Читать книгу Сами вы жертвы! - Ирина Владимировна Соляная - Страница 1

Я – трудный подросток. А вы думали, что признать это будет трудно? Ничего подобного. Признать легко, а вот жить с этим – увы, не очень.

Во-первых, я – рыжая. Вы никогда не задумывались, что рыжие – это особенные люди? Я в этом уверена. Если в классе пять брюнеток, три шатенки, десяток русых, то кто их замечает? Но стоит появиться одному рыжему, все сразу обращают на него внимание. «А, это тот, рыжий» или «Та самая рыжая» – сразу понятно, о ком ведется речь. Я – рыжая. Меня все знают в младшей школе – и ученики, и учителя. Есть разная степень рыжести, но мне досталась самая противная – кудрявая и конопатая. И потому самая запоминающаяся.

Во-вторых, я хулиганка. Глядя на своих родителей, я думаю, что природа сыграла с ними злую шутку. Быть рыжим – значит быть хулиганом. Это однозначно! Ярлык на тебя навешивают сразу же, ты даже сопротивляться не подумаешь. Взрослым виднее. Потом, раз у тебя переходный возраст, то твое личное мнение можно сразу назвать хамством. Ребенок может иметь свое мнение, а вот если он его высказал – всё, хам.

В-третьих, я живу в неполной семье. Это усугубляет мое положение в глазах взрослых. У меня есть мама, отчим и папа. Папу я помню плохо, вижу редко. Помню, что он давно-давно называл меня Рыжик. Мы жили в Кубинке, он играл на гитаре, и мы ездили на реку рыбу ловить. Но мама упорно не любит говорить о папе, потому что он неудачник, пьяница и алиментщик. Папа никогда о нас и обо мне не заботился и уж никаких нежностей не выказывал. А мама никогда не ошибается, потому что она – муниципальный служащий. К тому же она руководит целым аналитическим отделом. Отчим у меня нормальный, по крайней мере, не пилит меня. Иногда мы играем в шашки, в «Имаджинариум», он водит нас с мамой в кино. Мы делаем вид, что у нас ужасно нормальные отношения.

В-четвертых, я влипаю то в одну историю, то в другую. И все они, хотя и безобидные, но доставляют хлопот моей маме и ее мужу.

И вот теперь, когда я снова влипла в историю в связи со всеми причинами, которые вам стали известны, я оказалась в полиции. И именно Игорь приехал в полицию и сидит теперь со мной на какой-то облезлой лавочке. Гладит меня по голове и что-то утешающее шепчет. А мама, как всегда, на работе, «муниципальнослужит».

Я в полиции впервые, и я удивлена тому, как тут грязно и тесно. Постоянно звонит телефон, и толстяк с волосатыми лапами отвечает в трубку грозно, но неразборчиво. Передо мной стеклянное окошко с надписью «Дежурная часть», краска облупилась, и буквы выглядят кривыми, ну совсем как в моих черновиках по русскому. На стекле приклеена старая заскорузлая жвачка. Мама часто мне говорит, что я фокусируюсь на мелочах и надо это изживать. Надо воспитывать и развивать в себе привычку видеть главное. Но если я буду следовать ее совету, то я буду думать о том, что недавно произошло со мной, потому что это – главное. А мне думать об этом совершенно не хочется. Поэтому я фокусируюсь на мелочах и вижу, что в углу коридора скрючился какой-то грязный мужик. До него нет никому никакого дела, и он даже пару раз дергался в сторону выхода, но полицейский за столиком рядом бросал на него суровый взгляд и поправлял кобуру. Наконец, этого мужика уводит на второй этаж какая-то толстая тетка в форме. У нее такая узкая юбка, что, кажется, треснет по швам, а ноги обтянуты блестящими колготками, как сосиски в упаковке. Я начинаю улыбаться, но потом спохватываюсь и снова принимаю подобающий унылый вид. Игорь беспрерывно гладит меня по голове, машинально. Это меня сильно раздражает, кажется, что вот-вот дырку протрет в моей макушке.

Мне скучно, мне хочется на улицу, мне хочется кушать. Я бы сейчас съела сладкого пирожка с яблоками. Я прямо вижу, как разламываю пирожок. А внутри мягкие протертые яблоки. Не застарелое столовское повидло, а пропаренные и протертые яблоки. Как у Бабулинки.

И как это меня угораздило влипнуть до обеда! Надо было влипнуть, основательно покушав.

