Читать книгу Вера… Ника… Вероника - Ирина Николаевна Мальцева - Страница 1

Костя-кирпич

Ремонт…Разные люди относятся к нему по-разному. Одни страшатся его и перекладывают на плечи приглашенных строителей, другие собирают родственников и принимаются за дело сами. Третьи, сделав один раз, клянутся, что больше никогда…Четвертые умудряются жить в условиях перманентного ремонта, когда медленно ремонтируется одна часть квартиры, потом другая, а за это время первая часть снова приходит в негодность. Пятые обожают менять интерьер раз в пять лет и постоянно копят деньги на очередной ремонт.

Редкий человек испытывает удовольствие, когда повсюду строительная пыль, запах краски, резкие голоса маляров и сантехников. Кого радует перспектива ежедневного мытья замызганных полов, косых взглядов соседей, недовольных характерными звуками, доносящимися из вашей квартиры с раннего утра до позднего вечера.

Затея «обновить тут немного» имеет особенность рушить ваши первоначальные планы. Если вы запланировали только поменять обои, то у вас ничего не выйдет, потому что обязательно обнаружатся неровности стен, и вам придется нанимать штукатура. Потом вы заметите, что даже качественная краска плохо легла на шероховатые от времени дверные косяки и оконные рамы, запыленные потолки испортят впечатление от дорогих обоев, а старый линолеум не гармонирует с их рисунком. Одно тянет другое, и вот уже запланированные два-три дня растягиваются минимум на две-три недели, а то и месяцы.

И какой же хозяйке не захочется в обновленной квартире поставить новую сантехнику, приобрести новый шкафчик для обуви, новую полочку под телефон, новый тюль? Вот и подсчитайте расходы, затраченное время и израсходованные нервы!

Бывалые люди знают, что такое дело, как ремонт, может сплотить семью, а может, напротив, навеки рассорить. Примеров масса! Так, во время ремонта жена неожиданно знает, что её муж совершенно не способен к физическому труду, не может определить прямой угол, забить гвоздь в плинтус или без ущерба для стекол покрасить рамы. А муж открывает для себя, что купленные по настоянию жены обои, плитка, линолеум и другое совершенно не гармонируют друг с другом, что выдает специфический вкус дражайшей половинки. Супруги часто ссорятся из-за того, что не могут поделить обязанности в ходе ремонта, упрекают друг друга за взваливание лишних нагрузок в виде ежедневного мытья полов, супруг, видите ли, не может лечь спать, если под ногами скрипит песок. А отсутствие привычного горячего обеда или пахнущая краской картошка приобретают значение смертного греха жены.

Да, что говорить! Ремонт своими руками порой ставит семью на грань развала. Где же выход? Приглашать наемных рабочих?

Можно, но тогда вы столкнетесь с необходимостью постоянного контроля, выяснений недоразумений, когда от вашего замысла превратить кухню в нечто оригинальное, вы получите стандарт вчерашнего дня. Придется, как жандарму, выстаивать часы над душой строителей, заставляя их нервничать и бубнить себе под нос нелестные слова в ваш адрес. Да и момент расчета с наемными рабочими не обрадует вас, выявив завышенные расценки на многие виды работ.

И помните, нередки случаи, когда созданной руками приглашенных строителей красоты хватало на год-полтора. Потом штукатурка отваливалась, обои отходили от стен, краска пузырилась, трещины на потолке становились заметнее, чем до ремонта.

Хоть и говорят, что ремонт – это житейское, привычное дело, но многие убеждаются, что он может стать отправной точкой во взаимоотношениях между членами семьи сплотить их или, напротив, рассорить навек.

Второе случилось в семье Вероники Изверовой.

За неполный месяц были отремонтированы ванна, туалет, кухня, по-новому застеклена огромная лоджия, на стадии завершения были спальня и комната дочери.

На время ремонта Вероника Андреевна с дочкой Юлей переселились в дом её родителей. Следил за ходом ремонта сам Константин, Вероника появлялась там всего пару раз. Сегодня ей надо было срочно переговорить с мужем. Она даже не стала ему звонить по сотовому. Предстоящий разговор был не телефонный, а ждать до выходного, когда муж, как обычно, приедет к ним, у неё не было сил.

Она спешила, её не остановило и отсутствие ключа от новой квартиры. А зачем? Муж должен быть там. Поэтому она просто толкнула незапертую металлическую дверь, пересекла квадратную прихожую и оказалась в зале…

На старом продавленном диване, доставшемся им от прежних жильцов, в чем мама родила ёрзали двое: Константин и его секретарша Вика. Темные, почти черные волосы в беспорядке бились по спине и плечам, упрямая челка падала на глаза, и девица резким движением то и дело отбрасывала её в сторону. Вот в очередной раз челка отлетела вправо, и затуманенные страстью глаза задержались на дверном проеме.

Вика, конечно, знала, что замершая в дверях комнаты стройная женщина в черных брючках и ветровке болотного цвета – это жена шефа, Вероника Андреевна Изверова. Еще знала, что Изверовой тридцать восемь лет, она работает в театре, что с Константином Кирпичовым, ныне заметным в их городе бизнесменом, они знакомы еще со школы. В фирме Кирпичова все сотрудники знали, что у супругов беспроблемная семейная жизнь, что муж ценит свою жену за уравновешенный характер, её умение вести дом и сохранившуюся с юношества внешность. Несмотря на приближающийся сороковник, была Вероника Андреевна стройна, легка, никогда не стригла своих шикарных длинных волос, а её серо-голубые глаза в обрамлении темных длинных ресниц не требовали косметики. Заслуга Верочки как жены была еще и в том, что её муж по прозвищу Костя-кирпич никогда не производил впечатления «крутого братка». Даже на гребне волны появления новых русских он не носил ни малиновых пиджаков, ни тяжелых золотых цепей или булыжного вида бриллиантовых колец. Элегантные костюмы, светлые сорочки и непременный галстук были неотъемлемой частью имиджа Кости-кирпича.

Бизнес мужа был процветающим, и хотя у них не было сверхдоходов, три года назад они смогли купить огромную квартиру в центре, а недавно затеяли евроремонт. В гараже стоял «Мерседес» мужа и двухместный французский автомобильчик жены. Будущую отремонтированную по европейским стандартам квартиру планировали обставить дорогой, возможно, антикварной мебелью.

Вероника никак не ожидала увидеть эротическую сцену, в главной роли которой была секретарша её мужа, а партнером сам муж Костя.

Ни тени смущения на лице девицы, ни капли раскаяния. А чего смущаться? Мужчина выбрал её, и то, что произошло между ними минуту назад—естественно для любящих людей, она хоть кому это скажет. Во всяком случае, он сам несколько минут назад твердил, что любит её. Её, а не свою жену, с которой его связывают лишь семнадцать лет брака да дочь-старшеклассница.

Секретарша решила, что настал тот момент, когда можно поставить точки над i, перестать таиться. Пусть жена посмотрит, на кого он её променял и признает, что конкурировать с ней, Викторией Кобзарь, бесполезно! Хотя, надо признать, ей понадобилось почти два года, чтобы охомутать своего шефа-бизнесмена.

Кстати, большая удача, что жена заявилась именно в этот час. Такого специально не спланируешь, значит, надо воспользоваться моментом.

– Ой! – притворно испуганно вскрикнула девица и затормошила своего любовника, чтобы тот обратил внимание на замершую в столбняке женщину. – Ой! Костик, Вероника Андреевна пришла.

Мужчина вздрогнул, как укушенный, повернул голову и попытался встать, но большое и весьма тяжелое тело секретарши пригвоздило его к дивану.

– Ну-ка… – его руки скользили по потному телу любовницы, безуспешно стараясь сдвинуть её с себя. Последовавшие за этим еще пара попыток также не удались.

Наконец Вика, грациозно прогнувшись, свела ноги вместе, но не вскочила с дивана, а томно привалилась боком к кожаному валику, подложив для удобства лежащую тут же диванную подушку. Хватать валявшуюся около дивана одежду и прикрывать наготу она не собиралась.

– Вера! – освободившись от пышного тела секретарши, мужчина резво вскочил, но, обнаружив себя в чем мать родила, снова сел на диван и прикрылся руками. Он лихорадочно обвел глазами пространство вокруг себя: сваленные в кучу брюки, рубашка, пиджак, трусы (носки были на ногах) и лиловая змея-галстук. Чтобы добраться до одежды, надо было сделать два шага, но пройтись в голом виде перед двумя женщинами женой и любовницей мужчина не решался. Тогда он дотянулся до края свисающего со шкафа полиэтилена и дернул на себя. Пленка поддалась, но вместе с ней сверху полетели куски серой штукатурки, старые газеты, известковая крошка и просто скопившаяся за время ремонта пыль.

Голая девица недовольно поморщилась, стараясь увернуться от грязи, помахала перед собой ладошкой.

– Боже, какая пылища!

Но её недовольство осталось незамеченным. Мужчина старательно обжимал на себе полиэтиленовую пленку, чтобы хоть как-то прикрыть мужское достоинство.

– Вера, послушай! Это совсем не то, что ты думаешь, он сделал два шага по направлению к жене. Я тебе сейчас все объясню.

– Мы решили пожениться, вдруг подала голос с дивана нахальная девица. Костик давно хотел вам сказать…

– Заткнись! дернулся Костик. Заткнись! повторил он, обернувшись к секретарше.

Та нисколько не испугалась вытаращенных на неё глаз, а, напротив, от души рассмеялась:

– Ой, умора! Видел бы ты себя сейчас с тыла! Ха-ха-ха!

Девица залилась смехом. Прикрытый наполовину мужчина в бессильной ярости сверлил глазами хохочущую секретаршу, которая не обращала на него внимания, а лишь крепко прижимала к себе трясущиеся от смеха груди.

– Заткнись!!! – Костик шагнул к дивану и со всего маху влепил любовнице оплеуху. Смех тот час же прекратился, но на смену ему послышались душераздирающие рыдания.

– Сволочь! Сволочь! Ты меня ударил! У-у-у-у!

Когда Костик повернулся к двери, Веры там уже не было. Он рванул было на лестничную клетку, но вовремя опомнился. Пришлось вернуться в комнату. Мужчина схватил в охапку одежду и, не обращая внимания на все усиливающиеся рыдания, быстро начал одеваться.

Как всегда в таких случаях, ноги не попадали в брючины, рубашка никак не хотела застегиваться, а пиджак и вовсе падал из рук. Из карманов посыпались ключи, мелочь, визитки. Мужчина вне себя от злости схватил пиджак и зашвырнул его в пыльный угол.

– Идиот! правый кулак мужчины врезался в левую ладонь, потом еще раз и еще. Резкие движения постепенно сняли напряжение, и он смог оценить случившееся.

Жена ушла, и, насколько хорошо он изучил её характер, уладить дело мирно не удастся. Вика порыдает и успокоится, но с ней нужно что-то делать. Конечно, он обещал жениться на секретарше, когда укладывал её на диван, но кто бы из мужиков в такой момент не пообещал? И если она приняла его обещание всерьез, то это её проблемы. Но он же не законченный дурак, чтобы жениться на этой телке. Правда, она симпатичная, и в постели вытворяет, черт знает что, но для женитьбы этого мало. Как секретарша она его устраивает, но в качестве жены…? Еще чего!

Немного успокоившись, Костя-кирпич, как его звали за глаза друзья, партнеры и враги, повернулся к рыдающей Вике.

– Слышь, Викуш, перестань. Ну, погорячился я, с кем не бывает. Сама виновата: я пытаюсь с женой объясниться, а ты тут со смешками: «посмотри на себя с тыла». Время не нашла для насмешек? Или голую задницу впервые увидела?

– Да пошел ты…Гляди, что сделал!

Левая щека девицы была залита огненно-красным пятном, от плача растеклась тушь, размазались сиреневые тени. Костя подошел к дивану, постоял над голой секретаршей, потом сел.

– Скажи, Викуш, только честно, это ты подстроила?

– Что подстроила? не поняла та.

– Жена не должна была прийти сегодня сюда. Я их с Юлькой к родителям отвез, пока ремонт идет. – Он взял секретаршу за шею и развернул лицом к себе. – Она не должна была прийти сюда сегодня, Вика. Понимаешь? – он перешел на шепот.

Вике стало страшно. Редко кому доводилось видеть шефа в таком состоянии: глаза прищурены, губы в тонкую линию, на скулах желваки играют. И пальцы все сильнее сжимают шею.

– Пусти, – тонко всхлипнула Вика. – Думай, что говоришь! Как я могла подстроить это, если ты сам меня повез сюда. Я даже не знала, куда мы едем, пока ты не сказал. Забыл?

Хватка ослабла. Костя признал, что Вика здесь действительно ни при чем. Ведь он сам хотел ей сделать сюрприз – провести вечер в квартире, хотя там и шел ремонт. Секс в захламленной, пропахшей краской квартире, среди сдвинутой и покрытой пленкой мебели обещал быть классным. Все именно так и было до того момента, как появилась Вера. И теперь у него проблемы.

– Ладно, – отпустил шею Костя. – Одевайся по-быстрому. Я тебя отвезу.

– А ты? – ревниво уставилась на него девица. – К жене поедешь?

– Это не твое дело, поняла?

Он дотянулся до её одежды, схватил и бросил на голое тело. Вика начала одеваться, но делала это так, словно ждала, что в любую секунду шеф остановит её. Она была не прочь продолжить вечер и заставить мужчину забыть о жене, семье и прочем. Но он не остановил. Напротив, не спеша, застегнул и заправил в брюки рубашку, подобрал в углу и тщательно отряхнул пиджак, собрал выпавшие из карманов вещи. Галстук надевать не стал, а сунул его в карман. Застегивая на запястье дорогие часы, пообещал:

– Завтра в магазин сходим, я тебе что-нибудь куплю.

Вика как раз застегивала юбку и подумала, что на меньшее, чем тот костюм за семьсот долларов, она не согласится.

Её настроение улучшилось, и даже перспектива, что шеф сейчас отправится к жене просить прощения, не беспокоила. Ход сделан, теперь нужно ждать результатов. Если она правильно информирована, то Вероника Андреевна измены мужу не простит. Семейный скандал явно перерастет в бракоразводный процесс, а там… Шефу останется только обратить внимания на неё, преданную секретаршу Вику Кобзарь, а уж она своего шанса не упустит.

Замурлыкав какую-то мелодийку, Вика осмотрела место недавнего свидания. А ведь она поначалу была недовольна, что он привез её сюда, а не в ресторан или гостиничный номер. Как все удачно сложилось! А то, что пришлось трахаться на этом убогом диване, не в счет. Подумаешь! Ей не привыкать, она и не в такие переделки попадала! Зато скоро она станет Викторией Кирпичевой, оставит опостылевшую работу и займется обустройством собственной, вот этой, квартиры. Но на свое место секретарши подыщет работницу сама, и это будет дама не моложе сорока пяти лет. Ха-ха-ха! С молоденькими секретаршами лучше не рисковать!

Через пять минут любовники покинули квартиру. Еще минут через пятнадцать они попрощались у Викиного дома, и «Мерседес» Кости рванул на окраину города, в сторону ипподрома, где на одной из тихих улочек, застроенных одноэтажными домами, жили родители Веры, приютившие на время ремонта дочь и внучку. Костя ехал и прикидывал в уме план предстоящего объяснения с женой и, не дай Бог, с тестем и тещей. Тесть – мужик крутой, горячий, как бы чего не вышло. На полпути ему пришла в голову мысль, что лучше сегодня не соваться к родственникам. Лучше приехать завтра, когда родители уйдут на работу, а Юлька в школу. Вере в театр только к одиннадцати, так что они успеют поговорить. А уж он постарается найти такие слова, чтобы все уладить «без шума и пыли».

Поворачиваем! Машина развернулась и попылила в центр города, к ярким огням ресторана. Через пару часов здесь соберется классная тусовка, а проблемы подождут до завтра. В конце концов, он имеет право расслабиться.

– Вперед! – вдавил педаль газа Костик, одновременно врубая на полную мощность автомагнитолу. – «Теперь сижу под деревом, играю на гитаре, влюбленный и безумно одинокий», – запел он вслед за Киркоровым.

А Вера тем временем не шла, а неслась по освещенным яркими фонарями центральным улицам, но от стоящих в глазах слез ничего не видела: ни спешащих домой или по делам людей, ни проносящихся на скорости машин, ни многочисленных неоновых реклам, ни расцвеченных изнутри киосков. Сцена, свидетельницей которой она стала, просто убила её. Это было мерзко, дико и в высшей степени непорядочно. Хорошо, она была одна! А ведь могло так случиться, что они зашли бы в квартиру вместе с Юлькой, и тогда девочка увидела бы своего папашу в таком…виде. Бр-р-р-р!

Скотина! Скотина! Как он мог!

Вероника шла среди прохожих и не замечала, что разговаривает сама с собой. Некоторые удивленно поднимали на неё глаза, другие усмехались, третьим было просто не до неё. У каждого свои проблемы, а измена мужа с собственной секретаршей, по мнению многих, на сегодняшний день не велика беда. Поиграет с новой игрушкой и бросит. Всего и делов!

В толпе шли измученные безденежьем и уставшие от мужей-пьяниц женщины, вяло ползли мужчины, давно потерявшие веру в себя, шаркали старенькой обувкой старики, тщательно пересчитывающие в уме оставшиеся до пенсии копейки. Много было подростков, молодежи, для которой только вечером и начинается настоящая жизнь. Днем учеба, контроль со стороны «предков», домашние обязанности, а вечером…

Когда центр остался позади, и начались улицы, скудно освещенные редкими огоньками, Вероника позволила себе открыто заплакать. Слезы текли по лицу, а она даже не стала доставать носовой платок. Свежий вечерний воздух холодил горячую голову, мокрые щеки и подбородок, пробирался сквозь не застегнутую до конца ветровку. Ей было горько и обидно. И стыдно.

Но быстрая ходьба хороша тем, что приводит мысли и чувства в норму. Мерное раз-два, три-четыре позволяет адреналину в крови быстрее рассосаться, и вот уже ровнее бьется, а не трепыхается, как воробей в силках, сердце. В голове проясняется, и откуда-то изнутри вылезает игривая мыслишка, как смешон был её Костя, придавленный на диване белотелой секретаршей, как забавно выглядели его дергающиеся волосатые ноги. Но если смеяться над чем, так над его глупой попыткой прикрыться прозрачным полиэтиленом. Недаром девица не удержалась и захохотала над его дурацким видом.

– Так тебе и надо, – снова произнесла вслух Вероника, с удивлением почувствовав, что злость на Костю у неё испарилась, осталось лишь неприятное чувство, будто она заглянула в замочную скважину к соседям. – Какая мерзость! И чего я там стояла и смотрела? Тоже мне невидаль – секретарша соблазняет шефа! Или наоборот?

Снова, как на экране телевизора, она увидела сцену на диване в их ремонтируемой квартире. Зачем Костя поволок свою пассию к ним домой? Мог бы и в гостинице устроиться или на природе. Сэкономить решил? На него не похоже.

Того иссушающего чувства ревности, которое обычно захлестывает женщин, Вероника Андреевна, к своему удивлению, не ощущала. Она вообще никогда раньше не ревновала мужа, может быть, потому, что никогда не любила его по-настоящему. А может, и вовсе не любила, пришло ей в голову. Ей с ним было хорошо и удобно: не надо было волноваться по поводу бытовых неурядиц, экономить деньги, завидовать обновкам подруг. Многие мечтали, а она ежегодно ездила на юг отдыхать. Любовь, про которую пишут в книжках, в юности обошла её стороной. Поэтому ей оставалось лишь поддаться обстоятельствам и оправдать ожидания близких, выйдя вовремя замуж. Как все. Ей и жениха не надо было искать – сколько она себя помнит, Костя всегда был при ней. Для многих их брак был ожидаем и естественен.

Они с Костей знают друг друга двадцать лет, подумалось ей, но хватило двадцати минут, чтобы понять, как была права мама, когда перед самой свадьбой советовала не торопиться.

– Ты еще встретишь свою любовь, вот увидишь.

– Мама, мне уже двадцать два года и толпы поклонников не обивают мою дверь, – на повышенных тонах отвечала Вероника, как будто мать была виновата в этом. – Некоторые девчонки успели по второму разу выйти замуж, а у меня за все годы в Москве ни одного серьезного романа не было. Так, поцелуйчики, да намеки. Я уже старая дева, а если стану ждать «настоящей» любви, то могу прождать до пенсии. Кому тогда буду нужна?

– Ну, почему до пенсии? Вспомни тетю Раису из Новосибирска. Она вышла замуж в тридцать один год, и её муж Василий Сергеевич не считал, что она стара. А как они живут? Не жизнь, а вечный медовый месяц!

– Ну и что? Это исключение, которое только подтверждает правило. А вспомни, сколько проблем у них было с рождением детей? Мне пора рожать, а не мечтать об африканских страстях.

Мама грустно смотрела на взрослую дочь, во многом с ней соглашаясь. Существует же мнение, что браки, основанные на любви, недолговечны, в отличие от тех, в основе которых дружба и взаимное уважение.

По правде говоря, Альбина Петровна просто не представляла свою Веронику влюбленной без памяти. Мать недоумевала: у дочки вообще ни одно чувство не проявлялось ярко – ни радость, ни ненависть, ни презрение, ни грусть. Отец, в отличие от матери, всегда гордился уравновешенным характером дочери.

– Эта сгоряча ничего не сделает, – говорил Андрей Викторович. – Она вначале разум включает, а только потом чувства.

Вот это Альбину Петровну и удручало. Кто не был близко знаком с Верой и не имел возможности увидеть, как отзывчива, добра и искренна девочка, запросто мог принять её за ледышку. Наверное, это их, родителей, вина. Да что говорить, это её, матери, вина: мало дочери времени уделяла, вечно была занята на работе. Не было между ними ни откровенных «женских» разговоров, ни обсуждения девчачьих проблем. Родителей устраивало, что училась девочка без проблем, учителя её хвалили, и даже поклонника она выбрала по уму: Костя Кирпичов, хоть и не блистал красотой и талантами, но был надежным, честным, работящим пареньком. Их многолетнюю дружбу Изверовы поощряли, особенно Андрей Викторович.

– Красивый муж – чужой муж, – изрекал отец, – а этот за Верочку горой встанет, на руках носить будет, если дело до свадьбы дойдет. А то, что рыжий, не беда. Мужики лысеют рано, – хохотнул он, – потом никто и не вспомнит, какого цвета шевелюра была у Верочкиного ухажера.

…Вероника Изверова с Костей Кирпичовым была знакома со школьных лет. Кажется, в седьмом классе к ним пришел новый ученик с неординарной внешностью: крепкий, коренастый, с хорошо развитой для его возраста мускулатурой, но ловкий и подвижный. Он был бы симпатичным, если бы не огненно-рыжие волосы и сплошь усеянное крупными веснушками лицо, которое в минуты злости или недовольства становилось кирпично-красным. За ним тут же закрепилась кличка «Костя-кирпич».

Но кличка ему досталась не только за цвет волос и лица, но и за привычку сокрушительным ударом конопатого кулака решать споры со сверстниками. Поддразнивать его решались немногие. Девчонки не обращали на него внимания, а он не писал им записочек, не приглашал в кино. Учился Костя средне, школьные мероприятия – вечера, концерты, культпоходы – игнорировал, учителям, правда, неприятностей не доставлял. Друзей не заводил, и дома у него никто из одноклассников не был, свободное время проводил в гараже у отца или гонял на велосипеде. У него же первого появился мопед. А к концу выпускного класса они с отцом из старья собрали мотоцикл, на котором Костя катал малышню на пустыре за ипподромом.

Парень старался со всеми поддерживать одинаково ровные отношения и только одну девочку из класса выделял среди других – Веронику Изверову, Верочку. Верочка была тоненькая, как тростинка, с толстой русой косой ниже пояса. Большие серо-голубые глаза удивленно смотрели на мир, а когда она улыбалась, уголки глаз приподнимались, и она становилась похожей на лисичку.

Верочка была единственной дочерью Альбины Петровны, врача-ветеринара на ипподроме, и Андрея Викторовича, начальника гаража крупного автотранспортного хозяйства. Родители были трудоголиками по натуре, дочери уделяли редкие свободные часы, тем более, что Верочка не вызывала у них беспокойства. Учеба ей давалась легко, хотя она и не стремилась стать круглой отличницей, с пятого класса занималась в драматическом кружке при доме культуры, но почему-то всегда отказывалась читать стихи на школьных вечерах.

Дочь Изверовых в излишней опеке не нуждалась. Могла приготовить нехитрую еду, вроде яичницы с колбасой, гречневую кашу. Без всяких приказов со стороны родителей она выполняла домашнюю работу, бегала за хлебом и молоком, не боялась оставаться вечерами одна. В дни летних каникул любила сидеть с книжкой в маленьком саду за домом, читать о знаменитых людях, путешествиях и животных. Иногда Вера оставляла книжку, ложилась навзничь и сквозь листву яблонь следила за проплывающими облаками, выискивала похожие на человеческие лица или звериные морды. Часто целые картины составлялись на небе. Однажды она увидела облако в виде злого звездочета, от которого в разные стороны убегали зайцы, куропатки, слоники.

Еще она любила мечтать. В мечтах жизнь её была всегда необыкновенной, в ней было «место подвигу», встречам с известными людьми, появлению принца на белом коне, свадьбе при огромном стечении людей, рождению гениальных детей. Её знают все, уважают, любят, родители ею гордятся, а муж обожает.

Уже тогда девочка была уверена: единственный способ, чтобы необыкновенные мечты осуществились, нужно выбрать необыкновенную профессию. Не то, что у её родителей. Вот, например, мама – ветеринар. Сказать неудобно. Всю жизнь возится с лошадьми, от неё и пахнет лошадьми, соломой. Конечно, лошади – животные красивые, благородные, но провести жизнь в конюшне – благодарю покорно!

А папа и вовсе автомеханик. Весь день в гараже, руки по локоть в масле, бензином пропах, хоть и считается начальником. Она однажды была у него на работе: грохот, крики, ругань, машины ревут…Ад кромешный.

Вероника хотела такую профессию, чтобы быть своей среди красиво одетых, культурных людей, ведущих умные разговоры. Вон девчонки из их класса давно решили стать, кто парикмахером, кто учительницей, кто бухгалтером. Часто на переменах или после уроков обсуждали преимущества каждой из профессий. Она о своих планах никому не рассказывала. Во-первых, чтобы не вызвать насмешек, во-вторых, имела убеждение: хочешь, чтобы сбылось, никому не говори заранее. И она молчала и будет молчать до конца. Вот если бы у неё была близкая, задушевная подруга, той бы она сказала. Но близких подруг у Вероники не было. Зато с седьмого класса при ней неотлучно находился Костя Кирпичов, который был и подружкой, и верным рыцарем, но даже он до поры до времени был в неизвестности относительно Верочкиных планов на будущее.

Только Вероника знала, что у Костика не было матери. Он жил с отцом и старшим братом. После уроков, как и Верочка, был предоставлен самому себе, питался оставшейся от ужина картошкой или поглощал бутерброды с колбасой, запивая их лимонадом. Хотя в классе были девочки красивее Верочки, но он потянулся к этой девочке, чем-то неуловимо похожей на его мать с фотографии. На фото мать Кости хотя и была снята еще до болезни, но уже тогда её худоба и покорное выражение лица делали женщину похожей на подростка.

Еще одно привлекало Костика в Верочке: она обладала глубоким сильным голосом, слушать который он мог часами. Он даже записывал на магнитофон брата стихи, которые специально для него читала Верочка. Часто, провожая подругу домой по вечерним улицам, Костя просил её почитать стихи. Верочка тихо, только для него, читала Есенина, Лермонтова, Ахматову. Счастливый Костя шел рядом, и в эти мгновения готов был достать для неё луну. Однажды на уроке литературы её вызвали к доске читать стихотворение Тютчева, и Костя, не совладав с собой, зааплодировал ей, как в театре. После этого случая он постоянно говорил ей том, что из неё получится артистка.

Это еще больше укрепило их дружбу. Кирпичов восхищался не только её голосом, но и легкой, как у балерины, походкой, балдел, когда девочка изредка распускала волосы, и они закрывали её почти до колен.

