Читать книгу Не бойся, малышка - Ирина Николаевна Тарасова - Страница 1

Душераздирающий визг ворвался в сон. Таня открыла глаза и, наткнувшись на темноту, прислушалась к самой себе. Сердце, словно пойманный в силок зверь, билось частыми толчками. Таня обняла себя руками. «Это сон… только сон… всего лишь сон…», – шептала она, успокаивая саму себя. Вообще-то она любила сны. Сны у нее были яркими, легкими, наполненные воздухом и ощущением простора. Но сегодняшний сон был похож на кошмар. Он и был кошмаром. Ее тело разорвало надвое, а ее живое, трепещущее, розовое с голубыми прожилками сердце разлетелось на мелкие кусочки.

Таня машинально провела рукой по груди – кожа была гладкой, чуть влажной, а главное – целым. Судорожно вздохнув, Таня села на кровати, опустила ноги на прикроватный коврик, прислушалась. Было по-городскому тихо. Ворчала вода в трубах. За стеной, у соседей, шуршало радио. Сквозь черноту ночи стали проглядывать очертания привычных предметов. Таня повернула голову. Кошачьи глаза электронного будильника посверкивали в темноте. Прищурившись, она разглядела цифры: ноль и три двойки, два часа двадцать две минуты. Смутное чувство тревоги не покидало ее. «Вот сейчас бы шмыгнуть в соседнюю комнату и, откинув одеяло, уткнуться в мягкое, пряно пахнущее плечо бабы Софы», – вдруг подумала Таня. Мимолетная улыбка мелькнула на ее губах, но тут же виновато соскользнула с них. Бабы Софы не стало шесть лет назад, а Таня все никак не может привыкнуть. Да и как можно привыкнуть к отсутствию самого главного, самого необходимого, самого дорогого? Как можно смириться с отсутствием любви?..

Жалость к себе костлявой рукой схватила за горло, обожгла глаза. «Слезки на колески, ну-ка не реветь. Голубые глазки, на меня смотреть», – так говорила баба Софа, когда замечала, что внучкины глаза наливаются слезами. И если Таня по-прежнему отводила взгляд с решительным намерением пуститься в рев, баба Софа прибегала к оружию на полное поражение. Она выставляла вперед руку с торчащими указательным и мизинцем и, покачивая, приближала пальцы к подмышкам. «Идет коза рогатая за малыми ребятами. Кто ревет? Забодаю-забодаю» Таня всегда боялась щекотки…

Она провела рукой по лицу, смывая воспоминания и, нащупав пальцами ног шлепанцы, встала, осторожно ступая, прошла на кухню. Открыв кран, выждала несколько минут и подставила стакан под тугую струю воды. Ночью напор был сильным даже на их пятом этаже старой хрущевки, где Таня жила вместе с матерью и ее сожителем в двухкомнатной квартире. Мать с сожителем – в большой, но проходной комнате, Таня – в маленькой, но своей. В ее комнату вход посторонним был запрещен. Об этом свидетельствовала надпись с угрожающим черепом и перекрещенными костями во весь лист. Надпись и замок на двери появились после смерти бабы Софы.

Глава 1

До четырнадцати лет Таня жила с бабушкой, вернее – с прабабушкой. Софья Алексеевна (Баба Софа – так звала ее Таня) была матерью матери Тани. Когда Таня появилась на свет, ее юной матери было шестнадцать, временно незамужней бабушке – тридцать четыре, а одинокой прабабушке – пятьдесят пять. Мать и бабушка жили в общежитии, а у прабабушки была двухкомнатная квартира. Когда будущая мать Тани узнала о своей беременности, избавляться от плода легальным путем было уже поздно: суровая врач-гинеколог огласила приговор: двадцать – двадцать две недели. Не желавшая стать бабушкой, Вера Петровна повела дочь к своей знакомой, которая должна была с помощью спицы выковырять случайное последствие подростковой шалости. Но тут вмешалась Софья Алексеевна. Она приютила внучку и, когда настал срок, проводила ее в роддом, а потом на своих еще довольно крепких руках принесла правнучку к себе домой.

Мать Тани прожила у бабушки меньше года. Однажды Софья Алексеевна раньше обычного вернувшись с работы, застала внучку в объятиях соседа по площадке. Молодую мамашу рьяно «окучивал» бывший солдат срочной службы, а малышка с восхищением наблюдала за игрой взрослых, засовывая себе в рот рассыпанные по полу розовые таблетки, высыпавшиеся из пластмассового контейнера, который вместо погремушки дали дитяте случайные любовники. Вызванная бабой Софой «скорая помощь» спасла ребенка, а испуганная мамаша сбежала, успев прихватить спрятанную под стопкой полотенец бабушкину заначку.

Младенец остался полностью на попечении прабабушки. С раннего детства Таня усвоила, что они «не богатеи», спокойно поглощала ежедневные каши и донашивала кофточки, платьишки и пальтишки, которые доставались Тане от подросших детей сердобольных соседей. Не смотря на прижимистость, близкую к скупости, бабу Софу Таня любила. В своих поощрениях и наказаниях она была строго логична: Таня всегда знала, какой поступок заслуживал похвалы, а какой – неодобрения. И еще баба Софа никогда не жаловалась на жизнь – она с ней сражалась. Но поединок был неравным.

Баба Софа умерла, не дожив года до семидесяти. В феврале впервые ее настиг инсульт, в апреле случился инфаркт, а в августе – банальное ОРЗ дало осложнение на легкие, и Софья Алексеевна умерла от удушья.

Тогда впервые Таня услышала во сне звон. Она машинально нажала на кнопку и только потом взглянула на циферблат старенького будильника. Большая стрелка подходила к двойке, маленькая едва отошла от семерки. Начинать день было еще рано, но Таня встала. Она подошла к бабушкиной кровати, выключила настольную лампу (баба Софа, если ее настигала бессонница, ночью читала) и взглянула в лицо спящей. Баба Софа лежала с открытыми, но уже остекленевшими глазами. Машинально Таня дотронулась до ее руки. Кожа была холодной и гладкой, будто обсыпанная тальком. Рядом с кроватью, раскинув страницы, как крылья, валялась книга. «Жизнь за любовь», – прочла Таня на обложке.

Она подняла книгу с пола и еще раз взглянула в лицо бабушке. Баба Софа так же бесцветно смотрела куда-то вдаль, сжимая край одеяла окостеневшими пальцами.

–А-а-а-а! – закричала Таня и кинулась вон из дома, на ходу размазывая по щекам слезы.

Она смутно помнила тот день, когда хоронили бабушку. Почему-то осело в памяти скупое сообщение бубнящего радио, что доллар вдруг подорожал. Таня еще тогда подумала, что шут с ним, с долларом, но случившийся дефолт все сбережения Софьи Алексеевны «на черный день» превратил в ничто. Так что когда наступил этот «черный день» Таня осталась и без бабушки, и без денег. Но с голоду она не умерла. Ее даже не отправили в детский дом.

После поминок вдруг объявилась мать Тани. И не одна, а каким-то Борькой. Возникшие из небытия «родители» быстрехонько заняли освободившуюся после смерти Софьи Алексеевны «жилплощадь». Они даже хотели определить Таню в большой, но проходной комнате, но дочь в первом же бою с вновь обретенной матерью отстояла свою независимость, оставшись на своем мягком старом диванчике в маленькой комнате, отгородившись дощатой дверью с предостерегающей надписью: «Не влезай – убьет».

Вскоре Борька куда-то исчез, а его место занял Федька, угрюмый мужик с наколкой на плече. Он работал грузчиком на железной дороге и был единственным кормильцем в их семье. Федька много работал и много пил. И чем больше пил, тем больше мрачнел. Домой он приходил поздно, часто работал по выходным, и Таня легко мирилась с его недолгой пьяной мрачностью.

Когда мать устроилась на работу, Федьку сменил Геннадий Степанович. Он обожал, когда его называли по имени-отчеству, но Таня, не испытывая к нему никакого уважения, называла его просто Генкой. Он был вихраст, нечистоплотен и необразован. Таня любила задавать ему каверзные вопросы, что-то вроде: сколько ног у сороконожки или кто первый прилунился: Белка или Стрелка. И если на первый вопрос Генка с большим трудом мог найти ответ, то на второй поочередно выдавал только два варианта, не помышляя, что ни Белка, ни Стрелка никогда не долетали до Луны.

Подтрунивала Таня над Генкой недолго. Как-то она стала случайной свидетельницей усмирения Генкой хулигана. Сожитель матери повалил нарушителя порядка на землю и пинал, пока у жертвы не пошла горлом кровь. Тогда, впервые в жизни, в Танину душу вкрался страх.

Генка работал в полиции. Именно он устроил мать Тани диспетчером в автопарк. Иногда мать приходила с работы поздно. Когда сгущались сумерки, Тане в одной квартире с Генкой становилось неуютно, хотя сожитель матери старался вести себя подчеркнуто вежливо. Часто его лицо, обращенное к ней, кривила улыбка. Вот эта улыбка больше всего ее и пугала. Скорее не улыбка, а ухмылка. Едкая, недобрая, словно говорящая: погоди, я еще до тебя доберусь. Именно тогда, чтобы отгородиться от вынужденного общения с родичами, Таня купила замок и сама, без посторонней помощи, привинтила его к своей дощатой двери.

С того времени Таня много времени проводила вне дома, благо у ее ближайшей подруги Нинки, которая жила вдвоем с матерью, была тоже своя комната. Но когда появились «татушки» с их первым хитом «Я сошла с ума», мать Нинки тоже «сошла с ума», закатив истерику и запретив подружкам общаться. Правда, ее истерика случилась не пустом месте. Девчонки так увлеченно целовались, что не заметили, как Ольга Викторовна вернулась с работы. Нинка попыталась объяснить матери, что они просто изучали технику поцелуя, и даже махала перед собой журналом для подростков, где был опубликован комикс-инструкция для начинающих влюбленных. Но Ольга Викторовна слабо тянула на мирового судью и не стала рассматривать доказательства невиновности. Больно, до синяков, схватив Таню за руку, она вытолкала ее из своей квартиры.

– Вон отсюда, развратница, – вопила она. – Твоя мать – б…ь, бабка в тюряге сгинула, и тебе туда – прямая дорога.

За колючую проволоку Таня вовсе не собиралась. Наоборот, она была чрезвычайно вольнолюбива и к тому же любознательна. По возвращении домой она осторожно начала выпытывать:

– Мам, а твоя мама, моя бабушка была какой?

Мать ничего не ответила. Она сидела на кухне, подперев подбородок рукой и мечтательно смотрела в окно, словно ждала принца. Ее муж Генка в это время в соседней комнате пил пиво, рыгал и смотрел футбол.

Таня не сдавалась.

– Мам, а почему мы в гости к бабушке не ездим? Она где, в деревне живет?

Таня заметила, как сухая материнская спина напряглась. Но ответа опять не было.

– Мам, твоя мать в тюрьме? – решительно спросила Таня.

– Кто сказал? – по-прежнему глядя в окно спросила мать.

– Не важно. Какой срок?

– Семь.

– Давно?

– Похоронили уже.

– Что случилось? За что сидела?

Мать резко повернулась, ее глаза сузились, щеки побелели.

– Че пристала? Меньше знаешь – крепче спишь.

– Мам, колись – Таня отодвинула табурет и села напротив, тем самым давая понять, что все равно не отстанет.

– Ладно, сама напросилась, – холодно ответила мать и закурила.

Таня поморщилась, и отстранилась.

–Убила она моего сожителя, – кинула мать в сторону, едва разжав губы. -тогда черная полоса у нас пошла. У бабки Софы – шлея под хвост, опять решила тебя сбагрить.

– Не поняла… – оторопела Таня.

– Че тут не понять?.. Принесла тебя к нам в общагу, мол, забирай, хочу свою жизнь устроить.

– Я не помню…

– А че помнить, тебе года два было.

– И что?

– А ничего. Я тогда с Ленькой была. Ленька был неплохой, только лентяй, совсем работать не хотел. Мы тогда вместе в общаге были. Ты тут у бабки королевой жила, своя комната, а мы втроем на десяти метрах. Так вот…

Мать сделала глубокую затяжку и продолжила.

– Принесла бабка тебя, ты – в рев. Голова и так кругом, а тут еще ты… В общем, полаялись мы круто. Мать моя чуть зенки бабке не выцарапала. И то правда, ведь Софка сама тебя оставила, никого не спросила.

