Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
Глава 1. «Владыкино»
Глава 2. «Сокол»
Глава 3. «Сходненская»
Глава 4. «Фили»
Глава 5. «Библиотека имени Ленина»
Глава 6. «Улица Скобелевская»
Глава 7. «Шоссе энтузиастов»
Глава 8. «Измайлово»
Глава 9. «Марьина Роща»
Эпилог
Петр еще раз вдохнул и выдохнул, вдохнул воздух общего движения и выдохнул легкий налет паники, которую он каждый раз чувствовал при переходе на другую ветку Московского метрополитена. Уже почти год он в центре своей многострадальной родины и уже привык к постоянной давке, как и к тому, что личного пространства здесь нет и быть не может. Потому что Москва резиновая, как использованный презерватив или неиспользованный, это уже кому как нравится. Отсутствие личного пространства его не пугало, даже наоборот, чувствуя рядом чье-то плечо или руку, или сумку, или еще что, ему становилось легче, он кожей ощущал, что он не один, он всегда ощущал кожей, потому что глазам он перестал доверять, глаза могут обмануть, а кожа никогда. Одиночество он ненавидел, людей тоже, но их тела любил, потому что они были живые и теплые, теплые… да. Он любил давку: чем больше давки, тем больше жизни. Паника накатывалась на него своими невидимыми щупальцами, когда он ощущал, что он под землей, намного метров под землей, как будто в другом, потустороннем мире, и дыхание Аида не давало ему покоя. Он чувствовал его в этих железных, молниеносно быстрых, длинных, как твари пресмыкающиеся, поездах, гранитных и кафельных плитах, которыми обложены бесконечные тоннели. И этот ужасный свистящий звук – просто невыносимо. Уши резало, и что-то взрывалось в мозгу, разлетаясь на мелкие осколки, ранящие больно и навсегда. А живые люди, давящие его со всех сторон, лечили его, возвращали к жизни – он опять собирался, и каждый раз по-новому. Каждый раз, выходя из метро, он ощущал себя собранным заново из обломков других людей, и каждый раз точка сборки была в новом месте. Гул электрички становился все сильнее и сильнее, еще секунда, и его разорвет, но каждый раз не хватало именно секунды, чтобы разорвало, и электричка останавливалась, и он входил, вбегал, его вносило в вагон московского многострадального метро.
«Осторожно двери закрываются. Следующая станция «Менделеевская» – сказал женский голос, почти живой, почти. Девушка напротив посмотрела на него живым, ничего не выражающим взглядом и уткнулась в свой мобильник, старушка, сидящая рядом, живо отчитывала собаку, лежавшую у нее на коленях, совсем живой азиатский парнишка молча смотрел вдаль. Еще шесть почти живых объявлений, шесть лязганий дверьми – и опять ад подземного мира. А потом Офелия, эта странная 47-летняя увядающая, неравномерно увядающая, женщина с большими грустными ярко накрашенными глазами и опущенными уголками рта.
.....
Он стоял перед театром Мейерхольда. На самом деле он назывался «Александринским», но Петр называл его именем главного режиссера, потому что так называла его Кэт, любовь всей его жизни (хотя жизни той было 25 лет). Кэт была старше его на 9 лет, ей было 34. Она была богиней с красивыми большим глазами. Наверное, еврейскими. Но еврейкой сейчас было быть не модно, поэтому он старался не думать об этом. Он стоял тут уже около часа с цветами, ее любимыми орхидеями. Репетиция должна была уже давно закончиться, но ее все не было. А он смотрел на это тупое здание, двухэтажное, величественное. И он не видел ни лошадей, бегущих вдаль под крышей дома, ни греческих богинь и ангелов, безлико отсвечивающих греческое наследие. Он рассматривал грязные пятна, следы неспокойного времени, рыжего, как эти слоновьи колонны у основания. В городе было неспокойно, революция шла уже полным ходом, но ее упорно никто не хотел замечать, а Кэт и подавно. Он уже перестал ей говорить о том, что все меняется, скоро начнется ад и нужно уезжать отсюда куда-нибудь в Европу. Никто не хотел видеть, что старому миру пришел конец. А между тем, бездомные и студенты становились все наглее. В их лицах все чаще читалась тупая охваченность чем-то большим. В центре нет, а на окраинах уже постреливали, фонари горели тускло. Но никто не хотел смотреть на это. Ведь скоро должна была состояться премьера сезона – «Маскарад» Всеволода Эмильевича Мейерхольда. Извозчики тоже обнаглели, заламывали такие цены, что Петру приходилось ходить пешком по многу часов. И этого Кэт тоже не замечала. Крики, раздающиеся повсюду, о том, что «долой царя» и «да здравствует рабочая революция», флаги, разномастные и с новой для Петра символикой. Город казался ему ненастоящим, фантасмогоричным. Конец был близок. Его конец, чахотка прогрессировала, сколько ему жить осталось, он не знал, но догадывался, что следующую зиму он не увидит. Это была последняя зима в его жизни. Последняя зима с Кэт. Кэт, которую ничего, кроме театра не волновало. Оно и понятно, последние несколько месяцев он буквально ломился от желающих забыться и посмотреть куда угодно, только не туда, куда больно, в реальность. Билеты стоили бешеных денег – один билет равнялся стипендии Петра. Кэт цвела и пахла.
Цветет и пахнет, как орхидея! Ее нельзя не любить. Вот она идет, плывет, даря свое благоухание этому затхлому городу накануне катастрофы. «Моя лебединая песня, лебединая песня города», – думал Петр, смотря уходящей даме в след. Он побежал за ней. Приблизившись, упал на колени и схватил ее за подол платья. «Не уходи, пожалуйста». Ей стало его немного жаль. Цветы она взяла, она любила, чтобы ее дом украшали вазы с цветами. А вот уже два дня, как ей их никто не дарил. Но на него почти не посмотрела. А сказала своей спутнице: «Это мой поклонник. Он ходит на все мои спектакли. Милый мальчик, неухоженный только». Звонко засмеялась и пошла дальше, потом обернулась и громко крикнула: «Приходите на „Маскарад“ в субботу. Получите незабываемое удовольствие». Он, конечно же, придет, если доживет. Кашель душил его, он выплевывал свои чувства с кровью на белый снег. Но их было так много, что даже, если бы он выплюнул, вывернувшись наизнанку, все свои внутренности, они бы остались, разлившись по всем телу вместо легких и печени.
.....