Так до выпускного вечера они дружили, хотя слышали за спиной смешки в свой адрес. За Верочкой пытались ухаживать и другие парни, но Костя ни на шаг не отходил от своей «артистки», выполнял её поручения, катал на мопеде, потом на мотоцикле, без всякого стеснения бывал у неё дома. Если возникала необходимость починить розетку, утюг или дверной звонок, парень вытаскивал из нагрудного кармана отвертку и принимался за дело. Нареканий на его работу не было.

Альбина Петровна частенько шутила по поводу их дружбы, предрекала, что в случае их брака, дети у них будут конопатыми, с длинными рыжими волосами.

Андрей Викторович относился к Костику дружески, здоровался за руку, как с равным себе, брал на зимнюю рыбалку.

– Хорошая дружба у них, мать, – говорил он жене. – Может, и свадьбой закончится. Нашей Веруне такой деловой малый вполне бы подошел. Не смотри, что рыжий. Мне кажется, они и не ссорятся никогда, а, мать?

Сами же Альбина и Андрей в пору знакомства ссорились по нескольку раз в день. Правда, тут же мирились, загадывали на будущее «давай никогда не ссориться», но ссорились за милую душу. После свадьбы причин для мимолетных ссор стало меньше, может, потому что каждый с головой ушел в свою работу, и времени выдумывать причины для ссор не оставалось.

Часто, глядя на Верочку и Костю, они гадали, что это: альянс бесконфликтных или близких по духу и взглядам людей? Самим же подросткам было трудно поверить, что есть нечто, из-за чего возникнет между ними спор, вспыхнет ссора.

Первая их крупная ссора произошла накануне выпускного вечера. День был жаркий, душный.

– Махнем на пляж! – предложил кто-то из одноклассников, и все его поддержали.

Костя и Вера приехали на пляж на мотоцикле. Большой компанией выпускники расположились под кустами ракиты, быстро разделись и, взявшись за руки, помчались к воде, распугивая своими криками оказавшихся в это время на берегу отдыхающих. Накупавшись до посинения, выбрались из воды и расположились на прогретом песочке.

– Последние денечки догуливаем, – сказал Степка Арепьев. – А потом кто куда: умные в институт, а мы с Мишкой и Сашкой в армию.

– И ты попробуй в институт, – подала голос Лена Маслова, бессменная староста класса. – В наш политех.

– А чё я там не видал? Вот в армии выучусь на водителя, вернусь, пойду на большегруз. Дальнобойщики, знаешь, сколько зарабатывают? А после политеха инженером за копейки вкалывать? Ищите дурака.

– Или рыжего! – захохотал Мишка Сыч. – Кирпич как раз туда собирается!

– Ну и что? – заступилась Вероника. – Не всем же дальнобойщиками быть.

– А ты, Верочка, наверное, вслед за Кирпичом?

Девушка ответила не сразу. Она вначале посмотрела на переливающуюся реку, потом на виднеющиеся трубы цементного завода на противоположном берегу, потом подняла глаза к проплывающим над головой облакам.

– Я в Москву еду, поступать в театральный.

– Хык! – Степка, а вслед за ним и остальные уставились на Верочку. – Ну, ты даешь, Изверова! Вот вам и тихоня! Кирпич, – обратился он к Косте, – а ты в курсе?

Костя во все глаза смотрел на Верочку. Он и помыслить не мог, что у Верочки есть желания, о которых ему не известно. Ни разу за все время она даже не намекнула, что хочет стать артисткой. Не может же она считать, что её участие в драматическом кружке нечто большее, чем просто детское увлечение?

Значит, им придется расстаться на целых пять лет? А он так привык за эти годы, что Верочка рядом с ним, что у них похожие мысли, похожее отношение к жизни. Он давно уже решил, что пойдет в политех, станет инженером автоматизированных систем управления, а Верочке определил поступление в этот же институт, но только на экономический факультет. А что? С профессией экономиста куда хочешь устроишься.

– Вера пошутила, – ответил Костя. – Правда, Верочка?

Вера ничего не ответила. Она поднялась, вытрясла песок из одежды и босоножек и медленно пошла в сторону дороги. Костя тоже схватил одежду, кинулся в кусты, где у него отдыхал мотоцикл, и, натужно сопя, покатил его по глубокому песку. У самой дороги он нагнал Веру.

– Вер, ты куда? Постой, я подвезу тебя, – он хлопнул рукой по черному сиденью мотоцикла. – Ну что ты, не слышишь?

Верочка повернулась.

– Костя, я давно хотела тебе сказать, но боялась, что ты расстроишься, – она подошла к нему близко-близко, заглянула в глаза. – Ты, конечно, хотел, чтобы мы вместе поступали в институт…

– Ну, да! Представляешь, будем вместе учиться, вместе на практику ездить, на картошку…

– Костя! Я хочу стать артисткой, а не экономистом, как ты спланировал. А ты поступай, как задумал, в политех.

– Но я хочу с тобой… – Костя был растерян, убит.

– Тогда поступай со мной в театральный, – улыбнулась она.

Парень и девушка стояли у дороги и не знали, что делать. Оба понимали: сейчас многое решается в их жизни. У Кости сердце сжалось, когда он представил, что его Верочка уедет. Это означало, что они не будут каждый день встречаться, и он не сможет оберегать её, заботиться о ней. Он вспомнил вдруг, что когда-то давно первый сказал ей, что у неё талант, что она может стать артисткой.

– Ты решила в театральный потому что я тогда сказал…

– Глупый, – Верочка провела по рыжему чубу Костика. – Если хочешь знать, я с первого класса мечтала стать артисткой, только никому не говорила об этом. Мама с папой узнали только вчера…

– И что сказали?

– Папа за сердце схватился, – она тяжело вздохнула, – сказал, что у меня таланта только для драматического кружка…

– Ну, вот, а я что говорю!

Верочка вдруг разозлилась. Что они все понимают? Её решение выношенное и окончательное. Девушка вздернула подбородок, перебросила косу на спину и решительно шагнула на дорогу.

– Не тебе и не папе судить об этом. Для меня театр – жизнь! – Она чуть замедлила шаг, но не обернулась, а только крикнула. – А ты катись!

– Тоже мне артистка! – тоже разозлился Костя. Он рывком вытянул мотоцикл из вязкого песка, завел и, окутав Веру едким дымом, оглушив страшным треском, помчался в ту же сторону, куда направилась девушка.

– Вот дурак, – вслед проговорила она, помахав перед собой ладошкой.

На выпускном вечере Верочка перетанцевала со всеми мальчиками из своего и параллельного класса. Только Костя ни разу не пригласил её, а все больше крутился вокруг Сони Голдмайер, которая пришла не в светлом платье, как принято на выпускных, а в темно-малиновом, которое удивительно шло к её кудрявым иссиня-черным волосам. Соня кружилась с Костиком в вальсе, томно улыбалась и победительно глядела на Верочку. Сказать, что Веру это задело, нельзя. Она лишь не могла простить Костику его сомнений в её артистических способностях. Назло ему в середине вечера, когда заиграл рок-н-ролл, она выдала такой танцевальный шедевр с Сашей Козиным, который занимался бальными танцами в том же доме культуры, куда она ходила заниматься в драматический кружок, что все присутствующие в зале: и выпускники, и учителя, и родители – взорвались аплодисментами. Саша галантно проводил её на место, а взрослые еще долго шептались, поглядывая на неё с улыбкой.

Но это была только ссора. В конце лета они снова встретились – первокурсник политеха и первокурсница Щукинского училища. Верочка взахлеб рассказывала о замечательных преподавателях «Щуки», вспоминала забавные моменты с экзаменов.

– Я когда читала басню, у меня коленка вот так затряслась, – Вера снова переживала недавний свой экзамен. – А потом подумала, что передо мной не преподаватели, а наш класс, и нечего бояться, и как начала рассказывать…Если бы Ольга Васильевна только слышала.

Ольга Васильевна была любимая учительница Вероники, которая вела литературу в их классе последние четыре года.

– А я тоже на физике… – начал было Костя, но замолк: Вера была в плену своих воспоминаний, и такой прозаический предмет, как физика, её мало интересовал.

– Я рада за тебя, Костик, – учтиво ответила она. – И еще обещаю пригласить тебя на первый же спектакль, в котором я буду играть. Ты сможешь приехать в Москву?

– Ради тебя, хоть в Крым, хоть в крематорий, – засмеялся Костя.

Словно и не было двух месяцев разлуки, не было того разговора у реки. Костя смирился с тем, что Верочка уедет, но про себя твердо решил, что по окончании учебы он сделает ей предложение. Работать артисткой можно и в их драматическом театре. А о той жизни, что ведут артисты, об их свободных отношениях он не думал, был уверен в своей Верочке, которая перед самым отъездом в Москву сказала ему, что если из неё не выйдет хорошей артистки, она станет хорошей домашней хозяйкой, выйдя за него замуж.

Но это были только слова. Вера была уверенна, что ей предопределен трудный, но яркий путь в большом искусстве. Она видела себя на афишах Малого театра, видела толпы поклонников и внимательные взгляды известных артистов. Она готова была играть «самые большие роли за самую маленькую зарплату», и даже придумала себе сценическое имя – Ника Изверова. Имя Вероника, по её мнению, слишком претенциозное, а Вера – простое. Ника будет в самый раз. Поэтому все студенческие годы она отзывалась исключительно на это имя. И в письмах домой подписывалась: «ваша Ника».

…Вероника Андреевна прошла уже большую часть пути, когда заметила, что совсем стемнело. Прохожих становилось все меньше, фонарей тоже. Она зябко ежилась в своей легкой ветровке, проклиная себя за то, что поддалась злости и отчаянию при виде пары любовников. И как результат – забыла автомобиль у подъезда. Где только была её голова! Иди вот теперь ночью одна и трясись от страха. Может, автобуса подождать? Ага, здрасть! А при себе ни копейки – все в машине осталось: и документы, и сумочка, и ключи. Ну, что ты будешь делать! Из-за какой-то секретарши голову потерять, остаться без колес. Значит, завтра до театра придется добираться на автобусе. Хоть бы с машиной ничего не случилось.

Вероника подняла повыше воротник ветровки, застегнула до конца молнию, засунула руки глубоко в карманы.

Ладно, доберусь пешком. Лишь бы Константин раньше меня не приехал, а то родителей и Юльку напугает. Будут бегать по улицам, искать её.

Садиться в машину частника Вероника не решалась. Много было случаев, когда пассажиров грабили и убивали. У неё, конечно, сейчас взять нечего, так покалечить могут или вовсе…

Стараясь держаться светлых мест, Вероника двинулась дальше на окраину, в район, называемый Еремейкой. До дома оставалось не более часа ходьбы.

Благодаря хорошо развитому чувству самосохранения, Изверова не была ни излишне смелой, ни слишком пугливой. Это чувство не раз выручало её в прошлом, а опыт жизни в Москве научил её нескольким практическим приемам, позволяющим обезопасить себя. Сегодня был как раз тот случай, когда ими следовало воспользоваться. Женщина огляделась – никто из редких прохожих не обращал на неё внимания. Она немного согнулась в пояснице, выставила в сторону выпрямленную в колене ногу и, размахивая одной рукой, пошагала, изображая женщину-инвалидку. Такая походка, однозначно, не привлечет внимания сексуально озабоченных мужчин, да и грабители по своему опыту знают, что с инвалида взять нечего.

Не сказать, что ходьба в таком «изломанном» виде доставляла Веронике удовольствие, зато гарантировала безопасность, давала возможность снова погрузиться в воспоминания.

Легкость, с которой девушка прошла творческий конкурс на экзаменах, обернулась трудностями, с которыми столкнулись преподаватели училища уже на занятиях. Ника их озадачила. С одной стороны, она обладала феноменальной памятью и моментально запоминала огромные куски текстов, причем не только своих, но и однокурсников. Она обладала редким по тембру и глубине голосом, у неё замечательно получались миниатюры, которые без конца разыгрывались на занятиях группы. Но у неё обнаружилась странная несовместимость со сценой. Уже на первом курсе преподаватели пришли к единодушному мнению, что Нике Изверовой прямой путь не на сцену, а, например, на радио.

Девушка сильно переживала, снова и снова репетировала, но результат оставался прежним: где-нибудь в темном закутке коридора она с подружкой разыгрывала сцену, и все получалось замечательно, но стоило ей выйти на сцену – полный крах. Подружки жалели её, советовали не отчаиваться, потому что считали, что со временем странность эта пройдет.

Родителям домой Вероника о своих трудностях не сообщала, да они, в общем-то, больше интересовались, хватает ли ей денег на питание и прочие расходы, чем творческими достижениями.

Однажды Костя встретился с Андреем Петровичем в отделе рыболовных принадлежностей. Разговорились о том, о сем. Зашел разговор, конечно, и о Верочке.

– Зря она в театральный пошла, – напрямик сказал отец Веры. – Есть в ней, конечно, артистизм, но для большой сцены этого мало. Пусть я в искусстве мало что понимаю, но как отец чувствую, что промашка вышла у дочки. Врожденные задатки она приняла за талант, – он помолчал, выбирая блесны, потом завершил. – Может, в училище ей раскроют глаза, да посоветуют уйти, пока не поздно. Как думаешь?

В тайне Костя надеялся, что так и будет. Но уверенность к нему пришла через три года, когда Верочка, как и обещала, пригласила его на спектакль со своим участием. Побывав на курсовом спектакле, он окончательно убедился, что его жениться на Веронике не за горами.

Далекому от искусства Косте Кирпичову хватило полутора часов, чтобы понять: великой артистки из Верочки не получилось и вряд ли что изменится в будущем. Такая естественная, милая, открытая в жизни девушка, на сцене она выглядела заводной куклой. Даже её голос, которым был покорен не только Костя, но и весь их класс, звучал фальшиво. Верочка старательно проговаривала текст, заученно двигалась и жестикулировала. Ей не хватало легкости, непосредственности, живости. В некоторые моменты Костя опускал голову, чтобы не видеть её в очередной сцене.

Но после спектакля он ни одного плохого слова ей не сказал. Напротив, находясь в студенческой компании, от души поддерживал шутки Верочкиных однокурсников, искренне восхищался ребятами, целовал девушкам ручки. Всей гурьбой студенты двинулись в дешевую кафешку, где пили слабое винцо, закусывали бутербродами и несвежими салатами. Там, за столом, а потом в кругу танцующих Верочка была совсем другой. Её порозовевшее от глотка спиртного лицо выражало радость и упоение осуществившейся мечты, глаза, как голубые молнии, разили наповал, и подвыпившие ребята наперебой приглашали её танцевать. На маленьком танцевальном пятачке Вероника двигалась с присущей ей от рождения грацией, была великолепной партнершей что в танго, что в быстрых танцах.

Костя любовался ею и думал, что если бы она была такой на сцене, то ей бы цены не было.

– Хорошо, что ты не такая, – бормотал он под нос, наливая в стакан вина. – И ты это скоро поймешь. Поймешь и выбросишь дурь из головы. И заживем мы с тобой на зависть многим.

Вслух сказать это Верочке он не решился. Когда поздно вечером она провожала Костю на поезд, то так, мимоходом, поинтересовалась, понравилась ли она ему в роли подружки невесты. Говорить правду парень не хотел, врать тоже.

– Я думаю, – сказал он, прямо глядя ей в лицо, – что в роли моей невесты ты будешь просто великолепна. Такой красивой, замечательной невесты еще поискать. Я жду тебя, Верочка.

И в первый раз за все время дружбы её поцеловал. От неожиданности Вера онемела, растерянно смотрела, как быстро Костя шагал к своему вагону, как на ходу оборачивался и махал ей рукой. Он что-то ей кричал, но она не могла расслышать его за гулом вокзала, за говором сотен людей. Она так и не поняла, понравилась ли Косте её игра.

О поцелуе же она помнила долго. Частенько, сидя на занятиях или гуляя в одиночестве по Арбату, она вспоминала поцелуй, но почему-то представляла, что её целует не рыжий Костя, а, например, красивый старшеклассник, который приходил в училище с гитарой и, сидя на подоконнике, пел песни собственного сочинения. В этих песнях мужчина куда-то уходит навек, прощается с любимой и просит её забыть те дни и ночи, что были они вместе.

Еще хорошо бы поцеловаться с тем художником с Арбата, что рисует портреты прохожих за деньги. У него такие выразительные темные глаза, бородка, как у средневекового пирата и такие красные губы, которые он облизывает, когда видит симпатичную девушку. Пару раз и на неё глядел и тоже облизывал губы.

Странно, Вероника была очень симпатичной девушкой, умной, общительной, но семестр проходил за семестром, а у неё не было поклонника. Другие девчата меняли парней каждый месяц, бегали на свидания к двум сразу, а ей не с кем было и в кино сходить. Справедливости ради, следует сказать, что знакомились с ней охотно, осыпали комплиментами, провожали до парадного дома, где она снимала угол. Но после двух-трех встреч исчезали, не объяснившись.

– Ой, Ника, – теребили её однокурсницы, – с кем это вчера тебя видели в Измайлове? Петька сказал, что кадр отпадный. Ну, делись! Как зовут? Где учится? Москвич?

– Эдик, – отвечала Ника и добавляла, – а где учится или работает, я не спросила, а он сам не сказал.

– А о чем вообще говорили? Он к тебе приставал?

– Так, ни о чем.

Хотела добавить: «Не приставал», но промолчала.

Ника действительно не знала, о чем говорить с малознакомым человеком. Ну, не о театре же, не о книгах?

– Он всё о «тачках», «кабаках», «Спартаке» говорил. Скучно.

– Сама ты скучная, – возмущались девчонки. – Со стороны посмотришь – классная девчонка, а приглядишься – замороженная. Раскрепостись, будь проще, и люди к тебе потянутся. И вообще поменяй внешность. Ну, скажи, кто в наше время с таким реликтом ходит, – дергали девчата за косу, которая за годы учебы, казалось, еще длиннее стала. – И купи какую-нибудь блузочку, знаешь, тут декольте, на спине тонкие завязки, и косметикой пользуйся. Косметика из любой страшилы красавицу сделает.

Но девушка понимала, что дело не в одежде, не в косметике. Чего-то недоставало ей самой. Словно она не проснулась, ходит, говорит, ест, учится, но внутри все спит. Недаром в детстве она мечтала о принце, который одним поцелуем оживит её.

Но принц не появлялся, зато часто звонил Костя Кирпичов, а в дни каникул не оставлял её ни на минуту.

…А вот и Еремейка. Со стороны ипподрома донесся запах конского пота и свежего сена. Многоэтажки остались позади, впереди – улицы и переулки, застроенные одноэтажными домами с небольшими клочками земли, которые жители использовали, кто под гараж или мастерскую, кто под огород, кто под сад-палисад. Если идти прямо по дороге и никуда не сворачивать, попадешь к служебному входу ипподрома, свернешь направо – к заброшенному кладбищу. Веронике надо было идти влево, по улице Школьной. Откуда такое название, понятно: там стояла школа, в которой Вероника когда-то училась. За школой улица Героев танкистов, где до сих пор жил отец Константина, Сергей Васильевич Кирпичов. А в самом конце Еремейки находилась улица, заселенная в основном семьями работников ипподрома. Туда и направлялась сейчас Вероника Андреевна.

Их район считался безопасным, поэтому необходимость в «походке инвалида» отпала. От школы Вероника могла пройти, закрыв глаза. Сколько километров они с Костей наматывали, кружа по Еремейке. И никогда им не хотелось пойти прогуляться в центр, на главную площадь, по бульвару, побродить по центральному парку. Разве она могла представить тогда, что Костик предаст её, променяет на это «мясо» – Кобзарь?! Он никогда не заглядывался на других девчонок, это она точно знает. Что же произошло с верным рыцарем, Костей Кирпичовым?

Незаметно проходили месяцы. В институте у Кости проявился талант в учебе, и он, одновременно со своим, закончил экономический факультет, куда в свое время не стала поступать его Верочка. Ему пророчили хорошее будущее, карьерный рост, и уже сейчас на крупном заводе придерживали для него место. Но у Кости были свои планы. Во всяком случае, рабочим конем он не собирался становиться. Он прикидывал, где мог бы работать с наибольшей пользой для себя, но свои мысли таил от всех, даже от отца и старшего брата. Кстати, брат к тому времени занимал должность начальника цеха на заводе стальных конструкций и звал младшего последовать его примеру.

– На завод я всегда успею, – отговаривался Костя. – Вот женюсь, тогда подумаю.

Кирпичов планировал, что они с Верой поженятся сразу по окончании учебы. Но ему пришлось ждать еще лишний год. Ника Изверова пыталась устроиться на работу в какой-нибудь из столичных театров, была готова на любые роли. Но, по-видимому, в театрах было достаточно талантливой молодежи, и даже нестандартная внешность Верочки: коса до пояса, удивленно распахнутые голубые глаза, фигурка-тростинка – не смогла заменить таланта. Однажды на просмотре ей прямо сказали, что надеяться ей не на что.

– Поезжайте в провинцию, там поработайте, приобретите опыт и тогда …

Верочка вернулась домой и сразу попала в объятия Кости Кирпичова. Её давний друг возмужал, рыжие волосы потемнели и приобрели модный каштановый оттенок. Стригся он коротко, предпочитал модные в то время джинсы и свободные свитера. По окончании института он устроился на небольшое предприятие, которое занималось поставками железобетонных изделий на крупнейшие стройки страны. Его двойное образование сослужило ему хорошую службу – за год он из инженеров АСУ прыгнул в главные специалисты предприятия, прилично зарабатывал и надеялся, что в связи с женитьбой, ему дадут квартиру.

Перед октябрьскими праздниками Константин пришел к Изверовым домой с огромным букетом цветов для Альбины Петровны и бутылкой дорогущего коньяка для хозяина дома.

– Костик, дорогой, здорово! – обнял его Андрей Викторович. – Давно у нас не был. А я тут без тебя на рыбалку ходил, ты не поверишь…

– Отец, – Альбина Петровна с удовольствием вдыхала аромат цветов, – может, о рыбалке позже расскажешь? Видишь, Костик по важному делу пришел.

– А что может быть важнее хорошей поклевки? – не унимался заядлый рыбак. – Вам, женщинам этого никогда не понять. Вот погодите, родится у меня внук…

– Ты что такое говоришь? – всплеснула руками жена и чуть не выпустила из рук хрустальную вазу, которую вытащила из серванта для букета. – Еще и слова не было о свадьбе, а ты уже о внуке…

– А чего? Разве Костя не для того пришел, чтобы сделать предложение нашей Веронике? – Он широко улыбнулся. – Я как в окно увидел тебя при параде да с цветами, сразу догадался…

– Здравствуй, Костя, – появилась в гостиной Вероника. Она прислонилась к косяку двери, спрятала за спиной руки.

– Ты чего как неродная стоишь? – Андрей Викторович потащил дочь на середину комнаты. – Вот, значит, Верочка, Костик, то есть я хотел сказать, Константин Петрович Кирпичов просит твоей руки.

Вероника повернулась к гостю.

– А что же он сам молчит?

– Я не молчу.

Жених шагнул в девушке, положил ей руки на плечи.

– Верочка, выходи за меня замуж, – просто сказал он. Потом помолчал, покосился на застывших в ожидании родителей и закончил, – Я тебя люблю, Верочка. С седьмого класса люблю.

– Но я…

– Вот и хорошо! – громко хлопнул в ладоши отец семейства. – Так тому и быть. А мы, – он взял за руку жену, – с Альбиной Петровной не возражаем, напротив, очень рады. – И неожиданно крикнул: – Горько!!!

Предложение было сделано, невеста хоть и не дала вслух согласие, но не стала возражать, когда Костя поцеловал её.

– Андрей Викторович, Альбина Петровна, ты Верочка, – проникновенно начал Костя, – знаете, как я уважаю вашу семью, как отношусь к вам. Верьте моему слову: вы для меня были и останетесь родными людьми, чтобы ни случилось в жизни. И обещаю вам, – он обнял Верочку, – ваша дочь не будет знать трудностей и забот, не станет жалеть, что согласилась выйти за меня замуж. – А потом без всякого перехода, – там, в машине отец сидит и брат с женой. Я позову?

– А как же! – хором ответили Изверовы.

Остаток дня семейство провело на открытой веранде позади дома, наслаждаясь шашлыком и свежеприготовленными салатами. Сергей Васильевич Кирпичов и старший брат Кости Кирилл с женой Люсей, хоть и не были знакомы с родителями Веры раньше, быстро освоились в незнакомой обстановке. Пили «Цинандали» и домашнее вино за здоровье присутствующих и состоявшуюся помолвку.

Через месяц сыграли свадьбу.

Ну, вот и пришла. Кажется все спокойно, значит, родители еще ничего не знают. Кирпичов, видать, не стал на ночь глядя беспокоить родственников. Интересно, где он сейчас: с секретаршей или еще кого-нибудь нашел?

Вероника открыла калитку, прошла по бетонной дорожке к двери дома. Над ступеньками горела лампочка. Женщина совсем уж собралась позвонить, но в последнюю минуту решила еще немного продлить своё одиночество. Попытаться окончательно успокоиться, «привести лицо в порядок», как говорил их режиссер в театре, когда видел озабоченное домашними проблемами лица артистов.

Она опустилась на верхнюю ступеньку, подперла щеку кулаком. Света лампочки хватало на четыре ступени и неширокую полоску дорожки. Остальное скрывалось в ночи. Правда, в гостиной горел свет, отбрасывая оранжевое пятно на кусты под окном. Все было ухожено, прибрано.

Красота и порядок около дома – заслуга Андрея Викторовича. Натрудившись весь день среди металла, стекла и бетона, отец с удовольствием копался в земле, тщательно взращивал редкие виды кустарников и цветов. Еще две-три недели назад глаз радовал ковер цветов на клумбах, но к сентябрю остались лишь астры, георгины, хризантемы. Из года в год Юлька приходила в школу первого сентября только с букетом, составленных под строгим надзором дедушки. Тот считал, что кое-как собранный букет выглядит так же, как небрежно одетый человек, пусть даже одежда у него дорогая.

– В букете должна быть гармония, – поучал Юльку Андрей Викторович. – Недаром, японцы возвели икебану в ранг государственно-важного дела. Если человек не может правильно составить цветочную композицию, сможет ли он грамотно спланировать свою деятельность? А для женщины, – он поднял палец вверх, – это еще важнее, потому что дом, семью можно рассматривать, как сложный букет. А кто главный в семье? – спрашивал он маленькую Юльку.

– Ты, деда?

– Я, конечно, тоже не последнее колесо в колеснице, но дом держится на женщине.

– Какой, деда?

– Как какой, внучка. В каждой семье своя: здесь, – он махнул головой в сторону дома, – бабушка Аля. Дома у вас – мама, а когда ты вырастешь и выйдешь замуж, главной в семье будешь ты. Даже если твой муж будет миллионер…

– А кто это миллионер? – перебила Юлька.

– Это значит, у него куры денег не клюют. Так вот, – продолжал дед, – семья на женщине держится, на её мудрости и душевной гармонии. Понятно?

– Ага.

Неизвестно, все ли Юлька поняла из слов деда, но результат был самым неожиданным: однажды её застали около птичьего сарая. Девочка уговаривала несушек и нарядного петуха по кличке Феликс «поклевать денежки». На вопрос, что она делает, Юлька ответила:

– Хочу знать, мы миллионеры или нет.

– Ну, и как? – спросила бабушка Аля.

– Мы миллионеры, потому что у нас курочки деньги не клюют.

Семейство захохотало.

Давно у Юльки не возникает желания проверить, миллионеры ли её дедушка или папа, но каждый год учителя обращают внимание на тщательно продуманный букет Юли Кирпичовой.

Вероника горько усмехнулась.

Когда она выходила за Костю замуж фамилию оставила свою, Изверова. Её не оставляла мечта увидеть афишу со своим именем, написанным крупным шрифтом: Ника Изверова, но никак не Вероника Кирпичова. Костя отнесся к желанию невесты с пониманием, не устроил скандала, но твердо сказал, что дети их будут Кирпичовы.

Чтобы как можно скорее увидеть свою фамилию на афишах, сразу же после медового месяца Вероника устроилась в местный театр. Её приняли радостно, тем более, что главный режиссер много лет был знаком с семейством Изверовых. Одновременно с ней в театре появилась еще Ксения Павловская, закончившая театральный институт где-то в Сибири и переехавшая к ним по семейным обстоятельствам. На двух молодых артисток возлагались большие надежды.

