Читать книгу Как поплывет ковчег мой.. - Испанец - Страница 1

Эта книга основана на реальных событиях, однако я сознательно изменил все имена – отчасти потому, что никого не хотел осудить и обидеть, но главным образом для того, чтобы оставить за каждым право выбора своего дальнейшего пути.

Посвящается…

Моим любимым и святым родителям, братьям и сестрам.

Двум моим сыновьям и их матери, с которой, к сожалению, наши пути разошлись.

Друзьям, с которыми свела меня жизнь.

Тренерам и духовным наставникам.

Стране, которая воспитала меня, и которой больше нет.

Городам, где приходилось мне бывать.

России, Северному Кавказу, Израилю и Испании.

Недругам, что предавали меня и научили многому.

От автора

Я никогда не писал книг. Та, что лежит сейчас перед вами – лишь попытка разговора, в первую очередь – с самим собой.

Случилось так, что однажды мне было очень трудно. Я и до этого не раз сталкивался с коварством друзей, безденежьем и неустроенностью жизни, однако в тот раз все как-то отчетливо и трагично сошлось в одной точке, я был в тупике, потерял огромные деньги, у меня не было крыши над головой, и все, абсолютно все от меня отвернулись.

Дело происходило в чужой стране. Почти месяц я ночевал в машине, на парковке у пляжа. Каждый вечер я сидел на остывающем песке, глядел на закат и, клянусь, чувствовал себя как на необитаемом острове. И чтобы выжить на этом острове, мне нужно было разобраться с собой. Я раскладывал все по полкам в своей голове, говорил с богом и вспоминал все правильные книги, которые когда-то прочел. Затем на последние деньги я снял комнату, купил десять пачек бумаги, упаковку шариковых ручек и сел писать. Я хотел понять, где и когда я свернул не в ту сторону, продвигаясь по чудовищному лабиринту, в который превратилась моя жизнь, и почему, в конце концов, я оказался там, где оказался.

И еще одна цель была у меня: я хотел оставить что-то своим двум сыновьям. Не наставление, нет, скорее – притчу. Ведь что такое наша жизнь? Притча, подобная тем, что хранятся в священных книгах. В них нет правых и виноватых, есть лишь поступки, которые определяют все. И я решил рассматривать свою жизнь именно так, никого, не обвиняя и не оправдывая, наоборот – оставляя каждому свой путь.

Люди, встречавшиеся мне, события, поднимавшие меня на победные вершины или повергавшие в бездны отчаяния и страха, были неслучайны. Все они учили меня чему-то и зачем-то определенно были нужны.

Я рос в религиозной семье, хотя в те времена, на которые пришлось мое детство, вера была не в чести. Сейчас же, с высоты прожитых лет, я понимаю, что понятия любви, дружбы, патриотизма, достоинства, столь обесцененные сегодня, а также представления о том, какими должны быть отношения между мужчиной и женщиной, между братьями и сестрами, между партнерами и друзьями, родителями и детьми – то есть, именно то, что составляет человеческую суть, человеческую целостность, закладывалось тогда в мою ветреную голову мягко, но бескомпромиссно. Передо мной постоянно был пример кого-нибудь из близких – отца, матери, старших братьев. Я мог наблюдать и делать выводы.

Я много чего перепробовал. Жил в разных странах, создавал с нуля бизнес, изучал по очереди историю, юриспруденцию, экономику, практическую психологию, общался с политиками и банкирами, терял, строил, снова терял, дважды женился и разводился, растил сыновей.

В моей жизни был большой спорт, творчество и музыка. Я ведь с детства постоянно чем-то занимался – то рисованием, то игрой на гитаре, то борьбой, то футболом, то боксом, однако самой моей большой любовью стали парусные гонки, куда я попал по случаю, и остался навсегда.

И все, через что мне пришлось пройти, как бы подтверждало правоту моей матери, сказавшей мне давно-давно, в один бесконечно далекий летний день: «Никогда не сдавайся, но рассчитывай только на себя». Я так и делал.

Вообще-то, перед вами не одна, а целых три книги. Я условно разделил свою жизнь на три огромных части, первая из которых завершилась в день, когда мне исполнился двадцать один год. Назовем это совершеннолетием, ведь именно в этом возрасте мальчик превращается в мужчину. Все, что происходит с человеком до этого момента – это основа, фундамент, и он невероятно важен. Поначалу я торопился опубликовать именно эту часть – пусть и отдельной книгой, потому что мои сыновья сейчас проходят первый этап своего пути, и я должен рассказать им о многом. Однако, к счастью или несчастью, работа затянулась, и в результате я завершил всю трилогию целиком. Знаменательно, что случилось это не просто в канун великого праздника Песах, еврейской Пасхи, символизирующей освобождение из египетского рабства, но и в год, который, как я искренне полагаю, изменил ход истории человечества.

Мы переживали многие кризисы, но катастрофы, подобной той, что произошла в памятном 2020-м, в новейшей истории не было. Эпидемия, разразившаяся в одночасье и унесшая сотни тысяч жизней, ощущение апокалипсиса, шок… Каким шатким оказался наш благополучный мир, каким хрупким равновесие. Пришло время для переосмысления, для осознания себя, время для признания присутствия Творца. Кажется, для всех тогда стало очевидным, что, независимо от того, переживешь ли ты свой личный катарсис или нет, но, так или иначе, платить придется за все.

К сожалению, не всех героев этой истории мог бы я собрать за одним столом, даже если бы захотел. Некоторых уже нет в живых, и это навсегда останется болью в моем сердце. Но другие, те, кто, повзрослев и постарев, ушли каждый своей дорогой, и живут теперь в разных странах, далеко друг от друга, мои братья и сестры, и друзья – все, кто снова, пусть только на страницах книги, оказались вместе, пусть прочтут, и вспомнят, и ощутят силу нашего родства, нашего единства. И кто знает – может, однажды мы все встретимся вновь. Мне бы очень этого хотелось.

