Читать книгу Поросль - Ирина Сергеевна Родионова - Страница 1

ГЛАВА 1

Машка

Машка проснулась, еле вынырнув из глубокого забытья – с головой укутанная в тяжелые сновидения, девочка первым делом почувствовала тепло на губах.

Солнце. Согревающие солнечные лучи.

Будильник ныл противно, тянул высокую ноту, и Машка заворочалась, заползая в духоту махровой простыни, затыкая руками уши. Но в тот же миг простыню сдернула резким жестом чья-то рука – несвежая тряпка мелькнула в воздухе, напоминая бегство хищного зверя, и опала вниз, смятая.

– Вставай.

Босые ноги прошлепали из комнаты, и слышно было, как пальцы Аяны прилипают к дощатому полу.

Вокруг стояла тишина. Сквозь пыльные стекла в комнату лился солнечный свет – чистый и свежий, он падал на обои, высвечивая их застарелую желтизну. Машка перевернулась на спину, еще ничего не соображая со сна.

Рядом тихо закряхтел брат, дергаясь, словно изломанная игрушка. Выгибаясь, Илья врезал Машке по ноге, но она не обратила на это внимания. Привыкла уже. Он ведь не со зла. Больной, что поделаешь.

На губах ее, бледных и пухлых, плясали солнечные зайчики. Прямо перед глазами на потолке застыло большое рыжее пятно – потемневшая штукатурка напоминала лужу дождевой воды, от светлых разводов по краям до темной ржавчины в центре. Каждый раз, засыпая, Машка рассматривала это пятно, и в полутьме оно напоминало черную дыру.

Жалко только, что звезды на этой дыре нельзя было нарисовать. Маруся пыталась, было, но со стула ее сдернула старшая сестра, а потом еще и наподдала хорошенько, чтобы не трогала чужой серебристый лак для ногтей.

Заплакал неподалеку крохотный Петька, зашелся басовитым плачем. Машка бесстрастно лежала, обняв себя руками. Духота проникала во все углы комнаты, но первый осенний холодок норовил из расхлябанной форточки забраться под простыню и пощекотать тонкие ноги.

– Машка! Ну орет же! – раздался с кухни грозный крик Аяны, и Маша мгновенно спрыгнула с продавленного дивана.

Петька спал на обычном матрасике, брошенном на пол – детской кроватки в их доме отродясь не было, а на диван ребенка боялись укладывать, чтобы он не упал. Подойдя, Машка неловко пригладила торчащий рыжий пушок и цепко ухватила ребенка за пальцы.

Петька вывернулся и заревел еще громче, краснея от натуги. Маленький и сморщенный, он больше походил на скелетик какого-то доисторического животного, и Машка мигом представила его бродящим среди зеленых пальм и колючих акаций.

– Отойди! – ее резко оттолкнули в сторону, и Машка отшатнулась, чтобы не упасть. К Петьке скользнула Аяна – ее длинные черные волосы шелком ниспадали на плечи, лицо, все покрытое расчесанными прыщами, было сосредоточенным и даже немного злым. В руках Аяна привычно сжимала посеревшую бутылочку с подогретой смесью.

Смесь была с комочками, она всегда была с комочками – Петька плевался, кричал, запрокидывал голову и хватался руками за все, до чего мог дотянуться. Аяна, присевшая на угол скрипучего дивана, кривила губы и торопливо качала брата, чтобы он скорее замолчал.

В коридоре тяжело хлопнула дверь – это Санек, светловолосый и длинный, как жердь, сбежал из дому. Маша, замерев у подоконника, разглядывала поникшие ветви желтых берез, а ее тонкие и бледные пальцы все крепче впивались в ощерившуюся занозами древесину.

– Собирайся в школу, – процедила Аяна, поставив бутылочку на диван и прижав ее к бедру, чтобы не измазать жидкой кашей и смятые простыни, и засаленную ткань скрипучего дивана. Сноровисто вытерла полотенцем рот маленькому Пете.

На диване рядом с ней снова закряхтел Илья.

Иногда братья напоминали Маше близнецов – лежали одинаково, глядели мутными водянистыми глазами в ее широкое и веснушчатое лицо. Только Петька обычно орал так, что стекла в деревянных рамах дрожали, а Илья только кряхтел едва слышно, будто не в силах выразить криком всю скопившуюся боль.

Порой Машка сомневалась, что Илья вообще чувствует хоть что-то. Только видела его пустые глаза и искривившийся рот.

– Собирайся! – рявкнула Аяна, не глядя на сестру, и Машка тут же оторвалась от подоконника.

Сунула в ранец какие-то тетрадки, какие-то учебники (не факт даже, что свои – и Аяна, и Санек, и Лидка, и сама Машка всегда вытряхивали всё школьное на вот этот покосившийся стол без правой ножки, которую заменили стопкой потемневших от времени книжек без надписей на обложках). Машка натянула через голову футболку, выудила юбку, которую носила Аяна, а до нее еще – Виктория, а еще раньше юбка была маминой…

И вот теперь она Машкина. Нитки истлели и торчали то тут, то там, синева пестрела мелкими катышками, но Маша любила обдирать их кривыми ногтями на каком-нибудь скучном уроке. Самое главное сокровище красовалось на боку юбки – аппликация в виде букета красных роз с косо налепленными стразами. Цветы скрывали большую дырку на юбке. Когда-то эту блестящую нашлепку купила Виктория в ателье, но теперь розы стали гордостью и для Машки.

А Виктория уехала в ГОРОД. И даже поступила в КОЛЛЕДЖ.

Все ею страшно гордились. И Машка тоже гордилась, хоть и с трудом могла представить себе, что же такого прекрасного в этом колледже может быть.

Солнце пощекотало макушку теплом, выдернуло из воспоминаний. Петька заснул, устав плакать, а может все-таки наелся серой и комковатой кашей. Аяна, проходя мимо с блестящей розовой косметичкой в руках, лишь молча постучала пальцем по циферблату дешевых наручных часов.

Машка кивнула и забросила рюкзак на плечо.

– Тамара Васильевна, здравствуйте, – забормотала Аяна в трубку домашнего телефона, от которой змеился длинный кудрявый провод, исчезающий где-то в коридоре. Наверное, ни у кого в городе домашних телефонов больше не осталось – только в их квартире да у соседки, старухи Тамары Васильевны. Интересно, и как телефон не отрубили вместе с телевидением? – Это Аяна. Мы собираемся. Вы скоро?..

Трубка чихнула что-то в ответ, пока сестра склонилась над Петькой и осторожно выудила из его рта пустышку. Заскрипели пружины дивана – Илья всегда ворочался, стоило кому-то пройтись неподалеку.

– Я ушла! – как обычно крикнула в пустоту Машка, ничуть тому не печалясь. Она и не знала даже, зачем кричит – все в ее семье уходили в молчании: вот звенят привычно ключи, вот скрипит щеколда, воют протяжно дверные пружины, а потом хлопок. Кто-то ушел.

Все и так понятно.

Их дом чаще всего напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что в пылу ссоры позволяло крикнуть с обидой «Ты мне вообще никто, не брат и не сестра!». Мама как обычно спала в большой комнате, куда никто не заходил – раньше это было запрещено, теперь просто не хочется. У матери там всегда гулянья, застолья, пьянки. Друзья, ревущая противно музыка, грохот и пьяный смех.

Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, какой-то другой, и Машка, забившись в угол, искоса рассматривала каждый жест, каждое движение, вслушивалась в каждый раскат смеха.

Уходя, девочка всегда прощалась. Может быть ждала, что кто-то обнимет перед выходом. Или пожелает хорошего дня. Хоть бы крикнет что-то… Заметит, что она ушла. Но Машка не признавалась в этих мыслях даже самой себе. Кричала по привычке, да и все тут.

Перед выходом она все же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопченным стеклом, сунулась носом в кислый запах. Смятая постель, рассыпанные по полу ржавые чипсы, заваленный мусором стол – вот в вазочке портятся маринованные помидоры, вот вянет букет листвы в мутном стакане… Это Машка принесла букет, ободрала клен у школы.

Мамы нет.       Разве можно было надеяться на что-то другое?..

А вдруг.

Улицу затопило солнечным светом – прохладным, еще таящим в себе нотки умчавшегося лета. У мусорных баков грузная сонная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту самодельной метлой, разбавляла шепот желтеющих деревьев. Машка вдруг на секунду увидела в дворничихе маму, но потом лишь мотнула головой – мама ведь худая, как щепка, куда уж до нее этой бесформенной бабе?..

Куцые прядки волос никак не хотели заправляться за уши – Машку всегда подстригала Аяна, и девочка потом стягивала резинкой жалкие остатки прически, заливалась смущенным румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы осенним танцем, и Машка ловила пряди пальцами, улыбаясь во весь рот.

Ей сегодня было удивительно хорошо – солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а значит Машка пойдет в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоем или втроем – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощекая и некрасивая Лидка, еще одна сестра, но сегодня ее почему-то дома не было.

Как же все-таки чудесно на душе!

Машка кинулась к школе, распинывая сочные желтые листья, устилающие черное полотно асфальта. Девочке хотелось петь – и Машка запела, бубня себе под нос какую-то навязчивую мелодию, пританцовывала, кружась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и хлопать ими, аплодируя.

Семья у Машки, как уже можно было догадаться, большая – старшей дочерью была Виктория, которую все называли именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные дети ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как ее раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка, честно говоря, Аяну побаивалась.

Следующим шел Санек – он казался среди детей белой вороной с короткими светлыми волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санек приносил больше всех проблем – он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил.

Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми короткими волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой появилась сама Машка, веселая и беззаботная, любящая и семью свою непутевую, и весь этот прекрасный мир. Один только солнечный блеск на нашивке с розами рождал в ее детской душе огромный и беспечный восторг.

Следующим родился Илья – мальчишка появился на свет больным. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья всегда лежит на диване, скрюченный и размахивающий кривыми руками. Иногда Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было делом редким.

Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношерстная семья надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но родился Петька – рыжий и капризный, он постоянно плакал, требуя к себе внимания.

Мама нигде не работала – все они жили на детские пособия и на инвалидные брата. Папа был когда-то далеко-далеко в Машкином детстве, но потом он по пьянке зарезал друга, и его упрятали в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с котомками, порой брала с собой Машку, но потом забросила это дело. Папа остался воспоминанием.

А сейчас на улице стоял конец сентября, солнце напитывало мир теплом, а в воздухе кружились светлые, чуть золотистые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.

– Машка! Ты чё там горланишь?! – они вылетели из-за угла, глумливые и хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листик, сорванный неподалеку.

– Пою, – с улыбкой призналась девочка.

– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!

И Маша запела – задрожал в воздухе некрасивый детский голосок, девочка глотала окончания и не дотягивала нотки, но все равно пела – самозабвенно, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, бросились к школе.

Машка, не растеряв своей улыбки, побежала за ними.

В школе было душно, на входе караулила бдительная директриса, а в вазочке у охранников стоял поникший букет астр. Мелкие первоклашки с гигантскими белыми бантами сновали по коридору, стягивая куртки с плеч и переобувая ботиночки. Старшеклассники, остро пахнущие сигаретами, прошмыгивали через пост директора, втягивая голову в плечи и задерживая дыхание.

Машка, все еще сжимающая в руках дубовый листочек, весело пробежала мимо, крикнула задорно:

– Здрасьте!

Директриса поджала губы, но поздоровалась глухо.

Забившись в уголок у лестницы на втором этаже, Машка уселась прямо на бетонный пол и достала из ранца отломанное зеркальце от пудреницы и помаду Аяны – бордовую, почти черную. Открутив колпачок, девочка долго смотрела на темный карандаш – всего минута отделяла лохматую и некрасивую Машку от красавицы Марии. На самом деле, в свидетельстве о рождении Машку записали как Марусю, но всем привычнее было говорить именно о Машке.

Да и сама Машка не возражала.

Прищурившись и зажав в дрожащей руке зеркальце, Машка густо обвела губы бордовой помадой, закрасила все, что было бледным и некрасивым. От напора помада не выдержала – переломилась пополам, и толстый кусок рухнул вниз, на пол. Девочка подобрала его дубовым листком, сунула в карман. А потом испуганно втянула голову в плечи – ох, и влетит же ей от Аяны.

Но это будет потом. А сейчас – шикарные бордовые губы, винный оттенок, как называла его Аяна. Правда, левая половинка верхней губы вышла куда больше правой, но и это не беда – Машка стерла все лишнее, отчего кожа покраснела и налилась багрянцем. Только хуже сделала. Не растерявшись, Машка обломком помады добавила цвета правой и левой одновременно – губы стали огромными, яркими и красивыми, как у моделей из рекламы.

Сидя под лестницей в редком пятнышке света, едва пробивающемся сверху, Машка любовалась своими губами. Спрятав зеркальце и трупик помады в карман, она направилась прямиком в класс. Первым уроком у них была история – второй этаж, направо и до конца коридора.

На Машку все оборачивались, а она шла, выпрямляя спину так, будто и правда была фотомоделью. Глаза у девочки горели счастьем.

В класс она вплыла лебедем – застыла на пороге, позволяя всем и каждому разглядеть ее прекрасный макияж, ее шикарные губы, ее восхитительную внешность. Привалившись плечом к косяку, Машка обвела всех торжествующим взглядом.

В кабинете повисла тишина. Толстый Влад застыл у своей парты, распахнув в изумлении рот. Перешептывания, тычки в спины, кивки на Машку. Они все смотрели и молчали.

– Господи, Савкина… – выдохнула в ужасе историчка, и слова ее прозвучали громом, будто стартовым свистком.

Класс взорвался хохотом – они визжали, тыкали пальцами в Машку, покатывались и картинно падали со стульев, подбегали поближе, кто-то достал телефон… Историчка, взлетевшая со своего места коршуном, подскочила к Машке и схватила ее за плечо, крепко впились в кожу длинные тонкие пальцы с острыми когтями.

– Умываться. Быстро! Боже, как клоун, что же вы творите-то…

Машка не поняла, чего в ее голосе было больше – бессильной злости, жалости или … зависти? Наверное, историчке тоже хотелось такие же большие и красивые губы.

Историчка притащила Машку к директрисе – проволокла со второго этажа, крепко и больно держа за плечо, а потом толкнула вперед, словно предлагала директрисе полюбоваться видом своей ученицы. Машка улыбнулась смущенно, надеясь, что директриса оценит губы по достоинству.

– Вот, – ябеднически произнесла раскрасневшаяся историчка. Позади их странной процессии все еще слышался смех. – Полюбуйтесь, какими наши пятиклассницы приходят в школу. Это же кошмар! Это деградация полнейшая!

– Мимо меня она прошла в нормальном виде, – процедила директриса, удостоив Машку холодным взглядом, и девочка мигом поняла, что оценить по достоинству тут явно не выйдет.

– Значит, в школе намалевалась! – продолжала кипеть историчка. – Беседуйте! Мне надоело!

И, развернувшись, удалилась прочь, громко цокая каблуками.

– Ты не знаешь, что в школу запрещено приносить косметику? – сурово спросила директриса, и Машка потупила взгляд. Помада вдруг пламенем обожгла кожу.

– Я думала, что…

– Ты не знаешь? – громче повторила директриса. Вокруг них начала собираться толпа из любопытствующих.

– Знаю. Мне казалось, так красиво…

– Нет, – брезгливая гримаса вновь исказила лицо. – Это некрасиво. Совсем. Это уродство. Ты похожа на пугало. Быстро умываться.

Машка развернулась, готовая броситься к раковинам у столовой, когда суровый окрик ударил под лопатки:

– А потом мне покажешься!

Ледяная вода колола губы. Все руки покрылись бордовыми разводами – на розовой коже темные росчерки помады казались шрамами. Фыркая, Машка умывалась, пыталась оттереть стойкую помаду, но от этого лишь распухали губы, а вокруг них жгло натертую кожу.

Спустя десять минут, когда уже прозвенел первый звонок, Машка появилась перед директрисой – красная, с губищами на пол-лица, но все еще улыбающаяся.

– Ужас, – резюмировала директриса. – Больше чтобы я не видела. Иди на уроки.

И Машка пошла на уроки.

На лестнице ее поймала за рукав футболки Аяна – все свои прыщи старшая сестра замазала темным тональником и прикрыла пудрой, отчего лицо казалось искусственной маской, но противные прыщики все равно шелушились и насмешливо проглядывали красными пятнышками. Аяна была злой, как черт, глаза ее горели черным гневом.

– С ума сбрендила? – зашипела Аяна, прижимая сестру к стенке. – Гони помаду!

С трудом выудив ранец, пока Аяна держала ее в крепких тисках, Машка вытащила закрытый тюбик и сунула сестре в руку, молясь, чтобы она не стала отвинчивать колпачок. Аяна бросила помаду в карман брюк и, приблизив лицо, буквально плюнула сестре в глаза:

– Дома поговорим. Воровка!

– Прости, – пробормотала Машка, но Аяна уже не слушала – резко развернувшись, она побежала наверх, спеша на свои уроки. Аяна училась в девятом классе, и все знали, что рано или поздно сестра уедет в город к Виктории, тоже зарабатывать деньги и тоже жить красивой жизнью.

Появление Машки встретили аплодисментами – смущенно зардевшись, девочка скользнула на свое место, пытаясь сдержать теплую улыбку. Историчка замолотила ручкой по столу, призывая всех к тишине, но натертые Машкины губы никого не могли оставить равнодушным.

– Угомонились! – рявкнула историчка, разозлившись, и смешки стали сдерживаемыми, а шепот – едва слышным. Машка вытащила из сумки какие-то тетрадки, дневник и учебники, бросила все на парту и выпрямилась, чувствуя себя местной звездой.

Настроение у девочки, несмотря на ядовитый холод директрисы, оставалось прекрасным. Жалко, правда, что помаду пришлось смыть – такие красивые ведь были губы…

В спину Машке невесомо врезался бумажный шарик – отпрыгнул и укатился куда-то под стул. Склонившись, девочка с трудом дотянулась до бумажки и, спрятав клочок за дневником, осторожно развернула. Историчка вызвала к доске тихую мямлю Леночку Яценко, и теперь та стояла, пытаясь выжать из себя хоть что-то, умоляющим взглядом скользила по одноклассникам.

На вырванном листочке в клетку было торопливо написано: «Молоток, Машка! Крутые губы. Красотка!». И подпись.

Таня Марычева.

Марычева! Таня была главной красавицей класса – с огромными голубыми глазами, пушистыми черными ресницами и струящимися золотистыми волосами, она с самого детства приковывала к себе все внимание и была главной в классе. Таня Марычева и подруг себе подбирала весьма придирчиво – только самых хорошеньких и веселых, с кем не стыдно было и вечером погулять, и на вечеринку сходить.

Машка Савкина и Таня Марычева были настолько далеки друг от друга, что почти и не замечали, что они одноклассницы. Машка в своих обносках, с некрасивым крючковатым носом и чуть косящими глазами никак не могла попасть в компанию к Тане.

А тут такое!