Значит, из-за меня твою мать посадили? Что ж она мне сделала? – сквозь зубы выдавила Таня.

– Тебе – ничего. Бабка пришла и утащила тебя взад. Утащить-то утащила, а у нас – лай. Мать на меня – мол, надоела б…, мало того сама живешь, сожителя притащила, еще и младенцев сопливых навязывают. Я – на нее, мол, я тут тоже прописанная, а она сама виноватая, что мою беременность проморгала. В общем, проорались мы, вроде успокоились. Потом мать на кухню пошла, мясо готовить. Она хоть Леньку ругала, а это он мяса с охоты настрелял, и рыбу удил… Значит, пошла она на кухню… Это тут кухня, как кухня, а у нас – закуток прям у двери. И как на грех мой Ленька идет. Да пьяный. С порога как заорет: «Жрать хочу! Че готовишь, б…»? И наклоняется к ей. А мать как развернется, р-раз – и по горлу ножом. Кровищи-то было… Артерию, сказали, какую-то порезала. Всем понятное дело, что случайно, а засудили…

Потушив сигарету в грязной пепельнице, доверху набитой окурками, мать встала, сняла с плиты чайник, налила кипяток в чашку, сыпанула из пачки заварки. Таня невольно заметила, что чайник порыжел от застарелого жира, а на чашке (любимой чашке бабы Софы) образовалась еле заметная трещина.

– Мам, я вот хотела спросить… – опять начала Таня.

– Ох-хо… Не надоело тебе все выспрашивать?

Мать шумно втянула чай.

– Нет, ты скажи… – Таня замялась, боясь задать самый главный вопрос, который давно ее мучил. – Мам, ты меня любишь?

Мать подняла на нее маслянистые глаза, скривила губы.

– Любовь только промеж бабы и мужика бывает.

– Неправда! – вспыхнула Таня. – Баба Софа меня любила.

– Ну и ладно, – внезапно согласилась мать. – Я тебя тоже люблю. Вроде с лица ничего, и не дура…

Мать нагнулась, стала шарить по полу.

– Мам, а я на кого похожа? – спросила Таня и застыла в ожидании ответа, глядя на серый, как будто запыленный затылок матери. Ей очень хотелось услышать, что ее отец был красавцем и большой умницей и что она – вся в него.

Мать выпрямилась, удовлетворенно рассматривая мятую сигарету.

– Так и знала, что найду. У меня – чутье.

– Мам, я похожа на… – Таня замялась, словно подыскивая подходящее слово.

– На отца, хочешь сказать? – догадалась мать.

– Ага, – подтвердила Таня.

– Черт знает. – Мать бегло скользнула по лицу дочери, чиркнула спичкой по коробку и, прикрывая слабый огонек ладонью, как будто боялась порыва ветра, прикурила. – Не наша ты порода, – сказала она в паузе между затяжками. – У нас у всех глаза карие, у тебя – какие-то зеленые.

– Малахитовые, – поправила ее Таня. – Так баба Софа говорила.

–Пусть так. И волосы у тебя хорошие, хотя у меня в детстве тоже неплохие были, только цветом другие. – Она прищурила глаза, протянула руку и потрогала волосы дочери. – Ты что красишься? Рыжий откудова?

– Не рыжий – медный. Не крашусь, на солнце выгорели, – тряхнув головой, ответила Таня.

– А… – равнодушно протянула мать и сделала глубокую затяжку. – В общем, хоть и не старались, а получилась ты хоть куда. Вот и титьки наливаются. Месячные-то начались?

– Давно, – смущенно сказала Таня и заправила за ухо прядь волос.

Мать посмотрела на дочь осуждающе, словно та была виновата в том, что повзрослела слишком быстро.

– Ты того… К парням не лезь… – сказала она, поджав губы.

Кровь бросилась Тане в лицо.

– Что ты такое говоришь? На фиг мне…

– Ладно, что не в меня. Я с четырнадцати без мужика не могла, –проворчала она и бросила докуренную до фильтра сигарету в пепельницу, встала и, вскинув руки, потянулась, демонстрируя волосатые подмышки. Таня вскочила со стула.

– Я в библиотеку, – сказала она и прикрыла за собой кухонную дверь.

– Сигареты купи, – прокричала мать.

– Мне не дадут, я пока еще маленькая, – ответила Таня и вышла из дома.

Тане тогда было шестнадцать, и она действительно начала хорошеть. И хотя из приличной одежды у нее был только темно-синий джинсовый костюм, она не раз ловила на себе пристальные взгляды парней. Но ни влюбляться, ни тем более влюблять в себя никого она не хотела. Почему-то все отношения между полами ей казались грязными и ничего, кроме презрения и легкой тошноты, не вызывали. Правда, она мечтала о большой и чистой любви, такой, о какой пишут в книгах. Таня твердо верила, что сможет стать для кого-нибудь и «мимолетным виденьем», и «гением чистой красоты». Но пока кандидатов на ее руку и сердце не наблюдалось, она делилась своими девичьими секретами с закадычной подругой Нинкой.

Как-то после уроков они с Нинкой брели по аллее, сминая опавшую листву. Солнце ярко сияло, превращая желтизну листвы в ослепительное золото. Был теплый день, словно осень хотела оставить о себе приятное воспоминание перед тягучими надоедливыми дождями.

– Тань, ты о чем мечтаешь? – спросила Нинка, не отрывая глаз от своих запыленных туфель.

– Не знаю… Денег хочу много… – ответила Таня и наклонилась, чтобы подобрать причудливо вырезанный кленовый лист. – Деньги – это свобода.

– Денег все хотят. Я о другом… Куда после школы-то?

– Не знаю… Уехать хочется. Обрыдло мне здесь. Мать все время по дому слоняется, курит, как паровоз, телик с Генкой до ночи смотрят, пивом вечно воняет… Последний ее мне совсем не нравится.

– Что, пристает?

– Ты с ума сошла! – возмутилась Таня, но ее сердце сжалось. Недавно, когда она занималась шейпингом, отчим вошел к ней в комнату. Она лежала на полу и делала упражнение для мышц живота: раз – ноги вверх, два – в стороны, три – свести, четыре – на пол. Когда на счет два она развела ноги, в образовавшееся пространство ворвалась Генкина ухмыляющаяся физиономия. Он грубо схватил ее за щиколотки и захохотал. Благо мать вовремя подоспела…

– Давай купим по мороженке, – прервала Танины грустные мысли подруга, кивая на лоток, где под тентовым зонтом скучала пенсионерка.

– Лучше дойдем до кафешки, посидим, может, последний теплый день, – ответила Таня, встряхивая головой, словно стирая неприятные воспоминания.

Пройдя квартал, они свернули за угол, сели на прохладные пластиковые кресла рядом с киоском. Подбежала официантка, они заказали по порции мороженого, Таня – с орехами, Нинка – с орехами и шоколадом.

–Люблю красивую жизнь, – сказала подруга, жмуря глаза то ли от солнца, то ли от удовольствия.

– Да красиво, – согласилась Таня, оглядываясь вокруг. Ветки рыжеющей рябины нависали над их головами. – Зима будет холодной, вон ягод сколько.

– Да я не о том… – перебила ее подруга. – Шоколад я люблю и вообще все сладкое.

– Я читала в журнале, что сладкое любят те, кому любви не хватает, – сказала Таня, провожая взглядом вспорхнувшую синицу.

–А тебе хватает? – удивилась Нинка, уставясь в креманку, где плавилось Танино мороженое.

– Нет, конечно, но я привыкла. У матери спрашивала, любит ли она меня. Ответила, что любит, а у самой тухлятина в глазах. Иногда мне кажется, что она вообще какой-то урод.

Таня вздохнула и медленно зачерпнула подтаявшее мороженое.

– Мать твоя с мужиком-то, с Генкой, расписанная? – продолжала расспрашивать Таню подруга, выскребывая остатки мороженого из своей креманки.

– Не-а… Пьянка-гулянка была, а белого платья с фатой не было, – съязвила Таня.

Нинка откинулась на сиденье, облизала губы.

–Ну и правильно, раз с ребенком, – сказала она уверенно. – А мужика-то своего она хоть любит?

– Говорю – урод она какой-то, – с раздражением выдавила из себя Таня. – Ничего я в них не пойму. Вместе живут, а радости нет.

Она отодвинула креманку с недоеденным мороженым и взглянула на подругу. У Нинки было круглое добродушное лицо с редкими веснушками на носу, по форме напоминающем картошку.

–И моя мать, значит, урод, – вздохнула Нинка, не отрывая взгляда от плавящегося мороженого. – Я доем? – спросила она, придвигая к себе Танину креманку.

– Как хочешь, – равнодушно сказала Таня.

Нинка быстро доела подтаявшее мороженое, облизала ложку и задумчиво сказала:

– Знаешь, я все о будущем думаю. Ведь последний год учимся, а потом…

– Суп с котом, – усмехнулась Таня.

– Или вустрицами, – серьезно добавила Нинка.

–Устрицами, – машинально поправила ее Таня.

– Не все ли равно. Ты куда после школы собираешься?

– Надо курсы какие-нибудь закончить, потом работать пойду. Может, поеду в Москву.

– Разгонять тоску. Че тебе тут не сидится? Тоже не деревня.

– Да я б никуда не ездила, только мать надоела.

– Суется везде? Как моя. Знаешь, она до сих пор орет, что с тобой дружу.

– А ты?

– Мне пофиг. Поорет – перестанет.

– А моя не орет, только в последнее время совсем волком смотрит, не пойму почему.

– Ревнует.

– К кому?

– Ко всему. Их-то время прошло, старушки. Твоей сколько?

– Тридцатка с копейкой.

– Бли-и-ин, – округлила и без того круглые глаза Нинка. – Молодая вроде. – Моей-то к полтиннику. Вот бы взамуж ее отдать за какого-нибудь старичка с дачкой. Я бы с тобой подалась. В Москву или лучше за границу. Там девушки без комплексов хорошо живут.

– Ты что, в проститутки собралась?.. – Таня от неожиданности даже рот открыла.

– Че ты так… сразу-то… – обиженно поджала губы Нинка. – Кино-то с Гиром смотрела? Вон там Джулия Робертс миллионщика отхватила. Я, конечно, не красотка, но и не обезьяна какая-нибудь.

Нинка достала из сумки розовую круглую пудреницу, заглянула в зеркальце, прошлась губкой по носу, щекам.

– Что скажешь? – спросила она, приподняв густую бровь.

Таня оценивающе посмотрела на подругу. Круглое лицо, неровная, с мелкими прыщиками кожа, широкие брови, обрисованным черным карандашом круглые глаза, губы «бантиком».

– Рот у тебя подкачал, – усмехнулась Таня.

– Что такое? – Нинка потрогала губы, нервно потянулась к пудренице.

– Шучу. Твой рот красивей будет, чем у многих, и волосы ничего. Сами вьются?

– Ага. Только я слишком толстая. Сейчас в моде тощие, все на них западают. И высокие. Чем выше, тем лучше. А я полтора метра всего.

– Маленькая собачка до старости щенок, – попыталась успокоить подругу Таня.

– Че мне старость. Я умру молодой.

Она произнесла это спокойно, без доли иронии.

– Зачем ты так? Зря такими словами бросаешься. Мне баба Софа говорила: «Воздух колотить – только чертей травить».

– Фигня, – отмахнулась Нинка. – Я взаправду не хочу старушенцией быть. Че в их жизни хорошего? Вот возьми мою мать. На заводе всю жизнь промантулила, после ночной – как полоумная. Ушла на пенсию в сорок пять, думала, на хорошие деньги, а получился – пшик, чтоб с голоду не сдохнуть. И че горбатилась, вредность вырабатывала? Сейчас у нее и печенка – ни к черту, и опять же щитовидка. Ходит в какой-то офис полы мыть, три часа в день – зарплата больше пенсии. Нет, такой жизни мне на фиг не надо. Я хочу… – Нинка на секунду прикрыла глаза. – Хочу быть любовницей богача… – Она подняла на Таню свои полные мечтательности глаза. – Недавно по телеку показывали про их жизнь. Все у них есть – мужики клевые, бабки; все что хотели – поимели.

– А они счастливы? – остановила ее Таня.

– Их проблемы, – отмахнулась Нинка. – Мне бы такую жизнь – я была бы самой счастливой из всех. Накупила бы всякой красоты – модных платьев там, шубу, туфельки…

– А если не сможешь? – остановила ее Таня.

– Чего? Купить красивые шмотки? Думаешь, у меня вкуса совсем нету?

