ножках, похожей на маленькую вешалку, и показывает, как вставать в первую позицию. Ей больно и неудобно, и она плачет. Дальше она помнила себя уже лишь такой, которая легко могла вставать не только в первую, но и во вторую, и в третью позиции.

А сегодня она стояла у станка в экзаменационном зале, как та трехлетняя девочка. Ей было больно и неудобно, хотелось плакать. Но рядом был уже не отец, а пятеро малознакомых ей людей, суровых, ожидающих от нее великих свершений и превосходного мастерства, которым она не владела. Она упала аж два раза, растеряла по дороге свою артистичность. Вставая после падения, она услышала очень тихое замечание от Прохорова: “Кривоножка”. В конце танца в глазах уже стояли слезы, а в горле – острый комок боли. По их опустошенным, потерявшим всякий интерес, даже экзаменаторский, к ее выступлению взглядам, она уже поняла, что не сдала, даже не на тройку. Дав ей все-таки закончить, Афанасий Семенович тяжело вздохнул, стараясь не смотреть на Татьяну, будто видеть ее больше не мог, и сухо попросил позвать следующего.

Алкоголь все еще приглушал боль, горящую адским пламенем где-то на дне души, но этот же алкоголь развязывал ей язык, расслаблял нервы и выпускал эмоции наружу. Татьяна сама не понимала, что с ней происходит. Она ведь никогда до этого не была пьяна и не думала, что может так запросто взять и расплакаться перед незнакомцем в незнакомом месте, наполненном незнакомыми людьми.

– Кто ему дал право называть меня «кривоножкой»? Да, я упала, но с кем ведь не бывает. Он же педагог, в конце концов! – возмущенным тоном начала Татьяна, но постепенно скатилась на жалостливый писк и всхлипывания. Весь тот хоровод мыслей, что крутился у нее в голове, теперь, почти неосознанно, начал вытекать наружу. – А Муравьева спросила у меня потом: «Может, балет – это не твое?». Да какого черта?! Это не ей решать, мое это или нет. Но самое обидное, что она, возможно, права. Это не я!

Девушка ударила ладонью о стол и продолжила рыдать.

– Это все отец. Он хотел, чтобы я стала прима-балериной, раз у него не получилось. А я… я его подвела… Он делал все, чтобы я только занималась, он так в меня верил, единственный, кто верил в меня до последнего. Я разбила ему сердце. Он меня не простит. Я должна была лучше стараться. Но я не могла. Я и так из последних сил танцевала. Я, правда, я, правда, не могла… Муравьева – балерина от бога, а я так… Никчемность!! Неужели все это было зря?! Столько сил! У меня ведь даже детства нормального не было. Только балет. Эти вечные тренировки, репетиции, спектакли. Жесткий график, жесткие диеты. И все только смеются над тобой. Даже подружки… У меня и парня никогда не было. Из-за этого гребаного балета… А теперь все напрасно. Надо же так! Провалиться на госе! Меня теперь не допустят к выпускному спектаклю. И 8 лет – в трубу!

Девушка рыдала в голос, грудь ее сильно раздувалась и сдувалась, слезы уже текли ручьями. Люди в баре стали оборачиваться на них. Бармену стало неловко. Вид у него был потерянный и в то же время сочувствующий. Он достал из-под стойки бумажные салфетки и протянул Татьяне. Она их не видела, потому что глаза у нее были почти закрыты и затоплены слезами. Тогда он помог ей вытереть слезы одной рукой. Девушка взяла салфетки и начала в них сморкаться.

– Еще шот, – слегка успокоившись, сказала она.

Парень убрал грязные салфетки и положил перед ней почти целую пачку чистых, а затем приготовил еще один шот текилы.

– А ты? – жалостливо спросила она, глядя на одинокий шот перед собой.

Бармен молча налил себе тоже. Также молча они выпили. И потом еще какое-то время молчали. Парень смотрел на Татьяну с любопытством и эмпатией, а она отводила опухшие красные глаза. Ей было стыдно и за то, что она неудачная балерина, и за то, что она расплакалась перед ним, и за то, как она сейчас выглядела. Она представляла себя размякшей помидориной, увлажненной рассолом из слез. К ее счастью, бармена позвали две девушки с другой стороны стойки, теперь еле стоящие на ногах. От них исходил пар – они только что вернулись с танцпола. Щеки у обеих были красные, волосы растрёпаны, юбки, и без того мини, задраны до неприличия. К ним тут же подошла пара парней, тоже пьяных, но более сообразительных. Они оплатили девушкам коктейли и начали о чем-то расспрашивать. Девушки кокетливо, хоть и не отчетливо, что-то им пытались отвечать, держась за барную стойку обеими руками и то наклоняясь, то отдаляясь от нее. Их заметно шатало. Татьяна испугалась, что может довести себя до такого же состояния. Теперь ей ничто не казалось невозможным. Она осмотрелась по сторонам. Танцпол уже под завязку заполнился опьяневшей толпой, которая напомнила ей своими движениями банку с червями. Давно в детстве, еще до академии, дед возил ее с собой на рыбалку и просил копать червей для приманки рыб, хотя она всегда делала вид, что не находит их, чтобы они не умирали. Впрочем, это не помогало. Дед находил их сам и скидывал в кучу в тесную банку, где они извивались, ползая друг по другу. Люди в толпе также нелицеприятно извивались под плавную музыку, чуть ли не обвивая друг друга. Но по их лицам было видно, что им нравится. Толпа заряжала весь бар своей энергетикой. Девушка заметила, что даже те, кто сидели за столами, тоже двигались в такт музыке: кто-то качал головой, кто-то топал ногами, кто-то махал руками, а кто-то и всем корпусом извивался вместе с танцующими.