Обернувшись, Машка посмотрела на одноклассницу с такой признательностью, что заслезились глаза. Губы почти затрещали от широкой улыбки. Таня, поймав ее взгляд, улыбнулась натянуто и показала два больших пальца.

Подавившись хохотом, закашлял сидевший с Таней главный красавец класса, Димка Большаков – пловец, отличник и староста. Машка с недоумением посмотрела на Димку, не понимая, почему он смеется.

– Савкина! – в очередной раз взорвалась историчка. Кажется, у нее с утра было плохое настроение. – Раз так хочется пообщаться, иди к доске! Ты сегодня и так у нас успела побыть павлином, пошли за пятеркой!

Шутка учительницы была не такой уж и смешной, но класс, изнывающий от невозможности похохотать в голос, просто прорвало – постанывая от смеха, ребята принялись шептаться почти в полный голос. Машка, вновь скупо улыбнувшись, поднялась со своего места.

Дорога до доски была долгой и неприятной – между лопатками зачесалось противное чувство, в горле пересохло, а ладони, наоборот, вспотели. Мямля Леночка Яценко, выпросившая себе тройку, сидела за первой партой с блаженным лицом.

Встав у доски, Машка неуверенно скрестила на груди руки и спросила:

– А чё отвечать-то?..

– Домашнее задание, – кровожадно отозвалась историчка, не давая и подсказки.

– Я не готова, – смиренно призналась Машка, понимая, что выкрутиться не удастся.

Она ждала торжествующего выкрика «Два!». Ждала очередной двойки в дневник, вызова мамы в школу (мама все равно не придет), ждала нагоняя от Аяны… Но историчка, откинувшись на стуле, спросила, словно палач:

– А почему ты не готова?

– Не поняла тему, – брякнула Машка и тут же пожалела о своих словах.

– Какую тему? – по классу вновь пронеслось хихиканье. Машка пристыжено мочала.

– Два, – наконец-то резюмировала историчка. – Неси дневник.

Машка доковыляла до парты, схватила розовый дневник с игривыми котятами, на которых блестели стразы из дешевого магазинчика недалеко от дома. Котята упали на стол перед историчкой. Распахнув дневник, учительница полистала его, с недоумением глядя на незаполненные поля и многочисленные записи красной ручкой, кровавых лебедей-двоек, замечания…

– Тебе не стыдно? Только сентябрь. Пятый класс, – удовлетворяя любопытство одноклассников, историчка показала всем исчерченный красной ручкой дневник. Класс ненатурально охнул с такой силой, будто Машка кого-нибудь убила, не иначе.

Маша молчала: мяла пальцы, поддевала носком кроссовки задирающийся линолеум.

– Лучше бы об учебе думала, чем губы малевать. И кем ты будешь с такими оценками?..

– Проституткой, – едва слышно шепнул толстый Влад, и все снова захихикали. Слава богу, учительница не услышала, продолжая что-то размашисто писать в пустом дневнике. А вот Машка услышала. Она резко подняла голову и отозвалась:

– Я буду ветеринаром.

– Тогда учиться надо хоть чуть-чуть… Знаешь, я бы хотела побеседовать с твоей матерью. Когда она сможет зайти в школу?

– Она не придет, – угрюмо отозвалась Машка.

– Ей что, все равно, как учится ее дочь? Ей все равно на тебя, Маша?

– Нет.

– Тогда она придет.

– Она не придет. Нас семеро у мамки, если она ко всем будет ходить… Да и она опять… Не придет, я ж говорю.

Историчка замолчала, прикусив губу. В классе вновь воцарилась мертвенная тишина – каждый прислушивался к глухому шепоту Машки и отрывистым репликам учительницы.

– Понятно. Садись, Савкина. На следующем уроке тебя спрошу первой, готовься, – и брезгливо толкнула дневник обратно к девочке.

После урока к погрустневшей Машке подошла Таня Марычева. Глаза у главной красавицы лихорадочно горели.

– Слушай, а хочешь сегодня с нами погулять?

– С вами?.. – тихо переспросила Машка, боясь, что ей просто послышалось.

– Ну да. Я, Юлька, Димка будет, Федя еще. Хочешь?

– Хочу.

– Тогда в четыре у вокзала. Договорились?

– Да, – и, уже глядя на удаляющуюся спину, Машка крикнула: – Спасибо!

В груди у нее мигом потеплело.

Когда уроки закончились, а пятиклассники торопливо помчались к выходу, Машка, бегущая со всех ног, едва не врезалась в Аяну – та ждала у раздевалок, скрестив на груди руки и пождав губы. Ее суровое лицо не выражало ничего хорошего. На лавке перед сестрой лежала Машкина розовая курточка.

– А где Лидка с Саньком? – окольными путями начала разговор Машка, позволяя Аяне натянуть на себя куртку. В душе девочка молилась, чтобы старшая сестра еще не заметила сломанную помаду.

– У Лидки семь уроков. Санек и не появлялся, – глухо сказала Аяна, застегивая молнию на куртке. – Показывай дневник.

– Давай дома, – Машка дернулась, вырываясь из крепких рук, но Аяна не отпускала. – Потом. Меня позвали гулять.

Развернув сестренку, Аяна распахнула ранец и вытащила розовый дневник с игривыми котятами. Увидев размашистую красную надпись и огромную двойку, сестра примолкла, а между ее черными густыми бровями пролегла тяжелая морщинка.

Маша стояла, потупив взгляд, вслушивалась в дыхание сестры.

– Опять. – Рубанула Аяна так, будто ничего другого и не ждала. – И мать в школу.

– Я забыла выучить, – соврала Машка, прищурившись.

– Ты забыла нормальной родиться! – огрызнулась Аяна, возвращая дневник. – Понятно. С истеричкой я поговорю, но если ты не исправишь, я из тебя душу вытрясу, поняла меня?.. Не слышу.

– Поняла.

– Иди давай. Чтобы к пяти дома была.

– Но я…

– Сейчас вообще запрещу.

– Ты мне даже не мама! – вспылила Машка, отпрыгивая в сторону, чтобы тяжелая рука Аяны не успела отвесить ей пощечину. – Запрещу, вытрясу! Достала! Отстань ты от меня. Я сама знаю, что мне делать!

– Мерзавка, – утробно прорычала Аяна, но Машка, сорвавшись с места, уже пулей вылетела из школы. Аяна стояла посреди узкого коридорчика, где бледными цветами мелькали широкие банты учеников. Аяна в своей черной блузке с длинными рукавами и в черных брюках выглядела среди толпы старухой-смертью. Помолчав, она развернулась и побрела обратно, впереди были еще два урока и консультация. Училась, правда, Аяна из рук вон плохо, но исправно ходила на все уроки – подавала пример мелким.

Какой могла.

…Машку на вокзале уже ждали – она забежала домой, переоделась в джинсы и вытянутый свитер, а потом примчалась ровно к назначенному времени, ощущая внутри странный, почти незнакомый трепет. Таня Марычева! Да еще и с Димой!

Машка никогда не мечтала о такой компании.

Да с ней вообще мало кто соглашался гулять – хоть фамилию Савкины носили только Машка да Илья, разговоры о бедности и пьющей матери ударяли по всем детям без исключения. С ними никто не общался, учителя чаще кричали на непутевую детвору, а Машке ведь так хотелось дружить со всем миром вокруг…

– Привет! А чего без губ своих? – спросила красавица Таня, и Федя, еще один их одноклассник, противно загоготал. Споткнувшись, Машка замерла на полпути, прижала ладонь к губам, пораженная одной-единственной мыслью – и как она не подумала?! Они ведь наверняка захотели с ней погулять только потому, что сегодня она была такой смелой, такой красивой и заслужила быть рядом с ними…

– Сестра отобрала помаду, – сбивчиво пробормотала Машка, и они все разом засмеялись. Она засмеялась тоже – не зная, над чем и почему, но желая быть вместе с ними.

Вместе.

– Ладно, погнали! Юлька не придет, – отозвался староста Димка и спрыгнул прямо на рельсы. Они все прыгнули следом – и только Машка осталась на перроне, испуганно топчась на месте.

– Это же не опасно?..

– Ты что, боишься? – спросила Таня, глумливо прищуривая глаза. Машка узнала этот взгляд – так всегда смотрела Аяна, когда ей стыдно было за проделки сестер и братьев.

– Нет, не боюсь, – решительно сказала девочка и спрыгнула на пути. Вся их компания бросилась вперед – они побежали по шпалам, лавируя между железнодорожными светофорами и стрелками, пытаясь скорее скрыться от чужих глаз. Машка знала, что детям запрещено гулять по путям, но бежала вместе со всеми.

Вместе. Ведь это самое главное, так?..

Вокзал в их городе был обшарпанным и вечно пустым – Машка никогда не ездила на поездах, но всегда хотела попробовать. Она помнила, как однажды, будучи совсем маленькой, ходила куда-то с Викторией – в то время за детьми на правах старшей еще присматривала именно она, – и маленькая Машка в предвкушении замирала у путей, дожидаясь поезда. Большой и черный, грохочущий и свистящий, поезд пролетал стрелой мимо них, а Машка взвизгивала от восторга…

– Это электричка, – сказала тогда Виктория, крепко держа девочку за руку. – Как трамвай, только быстрый. И ездит далеко.

– Круто, – уважительно отозвалась Машка, огромными глазами глядя на неведомую электричку.

– Если хочешь, то помаши рукой, и пассажиры тебе ответят, – предложила Виктория, присаживаясь на корточки рядом с сестренкой.

И Машка принялась махать изо всех сил, приветствуя незнакомых людей из красивой электрички.

