Читать книгу История другого города. Продолжение - Исаак Ландауэр - Страница 1

«Одним словом – два слова»

И попал он в армию. Вот уж действительно попал, тщедушный отрок в очках с диоптрией. На ближайших стрельбах автомат заклинило, и, повернувшись лицом к заместителю командира части, продемонстрировал, не отпуская курок, неисправность. Бегло просмотрев на всякий случай прошедшую жизнь, любимый руководитель долго бил его автоматом – по каске: странное поведение для офицера, привыкшего позволять себе все. Из целей наиболее гуманных – не давать четырехглазому оружие более ни под каким предлогом, устроил того к себе писарем; как водится, не прогадал. Парень оказался образованным, если не сказать эрудированным – если полковник вообще забивал себе голову дефинициями. В обмен на личное пространство за пределами казармы, дело пошло оперативно и четко: свобода внутри воинской части стоит усилий. Особливо, если накануне доходчивые сослуживцы прозвали от души «Саломеей» – так никто же не против.

Уют отдельного помещения – начальство редко заглядывает туда, где все сделают как надо и без него, охранная грамота на весь срок службы – начальство едва ли прощает надругательство над тем, кого полагает удобным дармовым инструментом, покой и возможность наблюдать – начальство более всего любит, когда не лезут в его дела. Можно писать длинные проникновенные письма маме – чудесной женщине, удачно сочетавшей святую водицу с готовностью отправить на заклание всякого, кто.. что.. да мало ли какое случается у нее настроение.

Мир ему, конечно, задолжал. За слабое здоровье, вечное невезение и, в целом, что называется, по умолчанию – почему нет. Потребности редко совпадали с возможностями, и счет нарастал – в арифметической прогрессии с момента осознания половой зрелости. Тихий и скрытный, он аккуратно записывал в множившиеся тетради список несостоявшихся желаний дабы при случае эффектно предъявить доступной ипостаси провидения. В тот день, однако, творчество не сложилось: за армию имелось уже несколько абзацев, но должность писаря среди кошмара казарменного бытия обязывала повременить.

Впрочем, имелось и универсальное несогласие, сформулированное в виде единственного рисунка с доходчивой надписью «хочу еб.., вот». Восклицательный знак эффектно дополнял замысел: претензия основательная уже своей универсальностью. Хороших и разных, красивых и распрекрасных много едва ли случается – фантазии девственного подростка рисовали порой целые гаремы, где хотелось испробовать все и сразу, едва ли представляя, что делать в наступившем потом. Как назло и сны не задались: путешествовать бы в ночи среди доступных наслаждений, так нет же, все какая-то бесплотная беготня снилась, да редкие вкрапления женского общества; до дела, правда, ни разу не дошло. Плохо представляя механику чудесного процесса, оставалось надеяться на первый и окончательный полезный опыт – дальше можно видеть.

В пользу текущей «надлежащности» – следовало оперативно озаглавить динамику: не имеющее название едва ли существовало в его сознании. В ту самую пользу говорило и наличие единственного, но верного приятеля, чья искренняя симпатия объяснялась не приходящим сходством характеров и устремлений, но совершенно конкретной привязанностью по имени нарды. Старший по должности, званию, выслуге и положению, «дедушка Азамат» поневоле учил его таинству рук, да так успешно, что теория вероятности вежливо сторонилась тех ночных бдений за нервным шепотом «три-четыре, шесть-пять». Видя столь похвальное чувство ритма, сумрачный знакомец прозвал его заново «Салам», и действительность разом изменилась: в авторе отчаянно сочетались несколько личностей от подчеркнуто вежливого собеседника до кровожадного психопата; страждущих испытать последнее не находилось. «Человеку не нужна сила, ему требуется лишь готовность на все», – записывал на полях, тут же сомневаясь по поводу лишь. Себе лично героических качеств не желал: быть любимым всяко лучше. Но любви не прослеживалось.

Не то, чтобы он представлял себе значения слова, но, догадываясь о физиологических первопричинах, видел в ней воплощение величайшего инструмента: взаимодействия, восприятия, восторга и далее до манипуляции включительно. Так отчего-то хотелось, и едва ли существовало иначе. Армейские будни – без них всякий день будни, скромное ожидание ожидания. Непосредственно момент цели, временами, обесценивает и хорошую пристрелку – цвет хаки упорно залезал ему в самые мысли; ограничение свободы под знаком отечества. Их не зная, он, по причинам чересчур ясным, узнать не спешил: жить иллюзией подчас лучше, чем жить.

– На подпись, – Пал-Палыч едва ли в настроении после вчерашнего, – Наведи уже порядок.