Потихоньку вся эта плавная музыка, эти стягивающие движения, духота, куча смешанных в единый угарный газ запахов и больше всего алкоголь начали расплавлять Татьянино сознание. Девушка уже лежала головой на барной стойке. Ей уже было плевать, что стало с ее любимой шляпой, и с сумочкой, и, наконец, с ней самой. Вдруг она почувствовала сзади объятие чьих-то потных рук. Кто-то что-то говорил ей на ухо, наподобие “Привет, красотка! Отдыхаешь?”. Потом она услышала знакомый, но едва узнаваемый за приступом гнева голос бармена. Руки тут же отлипли от нее. Где-то на заднем фоне девушка еще различала звуки музыки вперемешку с криками. Видимо, случилась небольшая перепалка. Потом сухие мягкие руки подняли ее голову, бармен что-то озадаченно говорил ей в лицо, но Татьяна уже не разбирала и отключилась.

***

Первым, что в ней проснулось, был желудок. Он заурчал вперед того, как она открыла глаза. А потом о себе сразу же дала знать голова, точнее раскалывающаяся на тысячи мелких кусочков черепная коробка. Складывалось стойкое ощущение, что мозг весь вытек и внутри образовался вакуум. Голова кружилась, как в невесомости. По крайней мере, Татьяна так себе невесомость представляла. Девушка перевернулась на бок и только потом открыла тяжелые глаза, которые, явно, до сих пор были опухшими. Постельное белье пахло очень химическим морским ароматом кондиционера не лучшего качества. Она поморщила свой маленький носик и протерла руками глаза. Приподнявшись на локте и схватившись за голову, она осмотрелась.

Татьяна лежала на раздвижном диване, стоящем вдоль стены напротив окна, зашторенного плотными портьерами шоколадного цвета. Стены были светлые, с едва различимым геометрическим узором на обоях. Кое-где обои начали отклеиваться. Пол был покрыт потертым древесно-серым ламинатом. Сбоку от дивана стоял компьютерный стол с ноутбуком и всякой мелочью. Стол был из ДСП, цвета дешевого дерева, противно желто-коричневый с узором, имитирующим фактуру доски. Над ним висел плоский, но масштабный телевизор. Провода от него уходили куда-то вниз под стол. Посредине стены стоял трехстворчатый шкаф-купе с одним зеркалом. А за ним, по правую сторону окна, находился стеллаж с книгами, разными сувенирами, мятой бумагой и разбросанной канцелярией (сломанными ручками, погрызенными карандашами, полу обрубленными мелками и даже акварельными красками). С другой стороны окна стояла кровать, точнее кресло-кровать. И на ней кто-то спал. Татьяна непроизвольно громко ахнула и тем самым разбудила его.

Парень резко вскочил на постели и начал в испуге оглядываться по сторонам. Потом его взгляд поймал Татьянин силуэт, и они оба вскрикнули.

– Это что, твой дом? – спросила Татьяна, немного успокоившись, признав в незнакомце вчерашнего бармена.

– Ага, – кивнул он, немного ошеломленный. Кажется, он и сам забыл, что вчера произошло.

Сначала Татьяне стало спокойнее, но через минуту она снова начала переживать: «О боже, что произошло вчера?». Первыми ей в голову начали приходить самые страшные версии развития событий, но, осознав, что лежат они на разных кроватях, поняла, что ничего не было. Татьяна тут же осмотрела себя: платье было на ней, по ощущениям бюстгальтер и трусы тоже, и колготки тут же начали давить на живот. Видимо, ее никто и не пытался раздеть. Она с облегчением выдохнула.

– Что я здесь делаю?

– Ты меня узнаешь хоть? – тряхнув головой, спросил парень.

– Да. Ты бармен. Мы пили текилу.

– Отлично, – улыбнулся он. – А потом ты внезапно вырубилась. К тебе начал приставать какой-то мерзкий тип. Я его отвадил, но не знал, что с тобой делать, не знал ведь твоего адреса или знакомых, телефон заблокирован, в общем, я и отвез тебя к себе. Только не подумай, я не распускал руки.

Он выставил ладони вперед и судорожно ими замахал, якобы подтверждая свою непричастность. Татьяну это позабавило. Она улыбнулась. Парень, увидев ее улыбку, тоже заулыбался. Его искренняя добродушная улыбка на красивом лице располагала к доверию. Глаза улыбались тоже. В них читалась легкая растерянность, конфузия и в то же время приятная расслабленность. Казалось, оба пришли в себя, но потом Татьяна резко вскрикнула:

– О, боже! Папа! Отец меня убьет!

У парня на мгновение сердце остановилось от такого резкого выпада, судя по его застывшему виду.

– Черт! Черт!! Черт!!! – причитала Татьяна, в панике рыская по постели в попытке найти свой телефон.