Наконец-то в коридор вбегает молодая женщина, ее шелковый шарф развевается от быстрой ходьбы, и я вижу, что у нее на шее маленькая татуировка в виде веретена. Вы думаете, что я это выдумала? Нет, женщина пробежала мимо меня, пахнув сигаретами и мокрой улицей. Я отчетливо увидела татуировку на шее. Ну, хоть что-то интересное за последний час! Женщина требовательно постучала в окошко дежурной части, показала какую-то синюю книжечку, тяжелая дверь раскрылась, и она исчезла за ней, чтобы почти сразу вернуться за мной.

–Здравствуйте, – порывисто обратилась она к Игорю. – Как ты? – спросила она уже у меня.

Я молчала и во все глаза смотрела на ее татуировку, так как женщина склонила голову ко мне, с высоты своего роста. Ее длинные сережки качнулись почти у моего носа.

– У нее фрустрация? – спросила женщина Игоря.

– Не знаю, – растерянно сказал Игорь и поднялся.

– Анна Сергеевна, психолог, – представилась женщина. – Я поработаю с вашей дочкой перед ее допросом.

– Она мне не дочь, – смущенно сказал Игорь и сильнее обнял меня за плечи. – Я ее отчим.

– Это плохо, – покачала головой Анна Сергеевна, – надо, чтобы при допросе был законный представитель ребенка. А где ее мать?

Игорь начал оправдываться, как-то путано объясняя, что моя мать на работе, выехала за пределы района. Выглядело неубедительно, словно «муниципальноуправлять» для мамы гораздо важнее, чем быть тут со мной, в отделе. Я продолжала рассматривать Анну Сергеевну. Нет, татуировка – это не веретено, я ошиблась. Но что это?

– Что-то не так? – отвлеклась от разговора с Игорем Анна Сергеевна.

– Всё норм, – я подняла брови и помахала ладошкой, а потом кивнула в сторону собеседницы. – Это веретено?

– А… Это? Это не важно… Это … куколка. Ну, такая, от бабочки, – Анна Сергеевна была смущена.

– А, переходная форма от гусеницы к бабочке, – уточнила я, снабдив ответ всепонимающим взглядом. Почему бы и нет. У взрослых могут быть свои заморочки.

К нам со второго этажа спустилась толстая тетка, похожая на ту же, что увела странного мужика несколько раньше. У них там, наверху, инкубатор по производству толстых теток? Зайдешь на полчаса Анной Сергеевной, а выйдешь – пивной канистрой. Тетка направилась к нам и сказала:

– Кулешова Маргарита, две тысячи седьмого года рождения, и психолог Примак Анна Сергеевна пройдут сейчас со мной. Посторонним нельзя. – последняя фраза явно относилась к Игорю.

Он поднялся, на фоне толстой тетки Игорь выглядел и молодым, и каким-то несущественным. О начал что-то объяснять тетке, но она менторским тоном (да-да, я знаю, что это такое, потому что моя мама часто говорила моей же бабушке: «Не надо со мной разговаривать менторским тоном») ответила: «Кулешова Галина Петровна сейчас приедет, я с ней созванивалась».

Удивительно, как можно коверкать глаголы! А еще взрослые борются за чистоту речи. Если вдуматься в глагол «созваниваться», то получится полный бред. Словно стоят две тетки с колокольчиками в руках и пытаются синхронно звонить. Если звон синхронный, то – ура, бейте в ладоши. Но у взрослых не так-то просто, вот они качают-качают колокольчиками, а со-звона и нет…

Так, это я снова отвлеклась на мелочи. А главное – то, что начнется допрос. Если честно, то меня ни разу не допрашивали. В животе заныло. Я и Анна Сергеевна поднялись за сосисочными ногами на второй этаж, а затем по коридору, а затем и на третий этаж и оказались в темном, но просторном зале. Над его входом висела табличка «Актовый зал», а внутри были задернуты темные шторы и стояли рядами привинченные к полу деревянные откидные кресла. Пахло пылью и чем-то старым. Может быть, и мышами. Но я раньше не нюхала мышей и не могу утверждать точно. По крайней мере, при описании этой комнаты мне пришла на ум метафора о мышах. Анна Сергеевна явно удивилась тому, что мы пришли сюда.

– Аня, все кабинеты заняты. Посидите пока тут, пока мать Кулешовой не приедет. Потом допрашиваться начнем.