Репетировать с Верой было одно удовольствие: она с легкостью запоминала свои тексты, тексты коллег, при случае могла заменить на репетиции любого. Ксения ничем особым не выделялась. Новых спектаклей пока не ставилось, и девушки могли рассчитывать только на роли внезапно захворавших артистов, да на маленькие, незаметные рольки молоденьких служанок, безмолвных свидетелей или девочек на побегушках.

Несмотря на то, что Верочка вела себя достаточно благоразумно, мужчины помоложе пытались ухаживать за нею, но ничего серьезного или оскорбительно не предлагали. Они были наслышаны о муже молодой артистки, которого давно уже не за внешность звали Костя-кирпич. Начавшаяся перестройка выявила у него жесткий характер, умение добиваться своего во что бы то ни стало, давить всех, вставших на его пути.

Организовав свое собственное дело, Кирпичов был умен, изворотлив, но не гнушался применять в делах приемы, свойственные простому кирпичу, летящего с высоты пятиэтажного дома. Партнеры его уважали, враги побаивались. И только Верочка, его жена, не замечала перемен в своем Костике. Он был с ней предупредителен, нежен и ласков, одевал её во все фирменное, не ограничивал в средствах. После того, как она родила ему дочку, подарил машину «Жигули». Не успевала Вера о чем-то подумать, как Костя исполнял её желание. Как само собой разумеющееся молодая женщина принимала заботу мужа, дорогие подарки в праздники и просто так. Он выбирал для неё одежду и обувь, и цена никогда не играла для него роли. Вера счастливо улыбалась, благодарила поцелуем и верила в свое, как она считала, заслуженное счастье.

Три года, что Вера сидела в декретном отпуске, были, пожалуй, самыми счастливыми в их жизни. Это были медовые годы. Верочка успевала не только ухаживать за ребенком, но и готовить любимые блюда Костика, печь торты, стряпать пироги, украшать их квартиру. Её проснувшаяся сексуальность нашла горячий отклик у мужа, который упивался близостью со своей красавицей женой, которая и после родов сохранила удивительно стройную фигурку. Одеваясь на деньги мужа с большим вкусом, она строго следила, чтобы и Костя выглядел презентабельно, дипломатично предотвращала его попытки слиться внешним видом и манерами с массой «братков».

После декрета Верочка вновь вернулась в театр. С удивлением узнала, что Ксения Павловская добилась успеха, есть у неё и главные роли. Конечно, и Веронике представилась возможность в новом сезоне сыграть несколько небольших, но значимых ролей. Она с жаром начала репетировать, но первая же репетиция на большой сцене…

Вся труппа испытала шок. Стоило милой Верочке ступить в освещенный круг, как исчезла её живость, искренность, непосредственность. Она сделалась холодно закованной, сухо цедила текст и двигалась по сцене с грацией робота второго поколения.

Это была катастрофа. Кто-то хихикал, кто-то жалел Верочку, а заслуженный режиссер вынужден был забрать у неё роль, а потом продолжал менять ей роли с маленьких на еще меньшие, незначительные. Конечно, её такое отношение обижало.

– Мне не дают работать, – плакалась она в плечо Альбины Петровны. – Этой мымре Павловской опять роль дали, а мне три слова в конце второго акта: «Кажется, в ночь пойдет дождь». Что за несправедливость!

Альбина Петровна обняла дочь, погладила, как маленькую, по голове. У неё сжималось сердце, когда она видела Веронику в таком состоянии. Бедная девочка!

Вероника не подозревала, что Альбина Петровна уже разговаривала с режиссером театра, с которым была знакома с давних лет. При всем уважении к Альбине Петровне Борис Львович был категоричен: таланта у Вероники нет.

– Дорогая Альбина Петровна, поверье, если бы хоть искра тлела в Веронике, я бы сумел разжечь из неё пламя. Увы! Сам поражен до глубины души: вне сцены Вероника – само обаяние. Жесты, мимика, голос – лучше и не надо! Но видели бы вы её на сцене, – режиссер удрученно покачал головой. – Приходите на репетицию, сами увидите.

В ближайший свой свободный день Альбина Петровна, никем не замеченная, пробралась в репетиционный зал, выбрала самое затененное место в последних рядах партера.

Репетировали небольшую сцену, где Веронике по роли нужно пройти к столу, взять нужную бумагу, быстро прочесть её и бегом вернуться к двери, где её встречает хозяин дома, который крайне удивлен, застав свою племянницу в кабинете. Звучит несколько фраз, и девушка, вырываясь из рук дядюшки, убегает. Всё.

Но как это было сыграно! Альбина Петровна глазам своим не верила. Неужели это её Верочка?! Эта мумия с вытаращенными или наоборот невпопад прищуренными глазами, с раскачивающейся походкой мамы-утки и замогильным голосом?! Хорошо, что Вероника не видит себя со стороны, иначе она бы сгорела со стыда.

Мать сидела в темноте зала, схватив себя за пылающие щеки. Прекратить, нужно немедленно прекратить это! Сцена не для неё! Пусть потрачены шесть лет, это не страшно. Страшно будет, когда состоится премьера спектакля, и все увидят бедную Верочку на сцене.

Альбина Петровна не помнила, как выбралась из зала, как добралась до дома. Она с нетерпением ждала мужа, чтобы рассказать ему о страшной ошибке Вероники, выбравшей профессию артистки. А ведь муж предупреждал! Почему же она не прислушалась к его доводам? Она, мать, тоже виновата в том, что случилось. Это слепая материнская любовь сыграла с ней такую жестокую шутку.

Пока готовился ужин, Альбина Петровна вспоминала, как в течение выпускного года она, посвященная дочерью в планы поступать в театральный институт, тайком от Андрея Викторовича репетировала с Вероникой. Они разыгрывали целые куски из Грибоедова, Островского, Арбузова. Верочка была великолепна! Руку на отсечение! Что же произошло? Если бы сегодня в театре дочь сыграла так же, как тогда, в школьные годы, она бы первая зааплодировала ей. Верочка, её живая, как мотылек, доченька на сцене выглядела перемороженной говядиной.

Сокрушенная неудачей дочери, Альбина Петровна недожарила котлеты, пересолила салат. В чашку Андрея Викторовича бухнула столько сахара, что тот и глотка не смог сделать.

– Что с тобой сегодня, Аля? – наконец заметил её состояние муж. – Что-то произошло? Молодые поссорились, или у тебя кобылы перестали жеребиться?

– Тьфу, тьфу, – повернула голову налево Альбина Петровна. – Слава Богу, Веронике муж хороший, заботливый достался, хоть и не красавец, конечно.

– Да уж, конечно, – усмехнулся Андрей Викторович, разворачивая газету. – Им вечером и свет включать не надо – от Костиной шевелюры светло. Ха-ха!

– Не вижу ничего смешного, – обиделась за зятя женщина. – А вечерами, между прочим, он с Вероникой гулять ходит, интересуется её делами, а не прячется за газетой. Дома у них только и слышно: «Верочка, Веруня, красавица моя, хорошая моя…»

– Ну-у-у, опять.

Андрей Викторович очень уставал на работе, общаясь с широким кругом людей, поэтому дома искал тишины и покоя. Жена его, ветеринарный врач, тоже приходила домой чуть живая и обычно не настаивала на разговорах, не мешала дремать на диване, болеть за «Спартак» или возиться в саду за домом. Если у неё и случались приступы общительности, как сегодня, то он обычно настраивался перетерпеть час-полтора, выслушать жену и постараться угадать, что она хочет услышать от него, чтобы ответить впопад.

Вот и сейчас, он отложил газету, снял очки и, сложив руки перед грудью, сделал «внимательное» лицо.

– Аля, успокойся и расскажи, что случилось.

Альбина Петровна честно рассказала о своем визите в театр и своем впечатлении от игры Вероники. Муж молчал, но по появившейся между бровями складочке, Альбина Петровна поняла, что он расстроен не меньше её.

– Ты, наверное, ругаешь сейчас меня, – проговорила она, – но я не кривила душой, когда поддержала Веронику, решившую поступать в театральный. Она действительно замечательно играла. А потом, вспомни: она сдавала экзамены, и у комиссии не возникло сомнений в её одаренности. Иначе её бы и не приняли. Сколько человек после творческого конкурса забрали документы, а Вероника прошла его с легкостью. Что случилось Андрюша? – глаза жены вновь наполнились слезами.

– А я-то думал, что у девочки все хорошо, – Андрей Викторович усадил жену рядом, обнял за плечи.

Случилось то, чего он боялся все эти годы. Несмотря на годы учебы в известном театральном вузе, неординарную внешность, Веронике вход на сцену запрещен. А он мог бы привести множество примеров, когда невзрачный на вид человек на сцене преображался, гляделся гигантом, величайшим гением эпохи, хотя по жизни он самое что ни на есть тьфу! Взять того же Тимофея Кемерина: болван болваном, в жизни трех слов связать не может, производит самое жалкое впечатление. А как играл, пока на пенсию не ушел? Будто и ростом выше становился, и говорил как Цицерон, глаза молнии метали. Женщины после спектаклей цветами забрасывали, записочки слали. Что и говорить…

– Помнишь Кемерина? – вслух произнес Андрей Викторович. – Не смотри, что в жизни мозгляк, а как гремел! Одно время в Москву хотели забрать, да не дождались, когда просохнет от вина.

Жена согласно качала головой. Она тоже могла бы рассказать мужу о Павловской, которая сегодня тоже присутствовала на репетиции. Боже мой! Невзрачный воробышек, кикимора востроносая, прости Господи, а как играла?! Борис только что не подпрыгивал на месте от удовольствия, все нахваливал: «Молодец, девочка! Замечательно, девочка!». Что и говорить, если бы не Вероника, она, Альбина Петровна, тоже в восторге хлопала бы в ладоши.

Какая обида!

Изверовы сидели на просторной кухне, упрекая в душе самих себя, что не смогли предостеречь единственную дочь от неверного выбора.

– Ладно, мать, не переживай. Может, сама Вероника поймет, что не на своем месте. Не глупая она у нас. А если и поплачет, то не страшно – слезы душу очищают, – он похлопал жену по плечу. – А я, поговорю с Борисом. Может, у них там найдется должность при театре, кроме артистки. Все-таки у девочки высшее театральное образование…Как считаешь?

– Смотри сам, Андрюша, – ответила жена. – Но чтобы Вероника не узнала, что мы вмешиваемся.

На том разговор закончился. Но поговорить с режиссером Андрей Викторович так и не сумел. А вскоре ситуация разрешилась сама по себе.

…Вероника Андреевна зябко повела плечами. Надо идти домой, пока не подхватила простуду. Сколько можно прятаться? Все равно и родители, и Юлька узнают правду, не сегодня, так завтра. Вот только рассказывать им все, как происходило там, в квартире, она не будет. Надо все-таки пощадить их целомудрие.

Похлопав себя по озябшему телу, женщина решительно шагнула к двери. Чего себя обманывать? Она ждала, что Костя рванет за ней, объяснится, не заставит её брать на себя трудную миссию рассказать близким о том, что случилось. Она привыкла, что муж всегда брал на себя улаживание проблем, неприятные разговоры с кем бы то ни было. Он решал за себя, за неё, за всю семью. А теперь она должна что-то решать.

А что решать? Остаться без мужа в тридцать восемь лет? Пойти на раздел имущества, квартиры, а потом взять на себя все хозяйственные и бытовые заботы? Или вернуться к родителям, спрятаться под их надежное крыло и оставаться любимым чадом до седых волос?

Вероника снова отошла от двери, снова села на ступеньку, схватила себя за виски. Си-ту-а-ци-я!

Ночь вступала в свои права. Звезды безучастно смотрели на землю, красовались друг перед другом. В стороне кладбища пропел петух, за ним второй, потом уже нельзя было различить, сколько певцов вступило в соревнование, кто громче и продолжительнее прокукарекает. Почти в каждом дворе на Еремейке были куры. Некоторые держали кабанчиков, другие коз. Это был отголосок той жизни, когда еще существовала деревня Еремеевка, на месте которой строились кирпичные дома для работников ипподрома и принадлежащего ему совхоза. Сейчас о деревне напоминает лишь старое кладбище, да название их района.

У неё же за то время, как она отсюда уехала, многое в жизни изменилось.

Кого теперь винить в том, что произошло в их с Костей жизни? Себя, мужа? Ремонт?

Не будь этого треклятого ремонта, не было бы сегодняшней сцены на продавленном диване. Вот из-за такой ерунды и распадаются семьи. А может, она себя обманывает? Не сейчас, во время ремонта, так через месяц по его окончании Вероника могла застать своего мужа в объятиях секретарши. Допустим, не в квартире, а у него в офисе, куда она частенько заходила по надобности. Так что же во всем винить ремонт?

А ведь двенадцать лет назад они пережили первый свой совместный ремонт квартиры. Двухкомнатная небольшая квартирка на втором этаже кирпичного пятиэтажного дома после прежних жильцов требовала основательной реконструкции. Трудно было найти в ней хоть метр площади, не изуродованной взрослыми и порастающим поколением многодетной семьи: косяки дверей – в щепы, сантехник – в осколки, полы – в пробоины, обои на стенах – в лоскуты. Молодожены тогда потратили неделю только на то, чтобы очистить квартиру от следов варварского отношения к жилью. Чтобы не забивать единственный контейнер у дома, Константин пригнал трактор с тележкой, которую они и засыпали доверху остатками штукатурки, керамической плитки, линолеума, обоев, деревянных частей. Квартира напоминала место побоища, опорный пункт последнего защитника, который без боя не уступит и пяди земли. Закончив, наконец, с выносом мусора, Изверовы приступили собственно к ремонту.

Первый ремонт Изверовых стал для них вторым медовым месяцем. У них не было достаточно денег, чтобы нанять рабочих, зато была возможность взять одновременно отпуск и приступить к обустраиванию семейного гнезда. Выяснилось, что Костя вполне справляется со штукатурно-малярными работами, а Вероника удивительно аккуратно подгоняет обои и выкладывает рисунок из плитки. На кухне появилось красочное керамическое панно с яркохвостым петухом, хохломской посудой и деревенским набором овощей. Ванная встречала всяк входящего летящим на всех парусах кораблем, сопровождаемым игривыми дельфинами и белоснежными облаками.

Они просыпались рано утром, наскоро перекусывали бутербродами и чаем, обсуждали планы на предстоящий день. Их рабочий день длился до вечера с краткими перерывами. Закончив намеченное, они наскоро споласкивались под душем и при свете голой лампочки неторопливо ужинали отварными сардельками, рыбными консервами, холодным кефиром, принесенными Альбиной Петровной пирожками. За ужином они не уставали хвалить друг друга, восхищаться умением «делать красоту», находить выход в тупиковой ситуации. Они ели и целовались, целовались и кормили друг друга из рук кусочками хлеба, ломтиками огурца. А потом стелили на чистый пол матрас, кидали подушки и валились замертво, обхватив друг друга руками, переплетясь ногами. Намаявшись за день, им было не до любовных игр, но то чувство, что они испытывали тогда на полу, было сродни тому, что они испытали в период медового месяца. Засыпая в объятиях друг друга, они шептали: «Я люблю тебя», и этого было достаточно, чтобы по телу разлилась блаженная истома, а душа взлетела к небесам.

И вот через полтора десятка лет уже в новой квартире они затеяли ремонт, но пригласили бригаду отделочников из известной строительной фирмы. О том, чтобы делать ремонт своими силами, не было и речи: оба были заняты на работе, да и современные дизайнерские требования к жилью изменились кардинально. Теперь их бы самих не устроило то качество, которое они могли бы выдать. Петухи и парусники ушли в прошлое, изменилась технология наклеивания обоев, настил полового покрытия требовала специальных приспособлений.

Константин оставался в квартире, чтобы контролировать ситуацию с отделкой квартиры, Вероника с дочкой перебралась к родителям. В фирме пообещали ремонт закончить за месяц, и они вполне могли захватить бархатный сезон на море.

А что получилось?

Вероника вспомнила: когда они в тот, первый ремонт, начали сдирать старые обои со стен, то обнаружили под ними плохо заштукатуренные ямки, трещины, целые разломы. Пока Костя не затер стены раствором, они являли жуткую поверхность, истерзанную временем, поплывшим фундаментом и острыми предметами. Обнажилась изнанка другой, невидимой глазу жизни.

Как это похоже на сегодняшнюю ситуацию, пришло ей в голову. Ремонт обнажил тайную сторону их жизни. И её составляют не только трещины и царапины измены мужа, но и изломы скрываемых от Кости желаний и устремлений самой Вероники.

За несколько часов после сцены в квартире с участием мужа и его секретарши, Вера яснее ясного поняла, что прожила она свои тридцать с лишним лет, словно во сне. Ведь бывают же реалистические сны, когда даже запахи чувствуешь, и чувства настоящие испытываешь, и действуешь осознанно. Она могла припомнить несколько случаев, когда сама не могла точно сказать, это происходило с ней в действительности, или ей это приснилось. А бывало, что вначале она что-то видит во сне, а через какое-то время это же происходит наяву. Она вроде бы жила, двигалась, разговаривала, вроде бы любила, уважала и ненавидела, но все это как-то плоско что ли. Действительно, как во сне.

Может, в этом причина сегодняшнего? Возможно, она начала просыпаться и вдруг увидела то, чего раньше не замечала? Или судьбой так сложилось, что начавшийся процесс просыпания начал обнажать реальную картину её жизни и спровоцировал сегодняшнее происшествие?

Но когда она начала просыпаться? Не сегодня же?

– Верочка! – открылась дверь за спиной Вероник Андреевны. – А я не сплю, жду тебя. Начала беспокоиться. Дай, думаю, выйду к воротам, – Альбина Петровна в халате и накинутом на плече стареньком пальто осторожно притворила за собой дверь, присела рядом с дочерью.

Было достаточно темно, и Вероника не боялась, что мать заметит её заплаканное лицо. Так хотелось оттянуть момент объяснения.

– Вот решила посидеть немного, – голос Вероники был глухой, сырой от слез.

Альбина Петровна это заметила сразу.

– Вставай-ка, – потянула она дочь. – Пойдем в дом. Гляди, совсем околела. Разве можно в сентябре на крыльце сидеть, не одевшись. Вставай, вставай. Вот увидишь, – мать заметила, что дочь с трудом расправила затекшие ноги, – обязательно простуду подхватишь.

Они двинулись к двери. Переступив порог, Вероника постаралась встать так, чтобы лицо её было в тени, но Альбина Петровна решительно развернула её к себе лицом.

– Та-а-а-ак, – протянула она. – Раздевайся и быстро в ванную, тебе надо согреться.

– А-а-а-апчхи! – Вместо ответа Вероника оглушительно чихнула и испуганно прикрыла рот ладонью.

– Не волнуйся, спят, – успокоила её мать. – Отец наработался в саду, а Юлька сегодня полдня на ипподроме конюшню чистила. Умаялась, бедная. Давай, давай.

Она подталкивала дочь в спину, пока та не скрылась за дверью ванной.

– Халат и полотенце я тебе сейчас нагрею. А ты посиди подольше и соли добавь в воду.

Измученная усталостью и переживаниями, Вероника только головой качнула в знак того, что слышит. Оставшись одна, женщина тяжело опустилась на край ванны, повернула до упора кран горячей воды. Помещение быстро наполнялось белым паром, зеркало запотело, и теперь Вероника не видела своего распухшего от слез носа, заплывших глаз, обиженно скривившихся губ. Она разделась, добавила в воду холодной воды, насыпала горсть обыкновенной поваренной соли и погрузилась в прозрачную воду до самого подбородка.

Вероника обожала сидеть в ванной, любила всевозможные ароматические добавка и шампуни, но сегодня ничего этого ей не требовалось. Просто согреться, и чтобы ослабла пружина, закрученная внутри. Где-то под ложечкой возникло жжение и волной боли разошлось по телу. Голову стянуло обручем, а скулы натянулись так, словно она целый день, как канадский хоккеист жевала огромную порцию жевательной резинки. Пытаясь избавиться от мучительной головной боли, Вероника ушла с головой под воду, чувствуя, как намокают волосы, как маленькие шустрые ручейки пробиваются меж плотных прядей нераспущенных волос. Через минуту она вынырнула, нащупала заколки, вытащила и бросила на кафельный пол. Мотнув головой, она выпустила на свободу длинные волосы, которые тут же закрыли её до пояса.

– На-ка, возьми.

В ванную зашла Альбина Петровна. Повесила на крюк в стене длинный махровый халат, рядом полотенце и протянула дочери наполовину наполненный стакан.

– Выпей, это не валерианка, – сказала она, заметив, как скривилась дочь. – Водка.

Вероника удивленно задрала брови.

– С ума сошла! Да я такую порцию не осилю.

– А ты не за раз.

Вероника хмыкнула, но поднесла стакан к лицу.

– Фу-у-у, ну и запах.

– Зато проверенное средство: и болезнь предупредит, и стресс снимет.

– Думаешь?

– Точно знаю, – ответила Альбина Петровна и уселась на низенькую скамеечку рядом с ванной.

Она смотрела, как нерешительно дочь пробует водку на вкус.

– Не пробуй, а глотни, – инструктировала она Веронику. – Ну, вот другое дело.

Вероника отпила половину того, что принесла ей мать. Неприятным жгучим комом водка вначале постояла в горле, потом медленно поползла по пищеводу, пока не взорвалась огненным шагом в желудке.

– Зажгло.

– Это потому что на голодный желудок. Подожди, – Альбина Петровна поднялась, – я тебе сейчас закусить принесу.

Пока мать ходила на кухню, Вероника, чтобы не растягивать процесс избавления от стресса, решительно махнула в рот остаток водки. Вкус хоть и оставался неприятным, но жжения уже не было. В голове слегка зашумело, в висках застучали молоточки.

– Держи.

Вероника открыла глаза и увидела перед собой тарелку с кружками соленого огурца, ломтик хлеба и квадратик ветчины.

– Сама, – велела она матери.

Альбина Петровна соорудила бутерброд и протянула Вероники. Ты вытащила руку из воды, стряхнула капли и взяла закуску. То ли она действительно проголодалась, то ли водка подействовала, но бутерброд показался ей очень вкусным. Она даже замычала от удовольствия.

– А я что говорила? – похвасталась Альбина Петровна. – Жуй, не торопись. Мало будет, еще принесу.

Пока дочь наслаждалась нехитрой закуской, мать взяла с полочки флакон с шампунем и как в детстве начала намыливать длинные волосы Верочки. Вера наслаждалась ласковыми прикосновениями рук матери, чувствовала себя маленькой и беззащитной. Не заметила, как потекли слезы, потом начала всхлипывать все громче и громче, а под конец и вовсе разрыдалась. Мать не говорила ни слова, лишь плотнее затворила дверь ванной. Она тщательно сполоснула длинные пряди, отжала и закрутила на темечке тяжелым узлом.

– Ну, вот и все.

Она вытерла руки, снова опустилась на скамеечку. Другая бы на её месте начала успокаивать плачущую дочь, выспрашивать, что случилось. Но Альбина Петровна знала, что в таких случаях человеку надо дать время выплакаться и успокоиться. Рыдания Вероники стали чуть тише, потом и вовсе стихли. Через несколько минут она вышла из ванны, закутала волосы в полотенце, надела халат и, поддерживаемая безмолвной Альбиной Петровной, побрела на кухню.

На плите во всю пыхтел и подкидывал крышку голубой чайник, на столе стояла початая бутылка водки.

– Еще налить? – спросила Альбина Петровна. Вероника отказалась. – Тогда чаю с малиной, – не то спросила, не то посоветовала мать.

Она налила большую чашку чаю, придвинула ближе вазочку с малиновым вареньем.

– Пей и согреешься. Я с тобой посижу, а потом спать пойдем, хорошо?

Вероника вздохнула и протянула ладони к чашке. Чашка обжигала, но женщина не отнимала ладоней. Небольшая боль трезвила, прочищала затуманенные алкоголем мозги.

– Спасибо, мамочка. Что бы я без тебя делала.

Альбина Петровна не ответила. Нельзя было не заметить, что Вероника сегодня другая, не такая, как всегда. И дело вовсе не в заплаканном лице или дрожащих пальцах. Нет. Что-то новое появилось в ней, словно четче прорисовались черты лица, взгляд стал острее и приобрел новое выражение. Вот и губы по-другому… Альбина Петровна с удивлением обнаружила, что Вероника стала похожа на Юльку. А раньше такого не было – Юлька вся в отца.

Отпив несколько глоточков чаю, Вероника, наконец, посмотрела на мать.

– Я сегодня на квартире была. Там Кос…он с секретаршей был, – сказала и покраснела, как будто это её застали на месте преступления. – Я убежала. Да он и не остановил.

Мать молчала. Она напряженно вслушивалась в голос дочери, обнаруживая и в нем нечто новое. Вероника сидела сейчас перед ней мокрая, несчастная, обиженная, но…живая! Близкая, родная! А сколько бессонных ночей провела Альбина Петровна, когда думала о дочери: с детства в ней была какая-то отчужденность, отстраненность, словно девочка находилась за стеклом. Могла говорить, общаться с людьми, участвовать в их делах, но находилась в оболочке из прозрачного стекла. Иногда родителям проходило в голову, что Вероника как принцесса из сказки живет в зачарованном царстве и ждет поцелуя принца, чтобы ожить.

Когда появился Костик Кирпичов, Альбина Петровна решила, что принц появился, но ошибка вышла. Даже после свадьбы, после рождения дочери, после стольких лет семейной жизни Вероника оставалась зачарованной принцессой.

И вот сегодня вдруг стекло исчезло, разбившись о самую банальную жизненную ситуацию. Подумаешь, муж-бизнесмен кувыркается в постели с секретаршей. Для того и существует когорта секретарш, чтобы ублажать начальников в рабочее, а иногда и в нерабочее время.

Другая бы мать на месте Альбины Петровны стала переживать и проклинать вероломного зятя, сочувствовать горю дочери и строить планы мщения. Ничего подобного! Женщина протянула руку к бутылке, плеснула себе немного в чайную чашку и залпом выпила.

Вероника онемела. Мать никогда не употребляла ничего крепче домашней настойки, а тут водка!

– Мам, ты чего? Да не расстраивайся!

– Хо! – выдохнула Альбина Петровна и поглядела на дочь. – Было бы из-за чего расстраиваться! «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло»… – вдруг во весь голос пропела Альбина Петровна.

– Это что такое? – в дверях нарисовался Андрей Викторович в полосатых до колен трусах и белой майке. – По какому случаю гуляем?

Отец отодвинул стул, тяжело опустился рядом с женой, строго глянул на бутылку.

– Адрюш, выпей с нами, – Альбина Петровна, не вставая с места, дотянулась до посудной горки и поставила на стол еще одну чайную чашку. – Наливай! – скомандовала она.

Андрей Викторович без слов разлил по глотку в чашки, плеснул в чай дочери.

– Кто-нибудь мне скажет, по какому случаю веселье?

– Вероника застала Костика с секретаршей.

– И это повод напиться?

– Не будь занудой, Андрюш! За тебя, Вероника! – Альбина Петровна первая выпила.

Избегая взгляда отца, выпила водочный чай Вероника. Андрей Викторович последовал примеру женщин.

– Ну?

– Что «ну»? Не видишь, девочка переживает?!

– Не вижу.

Отец внимательно поглядел на Веронику. Когда женщина сходит с ума от ревности или переживает измену мужа, то зрелище не для слабонервных. Он видел таких: глаза бешенные, лицо перекошенное, искры так и летят. Находиться рядом с такой опасно не только для мужа-изменщика, но и для всех остальных.

Но Вероника производила совсем другое впечатление. Ну, что лицо заплаканное, дело понятное: женщин хлебом не корми, дай поплакать. А вот глаза не несчастные, и в целом дочь не производит впечатления оскорбленной в лучших чувствах женщины. Андрей Викторович сказал бы, что дочь не столько обижена случившимся, сколько…Озабочена? Удивлена? Зла? Она словно в переходном состоянии, как будто начала обижаться, но на полпути раздумала и прониклась другим чувством. Каким?

– Дочка, – нерешительно начал Андрей Петрович, – ты сегодня какая-то другая…Я и слов не найду.

Вероника подняла глаза на отца. Мужчина замер.