Теперь девочка повзрослела, она давно не то чтобы не виделась, а даже и не разговаривала с Викторией, и та электричка из детства осталась лишь счастливым воспоминанием. Потом, много лет спустя, они на вокзале провожали Викторию в новую жизнь – мать не пошла, она снова была в запое. Петьки еще и в помине не было, а с больным Ильей сидела все та же соседка. Виктория обнимала всех, гладила по плечам, смеялась и обещала, что выучится и найдет работу, а потом заберет их всех в большой город, и они будут жить там весело и счастливо.

Аяна сказала чуть позже, что это все неправда, а Виктория просто подарила глупой малышне эту мечту. Но мечту маленькой Машке подарила именно Виктория, и Аяна отобрать ее уже не могла. Машка теперь обеими руками за мечту эту, иллюзорную и детскую, держалась, надеясь в один прекрасный день забыть и о вечно плачущем Петьке, и о дерущейся Аяне, и о злом Саньке.

Сейчас Машка бежала по шпалам следом за Таней Марычевой, глядя, как солнечные лучи напитывают распущенные волосы одноклассницы сияющим золотом. Далеко позади остались и вокзал, и платформа, и случайные пассажиры, с осуждением глядящие на юных разбойников. Паутина из шпал тоже осталась позади, и теперь ребята бежали по прямой, по одним-единственным рельсам, улюлюкая и хохоча, и Машка хохотала вместе с ними.

Мимо потянулись хилые лесопосадки и безбрежное золотистое море выгоревшей степи – по бокам насыпей торчали облезлые сорняки и чахлые карагачи, все еще сохраняющие в серо-зеленых резных листочках летнее тепло. Машка бежала, полной грудью вдыхая запах какого-то прогорклого масла, горной пыли и нагретого за день воздуха, и ощущала себя вдруг такой счастливой, такой бесконечно радостной, что на глазах выступали слезы – то ли от восторга, то ли от ветра, бьющего прямо в лицо.

Наконец-то их гонка завершилась, и пятиклассники съехали по насыпи под карагачи, замерли там, переводя дух. Таня Марычева глянула на тоненькие золотистые часики на запястье, прищурилась:

– Пять минут. Кто первый?..

– Я пойду, – отозвался решительно Димка, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы.

– Куда пойдешь? – глуповато спросила Машка и улыбнулась от уха до уха. Федя снова хохотнул.

– Сейчас увидишь, – отозвалась Таня, и глаза ее вспыхнули.

Забравшись по насыпи на рельсы, Димка воткнул белоснежные наушники – его голова мигом начала рвано подергиваться в такт музыке, стоило только щелкнуть по иконке в телефоне. Вот так, двигаясь под музыку, он и побрел по рельсам, смотря вперед потемневшими глазами.

Лицо его стало бледным и сосредоточенным.

Машка с ребятами отошла чуть дальше и теперь пристально следила за Димкой. В груди у девочки поселилось неприятное чувство – вокруг шепчущаяся ковылем степь, полуголые деревья, ветер гонит сухую листву по рельсам. Димка бредет вперед, ничего не слыша.

– А если поезд? – взволнованно спросила девочка, и в то же мгновение Таня схватила ее за рукав свитера – аккуратно, одними пальцами за самый край, но удержала на месте.

– Тише. Смотри.

Димка шел вперед. Воздух вокруг него начал едва уловимо вибрировать, знаменуя приближающийся поезд, и у Машки волоски зашевелились на руках.

– Это же опасно! – брякнула она поспешно, но ее оборвал Федя:

– Заткнись!

Позади Димки показался длинный черный поезд, грохочущий и приближающийся с каждой секундой. Машка зажмурилась, зажимая себе рот рукой. Таня все еще держала ее за рукав, и от касания этих теплых пальцев в любое другое время у Машки бы дыхание перехватывало, но сейчас она слишком волновалась за Димку.

Что они задумали?!

Поезд завыл протяжно – сработал оглушающий гудок. Машинист заметил бредущего по путям подростка и принялся сигналить, предупреждая его. Димка шел вперед – спина окаменела, воспаленными глазами он всматривался в друзей, и Машка, приоткрывшая один глаз всего на миг, подумала, что он смотрит только на нее.

Все ближе и ближе поезд. Заскрипели тормоза – машинист попытался остановить огромный поезд, прекрасно понимая, что уже не успеет.

Машка, не выдержав, закрыла лицо руками, сгорбилась к самой земле. Конечно же, она не могла увидеть, как Федя за ее спиной резко махнул рукой, и в ту же секунду Дима отпрыгнул в сторону, сдергивая с головы наушники.

Поезд, продолжая механически визжать, промчался мимо, обдав Машку теплым воздухом. Дрожа, она все-таки открыла глаза и тут же увидела, как к ним бежит раскрасневшийся Димка.

Живой Димка.

– Блин! – в восторге закричала Таня, прижимая к себе Димку с таким трепетом, словно между ними была настоящая симпатия. Димка крепко обнял Таню в ответ. – Всего пару секунд оставалось! Ты так крут!

Димка лишь хохотнул, стирая испарину с багрового лба.

– Я следующий, – вызвался Федя, явно ревнующий к столь восторженному вниманию. Машка стояла в молчании, вытаращив глаза, и явно ничего не понимала.

Пока Федя карабкался на насыпь, чтобы испытать себя на прочность, Таня, отбросив с лица золотистый локон, объяснила новенькой Машке:

– Мы тренируем сверхъестественные способности. Знаешь, как в фильмах про супергероев. Включаем громко музыку, чтобы ничего не слышать, и идем вперед, пытаемся почувствовать спиной приближение поезда. Чем ближе от поезда ты успеешь уйти – тем ты круче. Видела, как Димка долго продержался?! Он чувствовал.

– Прямо спиной? – с восторгом спросила Машка.

– Да, – скромно, но мужественно отозвался Димка, пытаясь не расхохотаться Машке прямо в лицо. Таня врала самозабвенно и так по-настоящему…

– С ума сойти, – пробормотала Машка. Она поверила.

Тем временем Федя, врубив музыку, пошел вперед. Даже отойдя в сторону, Машка все равно видела, как дрожат его руки, как он медленно переставляет ноги, словно пятками хочет почувствовать приближение состава. Прошло минут десять, и поезд действительно появился – грузовой товарняк, мчащийся с немыслимой скоростью. Поезд был таким большим, что маленькая фигурка Феди на его фоне казалась игрушечной, и Машка закусила мизинец, не в силах оторвать взгляд от этой картины.

– А если он не почувствует? – тихо спросила она. – Его же собьет…

– Не собьет, – уверенно отозвалась Таня. – Он почувствует. Мы давно тренируемся. Это очень легко.

Пока девчонки говорили, всматриваясь в дрожащего Федора, Димка отступил чуть за Машкину спину, готовясь дать другу сигнал к отступлению. Обычно они махали рукой секунд за пять-десять до неминуемого столкновения – и тут вопрос оставался только в том, захочет ли человек на путях проявить геройство, или же сразу после знака уйдет в сторону. Такая прикольная игра немало щекотала им нервишки – вой и гудение поезда за плечами, взволнованные лица девчонок, друзей, бьющий в голову адреналин, восторг…

Сегодня они, увидев ярко накрашенную Машку в школе, решили немного изменить привычный сценарий. Чуть-чуть поиздеваться, подшутить, повеселиться. Поэтому Димка, стоящий за спиной у девочки, и готовился дать знак.

– Страшно, – прошептала Машка.

Поезд все ближе. Таня подается вперед, в глазах ее кипит жажда, ужас напополам с азартом, она разве что зубы не скалит в этом первобытном чувстве. Еще минута. Скоро…

Не выдержав, Федя бросается в сторону, вскрикнув от страха – до приближения поезда еще далеко, но мальчик, по-видимому, что-то почувствовал, или ему показалось, но Федя пулей слетел с рельсов и покатился по насыпи, обдирая колени и локти.

Машка бросилась к нему, а Дима, готовящийся дать знак, опустил вниз руки. На лице его застыла неприятная гримаса.

Когда Машка подбежала к однокласснику, тот уже поднялся, стряхивая с брюк налипшие камушки. Глубокие царапины на руках сочились кровью, а в глазах у Феди стояли слезы – слезы стыда, трусости. Таня подошла неспешно, сорвала несколько вялых и крупных листьев, протянула их, кривя губы.

Федя чуть не плакал.

– Все в порядке? Ты нормально? – взволнованно спрашивала Машка, прикладывая листья к разбитым локтям. Федя вырвал листву из ее рук, а в глазах его мелькнул гнев:

– Да заткнись ты! И отстань!

Машка сделала шаг назад, покраснев и замолчав. Таня стояла рядом с Димкой, скрестив на груди руки, и оба они будто презирали Федину трусость.

Федя же, отвернувшись ото всех, грязной листвой стирал кровь со своих царапин, морщился, но больше даже не от боли, а от бессилия. Завтра Таня, брезгливо поджимая пухлые губы, примется рассказывать подружкам о том, как Димка спрыгнул в последнюю секунду, бесстрашный и смелый. И как он сам, Федя, малодушно скатился вниз, обдирая локти и колени, трус, когда о приближении поезда и речи-то не было.

– Ну что, Маш, попробуешь? – предложил Димка, только бы сказать хоть что-то, нарушить вязкую и плотную тишину.

– Я? – голос Машки показался неуверенным и робким. Она улыбнулась смущенно и сделала шажок назад.

– Не бойся, – прошептал Димка и шагнул прямо к ней, а потом протянул руки и крепко стиснул ее ладони. Сжал их в своих горячих руках, посмотрел ей в глаза. – Я в тебя верю.