– В мыслях? – не к месту вспомнит референт.

– На столе заодно. Я по делам, – дисциплинированный солдат подчеркнуто вскочил, расплескав от усердия чашку отвратного растворимого кофе, – Документ побереги, – посетовал напоследок ответственный руководитель и, следуя логике действия, удалился.

Наш призадумался. Рука потянулась к сигаретам, вечным спутникам дисциплинированных солдат; вечным сидельцам патриотизма. Кровь всегда липкая – большего тут не ищут, сублимируя доступный синдром: кто и зачем, но тот, что с автоматом – он с автоматом. Личность в нем вырождается в надежную потребность разрешать посильно чужие судьбы. Уважительно и просто – и не поспоришь. Хороший улов дня там – собственно день.

В казарме без жутковато опасной романтики, но и без опечаток на тему самокопания. В казарму зашел Замат – этот нож доставал буднично: этот особенно вежлив. Молча разложил нарды, то ли многозначительно, то ли вопросительно посмотрел: к чему проверять, нарды завсегда хорошо. Костяшки щелкнули, учеба началась. В цифрах тех не было смысла – в том привычно доходчивом понятии, усвоенном с первой памятью; то был разговор по душам. Спотыкаясь на звуках – уже не спотыкаясь; и не поспоришь. Декорации менялись по мере продвижения игры: сложное являлось до смешного элементарным, элементарное поражало глубиной многогранности. Азамат уважал кошек – тех, кто кроме, и недолюбливал людей. За подлость, предательство и потребность с многоточием. Больше его тут ничего не смущало – он везде дома и без оружия. Дурака напротив это вряд ли касалось, но касалось вдумчиво. Куш. Ничья: минимальная вероятность, избранная автором интуитивно.

По сигарете: Замат протягивает зажигалку – немало. Не спеша, вот уж где точно лишнее. Пачка чая и спирт – прелюдия готовится. Для одного, другой готов всегда – такая привычка. Юмор уместен в уголках рта, вспомнивших улыбку: rappe francais. Бросаем. Пока бросаешь, точно живешь – приятная данность ночного бдения. Короткое «не угадал» пронеслось в глазах напротив и потухло, потянувшись за восьмеркой. «Еще один», – говорить подобное бессмысленно: попробуй подобному не порадоваться, покуда вокруг «ВВ УВД РФ». Песня занятная, но заезженная; выстроились на «шесть-пять», выходя строго по номерам. Бросаем и ждем утра.

Утром начинается жизнь. Убегающие похмельные взгляды офицеров, рыскающие сержантов. Настроение бесстыдно судорожного поиска без даже отсутствия цели. Армия. Круг замыкается шагистикой, мысли на «раз-два» – особый чувственный ритм покорности чужой воле. Кому-то нравится, кто-то не задумывается: идем. Парадоксальность задачи рождает искомое подсознание действия в силу – не призыва, но приказа; есть. Руки мерзнут, но исполняют. К обеду начальство похмелится, и станет веселей. Задорней и «блеще», по «собственноротному» выражению собственно командира роты. Единственного непьющего вояку с внушительным боевым прошлым: ему скучно, а следовательно остальным то самое – в его смену не выкуришь и пепел, здоровье не сдюжит. На учениях ходовая валюта обесценивалась вовсе – едва заметное прикосновение власти одного к всевластию сотни. На нем тут все и держится, ночами разве просыпаясь иногда – то ли в сомнении кошмара, то ли в кошмаре сомнения.

Однако сегодня командарм отдыхает, тщетно выстраивая следующий по счету катарсис с новой женой. Та занимается йогой и в голову не берет – достойное качество в достойной пропорции. Зовут Марина. Зовут Марину многие, отчетливо представляя финал доступной коммуникации с супругом; поди такую не позови. Прыщи и очки разве только и помогут: не претендуя на понимание чего-либо за гранью органов чувств допускается о многом порассуждать. Не спеша. Материальную суть природы более переводят не в другую форму, но состояние – тщеславие капеллы не синоним ее фотографии. Совершенно конкретный ресурс переводится в ничто. Марина читала всех до единого точно по слогам, не находя там повода иного, нежели слегка уже опостылевшего самоутверждения. Едва ли она была тем довольна. Любовные связи в ее исполнении начинались и заканчивались издевательски неприкрытой дружбой, походным инвентарем на случай да игры поплоше для особо самоотверженных. Излишне самоуверенных тоже не жаловала, да и вообще все «само» ждало невесть что минутного настроения. Расстройства случались – знамо дело у тех, благоверный дорожил неармейской натурой подруги и оттого экзерсисам не препятствовал, ожидая развязки: типичной, но не злой. А уж кому не свезло – ничего личного.