Книга первая

Что бы ни случилось – не останавливайся

О воспитании родом

Пролог

Хотелось бы сказать о многом. Но нет таких слов, которыми можно было бы передать переполняющие меня чувства. Ибо мысль есть истина, но мысль, высказанная вслух, есть ложь. Однако, усилия, потраченные на бесконечные взлеты и падения, в течение одной человеческой жизни не пропали даром, а лишь стерли границы доселе недоступных мне тайн. Было невдомек, что жажда жизни, предвкушение победы, тщеславие – по сути, всего лишь жалкие отголоски основ, заложенных родителями, еврейской общиной и абсолютной верой в Господа. Уроки, посланные Всевышним, проявлялись в лишениях, в издевках и гонениях, когда не одни только знакомые, но даже родные и друзья сторонились рухнувшего с Олимпа. Мне было дано достаточно времени, чтобы ответить на три вопроса: кто ты? где ты? как ты?.. Без пафоса и лишних слов начну с истока. Ведь ручеек обращается в бурную реку. Такая простая история…

Глава первая. Лучшее место на земле

Мало кто хранит свое первое сознательное воспоминание. Я – храню. Мне было года три, мы шли по дороге вместе с мамой и вдруг, споткнувшись, я потерял равновесие и полетел в темноту. Очнувшись, быстро ощупал пространство вокруг себя, осознал, что лежу на дне глубокой ямы, и отчаянно закричал: «Мама, где ты?». Ответа не было. Собрав все свои силы, я рванул наверх, выбрался из ловушки и увидел далеко перед собой удаляющийся силуэт матери. Она шла вперед, как ни в чем не бывало, и не обращала никакого внимания на мои крики о помощи. Но когда, все же догнав ее и, вцепившись в подол ее платья, я спросил, почему она не помогла мне, мама ответила: «Конечно, я видела, что ты упал, и переживала, не ушибся ли ты. Но еще я видела, как ты карабкаешься наверх, и решила не мешать тебе. В твоей жизни будет много препятствий, и преодолевать их ты будешь сам, как настоящий мужчина. Запомни это, сынок».

Слова были простые, но правильные. Даже своим тогдашним детским умом я как-то быстро осознал, что не помогла она мне в воспитательных целях – знала, что смогу выкарабкаться сам. Возможно, именно тогда я и приобрел ту первую уверенность в собственных силах, которая в будущем помогала мне не бояться жизненных трудностей, преодолевать препятствия и преграды.

Мама держала меня за руку, и мы шли, размышляя о том, что в любых обстоятельствах необходимо сохранять концентрацию и спокойствие, никогда не сдаваться, а просто искать выход. И так, за разговором, добрались, наконец, до дома, где в тот момент жили. Это был дом любимой маминой подруги. Отношения между ними, были чем-то большим, чем дружба в привычном понимании этого слова. Скорее, они были сестрами, и всю жизнь помогали друг другу. Так что, хоть у нас и были близкие родственники в этом городе, мы всегда останавливались именно здесь.

Здесь – это на родине моих предков, где родилась и прожила все свое детство и юность, пришедшиеся на непростые послереволюционные и военные годы, моя мать. И лично для меня это всегда было и остается одним из самых красивых мест на земле. Кабардино-Балкария, город Нальчик, столица и жемчужина Северного Кавказа России. Где солнце встает вместе с криками петухов, где ледяные вершины Приэльбрусья глядятся в водопады и озера, а бурные реки, берущие начало где-то в невообразимой снежной вышине, впадают в Терек. Сосны, тутовник, грецкие орехи, айва, черешня, и виноград, виноград – лозы сладкой изабеллы, свисающие с беседок в каждом дворе. Были еще деревья граната и особые, наполненные кавказским солнцем, яблоки. Земля, лежащая в окружении горных хребтов между Дагестаном, Осетией, Чечней, Черкессией, Грузией и Абхазией, чьей главной ценностью, несмотря на все природное великолепие, остаются, конечно же, люди – верующие, всегда учтивые, добрые и очень гостеприимные. Многие живут здесь, как и прежде, общинами, с верой в Господа, уважая природу и занимаясь различным ремеслом, земледелием и скотоводством.

Мы жили в еврейском квартале, который все называли «колонкой», хотя по-настоящему, это место называлось Еврейской слободой. Именно там осело в свое время множество сифарских евреев, перебравшихся сотни лет назад то ли из Испании, то ли с Ближнего Востока, то ли из Азербайджана. Многие из них были нашими близкими родственниками по маминой линии. Это потом, после войны, переехала она в Москву, выйдя замуж за моего отца, который, в свою очередь, перебрался в столицу из Дербента, в четырехлетнем возрасте, вместе с семьей.

Мы открываем калитку и заходим во двор, сопровождаемые лаем местного пса, с которым я частенько играл и даже несколько раз попытался оседлать, за что и получил пару болезненных укусов. Вслед за лаем, во дворе появляется тетя Полина, та самая мамина подруга, а затем – один из ее сыновей, Виталик. Виталик мне был как старший брат – впрочем, как и другие сыновья тети Полины, Илюша и Гриша. Они терпеливо нянчились со мной, брали с собой на базар и показывали разные тайные места, возили на озера, горные реки и каскадные водопады среди скал, рассказывали про местные обычаи и суровый менталитет горцев. Гриша приучал меня к спорту, показывая разные гимнастические пируэты, вроде так называемого «уголка» или стойки на руках – вероятно, во многом благодаря ему, занимался я потом акробатикой и борьбой.

Были у тети Полины и дочери. Одна из них, Берта, всегда баловала меня разными восточными сладостями, пельменями и пирожками. Ух, скажу я вам, такого вкуса не почувствуешь не в одном ресторане. Виталик же увлекался фотографией, так что мне не раз приходилось выступать в роли модели. У меня даже сохранилось несколько, еще черно-белых, снимков – как напоминание о далеком детстве: тот, к примеру, на котором я стою с сигаретой в зубах, а Виталик подносит мне горящую спичку. Чтобы понять драматизм этого кадра, надо учесть, на тот момент мне было от силы года три. Помню я до сих пор и аромат свежего виноградного сока, который Виталик делал вместе со своим отцом. Дядя Шавад, весьма требовательный к окружающим, был со мной неизменно вежлив и даже баловал слегка – угощал соком и приносил с базара черные семечки, привкус которых навсегда остался связанным для меня с далеким кабардино-балкарским детством.

– Белла (так звали мою маму), сестричка, вы уже здесь? – кричит тетя Полина. – Ну почему не позвонили? Кто-нибудь из ребят обязательно бы съездил за вами!

– Не страшно, Полюшка. Эта пешая прогулка пошла нам обоим на пользу, – отвечает мама и многозначительно смотрит в мою сторону.

Это была необыкновенно сплоченная горско еврейская семья, наделенная к тому же настоящей кавказской мудростью. Все мужчины – худые, подтянутые, очень жилистые, так как постоянно трудились. Женщины – скромные, воспитанные по старым обычаям, покрывали головы косынкой и всегда были заняты какой-то работой по дому. Они и меня приучали не болтаться без дела: я помогал им делать сок и домашнее красное вино, на кухне ощипывал куриц и лепил кавказские пельмени.