– Я не об этом совсем… – Таня замялась. – Будет, допустим, у тебя красивая жизнь с платьями, туфлями, драгоценностями и прочим. Все будет, а все равно счастливой не будешь.

– Девчонки, еще что-нибудь закажете? – подошла к ним официантка.

– А давай по пивку, – предложила Нинка.

– Не хочу, – сморщила нос Таня.

– Тогда мне разливного кружку.

– А тебе? – спросила официантка, покосившись на Таню.

– Ничего, спасибо.

Официантка неободрительно черкнула в блокноте и отошла.

– Зря ты… Им тоже выручка нужна, – шепотом сказала Нинка.

– Выручу в следующий раз, – отшутилась Таня.

Пока Нинка пила свое пиво, Таня, откинувшись на спинку пластикового кресла, смотрела вверх, наблюдая, как рябиновые листья подрагивают от еле заметного ветерка. Сквозь прорези листьев проглядывало сияющая бирюза осеннего неба.

– Кстати, ты о каких курсах-то толковала? – вывела ее из задумчивости Нинка. Таня непонимающе, словно очнувшись ото сна, посмотрела на подругу.

– Рисовальные что ли? – не унималась Нинка.

Таня покачала головой.

– В рисовалку больше не пойду, мать деньги не дает. На курсы парикмахеров записалась. Надо ж как-то потом зарабатывать. А ты?

– Я – в модели.

– В модели? – переспросила Таня, приподнимая брови.

Нинка вызывающе подняла голову и поджала губы.

–А что? Рожей не вышла?

–Да нет… – растерялась Таня. Она действительно считала свою подругу далеко не красавицей. – У тебя рост не подходит, – нашлась она.

– Фигня. – Нинка расслабилась. – Я в профессионалки не рвусь. Научат походке там, манерам. Мужиков кадрить пригодится. Это важнее всего. Может, со мной пойдешь на модельные курсы? Ты-то вполне. Ты-то в модели, наверное, потянешь. Если хотя бы иногда улыбаться научишься.

– Нет, я моделью не хочу. Уж лучше дизайнером, – ответила Таня.

– Дизайнером? Это как?

– Дизайнером одежды. Модельером. Заниматься чем-то всегда новым, это так интересно.

– Здорово ты придумала. Круто по нынешним временам. И в столицу можно податься. Я бы тоже на такие курсы пошла. Клевая у всех этих дизайнеров жизнь. Я по телеку видела. Шмотки, показы всякие, тусовки. Куча мужиков вокруг. И худеть до скелетона, как все эти модели, не нужно. Ешеь, пей, тусуйся. Только я шить не люблю.

– И у меня машинки нет. Но это дизайнеру не обязательно, главное – идея.

– Ну, идея-прохиндея – это враз. Я, например, брюки такие хочу… черно-белые… чтоб как будто змея по ноге ползет.

– Неплохо. Надо запомнить. Хотя это твоя идея. Мне свое надо придумать.

– Учеба, небось, платная?

– Не узнавала еще. Это ж ехать в другой город надо. В нашем захолустье разве что-то креативное найдешь?.. А у меня на дорогу денег нет, не то что на учебу. Вот заработаю, тогда поеду.

– А давай вместе, – предложила Нинка. Я тоже поработаю после школы, сделаю от маманьки заначку – и мотанем в шикарную жизнь.

– Давай! Вдвоем гораздо веселей, – обрадовалась Таня.

Последний учебный год пролетел метеором, так высокопарно выразилась их классная руководительница на заключительном уроке. На самом деле дни шли за днями, и все было как обычно. Таня училась легко и даже успевала помогать подруге, которая сражалась со школьными предметами с остервенением обреченной. Обреченной на банальную тройку. Когда вручали аттестаты, у Нинки была всего одна четверка, а у Тани, наоборот, все четверки, за исключением истории, литературы и, конечно, изобразительного искусства. Эти предметы она всегда знала на «отлично». Таня могла бы закончить и с более высокими оценками, только времени на изучение школьных предметов не хватало. С октября она посещала курсы парикмахеров, а по ночам подрабатывала сторожем в детском саду, чтобы оплачивать обучение на курсах. В мае Таня получила сертификат и выступила на конкурсе молодых мастеров. Призового места не заслужила, зато девчонка, которую она стригла и красила, была чрезвычайно довольна своим новым имиджем.

На выпускной бал Таня сделала себе подобную прическу, и не осталась незамеченной среди других вопиюще красивых выпускниц. Даже самый видный парень из параллельного класса попытался увлечь ее в пустую классную комнату, но Таня выскользнула из его неловких объятий сразу же, как только тот попытался ее поцеловать.

На выпускном вечере Таня впервые попробовала шампанское. В сочетании с баночным пивом, которого было припасено одноклассниками более чем достаточно, шампанское оказало на девушку неизгладимое впечатление. В какое-то мгновение, когда ее одолела неукротимая рвота, ей показалось, что она умирает.

Когда Таню в полубессознательном состоянии привели домой, мать отпоила ее горячим чаем и уложила в постель.

Утром Таню разбудил звонок. Она с трудом оторвала голову от подушки и, слегка покачиваясь, добрела до двери. На пороге стоял Генка.

– Дрыхнешь? А я ключи забыл. Мать на работе?

– Ага, – подтвердила Таня и побрела к себе в комнату.

И тут она совершила роковую оплошность: не закрыла за собой дверь. Таня вспомнила об этом, как только накрылась одеялом. Но сил, чтобы встать, сделать шаг и защелкнуть замок, у нее не было. Она могла только закрыть глаза и попытаться забыть о пульсирующей в висках боли.

Снова зазвонил звонок. Длинный, настойчивый, неумолимый – на этот раз звонил телефон. Таня поморщилась. Неужели этот гад не догадается снять трубку? – подумала она с раздражением. Трели прекратились. Похоже, Генка соизволил подойти к телефону.

– Да… Да… Спит вроде, – донеслось из-за приоткрытой двери. Скорей всего, звонила мать. – Я? Поем и тоже прилягу… Сегодня не пойду… Когда?.. Можно… Прихвати пивка, я картошки нажарю. Пока.

Наступила тишина. Таня повернулась к стене. Ей хотелось только одного, чтобы с наступающей дремотой ушла гулкая, отдающая в висок, боль.

– Ты спишь аль как?

Таня не шевельнулась, притворяясь спящей. Едкий запах пота ринулся в ее сознание.

Послышалось шуршание, запах пота стал явственнее. И тут ее как будто током подбросило – Таня рывком села на постели. Генка стоял перед ней обнаженным. Рыхлое тело, взращенное на картошке, колбасе и пиве предстало перед ней во всей своей неприглядной наготе. Танин взгляд невольно соскользнул вниз, где виднелся угрожающе торчащий, багровый член. От страха у Тани боль испарилась, зато сердце забилось у самого горла.

– Ты… ты что?.. – пролепетала она, ощущая голой спиной шероховатую поверхность ковра, висящего на стене рядом с кроватью.

– Отчим наклонился над ней. Его глаза-щелки маслянисто поблескивали, губы раздвинулись, обнажив зияющие прорехи вместо коренных зубов. Почему-то запахло тухлым мясом.

– Гена… Я… У меня был выпускной… – залепетала Таня.

– А сейчас впускной, – хохотнул Генка и одним рывком содрал с нее одеяло. – Будешь орать – убью.

Таня не крикнула и даже не стала сопротивляться. Все свои усилия она приложила, чтобы остановить подступающую тошноту. Когда отчим липкими губами прикрыл ей рот, Таня поняла, что не выдержит. Из последних сил она толкнула мохнатую грудь, выскользнула из-под потного тела и наклонилась. Ее вырвало прямо на пол.

– Бля… – выругался отчим.

Таня со страхом повернула голову. В его глазах она увидела презрение. Инстинкт хранящей целомудрие молодой самки подсказал ей, что она должна выглядеть как можно отвратительней. Она опять наклонилась и на этот раз сымитировала приступ рвоты.

– Грязная скотина, мразь, с… – прошипел Генка и, схватив комом валявшуюся на полу одежду, выскочил из комнаты.

Вскоре Таня услышала звук захлопывающейся входной двери.

Генки не было весь день, не пришел он и вечером, когда мать вернулась с работы. Все это время Таня думала, как строить свою жизнь дальше. Под одной крышей с Генкой оставаться она не могла. Но и рассказывать матери, что он пытался ее изнасиловать, не имело смысла. Таня знала, что во всем мать обвинит ее. «Сучка не хочет – кобель не вскочет», – говорила она, одной фразой определяя все отношения между полами.

Генка вернулся около одиннадцати. Таня с матерью сидели на кухне и ужинали.

–Есть будешь? – спокойно спросила мать, как будто не заметила его позднего возвращения.

– Давай.

Он шумно отодвинул табурет и тяжело сел, положив перед собой руки. Ладони были обветренными, под ногтями – черная кайма.

– Хоть руки вымой, – буркнула Таня, торопливо допивая чай.

Генка поднял голову. Его глаза были похожи на маленькие зеркальца, холодные и потускневшие от времени. Таня целый день готовила себя к встрече с отчимом, репетировала надменный, полный презрения взгляд. Но ее приготовления пропали втуне. Генка, казалось, ничего вокруг себя не замечал. Отчим выглядел каким-то помятым, его обычно прямая спина округлилась, как у старика, под подбородком образовалась складка.

– Ты это че как пришибленный? – Мать даже остановилась, не донеся до стола тарелку, наполненную макаронами. – И не пьяный. У тебя, вроде, выходной. Че случилось, колись.

– В командировку посылают, – как-то слишком спокойно сказал он.

– Бля… – мать от неожиданности чуть не опрокинула тарелку. – На сколь?

Она осторожно села на видавший виды стул и поставила перед собой тарелку.

– Три месяца. – Отчим пододвинул тарелку к себе и сосредоточенно стал нанизывать макароны на вилку.

– Вытерплю, – сказала мать и, нашарив в фартуке пачку, вынула сигарету.

– Погодь, не дыми, дай поесть – остановил ее Генка. Мать с сожалением сунула сигарету за ухо.

– Эй, Танька, нарежь колбасы мужику, – сказала она в спину уходящей дочери.

Таня вернулась, открыла холодильник, достала круг чайной колбасы. Она старалась хранить на лице беспристрастное выражение, но глаза ее выдали.

– Че лыбишься, стерва, – закричала мать. – Мне без мужика три месяца куковать, а ей радость на чужое горе.

Таня выскользнула из кухни. Душа ее пела. Баба Софа часто повторяла: утро вечера мудренее. А тут целых три месяца на раздумье!

Но раздумывать ей не пришлось.

Как-то ужиная перед телевизором, в сводке новостей, она услышала, что отряд полиции из их города попал под обстрел, и пять человек погибли. Кусок застрял в горле. Она почему-то была уверена, что Генка не вернется обратно. Матери она ничего не сказала, но буквально через неделю, когда вернулась с курсов, застала мать в сильном подпитии. Таня попыталась мышкой юркнуть в свою комнату, но мать ее заметила.

– Вернулась, б… Подь сюда!

Таня нехотя повесила сумку на спинку стула и села напротив матери. На столе стояла на треть опустошенная бутылка водки. Перед матерью – пустая стопка, а чуть поодаль – полная, накрытая сверху куском черного хлеба.

– Генка погиб, да? – спросила Таня, хотя уже знала ответ.

Мать подняла искривленное злобой лицо.

– Радуешься, стерва.

– Зачем ты так?.. – остановила ее Таня.

– А что, не правда?! Ты все мне поперек делаешь. Вон… вон… – мать на некоторое время застыла, словно пытаясь что-то вспомнить. – Вон замок дурацкий на дверь повесила, запираешься.

– Если бы не запиралась, Генка давно бы меня достал. Он после выпускного ко мне полез…

– Врешь! – Мать стукнула ладонью по столу так, что стопка с водкой опрокинулась, и кусок хлеба упал на пол. – На фиг ты ему, пигалица, сдалась. Генка меня любил, и трахались мы чуть ли не каждый день.

В памяти Тани всплыло рыхлое тело отчима с набрякшим от эрекции членом. Она невольно передернула плечами.

– Хватит, мама. Я в Генкиной смерти не виновата, – с трудом сдерживая раздражение, сказала Таня.

– Зря бабка меня от аборта удержала, – процедила сквозь зубы мать. – Все с тебя и пошло. Если б бабка тебя не притащила, мать не разозлилась, и Ленька был бы цел! Но ты базлала, как резаная, вот мать Леньку и порезала. А теперь вот Генку сглазила. Я видела, как ты лыбилась, когда узнала, что его в командировку послали. Понятное дело, какие командировки в полиции. Или к бандитам, или на войну.