Их кости и цифры были притом средствами совершено конкретной связи. Молодость есть наличествующая бесконечность – жалкая малость, что не замечают впоследствии; кому важно вследствие чего. Есть варианты и попроще вроде небезызвестной тиары, но у них вышло скромнее. Приходилось развлекаться шестидневной неделей, шесть по шесть недель месяцем и временами года – актуальными в силу температурного режима вверенной части на смену универсальной брехни календаря. На первое число весны не меньшее влияние оказывали результаты совместных бросков: хоть две подряд, а проживи. За зиму отвечал Азамат, вечный холод ему в помощь.

Осень юности, однако же, осталась за очкариком. Здесь и наличествовал внушительный счет непосредственно от сотворения мира – его мира. Номер первый звали – о том не ведал и Замат, с ней восьмилетним танцевал первый медленный танец на ее, соответственно, дне рождении. Ощущения не покидали уже никогда, точно всякий раз случилось не далее, как только что. Великая новизна женщины, абсолютная интрига и отсутствие обязательств – тянуть до конца плавное покачивание из стороны в сторону хотелось прежде всего самому. Руки на талии. «Нет, вы только вдумайтесь», – редкие откровения одиночества, – «Руки на талии. Признанной красавицы». К вящей радости первое оказывалось важнее остального – авторитетами большинства немыслимо грезить, но далее простирался запоздало отринутый, все тот же опостылевший календарный год ожидания; следующего дня рождения со всеми – все столь же новыми, полагающимися радостями. И вот его-то, девятилетнего совместного почти юбилея, не состоялось. Выходило, что Земля обернулась тот раз зазря – и не поспоришь. Речь шла, наверное, не о претензии к планете и далее, но скорее об объективном неприятии бесплотного ожидания. Тем более, что последнее не оказалось бы предпоследним, не поленись указанный праздник состояться. О непосредственной роли в тех событиях предпочтительнее казалось не задумываться – самокопание до добра не доведет.

Иных очевидных претензий не имелось, но в таком случае следовало признать очевидное «сам дурак», а следовательно и список множился. Показательно невдомек ему было отчего бы не летать, плавать под водой соотвественно и.. еще что-нибудь в меру значительное: отсутствие прямой связи между телом и сознанием. От той прямой связи его, глядишь, и протрясло бы, но значительность едва ли пострадала бы. Мы все время предъявляем те бесконечные вопросы и сожаления, едва ли сознавая, что степень значения не имеет. Недовольный малым недоволен и всем. Тихая алгебра восприятия, неподкупная система бытия: катарсис.

По мелочи, конечно, набиралось. Всякий совет ближнего отчего-то всякий раз сообщал или о совершенной ошибке, или оказывался технически неосуществимым. Вообще любая неудача тут повод для чьей-то радости. Зато способность писать – уникальный навык. Слово не имеет обстоятельств, данность сама по себе. Ни к чему не обязывает. Лучшее ремесло – и кто тому научил. Вопросов задавалось изрядно, ответов прослеживалось тоже. Изрядно. Искусственно повышать фертильность планеты уж точно занятие не лучше. Зато и претензия велика. Создаем себе персонально до бога включительно, отказываясь говорить с памятью. Армия тем и армия, что другая: все другое. Навык восприятия иной действительности остается именно навыком – усвоенным вместе с подкожным жиром: иначе тут не выжить. Не тюрьма, но ты в ней сидишь. Первое средство – найти другой страх. Умение усваивается быстро, благо события поначалу развеваются – точно флаг на сильном ветру. Средство второе – найти эмоцию другую, и сделать ее страшнее: стыдно исчезнуть так глупо, по велению пьяного сапога. Договоренность по наитию куда практичнее иной демонстрации.

– Вышел на тридцать один, – три один так и легли. Варево цифр в руках умелого памятью собеседника. Молчаливого в тональность разговора. С полным карманом шахмат: кто-то использует включительно для страха, едва ли смущаясь несовместимостью. Соотношение воспроизводства один к бесконечности у любимого сына, но и здесь мы оказались умнее.

– Мальчики, занялись бы делом, – корпулентная дама – старший лейтенант по долгу службы слонялась от безделья по территории. Женщинам вечно что-то в пику, такая игра. В данном случае, впрочем, касалась скорее Азамата, в еще не намечавшемся диалоге обстоятельство номер один.

– Мы бы с радостью, – вступился за товарища очкарик – он-то при деле уже.