Он и не знал, что у него такая красивая дочь, пришло ему в голову. Нет, конечно, видел, какими богатыми волосами наградила её природа, какие выразительные у неё глаза, какая милая улыбка. Фигура, манеры, походка – ничто не вызывало нареканий. Но все это им воспринималось в отдельности, и только сейчас, в эту минуту, отдельные части сложились, и он увидел целиком свою дочь. Не эталон красоты, нет. Но как хороша, как мила!

А еще взгляд! Раньше просто глядела на тебя, а сейчас будто в душу проникает. Чудеса, да и только.

Андрей Викторович взял бутылку, вновь налил всем по глотку.

– Хочешь, я ему морду набью?

– Папка, ты с ума сошел! – невольно улыбнулась Вероника. – На старости лет кулаками махать.

– Какой я тебе старый? – свел кустистые брови отец. – Да я, если хочешь знать…

– Отец, – вступилась Альбина Петровна, – кулаками любить, уважать не заставишь. Да и вмешиваться нам…

– Мама, папа, подождите, – Вероника взяла родителей за руки. – То, что произошло там, в квартире…конечно, неприятно, мерзко даже. Но я чувствую… мне кажется, что я чувствую…Это не ревность, не женская обида…Я не могу вам объяснить.

Вероника встала, прошла по кухне, потом снова села.

– Вначале, как я увидела их там, опешила. В первую минуту подумала, что не Костя там, а другой мужчина, строитель, например. Когда убедилась, что он, Костя, забавляется с секретаршей, то захотела выругаться. Как на базаре. И чтобы все слышали. И чтобы все увидели его в таком виде…Но вы подумайте, мама, папа, если бы я его любила, разве мне захотелось бы его выставить в таком свете? Я, когда по улицам бежала, плакала не от обиды. Я плакала, потеряв то, чего я не имела. Вы не понимаете меня, – Вероника уронила голову на скрещенные руки. – Я и сама себя не очень еще понимаю. Только чувствую, что сегодня случилось то, что должно было случиться давно. А может, и случалось, да я не видела, жила как во сне. Столько лет спала.

Альбина Петровна прижала кулак ко рту. Дочь заговорила теми же словами, что и она недавно. Спала, сон, проснулась. Как странно.

– Сколько себя помню, – все говорила Вероника, – я мечтала, жила мечтой и все время торопила время, чтобы мечта быстрее исполнилась. Когда мне было семь, я мечтала о том, какой я буду в девять лет. Спросите меня, а помню ли я, что было за два года? Нет. В четырнадцать я мечтала, что в семнадцать лет поступлю в театральный институт, а что происходило в мои пятнадцать-шестнадцать лет, не помню. И так было всегда. Большая часть моей жизни прошла в ожидании. Я не жила, а ждала. Наконец, совсем недавно со мной произошло такое… – Вероника повернула голову к отцу, – налей мне глоток.

Андрей Викторович без слов исполнил просьбу. Впервые в жизни он слышал, чтобы Вероника так долго говорила. Обычное их общение составляли редкие фразы вроде: «Как дела?», «Когда придете в гости?», «Передавай привет Косте». Бывало, конечно, что Вероника рассказывала случаи из своей жизни, делилась радостью или советовалась по жизненным вопросам. Но чтобы раскрыть душу перед отцом или матерью? Такого не было.

Тем временем дочь выпила водку, помотала головой от отвращения.

– Недавно мне показалось…нет, я просто уверена, что я нашла себя, что моя жизнь начала приобретать смысл. Ведь раньше я жила, как растение, росла, цвела в положенное время, скрещивалась по закону природы, произвела на свет потомство…Боже, что я несу! Но это дела не меняет.

Она снова походила по кухне, попила воды, села.

– Я думала, что об этом первым узнает Костя, а вышло, что вы, родители.

– Верочка, не тяни, что случилось? – не на шутку забеспокоилась Альбина Петровна, в первую очередь подумав, а не завелась ли какая-нибудь страшная болезнь у дочери. Сейчас совсем молодые уходят из жизни от рака…

– Тебя, мамочка, здоровье волнует, я знаю. Не беспокойся и с этой стороны неприятностей не жди. Все началось несколько лет назад. Уже после того, как я окончательно поняла, что актриса из меня никогда не получится. И не потому, что таланта у меня нет, а в силу странной фобии, страха сцены. Вы помните, обстоятельства сложились так, что я из актрис в помощники режиссера угодила? Помните?

Как не помнить, подумала Альбина Петровна, и перед глазами вновь встала сцена и Вероника-робот. Тогда еще Андрей Викторович обещал поговорить с Борисом Львовичем о содействии. Чтобы дали дочери должность при театре.

…В новогодние праздники театр жил в аврале, давали по два-три спектакля в день, потом, бывало, засиживались в буфете. Борис Львович не только посадил печень от излишеств, но еще прихватил грипп и надолго слег в больницу. Когда пришло время приступать к новой работе, труппа оказалась без присмотра. На репетициях больше собачились, чем репетировали, плохо учили роли. Короче, разброд и шатание.

Режиссер из больницы позвонил в театр и просил, чтобы никто иной как Вероника Изверова взяла на себя труд проводить репетиции, мотивируя свое пожелание тем, что она быстрее и лучше всех заучивает роли и самая свободная из всех. Кроме того, учеба у знаменитых педагогов тоже много значила. Вероника без возражений согласилась.

Первые репетиции прошли не очень. Артисты насмешничали, намекали на протекционизм, дразнились словами из её маленьких ролей. Она терпела, не нервничала и не заводилась, опять и опять подсказывала артистам слова, по первому же требованию делала перерыв.

Но через неделю ситуация изменилась: коллеги оценили незлобивый нрав неожиданного помощника режиссера, стали прислушиваться к её дельным советам, заметили, что в качестве «тренера» Вероника Изверова по-настоящему талантлива. Она могла одним движением глаз, поворотом головы или незаметным жестом передать суть эпизода, тонко подмечала любое изменение в игре коллег, поощряла их маленькие творческие находки, искренне радовалась даже незначительным успехам артистов. Теперь она часто слышала: «Вероника Андреевна, может, мне так сделать…Вероника Андреевна, а давайте я пройду сюда…Как вы думаете, Вероника Андреевна…».

Работа закипела, и Верочка преобразилась. Теперь на освещенной сцене стояла не посредственная артистка Ника Изверова, а способный начинающий режиссер. Может, поэтому все вдруг увидели Веронику другой: искренней, светящейся изнутри, живой. Синим огнем светились её глаза, глубоким, проникновенным голосом произносила она реплики за актеров.

– Вероника Андреевна, – закричали из-за кулис, – вас к телефону.

Звонил Борис Львович, который был уже в курсе метаморфозы, произошедшей с Изверовой.

– Верочка, – нарочито ворчливым голосом наставлял режиссер молодую помощницу, – во второй сцене обратите внимание на диалог героя со своим отцом. А в конце первого акта Павловской никак не удается сцена расставания. Помогите ей, я на вас надеюсь.

Верочка только головой кивала, словно режиссер мог увидеть её. Потом спохватилась:

– Обязательно, Борис Львович. А вы выздоравливайте поскорее, – заботливо произнесла она под конец разговора.

Она лукавила. Ей хотелось, чтобы Борис Львович как можно дольше находился в больнице, пусть съездит в санаторий, наконец. Иначе все кончится, снова потянутся унылые серые будни слабой артистки.

Штатным расписанием театра не была предусмотрена должность помощника режиссера, значит, ей останется лишь завидовать тем, кто получит в очередной раз роли, а на её долю останется как всегда пара фраз, да и то незначительных – можно и без них обойтись.

Но забивать преждевременно голову печальными перспективами Вероника не хотела. Положив трубку и улыбнувшись вахтеру, она ласточкой порхнула на сцену. При её появлении артисты собрались, настроились на работу.

– Начнем сразу с четвертой сцены, – негромко произнесла она, усаживаясь на место режиссера. – Володя, начали.

Репетиция покатилась своим ходом. Иногда ей приходилось что-то изменять в тексте, благо пьеса была современного и не именитого драматурга. Изменения практически всегда шли на пользу всей пьесе, и за это артисты были ей тоже благодарны.

Выполнять указания Вероники Андреевны было несложно, потому что они были разумны и высказывались корректно (чего не скажешь о самом Борисе Львовиче, который в запале мог такое словцо отпустить, что святых выноси). Был у неё еще один прием, который действовал безотказно там, где режиссер никак не мог добиться от артиста абсолютной психологической точности и проникновенности. Впервые Вероника применила этот прием в сцене, которая никак не удавалась молодой и, без преувеличения, талантливой Ксении Павловской.

На взгляд многих, Ксения была в этой сцене органична, играла безукоризненно, на подъеме. Но Вероника Андреевна в который раз останавливала артистов, снова объясняла, что хотела бы видеть. Результат был прежний. Измученная Ксения стала проявлять недовольство:

– Ты бы так сыграла, как я, – бубнила она, но так, чтобы Изверова не слышала. – Придирается она ко мне.

Некоторые соглашались, другие пребывали в ожидании. Вдруг Вероника вышла на сцену.

– Володя, давай со мной, а ты, Ксения отдохни минуту.

Партнер начал говорить, а на глазах у изумленных коллег их милая Верочка вдруг неуловимо стала превращаться в прежнюю Нику Изверову, тяжеловесную, унылую, закомплексованную артистку. Она не ходила по сцене, а волочила ноги, не говорила, а гнусила, её улыбка манекена сбивала с толку Володю Кремлева, и он даже опаздывал с репликами. Так прошло несколько минут.

– Ксения, – повернулась неожиданно Изверова к артистке, – я утрирую, но в целом это твоя игра.

И пошла к своему креслу. На сцене стало так тихо, что стало слышно, как бубнит себе под нос старый вахтер в дальнем коридоре. Павловская, как загипнотизированный удавом кролик, вышла на середину сцены, и, повернув к Кремлеву голову, начала диалог. В её голосе появилось нечто другое, что заставило всех посмотреть на неё. Партнер быстро включился, задвигался, в ответ на слова партнерши он так выдал фразу, что у многих мурашки по спине побежали. И вот уже сцена летит на всех парусах, и всем ясно: вот она вершина таланта.

Ах, как они играли! Как сверкала Павловская! А Кремлев?!

Вероника незаметно вытерла нечаянную слезу. Она сегодня добровольно взошла на эшафот, чтобы другая наполнила сцену жизнью. Она довела свой неталант до крайности, чтобы вызвать к жизни талант других.

Поэтому, когда сцена завершилась, артисты дружно, от души захлопали, но не Павловской и Кремлеву, а ей, Веронике Изверовой. Она впервые слышала аплодисменты в свой адрес, не считая тех давних восторженных хлопков Кости-кирпича.

Уже дома, лежа рядом с мужем, Верочка вдоволь наплакалась в подушку. Конечно, она давно поняла, что артистка из нее не вышла, и никакие годы упорного труда не изменят ситуации.

Глядя на игру света и тени на потолке, Вероника безжалостно прокручивала свою жизнь в театре. Вначале она не замечала удивленно-озадаченных, а то и просто насмешливых взглядов своих коллег, когда со сцены уходила в кулисы. Но со временем поняла, что Изверова на репетиции это не то, что Изверова на сцене. Разница огромная!

Вот только что в гримерной она прогоняла сцену со своей партнершей. Валечка-костюмерша восторженно смотрела на молодых артисток, била в ладоши и предрекала успех у зрителей. А после подходила только к партнерше и избегала её, Веронику, при встрече глаза в сторону отводила, делала вид, что торопится. Каких еще доказательств надо? И Вера честно призналась себе, что ошиблась с профессией, и надо подумать, куда двигать из театра.

Неожиданная болезнь главного режиссера и его поручение продолжить репетиции без него открыли перед Изверовой новую дорогу. Она нужна театру и с радостью будет служить ему до конца своих дней.

Через полтора месяца вышел на работу Борис Львович.

– Верочка, дайте я вас обниму! – режиссер с удовольствием обнял помощницу за талию. – Спасибо, что выручили. Наслышан, наслышан о ваших успехах. Мои поздравления!

Он слегка отстранился, окинул Верочку внимательным взглядом из-под кустистых бровей.

– Скажите, голубушка, как вам удается сохранить свою талию в неприкосновенности? Откройте тайну старику, – шутил он, хлопая себя по тугому животу.

Вероника действительно со времени студенчества мало изменилась, хоть и родила ребенка. Она была стройна, подвижна, одевалась дорого, но не броско. Туфли предпочитала на невысоком каблуке, но только фирменные. Единственно, что она изменила во внешности, так это стала укладывать волосы узлом на затылке. Сделанные на заказ заколки едва удерживали русое богатство Вероники.

Муж Костя очень любил распускать волосы жены, перебирать гладкие тяжелые пряди, пропускать между пальцев, любуясь их серебряным отливом. Но он также любил огненно-рыжие волосы дочери Юльки, которая обещала вырасти необыкновенной красавицей.

Жизнь Кирпичовых-Изверовых катилась, как по накатанной дороге. Бизнес мужа процветал, Юльку устроили в престижный детский сад, где с детьми занимались танцами и рисованием. Часто навещали они родных, устраивали пикники на природе, дарили друг другу дорогие подарки, ездили вместе отдыхать к морю, а потом и за рубеж.

После удачного дебюта Вероники в качестве помощника режиссера, Борис Львович вышел с ходатайством к руководству театра с тем, чтобы дать ей должность в соответствии с её образованием и неожиданным умением работать с артистами. Должность помощника режиссера, намекал Борис Львович, будет в самый раз, но её назначили завлитом. Вероника Андреевна не возражала, а в перестроечные годы сыграла важную роль в сохранении труппы, которая чуть было не распалась.

Долго еще будут вспоминать в театре трудные годы – конец восьмидесятых-середина девяностых. Зарплату не платили, новых спектаклей не играли, у театра накопились долги, начиная от электриков и кончая налоговыми органами. Некоторые помещения администрация начала сдавать мелким фирмочкам, которые бойко торговали цветами, подарками, велосипедами и прочим. В боковом приделе даже кафе открылось, но продержалось недолго и уступило место мастерской по ремонту бытовой техники.

Артистам проходилось туго, но выручала халтурка. Понятно, что по области с большим спектаклем не поедешь, да и контингент не тот, чтобы предлагать классические или социально-философские вещи. Другое дело – небольшие пьески полудетективного или фривольного содержания, куда с легкостью можно было вставить песенные или танцевальные номера, до которых публика так падка. Ну а если ввести в пьесу сцену с цыганами, то успех и вовсе обеспечен.

Вот на таких пьесках и подвизалась новая завлитом Вероника Изверова. В пыльных шкафах её кабинета обнаружились залежи пьес никому не известных авторов, какого-то Сидоркина, Пурле, Варлова. Были и другие авторы, но за давностью лет их фамилии на титульных листах не прочитывались.

Вероника взялась за пьесы: что-то изменила, что-то урезала, придумала новые эпизоды, добавила эстрадные номера – и вышла на худсовет. Пьески понравились всем без исключения, главное, что в каждой задействовано не более трех-четырех человек.

Тогда труппу поделили на бригады, каждой вручили по пьеске, а после нескольких репетиций послали, с Богом, прочесывать свою область, а также соседние. В горячее время репетиций Вероника Андреевна уже на равных с Борисом Львовичем работала в качестве второго режиссера. Мэтр не возражал. Напротив, он любил наблюдать за работой Верочки. Борис Львович высоко оценил умение Вероники Андреевны шуткой гасить назревающую ссору артистов или уместным анекдотом поставить нахала на место. Никто не возмущался, когда она просила «еще разок прогнать эту сцену», хотя дома всех ждали неотложные дела.

Удивительно, но именно тогда прошла у Вероники боязнь сцены. Однажды маленькая труппа собралась в военный городок с парой пьесок. Но одна из артисток, которая играла жену «нового русского» по семейным обстоятельствам поехать не смогла. Заменить её, кроме Изверовой, было некем. Делать нечего, решили в труппе, пусть хоть плохо сыграет, но сыграет, иначе вообще поездка сорвется. Вероника согласилась, но заранее дрожала при мысли, что загубит работу труппы. Ничего подобного! Играла она нормально, не блестяще, конечно, но и нареканий со стороны коллег не было. А публика вообще была в восторге: солдаты и офицеры в том месте, где артистка по сценарию должна почти обнажиться, ответили шквалом аплодисментов, топаньем и криками «Браво!!!». На самом деле, стройная, гибкая фигурка и водопад русых локонов, когда артистка начала по ходу пьесы танцевать, в глазах военнослужащих большее достоинство, чем проникновенный диалог двух влюбленных. Веронику несколько раз вызывали на бис с её вставным номером, преподнесли букет цветов, а несколько офицеров по окончании представления приложились к ручке.

– Вероника Андреевна, – подошел к ней улыбающийся водитель микроавтобуса, который возил их от райцентра до райцентра, – класс! Публика в восторге, сам видел. Здорово у вас получилось, когда вы вот так рукой сделали, – парень попытался изобразить движение в танце. – А потом волосы как…Ну, загляденье!

– Спасибо, Паша, – пожала протянутую руку Вероника. – Ты не поможешь донести мои вещи?

– Какой вопрос, – с готовностью ответил водитель, подхватывая тяжелую сумку артистки, и вдруг спросил. – А они у вас настоящие?

– Кто? – не поняла Вероника.

– Ну, волосы, конечно, – засмущался водитель.

Изверова захохотала:

– Можешь подергать. Вот умора!

– Вы чего? – подошел Семен Хмелев. – Грузиться пора.

– Да вот Паша сомневается, – смеялась Вероника, – настоящие ли у меня волосы.

– Ну и что тут смешного? – Семен был серьезен. – Я раньше тоже не верил, пока мне Валентина-костюмерша не сказала. Сейчас, Вероника Андреевна, такие волосы редкость, а умельцев разных полно, вот и сомневается народ.

Она продолжала с улыбкой смотреть на собеседников и понимала, что в чем-то они правы. Так много стало в жизни фальши, подделки заполонили не только магазины и рынки, но и кино, театры, галереи, концертные залы. Фальшь проникла в отношения людей, даже самых близких. Жизнь сверху донизу пропиталась враньем, нечестностью, обманом.

Сидя в комфортабельном микроавтобусе, кстати, приобретенном для театра по настоятельной просьбе Вероники Константином Кирпичовым в плане спонсорской помощи, она пыталась разгадать, почему вдруг прошла её боязнь сцены. Если бы она как-то боролась с этим, консультировалась с психологом, работала до изнеможения, то было бы понятно. Но ведь ничего этого не было.

Возможно, думала Вероника, это связано с тем, что она перестала мечтать играть. Она просто стала играть, притворяясь, что она и есть та самая Ася, которая сегодня так лихо выплясывала перед военнослужащими. Ей стало безразлично, что о ней подумают как об актрисе, и поэтому легко отказалась быть ею.

Веронику влекло другое: возможность видеть, как другие, следуя её замыслу, создают на сцене жизненные ситуации. Захотелось перейти в разряд «кукловодов», в хорошем смысле слова, разумеется. Она никогда не считала, что артисты как марионетки двигаются по воле ниточек, что держит в руках этакий папа Карло. Артисты – кудесники, оживляющие картины великих мастеров. Но чтобы оживление было полным, жизнеспособным, достоверным во всякой детали, требуется мастерство главного фокусника, который придумал, отладил и поддерживает в рабочем состоянии каждую пружину в сложном механизме анимации.

Взять хотя бы Бориса Львовича. Вероника старательно училась у него читать сценарии. От него она узнала, что злость на сцене недалекий режиссер покажет как удар кулака по столу, а умный этот же кулак засунет в карман, и когда зрители увидят оттопыренный карман героя, сразу поймут, какое чувство его сейчас обуревает. Горе, учил её режиссер, это не вскрики и всхлипы, заламывание рук и потоки слез. Чтобы зрители горевали вместе с артистом, ему можно тихонечко завыть, как брошенному в подворотне щенку.

– Запомни, Верочка, – наставлял её Борис Львович, – когда художник в своей картине хочет изобразить здоровый румянец девицы, он не малюет ей щеки красной краской, а рисует её у розового куста. А мы с тобой видим, как похожи лепестки розы и нежная кожа девушки.

Вероника впитывала каждое слово мэтра, не стеснялась спрашивать, советоваться. Иногда даже плакала на плече режиссера, когда заходила в тупик. Борис Львович всячески поддерживал старательную ученицу и в шутку говорил:

– Уйду на пенсию, тебя оставлю за себя. Но не ранее! А пока учись, да серьезно, верхоглядов у нас и без тебя хватает.

Верочка училась, но если бы её сейчас спросили, готова ли она посвятить этому годы, то она бы призадумалась. В глубине своей души она чувствовала крошечный росток, который обещал новое поприще. Нет, из театра она не намеревалась уходить, но и работа режиссера, хоть и увлекала её сейчас, но не казалась тем единственным, что называется призванием. В ней подспудно зрело желание творить, а не идти вслед за творцом. Её опыт в создании маленьких пьесок оказался удачным, почему бы ни попробовать что-то более серьезное, значительное?

Нет. Рано. Слишком рано. Ей еще нечего сказать. Её жизненный запас так незначителен. Нужно время, нужен духовный и практический опыт. Нужны годы наблюдений, анализа, нужна устойчивая жизненная позиция.

Прошло время, и Вероника засела за свою первую пьесу. Работа шла споро, тем более, что писала она о том, что знала – о современном театре и непростых взаимоотношениях между артистами. Работе посвящались редкие свободные часы, выходные или праздники. Через полгода пьеса была готова, но показывать её кому бы то ни было Изверова не стала. Она без перерыва приступила к следующей, в центре которой актриса старого, времен отмены крепостного права, театра. Главная героиня начинала в крепостном театре, а после получения вольной, объездила всю Европу, покорила многие известные сцены. Вернулась в Россию в расцвете славы, но имела несчастье влюбиться в талантливого актера, младше её годами. Несчастная любовь, крах карьеры, смертельная болезнь – короче, полный набор мелодрамы с трагическим концом.

Работая над пьесой, Вероника не жалела времени на архивы, посещения столичных музеев, квартир-мемориалов. В шкафу у неё скопилась масса книг по истории театра, старые журналы, монографии, биографии и мемуары.

– Что ты там все пишешь? – спрашивал Костя. – Опять халтурка?

– Угу, – отвечала Вероника, не отрываясь от записей или страницы книги.

– Ну-ну, пиши. Только не забудь, в субботу мы к Иннокентию идем.

Иннокентий Карр был давним партнером Кости-кирпича по бизнесу. Его жена Маргарита обожала вечеринки, на которых появлялась в умопомрачительных нарядах, обнажающих её пышное тело. Вечеринки обычно начинались с фуршета, пристойных разговоров и танцев, а заканчивались безобразной пьянкой, дракой и откровенным бл…ом. Костя оттягивался на вечеринках по полной программе, флиртовал с девицами, но увозил жену до того, как вечеринка превращалась в бардак.

Если можно было остаться и не поехать к Каррам, Вероника усаживалась за письменный стол на весь вечер, прихватывая и ночь.

Когда вторая пьеса была закончена, она устроила себе маленький праздник, пригласив в кафе свою приятельницу, профессиональную машинистку, которая печатала её тексты. Когда-то они с Машей Журавлевой учились в параллельных классах. И только Маша знала тайну Вероники.

В кафе они пили сухое вино, объедались салатом из креветок, заказали мясо с грибами и кофе с мороженым. Маша восхищалась талантом Вероники, предрекала ей блестящую карьеру сценариста и благодарила за то, что та дала подработать – Вероника хорошо платила машинистке.

– Я, знаешь, Верочка, слезами обливалась, когда читала последнюю сцену. Мне было так жалко Тирольскую, так жалко. Я свою жизнь вспомнила. Что хорошего было у меня? Вот твоя жизнь сложилась как надо. Кто мог подумать, что рыжий Костя Кирпичов сможет так развернуться. Повезло тебе, Верочка. Казалось бы, живи и радуйся за таким мужем, без забот, без проблем, не утруждай себя работой. А ты нет. Ты не стала бесплатным приложением к Костику, ты идешь своей дорогой. Хотя я слышала, – Маша дотронулась до руки приятельницы, – ты только не обижайся, что артистка из тебя не получилась. А я думала, с такой красотой, как у тебя, любую сцену покорить можно.

Вероника не стала распространяться о странной боязни сцены. Все это в прошлом. А в настоящем и будущем она мыслит себя сценаристом.

– Скоро, – пообещала она Маше, – я тебе опять дам подработать.

– Что ты говоришь? – обрадовано захлопала в ладоши приятельница. – Это значит…

– Это значит, что я приступаю к новой пьесе.

– Молодец, Верочка!

Они чокнулись, выпили еще вина. Мороженое уже подтаяло, но все равно было вкусным.

– А ты кому-нибудь показывала пьесы? – спросила Маша.

– Никому. Никто даже не знает. Только ты.

– А я – могила! – чиркнула себя ладонью по горлу подвыпившая женщина. – Но считаю, что ты не права. Пишешь, пишешь, а дальше никуда. Почему не покажешь хотя бы тому же Борису Львовичу. Он собаку съел в этом деле, может дельный совет дать.

– Ты права, только я боюсь.

– Чего?

– А вдруг плохо, Борис Львович правду не станет скрывать. А у меня руки опустятся, я-то себя знаю.

– Врешь ты все, Верочка, – Маша отставила вазочку с мороженым в сторону. – Ты сильная, хотя по виду и не скажешь. Если и покритикует Борис Львович твои пьесы, то это тебе на пользу пойдет. Но если бы спросили мое мнение, я бы ответила: исправлять нечего. Все просто отлично! Веришь мне?

– Верю, – просто ответила Вероника, – но все равно боюсь. Я про себя решила так: напишу три пьесы и двину в Москву или в Петербург. Может, пристрою в какой-нибудь театр.

– А почему не в наш? Твои же пьески шли с большим успехом.

– Какие же они мои?

– Знаю, знаю, были там авторы. Только сама признайся, что осталось от них после твоей переработки? Ни один из авторов своей пьесы не признает. И не мудрено – ты из дерьма конфетки сделала.

– Ой, Маша, не надо! А то загоржусь!

– И правильно, гордись. Скромность – удел посредственности, а ты у нас – талант!

…Третья пьеса была из жизни «новых русских», их старых жен и молодых любовниц.

– В ней, представляете, – рассказывала Вероника родителям, – была сцена, когда жена застает своего мужа бизнесмена в объятиях секретарши. Сцена классная получилась: с большим юмором, остроумная, динамичная. Если бы я знала тогда, что сама скоро стану участницей подобной сцены! Только в моем случае почему-то мне смешно не было. А вот секретарша вовсю потешалась!

Вероника рассказала родителям о том, как Костя пытался прикрыться куском полиэтилена.

Было уже заполночь. Утром и Альбине Петровне, и Андрею Викторовичу рано вставать на работу, но о сне они не думали. Какой тут сон, когда такое с Верочкой! Измена мужа – это, безусловно, семейная беда, но думалось сейчас не об этом. Надо же, их дочь пишет пьесы. Может, станет известным сценаристом, а там, глядишь, и на телевидение попадет.

– Может, еще чайку, горяченького? – предложила старшая Изверова.

– Давай, мать, – согласился Андрей Викторович.

Пока жена ставила на огонь чайник, он вытащил из шкафчика карамель, плетенку с печеньем, потом из холодильника достал сыр, сгущенку. Андрей Викторович не понимал, как можно пить пустой чай или с ложечкой варенья, как делали его женщины. Он любил основательное чаепитие: крепкая заварка, пара ложек сгущенного молока, печенье с маслом и ломтиком сыра. Вот это чай! А то придумали бултыхать одну воду.

Пока чай разливали по чашкам, и каждый выбирал, с чем он будет чаевничать, о Верочкиных пьесах не было сказано ни слова. А когда выпили по нескольку глоточков, оценили крепость и аромат заварки, то и разговор возобновился.

– Ты что же, – недоверчиво спросил Андрей Викторович, – написала три пьесы?

Вероника кивнула.

– Ну, а дальше? – Альбине Петровне не терпелось узнать о судьбе творений дочери.