– Телефон в сумке. Сумка в прихожей, – указал он спокойным голосом, что сильно разнилось с полу бешеным состоянием девушки.

Она соскочила с дивана и побежала к двери. Перед ней открылся длинный темный коридор, в конце которого в общую темную кучу смешивались тумба, одежда и обувь. Все было черным либо темно-серым, поэтому найти ее белую сумочку не составило труда. Девушка дрожащими пальцами открыла замок сумки и достала телефон. Он был разряжен. Зарядное устройство она с собой никогда не носила, потому что батареи ей с лихвой хватало на день, ведь ей некогда было пользоваться телефоном, а ночевала она всегда дома. Татьяна с прискорбием признала, что у нее не просто день был неудачный, а началась целая черная полоса.

Девушка там же в прихожей и плюхнулась на пол в полном непонимании, что делать дальше. Отец, наверняка, оставил ей тысячу пропущенных вызовов и 1,5 млн сообщений, обзвонил все больницы и морги, всех ее подружек, всех преподавателей, устроил скандал в полицейском участке и подал заявку в «Liza Alert», а сам бегал пол ночи по улицам, ища ее в каждой помойке, пока не свалился с ног от бессилия на каком-нибудь мокром тротуаре в глухом переулке. Ей очень захотелось ему позвонить и все рассказать, но потом она одумалась. Он ведь ее вообще в порошок сотрет, если узнает, что она, сбежав после проваленного экзамена в неизвестном направлении, напилась и переночевала у первого попавшегося парня. И отец точно не поверит, что она после такого девственница. Хотя Татьяну саму немного терзали сомнения на этот счет, но она хотела верить бармену. Было необходимо что-то срочно придумать. Она совсем забыла, где и с кем находится, пока пыталась напрячь свою больную голову сгенерировать хорошее оправдание всей этой ситуации. Но голова очень туго соображала.

Вскоре в коридоре показался парень с вопросительным выражением лица.

– Все в порядке? – словно стесняясь, спросил он.

– Разумеется, нет! – раздраженно ответила Татьяна, продолжая сидеть на полу к нему спиной. – Я не знаю, что сказать папе. Надо что-то придумать. У тебя есть зарядка?

– Ну, для моего телефона есть, конечно. Не знаю, подойдет ли к твоему.

Он снова исчез в комнате и вернулся через минуту с белым блоком питания в руке. Татьяна взяла USB-провод и сравнила с выходом на своем телефоне. Было очевидно, что разъемы не подходят друг другу, но она от отчаяния все равно попыталась вставить провод в телефон. Естественно, у нее ничего не вышло. Она дико разозлилась, больше на саму себя, чем на то, что разъемы не совпали, но пострадало именно зарядное устройство. Девушка в бессильной злобе швырнула его на пол. Парень спокойно поднял его, пробормотав что-то вроде «Аккуратнее, мне еще ей пользоваться». Но девушка не обратила на него внимания, будто это был голос ведущего утренней передачи про садоводство в телевизоре. Она делала вид, что сосредоточенно думает о чем-то важном. На самом деле, она просто злилась и проклинала себя и весь белый свет за то, что с ней вчера случилось. Будто это не она упала во время экзамена, тем самым провалив его, будто не она сбежала от всех сразу после, будто не сама решила напиться в попутном баре. Она сидела спиной, но парень мог чувствовать разряды маленьких молний, испускаемых ее раздраженным и напряженным телом. Казалось, у нее даже волосы встали дыбом.

Я могу воспользоваться твоим телефоном? – чуть менее напряженно спросила она.

Парень молча протянул ей телефон. Девушка набрала номер отца и позвонила. Пока гудели гудки, ее сердце сжалось до размеров атома, отдаваясь в груди соответствующей болью. Казалось, будто от страха оно боялось даже биться, но потом волнение взяло верх и пульс резко начал учащаться. Чем дольше гудели гудки, тем сильнее скакало сердце по грудной клетке, задевая легкие и тем самым сбивая дыхание. Наконец, Татьяна услышала знакомый голос. Он был встревожен.

– Пап, это я, – нерешительно начала девушка.

– Куколка, где ты?! – завопил отец. – Ты в порядке?!

– Д-да, пап, все х-хорошо, – растерялась Татьяна. Соображать срочно в стрессовой ситуации не было ее сильной стороной.

– Ты понимаешь, что я уже все возможные телефонные номера обзвонил в поисках тебя! Где ты была, неблагодарная девчонка?! Я тебя спрашиваю! Ты хоть понимаешь, как я переживал?! Я одновременно рад и очень-очень-оочень-ооочень зол.

Татьяна вся сжалась под его криками, хоть он и был всего лишь в телефонной трубке.

– Паап, я все объясню, – виновато проговорила девушка. – Но главное, со мной все хорошо. Ты не переживай.

– Разумеется, с тобой все хорошо! А отцу вот плохо! Меня чуть инфаркт не хватил! На отца тебе совсем плевать! Сначала провалила экзамен, а потом пошла шляться где-то всю ночь и звонит сама невинность! Я, значит, улаживаю ее провал на экзамене, звонил тут Прохорову, унижался, лишь бы тебе тройку поставили! А с ней, видите ли, все хорошо! Раз у тебя такое отношение к отцу, раз тебе на меня плевать, не знаю, где ты и с кем, но домой можешь не возвращаться!