– Но нет, – первый блин вышел сразу как надо, мадам зарделась от удовольствия, приготовившись крыть нахальника уставом. Нахальник меж тем снова погрузился в цифры. Далее состоялось знакомое представление из размеренных – в тон камням, кивков головы и причитаний старшего по званию; половой вопрос. Здесь, как и всюду, главный – здесь, надо думать, особенно: уж больно декорации хороши. Едва ли художник простит кому-то – чему-то, несостоявшуюся картину. Хуже того, картину уничтоженную собственными руками. Хватило одного взгляда, и занавес для товарища офицера закрылся: в другой раз. Замат играл с ними в свои. По причинам ему очевидным, вокруг охотно отзывалось: самец. С таким и посидеть рядом полезно, особенно когда вокруг посредственное действие имени мнимой мужественности. Заглянул тот, который кроме: черный и сытый, местный любимец. Еды и впрямь доставалось навалом, все несли и несли.

– Продолжаем, – извечный вопрос и утверждение в одном лице. Здесь внушили себе исключительность по рождению, приветствуется лаконичность. За нардами ожидание проходит незаметно.

– С удовольствием, – Замат знает.

– Куш, – и чувствует. Непривычно приятно разговаривать молча.

– Стаканы где у вас, – но недолго: гостья чудом достала из дамской сумочки коньяк. В армии, конечно, случается всякое, но объем посуды заметно превышал тару. Действительность получила новый оборот; игру не прервали. Постояв для внушительности немного, Анна протянула руку к полке – знакомый жест в знакомой обстановке. Уж ей ли не знать чуть больше. О том, как случается ей скучно. Свойства разные, но суть одна, и текущая пока что не раздражала. Чокнувшись с четырехглазым, ловко опрокинула рюмку. Подобающе зажмурившись, отказалась от закуски. Пить с Анной Александровной чаще увлекательно, однако всегда и до беспамятства. После указанной неизбежности очаровательно подвыпившая дама приступала к дальнейшим действиям. В этот раз однако, отвадив властным жестом увлекшегося рядового, замыслила вечер воспоминаний.

– Было дело, были люди. Молодежней раньше жили, настойчивей и живей, – чуть дернувшись от проницающего взгляда, рядовой конфидент достал, что мог. Неуклюже расставляя фигуры на доске, придумывал партию – она предпочитала, когда играли за нее, – Теперь не сподручно. Легко, но, – выбрала белые, – Ходи уже. И чего вы все время бегаете, только нытье разводите. Далеко не убежите все равно.

– Так заведено, – эстетический уровень беседы пока контрастный.

– Как?

– Как положено, ей-мое, – уже едва ли. Скрываться не приходилось, в рамках вверенной части не по годам юная офицер держалась, если требовалась, накоротке, – Дозвольте уточнить насчет происходящего, – тут нужно или делать, или пытаться, по-другому Ане едва ли будет интересно. Она здесь богиня рутинная как тень: может то, на что не способны остальные присутствующие – от природы. Организм оперирует текущей данностью, не озадачиваясь ненужным анализом. Логичный вопрос: «А не опасно ли с ней туда ехать», рождал не менее закономерный ответ: «Скоро узнаешь». Анна Александровна предпочитает танцы; танцы. Представь ее божеством – если представь, и наслаждайся силой. Ее силой. Не думать, непредвзято не размышлять, не сомневаться, вообще не размышлять, не бояться, не смущаться, снова не думать, не сомневаться.. Много ли хватит воображения сперматазоида, непредвзято отторгнутого от самки: чтобы все-таки думал. Чтобы бегал, искал и не находил. Чтобы работал. Цифры внедрялись легким постоянством: «Три-два».

– Работаем.

– И не поспоришь, – страшные создания на службе у собственной цели, – Тут без вариантов.

– Мальчики, по-конкретнее, – очкарик схватил истошно бокал, уронил и возомнил.

– Лентяй, – свою получил немедленно. Распишись и наслаждайся: моментом. Захотел большего – удержи; цепляясь за камни ответственности, национального пристрастия, охоты, неволи, страха и наслаждения, – Успокойся, ты здесь не был. Твои метания едва ли – тут все едва ли. Привыкай.

– Стараюсь, – Замат глядит ободряюще.

– Не претендую, но плыву, – смотрит, прямо.

– Далее.

– По тексту, – эффектно возводя действие в окружность, реагирует она. Истина если и скрыта, то в парадоксе очевидной доступности. Иначе отчего и как. Все; нет продолжаем: претенциозно и глупо, но – покуда. Анне Александровне интересно. Якоря отставить: заходим; такой юмор. С помощью – любой.

