Past discontinuous. Фрагменты реставрации

Оглавление

Ирина Сандомирская. Past discontinuous. Фрагменты реставрации

От автора

Предисловие

О реставрации: присвоение прошлого и многоукладность времени настоящего

Что возвращается? История в мастерской доктора Фаустуса

О ценностях, «извлеченных из небытия надеждой»

О лакунарных инстанциях: наследие, прошлое, ценность

О трудностях понимания советских приемов апроприации прошлого

Часть I. Со стороны вещей: память по ту сторону языка

1. «Жил человек рассеянный…»

О (ленингр)адских (я)сновидениях: психодрама, фантасмагория и маркетинг памяти

О дематериализации вещей при их превращении в коллекции

О собирании «человека рассеянного» путем коллекционирования вещей

О молчании вещей в противоположность болтовне памятников

Об оптическом познании и тактильной эротике вещей

О тщете реставрации

2. Формы записи и перезаписи прошлого. Памятник, исторический памятник, наследие (достопримечательность)

О записи для памяти

О патримониальном синдроме и патримониальной инфляции

О двойной бухгалтерии прошлого: наследие contra наследство

3. Между «химерами» и «светильниками». Антиномии патримониального воображения

О светильниках: патримониальное воображение, тактильное чувство истории и любовь Свана

О химерах: наследство, оптический способ присвоения прошлого и любовь Одетты

4. Культурная ценность прошлого и его деисторизация

О патримониальном нарциссизме, его сущности и происхождении: «Современный культ памятника»

Об империализме в конституции культа памятника

О химерических светильниках постисторической эпохи

Часть II. Патримониальный синдром в стране большевиков

5. Прошлое в дилеммах социалистического строительства

О потребности, необходимости и «отдаленной необходимости»

Почему при социализме наследство есть, а наследия нет?

О стоимости прошлого

6. Отдаленно-необходимое, диктатура пролетариата и охрана памятников

О полезности портретного искусства

О революции чувств и модернистской музеефикации

Об искусстве инспирировать

О прометеизме

7. Реставрация-революция. Возвращение к новым истокам

О реставрации как аллегории революции

О реставрации как эмансипации (от) истории

Об охране памятников и золотой лихорадке

О том, что революция не имеет рефлексии

О реставрации как строительстве мифов и институций

Реванш, или О том, что прошлое – как неразменный рубль

8. Реставрация-реституция. Память в эсхатологическом измерении

О блокаде времени в циклической смене деструкций и реконструкций

О патримониальных желаниях: вечное, целостное, нетленное

О лакуне: цельность произведения искусства и интегритет реставрации

9. Между тотальностью реставрации и бесконечностью незабвения

«О любви»

О том, что лакуна – это не руина

Об ударной работе траура

О заложничестве и мученичестве городов

О симулякре – хранителе подлинности

Об интегритете реставратора – художника анахронии

О мелодраме реставрации

10. Патримониальный синдром в садах и парках позднего социализма

О «вечном сегодня» сталинского субъекта, или Прошлое как экономическая проблема социализма в СССР

О принципах символической экономии сталинского социализма

О разжижении сталинской теории стоимости: изобретение «идеального» и возвращение ценности

11. Реставрация-реабилитация и жидкая память текучей модерности

О Соловках наследия и Соловках памяти

Об идеальных Соловках и дематериализации Соловков материальных

О неантагонистической памяти и примиряющей реставрации: сады и парки

12. Реставрация-рекреация. Материальное наследие и эфемерное прошлое

Об обогащении и облагораживании

О «своем» и «ничьем»: res nullia, символическая собственность и наследие как идеология

О принципе реальности: от эпохи текучести – к времени недвижимости

О том, что осталось

Эпилог: реставрация и насилие

Приложение. «Моталка» – Шкловский. Создавать связность рассеянного времени в форме внутренней связности вещей

О связности безумия и бессвязности опыта («…Не ищите корней, как бы отрывая истину…»)

Об одновременности, современности и «революционном выборе прошлого»

Об иронической анахронии

О том, как «врать мало», «предавать совсем немножко» и «писать без лип»

О том, что «под каждым кустиком – своя акустика»[715]