Я жил и родился в Москве, но часто приезжал вместе с матерью или отцом в эти, одаренные богом места. Ездили мы и в соседние города, Кисловодск и Минеральные воды. Иногда приходилось лететь на самолете, но чаще это были долгие путешествия на поезде. Проносились мимо луга, дома и безымянные полустанки, на которые глядел я с высоты своей неизменной верхней полки в плацкартном вагоне. А вареная курица, яйца, острый запах свежего огурца? А тихий звон подстаканников с выбитыми на них кремлевскими башнями и обогнувшей уже земной шар и теперь уносящейся в неведомый космос советской ракетой?

Обычно все наши поездки были связанны с маленьким бизнесом, который вели мои родители, помимо основной своей работы. Мама оставалась на две смены в детском саду, отец с утра до ночи пропадал на своем авторемонтном заводе, но нас, детей, было девять человек, и зарплаты, конечно, не хватало. Это сейчас видом коммерции под названием «купля-продажа», в тех или иных масштабах, занимается практически весь цивилизованный мир, но в те времена считалось это спекуляцией, и советские законы карали за нее сурово. Спекулянта ждала тюрьма, полная конфискация имущества, некоторые даже получали смертные приговоры. Так случилось, к примеру, с директором одного из центральных гастрономов Москвы, которому не смогли помочь даже самые влиятельные, много раз осчастливленные им покровители.

Как ни странно, это прозвучит, но моя мама совершала в то время своего рода маленький подвиг, набивая продуктами и вещами, купленными на нужды нашей многодетной семьи, чемоданы и перевозя их из Москвы в Нальчик. Это был серьезный риск, несколько раз мы попадали в ситуации почти безвыходные, однако выбора, как я теперь понимаю, у нее не было.

У матери почти везде были знакомые продавцы, от которых узнавала она о завозе того или иного тогдашнего дефицита. Обычно это была одежда, мужская и женская обувь, из братских социалистических стран – Югославии, Румынии и ГДР. Модные кроссовки и джинсы, хорошая костюмная ткань – все это пользовалось большим спросом.

Дефицит был постоянным спутником советского человека. Одежды и продуктов на всех не хватало, так как страна постоянно развивалась и строилась, к тому же большая часть государственного бюджета неизменно осваивалось оборонной промышленностью – чтобы защититься от американских империалистов, как нам тогда говорили. На съездах компартии обсуждалось не то, как накормить народ, а как отправить первого человека в космос или проложить сквозь непролазную тайгу Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль. Во всех магазинах того времени продавались только товары советского производства: стандартная, не очень красивая и совсем не удобная одежда, обычно серых тонов и оттенков, похожая на производственную униформу. И только в Московских универмагах можно было приобрести что-то более стоящее и модное. Всегда существовала, в то же время, определенная прослойка социалистического общества, имевшая свой подпольный бизнес и достаточное количество денег. Все они хотели одеваться модно и питаться хорошо, однако ездить за всем этим в Москву были не готовы. И все они, в конечном счете, и становились клиентами моей бедной героической матери.

Она берегла нашего отца, поэтому обычно старалась ездить сама, отпросившись с работы и прихватив с собой кого-то из детей. Как сейчас помню наши бесконечные стояния в очередях, с самого раннего утра, вместо школы. Иногда и вовсе приходилось ночевать прямо на улице, чтобы не пропустить свою очередь, и отмечаться в длинных списках. Отпускали по одному наименованию товара в одни руки, но у матери было удостоверение многодетной, к тому же рядом в качестве живого доказательства вечно крутился кто-то из нас, так что нам доставалось немного больше. Разумеется, каждый раз бывало множество недовольных, в результате чего поход за покупками превращался в отдельный спектакль, однако мать была уравновешенным человеком. Она всегда говорила: еду надо заработать. Нельзя никому завидовать, нельзя никого обижать и никому не надо ничего доказывать. А еще она говорила, что собаки лают всегда, а караван должен следовать по своему собственному пути. Да, моя мать была реалистом, никогда не сдавалась, знала много жизненных поговорок и обладала утонченным чувством юмора.

Из вырученных от продажи партии товара денег мама всегда оставляла некоторую сумму для оборота, а остальное тратила на продукты для нас. С Кавказа они с отцом привозили, особенно в еврейские праздники, полные корзины свежих продуктов, огромные сочные помидоры, пеструю зелень, фрукты, молодую картошку, кошерное свежее мясо и курицу, а еще, неизменно, пакет грецких орехов и трехлитровую банку кавказского горного меда. В те времена мы жили бедно и скромно, но я всю жизнь буду помнить также привозимую с Каспия черную икру. Страшно представить, во что это обходилось моим родителям, но икру эту мы ели ложками, потому что, как говорила наша мама, икра полезна для растущего детского организма.

У каждого из нас есть места, лучшие на земле. Забыть их невозможно, ведь там все напоминает о далеком безмятежном детстве и овеяно, как счастьем, дыханием ушедшей матери.

Глава вторая. Мне повезло с родителями

Мать родилась в обеспеченной еврейской семье, на Кавказе, в довоенные годы. В сущности, это объясняет все. Она была хорошо воспитана, брала уроки музыки, математики, танцев, пения, следовала кавказским обычаям и всегда зажигала свечи в Шаббат. С детства ее приучали к уважению, скромности, труду, так что, в результате, стала она преданной женой моему отцу и любящей матерью для всех нас. Кроме нее, в семье было трое братьев. Старший, Юрий, прошел войну, но подорвал здоровье в окопах и через несколько лет после возвращение домой умер. Двое других, дядя Леня и Эдик, были младше ее, так что была она для них не столько сестрой, сколько наставницей. Моя мать была святой женщиной. Звали ее Белла, что в переводе с испанского означает – «прекрасная».

Она и была прекрасна, как внешне, так и в поступках своих. Двери нашей московской хрущевки были открыты для всех. Случалось, что не хватало еды, и нам приходилось спать на полу, чтобы в квартире могли разместиться двоюродные братья, сестры, племянники, дальние родственники, хорошие знакомые – словом, все, кто нуждался в крыше над головой, оказавшись по делам в столице.

Думаю, лишения и невзгоды, которые мои родители, как и многие их тогдашние ровесники, перенесли в далеком детстве, сформировали определенную систему ценностей, которой они следовали потом всю жизнь. Оба родились в обеспеченных семьях, оба потеряли родственников в годы репрессий, оба пытались выжить во время бомбежек и погромов.