– Да, Маш, ты же такая смелая! Я была уверена, что ты не испугаешься, и поэтому взяла тебя с нами…

Девочка испуганно глянула на Таню – да неужели Машка сейчас струсит, когда ее пригласили в самую главную и самую крутую компанию класса?! Неужели испугается какого-то поезда? Ведь всегда на крайний случай можно поступить, как трусливый Федя – только Машке никто и слова не скажет, потому что это будет ее первый раз, и ей ведь интересно попробовать, ведь это наверняка так круто…

Да и Димины руки так надежно согревали ее бледные ладошки, что внутри будто возникло какое-то сладостное чувство, от чего зашумело в голове и…

– Я могу попробовать, – отозвалась едва слышно Машка. – Я попробую. Только у меня нет наушников с собой…

Ребята переглянулись – Таня закусила губу, Федя остервенело тер шелухой из листьев разбитые колени, Димка, все еще держащий девочку за руки, отвел глаза. Никто не хотел давать ей свои наушники. Но ведь тогда сорвется весь план…

– Ладно, – выдохнула тяжело Таня. – Возьми мои. Только аккуратно! Меня мать убьет, если с ними опять что-то случится…

Машка с благодарностью схватила протянутые ей белоснежные наушники – расправила осторожно в пальцах, воткнула в уши и улыбнулась друзьям.

Не могла ведь она рассказать, что наушники – пожелтевшие, старые, с неработающим правым креплением, – в их семье были только у Аяны. Больше никто не мог так слушать музыку – однажды Санек, белобрысый и тощий, пытался у Аяны их отобрать, дрался и кусался, но старшая сестра отвоевала свое право на наушники. Порой она давала Машке или Лидке послушать так музыку, но только под ее чутким руководством.

Обычно же они включали музыку на всю громкость, на всю квартиру. Ревел Петька на своем матрасике, кряхтел инвалид Илья, стучали по батареям соседи.

– Я готова, – произнесла Машка, не двигаясь с места. Ей не хотелось отпускать Димку.

– Удачи, – сказал он, улыбнулся ей во весь рот и отступил.

Машка полезла на насыпь.

Пятиклассники, которые никогда бы не назвали себя Машкиными друзьями, отошли подальше, перешучиваясь и гогоча, как перекормленные гуси. Таня, теребящая в руках локон волос, рассказывала едва слышно:

– Нет, ну ненормальная… Сверхъестественные способности. Супергерои! И ведь правда будет пытаться спиной поезд почувствовать.

– Слушайте, а она точно успеет? – давясь смехом, спросил вдруг Дима.

– Успеет, успеет. Еще поезда не будет, а она уже сбежит, только и видели, – мстительно отозвался Федя, отшвыривая от себя перепачканную кровью листву. Ему отчаянно хотелось оправдать свою трусость, и он никак не мог дождаться того момента, когда сам сможет поиздеваться над Машкой.

Глубоко вдохнув, Машка воткнула наушники в свой маленький и старый телефон, подарок Виктории перед отъездом. В уши громом ударила музыка – Машка, не желая показаться трусихой, включила звук на полную мощность.

И пошла вперед, сунув руки в карманы.

До следующего поезда оставалось совсем немного.

– Чокнутая, – хохотнул Федя, глядя, как девочка неуверенно идет по шпалам. – Как намазалась сегодня, дура, а?

– Да уж, – сказал Димка, присаживаясь на обрубок трухлявого тополя. – Везет нашему классу на таких.

– А че вы хотели, – философски изрекла Таня, прижимая ладонь козырьком к глазам. – Они же нищие, и мать алкашка. Откуда там мозгам взяться?..

Шаг. Другой. Третий. Машка шла вперед, пытаясь не ощущать пульсирующую в ушах боль от громкой музыки. Ладони вспотели и задрожали. Воздух странно похолодел, словно бы чувствуя Машкин страх.

Но она шла. Помнила, как смотрели Таня и Димка, когда Федя скатился трусливо с насыпи, сбежал раньше времени. А она, Машка, должна справиться.

Она ведь смелая.

Вдалеке показался поезд – сонный машинист не заметил маленькую фигурку, бредущую по шпалам, склонившую низко голову. Машка шла, сгорбившись, и чувствовала, как вдалеке задрожал воздух, как земля под ногами едва ощутимо завибрировала, как что-то изменилось…

Поезд.

Главное, не бояться. И у нее все получится.

– Едет, – сказала Таня, привлекая внимание друзей. – Как думаете, через сколько она соскочит?

– Да вот-вот уже, – фыркнул Федя.

– Эх, ребят, чувствую, не пройдет она испытание супергероев. И не сможем мы, к сожалению, больше брать ее с собой, – с преувеличенной серьезностью сказал Дима, и все они дружно расхохотались.

Поезд мчался, громыхая колесами, не сбавлял ход. Одна, вторая, третья шпала – они мелькали перед глазами девочки. Вот тут на древесине расползлось черное масляное пятно, а тут у самых шпал пробился запоздалый зеленоватый росток. Машка вышагивала, пытаясь спиной почувствовать приближение поезда.

Ощутить кожей. Учуять что-то по запаху.

Перед глазами стоял Федька, разочарованный и бледный, и Машка закрыла глаза, настраиваясь.

Сонный машинист наконец-то заметил девчонку на путях – дал гудок, чтобы согнать ее со шпал, но Машка брела вперед, ничего не слыша. Ближе, ближе, с каждой секундой ближе.

Машка шла. Поезд выл, предупреждая об опасности.

Споткнувшись, девочка чуть не упала, но выровнялась и пошла дальше. Дрожь, звон, вибрация. Уже близко. Скоро…

– Эй, она глаза закрыла, – встревожено произнесла Таня, и Димка поднялся со своего бревна. Теперь все они вглядывались в бледное Машкино лицо, едва различимое там, вдалеке.

По вискам у Машки текли капельки пота, руки стали ледяными. Сердце стучало в ушах, перебивая даже громовые раскаты музыки. Девочка изо всех сил пыталась почувствовать.

Вот. Уже сейчас, скоро…

Поезд вновь зашелся гудком, приближаясь и приближаясь с каждым мигом. Машинист, выматерившись от души, сорвал тормоз, пытаясь сделать хоть что-то. Таня и Димка замахали руками, надеясь, что Машка их увидит, но девочка до сих пор шла с закрытыми глазами.

– Маша! – заорала Таня изо всех сил, бросаясь вперед, но Димка поймал ее за руку, не давая вырваться.

Рев.

Поезд пронесся мимо, в лицо ребятам ударил пропитанный полузабытым летним зноем и шелестом кирпичной листвы воздух. Все замерли, словно бы играя в какую-то жуткую игру, окаменевшие статуи с распахнутыми ртами.

Море волнуется раз. Море волнуется два. Море волнуется три…

Мертвая фигура замри.

Только вот застыли почему-то еще живые.

Таня в ужасе распахнула рот.

– Господи, мои наушники… – пробормотала она и отвернулась, зажимая руками рот. Ее вырвало. Страх, сковавший нутро, прорвался наружу вместе с обедом.

Поезд, тормозящий изо всех сил, замедлял свой ход – лязгая и постанывая, он напоминал исступленного старца, который изо всех сил пытался распрямить артритные суставы. Кроме этого жуткого металлического лязга в воздухе больше ничего не было – рядом зазвенел, было, последний летний комар, но, не желая отведать застывшей от страха крови, улетел.

– Она же отпрыгнула в ту сторону, да? – жалобно и тихо произнес Федя, уже не боясь своей трусости. – Она же поднимется сейчас, да?..

Димка отпустил Таню и молча полез наверх, на насыпь. Поезд почти затормозил.

Таня, едва переставляя ватные ноги, поползла следом за старостой, спортсменом и просто любящим сыном. Федя пошел за ними, но, испугавшись в последний момент, присел на сваленный тополь.

…В последний миг Машка поняла, что пора – поезд уже пыхтел ей в самую спину, щекотал лопатки тугими струями воздуха. Решившись, девочка наконец-то распахнула глаза, замешкавшись, в какую сторону ей лучше прыгнуть. Улыбнулась, нервная и взвинченная, приготовилась…

Чернота. Поезд пронесся сквозь нее, погребая под тяжелым брюхом.

Она не успела совсем чуть-чуть.

ГЛАВА 2

Аяна

Аяна сидела на продавленном диване, покачивая на руках Петьку, и от каждого ее резкого движения диван мученически скрипел старыми пружинами. Петька орал – уже не хныкал, не канючил, а орал, вырывался, весь побагровевший от натуги, молотил кулачками старшую сестру.

С самого утра у него болел живот, вздутый воздушным шаром, и Петька справедливо считал, что вместе с ним должны мучиться и все остальные члены семьи.

Только вот до боли Аяны ему не было никакого дела.

Боли душевной, не физической – никаких больных животов, только вот внутри засело что-то занозой, колет при каждом вздохе…

Аяна, прижимая к себе брата, на самом деле изо всех сил вслушивалась в происходящее на кухне. Они пришли под вечер – хмурые и невозмутимые, серые какие-то, невыразительные. Спросили у Аяны, где ее мама, прошли на кухню, не снимая ботинок, подтянули к столу стулья, сели, принялись говорить…

Из кухни тяжело тянуло табачным дымом, а вот звуков было не различить – слишком громко вопил Петька.

Аяна молчала, покачивала брата на руках.

Как только позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах ее возник нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате – уносила в мойку грязные тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, рассовывала по углам грязные вещи…

Мама тогда положила телефонную трубку на стол, замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза ее остекленели.