После этого раздались короткие гудки. Татьяна не сразу все осознала. Она подошла к зеркалу, которое до этого не замечала в лоб. Лицо ее было опухшим, волосы растрепаны, где-то сильно примяты, почти прилизаны, где-то, наоборот, распушены во все стороны, глаза были красные и набухшие. В уголках глазниц засохли слезы вперемешку с тушью, превратившись в неприятные сухие черные корочки, которые тут же осыпались на щеки, когда девушка попыталась их стереть. Тональный крем расплылся по всему лицу, придав ему излишней неравномерной колоритности. Некогда алая губная помада побагровела и расползлась по щекам с обеих сторон, придав им неестественный румянец. Ей захотелось рыдать, и она заплакала.

– Эй, ты чего? Не такая уж ты и страшная… – попытался пошутить парень, – …для человека, который вчера набухался до беспамятства.

Девушка еще больше разревелась. Парень обнял ее, не сильно прижимая к себе. Отец так орал в телефон, что он мог слышать каждое слово отчетливо. Через несколько минут Татьяна успокоилась. Парень показал, где ванная и оставил ее там на добрых полчаса, чтобы она могла привести себя в порядок.

Холодная чистая вода благоприятно сказалась на лице и самочувствии в целом. Пухлость начала спадать, как и краснота. Сняв испорченный макияж, девушка ощутила, как задышала кожа. После горячего душа все ее тело расслабилось, ломота пропала, голова начала соображать быстрее. Парень гостеприимно предложил надеть его футболку и шорты, которые сошли ей почти за брюки. Однако они были настолько широки, что просто спадали с худенькой талии Татьяны. Зато футболка была по длине, как ее платье, и она решила обойтись только ей. В обычной хлопковой футболке она почувствовала себя гораздо комфортнее, чем в облегающем платье и синтетических колготках. Мыться, правда, пришлось гелем-шампунем 2-в-1, сильно отдающим мужским одеколоном, но Татьяна надеялась, этот запах быстро развеется. В общем, после всех этих, казалось бы, стандартных утренних процедур ее самочувствие и вместе с ним настроение улучшились. Из ванной она вышла снова изящной, красивой и расслабленной.

Бармен хозяйничал на кухне. Пахло молочной кашей и кофе. Когда девушка показалась в проеме двери, он снимал с плиты маленькую кастрюльку, покрытую желтой эмалью с цветочками. Такой набор кастрюль был и у них с папой, и, наверное, в каждой семье. Там еще продолжала немного бурлить густая рисовая масса. Он бросил туда кусочек сливочного масла, а затем порезанное кубиками яблоко и перемешал. Татьянин желудок заурчал во весь голос. Тогда парень обернулся на нее.

– Уже готово, – улыбчиво, сказал он и поставил на стол две тарелки, наполненные кашей. – Кофе пьешь?

Девушка кивнула, усаживаясь за стол перед одной из тарелок. Она, как голодный хищник, облизнула губы, предвкушая вкусную трапезу, хоть и не знала, какой должна оказаться рисовая каша на вкус. На протяжении всей жизни она ела на завтрак геркулес на молоке, который отец готовил отменно. Она обожала геркулес и не представляла свое утро без него. А здесь было что-то другое, неизведанное, но пахло вкусно. Она почувствовала себя юным исследователем и с любопытством набрала ложкой небольшую горку. Вкус поразил ее. Она и раньше ела отдельно рис, отдельно яблоки и отдельно пробовала молоко, но никогда вместе. Каша оказалась сладкой и нежной с легкой кислинкой за счет яблок. Это было необычно для ее привыкших к овсяным хлопьям вкусовых рецепторов. Первые две ложки она посмаковала, как гурман.

Вскоре перед ней возникла и чашка с черным-черным кофе.

– А что молока или сливок нет? – с претензией спросила девушка, словно находилась на завтраке в отеле по типу “шведский стол”.

Парень хмыкнул и достал из холодильника бутылку молока.

– А подогреть? – не замечая своей невежливости, продолжала Татьяна испытывать терпение гостеприимного бармена.

Он поджал губы, но подогрел молоко в маленькой чашечке в микроволновке.

– Спасибо, – довольно сказала она, вливая молоко в кофе.

Парень улыбнулся, глядя на ее счастливое лицо. Было видно, что Татьяна делала это не специально и это не было высокомерием или грубостью. Она просто не знала, что можно и нужно по-другому. Ее так воспитали. Она привыкла быть принцессой в своей семье, ей во всем потакали, за ней превосходно ухаживали лишь для того, чтобы она ни на что не отвлекалась и старательно занималась балетом. Он сел напротив нее и сперва сделал большой глоток черного кофе, только потом приступил к каше.

– Приятного аппетита, – весело сказала девушка и отправила очередную ложку каши в рот.

Парень только улыбнулся.

–Давно мне никто не желал приятного аппетита за завтраком, – отметил он немного с грустью. – Спасибо. Тебе тоже.

