Читать книгу ВЕРА КАРПОВА. ПИСЬМА ОТ НИНЫ - Ирина Зайчик - Страница 1

Как-то Шура Ширвиндт посвятил своим однокурсницам, мне и Дорошиной, шутливый панегирик: «Есть у меня две сумасшедшие подруги – Нина и Вера. В девяностые годы во время перебоев с продуктами, когда я мотался между Ленинградом и Москвой, они через меня передавали друг дружке посылки. Вере я вез гречку и сахар, а Нине – корюшку».

 В Щукинское училище мы все поступили в 1952 году. Курс Веры Константиновны Львовой оказался звездным: харизматичный Лев Борисов, всенародная любимица Инна Ульянова, удивительная Раиса Куркина, много лет проработавший в «Современнике» Володя Земляникин, Мария Кнушевицкая, актриса Театра Моссовета, и конечно Нина Дорошина и Александр Ширвиндт. Это было настоящее братство. Вместе готовились к экзаменам, писали шпаргалки, болели друг за друга на отрывках. И после окончания училища мы никогда не забывали друг о друге, а с Ниночкой Дорошиной были дружны всю жизнь. Как остроумно подметил Ширвиндт: «Они очень трогательно общаются друг  с другом, в нашу цифровую эпоху сохраняя традицию рукописных писем». Послания от Ниночки приходили очень длинные, на нескольких страницах, в уголках каждой пометка: «Утро», «День», «Вечер», в конце приписка: «Вот я и закончила  писать тебе свое долгоиграющее письмо…» Нина часто вспоминала нашу молодость, спрашивала: «Помнишь, какими мы были?!» Как говорил наш любимый Шурка Ширвиндт: «Вся трагедия не в том, что стареем, а в том, что в  душе мы остались молодыми». Конечно, я все помню! Первого сентября нас, первокурсников, усадили в кружок и началось знакомство. Среди вчерашних школьников присутствовали и бывшие фронтовики в гимнастерках. Каждый студент рассказывал о себе какую-нибудь историю. Я очень волновалась: как бы не опозориться в стенах прославленного учи лища. Когда дошла очередь, я поведала, как в эвакуации мы, дети войны, ели все подряд: щавель, дудник, сныть, полынь, лепешки из клевера, так что вернулась в Ленинград толстушкой. Все мои старые свитерочки оказались впору на куклу! Настала очередь Нины Дорошиной. Выдержав паузу, она таинственно, как Шахереза да, произнесла: «У меня очень сложная биография. – Все сразу навострили уши. – Одно время я жила с родителями в Иране и видела та-ко-о-е…»  Она была прирожденной артисткой, большой придумщицей и разыграла перед нами свой первый этюд. Ее папа работал оценщиком одного из столичных меховых комбинатов. Перед войной его с  семьей отправили в длительную командировку в Иран. Нина мне сразу понравилась: глазастая, косы бубликом, вздер нутый носик, самые длинные ноги на курсе. Сама она подшучивала над своей внешностью: «Лицо круглое как сковородка – хоть блины пеки!» Но при круглой обаятельной мордашке – осиная талия. «Наша Нинон» ходила на каблучках, извиваясь будто змея. Начались занятия. И естественно, первые влюбленности. На курсе все знали, что мне нравится молодой педагог  Владимир Этуш. Кра сивый, высокий, с выразительными черными глазами. Как-то он репетировал со студентами отрывок. Наши мальчики решили подшутить и втолкнули меня, красную от смущения, в аудиторию. Девчонки же были платонически влюблены в старшекурсников. Они все были красавцы: Олег Стриженов, Саша Шворин…  Поскольку мы «обслуживали» четвертый курс – гладили рубашки, пришивали пуговицы к сценическим костюмам, – то имели возможность быть ближе к «кумирам». Помню, как, затаив дыхание, наблюдали из-за кулис за игрой Олега Стриженова. Он был восхитителен в роли Гришки Отрепьева: в голубом плаще под цвет глаз, с развевающимися золотыми волосами. Однажды мне отчаянно повезло. Седьмого ноября всем курсом мы шли на парад. Впереди колонны старшекурсники должны были нести