– Полгода назад я послала по одной пьесе в разные театры. Ответа долго не было. Я уж совсем отчаялась, – Вероника замолчала, снова переживая то состояние, когда подходила и видела пустой почтовый ящик. – А сегодня я получила ответ сразу из двух театров. Представляете?! Они согласны сотрудничать со мной! Согласны познакомиться с другими моими пьесами!

Лицо Вероники раскраснелось то ли от волнения, то ли от чая с малиной. Глаза её сверкали, улыбка играла на губах. Она выпрямилась на стуле, вскинула голову и…тяжелое полотенце упало на пол. Тяжелые влажные волосы закрыли плечи и грудь. Она подняла их, резким движением скрутила в узел.

– Папка, принеси заколки, они там, на полу в ванной.

Андрей Викторович отставил чашку, поднялся.

– Эх, дочка, дочка! Такое скрыла от родителей, – и пошел из кухни, удрученно качая головой.

– Ну, ты же понимаешь, что я трусила и не хотела раньше времени… – крикнула вслед Вероника.

– Успокойся, Верочка. Отец от обиды так сказал. Не поделилась своими замыслами, ждала, переживала в одиночестве…Или Костя знал?

Вероника отрицательно помотала головой.

– И он не знал. Я сегодня после работы поехала к нему на квартиру, чтобы сообщить, – снова слезы заблестели на глазах. – Вот и сообщила.

– Ах, Костик, Костик, – проговорил Андрей Викторович, протягивая дочери заколки. – Променять такую жену на эту, как её…Викторию, что ли? Видел я её, пришлось.

– Ну и как? – с интересом спросила Альбина Петровна.

– Что как? Что как? Девица, конечно, в соку, а остального не заметно.

– Чего остального? – не унималась жена.

– Ума, души, чего же еще. Красива, ничего не скажешь, но красота до венца, а ум до конца, учат нас предки.

– Все вы, мужики, на молодых падки.

– Есть такой грех, Алечка. Но вот тебя, моя дорогая, я ни на какую принцессу не поменяю, – заключил жену в объятия Андрей Викторович.

– Это почему? – шутливо отбивалась она.

– Потому что ты у меня – королева!

Супруги смеялись тихо, чтобы не потревожить спящую Юльку.

– Нет, Костя не дурак, – снова вернулся к разговору Андрей Викторович. – Таких, как эта Виктория, в жены не берут, и он не станет. Не может же он не замечать, что глаз у Вики жадный, роток лживый, одной ручкой гладить может, а второй нож всадит за милую душу.

– Эх, ты, психолог, – Альбина Петровна провела мужу по короткому ежику волос. – Когда мужики в охоте, они на такие мелочи внимания не обращают. Это уже потом, после свадьбы у них глаза открываются да мозги начинают работать.

Муж и дочь молча согласились. Изверовы пили чай, перебрасывались короткими фразами, но каждый думал о главном: что теперь будет? Простит ли Верочка изменника мужа, что теперь будет с её работой.

– Ты, Верочка, что думаешь делать дальше? – решилась спросить Альбина Петровна.

Вероника медленно помешивала чай. Сомнения одолевали, ведь её первоначальные планы летели в тартарары. Они не предусматривали связи мужа с секретаршей. Кстати, что Вика там сказала о женитьбе? «Мы решили пожениться. Костик давно хотел вам сказать», так, кажется? Мило! Значит, далеко у них все зашло. Значит, развод. А что дальше? Надо думать.

– У меня в мыслях было уйти из театра и заняться вплотную творчеством, то есть писать пьесы, – начала Вероника. – Два дела очень тяжело совмещать. Пока я писала первые пьесы, я не видела ни выходных, ни праздников, сильно уставала. А теперь, когда у меня есть выход на театры, я могла бы полностью отдаться писанию.

– Так в чем же дело? – отец допил чай и шумно выдохнул.

– В мои планы не входил развод, – проговорила тихо Вероника и опустила низко голову, словно она была виновата в том, что муж ей изменил, или в том, что случайно обнаружила любовников. – Если я уйду из театра, мне не на что будет жить, и неизвестно, смогу ли я зарабатывать своими пьесами. Вдруг другие не будут приняты, как эти две? Тем более, что про третьею пьесу мне неведомо. Наверное, её отвергли, но не удосужились мне об этом сообщить.

– Две из трех это неплохой результат, дочка, – было видно, что Андрей Викторович готов поддержать дочь в её новом деле. – А что до денег, там мы с матерью на что? Что ж мы бросим вас с Юлькой в такой момент? Обижаешь!

– Папка, не сердись. Мне тридцать восемь, и сидеть у родителей на шее…

– Не сидеть, а работать! – отец вскочил со своего места и заметался в узком пространстве между столом и окном. – Или ты привыкла к богатству? Наши скромные доходы тебя уже не устроят?

– Отец, отец, угомонись! – Альбина Петровна схватила мужа за руку и потянула на стул. – При чем тут богатство, сам подумай.

– Как при чем? Её муж, – он кивнул в сторону дочери, – не простой инженер, а бизнесмен. Деньгами ворочает. Жену и дочь приучил к хорошей жизни. Что, скажешь, не так? – повернулся он к Веронике. – У тебя туфли – половина зарплаты матери, об остальном и говорить не буду. Юлька в специальной немецкой гимназии учится, тоже прорва денег уходит.

Что верно, то верно. Живя с Костей, Вероника не считала денег. Продукты покупали только на рынке, одежду в основном в столичных дорогих магазинах или привозили из поездок по Европе. Муж не жалел денег на современную бытовую технику, не знала Вероника проблем и с обслуживанием автомобиля.

Но это не значило, что она душу продаст за все эти шмотки, прибамбасы и прочее. Пусть другие ради собственного благополучия терпят роль отставной жены, которая потом зачастую превращается в прислугу у собственного мужа. В конце концов, от такой жены избавляются. Хотите примеров? Сколько угодно!

Недавно она смотрела телевизионное ток-шоу. Одна немолодая уже женщина рассказывала о появлении молоденькой любовницы у мужа. Ведущий спросил её: «Ваш муж – новый русский?», женщина ответила: «Нет, он старый козел». Публика в зале была в восторге. А по виду женщины можно было понять, через что ей пришлось пройти, пока она не оказалась в совершенном одиночестве.

Где гарантия, что Веронику не ждет подобная судьба? Если она сейчас простит мужа, у него может возникнуть мысль, что жена со временем смирится с его любовницей или любовницами. Будет делать вид, что ничего не замечает, ради сытой, обеспеченной жизни пойдет на любые уступки, потеряет самоуважение, приобретет в глазах мужа статус предмета мебели или обслуги.

На такое Вероника пойти не могла. Не девочка, взрослая уже, чтобы не понимать, что, уступив раз, ей придется уступать постоянно. Помнится, одна умудренная жизнью актриса их театра учила её, Веронику, которая только вышла замуж за Костю-кирпича, не позволять мужу поднимать на себя руку.

– Детка, если он сделает это один раз, то потом будет бить тебя постоянно.

– Значит, сразу развестись? – спросила тогда Верочка.

– Сразу и окончательно. Иначе он превратит тебя в боксерскую грушу, и самое страшное, то ты к этому привыкнешь, потеряешь свое достоинство и будешь оправдывать его варварство банальностью: «бьет, значит, любит». Не любит и никогда не будет любить, поверь, детка.

Вероника поверила. Костя же по отношению к ней был всегда не только мужем, но и другом, где-то даже отцом. За все семнадцать лет совместной жизни они ругались, может быть, раз пять-шесть. Но никогда не доходило до рукоприкладства или словесных оскорблений. И вот теперь сразу такое! Чья вина? Его? Её?

Женщина сердцем чувствовала, что Костя не успокоится – не станет Вики, появится другая. Возможно это кризис среднего возраста, возможно, влияние окружения, или как раньше говорили «среды», возможно, она больше не вызывает в нем того чувства, что раньше.

Тогда нечего мудрить, подать на развод и вся недолга. В стране каждый третий, а то и второй, брак заканчивается разводом. Другие женщины не пропадают, и она не пропадет. Тем более с такой поддержкой.

Вероника поглядела на родителей.

– Что скажете, предки? Поддержите меня в моем новом начинании? – она улыбалась. На душе становилось удивительно спокойно, словно все уже было решено, все осталось позади.

Альбина Петровна подошла к дочери, обхватила за плечи.

– Мы за тебя и за Юльку горой, не сомневайся. Делай как тебе лучше, а мы всегда будем на твоей стороне.

– Правильно мать! – поддержал жену Андрей Викторович. – Ты, Верочка, у нас еще молодая, устроишь судьбу. А что? – отец посмотрел на женщин. – Ты, Аля, сама говорила, что в сорок лет жизнь только начинается.

– Это не я, это артистка одна сказала в фильме.

– Пусть артистка, но верно сказала, – не унимался Андрей Викторович. – Только теперь, дочка, смотри внимательно. В тридцать восемь лет ошибки дорого обходятся.

– Папка, о чем ты говоришь? – засмеялась Вероника.

– Я говорю, что в следующий раз замуж с умом выходи, например за такого, как я. Верно, мать?

Альбина Петровна замахала руками на мужа, Вероника от души захохотала, её густым басом поддержал и Андрей Викторович.

– И кто мне скажет, по какому случаю веселье? – раздался заспанный голосок. В дверях стояла Юлька, щурясь на яркий свет. На ней была старенькая пижама в цветочек, рыжие волосы торчали в разные стороны, на правой щеке отпечаток подушки.

– Юлька!!!

Дед сграбастал внучку, усадил себе на колени. Она стала вырываться.

– Ну, дед, хватит, я уже не маленькая. Вы чай, что ли пьете? А я?

– А ты спала, мы не стали тебя будить, – Альбина Петровна взялась за чайник. – Остыл, сейчас согрею, хорошо?

– Не надо, – ответила внучка. – Я вот этот допью, – она протянула руку к чашке Вероники. – Не люблю горячий.

Девочка без стеснения взяла чашку матери, положила туда сгущенки, пошарила в вазочке, отыскивая шоколадную конфету.

– А что, «Чародейки» больше нет?

– Ты у себя спрашиваешь? – ущипнул её Андрей Викторович. – Шоколадные только ты ешь.

Юлька укоризненно посмотрела на деда, развернула карамельку.

– Могли бы побеспокоиться о единственной внучке.

– Ты гляди, мать, как она разговаривает! «Единственная», – передразнил дед. – Сладкое вредно, особенно для таких плюшек, как ты.

Юлька действительно была из тех, кого называют пухленькими. Девочка страдала от этого, постоянно придумывала для себя немыслимые диеты, по утрам занималась бегом. Но надолго её не хватало. Через месяц-другой она забывала о своем желании похудеть, ела все подряд, не отказывала себе в сладком. Сейчас был как раз такой период.

– Эх, Юлька, – не унимался дед, – так и будешь чистить конюшни, вместо того, чтобы скакать на лошади.

– Это почему же?

– Ни одна лошадь тебя не выдержит! – дед захохотал.

Юлька покраснела, сузила глаза.

– А спорим, следующим летом я выступлю на соревнованиях?

– Ты?

– Я!

– Ну, если только тебе першерона дадут, – Андрей Викторович изобразил, как Юлька будет скакать на тяжеловозе.

– Вот тебе! – Юлька звонко шлепнула дела по плечу. – Спорим?

– Давай!

Они взялись за руки.

– Бабуля, разбей! Стой! А на что спорим?

– На что хочешь! – загорелся дед.

– Тогда…тогда, – Юлька закатила глаза к потолку, – кто выигрывает все следующее лето спит на веранде. Идет?

Широкая деревянная кровать на веранде – предмет давнего спора деда и внучки. Андрей Викторович любил спать на веранде, потому что там летом было самое прохладное место, Юльку веранда привлекала возможностью возвращаться домой когда угодно, никого не беспокоя. Узкая дверца с веранды выходила в сад, а так как девочка, как вся молодежь с Еремейки любила прогулки далеко заполночь, а родители этого не одобряли, то веранда была спасением. Многие Юлькины подружки давно приспособились приходить домой вовремя. Они делали вид, что ложатся спать, а сами незаметно выскальзывали из дому через веранду и возвращались, когда вздумается.

– Идет! – согласился дед. – Разбивай!

Альбина Петровна ударила ребром ладони по сомкнутым рукам деда и внучки, а сама подумала, что нужно к следующему лету заколотить намертво дверцу на веранде. Во-первых, Юлька не соблазнится излишней свободой, а во-вторых, меньше риску, что вор проникнет в дом через сад.

– А не пора ли нам спать? – Альбина Петровна начала собирать со стола чайную посуду. Юлька, видя такое дело, шустро цапнула еще одну карамельку из вазочки. Бабашка шутливо шлепнула её по руке.

– Ну, баб, жалко тебе, что ли?

– Не конфет жалко, а тебя, – начала как обычно Альбина Петровна. – От сладкого зубы портятся и лишние килограммы появляются.

– Все против меня, – тяжело вздохнула Юлька и побрела из кухни.

– Юлька, я с тобой, – Вероника Андреевна поднялась со своего места. – Ешь, моя дорогая, что хочешь. Конь не выдержит, так права получишь и на машину сядешь.

Юлька в дверях остановилась, широко улыбнулась.

– Не-а, я лошадей ни на какую машину не променяю. Если бы ты хоть раз со мной пошла, ты бы по-другому заговорила, – девочка мечтательно прикрыла глаза. – Летишь на коне, волосы сзади развеваются, дух захватывает. – Посмотрела на мать. – А в машине духота, бензином пахнет, на дороге всякий козел норовит подрезать…

– Юля, – всплеснула руками бабушка, – что за выражения?

– Это, бабуля, не выражение, а правда жизни! – засмеялась внучка.

– А ремень – это тоже правда жизни?

– Фи, бабуля! А где твой педагогический талант?

Альбина Петровна бросила в Юльку полотенцем. Та на лету подхватила и отправила обратно.

– Юлька, перестань, – застрожилась Вероника. – Разве можно так…

– Но я же шучу, – оправдалась дочка.

– Лучше бы бабушке помогла, чем устраивать здесь волейбол.

– Она первая начала…

– Всё! Тогда спать.

Вероника решительно взяла дочь под локоток и потащила в комнату. Утро вечера мудренее.

Но как бы она себя ни успокаивала, от слез удержаться не смогла. Юлька давно уже сопела, раскинувшись рядом, а Вероника продолжала мучиться извечными вопросами «Что делать?» и «Кто виноват?».

Одно она знала наверняка: процесс, начавшийся внутри неё, нельзя остановить. Жить в полудреме она больше не станет, как не станет больше подчиняться обстоятельствам. Никому не доверит решать за себя, как ей жить и что делать. И кто знает, может вслед за разумом проснется душа, и ей представится возможность бегать на свидания, сгорать в чьих-то объятиях, таять от нежных слов, страдать, ревновать, ссориться и мириться.

Вот только как Юлька воспримет изменения в их жизни?

Вероника повернулась направо, посмотрела на спящую дочку. Одна ладонь под щекой, другая скомкала угол покрывала. Значит, скоро закроет лицо. У Юльки с детства была привычка ближе к рассвету закрывать лицо одеялом. А еще многие привычки связаны у неё с отцом. Например, ежедневно делиться впечатлениями об увиденном и услышанном за день. Дочка обожала, когда Костя расчесывал ей волосы перед сном, подкидывал вверх и в стороны рыжие прядки, сворачивал их в немыслимые узоры, дул на макушку. Последний год именно Юлька выбирала для отца одеколоны, лосьоны, гели для бритья и частенько прилипала к нему, втягивала аромат, блаженно щурилась и целовала его в прохладную, чисто выбритую щеку.

– Папик, от тебя так хорошо пахнет, – обычно говорила Юлька.

– Твоими стараниями, – отвечал ей Костя. – У кого еще такая заботливая дочь. Вот подожди, – говорил он, затягивая галстук, – еще год-два, выйдешь замуж, и забудешь своего папика. Будешь заботиться о каком-нибудь прохиндее.

– Почему обязательно прохиндее? – недовольно дула губы Юлька.

– Потому что доверчивая ты очень, тебя любой окрутит и вокруг пальца обведет.

– Ну уж нет, – не сдавалась дочь. – Это я на вид такая наивная, а на самом деле…

– А на самом деле, ты еще наивнее! – хватал и щекотал дочку Костя.

– И ничего не наивная! – отбивалась, как могла, Юлька. – Вот увидишь! Я такого себе отхвачу парня, крутого, убойного…

– Скорей всего, убогого, – подначивал Костя и хохотал, видя, как психует и пытается найти достойный ответ девочка.

– Я с тобой не разговариваю! – кричала Юлька и бегала в другую комнату.

Но дуться на отца долго она не могла. Уже через несколько минут водворялся мир, и Юлька вновь висла на отце.

…Вероника так и не уснула. Мысли, воспоминания, планы на будущее мешались в голове, рождали фантастические картины. Давняя привычка вести неслышный спор с воображаемым противником совершенно её измотали. Она встала, подошла к окну.

До рассвета оставалось не более часа. Было тихо. Так тихо в городе не бывает, только на дальних его окраинах. Присмирели собаки и петухи, ни ветерка, ни шороха. И звездное небо над миром. Все отдыхают, чтобы утром, набравшись сил, вступить в схватку с проблемами, заботами. На Еремейке утро начинается часов в пять, чтобы к тому времени, как идти на работу, все дела были сделаны: поросята и другая живность накормлена, сад-огород прибран. А после работы вновь на подворье: чистить навоз, кормить братьев меньших, хорошо бы до дождей выкопать картошку, сгрести и сжечь мусор, перекопать грядки. Мало дел?!

Вероника стояла у окна и вспоминала, как она часто ночами вот также стояла с маленькой Юлькой на руках и загадывала желания на падающую звезду. Когда дочке было восемь месяцев, она в первый раз заболела. Днем вызвали врача, который осмотрел девочку, но не нашел ничего страшного.

– Небольшая простуда и зубки режутся. Купите лекарство, давайте больше теплого питья, и все пройдет, – пожилая врачиха сложила чемоданчик, потрепала Юльку за пухлую щечку. – Ничего, все пройдет. На прием придете черед неделю.

От лекарства у дочки разболелся животик, и всю ночь Вероника и Костя носили Юльку на руках, тихонько массировали спинку, пели песенки.

– Костя, ложись, – Вероника немного поспала и теперь была очередь мужа. – Спи спокойно, я до утра с ней похожу. Утром, если она не уснет, позвоню маме, чтобы меня сменила, – она говорила шепотом, хотя Юлька и не спала.

Дочка страдальчески морщила личико, кряхтела, матери приходилось то и дело вытирать потное тельце. Оставшись одна в спальне (муж отправился спать в зал), Вероника распеленала дочку, уложила на животик и начала медленно, бережно водить пальцами по спинке. Подушечками пальцев она чувствовала напряжение мышц вдоль позвоночника, дочка от боли выгибалась, кряхтела, хныкала. Но это было испытанное средство в борьбе с кишечной коликой, и Вероника продолжала массаж. Часто именно таким способом мать в детстве избавляла её от вздутия живота.

Через четверть часа напряжение в мышцах заметно ослабло. Вероника несколько раз перекатила дочку с боку на бок, а потом завернула в пеленку и уложила себе на грудь животиком. Массаж и горячее тело матери сыграли свою роль, и девочка заснула. Боясь потревожить сон малышки, Вероника встала у окна и засмотрелась на звездное небо. Она не могла представить то расстояние, которое отделяет её от ближайшего небесного светила, а также размеры звезды, и возможность любой из форм жизни на ней. Ей казалось, что черное полотно неба с серебристыми вкраплениями звезд сделано специально для таких полуночников, как она. Глядя на звезды, она не чувствовала себя одинокой, ей не было скучно наблюдать за таинственным перемигиванием звезд или неожиданным падением одной из них.

Помнится, она тогда загадала несколько желаний, но застыдилась собственной жадности и оставила только одно: пусть Юлька всегда будет здоровой. По-видимому, на небе услышали её просьбу – с того дня Юлька быстро пошла на поправку и за все время работы ни у Вероники, ни у Кости не было больничных. Но это было потом, а в ту ночь женщине предстояло еще поволноваться. Перед самым рассветом, когда Вероника хотела дать отдых затекшим рукам, она почувствовала, как что-то мокрое и горячее потекло по ней. Кишечник, наконец-то, сработал, а её пришлось подбирать до самого пояса испачканную ночную сорочку, чтобы жижа не полилась на пол. Костя услышал её торопливые шаги, подскочил, увидел, что случилось и, не говоря ни слова, помчался впереди неё в ванную. Несильной теплой струей он обмыл Юльку, завернул в махровое полотенце.

– Я её уложу, – зашептал муж, – а ты помойся и ложись на мое место, отдыхай. Думаю, она до утра проспит.

Вероника благодарно посмотрела на мужа, подождала, когда за ним закроется дверь, и только после этого осторожно, через ноги, стянула запачканную сорочку и бросила в таз. Потом налила полную ванну горячей воды и долго лежала, расслабленная, успокоенная. Костя оказался прав: дочка проспала до девяти часов, а утром от болезни не осталось и следа.

Вот и сейчас она опять стоит у окна и ощущает тепло в том месте на груди и животе, которые были испачканы маленькой Юлькой.

Упала за окном звезда. Может, опять загадать желание? Например, чтобы у Юльки все хорошо сложилось в жизни. А поможет? Не повредит ли девочке забота её родителей устроить ей все самое лучшее? Вспомни, что было в садике, в школе.

Вероника все помнила. В три года Юльку определили в престижный детский сад. Рисование, танцы, уроки хороших манер – это все на пользу ребенку, решили родители. Действительно, поначалу Юлька не вызывала у них беспокойства, приносила домой измалеванные красками листки, где с трудом можно было разглядеть, то птичку с лисьим хвостом, то домик с деревом на крыше. Забавы ради, Костя включал магнитофон и просил дочку станцевать. Строя уморительные рожицы, неуклюже подпрыгивая, Юлька старательно кружилась вокруг своей оси, падала на пол и сучила в воздухе ногами и руками, или, пригнув рыжую головку, как таран шла на родителей, упиралась им в живот и кричала что-то благим матом.

Костя хохотал, а Веронике было не смешно. Возможно, на чей-то взгляд это уморительно, а ей казалось происходящее ужасным и угрожающим. Тревогу забила Альбина Петровна, когда однажды пригляделась к рисункам внучки. Резкие черные и коричневые линии, центр рисунка помещался в самом углу листа, а остальное пространство просто перечеркивалось. Хорошо были заметны места, где карандаш прорывал бумагу, а, перевернув рисунок, можно было обнаружить темные линии, идущие от маленьких дырочек к краю листа.

– Это ненормально, – сказала Альбина Петровна. – Надо срочно проконсультироваться с детским психологом.

– Не выдумывайте, – возражал ей Костя. – Обычный рисунок трехлетнего ребенка. Вам бы, конечно, хотелось, чтобы она сразу как Репин рисовала.

Теща не стала спорить, но решила приложить все силы, чтобы найти специалиста для Юлечки. А Юлька тем временем стала капризной, часто не реагировала на тихие слова родителей, но стоило им чуть повысить голос, как она вскакивала, испуганно таращила глазенки и заливалась слезами. Стали они замечать, что и за столом девочка ведет себя не так, как раньше, до садика. Она загребала целые ложки, впихивала в рот, а потом долго пережевывала и с трудом проглатывала. Иногда её рвало сразу после обеда или ужина, и она пугалась собственной рвоты. В это момент ручки её холодели, а лицо, напротив, покрывалось капельками пота.

Стало понятно, что с девочкой что-то происходит. Костя с присущей ему горячностью пообещал пойти, как он сказал в «хваленый» детский сад и разобраться на месте. Альбина Петровна настаивала на консультации детского психолога, а Вероника просто пошла в детский сад и поставила заведующую в известность, что они переводят ребенка в другой, ближе к дому.

Заведующая была неприятно поражена, начала отговаривать от поспешного решения, но Вероника была непреклонна. Через неделю Юлька стала посещать обычный детский сад, который находился в двух минутах от их дома. В первые дни Вероника забирала дочку пораньше, тащила с собой в театр, где девочка быстро освоилась, но не мешала работе взрослых. В кулисах жила кошка Хлопка, которая уступила часть своего законного пространства маленькой девочке, и Вероника часто могла наблюдать, как кошка и Юлька, обнявшись, спали на пышных оборках пыльной кулисы.

Потом необходимость таскать с собой дочку отпала, так как она сама попросила мать не забирать её раньше других.

– Не хочу рано, хочу играть, – говорила Юлька, чем очень радовала Веронику.

Все наладилось, родители успокоились, но пару лет карандаши и листки для рисования в их доме были под запретом.

Потом Юлька пошла в школу, тоже рядом со своим домом. Школа была старенькая, тесная. Окна классов, что выходили на дорогу, нельзя было открывать из-за шума машин и летящей пыли.

Косте все это не нравилось. Он решил устроить дочку в специализированную английскую школу, но кто-то сказал ему, что мода на английский проходит, лучше заниматься немецким. Кирпичов не возражал и договорился, что в третий класс Юлька пойдет в немецкую гимназию, которая, кстати, находилась гораздо ближе к дому, чем английская спецшкола.

В гимназии требовалась специальная форма, дорогущие учебники, спортивная форма. Денег на образование дочери родители не жалели, экипировали её по высшему стандарту, накупили дополнительно кассет и видеофильмов на немецком. Юлька начала учиться с удовольствием. Дома вечерами просиживала за заданиями, старательно разукрашивала картинки из немецких сказок, пела им незатейливые немецкие песенки. Язык усваивала хорошо да и по остальным предметам проблем не было. Она, конечно, не была в числе отличников гимназии, но учителя отмечали её фонетическую память, её способность все схватывать все на лету, мгновенно запоминать. Девочка была живая, непосредственная, из всех предметов выделяла физкультуру, где можно было дать выход скопившейся энергии, занималась в хоре.

В шестом-седьмом классе мать застала её лежащей на диване и болтающей без умолку по телефону.

– Сходила бы, погуляла с подружками, – предложила Вероника Андреевна. – Целый день то в гимназии, то дома.

– Не с кем гулять, – лениво отвечала Юлька. – Кто учится хорошо, тот за уроками сидит, а с дураками мне неинтересно.

– Так уж и дураками?

– Ну, нет, конечно. Это я так сказала, – исправилась Юлька. – Ну, правда, мам, не с кем.

– А ты с кем вообще дружишь в гимназии? – забеспокоилась вдруг Вероника. – У вас, я знаю, в классе Галя есть, Катя, Оля, Света. На мой взгляд, умные и хорошие девочки.

– Не спорю, – Юлька вытянулась на диване, подложив руки за голову. – Но не забывай, что они живут далеко от нас. Ты же не хочешь, чтобы я за семь остановок от дома ходила гулять?

– Конечно, не хочу. А что, в нашем дворе нет никого твоего возраста?

Юлька промолчала. Мать видела, что разговор тяготит дочку.

– Юль, – Вероника присела рядом, – расскажи, как у тебя дела в гимназии.

Дочка привстала, удивленно глянула на мать.

– Почему ты вдруг спросила? Никогда не спрашивала, а тут…

Вероника покраснела. Действительно, последние три-четыре года она совсем мало уделяла времени дочери. Отделывалась дежурными вопросами: «Как дела? Что нового?», исправно ходила на школьные собрания, водила Юльку на спектакли в театр, иногда устраивала для неё шопинг. Вот, пожалуй, и все. Она вдруг со стыдом поняла, что совсем не знает, чем живет её подросшая дочь, о чем думает, о чем мечтает. Вот случайно выяснилось, что она никуда не ходит, не встречается с подружками, не играет во дворе. Она, Вероника Андреевна, повторила свою мать Альбину Петровну, которая больше времени уделяла лошадям, чем собственной дочери. Жуть. Надо что-то делать. Хотя бы поговорить.

– Юль, чаю не хочешь?

– Давай, – ответила дочь, вновь опрокинувшись на диван. – А ты сегодня уже не пойдешь на работу?

Вероника Андреевна забежала домой буквально на полчаса. Её ждали в театре, но она решила отложить дела и поговорить с Юлькой.

– Нет. Пойдем на кухню?

Они заварили чаю, сделали бутерброды с сыром и ветчиной, открыли банку с клубничным вареньем.