– Что? – спросила Аяна негромко. – Что случилось?

– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, вытряхнула оттуда немного денег. Сгорбленная старая женщина.

– Ты куда? – голос Аяны почудился глухим и едва слышным, девушка что-то продолжала механически собирать в пакет, но едва понимала, что происходит. Мир вокруг нее, казалось, стал слишком резким.

– В магазин.

– Мам, ну сейчас хоть не пей! Пожалуйста! Не сегодня! – в отчаянии вдруг крикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила ее презрительным взглядом, будто Аяна снова стала маленькой и глупой девчонкой, которая ни черта не соображает.

– У меня вообще-то горе, – сказала мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и потерялась где-то там, в клубах сизого дыма.

Аяна больше не сказала ей ни слова. Она все катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно бы надеялась на большой пожар, который сожжет все дотла, чтобы ничего больше не болело.

Машка погибла.

Сейчас, когда вечернее солнце едва-едва пряталось насмешливо за крыши, заливая все вокруг розовым светом, на кухне сидели оперативники, разговаривали с мамой. Аяна подошла к окну, бережно придерживая Петьку. Тот, наконец-то разомлевший, уже посапывал, раскинув маленькие пухлые ручки.

Остановившись у подоконника, Аяна выглянула туда, в беззаботный и теплый сентябрьский вечер, где никто, практически никто и не знал, что Машка-то погибла. Маруська… Смешливая, пусть немного глуповатая и наивная, Машка всегда выделялась среди всех них, живущих в этой тесной двухкомнатной квартире на первом этаже обыкновенной пятиэтажки.

Аяна всегда ругала Машку больше всех, потому что где-то в глубине души знала, что если из кого-то и выйдет толк, то это будет Машка. Она всегда была самой доброй, самой чистой и самой искренней.

И почему нельзя было сказать ей об этом раньше, до того, как…

К черту.

Перехватив братика одной рукой, Аяна сердито вытерла глаза ладонью. Хватит плакать. Что-то разве изменится?

На улице в футбол играли мальчишки – долговязый Санек, едва узнавший о несчастье, торопливо пригладил свои бесцветные волосы и, подхватив мячик, умотал на улицу. Сейчас он носился там, среди ребят, визжал что-то злобно, когда чей-то пас улетал в «молоко», носился молнией, дрался за каждое очко…

Аяна в этот момент его почти ненавидела. Ей вот тоже так хотелось – бросить все, забыть о мертвой сестренке да пойти гулять к Пашке, они три дня уже не виделись. Гулять по осенним светлым улицам, бродить под белыми фонарями, собирать букеты из сухих листьев, целоваться на каждой лавочке…

А она сидит дома, качает крикливого Петьку, вытирает привычным движением слюни Илье. Запертая, словно в клетке. А Санек носится там, пинает мяч, счастливый и беззаботный, будто ничего и не случилось.

Уложив Петьку на матрасик, Аяна накрыла брата одеялом, подоткнула, только чтобы не протянуло сквозняком из деревянных окон.

– Последи за ним, – тихо буркнула Аяна Лидке, которая тенью сидела в углу за расшатанным письменным столом и что-то рисовала. С едва слышимым шорохом скользили карандаши по бумаге. Лидка молчала, только дрожали ее огромные пышные щеки.

– Слышишь? – рыкнула едва слышно Аяна.

– Слышу, – еще тише отозвалась Лидка, отложила в сторону зеленый карандаш и взяла фиолетовый, темный, схватила его в кулак, словно хотела сломать. – Да что с ним-то будет…

– Присмотри, – повторила Аяна и, отвернувшись, глянула прямо на Илью.

Брат родился слишком рано – Аяна прекрасно помнила, как мама привезла его домой, крошечного, смахивающего на скрюченную ветку, и оставила плакать на диване. С каждым днем своей невеселой жизни Илья становился все более и более странным, все чаще кричал от боли. Детский церебральный паралич, задержки в развитии, умственная отсталость и еще стопка диагнозов, бумажек с синяками печатей…

Чаще всего Илья лежал, как сломанная и забытая игрушка. Иногда мама принималась хлопотать над ним: меняла изгаженные пеленки, разминала скрюченные стопы, гладила худые ноги – сплошь кости, обтянутые кожей… Но потом она забывала о нем, и Илья молча лежал на диване.

Глаза его были беспечны – порой Аяна даже радовалась, что он ничего не чувствует, ничего не соображает. Ему же проще. Но сегодня на Аяну глянули огромные расползшиеся зрачки. Илья выгибался, едва шевелясь, пытался ползать по дивану, а внутри его влажных глаз застыло омертвевшее отчаяние.

Может, что-то он все-таки понимает?..

– Потом, Илюшка, – пробормотала девушка одними губами, приглаживая чуб его длинных каштановых волос. – Не сейчас…

И выскользнула из комнаты, плотно прикрывая за собой бледную дверь. На миг пальцы задержались на дереве, почти гладя его, а потом Аяна пошла на свет, озаряющий кухню несвежим и искусственным маревом.

– Вы знаете, куда она пошла сегодня после школы? – вкрадчиво и спокойно спрашивал какой-то мужчина.

– Нет, – пьяно отвечала мать, и внутри Аяны поселялось черное отвращение от звуков этого искаженного голоса. Язык у матери сильно заплетался.

– Ее позвали гулять друзья, – вклинилась девушка, входя на кухню, и все повернулись на ее голос. Серые холодные глаза мигом вгрызлись в ее лицо, и Аяна обняла себя руками, растирая плечи. Девушке вдруг стало зябко.

Не смотрела только мама – воспользовавшись заминкой, она опрокинула в себя стакан с прозрачной жидкостью и зажмурилась, вытирая губы.

– Вы сестра? – спросил мужчина с серой папкой, что-то постоянно пишущий внутри.

– Да. Спрашивайте, если надо. Я хочу помочь.

– Как вас зовут?

– Аяна.

– Так. Аяна Савкина… – он принялся торопливо записывать, но Аяна резко остановила его:

– Нет. Я – Аяна Мамедова. Это Машка Савкина… Была. – И, наткнувшись на взгляд исподлобья, пояснила: – У нас разные отцы. Разные фамилии. У всех почти.

– Понятно. С кем Маша собиралась идти гулять? И куда? Что-то говорила?

Аяна рассказала об их последней встрече с сестрой – о дневнике с кровавой записью, о ярко-розовой курточке, о небольшой ссоре. Упомянула и про утро – как директриса отправила Машку смывать яркую помаду.

– Она была какой-то не такой, как обычно? – спросил мягко следователь, глядя Аяне прямо в глаза. – Сильно расстроилась из-за двойки? Переживала из-за вашей ссоры? Из-за случая с директором?..

– Да нет, – пожала Аяна плечами. – Двойки она всегда получала, про помаду сразу же забыла. Да и ругаю я их часто – мелкие они еще, глупые… А мамка пьет, ей некогда.

– Аяна! – рявкнула мать, приподнимаясь, и снова рухнула на стул. – Что ты…

– Помолчи, пожалуйста, – скривившись, попросила дочь.

– Ты вообще понимаешь с кем…

– Послушайте, – вмешался второй мужчина с суровым лицом и сросшимися на переносице бровями. – У вас сегодня погибла дочь, а вы надрались до скотского состояния. Даже сказать ничего не можете. Сидите уж лучше смирно и слушайте.

– Да как ты?! – задохнулась мать возмущением, ударила кулаком в стол. Зазвенели стаканы и бутылка. – Как ты можешь?! Я одна всех этих детей воспитываю, я… Одна! Мне тяжело, да! Я имею право…

– Завелась, – устало выдохнула Аяна. – Я пойду. Вы только… Скажите, почему Машка… Маша под поезд попала. Известно?..

– Да, – медленно отозвался следователь, будто раздумывая, говорить ли что-то девушке. – Ее друзья сказали, что Маша говорила о самоубийстве. Не хотела жить. Сама прыгнула под поезд.

– Нет! – рявкнула мать и зашлась ненатуральными пьяными слезами, подперев голову рукой.

– Не может быть, – пробормотала Аяна, слепо глядя вперед. – Да Машка бы никогда… У нас немного поводов радоваться жизни, сами видите. Но Машка… Она самая веселая. Больше всех нас жизнь любила. Она бы сама не стала…

– Разберемся, – пообещал следователь.

Аяна отвернулась и пошла обратно, чуть пошатываясь, словно сомнамбула. Все вокруг казалось девушке сном – руки ватные, перед глазами мир плывет…

Остановившись на пороге детской, Аяна поняла с немым отчаянием, что не сможет сейчас открыть эту ободранную дверь, ощутить въевшийся запах мочи, затхлость и одиночество…

Просто не сможет.

Не сможет увидеть осточертевшего Петьку. Беспомощного Илью.

Она постояла в коридоре, прижавшись спиной к засаленным обоям. На кухне гремели мрачные голоса, но мать лишь всхлипывала и звякала стаканом. Аяна знала, что наутро мать и не вспомнит о Машке. Все придется рассказывать с самого начала.

Не выдержав, девушка схватила ветровку, сунула сигареты в карман и выбежала в подъезд, прикрыв за собой дверь.

Солнце уже скрылось за домами, но сумерки задержались где-то по дороге к ночи. Прохлада цепкими пальцами пробежалась по асфальту, заодно уколола щеки и мигом залезла под тонкую ветровку. Все-таки осень.

Сломанная лавка у подъезда была завалена пожухлой листвой. Под резными ржавыми ножками валялся пустой пакет из-под сока.

Аяна села на лавку, скрестила длинные ноги и закурила. Щелкнув, зажигалка на миг теплом осветила ее бледное лицо, покрытое россыпью прыщей.