– Что ты такое говоришь?.. – от возмущения у Тани перехватило горло. – Я твоего Леньку сроду не знала, а Генка твой – подонок. Беззащитных до крови избивал, меня хотел изнасиловать. Я с выпускного пришла, а он… он…

– Не бреши! – завизжала мать. – Таких, как Генка, теперь мне сроду не найти. Ты вот холодная, как лягушка, не понять тебе мово женского нутра. И опять же… – Мать грубо выругалась, – Пенсию евонную жена получит, хоть и жил он со мной. Теперича ни копейки не получишь.

– Мне и не надо.

Таня вскочила со стула и бросилась к себе в комнату. Двойственные чувства раздирали ее. С одной стороны, мать правильно догадалась: Таня действительно была рада, что больше никогда не увидит лоснящееся лицо отчима с гадкой усмешкой на лице, никогда не встретится с его зеркально-холодным взглядом, не услышит мерзкой возни на супружеской скрипучей кровати. Но смерти Генке она не желала.

– Ведьма ты…

Таня подняла голову. Перед ней стояла мать, держа зажженную сигарету прямо перед собой.

– Ты – ведьма, – повторила она. – только несчастья чрез тебя.

– Неправда, – тихо сказала Таня, но мать, развернувшись, уже удалилась, бормоча проклятья себе под нос. – Неправда, – крикнула ей вслед Таня и заплакала. Ей внезапно стало холодно. Вся дрожа, она закуталась в старый, но по-прежнему мягкий шерстяной плед, которым укрывалась еще баба Софа.

Таня плакала, уткнувшись в подушку, пока не заснула. А под утро ей приснился странный сон…

Шершавая рука легла на плечо. Таня вся сжалась от страха, хотя знала, что это всего лишь ночное видение. Она попыталась скинуть руку, но тут почувствовала, как пальцы гладят ее по волосам и тихий, спокойный голос шепчет: «Не бойся, я с тобой». Не оборачиваясь, она понимает, что это баба Софа пришла ее утешить.

Развернувшись, Таня утыкается в мягкие, полные груди. «Бабушка, что мне делать? – спрашивает она, вдыхая уютный запах ванили и ландыша. – Меня никто не любит». – «Сама люби», – отвечает баба Софа. Таня отрывается от мягкой груди. Резкий свет ослепляет ее.

Таня села на постели. Солнечные лучи безжалостно били в окно, освещая убогую обстановку комнаты: заваленный бумагами обшарпанный письменный стол, двустворчатый шифоньер с почерневшим от времени зеркалом, продавленный диван. Вдруг прозвенел будильник. Таня вздрогнула и тут же нажала кнопку. Снова наступила тишина, особенно отчетливая после резких механических звуков.

Таня опять легла, натянула на себя плед. «Сама люби», – сказала ей во сне бабушка. Кого, хотела бы она знать. Но знала только одно: ей не получить ответа, как не вернуться в ушедшую ночь.

Новый год Таня отмечала с коллегами по парикмахерской, где она работала с июля. То, что мать пригрозила лишить содержания, нисколько ее не испугала. «Точно мать – урод, – думала она. – Даже не заметила, что я каждый день хожу на работу, а с первой зарплаты купила торт и пачку хорошего чая.

Вечером первого января, когда Таня вернулась домой, она застала в квартире нового сожителя матери. На этот раз это был солидный дядька, который работал в ДПС. Этот уже не косился на Таню недобрым взглядом и не ухмылялся. Он, казалось, вообще не умеет улыбаться, зато, вероятно, стал давать матери больше денег, по крайней мере, та стала покупать сигареты подороже.

К восьмому марта Олег Никонорович (так звали нового сожителя матери) подарил Тане водительские права, обучив азам вождения на своем видавшей виды «форде».

– На, – сказал он, протягивая ей пластик с фотографией. – Пригодится, когда разбогатеешь.

– А должна? – не удержалась Таня.

Олег Никонорович скривил губы.

– Куды денешься?.. – хмыкнул он. – Время нынче такое. Не все на шее у матери сидеть.

– Я не сижу, – обиделась Таня. – Знаете, работаю.

– Велики ли заработки! – Он махнул волосатой рукой прямо перед ее лицом. Таня даже вздрогнула. – Я на заправку тебя устроил, – продолжил он, присаживаясь рядом с ней. – С десятого можешь выходить. И денег побольше, и мужика богатого присмотришь. Товар лицом, жопка тунцом, – пошутил он и, наверное, впервые за много лет улыбнулся. И его улыбка Тане не понравилась. Губы растянулись, а глаза оставались бездвижными.

– Продаваться не собираюсь, – огрызнулась Таня и попыталась встать.

– Врешь. – Олег Никонорович положил руку-окорок ей на плечо, придавив своей тяжестью. – Слушай сюда. – Он понизил голос и сделал паузу, как старый мафиози, готовый огласить приговор зарвавшемуся должнику. – Все мы продаемся, но не всем хорошо платют.

– Платят, – машинально поправила его Таня и повела плечами. Олег Никонорович убрал руку, откинулся на спинку стула и сощурил и без того узкие, спрятавшиеся под набрякшими веками, глаза.

– Сколь ты за стрижки-укладки имеешь? – пренебрежительно выдавил он.

– Перед праздниками почти пятнадцать заработала, – с вызовом ответила Таня.

– А сапоги-перчатки на сколь купила? Вон и сумка новая. Все, небось, спустила.

– А что вы указываете? Вы мне не отец родной.

– Не родной. Поэтому такая дура и выросла, – осклабился он, и потная ладонь опустилась на Танино колено.

– Вы… вы… меня не обижайте, – брезгливо сбросив его руку, Таня вскочила со стула. – Хуже будет, – зачем-то добавила она, усилием воли сдерживая подкатывающие к глазам слезы.

– Ух ты, соплюшка… – В удивлении мохнатые брови на лоснящемся лице скользнули вверх. – Ты меня, что ли, и пужаешь?

– Бабушка говорила: «Кто сироту обидит…» – шмыгнула она носом и усиленно заморгала глазами.

– А кто тут сирота? Мать вон жива-здорова. А отца, как я знаю, сроду не было. Вот и набаловали тебя.

Таня потупила голову, чтобы скрыть слезы, выступившие из глаз. Почему-то она вспомнила бабу Софу: ее мягкие руки, шершавые пальцы. Как она гладила ее по голове и приговаривала: «Не давай себя обижать».

– Все равно, не обижайте, – сказала Таня и с шумом вдохнула воздух.

– Я что? Ничего… – Олег Никонорович вынул пачку из кармана, вытряхнул сигарету. – Наоборот, на работу вот тебя устроил. – Чиркнув спичку о коробок, прикурил. Пахнуло серой. Таня невольно дернула головой.

– Я вам зажигалку дарила, – напомнила она.

– А… Я к спичкам привыкший, – отмахнулся он и, сделав длинную затяжку, сказал: – Будешь работать с послезавтра на автозаправке. Я с Вадимом потолковал. По двенадцать часов через двое суток. Твое время – ночное. Так что парикмахерскую не думай бросать.

Глава 2

Дни поскакали галопом. Не успела Таня оглянуться – неделя прошла. Парикмахерская, покраски, стрижки – Таня была доброжелательна и улыбчива пять дней в неделю. Заправка, бензин, чеки – деловита и полусонна – двенадцать ночных часов через двое суток. Денег она теперь зарабатывала в два раза больше, зато жизненные силы, казалось, тонкими ручейками покидали тело.

Поэтому когда Нинка попросилась отработать вместо нее на несколько смен (Таня устроила подругу на заправку еще в апреле, как только освободилось место), чтобы заработать на сотовый телефон, Таня с радостью согласилась – теперь она хоть отоспится. Наконец-то после почти двухмесячной гонки она смогла спокойно уснуть на своем привычном диване, заранее предвкушая блаженство долгого просыпания, когда один сон, плавно переходя в другой, дарит муаровые видения ускользающего нереального мира. Она любила свои сны: легкие, яркие, и такие же неуловимые, как порхающие бабочки над цветущим лугом.

Но один сон Таня запомнила четко, до деталей, может, потому, что осознавала, что спит. Она очутилась в каком-то темном месте, настолько темном, что ничто не проникало сквозь черноту. Не успела она испугаться, как к ней пришла мысль, что черный – это смешение всех цветов, и тут же всем своим телом она ощутила шелковистость ткани, окутавшую ее с ног до головы. Вдруг откуда-то повеяло сквозняком. Ее покров зашевелился, забрезжил свет, стали еле различимы очертания окружающих предметов. Страх тяжестью навалился на нее. Таня попыталась плотнее завернуться в одеяло, но ткань вдруг начала рассыпаться в прах, а лента вдруг превратилось в змею и, обдав влажным холодом, соскользнула вниз. Раздался треск, и Таня поняла, что внутри ее тела что-то взорвалось. Она обхватила себя за плечи и с ужасом стала наблюдать, как рваная трещина разорвала ее тело пополам, пульсирующее сердце вырвалось наружу и со страшным звоном разбилось на мелкие куски. И тогда она закричала что есть силы, пронзительно, до визга…

Таня проснулась в холодном поту и прижала руки к груди, чтобы почувствовать горячие толчки своего живого сердца. Она взглянула на циферблат электронных часов – 02:22. Подождала, когда сердце найдет свой обычный ритм, встала и вышла на кухню. «И что это я всполошилась? – стала успокаивать она саму себя. – Мало ли что может присниться?..» Она открыла кран, набрала воды в стакан, сделала несколько глотков. Вода несла в себе с привкус старых труб.

Таня вернулась к себе в комнату, легла в хранившую тепло постель. За полупрозрачными шторами мелькнул отсвет фар проезжающей машины. «Завтра надо позвонить Нинке, – подумала она. – Наверное, уже вымоталась, и никакого мобильника не надо». С этой мыслью она закрыла глаза и окунулась в сон.

Трубка сотового телефона завибрировала, и Таня нехотя нажала кнопку приема, мельком взглянув часы. Было без четверти восемь.

– Что случилось? – вырвалось у нее.

– Можете приехать на заправку? – спросил строгий голос.

– Приеду. А что? Нина заболела?

– Приезжайте.

Без аппетита дожевав бутерброд, Таня вышла на улицу. Пахнуло свежестью за ночь остывшей земли. Из-за угла показался автобус. Она прибавила шаг и успела втиснуть себя в переполненное людьми чрево. Полчаса в тряской тесноте – и наконец поворот к автозаправке. С трудом протиснувшись сквозь плотный строй пассажиров, Таня соскочила с подножки и быстрым шагом направилась к покрытой новым асфальтом площадке, на краю которой стоял небольшой красного кирпича офис. Неприятное предчувствие шелохнулось в груди, как только она увидела у входа машину полиции.

– Здравствуйте, – входя, неуверенно сказала она.

Вадим, их начальник, сидел на диване для посетителей и машинально перелистывал толстый иллюстрированный журнал. Около окна, наклонившись над чахлой молодой пальмой в глиняном горшке, стоял мужчина с весьма солидным брюшком, выпирающим из-под армейского ремня.

– Здравствуй, – ответил Вадим, продолжая листать страницы.

– Вы Татьяна Алексеевна Меркушева? – обернувшись, спросил любитель комнатных растений.

– Да… А что? – испуганно воскликнула Таня.

– Хорошо спалось? – спросил дородный мужчина, оглядывая ее с ног до головы цепким взглядом.

Таню словно обдали кипятком.

– Да… Нет… Спасибо… – ответила она, чувствуя, как на ее лице и шее вспыхивают алые пятна.

– Может, в кабинет пройдем? – предложил Вадим и кивнул на черную дверь.

– Пройдемте, – согласился мужчина, взял с подоконника увесистую кожаную папку и первым направился к черной двери.

Таня вошла в кабинет последней. Незнакомец уже по-хозяйски занял место у письменного стола. Таня присела рядом, Вадим остановился у окна, внимательно глядя на улицу.

– Итак… – Дородный мужчина, скрипнув змеевиком застежки, достал из папки чистый лист бумаги, положил рядом дешевую шариковую ручку. – По графику числится ваша смена. Почему подменились?

Таня растерянно оглянулась на Вадима, который упорно рассматривал пейзаж за окном.

– Все согласовано, – сказала она неуверенно. – Вы из налоговой инспекции?