– Следующий, – в смысле ход. Ферзь ходит – куда только не ходит. Игроком быть все сподручнее, чем участвующим.

– Ваше слово, – универсальная формула восприятия – ее.

– Неверно, – Аня здесь не бог, ей умыслы скучны.

– Далее, – регрессия к минимальному значению; бросаем.

– Попытайся увидеть, – куш. Авторство вряд ли оставляет сомнение.

– Тебе не все ли уже равно, – смотри выше.

Молчание случилось ответом. Банально, но факт – непреложный как та самая истина. Любая, иначе красочная: бесполезная, но нужная безмерно, – Разве не орудие, – вопросительный знак напрашивается, но.. Желанное ощущение причастия охватывает очкарика целиком, поглощая или принимая – едва ли тот разберет. «А не хлебай у женщины из чашки», – улыбается та эффектно: отдельная посуда не котируется там, где она решила. Представление меняется, краски тускнеют и обретают смысл.

– Зеленый.

– Лишь бы какой, – и не обманешь. Радость банального зачания захватывает, становится не до деталей: лес, кутерьма и наслаждение. Наивная фантазия – дорого ли она даст за восставший сперматазоид.

– Что-то даст.

– Далее, – судорожно ищется страх. Тот, самый последний – что и кто: вопросительный оставлен. Жадный глоток оставшейся накипи, вдох и первый – выдох. Самостоятельный, без деловитого похлопывания по заду: собственный.

– Добро пожаловать.

– Твоя разведка уже не бережет, – привычно армейские будни.

– Есть.

– И пить. Остальное приложится, – впрочем, лишь бы ей занятно.

– Нет, – зачем и к чему, но пусть.

– Предположим; бросаем, – погружение оставляет отзвук опасности, но всего лишь отзвук. Верить или не верить – поздновато. Делаем шаг.

– .., – Азамат неприлично ругается. Взгляд скользнул и закрепилось: сегодня не одни. Сегодня она в настроении – та, у которой бесконечность настроений.

– Все вы мальчики, только игрушки другие, – воззвание той, кому не нужно просить слова, – Если очнулся в ничто – нужен плод, – память здесь в чести. Держать в руках нить и отпустить: интрига.

– Не против, – шеш. Иное додумаем: придумать себе женщину все же лучше, чем той женщины вовсе не знать, – Но как жить без огня, если дождь за окном.

– Цитата.

– Еще бы,– матерь богов, – Откуда те-то знают..

– Она же, – Людмила расправляет юбку – Люда. Давала бы на раз, но передумала: сука. Бросаем, – Выблядок овечий, – снова куш и снова цитата – Замат подключился. Действие теперь переменится, забавляясь многогранностью. Вечность – она здесь только вечность: случаются материи, где она просто сама по себе.

– Куш, – надоело, но данность, – Азамат щурится устало; еще немного, и бросится.

– Три-два, – отдыхаем; пока, – Ваши законы..

– Наши законы, – с ней, точно со стеной, – Готовы, – музыка. Странно, но длительно: засасывает и не отпускает. – Кого-то жаль, кого-то нет, – кто сомневается, произнесла она. Отдаться на волю любящей матери и ненавидящей сестры одновременно: отдаться.

– Далее.

– Не спешишь, – остатки плоти вздрогнули под напором неизвестности – неизбежности. Далее.

– Далее гуляем, – призывным до банальности жестом раскупорила снова, – Есть, – здесь все ради него, ничего, никак и не более: так мы, распростершись о камни, похерили настоящее.

– И по херу, – недальновидное заявление подопытного.

– Наливай, – истина в первой инстанции: читай; любой.

– Доверху, – читает истину в любой инстанции; действуя по праву.

– Готово, – трясущиеся руки тщетно изображают сосредоточенность.

– Не расплескай, долбо,. – кто «долбо» тут уже в курсе, – Заглянул; что дальше будешь делать.

– Что придется. Шутка: учиться. Если никто не против.

– Последнее омерзительно.

– Наверное: далее.

– Предпочтения, – отсутствуют: зря, и не стоит опережать женщину. Смородиновый куст, странная близость, одеяние дурака – не угадал.

– Она так может, – многоточия излишни.

– Она все может, – последний привет. Крайний.

– Последний, – упираясь на незнакомом, грезился остановить.

– Далее, – она снова в игре. Бегать не приветствуется, разве только на «десять» ходить.

– Кто бы сомневался, – подал голос Замат.

– Мы все одно, – заботливо отозвалось ото всех.

– За одно, – привет действительности, вспоров на крайний чешую. Поздно.

– Играем, – вспомнилось, как глупо переживать о вреде курения: бросаем.