Опять словечко «допрашиваться». Моя русачка упала бы в обморок. Но я не из таковских. Если бы я постоянно в обморок падала, то не смогла бы сейчас писать вот эти воспоминания. Типа мемуары, как пишут все великие люди. А то, что я стану великим человеком, тут уж не сомневайтесь. Криво улыбнувшись, я уселась на первое попавшееся прикрученное к полу кресло. Интересно, у них тут деревянные кресла воруют? На мне джинсы старые, мне все равно, испачкаюсь или нет. Рядом с собой я положила свой рюкзак. Зеленую шапку, которую я очень люблю, я наконец стянула с головы и сунула в рюкзак. Куртку расстегнула. Анна Сергеевна о чем-то переговорила с толстой теткой, и та ушла, а Анна Сергеевна сняла свое черное модное пальто и села рядом со мной на такое же кресло. Под пальто на ней оказался широкий свитер «оверсайз» светло-кофейного цвета и черные брючки в обтяжку.

– Давай знакомиться, – улыбнулась Анна Сергеевна.

– Мы знакомы, – ответила я ей, очаровательно улыбнувшись, показав все двенадцать брекетов на верхней челюсти, да еще с зелеными подушечками.

– Я – Маргарита Кулешова, две тысячи седьмого года рождения, а вы – Анна Сергеевна.

– Все верно, – снова улыбнулась Анна Сергеевна. – Я подростковый психолог, работаю с детьми, которые подверглись насилию. Мы немного подождем тут твою маму и приступим к допросу, так?

Я кивнула. Можно подумать, у меня был выбор.

– Я смотрю, ты брекеты носишь? Хочешь иметь красивую улыбку? – продолжила Анна Сергеевна. Она явно хотела установить контакт со мной.

– Нет, это мама хочет, чтобы у меня была красивая улыбка, и она инвестировала бабушкину пенсию в мой рот.

Анна Сергеевна заливисто засмеялась, явно оценив уровень моего юмора. Что ж, зато она убедилась, что я не нахожусь в состоянии фрустрации.

– Расскажи, в каком ты классе и с кем ты дружишь из одноклассников, – продолжила Анна Сергеевна.

– Я учусь в пятом классе, и я ни с кем из одноклассников не дружу, – ответила я ей, также нахально продемонстрировав брекеты.

– Вот как? – удивилась психолог, – это редкость. Такая общительная девочка, и нет друзей?

– Я не сказала, что у меня нет друзей, – улыбнулась я снова. – Я сказала, что я ни с кем из одноклассников не дружу.

– Да, я поняла… Ммм… Ну, а как ты учишься? Ходишь ли на какие-то кружки, секции? продолжила психолог.

– Нормально учусь. Занимаюсь пением и на пианино играю. Еще танцую, занимаюсь верховой ездой, играю в лапту, занимаюсь бодибилдингом, снимаю видеоклипы, покоряю по субботам Эверест, съедаю сосиски на скорость, еще у меня есть муравьиная ферма и пятнадцать щенков лабрадора, и также два хомяка Кеша и Глаша, попугай Лариса Петровна и три кошки пятнистого окраса.

– О, не многовато ли для одной девочки? – удивилась Анна Сергеевна.

– В самый раз, – я достала смартфон и ввела пароль. Потом начала просматривать переписку Вконтакте, явно показывая Анне Сергеевне, что мне с ней говорить не о чем.

Анна Сергеевна пристально рассматривала меня, я видела это через челку.

– Ты через класс не перепрыгивала? – спросила она наконец, – ты выглядишь взрослее. И рост у тебя… Ммм… какой рост?

Я демонстративно молчала, тыкая в сенсорный экран. В этот момент я услышала стук каблуков по коридору. Это моя мама мчалась спасти своего рыжего птенца из коварных лап. Влетает к комнату, очки съехали набекрень, куртка расстегнута, сумочка тоже, помада размазалась, и тушь явно потекла. Плакала. Все понятно. Я поднялась и обняла ее. Это было нетрудно. Во мне уже сто пятьдесят два сантиметра росту, а в маме только сто шестьдесят.