Татьянин взгляд тут же уловил «холостяцкость» его квартиры. Когда-то ремонт здесь делался с любовью и вниманием, на которое способна только женщина, желающая обуютить домашний очаг, но делался этот ремонт давно. Сейчас светло-зеленые приятные обои со вставками листьев тропических растений местами выцвели и отходили от стены. Где-то были содраны клочки, где-то испачканы чем-то некогда съедобным. Окно было занавешено серовато-белой тюлевой занавеской в цветочек, давность стирки которой, казалось, установить уже было невозможно. Кухонный гарнитур имел серо-древесный цвет, как и плитка возле него. Фартук был аккуратно подобран под цвет кухни. Здесь царил относительный порядок. Вещи лежали на своих местах. В шкафчике со стеклянными дверями стоял праздничный хрусталь под толстым слоем пыли. Пыль лежала и на других редко используемых поверхностях. В раковине валялось немного посуды. Все остальное было нетронутым. Сразу было видно, что он пользуется кухней мало. На столешнице из искусственного камня в ряд вдоль фартука стояли бутылки с различными этикетками и наименованиями алкогольных напитков, что сразу выдавало его род деятельности. Больше ничего примечательного в обстановке кухни не было. Обычный кухонный уголок, табуреты, крупная и мелкая бытовая техника – все, как у всех. На холодильнике была всего лишь пара магнитиков и то рекламных, а не тех, что привозят друзья из своих отпусков. Не было никаких семейных фотографий, что для Татьяны было удивительно, т.к. отец любил вывешивать их совместные фотографии в путешествиях или на каких-либо мероприятиях. Специально для этих памятных событий отец купил пробковую доску на кухню. Эта же квартира хранила в себе только пыль и никаких следов семейной жизни. Из декора на стене висело только плоское блюдо для главного яства праздничного стола, наподобие заливной рыбы, или пышного торта. Это было стандартное блюдо, белое, с цветочным рисунком в центре и тонкими узорами на ободке. Интересным было только то, что оно было склеено из разбитых осколков. Уродливые линии пронизали его, как шрамы, что остаются на теле на вечную память. Татьяне было любопытно, почему ему давно никто не желал приятного аппетита и где его родители.

– Давно ты один живешь? – как можно деликатнее спросила она.

– Почти год. Как девушка меня бросила.

Он не поднимал глаз, фокусируясь на каше. Татьяна решила не продолжать тему. Она рассчитывала побольше узнать о его семье, а не о девушке, но сделала вывод, что родители не живут здесь еще дольше.

– Что будешь делать? – спросил он после минутной паузы.

– Не знаю, – протянула она, вздохнув и уставившись в магнит на холодильнике, рекламирующий доставку пиццы. – Надо что-то придумать в свое оправдание и снова позвонить отцу.

– Почему просто не сказать правду? – спросил он с искренним недоумением.

– Ты что?! Отец никогда мне такое не простит. Он меня и так не простит. А так вообще убьет.

– Он что деспот?

– Нет, конечно, – с чувством ответила Татьяна. – Просто он меня очень любит. И переживает. И он в меня очень верил, все для меня делал, а я…

– Да, ты рассказывала вчера, – кивнул парень.

Девушка вытаращила на него свои миндалевидные глаза, отчего они стали казаться круглыми.

– Не помнишь? – усмехнулся он. – Ты напилась и разрыдалась. И рассказала все про экзамен, про отца, про преподавателя и про Муравьеву. Про то, какая ты неудачница, про то, что у тебя, считай, не было жизни…

– Не продолжай, – перебила Татьяна, покраснев.

От волнения она начала поглощать кашу с еще большим аппетитом и еще большими порциями, будто хотела заесть свой стыд, будто он плавал как раз на дне желудка и его надо было замуровать в чем-то тяжелом, наподобие каши с яблоком, без возможности выбраться. Но, как оказалось, это не помогло. Татьяна уже доела кашу и начала запивать ее кофе с молоком. Кофе оказался на вкус горьковато-пряным, кажется, разбавленным корицей и кардамоном. И это было вкусно. Он был ровно такой крепости, которая нужна была Татьяне, чтобы взбодриться от похмелья. Она впервые задумалась о времени и посмотрела на классические круглые часы, что висели над дверью в кухню. Они показывали половину первого.

– Я просто хотел сказать, что, возможно, какие-то вещи ты принимаешь серьезнее, чем нужно, – начал Вадим, вглядываясь в Татьянино лицо. – Твой отец – не истина в последней инстанции, как и преподаватель или Муравьева. Даже если он так в тебя верил, ты ему ничего не должна. Он сам вкладывал в тебя свою веру, без гарантий и процентов. Уверен, он и сам это понимает. Ты делаешь так, как можешь. Ты ведь, итак, изо всех сил старалась. А там уж как получилось. Может, балет, действительно, не твое. И еще не поздно над этим задуматься.

Татьяна молча продолжала пить кофе, хмуря тонкие брови. Бармен посмотрел на нее с вниманием, возможно, ожидая реакции, но за его утешающей речью ничего не последовало.

– Пока не решишь, что делать, можешь оставаться здесь, – спустя какое-то время сказал он. – У меня сегодня как раз выходной.

– Спасибо, – тихо ответила Татьяна, улыбнувшись.