О служащих

О негативной диалектике и искусстве как отрицании самоотрицания

Об Агасфере

Отрывок из книги

Во избежание недоразумения я должна сразу предупредить, что эта книга не является исследованием по теории или истории реставрации, музейного дела или охраны культурного наследия, хотя и написана на материале фрагментов соответствующих дискурсов, в том числе теории, практики, биографии, мифа и пр. Не претендуя на непротиворечивую цельность, я надеюсь тем не менее в контексте модерности в ХХ веке, в том числе (и особенно) советской модерности, понять принципы действия символических машин по производству и трансмиссии прошлого в современность. Такие «производство и трансмиссия» – это повседневная реальность реставрационной мастерской, где физический труд с разнообразными материалами и орудиями труда – от вековечных кистей, клея, молотков и ножичков до тончайших инструментов новейшего лабораторного оборудования и искусственного интеллекта – сочетается с жаждой научного эксперимента и открытия, исторической и эстетической эрудицией знатока, тактильным опытом антиквара-коллекционера и личной самоотверженностью, энтузиазмом и пафосом спасения и сохранения материального прошлого. Именно из этой комбинации интенций возникает реставрация как третий, дополнительный и критический дискурс прошлого по отношению к истории и к памяти. Тогда как история строит целостную и непротиворечивую картину прошлого, а память неустанно генерирует его, прошлого, миф, реставрация отчасти вбирает в себя и то и другое, но при этом и отталкивается как от умозрительности истории, так и от сновидческих ландшафтов памяти. Критический потенциал реставрации связан с ее modus operandi, с той формой практического знания и опыта, которая диктуется состоянием конкретной вещи, с исторической конкретностью именно ее, этой вещи, материальности и с конкретностью ее существования в мире ценностей, в том числе ее рыночной стоимости и идеологической значимости как символа идентичности.

От других дискурсов реставрацию отличает, можно сказать, систематически занимаемая ею позиция in-between-ness: между историей и памятью, между музеем и рынком; между настоящим, прошедшим и будущим в силу того, что она (вос)производит прошлое в соответствии с критериями аутентичности сегодняшнего дня и с целью сохранить вещь для дня завтрашнего. В заглавии книги Дэвида Скотта Art: Authenticity, Restoration, Forgery (2016) реставрация симптоматически помещается между двумя крайностями, которым она одновременно и противопоставлена, и причастна: практически недостижимой подлинности и этически недопустимой фальсификации. Реставратора называют художником анахронизма; реставрацию – l’ art désœuvré, то есть искусством «непроизведения» или «распроизведения», искусством нецелостности и фрагментарности. Поэтому и я в этой книге позволяю себе лишь фрагменты реставрации самой фигуры реставрации как способа освоения и присвоения прошлого, как диспозитива, в котором складываются принципы общественного производства прошлого в обществе современности, передачи от поколения к поколению и критерии оценки, в результате которого прошлое попадает в распоряжение постсовременности в форме культурного наследия, то есть символического капитала, как объект для инвестиций желания в общем экономическом порядке «когнитивного капитализма».

.....

Чрезвычайно интересным для меня было понять: что такое в советской реальности работа по «охране наследия», что значит «охрана» и что такое вообще «наследие», что такое ценный исторический памятник и что такое «ценность», наконец, что такое вообще «прошлое» и, как форма его присвоения, коллективная память? Как сохраняются или не сохраняются, трансформируются, камуфлируются, чем замещаются все эти чрезвычайно «твердые» материальные и нематериальные сущности в мире, где все на свете развеивается в воздухе под действием всерастворяющих и уравнивающих слов, в этом мире сплошных оксюморонов и софизмов, претендующих на роль революционной диалектики? В наши дни все перечисленное выше в этом абзаце сносится бюрократами, культурными предпринимателями и культурологами в одну мало дифференцированную дискурсивную область «наследия»; о растворяющей и нивелирующей власти этого слова – «наследие» – стоит поговорить отдельно.

Если рассуждать логически, «наследие» имеет три составляющих, без которых оно не может считаться наследием: одну сторону «наследия» составляет в самом общем виде представление о прошлом; вторую – представление, также в самом общем виде, о «ценности»; третью – представление о «непрерывности», о континуальности и преемственности в передаче смыслов даже при взрывном возникновении новых и сверхновых. Иными словами, понятие наследия имеет троичную структуру, сочетая в себе исторический компонент, связанный с той или иной формой отношения с прошлым; политэкономический, связанный с ценностью в самом широком смысле слова, а также третий, который условно можно назвать мистическим или мессианическим и который связан с представлением о традиции и, следовательно, с представлением о том, к какому будущему эта традиция ведет настоящее, с идеей судьбы, суда, искупления и пр. Здесь «наследие» уже выходит за рамки идеологии, а критика наследия – за пределы критики дискурса; из области знания и расчета наследие превращается в объект веры, в теологию.

.....