Мимо прошла соседка, как обычно и не подумав поздороваться – степенная дама в красивом плаще с объемной сумкой в руках. Аяна проводила соседку пустым взглядом. Из их квартиры доносились приглушенные голоса, мать рыдала. Высунув лицо в распахнутую форточку, курил оперативник. Увидев Аяну, он погрозил ей пальцем и выбросил бычок на улицу. А потом крепко прикрыл окно, отсекая разговоры.

К лавочке подбежал Санек, взъерошенный и раскрасневшийся. Короткие шорты и выстиранная футболка какой-то футбольной команды (в которых Аяна, конечно, не разбиралась) – Санек рухнул рядом с совершенно счастливым лицом и протянул сестре руку.

– Чего? – спросила она неодобрительно и затянулась.

– Дай сигарету.

– А ничего тебе больше не дать?

– Жрать еще хочется. Но сигареты хватит.

– Иди отсюда, – коротко посоветовала Аяна. – Мелкий еще.

– Дура, – вспылил Санек, сразу же слетая с лавки, будто она стала раскаленной сковородой. – А еще сестра называется!

И умчался обратно на футбольное поле, гонять свой дурацкий мячик до посинения с такими же безмозглыми пацанами, до которых родителям нет никакого дела. Откинувшись, Аяна выдохнула дым прямиком в пустое небо – холод лизнул щеки, а в животе противно заурчало. Надо было чего-нибудь утащить на кухне, поесть.

Небо наливалось сумраком, тени вытягивались по углам двора, плоские и черные. Прохожих становилось все меньше, все меньше бросали на Аяну осуждающие взгляды – надо же, такая молодая, восточная красавица, а сидит, прижимая сигарету к губам так, будто это священный для легких кислород.

Сплюнув, Аяна затушила окурок о лавочку и бросила его на асфальт. Надо возвращаться, кормить Петьку, гладить больные ноги Ильи перед сном. Утром будить всех в школу.

Бедная Машка…

Пару лет назад зимой уже было такое – ужасная трагедия, несчастный случай, все соседи сочувствовали и поддерживали… Потирая плечи, Аяна сгорбилась. Она вспоминала.

Его звали Лешкой – он был беззлобным и непослушным. Постоянно терял то шарф, то варежки, в столовой съедал еду из чужих тарелок, даже если кто-то уже орудовал там ложкой. Леша шепелявил, но отлично бегал, и поэтому физрук постоянно защищал его перед остальными учителями, отправлял на всякие соревнования.

Зимой Алешка свалился с горки, оступился, наверное. Рухнул в сугроб, никто и не заметил. Его нашли уже потом, много позже, замерзшего. Окоченевшего.

Мать тогда пила и плакала. Лидка, совсем еще крошечная, перебирала на полу кубики. Эта картина врезалась в память Аяны каленым железом.

Девушка тогда выплакала все глаза – ей дико было от того, что человек, недавно крутившийся под ногами, может так внезапно пропасть. Умереть. Замерзнуть.

Она все ждала, когда Алешка вернется, чумазый и большеротый, но он больше не пришел. Первая встреча со смертью была болезненной, Леша возвращался лишь в кошмарах, синий и остекленевший, а Аяна плакала, просыпаясь. Ей трудно было принять чужую смерть.

Но Алешка как-то удивительно быстро забылся – они никогда не говорили о нем, а все вещи перешли к Саньке и неожиданно стали его обычными вещами. В квартире не осталось ничего, что было бы Лешкиным. Порой Аяна думала, что его и не существовало – просто приснился лишний брат, да и все тут.

Теперь и Машку тоже затянет паутиной, вырежет из памяти временем. Жалко. Машка достойна большего…

Запищал домофон, и из подъезда вышли полицейские, держа в руках свои тусклые серые папочки. Аяна, незаметно для себя закурившая снова, встретила мужчин сплошным молчанием. Выпустила дым из легких. Стряхнула пепел на асфальт.

– Не маловата еще для сигарет? – спросил мужчина со сросшимися бровями.

– Не маловата, – отозвалась Аяна спокойно. – Что-нибудь узнали?

– Немного… Вы всегда так живете, да? Мамка пьет?

– Пьет, – согласно кивнула Аяна. – Но нас много. Мы справляемся.

Мужчины присели на сломанную лавку, смели на асфальт листву руками. Сгорбленная Аяна между ними вдруг показалась сущим ребенком.

– Так нельзя. Понимаешь, что это неправильно? – спросил следователь, заглянул Аяне в глаза. – Мы можем помочь.

– Зачем? – спросила она глухо, снова стряхивая пепел. – В детский дом нас не берут. Мамку опеки не лишают. Заставить ее любить нас тоже не могут. Подбрасывают денег, и на том спасибо.

– К вам скоро придут из соцзащиты, – сказал второй, почесывая свою огромную бровь. – Они помогут. Не закрывайтесь только, говорите с ними. Просите всякие бумажки в школе. Поверь, в детдоме лучше, чем с бухой матерью.

– А вы откуда знаете? – усмехнулась Аяна. – Жили там?

Он молчал.

– Вот именно, – произнесла Аяна. – Хорошо учить, когда потом вернешься домой и забудешь нас, беспризорников. Ничего, зато школа жизни хорошая. Выживем здесь – выживем везде.

– А что делать, если не выживете? – отрывисто спросил следователь. – Как Машка ваша, а?..

Теперь замолчала Аяна, покусывая обветренные губы.

К ним подбежал Санек – друзья его расходились, подгоняемые окриками с балконов и звонками на мобильники. Аяна механически отметила, что брат опять рассек коленку, а на шортах красно-фиолетовые полоски скоро станут просто черными от налипшей грязи. Зажав мяч подмышкой, Санек глянул на полицейских и спросил:

– А правда, что Машку поезд переехал?

– Правда, – отозвалась грубо Аяна.– Чё спрашиваешь?! Сам же знаешь.

– Круто, – сказал Санек, и глаза его потемнели в поздних сумерках. – А кровищи много было?..

– Заткнись! – заорала Аяна и, взвившись на ноги, отвесила брату сильный подзатыльник. – Иди домой, живо!

– Не пойду! – тут же ощерился он, оскалил зубы, словно волчонок.

– Саша, иди домой, – спокойно попросил следователь, но что-то вдруг в его голосе, в странных низких нотах заставило Санька вытереть нос ладонью, покрепче обхватить мячик и взбежать по ступенькам. Выстучав код от домофона, мальчик прошмыгнул в подъезд. Грохнула дверь.

– Поговори с соцзащитой, – попросил следователь. – Хуже не будет.

– О, – хмыкнула Аяна. – Будет. Всегда становится только хуже.

И, не прощаясь, пошла домой. На кухне все еще горел свет – мама продолжала пить. В подъезде было слышно, как ревет проголодавшийся Петька.

Выдохнув, Аяна прошмыгнула внутрь.

…На кухне было душно – тяжелый смрад перегара смешивался с чем-то кислым из мусорного ведра, куда отбросы приходилось запихивать ногами, с трудом утрамбовывая гниль. Аяна стояла, скрестив на груди руки. Ждала, когда в кастрюльке закипит смесь для Петьки.

Девушка пыталась делать хоть что-то со всем этим бардаком, но и она была не железной. Главное – это малышня, и о них-то Аяна заботилась, хоть и не всегда получалось. Плохо, видимо, заботилась, раз Машка прыгнула под поезд.

Жалко все-таки Машку.

Смесь в закопченной кастрюльке никак не закипала.

– Осуждаешь, да? – вдруг совершенно нечленораздельно спросила мать, лежащая лицом на столе. Аяна думала, что та спит, налакавшись. – Нен… ненавидишь?

– Нет, – холодно отозвалась дочь, не желая разговаривать с пьяной матерью.

– Врешь, – прошипела та змеей. – Что я… не могу… когда дочка?..

– Мы тоже сестру потеряли. Но никто не пьет.

– Мелкие еще, – выдавила мать.

– Нет. Просто думаем головой. А ты давно не соображаешь ничего.

– Я?! Да я вас одна тяну на шее!

– Тянешь?! – вспылила Аяна. – Иди! Тяни! Вон, Петька орет, голодный! Покорми сына, что ты сидишь в обнимку с водкой?!

– Дрянь, – коротко вымолвила мать, поднялась со стула и, шатаясь, ушла в свою комнату. По лицу у нее текли слезы.

Что, проняла все-таки Машкина смерть?..

Смесь в кастрюльке закипела, пузырясь, потянуло гарью. Аяна, ругаясь, торопливо сняла ее с огня, остудила, залила в замызганную бутылочку.

В детской обосновалась ночь – горела лишь старая лампа без абажура на столе. Лидка, сгорбившись, все еще рисовала. Санька, раздевшийся до трусов, забился в дальний угол дивана и теперь посапывал там. Илья выставил вверх худые локти.

Петька, наревевшись, лишь тонко всхлипывал, мокрый от слез.

– Иди сюда, – Аяна взяла его на руки, прижала к губам бутылочку, и Петька жадно принялся сосать безвкусную смесь.

Лидка встала, выключила последний светлячок на столе. Стянула с себя брюки и бесформенный свитер, оставшись почти голой в безжалостном фонарном свете, что бил в окна – низенькая и безобразно толстая, сестра напоминала перетянутую веревкой колбасу.

На такую колбасу Аяна всегда смотрела в магазине, прежде чем взять безвкусные бумажные сосиски. Колбаса казалась очень вкусной, а Лидка была просто уродливой.