Весь род наш до революции процветал. Бабушка по маминой линии носила фамилию Ханукаева (от еврейского праздника Ханука), происходила из одной из самых древних семей на всем Северном Кавказе, предки ее, в свою очередь, были лидерами общин, а некоторые – купцами первой гильдии, приближенными к царскому двору. В советские времена все их немалые владения перешли в собственность государства, так что в наших семейных поместьях, усадьбах и доходных домах в Санкт-Петербурге, Дербенте и Нальчике располагались школы, музеи и какие-то важные конторы. Семья же проживала практически впроголодь, едва сводя концы с концами и думая только о том, как прокормить детей, однако, несмотря на это, сохраняла и любовь, и веру в Бога. Мой прадед, дед моей мамы Авраам, был раввином. Двери его дома всегда были открыты для всех. Он был арестован в 1937 году. Был обыск, все религиозные книги сожгли, прадеда увез «черный воронок». Как умный человек, он понимал, что однажды так и случится, поэтому незадолго до ареста много говорил с моей мамой. Мамина вера, мамина сила и все еврейские обычаи нашей семьи достались нам в наследство от прадеда. Он был осужден на 10 лет без права переписки – в то время это означало немедленный расстрел, только никто об этом еще не догадывался. Мама же моя точно знала, что деда больше нет, хотя и думала, что он умер в тюрьме, объявив голодовку. Другого прадеда сослали в Сибирь, и связь была потеряна навсегда.

Моя мать несколько раз избежала смерти просто чудом. Сначала в дом, где она находилась вместе с родителями и младшими братьями, попала бомба и разнесла его в щепки. После, когда на Северный Кавказ пришли немецко-румынские оккупанты, уничтожен был уже весь еврейский поселок. Мать с братьями, чтобы хоть как-то заработать на хлеб, торговала на рынке папиросами, водой, а иногда и едой, которую сама и готовила. На рынке новости разносятся быстро, так что еще до появления солдат дети успели предупредить родных и спрятаться. В тот день в еврейском поселке погибли многие, в том числе – близкие знакомые и родственники, до которых не смогли докричаться.

После замужества мать перебралась в Москву, в небольшой домик моего отца в Лозовском переулке, недалеко от нынешней станции метро «Аэропорт», и началась непростая и не всегда сытая жизнь. Без центрального отопления, с туалетом на улице, в тесноте – кроме родителей, в доме жили бабушка Тамара, мать моего отца, а также три его сестры, Анна, Розалия и Светлана, две из которых были совсем еще юные девицы. Надо было вести хозяйство, готовить, опекать золовок. В то время не было стиральных машин, электрических утюгов и прочих полезных изобретений человечества, так что матери приходилось все делать вручную: каждый день она кипятила белье в огромных баках, высушивала во дворе, а после гладила разогретыми на огне тяжелыми чугунными утюгами. По сути, это был не дом даже, а деревянный сруб, который сложил еще мой дед Александр, но именно здесь берет начало наша большая семья. Он стал родовым гнездом для родителей и местом рождения моих старших сестер и двух старших братьев.

Первый ребенок в нашей семье умер сразу при родах. Организм моей мамы был полностью истощен и не справился со стрессом. Еще несколько лет после этого она никак не могла забеременеть, и многие врачи утверждали, что у нее больше не будет детей. Что ж, они ошибались, потому что всем нам все же было суждено появиться на свет. После трех первых девчонок, говорил, посмеиваясь, отец, мы мечтали хотя бы об одном сыне, но с рождением старшего брата Коли процесс решили не останавливать. Так что сначала родились мои старшие сестры – Людмила, Елена и Лида. Затем два старших брата – Коля и Саша, а после уже и все мы: Наташа, Лариса, я и мой младший брат Игорь.

История нашей семьи изучена не до конца. Никто не знает, сколько веков наши предки проживали в России и откуда появились вообще – с Ближнего Востока или из средневековой Испании. Но одно знаю я точно: корни у моих родителей еврейские, вернее – сифардские. При этом между собой они разговаривали на фарси, который, как известно, берет начало в Иране. Язык этот нам впоследствии очень пригодился – всегда можно было разговаривать, о чем угодно, не опасаясь, что тебя подслушают.

Мама моя происходила из одной из самых известных на Северном Кавказе еврейских династий. Один из ее дедов, по матери, как я уже говорил, имел духовный чин раввина. Кроме характера, красоты и хорошего воспитания, от предков маме досталась фамильная брошь из изумрудов и бриллиантов изумительной красоты. Брошь перешла ей по наследству от бабушки, но в черные годы была продана за копейки – человеку, который знал об этом сокровище и терпеливо ждал своего часа. Со стороны другого деда родственники тоже были непростые – еще до революции в Нальчике им принадлежал целый квартал.

Отец был из грузинского-горско-еврейского рода, который начинался в Грузии и затем продолжался в Дагестане. Отца моего звали Матвей, он родился в 1924 году в Дербенте. До революции семья занималась рыбным промыслом, земледелием, скотоводством, виноделием и мануфактурой, но после была раскулачена и вынуждена оставить родные места. Примерно тогда же, чтобы обезопасить семью, решено было изменить нашу фамилию. Не знаю, каким чудом деду удалось купить маленький участок в центре столицы, но он его купил и построил там дом. Затем началась война.

Деда сначала репрессировали, как и многих, но затем освободили, он ушел в ополчение и пропал без вести в 41-м, в боях под Москвой. Отец, которому в тот момент уже восемнадцать, отправился на войну в 42-м и вернулся лишь в 47-м, через целых пять лет, в звании старшины. У него было много орденов и медалей, но он не любил о них рассказывать. Лишь однажды я услышал, как половина его роты полегла в бою где-то в горах, а он и еще несколько человек – выжили. После войны у отца не было ни копейки, зато было то самое внутреннее благородство, которое не покупается ни за какие деньги, а дается лишь верой и воспитанием. Думаю, что именно потому моя мама и вышла за него замуж. Всю жизнь были они друг к другу добры, от них исходила какая-то неугасающая теплая сила, наполнявшая заодно и всех нас.

Я родился восьмым ребенком в семье и помню родителей, когда им было уже за сорок. Мама была хороша необыкновенно, особенно глаза – восточные, миндалевидной формы, слегка раскосые. Она всегда носила длинные волосы, собирала их в пучок, прикрывала платком. Сарафаны и платья скрывали фигуру, но и без того было ясно, что, несмотря на девятерых детей, она по-прежнему стройна и прекрасна. Она не пользовалась косметикой, не курила сигарет и практически не притрагивалась к вину – лишь на чьей-то свадьбе или на еврейском празднике могла выпить бокал сухого красного.