праздничные транспаранты. – Ну, кто со мной? – вдруг спрашивает Стриженов. – Можно я? – храбро делаю шаг вперед. Олег кивнул. Все с завистью посмотрели на меня, а  я-то метр с кепкой! Пришлось так усердно тянуть руку вверх, неся транспарант, что пальто чуть не лопнуло под мышками. Прошли по родному Арбату, потом по улице Горького, наконец добрались до Красной площади. Как жаль, что закончилось все так быстро. «Ну все! – сказал Стриженов. – Ребята, пошли теперь кутить. – И тут его взгляд остановился на мне: – А тебе еще рано». Я совсем на него не обиделась. Мы, дети войны, формировались медленно. Девочки с косичками, мальчики с челочками. Ну какие романы? Только на втором курсе начались какие-то робкие ухаживания. Первого сентября  Шура Ширвиндт, помню, подарил всем девчонкам по игрушечному тряпичному зайцу. Его можно было надеть на руку и пока зывать пред ставление. Заяц от времени состарился, но  по-прежнему живет со мной. Я храню его в память об  удивительно крепкой дружбе, которую мы, однокурсники, пронесли через всю жизнь… Шурка, образованный, спокойный, остроумный, был беспрекословным авторитетом на курсе. Но мысль влюбиться в него не приходила нам в голову. Попросить или  что-то спросить – это к Шуре. Он не выговаривал шипящие и по совету Этуша, у которого тоже были проблемы с дикцией, ходил с камешками во рту. Шура трогательно пытался ухаживать за Инной Ульяновой. Однажды на лекции по  истории КПСС наклонился к ней и шепнул: – Барбос, я тебе подложил свинью. – Отстань! Инна, строча конспект, отмахнулась от него как от назойливой мухи. После занятий случайно сунула руку в карман пиджака, а там… шоколадная свинка. Третий курс – это уже была пора романов. Когда мы ездили на гастроли в Баку, Шура регулярно бегал на телефонную станцию и звонил в Москву своей девушке Наташе Белоусовой. Они, кстати, очень скоро поженились. За мной же ухаживал Лева Борисов, хотя мне нравился  другой однокурсник – Вадик Грачев. Мы вместе снимались в фильме «Аттестат зрелости»: Вадим в одной из центральных ролей, я играла Елочку. Таяла от его лучезарной улыбки. Казалось, счастье так близко, но, увы, он выбрал другую. На выпускном вечере я танцевала польку-бабочку и так плакала, что слезы градом падали на паркет, – только что узнала, что «моя любовь» Грачев женился… А Лева Борисов продолжал вздыхать по мне. Мы вместе увлеченно репетировали отрывки. Между прочим, Ширвиндт считал, что Лева – лучший артист на всем потоке. Но у того был комплекс: его знаменитый брат Олег Борисов работал в Киеве в Театре Леси Украинки и отговаривал Леву идти в актеры: «Зачем  тебе это? Выбирай другую профессию». Олег практически заменил Леве отца, и тот  прислушивался к его советам, а тут взял и поступил в «Щуку» тайно. После училища много снимался в кино, сыграл яркие запоминающиеся роли и сумел доказать, что не менее талантлив, чем старший брат. Теперь все знают Леву благодаря Антибиотику из «Бандитского Петербурга». Одевались мы бедно, стипендии едва хватало на еду. Однажды Мира Кнушевицкая  позвала меня на день рождения. Ее мама Наталья Шпиллер была любимой оперной певицей Сталина, папа Святослав Кнушевицкий – известным виолончелистом. Я пересчитала в кармане мелочь и купила имениннице… тетрадку с ластиком. Чтобы обновить «гардероб», пришила на старую юбочку новые пуговицы. Помню, как мы заробели, переступив порог большой красивой квартиры. Девочки не знали, что такое биде, подумали, что это умывальник. Жили мы за городом. Добирались до училища на электричке. Выпью утром на вокзале стакан сладкого ситро вместо завтрака – и бегом по арбатским переулкам на занятия. Перекусывали в перерыве в маленькой кафешечке на углу, в день стипендии ходили