Вначале болтали о всяких пустяках, вспомнили смешные случаи. Потом Юлька начала рассказывать о забавных историях в гимназии. По мере того, как она рассказывала, в душе Вероники росла тревога. Школьные истории с большой натяжкой можно было назвать забавными. В их основе лежали жестокость подростков, стремление к лидерству любой ценой, бескомпромиссность и глубочайшее убеждение многих детей в своей избранности. Разумеется, гимназия была по карману не всем желающим. Учиться в ней стоило немалых денежных средств, да и отбор в классы был жесточайшим. Правда, учителя были первоклассные, предметы, судя по тетрадкам и оригинальным заданиям, велись на высоком уровне. Да и язык Юлька осваивала успешно, а это уже о многом говорит.

Только откуда эта печаль в зеленоватых глазах дочери, спросила себя Вероника Андреевна. Откуда циничные замечания в адрес учителей и одноклассников?

– Тебе не нравится учиться в гимназии? – напрямик спросила мать.

– Да нет, – вильнула глазами Юлька. – С чего ты взяла?

– Чувствую.

Дочка молча пила чай. Она съела уже два бутерброда, а сейчас отламывала маленькие кусочки батона, скатывала их в шарики и отправляла в рот. У Вероники было ощущение, что дочь заедает внутреннее беспокойство. Может поэтому девочка полнеет, пришло ей в голову. А муж еще удивлялся, как быстро исчезают конфеты из вазочки.

Теперь ей всё ясно. Сколько раз за вечер Юлька хлопнет дверцей холодильника? А постоянные крошки на письменном столе? А тарелки перед телевизором? Она-то думала, что это растущий молодой организм требует, а оказывается…

– Расскажи мне о гимназии, о своем классе, об учителях.

– Что рассказывать? Все нормально.

Видно было, что девочка не готова к серьезному разговору, возможно, сама еще до конца не разобралась в своих ощущениях. И Вероника решила отложить разговор.

– А давай, пойдем, погуляем! – предложила мать. – Погода, что надо, зайдем в магазин. Кстати, на бульваре новая выставка. Пойдем?!

– Лучше к деду, – вдруг заявила Юлька. – Мы так редко бываем у них. Бабуля обещала мне новых лошадей показать. Знаешь, у них там есть…

– Так в чем же дело? Поехали!

Вероника была готова на все, лишь бы не видеть печальных глаз дочери, не видеть её жующего рта.

Они отправились на Еремейку. В машине Вероника попыталась еще раз завести разговор о гимназии, но дочка отделалась ничего не значащими словами.

Дома никого не было, поэтому было решено отправиться на ипподром.

– Знаешь что, мам, ты не ходи, я одна. Ты ведь не любишь там бывать, правда? А ты побудь здесь, почитай.

С тем дочь и отправилась. А Вероника обошла дом, заглянула на кухню. Ужина не было и в помине. Тогда она решительно повязала фартук Альбины Петровны, достала картошку, капусту, свеклу, морковь, лук. Можно приготовить борщ! А на второе плов из курицы!

Пока варилось мясо, пока она чистила и крошила овощи, из головы не выходила Юлька. Её сегодняшние рассказы о гимназии чем-то напоминают рисунки в трехлетнем возрасте. Те же черные и коричневые тона, та же сдвинутость смыслов. Неужели опять? История повторяется? Престижный садик и престижная гимназия вызывают душевный дискомфорт у ребенка? Другим детям хорошо, а ей, Юльке, плохо? Что за странность? Если бы она училась плохо, комплексовала бы по этому поводу, тогда понятно. Но проблем с учебой нет. Насколько она знает от учителей гимназии, нет проблем в общении со сверстниками. Так в чем же дело?

…Еще одна звезда сорвалась и полетела за горизонт. Их на небе осталось совсем немного. Край неба зарозовел, заставив поблекнуть небесным светилам. Утро. Она так и не сомкнула глаз. А предстоящий день обещает быть трудным. Предстоящий разговор с мужем, необходимость решать что-то с работой, развод, разъезд, раздел…Бедная Юлька! Как она воспримет разлад в семье, как на ней отразится развод. Развод?

Недаром говорят, что утро вечера мудренее. Сейчас в свете наступающего дня Вероника отчетливо поняла, что её пробуждение толкает на поступки, которых она раньше ни за что бы не совершила. Если она поддастся слабости и позволит Косте вновь решать все за неё, то её пробуждение будет кратким, она вновь погрузится в сон, который лет через сорок плавно перейдет в вечный.

Неужели она позволит этому произойти?

Вероника прижалась лбом к оконному стеклу. Она ощутила в себе страх перед неведомым будущим и жажду нового, неизведанного. Позади оставалась спокойная обеспеченная жизнь за широкой спиной делового и так любившего её Кости Кирпичова. Впереди неясно маячило новое поприще, возможно, новая любовь, самостоятельные решения, победы и разочарования. Что предпочесть? Оставить все, как есть, или сделать решительный шаг и построить жизнь заново? Справится ли она с множеством проблем, которые обязательно встанут перед ней? Не испугается ли, не повернет назад?

В комнате становилось все светлее, а в душе Вероники все яростнее разгоралась борьба. Она в сотый раз задавала себе вопрос, неужели она сама по себе, без мужа, ничего не представляет из себя? Неужели она только приложение к мужу? Или за годы странного сна она привыкла к безмятежной жизни, отвыкла от самостоятельности, забыла, как сладка заслуженная победа? Ведь были же в её жизни моменты, когда усилиями её разума, воли, сердца свершалось задуманное. Почему же сейчас она сомневается в своих силах?

Прочь, сомнения! Долой, страхи! Ошибки, разочарования, недоуменные взгляды? Переживем! Трудности, потери, слезы? Преодолеем! Жить, а не спать!

…Юлька отправилась в гимназию, родители – на работу. Альбина Петровна хоть и была уже по возрасту на пенсии, но уходить на заслуженный отдых не собиралась. Да и замену ей на ипподроме не находили. Отец дорабатывал последний год и мечтал о том времени, когда все время посвятит рыбалке, саду и той хозяйственной работе, до которой был большой охотник.

Вероника убрала посуду после завтрака, налила себе кофе. Сегодня у неё важный день. Во-первых, надо подать заявление об уходе. Она представила, какими глазами будут на неё глядеть коллеги. Она даже объяснить никому не сможет, почему уходит из театра. Пока не будет полной ясности в плане сотрудничества с театрами, она решила молчать о своих пьесах. А что сказать Борису Львовичу? Он на сто процентов уверен, что Вероника Изверова заменит его со временем в театре. Может, рассказать ему все, показать пьесы? Надо подумать.

И еще! Следует устроить вечеринку для труппы, негоже уходить втихаря, словно провинившись в чем-то. Кафе на Набережной вполне подойдет, а можно и на сцене устроить прощание, только заказать необходимое…

Во-вторых, разговор с мужем. Вероника глянула на настенные часы – половина девятого. Самое время ему заявиться. Что будет? Сможет ли она устоять перед его напором? Недаром его зовут Костя-кирпич. Он всегда добивается того, чего хочет. Начнет настаивать, уговаривать, возможно, угрожать. Что в ответ скажет она?

На часах уже без четверти девять. Вероника прислушалась: кажется подъехала машина. Точно!

Она выскочила в коридор, накинула на плечи ветровку. На крыльце послышались чьи-то тяжелые шаги.

– Здравствуйте, Вероника Андреевна, – в проеме стоял один из охранников Кости. – Константин Сергеевич велел мне вашу машину пригнать. Вот ключи. Или может, во двор загнать?

– Спасибо, не надо. Все равно скоро на работу. А где сам Костя…Константин Сергеевич?

Секретарша сказала, что шеф звонил из дома, вроде задерживается.

Вероника понимающе покивала головой.

– Спасибо еще раз.

– Да не за что, Вероника Андреевна. Ну, я пойду. У вас здесь, – он покрутил головой, – такси можно поймать?

– Такси? А-а-а-а, такси…Надо выйти на параллельную улицу и пройти к трамвайному кольцу. Там и такси.

– Тогда до свидания, я пошел.

– До свидания.

Только когда за охранником закрылась дверь, Вероника почувствовала, как была напряжена. Руки дрожат, спину свело, ноги того и гляди подогнутся в коленях. Она без сил прислонилась к косяку. Ясно, что она не готова к встрече с мужем. Нужно срочно брать себя в руки, иначе все благие намерения разлетятся от одного слова, взгляда или прикосновения Кости.

Вероника решительно двинулась вглубь дома. Развязала пояс халата, стянула ночную сорочку. Оставшись голой, сделала десять отжиманий, потом тридцать раз качнула пресс, выполнила несколько махов ногами и под конец раз пятьдесят присела с вытянутыми вверх руками. Стало жарко, несмотря на наготу, а от резких движений слегка закружилась голова. Восстанавливая дыхание, пошла в ванную, где несколько раз переключала душ то на ледяную, то на горячую воду. Подобная экзекуция вкупе с физической нагрузкой дала результат. Сердце хоть и билось резко в груди, но уже не от волнения, вода смыла нервное напряжение, в голове прояснилось. Вот теперь другое дело.

Женщина до красноты растерла тело полотенцем, заново перекрутила волосы на затылке. Она видела себя в большом зеркале, словно со стороны: маленькая грудь, плоский живот, узкие плечи, длинная шея, тонкие руки. Голова чуть оттянута назад под тяжестью волос.

– Выстоишь? – спросила она свое отражение. – Ты такая маленькая, хрупкая, тебя сломать раз плюнуть. Подумай хорошенько, хватит ли у тебя сил пойти против Кости-кирпича, против житейских невзгод, против неизвестности и неопределенности.

Вероника повернулась боком.

– Красавицей тебя, конечно, не назовешь, но что-то в тебе есть. Может, тебе повезет, и встретится тебе тот, кто…

Тишину дома разорвал звонок. Вот теперь это, наверняка, Костя. Хотя у него имелся ключ от дома её родителей, но он всегда звонил, любил, чтобы его встречали, радушно приглашали пройти. Вероника вначале прошла в зал, надела халат, потом пошла открывать.

На пороге стоял Костя. Без цветов, без шампанского, без коробки конфет – символов примирения. Провинившийся муж посчитал, что разговор с женой о вчерашнем не требует праздничных атрибутов. Он молча прошел мимо Вероники на кухню, не раздеваясь, сел за стол. Она не пошла за ним, а шагнула в спальню переодеться. Для данного момента она выбрала брюки темно-горчичного цвета и рубашку цвета хаки.

Словно на войну собралась, усмехнулась она про себя. Что ж, повоюем. За самоуважение, за независимость, за достоинство. Кстати, «бьет, значит, любит», а «изменяет, значит…»?

На кухне она села напротив Кости. Бурно проведенная ночь ясно читалась на помятом лице мужа: не выспавшиеся глаза, темные круги сверху и снизу, опухшие губы. Правда, он был выбрит и наодеколонен, но впечатление от этого не менялось. К своему удивлению, Вероника поняла, что ей неинтересно, как закончилась прошлая ночь для её мужа. Но по всему видно, что алкоголя там было больше, чем любви. Ну, да Бог с ним. Главное…А что главное? Да, разговор о разводе.

– Ты решила развестись со мной? – угадал Костя. – Точно, решила. Из-за этой…ерунды.

Вероника молчала, лишь крепко сжимала под столом пальцы рук.

– Понимаю. Ты порядочная, а я свинья. Ты даже среди своих…артистов не баловалась, не испачкалась, а я …Все правильно, – он дотронулся до щеки женщины. – По твоему виду не скажешь, что ты сильно переживаешь.

– По-твоему, тоже, – она оперлась на спинку стула, сложила перед грудью руки. – Весело время провел?

– Весело, – повесил голову Костя.

Вероника с удивлением обнаружила, что каштановые волосы мужа сплошь перемежаются седыми. Почему-то раньше она этого не замечала. Или просто не хватало времени внимательно приглядеться к нему. У неё же в тридцать восемь не было ни одного седого волоска, чем она втайне гордилась. А сейчас она вдруг подумала, что наличие седины у Кости и отсутствие седины у неё закономерно: её жизнь, в общем-то, была безмятежной, а расстройства по пустякам не оставили следов. На долю же мужа выпало много всего, отсюда и седина.

Ей стало стыдно. Все эти годы она жила вначале под крылышком родителей, потом, как у Христа за пазухой, с Костей. Без бед, без печали. Были размолвки, ссоры, недоразумения. Костя был безукоризненным мужем. О таком мечтают многие женщины, и многие женщины спокойно закрыли бы глаза на шалости супруга. Так почему ей это не сделать, задалась вопросом Вероника. Конечно, её оскорбили как женщину, конечно, у неё появились большие сомнения в любви мужа, конечно, сцена на диване ударила по её самолюбию.

Но если быть честной? Если заглянуть в самый дальний угол сердца? Не отыщется ли там тайное желание испытать никогда не испытываемый ею восторг любви, бешеную страсть, все муки страстно влюбленной женщины? Именно то, что она не могла получить в браке.

Желание с каждым прожитым днем разрасталось, уже не довольствовалось маленьким уголком в груди, требовало исполнения. А она, Вероника, держала его за стальной дверью, не выпускала, тщательно охраняла. И только в редких снах она получала то, от чего отказывалась в жизни. Во сне она купалась в чистой любви, неописуемой нежности, изысканных или, напротив, примитивных ласках. А того, кто дарил ей это, звали то Ахмед, то Виктор, то Николай Владимирович, то еще как. Мужчины в снах имели разную внешность, действовали в разные ситуациях, любили её по-разному, но всегда у неё возникало одинаковое ощущение, что она находится в раю.

Часто Вероника просыпалась в слезах, но это были слезы счастья, умиления, наслаждения. Потом целый день она ходила под впечатлением сна и искала во всех встречаемых ею мужчинах черты того, кто приходил к ней ночью. А еще завидовала себе самой, той женщине, которая во сне имела то, чего она никогда не имела наяву. Чтобы избавиться от зависти, она все больше погружалась в работу, в заботы о дочери, штудировала толстые книги по искусству. Потом сон забывался, её вполне устраивал секс с собственным мужем, что избавлял её от поиска партнера на стороне.

Она была верной женой, если не считать измен во сне. Наверное, у врачей есть свои объяснения подобным снам, но они ей не требовались. Она жила с Костей и не видела возможности или необходимости что-то менять в своей жизни. Если бы вдруг ей явился принц на белом коне, то и тогда бы ничего не случилось. Как явился, так бы и исчез – спящая принцесса научилась жить в реальном мире, и никто не замечал, что она продолжает спать.

Однажды чары развеялись, она проснулась без всякого поцелуя принца-спасителя. И жизнь тут же начала преподносить ей сюрпризы, разгоняя остатки дремы. Первые шаги в новом состоянии выстроились так, что впервые ей приходилось делать выбор. Раньше такой возможности у неё не было – она подчинялась выбору других людей или обстоятельств.

Остаться в театре или уйти в свободное плавание, где только от твоего таланта и упорства зависит твое благополучие? Остаться при стабильном материальном достатке или рискнуть жить на скудные средства? Простить мужу измену, дав ему индульгенцию на последующие измены, или отыскать мужчину из её редких снов о любви?

Одно она знала точно: ничего в жизни не бывает случайно. Если ей довелось проснуться и изменить свою жизнь, то это правильно. Если сейчас сделать шаг назад, не станет ли она потом сокрушаться о нереализованном шансе? Если все оставить как есть, не пожалеет ли она о своей нерешительности?

К тому же от неё никто не требует, чтобы она взрывала мосты за собой. Строить новую жизнь не обязательно на пепелище.

– Костя, – начала после долгого молчания Вероника, – мне очень трудно все тебе сейчас объяснить. Скажу одно: если бы все дело было в твоей…секретарше…

– Если хочешь, она сегодня уже уйдет…

– Подожди. Дело не в этом. Дело не в твоей измене, а в изменениях во мне самой. Просто вчерашний случай подтолкнул меня…

– Вера, – муж пытливо глянул на женщину, – у тебя кто-то есть, и ты только искала предлог, чтобы расстаться со мной? Скажи, Вера!

– Нет! У меня никого нет! Да и не стала бы я, как ты говоришь, искать предлог.

Вероника подошла к плите, начала засыпать кофе в турку.

– Кофе выпьешь? – спросила она, не поворачиваясь.

– Лучше коньяку или водки.

Женщина кивнула в знак согласия, но кофе сварила на двоих. Когда напиток был разлит по чашкам, она достала из холодильника недопитую накануне бутылку водки и налила Косте. Тот опрокинул рюмку, потянулся к печенью, но закусывать не стал, а только понюхал. Потом подвинул к себе чашку с кофе.

– Не люблю горячий, добавь молока что ли.

Вероника снова открыла холодильник, достала пакет с молоком, плеснула в чашку мужа. Он удовлетворенно кивнул, осторожно поднял налитую с краями чашку и шумно отхлебнул чуть ни половину.

– Вера, ты делаешь большую ошибку, – Костя смотрел, как жена маленькими глоточками пила обжигающий кофе. Он всегда поражался её способности пить кипяток и не сваривать все во рту.

– Может быть, – ответила она спокойно. – Но это будет моя ошибка.

– Тебе что не хватало самостоятельности? – усмехнулся муж. – Мне всегда казалось, что ты сама все решаешь в своей жизни.

– Да, решала. Но в рамках, ограниченных тобой.

– Что ты говоришь, Вера? Разве я когда-нибудь вмешивался в твои дела? Разве настаивал на своем? Ответь!

– В той жизни, что нас объединяла, действительно нет, – Вероника понимала, что не сможет ему ничего толково объяснить. – Но есть и другая.

– Какая, объясни.

– Не знаю, – честно призналась Вероника. – Возможно, у нас обоих кризис так называемого среднего возраста. Ты начал заглядываться на молодых женщин, я же еще не разобралась в своих желаниях.

– Нет, это точно, у тебя кто-то появился. Не морочь мне голову, Верочка! Скажи честно! Я пойму и прощу! И начнем мы сначала, – водка вкупе с кофе подействовала на Костю возбуждающе. Лицо налилось кирпичной краснотой, над верхней губой и на висках появились капельки пота.

– Успокойся, Костя. Если ты сексуально озабочен, то не значит, что и все остальные…

– Да не озабочен я! Озабочен, это когда хочется, да возможности нет. А у меня таких как Вика…

– Ну и, слава Богу. Только избавь меня от подробностей.

Вероника начала злиться. Этот кретин хочет обвинить её в том, в чем сам грешен. Как будто нет больше причин для совместной жизни или развода, кроме постели!

– Костя, я не хочу спорить с тобой, оправдываться или что-то объяснять, – она постаралась, чтобы её голос звучал спокойно и убедительно. – Давай не станем устраивать друг другу сцен, втягивая в конфликт родных и близких. Решим вопрос по-деловому.

– Это как? – налитые кровью глаза мужа уставились Веронике на уровне второй пуговицы блузки.

– Давай разъедемся, и пусть каждый живет своей жизнью. Пусть пройдет время, и мы поймем, как нам поступить дальше. Возможно, это будет развод, а возможно и нет.

– И ты сразу заведешь себе мужика, – сжал кулаки Костя.

– Если полюблю – заведу, – не стала лукавить Вероника. – Но вовсе не для того, чтобы скрасить себе одинокие вечера или взять реванш за ту сцену в квартире.

– Да сколько тебе говорить, что это было так…ерунда…

– Ерунда?! Вот это мило! А если бы ты меня застал в подобной ситуации, это тоже была бы ерунда? Отвечай! – она сорвалась на крик.

Мужчина уперся сжатыми кулаками в стол и начал медленно подниматься. Он неотрывно смотрел на свою жену, и его взгляд не обещал ничего хорошего.

– Ты…ты…думаешь, что говоришь! – он протянул руку к Веронике. Женщина резко качнулась назад, толкнув при этом стол. Недопитый кофе из чашки Кости плеснул на скатерть. Они одновременно посмотрели на безобразное пятно.

– Не посчитай мои слова словами из пьесы, – голос Вероники дрожал, – но вот такое же безобразное пятно легло и между нами. Если бы я даже захотела, все равно не смогу забыть, как ты…как вы…

Муж двинулся к ней в обход стола.

– Вера, Верочка, прости меня, – он схватил её, сильно прижал к груди. – Я дурак, я это признаю, но не бросай меня, Верочка. Мне без тебя будет плохо. Я обещаю тебе…

– Пусти.

– Нет, послушай. Я клянусь тебе, что никогда…

– Костя, пусти. Сядь, – указала она ему на стул после того, как освободилась от крепких объятий. – Ты опять про себя говоришь, а обо мне ни слова. Я же сказала тебе уже, что дело не в твоей измене. Дело во мне. Я не смогу теперь относиться к тебе по-прежнему. Что-то встало между нами, и это не только твоя вина, поверь.

Они снова сидели напротив друг друга. Вероника подняла глаза к часам. Скоро на работу. А там еще один трудный разговор.

– Давай отложим разговор, Костя. Мне пора на работу.

– Но я не смогу работать!

– Хорошо. Тогда вот мое решение: я не вернусь к тебе и не собираюсь оставаться у родителей. Придется разменять нашу квартиру. Я не претендую на большую площадь, лишь бы нам с Юлькой хватило. Захочешь нам помогать – я приму это с благодарностью, нет – обиды не будет. Второе, Юлька – твоя дочь, и причин, чтобы вам не общаться, я не вижу. Только просьба: избавь девочку от сцен, свидетельницей одной из которых я стала.

Краска вновь залила Костино лицо.

– Пока все, а дальше увидим. Мы слишком долго были вместе, возможно разлука пойдет нам на пользу.

Вероника встала.

– А сейчас иди, мне пора собираться на работу. Спасибо, что пригнал машину.

Она еще с минуту стояла и смотрела на склоненную голову мужа. В груди ядом разливалась жалость к Косте, к себе, к их прожитой жизни. Но она понимала, что жалость – непрочный фундамент для настоящей семьи, для крепких отношений. Если она сейчас не решится начать новую страницу своей жизни, то уже никогда не решится. Ей многое удавалось в жизни, так почему сейчас она сомневается в успехе?

– Ты свое слово сказала, теперь моя очередь, – Костя тяжело поднялся. – Но я деловой человек, привык все тщательно обдумывать. Я приду завтра…нет, послезавтра.

Обведя для чего-то глазами все пространство кухни, Костя резко выдохнул и пошагал к выходу. Уже в прихожей остановился, повернулся к сопровождающей его Веронике.

– Юлька знает о том, что произошло?

– Нет.

– Ты ей скажешь?

– Правду нет. Может, сам поговоришь с дочкой? Сам придумаешь причину, по которой мы не будем жить вместе?

Муж долгим взглядом поглядел на жену, криво усмехнулся.

– В благородство играешь? А не боишься, что я наговорю Юльке ужасов про тебя?

– Не боюсь, потому что ты никогда этого не сделаешь. Это ты для других Костя-кирпич, а для меня всегда был и останешься Костей Кирпичовым, другом и рыцарем.

– Ну, мать, ты даешь! «Рыцарем», – передразнил Костя. Потом помолчал и закончил, – А ведь ты меня, Верочка, никогда не любила по-настоящему. Я тебя любил, а ты только позволяла себя любить. Молчи! – предупредил он, увидев, что жена хочет возразить. – Я не чурбан деревянный и не кирпич бесчувственный, у меня сердце есть, а его трудно обмануть. Пока.

Дверь за мужем хлопнула, а Вероника без сил побрела вглубь дома.

– А ведь ты прав, Костик, – проговорила она, проходя мимо зеркала, которое отразило усталую женщину с поникшей головой и безвольно опущенными плечами. Длинные пряди из слабо закрученного узла повисли вдоль лица, придавая ему унылое, обиженное выражение.

Если бы можно было остаться дома, она бы так и сделала. Но ей необходимо было сегодня попасть в театр, решить вопрос с увольнением.

Наверное, впервые в жизни Вероника опоздала на работу.

– Вас уже спрашивали, – встретила её гардеробщица Нина. – Борис Львович не в духе, а на двенадцать совещание назначили.

В другое бы время она бы быстро узнала, в чем дело, но сегодня у неё были другие планы. Она прямым ходом направилась к себе, сдвинула кучу бумаг на край стола. Из нижнего ящика достала пару листов, покрутила в пальцах ручку и решительно написала: «Директору драматического театра…». То ли от волнения, то ли от бессонной ночи и разговора с мужем, рука дрожала, и буквы в строчки ложились криво. К тому же она забыла про очки. Когда она, наконец, про них вспомнила и посмотрела на свою писанину, то без жалости скомкала лист и бросила в корзину. Взяла другой лист и старательно начала выводить положенные слова заявления об уходе. Уже в конце, когда она проставляла дату «12 сентября 2002 года», рука непроизвольно дернулась, и последнее слово получилось с длинным «хвостом».

Она сидела за своим столом, глядела на заявление, которое решало её дальнейшую судьбу, а в душе роились и жалили сомнения. Потом она почувствовала боль, но не в области сердца, как можно было предположить, а в горле. Она несколько раз откашлялась, но боль не проходила, напротив, стала острой. Вероника сжала горло рукой. Где-то краем сознания отметила, что это, по-видимому, результат её вчерашней вечерней прогулки и долгого сидения на крыльце, но уже через минуту поняла, что горло распирают слезы. Нервы не выдержали, и она разрыдалась. Хорошо, что её кабинет находился в самом дальнем конце коридора, и её никто не слышал. Иначе начались бы расспросы, уговоры.

Чтобы выплакаться, ей понадобилось минут пятнадцать. Потом она поднялась, перед зеркалом привела лицо в порядок, освежив его водой из графина. Несколько прядок выбились из общего строя, и Вероника тщательно заправила их. Сегодня она выглядела не лучшим образом, говорило ей зеркало. Все тридцать восемь лет выдавали морщинки на висках, опущенные уголки губ, припухшие веки. А ведь еще недавно она от души веселилась, когда кто-то называл её девушкой или давал не более тридцати. Сегодня же никто не ошибется, определяя её возраст. Ну и ладно! Это не навсегда. Пройдет время, она успокоится, повеселеет, и лицо помолодеет.

Вероника повернулась перед зеркалом боком, заглянула за спину. Потом снова перевела взгляд на лицо. Как говорил один из рабочих сцены Артур Кочьян: «Сзади – пионерка, спереди – пенсионерка». Женщина усмехнулась, взяла заявление и, оглядев кабинет, словно уже никогда сюда не вернется, направилась на поиски Бориса Львовича.

Правда, найти режиссера было просто: его громовой голос, иногда переходящий на визг, был верным ориентиром. Она его нашла рядом с гримуборными, он кого-то распекал, иногда ударяя для убедительности кулаком по непрочной двери гримерной. Увидев Веронику Андреевну, Борис Львович растянул губы в нарочитой улыбке.

– А вот и наш светоч! Вероника Изверова собственной персоной! Выспавшаяся, отдохнувшая…Плюющая на всех и вся!!!

Вероника Андреевна без слов протянула режиссеру заявление, а потом прошла в костюмерную, где за заваленным платьями столом пряталась костюмерша Валечка.

– Здравствуй, Валентина. Что это наш милый Борис Львович так расходился?

– Не знаю, Вероника Андреевна. Говорят, он с утра в дирекции был, оттуда пришел гроза грозой. Начал распекать всех, кто под руку ему попал. Слышите, вроде затих?

Но Вероника знала, что это затишье перед грозой. Сейчас начнется.

– Изверова!!!

Бедная костюмерша подпрыгнула на месте и болезненно скривилась – вогнала иголку в руку.

– Может, закрыться, а? А то он сейчас здесь все разнесет.

Валентина глядела на Веронику, спокойно стоящую у окна, и поражалась выражению её лица.

– Вероника Андреевна, у вас что-то случилось? – спросила костюмерша. – Вы сегодня не такая как всегда. С дочкой что-нибудь?

– Тьфу, тьфу, – сплюнула через левое плечо Вероника. – Слава Богу, ничего. Так, семейные неурядицы.

– Ой, неужели и у вас такое бывает? Никогда бы не поверила. Все знают, что вы за мужем, как за каменной стеной.

– Да-да, – рассеянно ответила Вероника, а сама все прислушивалась к звукам из коридора. – Кажется, ушел. Ну и я пойду. До свидания, Валентина.

Вероника двинулась к двери, а костюмерша, забыв о поврежденном пальце, недоуменно смотрела ей вслед. Что угодно говори, но Изверова сегодня на себя не похожа. Наверное, с мужем поругалась. А может, заболела?