– Нет, – ответил мужчина, снимая колпачок с шариковой ручки. – Я – следователь. Помнишь, еще такой фильм был?

Он выпрямился и слегка прищурившись, посмотрел на Таню.

– Впрочем, тебя тогда даже в проекте не было, – сказал он после короткой паузы и

улыбнулся.

На мгновение Тане показалось, что это всего лишь шутка, что Вадим наконец-то перестанет пялиться на улицу, рассмеется и скажет какую-нибудь свою банальную пошлость. Но Вадим молчал, а лицо следователя опять стало серьезным.

– Итак, расскажите, как вы тут работаете. Почему с Ниной Валерьевной Фофановой поменялись сменами? – спросил следователь, положив перед собой руки.

– Мы работаем по двенадцать часов, – начала Таня, не отводя застывшего взгляда от крупных ладоней следователя. – Мои смены – ночные… я еще в одном месте работаю, в салоне. У Нинки другой работы нет, она в дневную… Ей хотелось мобильник купить. К тому же устала я. – Таня вздохнула и добавила: – По взаимной договоренности этот месяц она работает за меня.

Вдруг Таня резко подняла голову и посмотрела прямо следователю в глаза.

–А где Нинка?

Следователь отвел взгляд и что-то черкнул на листе.

– Документы есть? Заявление там или что? – спросил он.

– Какие документы? Не поняла…

Таня, в поисках поддержки, посмотрела на Вадима. Тот продолжал пристально рассматривать несуществующий рисунок на оконном стекле.

– Заявление без содержания есть? – повторил следователь.

– Я вам сказала – по взаимной договоренности, – снова стала объяснять Таня, стараясь унять откуда-то появившуюся в голосе дрожь. – Нина вместо меня работала. Так мы все договорились. По ведомости я бы зарплату получила, а ей отдала, – неуверенно сказала Таня, зная, что это было каким-то нарушением.

– И сколько смен Фофанова за вас отработала?

– Три. Еще три осталось… По договоренности, – зачем-то добавила Таня.

– Не осталось. Нету ее. – Вадим отошел от окна. – Я вам, гражданин майор, все объяснил. Девчонки подружками были, а подмены – дело житейское.

– Ладно, пусть с тобой профсоюз разбирается. Мне одно важно – нет ли какой-то мести или еще чего личного?

– Вряд ли. А ты как считаешь? – спросил Вадим, глядя на Таню.

– Я ничего не считаю… Не понимаю… Где Нина?

– В морге, где же еще? – резко выкрикнул Вадим, но взгляд его был как у зверя, попавшего в засаду.

– Что?! – Таня вскочила, но тут же села обратно. Внезапно ставшие слабыми ноги не держали. Она уткнулась головой в ладони, вслушиваясь в гулкую тишину, воцарившуюся у нее в душе.

– Выпей, – услышала она и щекой почувствовала холод стекла.

Она оторвала руки от лица и подняла голову.

– Выпей и иди домой, – сказал Вадим, прижимая твердый край стакана к ее губам.

Она вдохнула резкий запах валерианы и с усилием сделала глоток.

– Что с Ниной? – снова спросила она, растерянно глядя на следователя.

– Убили, – вздохнул он и плотно сжал сухие губы. – А ты иди. Если что вспомнишь – скажи. Как парня-то подружкиного найти?

– Парня?.. – растерялась Таня.

– Нету у нее никого, не обзавелась, – сказал Вадим и снова отошел к окну.

– Да… – Майор почесал за ухом. – А мальчонка успел обжениться. Жена, говорят, в положении.

– А что с Гошкой? – испугалась Таня. Он был единственным женатым охранником.

– Ножом по шее, – ответил Вадим сухим голосом. – Нинку – из пистолета. И взяли-то немного. Вечером кассу снимаем, сама знаешь. По чекам – пятнадцать с копейками… И две жизни.

– Судьба – индейка, а жизнь – копейка, – вздохнул майор. – Жалко ребят.

Вадим одним махом допил все, что осталось в стакане.

– Ты иди, – сказал он, обернувшись к Тане. – За расчетом – на следующей неделе зайди.

– Нет, – ответила Таня. – У меня в этом месяце смен не было.

– В рубашке родилась, – услышала Таня, когда закрывала за собой дверь.

Баба Софа тоже называла ее счастливой. Правда, Таня никогда не понимала, в чем, собственно, состояло ее счастье. Многие одноклассники жили куда обеспеченнее, чем она. Родители их баловали, покупали красивые вещи, возили на море, кормили сладостями из супермаркетов, а баба Софа никогда даже на батончики по скидкам не заглядывалась. Бабушка кормила Таню ватрушками с творогом и булочками с повидлом. Ее стряпня Тане была по вкусу, но «Сникерса» с «Марсом», что заряжают энергией на целый день, тоже хотелось. Сейчас Таня сколько угодно могла покупать эти приторные до изжоги батончики, только доступность быстро разоблачила дешевку, и она с ностальгией вспоминала бабушкины пирожки с ватрушками, уютную кухонную суету, дразнящее-сладкий запах ванили, сдобное тепло газовой духовки…

Таня шла, не разбирая дороги, сознательно перебирая в памяти воспоминания раннего детства, чтобы ненароком не задеть вновь образовавшейся где-то в душе кратер боли. Горе давило всей своей тяжестью, но слез не было. Таня прошла мимо автобусной остановки. Ей сейчас казалось невозможным втиснуться в его душное нутро, оказаться среди равнодушных лиц. Она могла только идти, шагами заглушая саднящую боль.

Отрезок тротуара закончился, Таня пошла по краю шоссе. Машины, сигналя, объезжали ее. Одна, визгнув резиной шин, остановилась.

– Тебя подвезти?

Таня непонимающе посмотрела на забрызганный грязью внедорожник.

– Подвезти? – снова предложил водитель и распахнул перед ней дверцу.

Его лицо было усталым, но серо-зеленые глаза с угольно-черной сердцевинкой зрачка смотрели участливо. Внезапно Таня почувствовала, что она больше не может оставаться в одиночестве.

Кивнув, она села рядом с водителем и потянула на себя тяжелую дверцу.

– Сильнее, – сказал водитель.

Таня с усилием хлопнула дверью.

– Ну, так то зачем? – проворчал мужчина, и машина тронулась с места.

– Тебе куда?

– Вперед, – ответила Таня и, не мигая, уставилась на серое полотно дороги.

– С парнем что ли разругалась? – подмигнув, усмехнулся мужчина.

Таня отвела взгляд от асфальтовой ленты и посмотрела на водителя. «Какой большой лоб, – подумалось ей. – И брови короткие. Некрасиво».

– Чего не отвечаешь? Или начальник послал? – не унимался водитель.

– Куда? – спросила Таня, и из-под века скользнула слеза.

Что стряслось, спрашиваю?

Мужчина с участием глянул на девушку и опять сосредоточился на дороге.

– Подругу убили… Не понимаю… Ничего не понимаю… – Еще одна слеза поползла по щеке вниз.

– А… – Водитель вздохнул. – Слышал по радио. И парня… Опять никого не найдут…

– И найдут, а Нинку не вернуть… Она такая была, такая… – Слезы уже градом катились из ее глаз.

Мужчина вздохнул и протянул ей сложенный вчетверо носовой платок. Таня замотала головой, открыла сумку, вынула легкий батистовый платочек с кружевом по краю и высморкалась. Мужчина положил ей на колени свой большой платок.

– Бери, пригодится.

Слезы продолжали катиться неудержимым потоком из ее покрасневших глаз. Она схватила с колен платок и приложила к лицу. Пахнуло чем-то экзотически и приятным. Таня попыталась разложить запах на составляющие, и это ее несколько отвлекло. Из знакомых запахов она узнала только манго, это был ее любимый сок.

– Вы любите манго? – спросила она, борясь с рыданиями.

– Ага, ел настоящие в Индии. В командировке там был, – сказал водитель, искоса глянув на попутчицу. – У нас брал – фигня. А кокос в супермаркете взял, так вообще гадость. А что?

– Да платок пахнет… Приятно, – сказала Таня и всхлипнула. – Нинка тоже хотела за границу. Мечтала о красивой жизни, но даже на мобильник не заработала. – Таня усилием воли сдерживала слезы.

– Да… – вздохнул водитель. – А я когда-то мечтал моряком быть, океаны покорять… А вот… езжу посуху… Кстати, где тебя высадить?

Выкиньте за углом, – сказала Таня, увидев знакомые места. Там неподалеку парикмахерская, «Леди» называется.

Ладно, леди. Выкидывать не буду, вдруг пригодишься, – пошутил он.

Через пару минут машина остановилась возле панельной девятиэтажки, в торце которой была расположена парикмахерская.

– Спасибо, – поблагодарила Таня и заелозила по дверце в поисках ручки.

– Крепись, – сказал водитель, и в его глазах Таня прочла сочувствие.

– Если нужна стрижка, – заходите сказала она, наконец-то нащупав рычаг. – Я, хоть по дамским, вас постригу. Хотя… – Если бы у Тани были силы, она бы улыбнулась: макушка у мужчины катастрофически лысела. – Выбор причесок у вас небольшой.

– Есть такое, – виновато ответил мужчина, гладя себя по голове, как будто извинялся за лысеющую голову.

– Кстати, как вас зовут? Я даже не спросила…

– Максим. А тебя?

– Таней. А по отчеству?

Выражение неудовольствия скользнуло по его лицу.

– Давай, как во всем цивилизованном мире, без отчества, просто Максим. – Мужчина протянул ей руку.

– Таня.

Она пожала сухую, твердую ладонь.

– Ты до какого часа работаешь? – спросил Максим, не отпуская ее руки.

– Я поздно заканчиваю…

Таня осторожно вынула свою ладошку и снова потянулась к дверце.

– Может, заехать за тобой? Посидели бы где-нибудь…

– Не знаю…. – Таня с осуждением взглянула на мужчину. На его губах застыла улыбка, в глазах – игривость.

«Ай да дядька, – подумала она, – сороковник ведь уже или около того, а все туда же… «Посидели бы…», а глаза вон как заблестели».

– Ничего плохого не подумай, – сказал Максим, словно заглянув в ее мысли, – Я ведь командировочный, вечером надо будет куда-то себя деть.

– Не знаю даже, – повторила Таня и опустила голову.

– Ладно… – деловито согласился Максим, что-то черкнув в записной книжке, оторвал листок и протянул Тане. – Мой сотовый. Захочешь – звони. И, знаешь… того… не расстраивайся. Жизнь не такая гадкая, как кажется… – Он усмехнулся. – Она еще гаже.

Таня прерывисто вздохнула и, нажав на ручку, открыла дверь и вышла из машины.

Как только она показалась на пороге, Валя усмехнулась и, растянув в приторной улыбке губы, сказала:

– Понятно, че опоздала. Со свиданки?

Парикмахерская «Леди» была небольшой, всего на два кресла. Валя с Таней вот уже почти полгода работали в одну смену.

Таня сняла полувер, надела красный фартук с черными горошинами и подошла к зеркалу. Лицо ее было бледным, веки чуть припухли. Достав тушь, она подкрасила ресницы.

– Че молчишь, как партизан на допросе? – не унималась Валя. – Аль загордилася?

– Может, челочку покороче? – напомнила о себе клиентка, которая пристально рассматривала себя в зеркале.

– Короткие нынче не носют, – твердо сказала Валя, сняла с клиентки накидку и встряхнула. – С вас четыреста вместе с сушкой.

– Раньше, вроде, дешевше было.

– Раньше и петухи громче кричали.

С конца апреля расценки повысились, – вмешалась Таня, чтобы сгладить впечатление от грубой шутки коллеги.

Валя работала парикмахером больше двадцати лет, считалась хорошим мастером, но по мнению хозяйки «была несколько грубовата», а по мнению Тани – неряшлива и консервативна.

– Светлана Васильевна здесь? – спросила Таня, как только клиентка расплатилась и вышла из салона.

Хозяйки, на твое счастье, нет. И даже не звонила.

– Клиентов много?

– Да где там… Вот раньше уже с восьми – очередь. А сейчас – наплодили там всяких салонов – заработать не дадут. Я раньше каждый год в Пицунде и Сочи отдыхала. У меня там такой грузин был…

– Вы свободны? – в салон заглянула растрепанная молодая девчушка. В правой ноздре у нее поблескивал металлический шарик.

Валя скептически оглядела ее.

– Твой клиент, сади, – сказала она Тане. – Я пока чаю попью.