Отец, насколько я его помню, был среднего роста, подтянут, с крепкой фигурой боксера. Ухоженные усы, ярко натертые хромовые сапоги, длинное шерстяное пальто в талию, элегантный шарф, кепка с широкими полями – модель, которой он ни разу не изменил до самой своей смерти. Одним словом, отец был настоящий кавказский мужчина, со всем своим еврейским воспитанием и житейской кавказской мудростью. Он вечно что-то делал по дому своими ловкими мускулистыми руками. Не помню, чтобы хоть раз к нам пришел какой-нибудь слесарь или электрик – отец все чинил сам и меня приучал к тому же. Он был строг, но одновременно добр. Приносил нам подарки и лакомства. Играл в шахматы, любил читать и проводил много время за книгами и газетами. Интересовался политикой и, как и многие в те времена, с большим уважением относился к Сталину, портрет которого долго висел у нас на стене в гостиной.

После войны он хотел учиться, поступать в инженерный институт. Однако после рождения первых детей про учебу пришлось забыть. Автомобильно-ремонтный завод, на который он пришел в те далекие годы, так и остался его местом работы на всю жизнь. Конечно, как и у многих мужчин, у отца были свои тайные страсти, которые категорически не нравились моей матери. Одна из них – скачки. Поэтому в день зарплаты она, прихватив с собой кого-нибудь из старших дочерей, шла встречать его к заводской проходной. Воодушевленный отцовскими рассказами о лошадях, я целый год в детстве занимался конным спортом на ипподроме.

Несколько раз за свою жизнь отец попадал в серьезные аварии. Однажды, по дороге на вокзал, чудом остался жив после лобового столкновения на перекрестке. Отец, который никогда не пристегивался, вылетел через переднее стекло своего такси и выжил только благодаря этому. Голова, однако, была разбита, требовалась срочная трепанация черепа, и мать долго умоляла об этом хирурга из Института Склифосовского. Тогда же пришлось продать бабушкины золотые часы – еще одну часть быстро тающего наследства.

Потом был случай на заводе, когда одна из деталей, отлетев от токарного станка на бешеной скорости, опять-таки ударила отцу прямо в голову. И матери снова пришлось уговаривать хирурга – на этот раз, чтобы уже не делать никакой операции, так как после нее шансов остаться в живых практически не было. Слава Богу, все обошлось, и рана срослась сама собой, хотя на отцовской голове, и без того уже покрытой многими шрамами и украшенной глубокими залысинами, осталась еще одна вмятина. Так, пройдя войну, отец несколько раз чуть не погиб в мирное время.

Он все же прожил долгую жизнь, окруженный детьми и многочисленными внуками, вплоть до того страшного дня, когда, сраженный известием о смерти одного из сыновей, перенес первый инсульт, после которого так и не смог оправиться и подняться с инвалидной коляски.

Мои родители были не просто красивой парой – они были достойны друг друга, они всегда были заодно. Уже сейчас, с высоты прожитых лет, могу оценить я, насколько по-настоящему счастлив был мой отец, повстречав однажды мою маму. Не скажу, что обходилось без скандалов – что ж, да, они ругались, но это никак не повлияло на нашу к ним любовь. Напротив, мы видели перед собой двух сильных, импульсивных и самодостаточных людей, которые умели договариваться.

Я уважал и любил своих родителей одинаково, никогда не пытался разделить свои чувства к одному и к другому. Более того, с каждым днем моей жизни я все больше ценю и понимаю то, что они сделали для нас. Мать я любил безмерно, а отца – так же безмерно уважал, каждый день, проведенный с ним вместе, был для меня бесценен.

Всю жизнь буду помнить нашу поездку в Евпаторию, на Черное море, где мы отдыхали втроем: отец, я и мой младший брат Игорь. Тогда я в первый раз в своей жизни нырнул в Черное море с маской и трубкой, и увидев весь завораживающий подводный мир, с рыбами, водорослями, каракатицами и прочей живностью, сильно перепугался. Отец мне спокойно объяснил тогда: не бойся, сын, это же и есть природа, и только ты сам решаешь, как с ней жить. Помню, как мы снова обсуждали все это уже несколько дней спустя, втроем, в поезде, по дороге домой, нанизывая налитые солнцем черешни на палку-рогатину, словно на дерево, чтобы довезти их невредимыми до самой Москвы.

В том же составе отправлялись мы на детские праздники и новогодние елки. Когда мне было пять, он принес мне набор масляных красок, мольберт и кисти для рисования – он всегда поощрял наши детские увлечения и хотел, чтобы я развивал свой талант. Чуть позже отец исполнил мою заветную мечту и купил долгожданный велосипед, которым я очень гордился. Он приносил мне беговые лыжи, коньки и клюшки, и всевозможные наборы конструкторов – чтобы я мог что-то мастерить своими руками. Помню, когда мы еще жили на старой квартире, он помогал мне склеивать самолеты, корабли и подводные лодки. Он рассказывал мне разные притчи. Однажды, когда мне было девять, он взял меня в лес за грибами. Кроме нас, в походе участвовали отцовские друзья – тоже, как мне тогда казалось, заядлые грибники. Однако позже один из них всех же проговорился, что вся эта поездка была организованна только ради меня, и отцу долго пришлось уговаривать коллег, чтобы они поехали так далеко от Москвы, да еще в свой выходной.

Мне так повезло с родителями, что я всю жизнь мечтал сделать их счастливыми. Так, чтобы они тоже думали, что им повезло иметь такого сына.

Глава третья. Братья и сестры

Я родился восьмым, то есть, у меня уже было пять старших сестер и два брата. Кроме того, были и двоюродные братья, и сестры, так что имена всех моих дедов, на которые я мог бы претендовать, были разобраны. Поэтому, посовещавшись, родители решили дать мне имя, никак не связанное с нашими предками. Торжества, устроенные в честь моего появления на свет, стихийно переросли в большой семейный совет. Гости предлагали свои варианты, но родителям моим ни один из них не нравился. Наконец, один из авторитетных родственников, дядя Борис, муж моей родной тети Розалии, налил себе бокал красного вина и произнес:

– Друзья! Так как есть в этой семье Людмила, старшая сестра этого маленького мальчугана, то обязательно должно быть и продолжение. Поэтому предлагаю назвать этого малыша, будущего рыцаря и мужчину, Русланом!

Дядя Борис всегда был остроумен, уже тогда он начинал свою карьеру журналиста, писателя, юриста и медика, а также был автором нескольких научных работ. Не знаю, что в тот момент победило – авторитет или логика, но все вдруг с ним согласились. Так и потекла моя жизнь, все больше уподобляясь жизни известного героя, которому, как известно, пришлось пройти через многие испытания, прежде чем обрести, наконец, свое счастье. Кроме светского имени, родители дали мне духовное, библейское – Реувен. А полное мое еврейское имя, которое я использую при священных молитвах – Реувен бен Мататияго, то есть Руслан сын Матвея.