Мама, понятное дело, снова начала плакать. Я всегда испытывала жгучий стыд при виде маминых слез. У меня уже выработался рефлекс, как у собачки Павлова. Мама плачет – мне стыдно. Проиграла Россия в чемпионате мира по футболу, мама плачет – Рите стыдно. Кто-то разбил склянку духов «Ив Роше» (точно не я), мама плачет – Рите стыдно. Теперь мне стало стыдно снова. Меньше всего я ожидала, что мама расплачется при посторонних. И я начала ее утешать, что-то бубнила и даже погладила по мокрым волосам. Мама неожиданно улыбнулась мне и сказала: «Надеюсь, что всё скоро закончится». Ага, как бы не так!

Толстая тетка оказалась следователем. Она промурыжила нас в своем кабинете почти полтора часа, выпытывая всякие подробности. Не на ту напала! Мне ужасно хотелось есть, мне хотелось домой и не хотелось никаких подробностей. Ничего толком не добившись, толстая тетка и Анна Сергеевна отпустили нас. Когда мы ехали домой, то Игорь сказал, что у меня состояние фрустрации и что это пройдет нескоро, главное, на меня не давить, но и не делать вид, что произошло что-то страшное. Я ни в чем не виновата, и не надо меня наказывать. Это ему посоветовала Анна Сергеевна. В общем, типичный случай с названием «На-контакт-не-идет».

На следующее утро меня не пустили в школу, и это не могло не доставить мне дикой радости. Я продолжала лежать в кровати, а мама осталась со мной дома. Она жарила, парила и варила. Ибо только так мамы представляют себе рай для детей. Интернет у меня не отключили, смартфон не отобрали (а могли бы). А вот это уже точно – рай. Но раз Игорь сказал, что я ни в чем не виновата, то и наказывать вроде бы не за что. Провалявшись полдня на диване со смартфоном, я изрядно отлежала себе все бока. У меня на полчетвертого был назначен бассейн, и его мне пропускать совершенно не хотелось, но мама была настойчива. Она сказала: «Отдыхать так отдыхать!» и впихнула в меня изрядный кусок домашней пиццы. Потом, увидев, что я совершенно расслаблена и даже слегка увяла от переедания, она подсела ко мне и доверительным голосом сказала: «Ну, маме-то ты можешь все рассказать, доченька». Я обреченно вздохнула. Да, недолгим было счастье покоя.

– Мама, мне нечего тебе рассказать, я почти ничего не видела и не запомнила.

– Понимаю, ты сильно испугалась, доча, но всё уже позади. Надо просто забыть о плохом.

– Вот я и пытаюсь.

–Ну-ну. Я не это хотела сказать, я хотела узнать, как все это было, я же переживаю, мне же надо знать, я же мать.

Я поняла, что мне не отвертеться, и решила, что надо быть максимально краткой в своем рассказе.

– Ты меня будешь ругать?

– Господи, нет, конечно!

– Ну, я шла в музыкалку, уже опаздывала, не поела. Нас задержала русачка, сказала, что надо в тексте ошибки исправлять. Я вышла, уже никого не было из попутчиков. Пошла мимо сосен, вдоль дороги. Иду себе, иду. Смотрю: стоит машина, белая, длинный корпус. И трясется. Дверь сбоку открыта. А там Лерка. Наполовину в машине, ноги – на улице. Я ее по куртке узнала и по дурацким кроссовкам с фонариками на подошве. Ну, я и подошла к Лерке, дернула ее за ногу. Она от испуга заорала. И тот мужик тоже заорал.

– Какой «тот мужик»? – мама умела вычленять главное.

– Тот, который на прошлой неделе показывал мне фотографии на телефоне.

– Риточка, лапочка, какие фотографии? Я не знала ничего про фотографии!

– Это на прошлой неделе было, я шла на кружок, так же точно. Шла одна, вдоль дороги. Меня позвал тот лысый мужик в серой ветровке и сказал мне, чтобы я посмотрела в его телефоне, сколько там времени. Типа он не видит. Я посмотрела на экран его телефона, а там была фотография.

– Какая фотография? – глаза у мамы стали похожи на блюдечки.

– Фотография мужика в голом виде.

Мама закрыла рот рукой, а глаза у нее стали еще круглее.

– Рита, – сказала мама, опомнившись, – ты ничего не придумываешь?

–Нет. Зачем мне?

–Ты мне раньше ничего об этом не говорила.

– Ну, мало ли, не говорила.

–И что там была за фотография?

–Ну, обычная фотография. Стоит мужик голый. В руках какая-то тряпка. А на другой фотографии…

– Там еще и другие фотографии были?!

– Были. Он начал листать экран, и там были другие фотографии.

– И что там было?

– Там был этот мужик, все время голый.