– Присаживайся, – сказала Таня и отодвинула кресло. – Что хочешь?

Девушка, зашуршав полиэтиленовым пакетом, вынула журнал.

– Мне вот так, – сказала она, вынув закладку.

Таня взяла в руки журнал. На фотографии было изображено нечто угрожающее: половина головы у не имеющего пола существа была выбрита, другая – всклокочена и выкрашена в чудовищно фиолетовый цвет.

– У меня такой краски нет. И вообще, ты в школу ходишь?

– В лицей.

С такой прической выгонят.

– Пофиг.

– Кому досадить хочешь?

– Никому. – Девушка упрямо поджала губы.

– Такая прическа на две тысячи потянет.

– Почему?.. – растерялась девочка.

– Эксклюзив.

Тоненькая полоска прочертила переносицу девочки. Таня пояснила:

– Нестандартная стрижка, бритье, филировка. И опять же покраска…

– А что самое дорогое?

– Покраска сложная – соврала Таня, – Если в один цвет – дешевле. И бритье…

– Если доверяешь, давай я что-нибудь сама покумекаю. Недавно курсы закончила, в современной стрижке – соображаю. Тебе хочется что-то неординарное? Особенное?

А сколько стоить будет? У меня только тысяча. Я посмотрела, у вас стрижка – двести, покраска – триста и тысяча. Так сколько по-реальному?

– Ну да ладно, сделаю красоту за тысячу, – согласилась Таня, хотя знала, что даже по их небольшим расценкам, этой суммы недостаточно.

– Но только, чтоб полный отпад, не как у старухи.

– Поняла, не волнуйся. И краску поярче?

– Ага.

Таня принялась за работу, которая поглотила ее полностью, отогнав грустные мысли.

Колдовала она над прической не меньше полутора часов.

– Все, готово, – сказала Таня, выключив ручной фен.

Девочка настороженно взглянула на себя в зеркало, потрогала торчащие во все стороны короткие солнечно-рыжые пряди.

В салон заглянул широкоплечий парень в кожаной черной куртке с заклепками.

– Отпад! – сказал он, широко улыбаясь.

Девочка нахмурилась.

– Че надо? – грубо спросила она, недружелюбно глядя на отражение парня в зеркале.

– Обиделась что ли? Я же так… Верка – дура, и прикид у нее дурацкий, хоть и богачка. А ты – стильная штучка. И вообще…

Девочка попыталась сохранить на лице угрюмое выражение, но вспыхнувшие от радости глаза сделали ее по-настоящему привлекательной.

– Правда нравится? – спросила она, оборачиваясь.

– Ага… – Парень довольно хмыкнул. – Слушай, давай бегом. Мы и так пару прогуляли. Препод ругаться будет.

– Плевать. – Девочка схватила полиэтиленовый пакет и ринулась к выходу.

– А платить? – напомнила Таня.

– Ах да, нате. – Девочка вернулась и положила смятую купюру перед Таней.

Никакой благодарности, – проворчала Валя, когда подростки вышла из парикмахерской. – Столько вошкалась, я б за это время троих обработала. Ты это, того… Мало взяла. Только краска у тебя сколько стоит? Чай не из дешевых?

Таня не успела ответить, как в салон стремительной походкой вошла женщина. Прямая спина, гордая посадка головы, плотно сжатые губы говорили о решимости. На ней был брючный костюм из дорогой, немнущейся ткани, который подчеркивал подтянутость ее тренированного тела.

– Девочки, – громко объявила она о своем вторжении, – можете меня постричь?

– Запросто, садитесь, – ответила Валя.

Женщина скептически посмотрела на ее измученные перекисью волосы, собранные на затылке в пучок.

– Это я так… Работы вот много… Все клиенты и клиенты, – стала оправдываться Валя, поймав взгляд потенциальной клиентки.

– Вы, девушка, – обращаясь к Тане, спросила женщина, специализируетесь, наверное, на молодежных прическах? Девочка тут вышла… Хорошо пострижена, парень аж глаз не сводит.

– Да, я стригла и краску подобрала… Вам понравилось? Вообще-то мне тоже… – говорила Таня, – пока клиентка усаживалась к ней в кресло. – Но если б вы видели, что она хотела… Вот. – Таня протянула клиентке забытый журнал с вложенным между страницами карманным календарем. Женщина раскрыла и рассмеялась.

– Вот чудо. Придумают же такое… Значит, свое мнение имеете?

– Имеет, имеет, только рука еще не та! Я вот почти двадцать лет с ножницами, – напомнила о себе Валя, но женщина игнорировала ее замечание.

– Девушка, – обратясь к Тане, сказала клиентка, – у меня вечером встреча важная. Очень важная… Мой мастер – в отпуске. Девчушку вот увидела, обратила внимание на голову, думаю – хороший мастер работал. Чем вы ее красили?

– Таня прикинула, как будет выглядеть эта деловая женщина с прической в стиле MTV, и невольно улыбнулась.

– Можно я свое мнение скажу? – робко спросила она, глядя на отражение клиентки в зеркале.

– Ну… – Женщина снисходительно кивнула.

– Я считаю, что у вас очень хороший мастер… понимает ваш стиль… Вам, наверное… – Таня заколебалась, стоит ли говорить всю правду: судя по еле заметным морщинкам, что пролегли между бровями, потяжелевшим векам и чуть опущенным щекам, женщине было где-то под сорок. – Я могу вам сделать то же, что предыдущей клиентке, но вам это будет не по возрасту… Вы хорошо одеты, и покраска у вас дорогая… Давайте только чуть кончики постригу и уложу с гелем.

Пока Таня говорила, женщина неотрывно смотрела прямо на свое отражение в зеркале. Ни мускула не дрогнуло на ее лице.

– Значит, не по возрасту, – глухо сказала она. – А сколько мне, по-вашему? Как считаете?

Женщина чуть откинулась в кресле и улыбнулась, как экзаменатор, задавший вопрос «на завал».

– Ну… – Таня замялась, – лет тридцать пять….

– Значит, на все мои сорок тяну, – поджав губы, вздохнула женщина.

– Я сказала «тридцать пять», – поспешила поправить ее Таня.

– Пятерка – на лесть… Неужели я так плохо выгляжу?

Она приблизила лицо к зеркалу, похлопала подушечками пальцев кожу вокруг глаз.

– Вы хорошо выглядите… – поторопилась оправдаться Таня, – просто… в вас есть что-то такое, чего не бывает у совсем молодых…

Женщина всем корпусом развернулась к ней, и снова снисходительная улыбка тронула ее губы. Под ее взглядом Таня чувствовала себя скованно, будто не знала правильного ответа.

– Вы, наверное, университет заканчивали, и опять же – у вас есть стиль. Юнцы так не умеют.

– А я бы весь этот так называемый стиль за юность отдала, – вздохнула женщина. – Вот сколько тебе? – перешла она на «ты».

– Двадцать, – без колебаний накинув себе год, ответила Таня.

– Ладно, подрастающее поколение, – улыбнулась женщина, – отдаюсь в твои руки. Сколько это займет?

– Час, наверное. Может, меньше. Пойдет?

– Нормально, сотовый я отключила, так что подремлю.

Через три четверти часа женщина, отдохнувшая и довольная собой, ушла, заплатив за стрижку на две сотни больше, чем было по прейскуранту.

Все же зарабатывать ты не умеешь. Могла хорошо подзаработать. Какого ляда ее мастера хвалила? Сама выгодную клиентку упустила и мне не дала, – проворчала Валя, нанизывая на бигуди редкие волосы пожилой женщины, которая, зажмурившись, сидела в кресле. – Всегда свою выгоду надо иметь. Что деньги тебе лишние?

– Нет, не лишние, – ответила Таня. – Только не все деньгами меряется.

– Не все, когда они есть. А коли нет…

– Ваша правда… – откликнулась клиентка, открывая глаза. – Вон люди за деньги таких молодюсеньких убили. Говорят, девочке всего девятнадцать, а парнишка чуть постарше будет.

– Где это? – проявила заинтересованность Валя.

– На заправке, – тихо сказала Таня и села в кресло. – Подругу мою убили…

– Ой, – вздрогнула клиентка и настороженно посмотрела на Таню, как будто она была причастна к этому убийству.

– Че ж ты на работу-то вышла? – недовольно бросила Валя. – Я бы Люську вызвонила, она хотела подработать. Я вижу, что день какой-то невезучий. Хоронить-то когда?

– Не знаю… Потом к матери зайду, спрошу.

– Позвонишь нам, когда тебя не будет. На похороны-то все равно надо. Долго дружили-то?

– С пятого класса. Они тогда только переехали, Нина к нам в школу пошла.

– У матери ее кто-то еще остался? – поинтересовалась клиентка, вставая, чтобы пересесть под колпак сушки.

– Нет, одна была, – вздохнула Таня.

– Беда… – покачала головой Валя.

У Тани снова защекотало в носу от накапливающихся слез.

– Химию делаете? – заглянула в зал женщина в спортивном костюме.

– Садитесь, – обрадовалась Таня. Ей сейчас хотелось работать. Работать до изнеможения и так устать, чтобы все чувства исчезли.

Клиентов в тот день было много. Таня вышла из парикмахерской только в десятом часу.

– Завтра не выйдешь? – спросила вместо прощания Валя.

– Выйду, – ответила Таня. – У меня в двенадцать – запись, потом еще три человека.

– Все ж подруга, – неодобрительно покачала головой Валя. – Можа, матери надо помочь.

– С утра зайду, а потом выйду на работу, – решительно сказала Таня и пошла по направлению к остановке. Домой ей не хотелось. Она знала, что стоит только добраться до своего видавшего виды дивана, как волна горя нахлынет на нее всей своей тяжестью.

Таня подняла голову кверху. В серых сумерках наступающей ночи ярко светился щит с рекламой нового фильма. Поправив на плече сумку, Таня свернула на аллею и быстрым шагом направилась к большому светлому зданию со стеклянным фасадом, в котором был расположен кинотеатр. Даже не обратив внимания на афиши, она взяла билет, проскользнула мимо сонной контролерши и вошла в темный зал. Дождавшись, когда на экране ночь сменится днем, она дошла до центра зала и села посредине пустого ряда. В это время на экране разворачивалась впечатляющая картина автомобильных гонок. Моторы ревели, герои ругались, высовываясь из окон, стреляли. Тане было все равно, что смотреть, главное – хоть на какое-то время вытеснить мелькающими картинками и громкими звуками выдуманной истории сгусток боли, который образовался у нее в душе.

Когда Таня вышла из кинотеатра, вязкие сумерки превратились в ночь.

– Девушка, вас проводить?

Таня невольно вздрогнула и невидящими глазами уставилась в плоское то ли от природы, то ли от неяркого освещения уличного фонаря лицо молодого парня.

– Проводить тебя? – повторил он и старательно улыбнулся, обнажая неровные зубы.

Таня продолжала молча смотреть на него, силясь понять, что же тот хочет от нее.

– Малахольная какая-то… Обкурилась что ли? – проворчал парень и, пренебрежительно оглядев ее сверху до низу, сплюнул. – Не хошь, как хошь. А то пивка бы выпили… Ты одна живешь аль с предками.

– С предками, – механически ответила Таня и, поправив на плече сумку, пошла прочь, постепенно ускоряя шаг. Потом она побежала и остановилась, только когда увидела приближающийся автобус. Она замахала руками, и автобус остановился.

– Спасибо, – поблагодарила она сидящую у входа девчонку в потертых джинсах и мятой рубашке. – Восьмерка?

– Ага, – ответила та, принимая от Тани деньги и отрывая билет. – Хорошо, Борисыч заметил. Наш рейс последний, а то бы тебе на тачку пришлось тратиться.

– Ага, повезло, – согласилась Таня. – Устала? – спросила она, глядя в тусклые, словно выключенные глаза девочки-кондуктора.

– До жути, – вздохнула та, тряхнув потертой сумкой их дермантина. – Еще и мелочи полный мешок, всю шею оттянул.

– Да… Тяжелая у тебя работа, – посочувствовала ей Таня.

А ты откудова так припозднилась? – поинтересовалась девочка-кондуктор. Разговор с незнакомкой, вероятно, помогал ей бороться с накатывающей дремотой.

– С работы, – соврала Таня.

– Тоже допоздна, – сочувственно вздохнула она. – Где выходишь-то?

– У магазина.

Прям у него или подальше?

– У магазина, потом еще пешком минут пять.

– Не по рейсу?