Через несколько лет, когда родился мой младший брат, закрывший врата рождаемости в нашей семье, родители решили продолжить тему русских легенд и сказаний и назвали его – Игорь. Хотя, если уж быть до конца откровенным, то и у Игорька, как и у каждого из нас, есть свое еврейское имя – Исраэль. Но так уж тогда было заведено, чтобы не накликать беду – к евреям во все времена отношение было сложное: при царе им не разрешали селиться в столице, при коммунистах – высылали на Дальний Восток…

У нас с Игорем было общее детство, мы были практически неразлучны. Нам даже в один день провели еврейский обряд Брит-мила – мне было года три, и отец вместо анестезии смочил мои губы водкой. Мы без конца спорили, не в силах поделить стул или последнюю конфету «Мишка на севере», и мне частенько доставалось из-за него – и от матери, и от старших сестер. Он был самым младшим, и этим все сказано. Мы вместе гуляли во дворе, ходили в детский сад, а повзрослев, вместе уезжали на все лето в пионерские лагеря. Я находился рядом с ним практически неотлучно. Дрался за него, таскал по своим секциям, одалживал ему свою чемпионскую лодку в яхт-клубе, знакомил с друзьями и девчонками. Один раз он сбежал из дома вместе со мной. Мы, тогда, как два мелких кретина, спустившись по узкой веревке со второго этажа, забыли повернуть наш замок в правильное положение, так что потом, чтобы вернуться в дом, пришлось подниматься все по той же узкой веревке обратно. Родители, к счастью, тогда были в отъезде и так не узнали о нашей шалости.

Мы учились в одной школе, потом – в одном профессиональном училище, в которое он поступил после меня, и одна из моих бывших однокурсниц была его мастером. Я вернулся из армии, и мы одновременно сдавали экзамены в разные институты, и сочинение по литературе у нас было одинаковым (хотя дело здесь не столько в телепатии, сколько в том, что сочинение это предварительно написал для нас наш старший брат).

Помню, как я учил его ездить на велосипеде, после – гонять на своей лодке, а затем, уже после армии, давал уроки экстремального вождения, сразу вытолкав его на загруженную магистраль. Ух, как же он нервничал тогда, но зато очень быстро всему научился. Меня же потом отчитывали мои родители, потому что Игорь так и ездил теперь до позднего вечера, постоянно задерживаясь по своим, как он говорил, «разным» делам. Повзрослев, он много раз уже сам подставлял мне плечо.

Старшие братья были из другого мира: с Колей у нас разница двенадцать лет, с Сашей – девять. У них были свои, общие, но совершенно недоступные нам компании и интересы. Впрочем, иногда мы все же попадали в поле их зрения. Точно так же, как я учил кататься на велосипеде Игоря, меня учил Коля – на своем, гоночном, который был раза в два больше меня, так что я едва доставал мысками до земли. Наука все же была освоена, я быстро навострился крутить педали и держать равновесие, и гонял на этом велосипеде с утра до самого вечера.

С Сашей же мы ходили на Москва-реку: он здорово умел нырять и был отличным пловцом – помню, как однажды на спор переплыл реку в самом широком месте туда и обратно. Иногда он водил меня на голубятню, принадлежавшую его другу – раньше такие голубятни были практически в каждом дворе. Еще он рассказывал мне о том, что такое уважение – в первую очередь, к родителям. Мне не раз от него доставалось за мелкие хулиганства и серьезные шалости – когда я не хотел идти в сад, или перечил, или не слушался старших сестер.

Сестры мои были намного старше меня, а Людмила, которой я в каком-то смысле обязан своим именем, так и вовсе годилась нам с Игорем в матери – ее старшая дочь Марина, родилась буквально через год после рождения Игоря. Когда я появился на свет, Люда еще жила вместе снами, но буквально через пару лет вышла замуж и уехала жить в Нальчик, на родину нашей матери. Муж ее происходил из известной семьи и был невероятно трудолюбивым человеком. Поначалу большого достатка у них не было, затем появились дети, и все наладилось. Людмила была по-настоящему ЗАмужем: все понимала, все прощала, оставалась преданной все жизнь – словом, делала все так, как учила ее наша мать. До сих пор помню, как ее муж Эдуард, которого я уважаю и о котором до сих пор говорю с трепетом, повторял, что счастье в жизни мужчины возможно лишь с появлением настоящей женщины: именно с ней приходит истинное благо, состоящее из прочной семьи, детей и достатка.

Через несколько лет вышла замуж и Лена. Лида же в те годы еще жила вместе с нами, опекая меня и младшего брата. Именно с ней я впервые в жизни попал в Большой театр – в честь юбилея Майи Плисецкой давали «Лебединое озеро», и она сама вышла на сцену, несмотря на свои шестьдесят лет. В следующий раз я видел «Лебединое озеро» уже взрослым седым человеком, в Барселоне, на гастролях Мариинского театра. Но это уже совсем другая история.

Лена и Лида читали мне сказки перед сном, пели колыбельные песни. И Людмила тоже пела мне песни – но особенные, в виде молитв, и их я запомнил на всю жизнь.

Когда мне исполнилось три, я впервые стал дядей. Еще через пару лет у меня уже было несколько племянников, а к тому моменту, когда надо было идти в первый класс, я толком и сказать не мог, сколько именно детей у моих старших сестер. Помню, в день рождения второго ребенка Елены, дочери Эстер, отец был так счастлив, что налил мне полбокала сухого вина – так я в первый раз в жизни ощутил его терпкий вкус, хотя и вел потом себя, как настоящий кретин. Наташа и Лариса, которые родились, как и я, уже в Москве, в нашей хрущёвской квартире, были немногим старше меня, но тоже опекали, как могли.

Помимо родных, у меня было огромное количество двоюродных братьев, теток и дядек, и мы постоянно ездили к кому-нибудь в гости или кого-то приглашали к себе. Отец мой очень любил своих сестер, а мать – своих младших братьев. Одному из них, дяде Эдику, постоянно помогала, с другим, дядей Леней, встречалась намного реже, не сойдясь характерами с его женой. Дядя Леня был уважаемым человеком в Нальчике, по тем временам – весьма состоятельным.