– И что ты сделала?

– Я ему сказала, что он придурок, и пошла дальше.

– А он? – мама сильно волновалась.

–А он крикнул мне, чтобы я никому не говорила. Типа он в карты проиграл кому-то, и типа он должен был мне показать эти фотографии.

–Почему именно тебе? – мама недоумевала и даже сердилась.

–Не знаю, я его раньше не видела. Может, просто кому-то надо было их показать.

– А потом что было?

– А ничего не было. Я его несколько раз видела возле школы, вернее, его машину. Но обходила машину стороной. А он, наверное, в машине был. Но я шла себе и шла. По своим делам.

–Да положи ты этот телефон! – мама выхватила у меня смартфон из рук и стала листать страницы. – Вот я сейчас посмотрю, что у тебя тут! Небось, читаешь разную дрянь на сайтах.

Я замолчала, понимая, что бесполезно сопротивляться. Мама листала страницы и проверяла вкладки, приговаривая что-то о том, как мне много воли дали и что если бы не бабушка, которая бесконтрольно оплачивает всем мои трафики, она бы отобрала проклятый этот интернет и так далее. Ну, обычная тема. Им, значит, можно сидеть и смотреть свою «Игру престолов» с голыми дядьками, а мне нельзя «Мэджик зоопарк» смотреть. А то вдруг я увижу, как одна кошечка с другой кошечкой котяток делают! Зло прямо берет, ей богу!

– Так, Маргарита, – сказала строго мать, – я еще Игорю покажу твой смартфон, пусть посмотрит историю поисков в интернете, пусть почитает ленту событий и твою переписку. Доверия тебе нет никакого, учти, – и с гордым победоносным видом мать положила телефон в карман и вышла в кухню. А я осталась, дура-дурой, с недоеденной пиццей и без телефона.

Волей неволей, а пришлось сесть за пианино, начать разучивать сонатину. Сконцентрироваться было трудно. Я отвлекалась на несущественное. Так я начала думать о своей учительнице музыки. Эта тётка совершенно уникальная. Она дает мне произведения, которые сроду не найдешь даже в интернете, чтобы послушать, как юные гении играют. Вот дала мне сонатину какого-то Лукомского. Это что-то какафоничное на три страницы. Я добрела уже до второй страницы, и то только все руки отдельно. Как я буду их соединять – прямо не знаю. Иногда мне думается, что в нашей школе ноты кончились. Моцарт с Бахом были розданы, а что осталось – то мне. Я «помучила кошку» примерно с полчаса. «Мучить кошку» – это выражение моего отчима. Это так мои занятия на пианино Игорь называет. Сам бы попробовал Лукомского сыграть!

Может, я была расстроена тем, что у меня телефон отобрали. Может, я уже устала от лежания на диване, может, меня Лукомский бесит, я не знаю. Но ничего не получалось. Тогда я стала придуриваться. Стала крутиться на стуле поочередно в разные стороны и говорить на разные лады: «А-а-а-а» и «Э-э-э-э», поочередно опять же. Пока мать не пришла и не сказала, что у нее уже голова болит и пора бы мне делом заняться.

В общем, мысль такая: до вечера мне телефон не отдадут, а надо что-то делать. Причем полезное. Ну, я взяла старое полотенце и вытерла всю пыль с подоконников и столов (однако не заметила особых изменений в комнате). Потом на книжной полке над рабочим столом Игоря переставила все книги и блокноты корешками вовнутрь. Красиво. Беситься будет, конечно, ну на то и взрослые, чтобы беситься. Чтобы уж окончательно доказать свою полезность, я поправила покрывала на диванах, дав пинка коту, и разложила все подушки ромбами. Самой даже понравилось. И тут зазвонил домашний телефон.

Если честно, то я уж тыщу лет не слышала, чтобы он звонил. Мы им пользуемся исключительно для интернета. Я взяла трубку. Мне звонила учительница музыки Алла Петровна. Она попросила меня прийти в школу, какой-то срочный вопрос, что-то по поводу ансамбля. А то, говорит, я тебе на сотовый телефон не дозвонилась. Еще бы, дозвонилась! Я пошлепала на кухню и поставила маму в известность: надо мне идти в музыкальную школу, срочное дело. Мама, разумеется, согласилась. Конечно! Если на секцию по плаванию – так нет, а в компанию к Лукомскому – нате.