– Мы поставили вас в идеальные условия существования – вас, а не себя. Самец и мужчина самый любимый ребенок – и во что, спрашивается, вы это превращаете. Взгляните на любого кота – и попробуйте выдумать лучше.

– И мы же пробуем, – очкарик в нем удивился.

Сакраментальный вопрос: «Как же вы допустили» подопытный в тот вечер ей не задал. Всякая избранность по умолчанию есть коварная слабость – следовательно обнаруживающаяся поздновато. Мужчина, как правило, осенен отцом, а женщина – она ведь всего лишь тебя родила, само собой разумеещееся; неоднозначная расстановка приоритетов. Свобода это сомнение: а счастье приходит само. Ему подали наполненный до краев стакан: доброй ночи. Навык счета у Азамата под кожей: от перестановки мест слагаемых сумма его не меняется; разве что меняются слагаемые.

Утро встретило его пасхальным приветствием Ани: кому – что.

– Мои поздравления, – последовал короткий ответ. Тем, кто едва ли помнит и одну притчу, лучшую советчицу и подругу, Диоклетиана и Нерона, Фиванский легион, – Уж если принять Ваше знание за данность, едва ли в том царствии вас ждут: отца-то он просил, да простил ли отец.

– Гляжу, крепко выспался.

– Не жалуюсь: три кошмара и одна мысль за ночь.

– Хоть одна.

– Слышал на заданную тему поучительную историю, Анна Александровна. Как в одной деревне особо идейный разоритель церкви танцевал на иконе – да так рьяно, что после ослеп.

– Поделом.

– По вашим делам. Или тот, кто, умирая в муках, щадил жестоко ошибающихся – убийц, переживая за всякую отбившуюся овцу, лишил бы ту овцу света за то, что на доске сплясала. Где тот самый кумир сотворен – оригинал-то ни единого прижизненного портрета не оставил, а уж желающих увековечить лик, надо полагать, довольно имелось. Милосердие и прощение избранным, а вечную тьму не согласным – занятно понимаете вы учение его. Да только он не рейсовый автобус, чтобы с утешающей регулярностью копаться в мерзости непогрешимого тщеславия богоподобных, обрекая себя на поучительно зрелищное страдание. Пришел раз и ладно. Пойду и я – как-никак служба.

– Да уж, воистину, – глаза ее засветились материнской нежностью. Объект восхищения в ответ зарделся едва уловимым румянцем: текущий набор блесен пока не устарел.

Снова будни. Тяжелыми ногами перебирая землю, отправился в расположение вверенного кабинета. Палыч посетовал опоздавшему губой, слегка дал коленом в живот и усадил «прочей дисциплины для» писать объяснительную. «Вчера, сего года», – цитировал очкарик любимого автора, – «Позволил, несмотря на очевидные показание стрелок часов в казарме», – совсем уж неприкрытого плагиата стыдился, – «Игнорировать отбой, в результате чего вынужден был явиться к непосредственному месту действия», – перечеркнул, – «Приписки с опозданием в шестнадцать минут», – и угораздило же, – «Ввиду досадной перистальтики выпитый наскоро и натощак стакан кефира вызвал процесс стремительного брожения, отозвавшийся неуставным запахом изо рта».

– Занятно, – констатировал, прочитав, текущий собственник души и тела, – Перепиши в десяти экземплярах без подписи и числа: раздам сослуживцам, к эдакой писанине едва ли придерешься. Хвалю, – туча миновала, – Бегом за пивом, эрудит, – вышло солнце, – Составишь компанию, а то на тебя, сирого, и взглянуть больно, – пригрело, – К одиннадцати ноль-ноль чтобы духу не было тут, после обеда ждем кадровика, – в бесчисленных проявлениях похмелья старшего по званию имелось и нечто отцовское, – Записку в чипок сам напишешь, твой почерк похож на мой больше собственного, – глубина сказанного едва не вызвала рвотный рефлекс, но пронесло – полковник презирал немощных, – Великая трагедия: с утра и трезвый.