в «Прагу». Сарделька и зеленый горошек – все, что мы могли себе позволить. Кстати,  сардельки были очень вкусными и страшно брызгучими – возьмешь в руку, откусишь, а из нее сок во все стороны. Год так промаялась, пока одна из однокурсниц, Тамара Лахман, не предложила: «Давай на двоих снимем койку». Квартирка дворничихи была в подвале. Тетя Паша, уходя на работу, кричала: «Девки, пожрите макаронов!» Мы с  Лахман «клевали» их прямо со сковородки. Кровать была громадной, с железной сеткой. Спали валетом. Я лежала на железке, уткнувшись носом в стенку, покрытую от  холода изморозью. Иногда в этот подвал заходил Шура. Он как человек жалостливый звал к себе домой: «Пойдем есть гречневую кашу с молоком». Я очень любила бывать у Ширвиндтов. Шурочкина мама Раиса Самойловна работала администратором Московской филармонии. Она очень тепло ко мне относилась, переживала, что недоедаю. Первым делом справлялась у  домоправительницы Наташи: «Моя Верочка была? Ее накормили?» Наташа, кстати, потом, когда у Шуры и Наташи родился сын, и его воспитывала. Помню, как строго мне выговаривала: «Сюда не садись, здесь Мишу пеленают. Кто знает, где вы ходите, микробов еще нанесете». Помню, как-то перед экзаменом готовили у Шуры дома шпаргалки. Его папа, скрипач оркестра Большого театра,  вынес нам огромное блюдо бутербродов. Мы умяли все за две минуты. Сам он не ел, ходил кругами вокруг стола. – Вы присядьте, Анатолий Густавович. – Нет-нет, я хочу похудеть… И снова выносит бутерброды. Вечером приходит Раиса Самойловна с работы. – Наташа, я голодная, дай скорее поесть. – Да все уже пожрали! – ворчит та в ответ. Однажды в аудиторию вбежал радостный Шура: «Я машину купил!» Он только что стал счастливым обладателем «Москвича-401». Все бросились в Скатертный переулок посмотреть на это чудо. Мы с Ниной Дорошиной стали его первыми пассажирами. Она уселась рядом с Шуркой и стала живо интересоваться техническими подробностями. Позже, уже работая в «Современнике», Нина купила машину и стала заядлой автомобилисткой. Как-то Шура на своем первом автомобиле повез нас на майские праздники во Внуково, где жила наша однокурсница Юлия Гендельштейн. Она была любимой падчерицей Эдит, дочери Леонида Утесова. Во Внуково на участке стоял огромный белый дом. Все разбрелись по комнатам и встречаясь, спрашивали друг у друга: «А вы самого Утесова видели?» В доме круглый год жила обслуга. Отдыхали два дня как в санатории.

Летом весь курс разъезжался на каникулы. Звоню домой в Ленинград: – Мам, я буду не одна… – Вас двое, трое? – Пятеро. – Ничего, ляжете вповалку. Накормлю. Однажды к нам в гости приехала моя соседка по койке Тамара Лахман. Она уже вовсю красила глаза и губы. Папа посмотрел на нее и сказал матери: «Ну все, наша дочка пошла по плохому пути…» Я со своими косичками рядом с Тамарой выглядела совсем маленькой. Нина Дорошина, которая сразу же взяла надо мной шефство, все время воспитывала: «Ну что ты как скромная школьница? Пора уже и взрослую жизнь начинать». Она старалась показаться очень опытной, хотя была еще наивной девчонкой.  С первого курса Нина дружила с Володей Земляники ным, можно сказать, опекала его. Зямочка, с ямочками на пухленьких щечках, находился в тени красавца Шуры Ширвиндта, хотя по-своему тоже выделялся. Необыкновенно добрый, остроумный,  он знал много песен и отлично пел. Они с Дорошиной были неразлейвода. Как-то в одном интервью он, уже будучи известным актером, признался: «В Нину был влюблен весь курс, и я не исключение!»  А она всегда говорила, что все лучшее в ее ранней актерской жизни связано с Володей. Они вместе потом играли в «Современнике» в спектакле «Голый король»: он – пастуха Генриха, Нина – принцессу Генриетту.