И все же самым авторитетным человеком в нашей семье был тогда дядя Борис – тот самый, что дал мне когда-то мое имя. Он обладал блестящим умом и талантом, был академиком, замминистра здравоохранения, дружил с великими Елизаровым и Федоровым. В его доме можно было встретить удивительных людей, очень известных. Дядя Борис был автором многих научных книг, и долго трудился над альманахом, посвященным юбилею Дербента. Дербенту исполнилось пять тысяч лет, а дядя Борис стал его почетным гражданином. Иногда мы ездили и к нашим бабушкам, одна из которых жила в Москве, а другая – в Нальчике. К сожалению, меня они не успели побаловать, так же, как и дедушки – ушли из жизни, когда я был совсем маленьким, а один и вовсе погиб задолго до моего рождения.

Сейчас я понимаю, что если не всем, то многим, что усвоил в далеком детстве, обязан я братьям и сестрам. У нас была круговая порука, мы были семьей, кланом, мы были все друг за друга, и каждый был за всех. От братьев мне достались правила поведения и моральные принципы, а также спорт, умение постоять за себя, понятие мужской дружбы и истинного братства. От сестер – сказки, песни, вкусные завтраки, помощь с уроками и та мощная, светлая, позитивная энергия, которую несли они и которую, в свою очередь, переняли, как особый талант, от нашей матери. Конечно, все было неидеально – сестры, взрослея, ссорились между собой, каждая хотела вести хозяйство так, как считала нужным, копились невысказанные обиды и непролитые слезы (что ни говори, а поднимать шум мои сестры умеют – это у них хорошо получается). Но тогда, в те благословенные далекие годы, мы все еще были единым целым. Мы были лодкой – нет, мы были прекрасным кораблем, где капитаном был наш отец, а умным боцманом – наша мать. Мы были семьей, в которой из сыновей воспитывали настоящих мужчин, а из дочерей – преданных жен, матерей и хороших хозяек. И это было правильно.

Неважно, сколько седых волос у тебя на голове – в семье ты навсегда останешься младшим братом, и на тебя будут смотреть немного свысока. Но даже если у тебя много братьев и сестер, их все равно – единицы. И все они посланы тебе судьбой.

Глава четвертая. Всадник без головы

Я родился в середине лета 1968 года в московской хрущевке. Район, впрочем, был прекрасный, окаймленный рекой и сосновым бором, далекий от городской суеты, так что, выходя гулять во двор, видел я всю смену сезонов – снег в январе и тополиный пух в июле. Жили мы на четвертом этаже, лифта не было, но никого это особо не волновало – главное, что у нас, наконец-то, был газ, тепло и настоящая ванная. Москвичи помнят эти бесчисленные пятиэтажки, построенные еще по программе Хрущева и потому прозванные хрущевками. Хрущевки те простояли долгие годы, а некоторые и сейчас стоят.

Дом наш находился рядом с большим кинотеатром с громким названием «Патриот». Мы с друзьями изобретали всевозможные уловки, чтобы пробраться туда бесплатно, посмотреть «Спартака» или «Всадника без головы» и выпить молочный коктейль. Коктейли эти, взбиваемые тут же из молока и сливочного мороженого, стоили целых десять копеек – немыслимые для моего детского бюджета деньги, так что мне постоянно приходилось выпрашивать мелочь у родителей. Не знаю, в чем здесь дело, но вкус этих коктейлей, исчезнувший в одночасье вместе с нашим двором, друзьями, да и со всей страной, вспоминаю я сегодня как вкус своего безмятежного детства.

Москва-река текла совсем недалеко от нашего дома, и летом из павильончиков Серебряного бора доносился запах шашлыков. Братья водили меня туда есть эскимо, пить газировку и квас. Среди местных заводей и песчаных пляжей учился я плавать и делал свои первые зарисовки. Мой старший брат Коля начал прививать мне любовь к спорту. Помню, как однажды он позвал меня на прогулку со своей будущей женой, одолжил байдарку у тренировавшихся на Москва-реке гребцов и показал такой класс, что гребцы пришли в восторг, а я немедленно загорелся желанием научиться так же. К несчастью, весла оказались слишком тяжелыми, и грести мне сразу расхотелось. Наверное, поэтому я впоследствии выбрал парусный спорт.

Летом мы гоняли во дворе в футбол и играли в лапту, зимой – катались на санках со снежных сугробов и лепили снеговиков. Но главной зимней забавой был, конечно, хоккей. Советские хоккеисты были нашими героями, мы все выходные проводили на морозе, с клюшками в руках. Один раз мой младший брат так заигрался, что схватил воспаление легких. Мама потом еще долго лечила его, отпаивая отваром алоэ с медом.

Как любой нормальный советский ребенок, я ходил в детский сад, а с шести лет каждое лето ездил в пионерские лагеря, вместе с сестрами и Игорем. Не сказать, чтобы я туда поначалу очень стремился, однако выбора не было, и я не только привык, но даже вошел во вкус – особенно после того, как оказалось, что в лагере есть футбол и походы. Именно в пионерском лагере я впервые серьезно подрался, отстаивая свою честь. Помню, я тогда так нервничал, что чуть с ума не сошел (могу поставить тысячу долларов – у вас тоже было такое). Ох, и дулся я тогда на своего обидчика… Зато оказалось, что после драки тебя сначала начинают уважать, а потом хотят дружить. Надо отметить, что годам к шести я был уже практически самостоятельным человеком – во всяком случае, знал, где и как переходить дорогу. Науку эту я усвоил еще в детском саду, благодаря старшей сестре Ларисе, которая, сама, будучи еще школьницей, какое-то время была у нас в саду шефом-наставницей. Братьям моим повезло больше – во времена их детства наша мама еще работала в детском саду и могла, таким образом, проводить с ними целые дни. Я же нередко возвращался из сада домой сам. Так же самостоятельно стал я ходить в школу, проделывая каждый день путь в несколько километров.

Школу я терпеть не мог, но учился хорошо (по крайней мере – первое время, под натиском моих старших сестер) и часто оставался там до самого вечера – но не из какого-то особого рвения, а просто чтобы не быть дома без присмотра. Родители работали, а я сидел на продленке. В школу первое время я ходил без портфеля – на него у мамы не было денег, но не обижался, так как понимал, что семья у нас большая.

Когда мне было лет девять, вернулся из армии один из моих старших братьев. Он служил далеко, в Туркмении, на стратегической ракетной базе,

и приехал как-то очень неожиданно для меня. Я бежал в школу, спускался по лестнице и внезапно очутился в объятьях незнакомого, как мне тогда показалось, парня в военной форме. «Русланчик, братишка, как же ты быстро вырос!» – услышал я, пугаясь и радуясь одновременно. После чего помчался на свои уроки в состоянии полного восторга, который не покидал меня потом целый долгий день. Думаю, до этого момента я до конца не осознавал, сколько именно у меня старших братьев. И ощущение огромной семьи, которая собралась, чтобы отметить его возвращение, тоже было весьма отчетливым. Из Туркмении брат привез подарки – лакированные пепельницы в виде черепашек, которые простояли у нас дома еще много лет. Его крутые кудри, вследствие долгого нахождения в радиоактивной зоне, сменились на небольшую залысину, которая со временем все увеличивалась, пока не превратилась в большой лысый лоб.