Филолог не профессия, но иная жизнь слов; из слов. Вечность сознания – из осознания. Рай есть восприятие животного, растения, любого организма, кроме человека. Мир вне добра и зла. Где нет выдуманного понятия смерти, а значит нет и страха. Где жизнь оттого есть нескончаемая детская игра. Без единой мысли – о продолжительности: без проигравших. Познание являет страдание, трагедия рождает движение наперекор целесообразности природы: чтобы поработить окружающее, приходится думать, творить и лгать. Мужчина и алкоголь – это презрение всех законов во имя собственных желаний. Так не с забродившим ли фруктом далось примату презреть явную опасность змея – чем не впечатляющее зрелище для самки. Чем не пример для подражания остальным. Этносфера – нежеланный ребенок, урод и генетический сбой. Давший миру искусство, иронию и – и уже довольно, дабы не мечтать безапелляционно вернуться назад, если можно хотя бы попробовать договориться: два в одном на бесконечность больше, чем один. Особенно, если одно из двух ничто: узнаваемая динамика Вселенной – делить, быть может, проще, чем умножать. И если материя способна породить мысль, то, пусть теоретически, возможно и наоборот. Вероятность так себе, да не миф ли сама вероятность.

«Кем надо быть, чтобы в мире всевластия безжалостного хозяина – требующего от отца принести в жертву сына единственно ради доказательства любви; какой любви. Кем надо быть, чтобы в таком мире плевать на заповеди его пророков. Не отрицая и не разделяя на правых и виноватых говорить – а не глаголить», – сказал бы он запоздало Анне Александровне, но едва ли та послушала бы. Зато, наверное, послушал упомянутый всуе кот – быть может таскающий в себе изрядно охочих до тех самых кущ. Он, впрочем, давно не приходил – уж и весна настала, а друга все нет. «Заглянул бы, Афедрон. Не в виде доказательства Канта или еще какой нечисти-напасти. Грустно, мой хороший, без тебя». Стрелки разменяли полдень, пора было исчезать из фарватера начальства.

Женщина подождет. Больше всего она хочет, чтобы тебе было хорошо. Она по-другому теперь не хочет уметь: необъяснимо, но факт. Она уже победила, и ей оттого смертельно скучно: объяснимо, и факт. Явив примат сознания, мы, тем не менее, остались стаей: жаждущей непогрешимого первого и непреложных законов. Расширение ареала заодно. «А пятак, это на убой», – наконец улыбнулся, вспомнив подробности вчерашней партии.

– Значит так, интеллейхуал четырехглазый, – вывел из задумчивости Палыч, по виду отравившийся накануне разлитым в подвале импортным виски; опасность наивысшая, – Нашей части положено в этом году прогреметь талантами – или хотя бы одним.

– Так точно, – допускается отвечать не думая.

– Потому напишешь мне поучительно романтичную историю – песню слышал: родине служба, это романтика, – взгляд остановился на фотографии верховного, рука сама потянулась к козырьку, – О чем я.. Не отвлекаемся. Напишешь историю о бравом капитане-пограничнике, и все как положено. Верный ласковый пес Гурзуф – нет, уже было: скажем, Гуйлям; люблю татарские имена. И вообще побольше, знаешь там, заботы и любви – есть такое указание на образ армии в умах армии приданых. Хороший конец, надо полагать.

– Финал то есть?

– Ты на футболе, я не понял. Выполнять. Основа повествования: он был когда-то младшим сержантом, затем вследствие подвига стразы старшим сержантом, затем вследствие еще какого-нибудь небывало героического следствия произведен зараз в лейтенанты.

– Так точно, – допускается отвечать и думая.

Стоило посмотреть в окно. «Капитан Остахов внушал сослуживцам радостный трепет одной только выправкой. Молодежь – рядовые, все больше крепкие деревенские парни, и те рядом с ним чувствовали себя будто снова в школе на любимой физкультуре. Спокойная сосредоточенность сквозила сквозь..» На улице оригинал прообраза мчался – насколько такое возможно в состоянии пьяного беспамятства, попутно сдерживая позывы алкающей плоти, в места общего пользования. Пытаясь взобраться по ступенькам столовой споткнулся, потерял равновесие и упустил контроль. Не успев еще приземлиться ощутил, как означенная к выходу масса исторглась непосредственно в форменную одежду. Впрочем, тут же стало тепло и уютно: подобрав под себя ноги, он свернулся на ступеньке калачиком точно его верный придуманный пес, и сладко засопел. Ему снился первый бал. Наташа Ростовская с манящей грудью пятого размера, кокетливо укрытой бальным платьем, но приветливо – без бюстгальтера. И он сам, Пэр Безухий, привлекательный мужчина средних лет в аксельбантах.

«Бантах. Бантах, – кликнул собаку товарищ капитан, и верный товарищ-пограничник, тут же явившись из подсознания действительности, принялся внеуставно лизать ему руку». Остахов был алкоголик, и очкарик понимал его лучше других. Ведь литература это форма пьянства. Вторая осязаемая бесконечность: мир, прекрасный уж тем, что он есть. «Забыла, сука. Забыла, что я тебе говорил», – кричал он словами классика, понимающего толк в финалах. Только к чему бить женщину, когда можно с ней спать. Яростно.