Завтрак они докончили молча. Парень, попивая кофе, читал новостную ленту в телефоне, а Татьяна глядела в окно. За ним была чудесная погода. Как будто от недельных ливней не осталось и следа. Небо расцвело во всей своей синеве. Только где-то на горизонте остались плавать остатки вчерашних грозных туч, отливая фиолетовым. Деревья, пробудившиеся от долгой зимы, уже цветущие и зеленеющие, шуршали ветками друг о друга. Высыхающие дороги поблескивали серебром на солнечном свету. Окна отражали в себе зенитное солнце, приносящее в город лето. На улице начиналась новая жизнь. Все готовилось цвести и пахнуть.

При такой погоде грех было страдать и плакать. Надо было двигаться дальше. Татьяна желала бы только знать, в каком направлении. Сейчас ей даже домой путь был закрыт. К ее счастью, вчерашний бармен, абсолютно незнакомый ей человек, оказался внезапно добрым и даже порядочным. Татьяна редко встречала такое бескорыстное отношение. Отец ее всегда учил, что все мужики козлы, что им нужно только одно, поэтому нужно ими пренебрегать, манипулировать и получать от них только необходимое, включая секс. Татьяна и до сих пор в это верила, ведь у нее не было никакого опыта близких отношений с противоположным полом. Но вот первый ее опыт ночевки вне дома, наедине в квартире с незнакомым парнем, по крайней мере, пока проходит хорошо. Она чувствует себя здесь в безопасности, как минимум, не чувствует от него угрозы. Он даже не смотрит на нее сейчас, а с интересом читает какую-то новость, медленно допивая кофе. Он ее накормил, он позволил ей здесь остаться, и не попросил ничего взамен. Он не похож на козла. Хотя его почему-то бросила девушка. Девушки, наверное, просто так не бросают. Значит, он тоже чем-то плох. Татьяна внимательнее присмотрелась к нему. Он показался ей еще красивее, чем был вчера. Парень был спортивен и здоров. Кожа у него была гладкой и бледной, а губы четко очерчены линией, не толстые и не тонкие, а именно такие, какие могли бы прописать в стандарте мужской внешности, если бы такой был. Вел он себя самым обычным образом. Даже умел готовить. Каша показалась Татьяне вкуснее всех яств на свете, но, скорее, ее критичность в этом плане была притуплена диким голодом, ибо она не ела ничего со вчерашнего обеда.

Мысли ее прервал яркий экран смартфона, неожиданно оказавшийся перед глазами. На нем высвечивалась красочная, но с простой, если не сказать примитивной, рисовкой картинка. Посыл был бытовой юмористический. Татьяна улыбнулась. Такое случалось с каждым. Парень тоже улыбался. Потом заблокировал телефон и, сделав последний глоток кофе, поставил свою грязную посуду в раковину.

– У нас самообслуживание, – предупредил он, указывая девушке на ее посуду.

– Я должна ее помыть? – переспросила она.

– Ну, предполагается. Я, конечно, гостеприимный, но не настолько, – улыбнулся он и принялся мыть всю ту грязную посуду, что уже валялась в раковине.

Образ прекрасного рыцаря в розовых доспехах распылился перед Татьяной.

Он предложил ей посмотреть какое-нибудь видео на своем смартфоне, пока он моет посуду. Татьяна немного опешила. Во-первых, это был чужой телефон (мало ли там могло прийти какое-нибудь личное сообщение со всплывающим уведомлением), во-вторых, она не знала, что ей смотреть. До этого она всегда смотрела либо мультики (ей почему-то нравилась анимация любого качества и содержания), либо видео про балет. Но про балет ей сейчас не хотелось даже слышать, а смотреть мультики ей показалось постыдным. Наверное, потому что подружки всегда над ней по этому поводу подтрунивали.

– Нет, я просто посижу, – скромно сказала девушка и отвернулась к окну.

– Ну, как хочешь, а я посмотрю что-нибудь, раз ты не хочешь.

Он включил на полную громкость видео какого-то блогера, который вещал новости художественного мира. Татьяна, разумеется, в искусстве не разбиралась, но почему-то слушала и пыталась даже что-то понять, несмотря на обилие слэнга и специальных терминов. Наверное, ее слуху просто деваться было некуда. Громкость телефона заглушала спокойные обеденные шумы города, доносящиеся сквозь приоткрытое пластиковое окно.

Спустя полчаса парень уступил место перед раковиной своей непрошеной гостье. Татьяна редко занималась домашним бытом, отец облагородил ее от этого, но за его гостеприимность и радушие она решила, что не станет возникать и спокойно помоет за собой. Вокруг раковины все было мокро. Татьяна опасалась замочить футболку, поэтому стояла в не очень удобной позе, слегка выпятив зад и наклонившись на 45 градусов корпусом над раковиной. Такое расстояние показалось ей безопасным от брызг. С усилием сдерживая отвращение, она взяла уже рваную губку для посуды, в которой еще остались маленькие кусочки пищи, смытой с той горы посуды, которую парень вымыл только что. Неизвестно, как долго эта посуда лежала в мойке и что это была за пища, но делать было нечего. Она сначала постирала саму губку, а затем начала мыть ей тарелку. Дело оказалось несложным, ибо посуды было очень мало. Она быстро справилась и в конце даже осталась довольна собой. Пальчики ее даже не сморщились от воды. Маникюр остался на ногтях таким же ровным и цельным.

После того, как вся посуда на кухне оказалась чистой, парень спросил:

– Ну, чем займемся?

Он расставил ноги на ширине плеч, а руками уперся в бока.