В общем, я пошла в школу, мне недалеко, два квартала. Мама строго-настрого приказала ничего не говорить о том, что я была в полиции и все такое. Пусть, мол, подольше не узнают, что я жертва преступления. Ну, что за психология! Не преступник же! Да и какая я жертва? Сами вы жертвы.

Музыкальная школа у нас находится в здании трактира купца Ломова. Этот купец понастроил в нашем городке кучу разных зданий. Красивые. В одном из них наша администрация, где мама работает, в другом – почта. А вот рядом, на соседней улице, в бывшем трактире наша школа, храм искусств. Что бы мы делали, если бы не Ломов? Где бы размещались, ума не приложу. Аллу Петровну я не очень люблю, к слову сказать. У меня раньше был другой учитель, мы два года занимались с Леонидом Павловичем. Классный дядька. Всегда веселый, усы черные. Постоянно шутил. Пальцы длинные, как у паука, так и бегают. Он постоянно мне показывал, как играть. Всякие хитрости, как быстро переставить пальцы в этюде, как растянуть первый и пятый пальцы на аккорде, как стаккато брать, чтобы не соскальзывали пальцы. Потом он уехал в Москву, его дочь поступила там в институт, а он сказал мне: «Ну, Марго, светлая королева, не скучай.» Не знаю, что он имел в виду, но часто меня называл «светлой королевой», это гораздо лучше, чем «бездарь глухая». Прихожу, смотрю: сидит Алла Петровна, в вечной своей блузке с рюшами, сама на подушку похожа. Выражение лица кислое, как на приеме у зубного врача. Рядом с ней сидит мальчик. Ничего себе мальчик, ушастый только. Встал, поздоровался со мной. Коля Федоров зовут. Ну, Коля так Коля. А я Рита Кулешова.

– Риточка, мы упустили из виду ансамбль, в третьем классе ансамбль полагается исполнять. Времени маловато для разучивания, но ничего, поднажмем. Ты же проболела в этом семестре, программу догоняла. Вот, с Колей будешь играть. Тебе вторая партия, Коле – первая. У него слух получше, чувство ритма. В общем, справитесь, – сказала Алла Петровна своим прокисшим голосом.

Очень педагогично, ничего не скажешь. Мама моя всегда говорила, что ученика критиковать в глаза, да еще в присутствии других учеников, никак нельзя.

– Алла Петровна, а ну его, этот ансамбль. Может, я две сонатины Лукомского лучше выучу? И даже Гидеке могу, Черни, – стала вяло протестовать я.

Алла Петровна выпучилась из блузки.

– Риточка, не спорь. Сроку – месяц, будем по субботам дополнительно собираться, и вы сами на дому поиграете. Договоритесь, кто к кому будет приходить.

Вот дела! Этого еще не хватало! Ушастый Коля тоже весь как-то поник. Стал украдкой чесать коленку. Может, это у него нервный тик?

Алла Петровна вручила мне ноты. Ксерокопия, два листа. Слава прогрессу, мы теперь нотных тетрадей и альбомов не носим. Всё легкое, одноразовое, необременительное. Красным фломастером была выделена каждая четная нотная строка. Это была моя партия. Одни аккорды, в двух руках.

– Это Чайковский, «Испанский танец», облегченный вариант,– подал голос Коля. – Яя уже играл его, только в переложении для одного исполнителя.

М-да. Вундеркинд. Он его играл уже. А я так – только с Гедике да Лукомским ознакомилась. И как это меня сразу угораздило к Чайковскому приступить?

Алла Петровна пригласила меня и Колю присесть и поочередно сыграла обе партии. Конечно, вторая партия была совершенно непонятная и однообразная. Мелодия-то идет в первой партии, там хотя бы запомнить что-то можно… Эх.

Алла Петровна назначила нам встречу на среду и отпустила. Получается, я к среде должна соединить две руки в своей партии. Ладно, посмотрим.

Мы с Колей пошли к раздевалке. Меня догнала Полина, коротышка из моего класса.

– Ой, Кулешова, привет. А чо ты в школе не была? – Полина хитро улыбалась. Она была ростом меньше меня почти на голову.

– Не была, и не была, тебе-то что? – пытаюсь отвязаться я.

– А к нам из полиции приходила тетка и рассказывала про тебя, что ты вроде как жертва преступления, что ты была подвержена какому-то незаконному воздействию. И теперь будет родительское собрание, и будут нашу школу охранять по периметру и обзванивать родителей, чтобы проверяли, во сколько ушел, во сколько пришел. И приедет с областного телеканала послезавтра какой-то знаменитый журналист. У тебя будут интервью брать, как у жертвы. Блин, везет же, покажут по телеку.