«Анималистическая повесть в традициях Дж. Лондона Бантах на страже стойко» вышла длинновата названием, зато тем и обстоятельна, а последнее в армии завсегда в цене. Идеологическая комиссия оценила задатки автора, оформив салаге перевод – с зачетом отсиженных в казарме месяцев, в довольно-таки секретное управление информационной безопасности. Тамошние сытые оригиналы быстро прозвали его за все ту же диоптрию «корень из шестнадцати», и лишь много позже, оценив по достоинству, «шестнадцатый корень». Достоинства ему прибавило меткое определение ведомства – СС: Служба Страха. Будто исполняя волю Палыча, эШКу оперативно произвели в носители высшего образования и соответствующих офицерских погон, назначив штатным пропагандистом.

История – наука о настоящем. Работа вовсе не пыльная именно тем, что все давно уже сделано. Точно коллеги из РВСН, запускающие на орбиту дешевые свечки, исправно горящие на обратном пути: чем проще, тем лучше, и ничего выдумывать не надо. Главное уже выдумано: страх. Лишенное целесообразности чувство, наличие которого – прежде всего как эмоции, лишь после рождающейся в императив действия, закладывает в подведомственное население изначальный, первичный – определение едва ли определяюще, ошибочный код. «И вот ты уже не кот: раз боишься, значит, не думаешь», – часто вспоминая о тетради, классифицировал очкарик производные. Первый: оказаться не в то время не в том месте. В принципе, тут вся система государства льет воду на мельницу и потому развития не требует. Второй: обстоятельства. То, что непреодолимая и едва ли понятная сила окружающего со всеми последствиями разместилась после образа бесноватого чиновника победа государства сама по себе. Тут тоже по виду все неплохо. Случился, разве, пресловутый диспут совести, но отпал: животное не занимается вопросами выживания вида, сие дело природы. Задача животного – его собственная и только.

Инструмент следующий – догматизм. Повторенное умершим делает тем более невозможным полемику с источником. Далее выходит на авансцену понятие ужаса: вол – bull – баал. И последний окажется с большой буквы. Рогатый, козлоногий – обуй восхищение предков женщиной и природой в образ главного врага, спасение от которого – в тобой выдуманном образе. Добавь тщеславие – пусть человеку станет небезразлично, что о нем тот образ думает – затем служитель образа, а после всякий встречный да поперечный. И властвуй навсегда. Шито белыми нитками – да тот, кто шил, первый и вляпался. Начальник вверенного отдела, востроносый всезнающий, вызвал быстро.

– Парень ты ничего, не без способностей. СС скоро раскусил. Да пора бы нам дальше двигаться.

– А именно, – нарочито вежливо поинтересовался подчиненный.

– Инструмент по-серьезнее: ужас. Чтобы сковородки там на веки-вечные за грехи, жопа полная и так далее. И чтобы поверили.

– Можно. Закройте глаза, уберите все органы восприятия и сон, оставьте только мысль и вечность: подумать.

– Доходчиво и просто. И по чьей путевке туда дорога – кто направит то есть.

– Природа. Если сознание себя не оправдывает, отправляется на второй круг.

– Вот как, а рай тогда что.

– Без рая; рай дан нам был здесь.

– Опа, однако. И за что же туда, кого то есть.

– Природа мыслит категориями вида.

– Складно. И как донести, доказать.. ты понял.

– Скоро узнаете. Ужас абсолютен, ему достаточно одной лишь вероятности. Целесообразность не бог и не дьявол, тут не уговорить, не умолить не получится. Не смог ужиться с имеющимся, попробуй сделать из пустоты лучше: игры бывают разные. Такой юмор.

– Пожалуй, – полковник сомневался, – Но для этого нужно как минимум опровергнуть саму идею бога, надежды и прощения.

– Нисколько. Ужели тот, кто поставил конкретную женщину, давшую ему совершенно конкретную – единственную и неповторимую, жизнь ниже – кого бы то ни было, во имя чего бы то ни было, найдет – у кого угодно, кроме, быть может, матери, хоть каплю сострадания. Тут и на презрение рассчитывать не приходится, ни на что вовсе: предательство. Да и вообще – к чему говорить с кем-то недосягаемым, если допускается потолковать с дедом и прадедами: не одна же память о внешних признаках нам передается.

– Занятно. У тебя галлюцинации случались?

– Сострадание. Покажите своей домашней псине видео с ее участием: оно ей тоже покажется галлюцинацией, – текущий набор блесен устарел безвозвратно, – Пора допустить мысль, что мы не венец творения.