– Из развлечений могу предложить только секс, кино и мозаику. От первого думаю, ты сразу откажешься, но попытаться стоило.

Он снова весело улыбнулся. Во взгляде его не было никакого сексуального влечения, даже, наоборот, скорее, равнодушие. Он смотрел просто, без эмоций и пристального интереса. Татьяна сначала немного смутилась при слове «секс», но, оценив его простодушие и прямолинейность, не стала возмущаться и посмеялась.

– А что за мозаика?

– Хобби мое. Я собираю мозаику из осколков керамики. Сейчас как раз работаю над одним проектом. Заинтересовало?

Татьяна не была уверена, что хочет этим заниматься, но любознательность взяла верх, ведь она никогда не собирала мозаику и не видела, как это делают. Вообще, она никогда даже не интересовалась этим. Разумеется, по городу, на станциях метро и в дизайнах интерьеров различных заведений она видела целые мозаичные полотна, изображающие масштабные действия или гигантские портреты, но это никогда не восхищало ее. В академии они изучали историю искусства, но ее это никогда не завлекало. Однако она все равно согласилась просто потому, что первый вариант казался ей невозможным, а второй – банальным.

Девушка последовала за барменом в комнату, где они спали. В квартире было еще одно помещение, на то указывала дверь в коридоре, но она была заперта. Возможно, это была лишь кладовая. Ведь, судя по обстановке этой комнаты, она являлась всем одновременно: и спальней, и гостиной, и даже столовой, т.к. на журнальном столике возле кресла валялась опустошенная грязная тарелка с вилкой. Парень предложил ей посидеть в кресле, пока он готовит мозаику и инструменты. Для этого он специально сложил кресло, скинув с него покрывало и декоративную диванную подушку. Он так и спал без постельного белья. Татьяна уселась в кресло с комфортом, обняв обеими руками маленькую подушку.

Тут ей на глаза в стеллаже напротив попалась большая коллекция DVD-дисков с фильмами, среди которых было много анимационных. Спросонок и с бодуна она приняла их за книги. Оказалось, что книг в этом стеллаже нет ни одной. Весь он был обставлен дисками с фильмами, дисками с играми и настольными играми, которых тоже собралась приличная коллекция. Она стала разглядывать названия фильмов, пытаясь найти то, что не смотрела. И заметила логику расположения всех дисков на стеллаже. Фильмы и мультфильмы были распределены по жанрам и странам. Здесь присутствовала неплохая коллекция японской анимации, меньшая по количеству, но не по значимости коллекция французских мультфильмов, конечно, диснеевская и советская классика и много чего другого интересного. Татьяна нашла уже целых десять наименований, которые не видела. В настольные игры она играла мало, редко они собирались своей балетной компанией и играли в «Alias» или «Крокодила». Но чаще всего все выбирали мафию, которая Татьяне совсем не нравилась, ибо ее обычно убивали на вторую-третью ночь, даже если она была мафией, потому что врать и манипулировать чужим мнением она не умела. Поэтому среди настольных игр ей попалось всего одно знакомое наименование. Среди видеоигр ей не была известна ни одна.

– У тебя неплохая коллекция мультфильмов, – заметила Татьяна.

Парень в этот момент остановился в проеме дверей.

– Это старые дивидишки. Я уже и сам про них забыл. В детстве много смотрел. Родители покупали. Давно уже не пересматривал. Надо выбросить, наверное.

– Лучше мне отдай, – подхватила Татьяна. – Тут есть мультики, которые я не смотрела. Японские, в основном. А я люблю аниме. Что-нибудь в стиле Миядзаки.

– Да можешь хоть все забирать, если нужно. Я и не думал, что кто-то еще пользуется DVD-дисками, – усмехнулся он.

Жестом он позвал ее следовать за ним во второе помещение, которое было заперто. Татьяна оказалась частично права – наполовину эта комната оказалась кладовой, а на другую половину – мастерской.

Она была меньше, чем спальня-гостиная, но имела продолговатую форму и хорошо освещалась за счет окна, отчего казалась просторной. Вдоль обеих стен стояли простые трехуровневые стеллажи из необработанного дерева, на полках которых хранилась всякая всячина в коробках, ящиках и просто так. Один стеллаж был посвящен осколкам керамики, разложенным по тазикам по цветам, в другом в небольших ящичках были сгруппированы кусочки натуральных камней. Одна полка была занята еще одним, похожим на стекло, материалом для мозаики, но его было всего три цвета и, соответственно, три шкатулки. Снизу на стеллаже стояли ведра с разными, похожими на ремонтные, смесями. Здесь было пыльно. Вдоль другой стены хранились краски для разных материалов и покрытий, керамическая плитка, статуэтки и сервизы, а также холсты, сетки и большие толстые листы наподобие гипсокартонных панелей. На подоконнике красовалась гипсовая голова Давида, а рядом деревянный макет человека, которому вручную можно было придавать различные позы. Татьяна видела такого в классе изобразительного искусства в академии. На последнем стеллаже были разложены самые разные инструменты: молотки, ножницы, пистолет для клея, пинцеты и многое другое, чему Татьяна не могла дать название. На нижней полке валялись карандашные портретные наброски листами, а также небольшие мозаичные картины, изображающие отдельные растения, фрукты или целые натюрморты. У стены на полу лежали в ряд холсты с масляными пейзажами. В углу, справа от окна стоял компьютерный стол с моноблоком и графическим планшетом. Стул, советский, деревянный, со спинкой и мягким потертым сиденьем был задвинут под стол. Под ним, как мусор, валялось несколько баллончиков аэрозолей.