– Сама ты жертва, – буркнула я.

– Ой, а про Лерку Кириллову сказали, что ее вообще какой-то маньяк изнасиловал. Интересно, это правда? Она в школу не пришла, спросить не у кого.

– Дура ты, – сказала я. А Коля стоит и слушает, уши аж покраснели.

Я оттолкнула Полину и пошла в раздевалку. Коля поплелся за мной. Ну, думаю, только спроси чего-нибудь у меня, я тебе сразу по красному уху врежу. Нет, молчит и сопит.

– Ты в какой школе учишься? – вдруг невпопад спросил он.

– Ну, в первой.

– Переходи к нам, у нас нормально. Я в Зареченской поселковой учусь.

– Это ж ездить.

– Зато дураков меньше, – резонно сказал Коля и пошел восвояси.

Через неделю в школу ходить стало совсем невозможно. От повышенного внимания к моей особе, хотя никакой журналист интервью у меня не брал. Моя подкованная юридически мама устроила скандал на тему сохранения тайны личности ребенка. Но в региональных новостях был репортаж, где показали школу, учеников издали и нашу вечно беременную собаку Чапу, которая живет за мастерскими. Но я все равно была в центре внимания. На меня и Лерку все пальцами показывали и хихикали за спиной. Лерке особенно худо пришлось, она и на уроки ходила, ссутулившись. Я чуть-чуть прямее. Каждый день школьный психолог вызывала меня к себе в кабинет и вела долгие беседы о том, что нужно всё в жизни воспринимать спокойно, с долей критики, не зацикливаться на проблемах. Да-да. Особенно когда тебе ежечасно о проблеме напоминают… Вызывали на допрос в полицию, я кратко рассказала все, что от меня требовалось. Оказывается, я тоже потерпевшая от преступления. Да-да. Мое удивление было ого-го каким! В документах было написано, что этот мужик посягал на мою половую неприкосновенность и нормальное нравственное и психологическое развитие. А я-то думала, что я просто свидетель… И наказание для этого мужика будет гораздо строже, так как у него было аж два эпизода преступления. От этой мысли я просто сникла. Что я, фотографий не видела пошлых в интернете? Да и по телевизору иногда такое показывают! В полиции мне какие-то картинки давали, что-то я раскрашивала, отмечала. Психолог с шарфом была тоже там, надоела изрядно. Зато я узнала, что теперь будет суд и моей маме даже предлагали большие деньги за то, что она попросит судью о снисхождении для этого мужика. А Леркина мама эти деньги взяла. Оказывается, у того мужика жена есть и даже двое дочерей. И он отрицает вину. Это я от следователя услышала. Поэтому ему много лет лишения свободы грозит. Я как-то подумала, что если бы школьный охранник не подбежал, мне бы никто не поверил. Что мое слово против слова взрослого? Лерка почему-то все отрицает. Не знаю уж, почему. Но ее за это отправят в какой-то детский центр. Будут там обследовать и проводить психологическую реабилитацию. Жертва же. Сами вы жертвы, вот я что думаю. Мне врать нечего. Что было – то и рассказала. Телефон мне, кстати, вернули, только все аккаунты удалили из соцсетей. И я как дура теперь через элпочту переписываюсь.

Все эти события продолжались три недели. За это время высохла грязь, и на березе возле дома появились мелкие клейкие листочки, которые приятно пахли. А береза стала похожа на окутанный дымом силуэт человека.

Затем нарисовался мой папаша, которого я в последние два года только мельком и видела. Пришел как-то вечером к нам домой, с разящим запахом пива. Мы с Колей занимались ансамблем. Он классно играет, пальцы очень тренированные, кисть твердая и куполом. А у меня по-прежнему так, как у него, не получалось. С чувством ритма – беда. Я заслушиваюсь, как Коля триольки выводит, и на два делю. И получается разнобой. Три четверти, да на каждую по триоли… Запомнить сложно. Коля терпит, начинаем сначала. От начальных аккордов уже тошно, я их выучила от «а» до «бе». Включаем без конца ютьюб. Там-таааа, тарарам-там-таааа. Получается все равно колхоз. Тут мама моя заглядывает. Глаза круглые, очки блестят.