В коридоре никого не было. Артисты тихо сидели в гримерных, пережидали грозу. Это хорошо, у нее не было ни сил, ни желания видеть или разговаривать с кем бы то ни было. Быстрым шагом она прошла до лестничного пролета, что вел на второй этаж, легко преодолела крутые ступени и оказалась перед дверью кабинета главного режиссера.

Борис Львович сидел за широким столом, но отвернувшись в угол, где висели старые афиши. Толстые пальцы барабанили по тугому животу, обтянутому серой водолазкой. Он то вытягивал губы трубочкой, то надувал щеки, то часто-часто смаргивал и жмурился, словно в глаз попала мушка. Услышав, что дверь открылась, он не повернулся, но сердито засвистел.

– Добро пожаловать, леди Макбет, – все не поворачиваясь, проговорил режиссер. – Убила ты меня, Изверова, убила. От кого-кого, но от тебя я такого не ждал.

– Какого, Борис Львович? – Вероника прошла через весь кабинет, встала рядом с рассерженным мэтром.

Её заявление лежало на столе. Она взяла его. Это не осталось незамеченным.

– Это что шутка? Розыгрыш? – в голосе режиссера чуть слышно прозвучала надежда. – Это ты так издеваешься над стариком, Изверова?

– Разве я бы посмела, дорогой Борис Львович. Вы же для меня главный человек в жизни, после семьи, конечно. Я никогда не позволила себе разыграть вас или обидеть.

– Тогда зачем это? – Борис Львович, наконец, повернулся к ней и показал на лист с заявлением.

– Это от нервов, поверьте. Шла в дирекцию, а тут вы кричите. Со страху я и отдала вам заявление.

– Боже мой, Боже мой! Она, видите ли, испугалась! Не лги, Изверова. Кто как не я знает, как нелегко тебя испугать. А уж вопли старого режиссера тебе и вовсе нипочем.

– Я не лгу. Я в растерянности. У меня трудное время.

Борис Львович внимательно поглядел на Веронику. Потом поднял свое тяжелое тело, выбрался из-за стола и, взяв Веронику за руку, потащил её к старенькому дивану, стоявшему в кабинету с незапамятных времен и ставший реликвией. В театре говорили, что на этом диване снятся пророческие сны. Главный режиссер никого не допускал к дивану, но все знали, что вначале работы над новым спектаклем Борис Львович укладывался на его продавленные пружины. Может, поэтому ни один спектакль Бориса Львовича не был провальным за все время его деятельности в качестве режиссера театра.

– Садись, Вероника. Рассказывай, что произошло. Что бы ни случилось, этот диван поможет принять правильное решение. Я проверял и не раз. Веришь?

– Верю.

Ей понадобилось около часу, чтобы рассказать о том, что произошло в её жизни. Хотя пришлось сделать экскурс в детство и юность Верочки Изверовой. Борис Львович не перебивал, только изредка менял положение на неудобном диване. Старые пружины зверски скрипели, жаловались на непосильную тяжесть. Вероника сидела на диванном валике и поэтому казалась гораздо выше хозяина кабинета. Со своей высоты ей была хорошо видна огромная лысина режиссера и белая полоска шрама. Историю шрама Вероника знала: начинающий режиссер Борис Шпеер имел привычку дергать веревки, которые во множестве свисали по краям сцены. Идет, идет, увидит конец веревки и обязательно дернит. Вот такая была привычка, которая в итоге стоила ему разбитой головы. Однажды Борис дернул за веревочку, а на него с высоты рухнула часть декорации. Когда молодой режиссер упал, обливаясь кровью, многие подумали, что конец пришел перспективному, талантливому выпускнику известного театрального вуза. Но, видимо, голова у Бориса Шпеера была крепкой. Через полтора месяца он вновь был в театре, но уже навсегда избавился от привычки трогать что бы то ни было на сцене. А через годы и вовсе предпочитал не сходить со своего места в зале.

Борис Львович слушал Веронику, и злость его проходила. Его ученица выросла и готовилась расстаться с ним. Она выбрала свой путь, и он не станет ей мешать. Хотя чертовски жаль, что она уйдет.

– Почему ты не принесла свои пьесы сюда, не показала мне? Не доверяешь?

– Кому как не вам мне доверять, дорогой Борис Львович. Дело не в недоверии, а в страхе. А вдруг пьесы оказались бы никчемными, слабыми? Я бы со стыда сгорела, выслушивая ваш вердикт. Ведь вы бы меня не пощадили в случае чего?

– Не пощадил бы, – согласно кивнул Борис Львович.

– Вот видите. А от чужих любой приговор выслушать легче. Меня ведь с ними не связывают годы общей работы и дружбы.

Режиссер молчал. Он хорошо понимал Верочку, тем более, что сам в молодости грешил писательством. Но его рассказы так и не вышли в свет – все журналы, куда он их отсылал, словно сговорившись, возвращали ему назад.

– Так ты говоришь, что два театра заинтересовались тобой?

– Да, а вот судьба третьей пьесы мне неизвестна. Пока молчат.

– Ну, так принеси мне. Если я в курсе всего, так чего теперь стесняться, – он легонько хлопнул Веронику по руке. – Не сомневайся, я буду предельно честен и непредвзят.

– Хорошо, Борис Львович, – она облегченно вздохнула. – Я вам домой принесу.

– Вот и славно. Заодно посидим, отметим начало твоего нового поприща. Как думаешь?

– Я бы с удовольствием, да только настроение у меня не то.

– Еще что-то? – кустистые брови Бориса Львовича сошлись на переносице. – Не пугай.

– Я с Костей развожусь…То есть не совсем чтобы развод, а решили пожить раздельно.

– Так, так, – снова забарабанили пальца по животу. – Женщина? Или мужчина?

Вероника опустила голову.

– Вы же знаете, Борис Львович, что все бизнесмены ведут такой образ жизни…

– Стоп, не объясняй. Я все понял. Вместе с деньгами к нашим новым богачам приходит и распущенность нравов. Я прав? – он приподнял опущенную голову Вероники. – Чего покраснела? Не тебе краснеть надо. И правильно сделала, что так и решительно повела себя. Нам, мужикам, только дай послабление, как мы во все тяжкие моментально ударяемся.

Вероника улыбнулась.

– И вы тоже, Борис Львович.

– Э-э-э, голубушка! Это я сейчас старый и толстый, а когда-то за Борей Шпеером девушки толпой бегали. Да и я был не промах. Только в тридцать пять и угомонился, когда свою Амалию встретил. У неё не забалуешь, сама знаешь.

Вероника, конечно, знала строгий нрав супруги Бориса Львовича Амалии Иосифовны. В трудных жизненных ситуациях у неё был веский аргумент в виде деревянной скалки. С этим аргументом были знакомы и соседи, и многочисленные непутевые родственники с той и другой стороны и даже некоторые работники театра, с которыми Борис Львович любил посидеть в рюмочной.

– Ты, Верочка, взрослый человек. Тебе не пристало поддаваться эмоциям. Прежде чем решить что-то окончательно, подумай многажды. Я не очень понял про твой сон зачарованный, не стану тебе в душу лезть, но семья для женщины – это главное в жизни. Пусть даже ты станешь известнейшим сценаристом, работа семьи тебе не заменит. Константин поступил по-свински, что отрицать, но сколько лет он вел себя безупречно и как муж, и как отец.

– Вы правы…

– Возможно, такая встряска приведет его в чувство. Не глупый же он человек, чтобы не видеть…

– Борис Львович, он сказал, что я не люблю его.

– Так разубеди его! Чтоб не сомневался!

– Не могу.

– Почему, девочка?

Щеки женщины заалели.

– Я действительно не люблю его. И никогда не любила.

– ???

– Так бывает, Борис Львович. Это только в пьесах герои женятся по страстной любви, а в жизни…

– Ты мне, Верочка, не объясняй, как бывает в жизни. Мне через два года на пенсию, кое в чем разбираюсь. И в любви тоже. И в причинах, по которым люди женятся.

Сейчас режиссер напоминал Веронике её отца, когда тот сердится, если ситуация выходит из-под его контроля.

– Вот уж не ожидал, что наша Вероника Андреевна Изверова, избалованная, в общем-то, жизнью и вниманием, ко всем благам жизни еще имеет желание страстно влюбиться. Очнись, голубушка! Любовь – это дар, великая награда, а то и великая печаль. Не всем она дается, и, поверь старику, многие бы променяли её на то, что ты имеешь. Было бы тебе восемнадцать-двадцать, я бы тебя понял. Но ты артистка, ты, можно сказать, уже режиссер! Ты, в конце концов, сценаристом собираешься стать. По большому счету, писателем, драматургом! Весь опыт великих предшественников должен тебе подсказать, «не будить лихо, пока оно тихо».

Борис Львович попытался с ходу встать с дивана, но это ему не удалось. Тогда он уперся одной рукой в валик, другую вытянул вперед и с трудом оторвал громоздкое тело. Он сделал два шага по кабинету, грохнул кулаком по стене, угодив в нос афишному герою-любовнику, потом со стола схватил графин, но так как стаканы отсутствовали, снова поставил на место.

– Не думай, Верочка, что считаю тебя недостойной великого счастья полюбить. Боже упаси! Но рисковать тем, что есть, ради призрачной возможности когда-нибудь влюбиться, как ты говоришь, по-настоящему, по-моему, неразумно. Да и дочь у тебя.

– Борис Львович, – тоже поднялась со своего места Вероника, – оставим это. С любовью я разберусь, а вы помогите мне в другом. Давайте вернемся к моим пьесам.

Старый режиссер виновато глянул на женщину. И чего он, кретин, начал поучать Верочку? Легкомысленной она никогда не была, а если о любви задумалась в тридцать восемь лет, так это неплохо с одной стороны. Для творческого человека хуже нет цинизма, отсутствия мечты, порывов. А если её любовь несчастной будет, тоже не страшно: приобретет чувственный опыт, глядишь, переживания на пользу пойдут начинающему драматургу. Это ведь только большинство старых пьес свадьбой заканчивается, а в жизни с неё всё только начинается. Какие еще шекспировские страсти разыгрываются в малогабаритных квартирах да богатых особняках! Вот где материалец для пьес!

Борис Львович тщательно пригладил остатки волос на голове, одернул пиджак. По-деловому предложил Веронике Андреевне сесть за стол. Сам расположился в своем кресле, взял в руки заявление, еще раз прочитал и сунул в коричневую папку, с которой, как все знали, ходил к начальству.

– С заявлением я решу и попытаюсь добиться, чтобы ты осталась в театре…

– Борис Львович, не надо. Я уже решила.

– Хорошо, хорошо. А если возникнут материальные трудности? Какой никакой заработок у тебя здесь будет.

– Нет, так не пойдет. Лучше я приду к вам с пьесой, а там будем решать.

На том и порешили.

Отходную Вероники Андреевны режиссер предложил устроить либо у него в кабинете, либо в буфете.

– Многие огорчатся, что ты уходишь, другие удивятся.

– А кто-то и обрадуется, – закончила Вероника. – Так обычно и бывает, ничего страшного. Переживу.

Вероника встала. Встал и Борис Львович.

– Спасибо вам за все, дорогой Борис Львович. За доброту, терпение, мудрость, защиту, веру в меня. Что бы я без вас делала?

Она протянула руки к старому режиссеру, обняла его, поцеловала.

– Надеюсь, наша дружба и наше сотрудничество продолжится.

– Кто знает, кто знает, голубушка. Возможно, совсем скоро на афишах появится: «Автор – Вероника Изверова».

Они засмеялись.

– Если бы это так и было, – вздохнула Вероника. – Но загадывать не будем. Когда мне к вам прийти?

– Давай сразу после выходного, – Борис Львович полистал настольный календарь. – Лучше в среду. Идет?

Она кивнула и поспешила к выходу.

– Счастливо вам!

– Тебе счастья, Верочка, – тихо проговорил старый режиссер, когда дверь за женщиной закрылась. – Надо же, как всё повернулось! Охо-хо-хо.

Борис Львович еще с полчаса посидел в кабинете. Хотел кому-то позвонить, но передумал и опустил трубку на рычаг, потом поглядел на старые афиши и погрозил кулаком усатому герою-любовнику.

– Любовь, любовь… – проворчал он, тяжело поднимаясь с кресла. – Придумают же!

Сунув коричневую папку под мышку, режиссер пошагал в сторону коридора, застеленного бордовой дорожкой. Там находились кабинеты дирекции театра.

…Вечеринка по поводу скоропалительного увольнения Вероники Андреевны Изверовой шумно и весело прошла в буфете. Из ближайшего кафе были принесены горячие бифштексы, зразы, фаршированная рыба, расстегаи, экзотические салаты. Не подкачали и свои: фрукты, пирожные, напитки, бутерброды, пиво стояли в избытке на составленных в ряд столах.

За столом то и дело звучали речи, которые начинались одинаково: «Я очень удивился…Я не мог поверить…На кого вы нас променяли…». Вероника всем улыбалась, прикладывала руку к сердцу, чокалась и целовалась с авторами тостов. Слышались просьбы подумать и вернуться: «Мы все простим!», звучали вопросы: «А как муж к этому отнесся?».

Вероника больше помалкивала, а когда нельзя было отвертеться, переводила стрелки на режиссера.

– Предлагаю выпить за нашего уважаемого Бориса Львовича!

Коллеги дружно и охотно поддерживали. Артистки в возрасте шептались между собой, что если «Боря» снова нагрузит печень и попадет в больницу месяца на два, то репетиции полетят в тартарары – Изверовой-то больше не будет. Но Борис Львович, наученный горьким опытом, лишь прикладывался к рюмке, а больше нажимал на «Нарзан». Он часто взглядывал на Верочку, замечал её возбужденное состояние и от души желал, чтобы у неё все задуманное получилось. Он уже познакомился с её пьесой, и она ему мало сказать, что понравилась. Было в ней что-то свежее, неизбитое. Слог великолепный, чувствовалось знание предмета, о котором идет речь, да и герои вышли не шаблонные. Правда, режиссер почувствовал некоторую натянутость и стыдливость любовных сцен. Словно автор сомневался, те ли слова говорят друг другу влюбленные. Неужели…

– Друзья, тост!

Семен Хмелёв был известен среди коллег, как знаток и собиратель оригинальных тостов. Все тут же приумолкли.

Вероника держала наполненную рюмку, с улыбкой смотрела на Семена, но не вникала в слова. Делала вид, что слушает, а сама вспоминала разговор с дочерью.

… – Не поняла! С какой стати вы разводитесь с папой? – Юлька стояла перед Вероникой красная, встрепанная. – Отец всякой ерунды мне наговорил про кризис среднего возраста, ты ничего вразумительного не говоришь. При чем тут средний возраст? Таких, как вы, полно, но что-то никто не спешит разводиться.

– Юля, выслушай меня спокойно.

– Я не могу быть спокойной, когда такое происходит в семье, – она срывалась на крик. – Вы можете сколько угодно мне говорить про ваши кризисы, но я вам не верю! Подумать только, еще вчера никакого кризиса не было, а сегодня вдруг кризис! Идиотизм!

Продолжать разговор было бессмысленно, и Вероника ушла в другую комнату.

– Ты куда?

– Поговорим, когда ты успокоишься, – ответила мать и закрыла дверь за собой.

Юлька с минуту глядела на закрытую дверь, потом прижала кулачки к глазам и безнадежно заплакала.

Сколько она себя помнит, в их семье никогда не было скандалов. Если и были споры или недоразумения, то все больше по мелочам. Любой, глядя на её родителей, говорил, что они – идеальная супружеская пара. Юлька любила родителей, гордилась ими и жалела тех одноклассников, в чьих семьях привычными стали пьяные скандалы, ссоры по поводу и без повода, разводы и разделы имущества. Например, у Кати Семениной, мать уже в третий раз выходит замуж.

– И каждого своего мужика заставляет меня папой называть, – делилась Катя в спортивной раздевалке. – Ненавижу! Мужиков ненавижу и её ненавижу!

– Что ты, Катя, разве можно мать ненавидеть? – Юлька искренне переживала за подружку.

– Можно. И ты бы ненавидела такую.

– Какую?

Катя безнадежно махнула рукой.

– Рассказывать противно. Я к бабушке уеду. Вот только денег на дорогу у меня нет, а до Новосибирска билет дорогой.

– А ты бабушке напиши, пусть она тебе денег на дорогу пришлет.

– Написала, а ответа нет. Может, не получила письма.

– Еще напиши.

Девочка покивала.

– Ладно, пойдем, уже строятся.

Они заняли свои места в строю, но Юлька еще долго думала над тем, как непросто живется её однокласснице. Её родители, как она начала догадываться, составляли меньшинство. И вот теперь не известно по какой причине рушится её семья, а она попадает в разряд тех ребят и девочек, чьи родители разводятся. Правда, папка сказал, что до развода дело не дошло, они просто будут жить раздельно. А где прикажете жить её? День у мама, день у папы? Хорошая история. А самое обидно, что никто ей не говорит правды. Может, у бабули спросить?

Девочка вытерла зареванное лицо, вытащила из шкафа недочитанного Дюма и уселась у окна. Вначале она плохо понимала, о чем читала, потом увлеклась и на некоторое время позабыла о неприятностях. Следить за приключениями храбрых мушкетеров было занятнее, чем гадать о причинах ссоры между родителями. Но она все равно узнает правду, а уж после этого будет думать, как примирить родителей. Не все еще потеряно!

…За столом бомбой взорвался смех. Тост Семена, как всегда, имел успех. Все чокались, выражали свое одобрение, от души веселились. Вскоре включили музыку, и только самый ленивый не пошел танцевать. Воспользовавшись всеобщим движением, Борис Львович незаметно покинул буфет. На сегодня хватит, иначе опять все кончится капельницей да и от Амалии Иосифовны влетит.

Заметив, что режиссер уходит, Вероника вышла вслед за ним.

– Борис Львович! Когда вы мне встречу назначите?

– Торопитесь услышать мой приговор, Вероника Андреевна? – усмехнулся Шпеер. – Можно бы и сегодня, да не оставлять же коллег без виновницы торжества. Как думаете? Давайте так, – он заглянул ей в глаза, – завтра, часиков в восемь утра. Вас устроит? Или спите долго?

– Не сплю, какой тут сон, – Вероника грустно улыбнулась. – Юлька рвет и мечет. Ни я, ни Костя не решаемся ей сказать правду, все тянем, придумываем несуществующие причины. Мы не правы? – спросила она, увидев, как нахмурился режиссер. – Думаете, нужно сказать все, как есть?

– Не думаю, а уверен, – твердо сказал Борис Львович. – Одна ложь всегда потянет другую, а та – третью. Не заметите, как втянетесь в собственное вранье, а дочка вам этого не простит. Советую вам составить общий разговор: вы, Константин и Юля. Пятнадцать лет – это уже не детство, девочка все правильно поймет.

– Буду надеяться. До свидания Борис Львович. Значит, завтра в восемь.

– Угу.

– Борис Львович, чтобы я не мучилась, скажите, есть проблески таланта?

Режиссер захохотал.

– Сразу и талант! – огромный живот колыхался в такт громового «хо-хо-хо». – Талант! – утер лицо клетчатым платком Шпеер. Чуть отдышавшись, добавил. – Пока могу сказать одно: есть, над чем поработать. Остальное – завтра. И принесите мне другие две пьесы, чтобы у меня составилось впечатление, в какую сторону вы движетесь, госпожа драматург, – и снова захохотал.

Так смеясь и утирая лицо, Борис Львович двинулся в сторону гардероба. И пока он шел, вероника слышала его смех в свой адрес.

Да, зря она выскочила со своим нетерпением. Серьезные люди спешки не прощают. Надо было сидеть мышкой и ждать. А теперь старик так и будет её изводить насмешками.

Ну и пусть. Когда-то надоест. А ей впредь наука: не суетись, не лезь на рожон!

Веронике захотелось домой, но вечеринка была в самом разгаре, и уйти не представлялось возможности. Придется остаться, чтобы не вызывать обид.

– Вероника Андреевна! – шумно отреагировали на её возвращение коллеги. – Наконец-то! А мы подумали, что вы сбежали от нас. Идемте танцевать!

С новой силой загремели динамики, энергично задвигались молодые и не очень. Выбросив все из головы, Вероника протиснулась в центр, глазами выбрала себе партнера и так припустила танцевать, как давно уже не бывало. Для многих это было откровением, они раздвинули круг, принялись азартно хлопать самозабвенно танцующей парочке – Веронике Изверовой и Максиму Вольнову, художнику-декоратору их театра. Тридцатилетний Максим был не женат, вернее разведен и находился в поиске. С ним заигрывали, приглашали в гости молодые артистки, говорили, что у него был непродолжительный роман с Павловской, кто-то видел его выходящим из костюмерной в неурочное время. Многое о нем говорили, но только Вероника точно знала, что Максим встречается и с самыми серьезными намерениями с дочкой одного предпринимателя. Дочка была так себе, но папаша имел связи в столичных театральных и киношных кругах. Вольном мечтал с помощью новых родственников пробраться в один из столичных театров, или, чем черт не шутит, на телевидение.

Вероника выбрала Максима потому, что видела не однажды, как здорово он танцует. В последний раз это было на вечеринке у Карров. Кстати, Вольнов и не предполагал, что серьезная Вероника Андреевна может двигаться в стиле тинэйджеров. Кто бы раньше сказал, ни за что бы не поверил. Они, конечно, встречались на тусовках, но чтобы она так отплясывала, ни разу не видел. Правду люди говорят, что в тихом омуте черти водятся.

Максим с удвоенной энергией закружился вокруг Вероники, изображая страстного мачо, Вероника резким движением головы освободила волосы, и они волной покрыли её спину и плечи. Призывно глядя на Максима, женщина завела руки за шею и медленно начала поднимать отливающие серебром волосы кверху, прогибаясь при этом очень сексуально. Так, с поднятыми вверх руками, полуприкрыв глаза и извиваясь всем своим гибким телом, она наступала на своего партнера до тех пор, пока не уперлась грудью в его грудь. Максим непроизвольно обхватил Веронику за талию, прижал плотно к себе и вдруг неуловимым движением переломил пополам так, что женщина чуть не достала головой пола. Держа одной рукой партнершу за талию, Максим потянулся лицом к её лицу, а вторая его рука двинулась от талии вниз по бедру, колену и далее. Это было нечто!

Может, у кого-то возникла даже мысль, что Вероника Андреевна и Максим Вольнов специально отрепетировали этот страстный танец для такого случая. Но на самом деле все вышло спонтанно, от души. Выполнив что-то вроде па из аргентинского танго, парочка под гром аплодисментов закончила танец в объятиях друг друга.

– Браво! Браво! Бис!!!

– Офигеть! Класс!!!

Они разжали объятия, с улыбкой поглядели друг на друга. Потом Максим медленно взял руку Вероники Андреевны и, все еще не выйдя из роли мачо, поцеловал вначале тыльную сторону, потом пальцы, а потом запястье.

– Смотри, Людмила узнает, – шепнула ему на ухо Вероника. – Скандал устроит.

– За такое удовольствие и заплатить не жаль, – также шепотом ответил её Максим.

Он взял её за локоть и повел к столу.

– Шампанского?

– Давай!

Вино запузырилось в бокалах.

– За талант, грацию и непостижимую женственность, – провозгласил Вольнов. Притронулся к её бокалу и первым выпил. Она подождала, потом тремя большими глотками осушила бокал. Шампанское она не любила, но после танцев в горле саднило от жажды, и вино пришлось как нельзя более кстати.

– Хорошо, – проговорила она, облизывая губы. Максим согласно кивнул.

– Может еще?

– Нет, спасибо. Я ведь не любительница. Ты иди танцуй, а я посижу, что-то устала, весь день на ногах.

Максим опять поднес руку Вероники к своим губам.

– Благодарю за удовольствие танцевать с вами. Теперь, если будем где-то вместе, не отказывайтесь потанцевать со мной, хорошо?

– Обещаю, – легко согласилась она, хотя точно знала, что теперь они вряд ли встретятся вне театра. Её разрыв с Костей отразится и на круге общения. Но она об этом ничуть не жалела.

– Иди, Максим, – Вероника подтолкнула своего кавалера, – смотри, как девочки сердито смотрят на меня за то, что я одна тобой завладела.

– Вероника Андреевна, а я бы не отказался, – горячие губы Вольнова обожгли ей ухо. – Могу с уверенностью сказать, что тот, кто так танцует…

– Прекрати! И не додумывай того, что не может осуществиться. Иди, кому говорят!

Максим сделал два шага в сторону, но остановился, снова глянул на Изверову.

– Танец многое может сказать о человеке, Вероника Андреевна. А глядя на вас, можно быть уверенным, что и в …

– С ума сошел! – она закрыла руками уши. – Молчи, а то я рассержусь!

Вольнов захохотал и пошел к танцующим. На нем тут же повисли две красотки, и он, попеременно целуя их, увлек в центр круга. Девицы ответили довольным визгом, задергались в его руках, выставляя на обозрение соблазнительные формы.

Вероника устало опустилась на стул, незаметно стянула туфли и блаженно пошевелила затекшими пальцами. Потом она попыталась собрать волосы, но из этого ничего не вышло. Тогда она разделила их пополам и заплела в косы. Такая незатейливая прическа кардинально изменила её. Любой, глядя на неё сейчас, подумал бы, что это старшеклассница затесалась в компанию взрослых. Черты лица её смягчились, рот чуть приоткрылся, показав безупречные зубы. Щеки после танцев алели, а на шее загнанно билась голубая жилка.

Еще один этап моей жизни закончился, думала она в это время. Наступает переломный момент, а что дальше последует, не известно. Грустно, очень грустно почему-то, даже заплакать хочется, но остановиться, повернуть вспять не могу и не хочу. Только вперед!

Она сама уже налила шампанского и залпом выпила.

– Вероника Андреевна! Дорогая моя, дайте я вас обниму, – захмелевшая костюмерша Валентина тянулась к Веронике. – Вы такая женщина, такая женщина! Просто чудо! Экстракласс!

– Валентина, давай выпьем за наше здоровье, – прервала хвалебную песнь Вероника. – Будем здоровы!

– Будем!

Тут музыка умолкла, и все потянулись к столам. Вечеринка продолжалась. Теперь можно было незаметно исчезнуть. Все в таком градусе, что вряд ли заметят её отсутствие.

– Валентина, я в туалет отойду, – на всякий случай предупредила она костюмершу. – Я скоро.

Но Валентина не слышала. Она хохотала над очередным тостом Семена Хмелева, размахивала зажатым в руке пирожным. Костюмерша была признанная сладкоежка, могла съесть разных вкусностей безмерное количество, но при этом не поправиться ни на грамм. Вероника тоже не поправлялась, но в отличие от Валентины, была равнодушной к сладкому и вообще ела очень мало.

Легкими шагами Вероника прошла к гардеробной.

– Домой? – спросила бессменная гардеробщица тетя Даша. – Вы на своей машине или такси?

– Такси возьму. Свою я еще днем на стоянку поставила, знала, что выпью.

– Правильно. А то моду взяли пьяными за руль садиться. На прошлой неделе здесь в переулке женщину сбили и уехали восвояси. Потом-то их поймали, хулиганов, и они все, сказывал Михалыч, были в стельку.

Михалыч был в театре вахтером. И каждый раз, как тетя Даша грела для себя чайник, обязательно звала его, угощала домашними плюшками и вареньем, а он в благодарность рассказывал ей разные страшные истории, происшествия. Информацию ему доставлял зять, муж младшей дочери, что служил в отделении милиции, находящееся на той же улице, что и театр.

– До свидания, тетя Даша, – попрощалась Вероника.

– Доброго вам здоровья, Вероника Андреевна, – ответила гардеробщица. Потом спохватилась. – А правду говорят, что вы уходите от нас?

– Ухожу, тетя Даша. Но, может, еще вернусь. Как знать.

– И возвращайтесь, Вероника Андреевна. Здесь вас все любят, уважают. От добра добра не ищут.

– Кто знает. До свидания.

Права старая гардеробщица: многих удивило внезапное решение Изверовой оставить театр. Она не стала распространяться по поводу своих дальнейших планов. Если её новое занятие будет успешным, она скрывать не станет, а если нет, так лучше избежать злорадства и ненужной жалости. Чтобы сбылось задуманное, верила она, пусть как можно меньше людей знают о твоих планах. Она знает, родители да Борис Львович, и достаточно. Нечего распространяться.