– Я тут решил еще один цвет добавить, поэтому нам сначала надо будет побить посуду, – сказал он с улыбкой, доставая со стеллажа плоские тарелки сине-зеленого цвета, близкого к цвету моря.

– Что, прямо здесь? – удивилась Татьяна. Помещение вдруг показалось ей слишком маленьким для этого.

– Ну, да. Об пол. Я так стресс снимаю порой. Тебе, видимо, тоже не помешает.

Он вручил Татьяне прозрачные пластмассовые защитные очки. Сам надел такие же. Тарелки поставил на стол рядом с компьютером и протянул одну Татьяне. Она подошла к столу и взяла тарелку, все еще не понимая, как это будет выглядеть. А выглядело это очень просто и немного безумно. Он просто взял тарелку и швырнул ее об пол. Она разбилась не с первого раза и не на тысячи кусочков, а всего лишь раскололась на два. Затем он взял каждую часть и по отдельности снова бросил на пол. Осколков стало еще больше. Он продолжил это делать, пока размер осколков не подошел к его параметрам. Затем он жестом показал сделать то же самое Татьяне, отойдя на пару шагов назад. Она несмело и оттого очень слабо бросила, скорее уронила, тарелку на пол. Та покрутилась на выступающем ребрышке дна вокруг своей оси и встала ровно, словно ее подали на стол.

– Не бойся, – подбадривал ее Вадим. – Это всего лишь тарелка. Пол не обвалится, если ты бросишь ее сильнее.

Он улыбался. Татьяна приложила больше усилий, и тарелка раскололась на три части. Дальше стало легче. Они бросали посуду, смеясь и выкрикивая различные ликующие междометия. Осколки разлетались во все стороны по мастерской, словно тяжелые конфетти. Татьяне понравилось разрушать нечто цельное. И это, действительно, помогало бороться со стрессом. Осколки получались неровные, острые, квадратные и многоугольные. У Татьяны получалось много мелких осколков. Вадим почти всегда добивался нужного размера. Девушка оценила его навык. Было весело. Жаль, продлилось это недолго. Тарелки быстро закончились, а Татьяна, казалось, только вошла в азарт. Вадим начал собирать осколки с пола в отдельный тазик, залезая под стеллажи и стол.

Когда все было собрано, он принялся стаскивать со стеллажей на пол все необходимое: осколки керамики и бумагу, клей и ведра с грунтовой основой, сетки и инструменты, а также газеты, которые в несколько слоев расстелил по полу, закрыв почти все свободное от мебели пространство. Когда все было готово, он позвал ее присаживаться на газету, вручив Татьяне диванную подушку, что лежала на стуле, для удобства. Парень сел прямо на пол и начал объяснять, что и как нужно делать. В середину между ними он положил полотно, на котором уже были нанизаны керамические осколки, преобразовавшиеся в верхнюю часть картины. Пока здесь был только черный космос с маленькими звездочками по обоим верхним углам изображения, а в середине на контрасте выделялось ясное небо, с пробивающимися из ниоткуда лучами солнца. Цветовая гамма была подобрана приятная: небо было приглушенного голубовато-бирюзового цвета, а лучи света – бледно-желтыми. Татьяна внимательно рассмотрела уже нанесенную мозаику и заметила, что осколки были из разных видов стекла, как на витраже. Они были похожи на реальные осколки реальных предметов, которые были случайно разбиты. Тессеры, как называл их Вадим, не всегда имели ровную форму, иногда они имели острые углы, а иногда притупленные, бывали мелкими или крупными, но все это нивелировалось грамотным расположением отдельных крупиц и их качественной стыковкой друг с другом. Изредка художник пользовался тяжелым похожим на садовнические ножницы инструментом для отколки ненужных частей от тессеров.

Он начал ей показывать, что, зачем и как нужно делать. Осколки он брал очень аккуратно, обращался с ними, как с хрустальными бабочками, что могли рассыпаться от одного касания. С воодушевлением рассказывал полный процесс работы над мозаикой. Чувствовалось, что он хорошо разбирается в теме, набил уже немало шишек в процессе создания предыдущих проектов и теперь со знанием дела пояснял, как лучше не делать или почему нужно делать именно так. Как объяснял Вадим, они использовали метод обратного набора, накладывая осколки на полотно лицом вниз, потому видели обратную сторону изображения. Зато потом такая мозаика заливалась специальным составом и обрабатывалась, а на выходе получалось плоское, ровное и гладкое изображение.

Сразу бросалось в глаза, что ему нравилось это, казалось бы, муторное занятие. Он был щепетилен к деталям и требовал этого же от Татьяны, в шутку ругая ее за каждую оплошность, но не уставал повторять одно и то же, иногда, если получалось, переделывая неудачно выполненную девушкой работу. Мозаика была мелкой и требовала хорошей моторики. Татьяна в академии изучала игру на фортепиано и достаточно неплохо играла, но ей все равно было тяжело быть аккуратной в этом деле, поэтому она часто плошала.