– Нет. Не беспокойся, добегу.

– Ну-ну… А то придурков хватает. Слышала небось, девчонку с парнем убили. В ночную работали.

Таня кивнула, автобус тряхнуло, и она почти упала на сиденье. Опять тяжесть скорби сковала все ее тело.

– Ты не беременная? – спросила кондуктор, сочувственно глядя на нее. – Аж побелела вся.

Таня отрицательно покачала головой. Автобус остановился, и в салон, шумно галдя, вошли несколько парней с бутылками пива.

– Ну, ты того… Я пошла работать, – сказала кондуктор и направилась к подвыпившим парням.

Таня закрыла глаза, старательно всматриваясь в собственную темноту. Ей хотелось исчезнуть, раствориться, чтобы только не испытывать глухую, густеющую боль, но тяжелые мысли не оставляли ее.

«Мне всего девятнадцать, – думала она, – Нине было столько же. Нина умерла, так ничего и не поняв в этой жизни, ведь все наши девятнадцать – это была не жизнь, а так, подготовка. Мы были детьми, смешными и глупыми девчонками, которые мечтали о счастье». Тане вспомнилось, как они сидели вместе с Ниной в библиотеке. Подруга листала журналы, а она делала выписки, готовясь к реферату по истории. Ее заинтересовала иллюстрация, где три женщины с вьющимися волосами пряли пряжу. Нинка еще посмеялась, сказав, что это, как у Пушкина в «Сказке о царе Салтане». На рисунке были изображены мойры, богини судьбы, прядущие нити человеческих жизней. «Порвалась твоя ниточка, подружка», – прошептала Таня, и снова тугой ком образовался у нее в горле.

– Проснись… твоя, – тронула ее за плечо девочка-кондуктор.

– Ага. – Звук с трудом преодолел горячую преграду. – Спасибо, – поблагодарила Таня, взглянув в серое от усталости и тусклого освещения лицо девочки-кондуктора. «Вот и она, наверное, ждет счастья. А дождется ли?..» – подумалось ей.

Таня проснулась за несколько секунд до звонка будильника. С ней такое часто случалось. Лишь мельком взглянув на циферблат, она протянула руку, нажала кнопку и снова окунулась в легкую дремоту. «Нинка», – вдруг огнем полыхнуло у нее в мозгу. Таня рывком села на кровати, прижав руки к груди, словно пытаясь удержать рвущееся из груди сердце. «Нина, Нина, Нина, – стучало у нее в висках. – Что же делать? Что делать? Что делать?» Она еще раз оглянулась на смятую от беспокойного сна постель, и ей захотелось опять юркнуть под одеяло, скрыться от рвущих душу мыслей. Но вместо этого она опустила ноги в мягкие тапочки и, накинув махровый халат, вышла из комнаты – пора было начинать новый день.

Таня остановилась рядом с кроватью, где, полулежа, курила мать.

– Ты что, заболела? – спросила Таня.

Мать нехотя подняла голову и посмотрела на нее.

– На больничном.

– Что случилось?

– Надоело. Сказала, что кашляю, – дали больничный. Температура у меня почти всегда повышенная.

– Ну и ладно, – сказала Таня и направилась в ванную.

– Ты того… знаешь про Нинку? – крикнула ей вдогонку мать.

– Знаю, – ответила Таня и обернулась.

– Мать ее вчера тут так орала – всех святых выноси. Говорит, ты во всем виноватая. Ты вместо себя Нинку подставила, а ее и подстрелили.

– Я?.. – Таня от неожиданности поперхнулась.

– Может тебе того… покреститься.

– Не поняла… – Таня недоуменно смотрела на кончик тлеющей сигареты, которую мать держала на отлете.

– Ты какая-то не такая, как надо. Несчастья от тебя. Вот и Нинка…

– А ты хотела б, чтоб меня?

Таня продолжала смотреть на кончик сигареты, боясь взглянуть в лицо матери и увидеть в ее глазах ответ. Мать поднесла сигарету к губам, втянула в себя дым. Она молчала, и по этому напряженному молчанию Таня поняла, какие мысли ее одолевают.

– Значит, считаешь, что моя есть вина?

– Ничего я не считаю, вот привязалась, – огрызнулась мать и с размаху раздавила докуренную до фильтра сигарету в блюдце. –Только Генку никогда тебе не прощу.

Таня наконец-то смогла посмотреть матери в лицо. Ничего, кроме ненависти и страха не выражали ее плотно сжатые губы и прищуренные, прячущиеся под тяжелыми веками, глаза.

Таня, шаркая ногами, поплелась в ванную. Никогда она не чувствовала себя так одиноко. Вновь накатила боль, мерзкая и липкая, как паутина. Таня включила душ и встала под колючие струйки.

– Лучше бы меня, – прошептала она, закрыв глаза, но тут же в ужасе открыла. Ей было одиноко, больно, страшно, но она была живой, и ей совсем не хотелось умирать. Теплая, почти горячая вода приятно щекотала ее тело, и Таня ощущала, как под кожей пульсирует кровь. – Прости меня, подружка, – прошептала она вздрагивающими от прерывистого дыхания губами, я не хотела. – Ее шепот смешался с шумом падающей воды, и она поняла всю абсурдность своих оправданий.

– Ольга Викторовна? – Таня так сжала телефонную трубку, что ее пальцы побелели.

– Кто это? – прошелестел голос.

– Я подруга Нины, Таня…

На другом конце провода воцарилась пауза. Наконец шелестящий голос произнес:

– Оленька спит. Ох, намаялась… А тебе не стоит сюда звонить. Ведь ты устроила Нину на заправку?

– Я… Но она сама попросила… И Ольга Викторовна рада была…

– Понятно, – перебил ее голос, – мне понятно, но как говорят: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

– Не поняла…

– Тебя теперь во всем винят. Так что ты не звони и не приходи.

– А как же?.. – всхлипнула Таня. – Мы же с ней с пятого класса вместе… Как она?..

На другом конце послышался вздох.

– Ниночка – красавица, как невеста…

– Я зайду… Цветы…

– Не надо. Не приходи. Всем только хуже будет

Трубка зачастила гудками. Таня разрыдалась, неосознанно испытывая облегчение. На самом деле ей совсем не хотелось увидеть подругу мертвой. Таня достала альбом, вынула из-под целлофана фотографию: Нинка улыбалась, глядя в объектив. На вздернутом носе – блик от солнца.

Таня положила фотокарточку перед собой, внимательно вглядываясь в круглые, подрисованные карандашом, искрящиеся от смеха глаза подруги.

– Я буду помнить тебя такой, – прошептала Таня.

Когда она вошла в небольшое помещение парикмахерской, Валя стояла у окна. На кресле вместо клиентки сидела Людмила Петровна, Танина сменщица.

– Здрасьте, – сказала Таня и сняла ветровку.

– Привет,– ответила сменщица, крутанувшись на кресле. – Че вышла?

– Сейчас моя смена.

– На кой ляд тогда меня вызвонили? – возмутилась Людмила Петровна и взглянула на Валю.

– Татьяна, – зайди ко мне, – выглянула из своего кабинета Светлана Васильевна, владелица их небольшого салона.

Таня повернулась и краем глаза заметила, каким Валя провожает ее взглядом – настороженным и в то же время полным удовлетворения.

Воздух директорского кабинета был как будто пропитана резким запахом, вероятно, очень дорогих духов.

«Химическая атака», – подумала Таня, стараясь сдержать щекотание в носу.

– Садись, – кивнула на стоящий напротив стул Светлана Васильевна, поправляя и без того тщательно уложенные волосы.

Таня, с трудом справившись с желанием чихнуть, села, плотно сжав колени, и напряженно вытянулась.

– У нас рентабельность снизилась. А ты расценки не соблюдаешь и опаздываешь, – сказала начальница и выдвинула ящик стола.

– Я вовремя, – робко возразила Таня.

– За пятнадцать минут до начала смены должна приходить, а сейчас почти полдесятого.

Всего десять минут, – поправила ее Таня, но уже поняла, что ее увольняют. Светлана Васильевна держала в своих коротких, ухоженных пальцах белый конверт. Она положила его перед Таней и сказала, не поднимая глаз:

– Здесь окончаловка. Вообще из тебя толк будет, только…

Она посмотрела на кружевной воротничок белой Таниной блузки, окружавший ее нежную шею и, поджав как от обиды ярко накрашенные губы, сказала:

– Не в коллективе ты. Так нельзя. Вот Валентину совсем не уважаешь, а она ведь у нас с основания, когда я еще в заведующих была.

– Ладно, – вздохнула Таня. Она вдруг поняла, что если начнет оправдываться, защищать себя, то услышит много неприятных, а самое главное – несправедливых слов, и эти слова, словно уксусная эссенция, будут разъедать ее душу. Таня взяла конверт, заглянула внутрь. «Десять тысяч лучше, чем ничего», – подумала она. – Спасибо, – сказала Таня и встала. – Я пойду?

– Да-да, – с явным облегчением затрясла хорошо окрашенными волосами Светлана Васильевна. – Ты на меня только зла не держи, – вдруг с просящими нотками в голосе сказала она, когда Таня была уже у порога.

Оглянувшись, Таня столкнулась с ее взглядом. И снова Таня прочитала в ее глазах настороженность и страх, граничащий с ненавистью. Вероятно, и сюда уже долетели слухи о причинах гибели Нины.

– А вы пальцы скрестите, – бросила Таня и вышла.

Тусклая хмарь утра обернулась мелким дождем. Таня шла по улице,глядя перед собой. Она уже не ощущала той резкой, тянущей боли, которую испытывала вчера, узнав о смерти подруги. Ее переполняла печаль, серая и промозглая, как само утро.

Капли дождя падали на голову, склеивая рассыпанные по плечам волосы в тяжелые пряди. Редкие прохожие, пряча головы под капюшонами или скрывшись под зонтами, деловито шагали мимо нее. «Простудишься», – женским голосом сказал ей потрепанный в серую клетку зонт, обгоняя ее.

Таня поежилась: она вдруг почувствовала, как холод пронизывает ее всю насквозь.

На углу она заметила вывеску кофейни, зашла внутрь. Уже на входе запах хорошего кофе чуть взбодрил ее. Оставив промокшую до подкладки ветровку в гардеробе, она поправила перед зеркалом воротничок блузки, прошла в зал и села в плохо освещенном углу, раскрыла меню. Самое дешевое, что предлагалось – чашка кофе. Она заказала кофе и рюмку ликера. Ликер был дорогой, но у нее были деньги, и ей захотелось хоть чуточку попробовать той жизни, о которой мечтала ее подруга.

– На здоровье, – улыбнулась официантка и, положив салфетки, поставила перед Таней изящную рюмку и крохотное блюдце с такой же игрушечной чашкой.

– Спасибо, – искренне ответила на ее улыбку Таня и хотела еще что-то сказать, чтобы начать разговор, но девушка повернулась и направилась к стойке бара.

«Наверное, официантка – студентка. Днем работает, вечером – учится», – подумала Таня и почувствовала такую зависть, что у нее почернело в глазах. Она представила, что тоже начинает свой день в этом вкусно пахнущем теплом месте, а вечером идет в университет, встречает своих сокурсников, обмениваясь впечатлениями, раскрывает конспект и, как только входит преподаватель, толкает соседа по парте, чтобы тот замолчал.

«Обязательно надо пойти учиться», – решила Таня и сделала глоток. Кофе был горьким и вязким. В два глотка Таня опорожнила чашку и придвинула рюмку. Ликер оказался сладким и густым, как крем. Таня поднесла к лицу рюмку и вдохнула запах спирта и карамели. «Пахнет молоком и медом», – всплыла в памяти цитата, вероятно, из какого-то сентиментального романа, которые пачками заглатывала Нинка. Таня вдруг вспомнила, как они с подругой сидели в уличном кафе и рассуждали о любви. «Сладкое любят те, кому не хватает любви», – вспомнились ей ее же слова.

Стремительные слезы, переполнив веки, заструились по щекам. Таня открыла сумку и вынула платок. Клочок бумаги выскользнул вслед за платком и опустился к ней на колени. Одной рукой вытирая слезы, другой она подняла записку. Шестизначный номер и подпись «Макс».

Таня, шмыгнув носом, решительно достала свой телефон и набрала номер.

– Алло, – буркнула трубка.

– Максим?

– Да.

– Я – Таня, вы вчера меня подвозили.

А, леди. – Голос усмехнулся. – Значит, у тебя утро вечера мудренее. Вообще-то я вчера ждал твоего звонка.