После жаркой атмосферы буфера, на улице Веронике показалось очень холодно. Она плотнее запахнула плащ, подняла воротник и, обхватив себя за плечи, скорым шагом пошла к остановке такси. Минут через десять из-за поворота показалась свободная машина.

– Куда?

– На Еремейку.

– Поехали.

В машине было тепло, звучала тихая музыка. Вероника перебирала в уме события последних дней, планировала дела на ближайшие дни, среди которых квартирный вопрос. Костя звонил и сообщил, что квартиру разменивать не хочет, и предложил ей другую в любом районе. Надо было выбрать из четырех. Две она уже посмотрела, но они ей не подошли. Завтра или послезавтра надо посмотреть остальные. Хорошо бы Юльку с собой взять, чтобы потом упреков не было. А то она вчера заявила, что останется жить у бабушки с дедом, предоставив родителям возможность выяснять отношения.

Борис Львович прав, надо откровенно поговорить с дочкой. У неё сейчас переходный период, а тут они еще усугубляют. Решено, завтра вечером они поговорят с Юлькой. Надо только Косте сообщить о времени и месте. В дом к родителям Вероника не хотела приглашать Костю, боясь, что вспыхнет конфликт между мужем и Андреем Викторовичем. Пусть пройдет время, все успокоятся, а там видно будет.

– Куда ехать? – спросил таксист, въехав на первую улицу Еремейки.

– По Школьной вниз, второй поворот налево.

Через несколько минут такси затормозило у дома. Вероника расплатилась, и зябко поводя плечами после теплого салона машины, заспешила на свет родных окон. Вон кто-то выглянул, мама, наверное.

Она уже представила уютную кухню, горячий чай с клубничным вареньем, её рассказ о прошедшей вечеринке. Не забыть про танец, который они сбацали с Максимом Вольновым. Папка, конечно, станет хмуриться, обвинять времена и нравы, зато Юлька оценит это как надо. Как хорошо дома!

…Последняя из предложенных Костей квартир находилась в нескольких трамвайных остановках от Еремейки. Далековато, правда, от центра, зато близко к родителям, а значит, и к ипподрому, где Юлька проводила теперь все свободное от уроков время.

Квартира находилась в четырехэтажном доме еще сталинской застройки. Рядом стояли такие же дома, невдалеке просматривался парк, разбитый к десятилетию Победы. Вероника оценила близость дома к остановке, и в то же время малое движение между домами. Поражала удивительная для города тишина, отсутствие суеты.

В доме было три подъезда, квартира находилась в среднем, на третьем этаже. По-видимому, прежние жильцы выехали совсем недавно, решила Вероника, уловив оставшийся запах жареной картошки, и отметив про себя отсутствие паутины в углах.

Квартира ей понравилась. Квадратная прихожая, просторная кухня, две восемнадцатиметровые комнаты. В прихожей имелся встроенный шкаф для одежды, а узкая дверь вела в кладовку. Хороши были двойные двери комнат, паркетный пол и скромная лепнина под потолком. Оригинальный бордюр выполнял роль широкого плинтуса между потолком и стенами. В отличие от современных квартир, высота потолков в этом доме достигала почти трех с половиной метров. В ближайшей к кухне комнате была дверь на застекленную шестиметровую лоджию.

Основа была хороша, но квартира требовала основательного ремонта. Меньше всего от времени и жильцов пострадал потолок и окна, к остальному следовало приложить руки, причем руки профессионалов. Тут своими силами не управиться.

– Ну, как? – Костя стоял у окна и внимательно наблюдал за реакцией жены. – Пойдет?

– Пойдет, – ответила Вероника. – Только ремонт…

– Без проблем. Я сам найду бригаду и оплачу все. Единственно, выскажешь свои пожелания.

Он подошел к ней, взял за руку.

– Может, все-таки передумаешь? Столько лет вместе, и неплохих лет. И Юлька. Ну, хочешь, встану на колени? – пытливо глянул ей в лицо. – Вижу, не хочешь. Ничего ты не хочешь. А еще скрытничаешь, как тогда, в выпускном классе. Опять что-то задумала, так?

Она опустила голову, но он взял её за подбородок и заставил поглядеть ему в глаза.

– Точно! Ну, так скажи, ошарашь, как тогда с театральным. Я пойму и препятствовать не стану. Не могу я поверить в то, что причина в моей глупости тогда с секретаршей. Я прав?

– Костя, не начинай все сначала. Лучше подумай, как разговор сегодня составить с дочкой. Врать ей я не хочу, да и тебе не советую. Пусть ей будет больно, но дети быстро забывают плохое. Зато она будет знать, что мы с ней честны.

– Будь по-твоему. Но ты обещаешь, что с разводом подождешь?

– Обещаю, – успокаивающе улыбнулась Вероника. – Смотри, как бы ты потом не заторопился. Вдруг охмурит тебя очередная красотка и потребует жениться на себе. Что будешь делать?

– Это ты про Вику? Так она наврала – я ей ничего не обещал.

– Кроме Вики, полно желающих стать мадам Кирпичовой.

– Вот это верно! – загорячился вдруг Костя. – В отличие от тебя, их не страшит моя фамилия. Кирпичовы уже известны, а про Изверовых что-то не слыхать.

– Может, еще услышишь, – Вероника повернула к выходу. – Я согласна на эту квартиру, присылай строителей. И вот что я еще подумала, – она резко остановилась, и Костя ткнулся ей в спину, – мне гараж нужен, лучше, чтобы недалеко. Осилишь?

– Идем, – муж крепко взял её за локоть.

На лестничной площадке они задержались, так как сразу не сумели справиться с двумя замками. Пока возились, открылась соседняя дверь.

– Здравствуйте, – поздоровалась Вероника с молодой женщиной. Та держала на руках малыша, измазанного манной кашей. – Скоро соседями станем.

– Да-а-а?! – обрадовано протянула соседка. – Ну и хорошо. Ой, а я вас знаю! – глаза женщины перебегали с Вероники к Константину и обратно. – Вы в театре работаете, верно?

– Верно, – улыбнулась Вероника и протянула руку к пухленькой ножке малыша. – Какой бутуз!

– Пошли, – в нетерпении топтался рядом муж. – До свидания, – кивнул он соседке и первым двинулся по лестнице вниз.

– Увидимся, – пообещала Вероника и поспешила за мужем.

– До свида-а-а-ания! – донеслось вслед.

Заводя машину, Костя насмешливо отметил:

– А ты у нас знаменитость, оказывается. Первый же встречный тебя узнает.

– Не глупи, – отмахнулась Вероника пристегивая ремень безопасности. – Случайность. Помнишь, как тогда в Каире?

Костя помнил. Это был действительно уникальный случай. Они тогда впервые поехали отдыхать в Египет. Беспощадное солнце, плотные толпы народа, терроризирующая со всех сторон музыка и они, обалдевшие от экзотики, шума, жары и тесной обуви. В Каире их должен был встретить бывший однокурсник Кости, Алим Кустоев, который несколько лет до этого, используя дальние родственные связи, переехал в Египет на постоянное место жительство. Сейчас он работал в одной крупной фирме, поставляющей комплектующие для судоверфей. Перед вылетом Костя созвонился с Алимом, договорился о встрече. Но встреча не состоялась.

Они самостоятельно добрались до отеля, отдохнули, приняли душ и решили посмотреть центр огромного города. Добирались на такси. Через час они пожалели, что не остались в отеле. Не привыкшие к такому скоплению людей, духоте и шуму, они растерялись в огромной толпе, почувствовали себя песчинками в море. У Вероники к тому же голова начала раскалываться от боли. Наконец, они отыскали тихое более или менее кафе, выпили по чашечке кофе и большому фужеру ледяной воды.

– Я больше не могу, – пожаловалась Вероника. – Лучше бы остались в отеле, покупались в бассейне.

– Успеем, – не сдавался Костя. – Если уж приехали, так надо все осмотреть.

Вероника посмотрела на свои опухшие ноги в босоножках на высоком каблуке.

– Надо было тапочки надеть или кроссовки. И костюм не к месту.

– Это точно, – согласился муж, поглядев на дорогой, но неподходящий к египетскому климату светло-бежевый костюм жены. – Ладно, – решил он, – поедем в отель. Вечером я позвоню Алиму, и тогда вместе с ним сделаем экскурсию по городу.

Снова такси, н путь к отели занял гораздо больше времени из-за огромных пробок на дорогах. В машине не было кондиционера, и через полтора часа они выбрались у входа в отель абсолютно промокшими от пота и задохнувшимися от духоты. Им понадобилось два часа, чтобы прийти в себя. Им не хотелось ни есть, ни пить, только бы ощущать на себе приятно холодящее тело движение струй кондиционера.

Все это время Костя названивал Алиму. Но тот словно сквозь землю провалился. Не зная языка, Костя не мог выяснить у говорящих на том конце провода, когда будет его однокурсник или где его искать. Он только повторял, как попугай: «Костя Кирпичов, Костя Кирпичов».

На следующий день они вновь решили рискнуть и посмотреть исторический центр Каира. Но их опять ждала неудача – многокилометровая пробка на дороге. С досады Костя стучал кулаком по ладони, а водитель такси испуганно наблюдал за сердитым крепышом на заднем сиденье, который с силой молотил себя по руке. Вероника заметила реакцию шофера и успокаивающе погладила мужа по плечу. Он виновато глянул на неё, поцеловал в щеку, а потом отвернулся и стал глядеть на стоящие рядом автомобили.

– Алим!!! – вдруг заорал Костя, чем до смерти напугал таксиста и заставил подпрыгнуть на месте Веронику. – Алим, черт побери!!!

Вероника глянула через плечо мужа. В соседней машине, стоящей бок о бок с ними, сидел смуглый человек в европейской одежде. Он удивленно хлопал черными, как маслины, глазами и беззвучно открывал рот. Еще бы! Случайно встретиться в центре Каира! С однокурсником Костей Кирпичовым, или Кирпичом, которого накануне не смог встретить из-за такой же пробки на дороге.

Алим радостно замахал руками, приказал пересаживаться в его автомобиль. Супруги расплатились с водителем, который с явным облегчением расстался со своими странными пассажирами, с трудом открыв дверцы впритык стоящих автомобилей, разместились на заднем сиденье серебристой ауди Алима.

… – Да, здорово тогда Алим удивился, встретив нас совершенно случайно рядом на дороге. Редчайший случай.

Костя включил музыку.

– Куда едем?

– Давай в гимназию за Юлькой, а потом в тихое место, чтобы поговорить.

Машина помчалась к центру. По дороге они один раз остановились – у Кости кончились сигареты, пару раз ему звонили по мобильному телефону, но он сердито отвечал, что некогда ему разговаривать. У гимназии им пришлось прождать около часа. Костя все хмурился, закуривал одну сигарету за другой, Веронике тоже было не по себе.

Она подумала вдруг, каково было бы ей, пятнадцатилетней школьнице, если бы её родители решили развестись. На её глазах рухнул бы привычный мир, где одно не могло существовать без другого. Своих родителей она представила в виде частей сложной мозаики. Переставь их с места на место, замени другой частью, и все! Рисунка не будет. И не было бы у неё старого уютного дома с садиком, клумбами, яблонями и крыжовником. Не было бы тихих летних вечеров на крыльце или зимних забав на замершем пруду. Много бы не было. И уж точно, разорванное пополам сердце, никогда бы не зажило и кровоточило всю жизнь.

Так что же они делают с Юлькой? Может, махнуть на все рукой и ради дочки жить прежней жизнью? Пусть повзрослеет, а там уж они с Костей решат свои проблемы.

Так думала Вероника, а внутри у неё все рвалось от жалости и к Юльке, и к себе. Неужели она эгоистка, и не может пожертвовать своими интересами ради дочери? Какая же она после этого мать?

Слезы катились по лицу Вероники, но облегчения не приносили. Душа ныла, уставшее от переживаний сердце с трудом толкало кровь по сосудам. Хотелось рыдать, биться головой от невозможности не причинить никому зла. Ладно, пусть будет плохо ей, но только не Юльке. Подождет года два-три, пока дочка не закончит школу. Там, глядишь, станет взрослой, начнет понимать, что не все просто в этой жизни. Что никто не застрахован от несчастий, болезней, разлук.

А сейчас пусть будет счастлива, спокойна, радостна. Кто знает, как у Юльке сложится дальнейшая жизнь, так пусть хоть детство будет безоблачным. А она, Вероника, стерпит все ради дочки. Только бы опять не уснуть, не отречься от того, что вошло в её жизнь.

…Из высоких узких дверей гимназии потянулись девчонки и парни, все в строгих костюмах, широких коротких галстуках. У большинства рюкзаки за плечами, у остальных дипломаты. Здесь нет толкучки в дверях, нет заливистых криков, как в обычной школе по окончании уроков, здесь никто от полноты чувств не треснет одноклассника портфелем по спине.

Каждого второго гимназиста ждет машина. Ребята по-взрослому прощаются друг с другом за руку, девчонки поднимают вверх руки: «Пока!»

– Папик! – к машине спешит Юлька. По лицу видно, что она рада видеть родителей вместе. – По какому случаю сбор? – спрашивает девочка и плюхается на переднее сиденье.

Костя бросает в урну недокуренную сигарету.

– Как мои дамы посмотрят на маленький пикник в районе Гусиного озера?

– Ура!!! – кричит Юлька. – Я там сто лет не была.

Сто лет по Юлькиному летоисчислению равны трем месяцам, и взрослые еще помнят три майских дня на озере с палаткой, костром, купанием и рыбалкой.

– Давай, папка в Evrospar заедем. Или вы уже купили все?

– Заедем, – согласился Костя. – А ты пока расскажи, как дела у тебя.

– Папик, не будь занудой! В кои веки собрались на природу, а ты про уроки меня будешь расспрашивать.

– Ты считаешь, что тебя нужно о парнях спрашивать.

– Можно, – пауза. – Но не нужно.

Они засмеялись. Юлька повернулась к матери, увидела её повлажневшие глаза и опухший нос.

– Ты что, плакала? – захлопала рыжими ресницами Юлька.

– Нет, – для убедительности Вероника шмыгнула носом. – Наверное, простыла.

– Правда? – дочка недоверчиво глядела на мать. – Или опять поссорились?

– Нет, не ссорились, – успокоила Вероника и снова шмыгнула носом. – И платок дома оставила.

– Держи мой, – Юлька полезла в боковой карманчик рюкзака. – Совсем чистый, не волнуйся.

– А я и не волнуюсь.

Остановились у двухэтажного стеклянного магазина.

– Пойдем, – скомандовал Костя. – Разрешаю тебе выбрать все, что пожелаешь.

– Отлично, Константин, – девочка шутливо шлепнула отца по плечу. – Мам, тебе что взять?

– Мне минералки и салат из индейки.

– А пирожное?

– Возьми на свое усмотрение, – разрешила Вероника.

– Тогда песочное.

Короткая юбочка в складку так и плясала вокруг ног Юльки, когда она, перепрыгивая через ступеньку, поднималась с отцом к огромным стеклянным дверям магазина, что-то торопливо говорила ему, размахивала руками. Совсем еще ребенок, подумала Вероника, и снова слезы подступили к глазам. Надо держать себя в руках. Все решено!

Вероника прикусила до боли губу и, чтобы отвлечься, стала рассматривать покупателей, что спешили в магазин или с полными сумками из магазина. Она давно уже не ходит с сумками по магазинам. Раз в неделю муж затаривался на рынке, а если надо купить чего по мелочи, то Юлька бегает без слов, тем более, что хороший магазинчик расположен рядом с их домом.

Вероника вдруг подумала, что в случае развода ей придется самой беспокоиться о продуктах, рассчитывать финансы, возможно, даже экономить. Но это в случае развода, а его, по всему видать, не предвидится.

В дверях показались Костя с Юлькой, неся каждый по большому пакету.

– Прикинь, – затараторила Юлька, – здесь еды на три дня хватит и не только на троих. Прощай моя талия!

– Ты же с дедом поспорила, – напомнила дочери Вероника. – Как твоя мечта стать наездницей?

– Ну, мам, – надулась Юлька, – умеешь ты кайф испортить. Хорошо тебе, ешь и не толстеешь, а мне приходится себя ограничивать. Думаешь, легко? И в кого я такая плюшка? – пригорюнилась девочка.

– Не паникуй, дочка, – успокоил её отец. – До толстушки тебе далеко. Это я тебе как мужчина говорю. К тому же девяносто пять процентов мужчин любят полненьких, а пять процентов…

– Худых? – заулыбалась Юлька.

– А пять процентов это скрывают! Вот так вот дочка! – Костя захохотал, Юлька вслед за ним.

Тут ты прав, подумала Вероника. Недаром выбрал эту корову Кобзарь. Восемьдесят килограммов чистого мяса, да килограммов тридцать сала. Недаром сдвинуть её с себя не мог, крепко она тебя придавила.

По-видимому, Вероника не совладала со своим лицом, потому что муж, заметив её чуть брезгливое выражение лица в зеркале заднего вида, сразу понял, о чем у неё мысли, и крякнул с досады. Вероника равнодушно отвернулась и стала смотреть на проплывающий за окном пейзаж. До Гусиного озера было километров двадцать, причем большая часть по грунтовой дороге. Вот как раз сейчас они подъехали к развилке. Дальше дорога идет вдоль кромки леса до озер. Первым на пути будет Долгое озеро, а за ним уже Гусиное. Свое название оно получило из-за огромных стай диких гусей, которые облюбовали это место для отдыха по пути с юга на север и с севера на юг. В это время озеро находится под охраной, охотиться нельзя, а вот любоваться – пожалуйста. Сейчас был такой период. Дальний берег озера и маленький островок посередине были сплошь покрыты бело-серыми крупными птицами. В воздухе летали пух и перья, слышался гомон и бульканье воды.

Маленькая компания расположилась на берегу с фотоаппаратом и видеокамерой. Косте пришлось проехать дальше по берегу и остановиться почти у воды. Юлька сюсюкала, глядя на стаи гусей, подманивала кусочком булки. Но птицы были сыты и не обращали на них внимания.

Родители занялись походным столом: выложили на капот привезенные продукты, порезали арбуз, открыли бутылки с водой. Они с наслаждением вдыхали чистый ароматный воздух, ощущали дуновение слабого ветерка на лице, их голоса непривычно звонко раздавались на берегу.

Юлька от души веселилась, как будто забыла, выбросила из головы разговоры взрослых о разводе.

– Дочка, пойдем прогуляемся по берегу, – предложил Костя, – а мама пока приберет здесь, – кивнул он на остатки еды.

– Мам, хорошие остаточки птицам оставим, ладно?

– Ладно, – Вероника догадалась, что Костя собирается начать трудный разговор и собралась его остановить. Но муж подхватил девочку, и они помчались по берегу, обгоняя друг друга. Догонялки и перегонялки были любимыми развлечениями отца и дочери. Костя обставлял дочь на дистанции, зато Юлька была увертлива, и поймать её было непросто.

Вероника сортировала остатки пиршества, а сама прислушивалась. Надо было все-таки остановить мужа, дать ему понять, что она передумала. А может, нет? Господи, голова раскалывается. Быстрей бы все кончилось.

Послышались торопливые шаги. К машине приближалась Юлька, следом, набычившись, широким шагом мерил берег Костя.

– Мама! – на Юльке не было лица. – Это правда?

– Что?

– Вы с папой все-таки разводитесь.

– Пока не разводимся, но жить будем раздельно.

– А вы у меня спросили, согласна ли я? Или я не член семьи, и с моим мнением можно не считаться?

– Юля, – обнял дочь Костя, – мы как раз для этого здесь. Я тебе объяснил, как все случилось, ты знаешь мнение мамы. О чем тут спрашивать.

– Ага, хорошенькое дело! Ты завел любовницу, мама гордость свою выказывает, а обо мне никто не подумал.

– Ты не права, – повысил голос Костя. – Мы только о тебе и думаем.

– Не верю!!! Вот бабушка с дедушкой обо мне думают, а у вас вечно на меня времени не хватает. И сюда меня привезли не для того, что семьей отдохнуть, а чтобы гадости рассказать.

– Юля! – не выдержал отец. Лицо его побурело, на скулах заходили желваки. – Ты взрослая девочка, и должна понимать, что в жизни не все так просто. Я виноват, признаю. Но я виноват перед мамой, а не перед тобой. Ты для меня всегда останешься любимой дочерью.

– Ага, до тех пор, пока не заведешь выводок от своей Викуши. Уж она постарается нарожать тебе маленьких Кирпичовых.

– Замолчи! – терпение Кости было на пределе. – Ты лишнего себе позволяешь.

– Это ты лишнего себе позволил, когда завалил свою секретаршу…

– Юля! – вскрикнула Вероника. – Что за лексикон?

– Да, у меня только лексикон, зато у вас поступки. Не думала, что вы такие!

Юлька посмотрела на разъяренного отца, потом на мать, трясущимися руками убирающую мусор в пустой пакет, и заплакала, горько, безутешно. Она плакала, не закрывая лица, не вытирая слез. Рыжие волосы растрепались и грустными прядками повисли вдоль мокрого лица.

Сердце девочки разрывалось. Она до последнего момента надеялась, что родители помирятся, и их жизнь будет такой, как раньше. Но чуда не произошло. Кого винить в том, что произошло? Конечно, папка виноват, что связался с этой Кобзарь, но мама, мама? Без борьбы сдалась, уступила глупой секретарше. Вон в фильмах женщины борются за своих парней, убивают соперниц. А тут и убивать не надо, надо только простить папку.

– Мама, – сквозь слезы проговорила Юлька, – прости папу, он больше не будет.

Было видно, что Костя не ожидал такого. Он в растерянности поглядел на дочь, потом на Веронику. Он едва удерживался от слез.

– Мамочка, прости его! – Юлька рухнула головой на капот и зарыдала в голос.

Может, от громкого крика дочери, а может, случайно так вышло, но сидевшая до этого на островке стая гусей вдруг поднялась, захлопала крыльями, загоготала и взлетела вверх. Веронике почему-то на миг показалось, что гуси ринутся к ним. Она непроизвольно схватила дочку, крепко прижала к себе, закрыв от всего мира. Женщина плакала, и её слезы смешивались со слезами дочери. Так же внезапно, как поднялась, стая вновь опустилась на островок, шумно переговариваясь с сородичами на том берегу озера.

– Хорошо, моя дорогая, – тихо произнесла Вероника, целуя дочь в макушку. – Все останется, как прежде. Я простила папу.

Она поцеловала Юльку в мокрую щеку, повернулась к мужу.

– Заводи, поехали домой. Ремонт закончился?

– Закончился, – изумленно хлопал длинными рыжими ресницами Костя. Такого поворота он не ожидал. Он и надеяться не мог, что жена пойдет на попятный. Ай да Юлька!

– Это правда, мама? – девочка откинула волосы назад, с силой потерла заплаканные глаза. – Это правда?

– Правда, – тихо проговорила Вероника, открыла дверцу машины и без сил опустилась на сиденье.

Муж и дочь смотрели на неё. Никогда они еще не видели такой печали на её лице, такой тоски в глазах, никогда с таким отчаянием она не прикусывала губу.

– Мама… – чуть слышно прошептала Юлька и кинулась к Веронике. – Мамочка, прости меня, прости! Я гадостей наговорила тебе и папе, я эгоистка и думаю только о себе. Прости меня!

Девочка рухнула на землю рядом с машиной, обхватила мать за талию.

– Я не знала, что тебе так больно. Я больше не буду. Я люблю тебя, мамочка, прости!

Она все сильнее вжималась в тело матери, все крепче обхватывая ту руками. Вероника не могла слова сказать, лишь старательно приглаживала растрепавшиеся рыжие прядки, успокаивающе проводила по спине и бокам.

– Не плачь, не плачь, моя детка, – уговаривала она дочь. – Все будет хорошо, вот увидишь. Я на все согласна, лишь бы ты была счастлива. Солнышко мое, не плачь.

Тут она не выдержала и заплакала сама. Костя не выдержал плача двух близких ему людей и, сбиваясь с шага, побрел прочь вдоль берега. Теперь можно поплакать и ему, никто не увидит.

Ранние сумерки опустились на берег озера, когда семья собралась в обратный путь. Вопрос был решен: развод откладывался, но Вероника с дочерью переезжает на новую квартиру. Юлька будет видеться с отцом, когда захочет и сколько захочет. Костя был рад, что Вероника согласилась брать у него деньги не только на Юльку. Он уже знал, что она ушла из театра, а значит, постоянного источника доходов у неё нет. Правда, Вероника не стала посвящать мужа в вопросы новой своей деятельности в качестве драматурга. Пока её пьесы не давали ей финансовой свободы, она вправе воспользоваться помощью супруга. Про себя же Вероника решила, что, как только начнет получать деньги за пьесы, тут же откажется от Костиного денежного содержания.

Витя-моряк

Она уже час провела в пустой квартире, а строители так и не появились. В чем дело? Они договорились с Костей, что тот найдет мастеров и отправит по новому её адресу.

– Завтра, часов в девять жди, – сказал Костя по телефону. Это было вчера.

Она, как дура, прождала до двенадцати, но никто не пришел. Стала названивать мужу, в офисе отвечали, что его нет, мобильный был отключен или в недоступной зоне. Пропсиховав три часа, Вероника отправилась домой к родителям.

Правда, три часа, проведенные в новой квартире, не пошли прахом. За это время она несколько раз обошла всю квартиру, представила, что хотела бы видеть на стенах, потолках и полу, прикинула, каким образом расширить ванную, как эффективнее использовать пространство кухни и прихожей. Она собралась набросать на листке бумаги пришедшие в голову идеи, да вот незадача – ни листка. Ни в самой квартире, ни в сумочке.

Вернувшись домой после трехчасового ожидания строителей, Вероника снова попыталась дозвониться до Кости – безрезультатно. Но поздно вечером он сам ей позвонил и поинтересовался, как идут дела.

– Какие могут быть дела, если мастера не приходили, – сердито ответила Вероника Андреевна.

– Не приходили? Странно. Насколько я знаю, Копылов – очень ответственный человек.

– Не знаю, какой он человек, но я прождала его три часа. Думаешь, мне заняться нечем, кроме как охранять разбитую квартиру.

– Вера, не заводись, – слышно было, как Костя зевнул. – Завтра я с ним свяжусь, а ты в девять будь в квартире. Все, спокойной ночи, поцелуй Юльку.

Сердито фыркнув, Вероника бросила трубку. Если бы они жили с Костей, подумала она, ей бы не пришлось беспокоиться о таких пустяках, как строители, ремонт и прочее. Но это было её решение пожить самостоятельно, так что придётся мириться с потерей времени на обустройство быта.

Потом, она представила, ей придется носиться по магазинам, выбирая подходящие материалы, контролировать качество работы. Оказывается, не все решают деньги, как думает её муж Константин Кирпичов (а может, уже бывший муж?), который предложил ей оплатить все расходы по ремонту квартиры.

Только теперь Вероника поняла, что значит жить «за мужем», когда все финансовые и бытовые проблемы ложатся исключительно на плечи супруга.

Устраиваясь поудобнее рядом со спящей Юлькой, Вероника все никак не могла отогнать навязчивые мысли о предстоящем ремонте. Наверняка, придется отложить работу над новым сценарием, потому что в ближайшие недели о творчестве нечего и думать. Хотя, в принципе, она могла бы взять тайм-аут и вплотную заняться обустройством нового жилья. Тогда не придется рваться, беспокоиться, что еще один день потерян для неё как для автора пьесы.

Решено! Нечего гнаться за двумя зайцами сразу. Вначале она обустроит новую квартиру, а потом в тишине и покое вплотную займется пьесами.

Не спалось. В голову лезли события последних дней, главное из которых – подписание договора со столичным театром. Для этого ей пришлось ехать в Москву. Вся поездка заняла четыре дня, но она вымоталась так, словно отработала месяц в студенческом стройотряде. Но усилия окупились. Теперь на её счету были деньги, причем приличные. Она о такой сумме и не мечтала. Договор к тому же предусматривал еще одну пьесу в течение полугода. Но об этом Вероника Андреевна не беспокоилась. Если понадобится, она отдаст то, что уже написано, да в планах у неё пара пьес.