Натянув через голову бледный саван рубашки, Лидка скользнула на матрас под окном, накрылась простынкой и притихла. Прошло совсем немного, а простынка вдруг задрожала жалобно, раздались тихие всхлипы.

Каждый переживал пропажу Машки по-своему.

Петька, насосавшись смеси, срыгнул и уснул прямо на руках, распахнув широкий рот. Уложив его спать, Аяна без сил упала на скрипучий диван, набросила сверху одеяла, закрыла глаза.

…Спустя час встала осторожно, пытаясь никого не разбудить. Прошлепала на кухню. Сон никак не шел. Щелкнул выключатель, свет больно ударил по глазам. На столе замерла опустошенная прозрачная бутылка, в компании молчаливо стояли два стакана, вазочка с солеными огурцами и заплесневелый хлеб.

Скользнув на стул, Аяна скрестила на груди руки. Девушке до отчаяния хотелось поправить Машкино одеяльце, пригладить осторожно ладонью топорщащиеся светлые волосы. Без Машки было как-то странно – будто исчезла важная часть из ее, Аяны, жизни. Выдрали с корнем, оставили зияющую пустоту.

И теперь эта пустота отравляла все вокруг.

В углу сложили вещи – Аяна встала со стула, а затем села прямо так, в одной ночнушке на грязный и липкий пол, поджала под себя ноги. От холода по коже пробежали мурашки, но Аяна даже не почувствовала этого – полицейские принесли джинсы и свитер, заляпанные кровью. А еще кулончик – маленький и позеленевший, облезлая птичка на ветке. Страшный до жути – пучеглазая и дешевая птица без крыла, ветка облезла, а цепочка почернела.

Машка всегда носила эту птичку, не снимая. Как-то мама, то ли расчувствовавшись, то ли желая потратить сдачу с бутылок, купила Машке этот кривой кулон. Для девочки копеечная безделушка стала самым счастливым подарком.

Аяна сидела, сжавшись комком, и держала в пальцах маленький кулончик. Потом, разозлившись неведомо на что, швырнула его в мусорное ведро и расплакалась – безобразно и жалко, зажимая рот рукой…

Сколько она проплакала, сидя на холодном полу на кухне, она и не знала. Храпела за стенкой мама, в детской было тихо. Притащив на кухню забытый в коридоре маленький ранец, Аяна принялась вытаскивать из него вещи, перекладывая в одну стопку учебники, а в другую – всякие безделушки. Зеркальце от пудреницы, моток ниток, скрепки, желуди, обертки от карамели, перышки… Тетради Аяна сразу выбрасывала в мусорку.

В руках остался лишь дневник – розовый, с игривыми котятами на обложке. Аяна распахнула его, пролистнула наугад – пустой. Весь пустой. Учебный год только начался, сентябрь на дворе, и кроме записей о плохой успеваемости и безобразном поведении там ничего не было. Белые странички без единой буквы.

Нерастраченная жизнь.

Дневник улетел в мусорное ведро.

Набросив ветровку на ночную рубашку и натянув брюки, Аяна подхватила мусорку и пошла на улицу. Спать все равно не хотелось.

Уже в подъезде она нащупала что-то странное в кармане брюк – какой-то твердый и продолговатый предмет. Поставив ведро на ступеньки, Аяна вытащила вещицу, всмотрелась в нее. Тусклый свет закопченной лампочки в подъезде проигрывал ночному мраку по всем фронтам.

Но и этого света было достаточно. Аяна сжала вещицу в руке, крепко сжала, до хруста костяшек. Зажмурилась, привалилась к стенке, чувствуя, что ноги почти не держат.

Помада. Багровая помада, которую Машка утащила у старшей сестры, а потом густо намазала ею губы. Перед глазами возникло Машкино лицо – бледное и пучеглазое, с большим крючковатым носом. Только распухшие губы выделялись ярким пятном.

Аяна вспомнила испуганные глаза сестренки, когда та оправдывалась из-за сворованной помады. Аяна вспомнила и злость, и черную ненависть, и грубые слова.       «Воровка».

Аяна вспомнила все. И это было невыносимо.

Не понимая, что делает, девушка открыла помаду, посмотрела на кривой слом, поблескивающий в тусклом свете. Машка, наверное, до смерти боялась того мига, когда Аяна обнаружит испорченную помаду. Боялась злости, криков, болезненных пощечин.

Только вот злости в Аяне больше ни на грамм не было. Проведя багровой краской по губам, девушка бросила помаду в мусорное ведро – хорошая была помада, да и обломком еще можно было бы красить губы… Только вот теперь помада всегда будет напоминать о сестренке, о недалекой и светлой Машке, которая сегодня (или вчера уже?..) так глупо погибла.

Прыгнула ли Машка под поезд из-за этой несчастной помады?

Аяна надеялась, что нет. Не прыгнула.

Во мраке подъезда криво накрашенные губы казались черными. Притихло в ногах вонючее мусорное ведро, сверху насмешливо смотрели на Аяну с розового дневника беззаботные котята. Согнувшись вдруг, девушка воровато вытащила из мусорки уродливый кулон с птичкой и сунула его в карман.

– Машка… – прошептала в ночную тишину Аяна, чувствуя, как все дрожит внутри. – Что же ты, Машка…

Подъезд не ответил.

Тишина.

ГЛАВА 3

Санек

За окном бушевала вьюга – колкий снег россыпями бил в стекла, студеный ветер задувал в каждую щель растрескавшихся деревянных рам. Будильник, противно бьющий по мозгам, никак не затыкался.

– Янка! Выруби! – гаркнул Санек, пытаясь хоть куда-нибудь спрятаться от мерзкого звука. Будильник продолжать пищать.

Рыдал Петька – и откуда только в таком крошечном тельце есть силы орать без перерыва?! Кряхтел рядом Илья, дергался, ударяя светлыми пятками по ногам Саньки.

– ЯНА! – заорал взъерошенный и заспанный Санек, садясь на диване.

Аяна, одетая в толстый замызганный свитер прямо поверх ночной рубашки, вошла с черным лицом в комнату. Бледная и худая, с пылающими глазами, она походила то ли на растрепанную ведьму, то ли на дьявола.

Только алеющие прыщики на лице напоминали о том, что она человек.

– Чего орешь? – спросила Аяна неласково, подняла крикливого Петьку и заткнула ему рот соской на детской бутылочке. Петька сразу же принялся жадно есть. – Сам бы встал и выключил. Я еду греть пошла.

– Могла бы и будильник с собой взять, – огрызнулся Санек, сползая с дивана. Из-за пружин тупой болью ныли ребра.

– Ничего больше не сделать вам?! – вспылила Аяна. – Я и так тут как нянька, домработница и надзирательница – три в одном! Хоть один бы из вас что-то сделал: Петьку покачал или Илье памперсы поменял! Только орете, достали уже!

– Не вопи, – фыркнул Санек, напяливая на себя тонкие джинсы с дырами на коленях.

– Да пошел ты! – крикнула Аяна и перехватила Петьку покрепче. – Уроды вы, а не родственники!

Лидка, по обыкновению молчаливая, собирала в рюкзак свои тетрадки. Последние учебные дни перед Новым годом были спокойными – в школе царила радостная суматоха, повсюду висели дохлыми гусеницами пушистые гирлянды, в фойе стояла обглоданная елка, и даже учителя были расслабленными и веселыми. Только вот ходить в школу все равно надо было, а ведь так хотелось поспать…

– Заплести тебя сегодня? – спросила Аяна у Лидки, отвернувшись от невыносимого Санька. Петька, почти доевший свою кашу, с чавкающим звуком теперь высасывал воздух из бутылочки.

Лидка, уже одетая и все еще лохматая, лишь скользнула взглядом по Аяне:

– Нет. Не надо.

– Как хочешь, – Аяна набросила на плечо грязное полотенце, прижала к себе Петьку, погладила его по спинке. Снова глянула на Санька: – Хоть сегодня дойди до школы. Я говорила с Грымзой. Если ты опять не появишься, тебя вышибут.

– Не имеют права, – выпятив нижнюю губу, беззаботно отозвался Санек. Он искал какую-нибудь футболку в наваленной горе несвежих детских вещей.

– Всё они имеют. Опять будешь не аттестован – останешься на второй год. В седьмом классе, как дебил какой-нибудь. Тебе это надо?

– Отвали.

– Хоть раз послушай, – процедила Аяна. – У психиатра на учете, в полиции на учете… Еще и второгодником будешь, да?

– Захочу и буду. Моя жизнь. Ты мне не мать.

Аяна вспыхнула. Уложив икающего Петьку на матрасик, она скомкала в ладонях перепачканное полотенце и поднялась, не зная, что сказать. Да, она не мать им. И Виктория им матерью не была, но ее они порой слушали – старшая сестра всегда умела найти подход к каждому, а нотации Аяны все пропускали мимо ушей.

В комнату заглянула мать – ее распухшее и бледное лицо, напоминающее блин луны, на котором в складках кожи утопали заплывшие глаза, было совсем незнакомым.

– Чё горланите? В школу что, не надо?

– Надо, – тихо сказала Лидка и прошмыгнула к матери как бродячая кошка, ластясь под руку.

Мама была трезвой – вокруг нее стоял удушающий дурман перегара, но глаза оставались ясными. Обняв дочку одной рукой, другой мама взъерошила Лидкины волосы. Девочка прижалась к маме крепко-крепко, зажмурилась, запоминая этот момент.

Аяна, успевшая переодеться в платье, расчесывала свои черные волосы. Эти волосы всегда были гордостью девушки – тяжелые, густые и блестящие… Расческа застревала зубчиками в спутавшихся за ночь прядях, и Аяна фыркала, пытаясь выдрать волоски.