– А как сегодня? Поздно?

– Почему ты так решила? Часа три я еще свободен. Потом уезжаю. Так что увидимся.

Сможешь показать гостю свои достопримечательности. Где у вас прилично кормят?

– Я не знаю… – растерялась она.

– Понятно. Значит инициатива за мной. Давай в двенадцать в центральной гостинице, что напротив универмага. Вход, где банкомат. Не заблудишься?

– Найду.

Глава 3

В полдвенадцатого Таня вошла в гостиничное фойе, где толпились возбужденные дамы. «От тридцати до пенсии», – навскидку определила она среднестатистический возраст этих представительниц сетевого бизнеса. Среди разноцветной толпы, как выходец из иного мира, выделялся мужчина в черном. «Инопланетянин» вскинул руки вверх, пару раз хлопнул в ладоши и пошел по направлению к неоновой вывеске «Бар «Погребок». За ним, как за дудочкой Ганса, пестрым ручейком потекли представительницы сетевого бизнеса. Фойе опустело. Таня робко подошла к дивану, стоявшему в центре зала, присела. Кожаная обивка хранила тепло предыдущего посетителя. Ей вдруг стало неприятно, как будто она села к кому-то на колени.

Она встала и подошла к ларьку с сувенирами. Глупые матрешки, выпучив ярко-голубые глаза с длинными и редкими ресницами, бездумно пялились в пустоту, а вырезанные из лунного камня медведи лениво разлеглись под лучами искусственных ламп.

– Привет, – услышала Таня и обернулась.

Максим остановился в двух шагах от нее, но Таня ощутила неприятный запах.

– Привет, – повторил он, чуть настороженно вглядываясь в лицо девушки, словно пытаясь вспомнить что-то важное.

– Здравствуйте, – ответила Таня, уже пожалев, что согласилась на встречу с кажущимся ей помятым, плохо пахнущим мужчиной. Хотя он был в деловом костюме, выглядел он как-то небрежно, будто спал не раздеваясь.

– Что-то не так? – спросил он, угадав ее недовольство.

– Запах…

– Ах это, ерунда, – махнул рукой Максим. – Выпил вчера лишку. Ты ж не позвонила.

Таня почувствовала себя виноватой.

– Я не могла… Работала долго… И вообще…

– Да ладно, – остановил ее Максим и, перебросив увесистый портфель из руки в руку, взял ее за локоть.

– Пойдем. Сейчас машину со стоянки выгоню.

Таня заметила, как дрожат его пальцы.

– Может, не стоит? – нерешительно спросила она и отдернула руку.

– Не внушаю доверия?

Таня кивнула, опустив взгляд.

– Да-а… – протянул Максим, подошел к зеркалу и стал внимательно всматриваться в свое бледное, без кровинки, лицо. – Ты права… Хреновато мне.

Он опустил плечи и пошатнулся.

– Сядем? – спросила Таня и потянула его к дивану.

– Давай, – согласился Максим. – Вчера такой день был… – начал он, но, плюхнувшись на диван, не стал договаривать.

Вчерашний день у него действительно выдался бурным. Сложные переговоры с потенциальными заказчиками привели к обсуждению долговременного сотрудничества, сулящего большую прибыль. Затем был большой обед в ресторане, который плавно перешел в ужин и закончился алкогольной амнезией. Память вернулась около двух ночи, когда он вдруг обнаружил себя рядом с длинноволосой блондинкой. Он отлепился от нее и посмотрел на часы. Блондинка еще усмехнулась, вытирая кулаком свои губы, и сказала: «Уложился, спринтер». Потом взяла деньги, оделась (именно в такой последовательности!) и вышла, удостоив его таким же вниманием, как и прикроватный светильник, который так никто и не зажег.

Когда она ушла, Максим почувствовал себя брошенным и несчастным, как тот зайка, которого бросила хозяйка. Он встал с кровати и пошел в ванную. Окатив себя ледяной водой, он испытал некоторое облегчение, но чувство щемящего одиночества не проходило. Он зажег свет, выдвинул ящик тумбочки, стоящей рядом с кроватью и вытащил телефонный справочник. На дне ящика он увидел плотный прямоугольник картона. «Молодая и опытная девушка осуществит ваши желания», было отпечатано типографским способом. Внизу, уже от руки, был написан телефонный номер.

Максим сделала заказ и через четверть часа «опытная девушка» была в его номере. Она принесла с собой бутылку водки, но осуществить его желания не смогла. Девчушка попыталась своими тонкими пальчиками с приклеенными пластиковыми ногтями воскресить его обмякший член, но тот упорно оказывал сопротивление. Максим равнодушно, будто со стороны, наблюдал за стараниями юной труженицы и даже сочувственно погладил ее по темным кудряшкам. Секс ему был не нужен. Он хотел настоящей близости, хотел просто обнять податливое тело женщины и заснуть, чувствуя рядом с собой мягкое тепло… как это было когда-то, в далекой до нереальности прошлой жизни. Но худосочная Настенька (так назвалась девочка по вызову) явно не годилась для этой цели, поэтому он предложил ей провести с ним оплаченное время, дегустируя содержимое бара. Настенька с радостью согласилась и, сев напротив него, все два часа, бурно жестикулируя, рассказывала о чем-то из своего выдуманного прошлого.

О случайной попутчице, представившейся Таней, Максим ни разу не вспомнил, но когда она позвонила, почему-то обрадовался. И вот теперь он сидит рядом с ней, дышит перегаром и с трудом ворочает сухим языком.

– Вы хотели пообедать? – спросила Таня, не догадываясь, как мучает мужчину похмелье.

– Кофе бы выпил. А ты есть хочешь, – догадался он.

– Ага, – смутилась она.

– Давай спустимся в буфет. Я кофе возьму, а тебе что-нибудь поесть.

– Таня хотела предупредить его, что в буфете – толпа, но Максим уже встал и подал ей руку.

– Пойдем.

Небольшой зал был еле подсвечен, и суетливые распространители в полусумраке сразу потускнели.

– Откуда только набежали?.. – проворчал Максим.

– Вон там есть столик, – потянула его Таня в угол рядом аквариумом. – Вы садитесь, а я к бару подойду. Так будет быстрее. Вам чего взять?

– Двойной кофе и пятьдесят грамм коньяку.

– Таня кивнула, подошла к бару, взяла со стойки тяжелую папку с надписью «Меню».

– Можно сделать заказ? – спросила она бледного черноглазого юношу в фосфорицирующей от голубоватой подсветки рубашке.

– Ты не с ними? – спросил он равнодушно, кивая куда-то в зал.

– Неа. Мне бы двойной кофе, пятьдесят коньяка и перекусить, – заторопилась Таня, опасаясь отказа.

– Кофе – экспрессо. Есть жюльен из курицы и салат из огурцов-помидор. Будешь?

– Давай, – согласилась Таня, так и не раскрыв меню.

– Садись, принесу.

– Мы там – у аквариума.

– Моя девушка там тоже любит, – сказал парень, и в его темных глазах мелькнула искра. – Ты с клиентом?

– С отцом, – зачем-то соврала Таня.

Родители в разводе что ль? – спросил он, склонив голову, наливая коньяк в пузатый фужер.

– Ага, – ответила Таня и удивилась, как легко дается ей ложь.

– Значит, переговоры ведешь? Алименты, небось, закончились, деньги просишь, – сказал он, ставя чашку с кофе на блюдце.

– Да нет, – растерялась Таня. – Я сама зарабатываю.

– А ты проси, а то на других потратит. Вот мать моя гордая дура. Сама мыкается на всяких работах и подработках, а отец не одну бабу в загранку свозил. Так что не будь и ты дурой. Требуй свое. Или просто проси.

Парень поставил на стойку блюдце два кусочка сахара.

– Постараюсь воспользоваться твоим советом, – согласилась Таня, в одну руку взяла фужер, а другой сняла со столешницы блюдце с наполненной чуть ли не до краев чашкой кофе.

– Осторожно, – кинул ей в спину парень. – Остальное сам принесу.

– Какое счастье, – сказал Максим, наполовину опорожнив бокал с коньяком. Затем он отпил несладкий кофе, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Так он сидел несколько минут, с удовольствием ощущая, как тепло разливается по всему телу.

Бармен поставил на стол пластмассовую розетку с салатом и крохотную сковородку с бумажным хвостиком на ручке. Таня взяла вилку, начала есть.

– Вкусно? – словно очнувшись, спросил Максим.

– Очень, спасибо, – ответила Таня, зачерпывая вилкой нежные куски белого мяса. – Божественно.

– Знаешь, я тебе даже завидую.

– Почему? – удивилась Таня.

– Для тебя все, как открытие. Ты, наверное, и жюльен в первый раз пробуешь.

– В первый, – подтвердила Таня.

– Этот из курицы. Есть еще из языка, грибной, из морепродуктов. Мой любимый – из свинины с шампиньонами.

– Думаю, другой мне не покажется таким вкусным.

– Может быть, ты права… Узнавание всегда интереснее. А как раскусишь – романтика уходит, и мало что уже трогает. Хотя… чтобы что-то новое узнать, надо уже что-то знать.

– Мне кажется, вы совсем не о еде говорите.

– Может быть… Может быть… – задумчиво ответил Максим и внимательно посмотрел в лицо сидящей напротив девушки. Он впервые заметил, какая у нее нежная, кажущаяся в тусклом свете почти мраморной, кожа. – Кстати, как там у тебя с подружкой? Что-то с ней случилось, не помню. Как она?

– Никак, – тихо ответила Таня, машинально дожевывая мгновение назад казавшееся ей таким вкусным мясо.

– Ой, прости, – сказал Максим, вспомнив о том, что случилось. – Похороны-то когда? – спросил он, в душе кляня себя за бестактность.

– Я не пойду.

– Понятно…

– Что вам понятно? – перебила его Таня, и ее глаза вспыхнули. – Вот вы тут сидите, разговариваете со мной, вкусностями кормите, а не знаете, может, я ведьма какая, может от меня несчастья! С работы меня выгнали, как чумную, мать Нинки проклинает, моя мать на меня волком смотрит. А я Нинку любила, она мне ближе сестры была.

«Какие красивые глаза, – думал Максим, пока Таня выговаривала свою боль. – Недавно были как ночь, и вдруг как молнией полыхнуло». Вслух же сказал:

– Глупости говоришь. Если на то пошло, мне от тебя – сплошное везение. Вчера подвез тебя – думал, договор подпишу быстренько… А мне такой договорище подкинули! Вместо поставки – сотрудничество, а это совсем другой коленкор. Партнерство предлагают. И им удобно, и нам очень даже выгодно. Вот и суди сама. День-то с тебя начался.

– Случайность.

– Все в этом мире на случайных случайностях замешано. Значит, говоришь, с матерью у тебя нелады. А с отцом?

– Таня отвела взгляд.

– Тоже не ладишь или нету?

– Нету.

– Значит, одна ты? Как я, – шумно вздохнул он и одним глотком осушил бокал.

– У вас дети есть?

Максим резким движением поставил бокал на стол.

– У меня и жены то нет. Вот была она … и нету. Сейчас у нее своя фирма, любовников меняет, как перчатки.

Он говорил медленно, как будто пытался сдержать клокотавшее в горле раздражение. Его высокий лоб покрылся капельками испарины, губы посерели. Таня вдруг прониклась к нему жалостью.

– А с вами кто живет? Кто за вами ухаживает? Мама?

Таня представила старушку с седыми волосами, забранными в пучок, которая, тихо ступая мягкими тапочками, передвигается по кухне, готовя к приходу сына ужин.

– Мама – панама, – его лицо исказила гримаса. – В Суворовское училище меня затолкала, чтобы глаза не мозолил. Если бы из армии не слинял, сгинул бы давно. А так –друг помог в бизнес перекинуться, потом я экономический закончил.

– А мама где ваша? – продолжала допытываться Таня.

– А, – махнул рукой Максим. – В богадельню пристроил. Ну что косишься? – поймав на себе ее настороженный взгляд, скривился он. – Басню про стрекозу помнишь? Вот-вот. Это про мою мамашу. Лето красное пропела, а как в тираж вышла – одна осталась у разбитого корыта. Вот у нее шарики за ролики и заехали. Ее соседи в психушку определили, а я уж потом нашел дом для престарелых. За городом, участки есть, цветы выращивают. Я хорошо плачу, так у нее своя комната, в хоре поет.

– А почему вы с женой расстались? Детей не было? – продолжала допытываться Таня.