Все свое детство я что-то мастерил: склеивал разные самолеты, корабли, боевые машины и танки – словом, делал то, что мне действительно нравилось, а отец, поощряя мои увлечения, при каждом удобном случае покупал мне всевозможные наборы конструкторов. Особенно я дорожил своей коллекцией моделей самолетов, которые были расставлены повсюду в нашей квартире. Лет в восемь, по примеру старшего брата Саши, попробовал бренчать на гитаре. Мне показали несколько основных аккордов, и я их с упоением разучивал.

В то время я много рисовал – простым карандашом, штрихуя тени на фигурах моих любимых персонажей приключенческих романов, виртуозно владевших шпагами и уверенно державшихся в седле. Иногда случались натюрморты и пейзажи, однако самым любимым моим сюжетом всегда были моря, океаны и корабли – оснащенные чугунными пушками, летящие на всех парусах, разрезающие носом огромные волны.

Братья мои были спортсменами, слушали The Beatles и The Rolling Stones, носили длинные волосы и брюки клеш. Вернувшись из армии, Коля поступил в институт, много читал, бегал по утрам. Еще помню его с паяльником в руках, среди запчастей от магнитофонов, телевизоров и транзисторов. Коля всегда уделял мне много времени, везде таскал с собой. Один раз, помню, мы с ним ехали куда-то на метро, и ему понравилась девушка, сидевшая напротив. Знакомиться с ней он отправил меня – наверное, считал, что десятилетнему ребенку она не откажет. О, вы не знаете, какой у меня брат… К красивым женщинам он всегда был неравнодушен, как, впрочем, и я. Возможно, именно благодаря ему я и научился тогда знакомиться.

Саша же целыми днями пропадал в своем боксерском зале, показывал мне стойки и удары, которые я потом с переменным успехом отрабатывал на друзьях и двоюродных братьях. Доставалось от меня многим, так что кузен Яша даже поступил в секцию дзюдо, а после и карате, чтобы наверно давать мне отпор. Братья часто брали меня в свои компании, катали на мотоцикле и не прогоняли, когда приходило время песен под гитару и красивых подруг.

Я, конечно, был нормальным ребенком. То есть, неидеальным. К счастью, рядом постоянно оказывался кто-то из старших, объяснявших, что ошибки свойственны всем и существуют для того, чтобы на них учиться. Помню, однажды у нас остановился на пару дней один из хороших знакомых моих родителей. Этот гость приехал не с пустыми руками – привез всем много подарков и конфет. А нам с младшим братом еще вручил по пачке жевательных резинок в красивой обертке. В то время о жвачке можно было только мечтать, она была настоящим чудом, поэтому в наших глазах гость превратился в настоящего волшебника.

Когда жвачка закончилась, исчезло и волшебство. Я жаждал продолжения. Поэтому, как только стемнело, и все улеглись спать, я встал и тихо прокрался в чулан, где стоял чемодан нашего гостя. В чемодане обнаружился целый блок вожделенных резинок, и я стащил его, недолго думая. Понимал ли я тогда, что воровство – это грех? Знаю точно: я был уверен, что никто пропажи не заметит, однако уже на следующий день мои брат и сестра усадили меня на стул и наговорили много нелицеприятных слов. Они сделали очень строгие лица и объяснили мне всю глубину моего падения, добавив, впрочем, что в детстве такое со многими случается. Они ничего не сказали родителям, вернули жвачку на место, а я усвоил этот урок на всю жизнь.

Через некоторое время со мной приключилась еще одна не слишком приятная история, и тоже с участием чужого чемодана. Я наткнулся на него однажды летом, возвращаясь с Москва-реки и, как всегда, сокращая путь через сады соседней больницы. Чемодан был явно кем-то припрятан в одном из заброшенных гаражей. Заглянув в него, я обнаружил внутри целый боевой арсенал: патроны, пули и даже пакет черного пороха. Я огляделся вокруг, никакой опасности не заметил и потащил свою находку в сторону дома, где благополучно спрятал ее в своем тайнике.

На следующий день, распираемый гордостью, я созвал всех друзей и соседей. Мы разожгли костер и стали кидать в него найденные трофеи, наслаждаясь салютом. Однако, после того, как одна пуля просвистела совсем рядом со мной, мы как-то быстренько свернулись и ушли, пока нас не заметили. Под занавес, уже на улице, мы решили поджечь порох. Накрапывал дождь, и, после нескольких неудачных попыток, было решено зайти в подъезд. Мы разложили порох, и один из мальчишек повзрослее поднес к нему зажженную спичку.

Взрыв прозвучал неожиданно. Поднялся язык огня высотой в метр. Все бросились во двор. Никуда не побежал лишь тот парень, что подносил к пороху спичку. Он лежал ничком, рыдая и закрывая ладонями обожженное лицо. «Скорая» приехала быстро, увезла парня в больницу, а еще через несколько минут раздался скрип тормозов милицейской машины, и два милиционера направились к нам на четвертый этаж.

Меня вызвали из комнаты и попросили показать боеприпасы. Сначала я был непреклонен, но затем поймал долгий взгляд старшего брата и проводил всех к своему тайнику. Чемодан открыли. Надо ли говорить, в какой ужас пришли мои бедные родители, когда увидели его содержимое, и как долго еще приходили в себя и умоляли меня быть осторожнее?

Более осторожным я не стал, хотя и перестал таскать в подъезд всякие бесхозные предметы, так что родители старались как можно реже оставлять меня без присмотра. Как только начинались летние каникулы, меня отправляли в лагерь, где мы были заняты целыми днями. Вставали под звуки трубы, делали зарядку, обливались холодной водой, гоняли в футбол. Играл я так себе, особым талантом не отличался, но защитником при этом был хорошим – пройти меня было практически невозможно, потому что любая вражеская атака завершалась потасовкой. Но больше всего в лагере мне нравилось ходить в походы: в лесу мы собирали грибы и землянику, нанизывая ее на травинки. Пекли картошку в костре, купались в речке и лазали на колхозные огороды. Участвовали в конкурсах, ярмарках и военной игре «Зарница». По ночам забирались к девчонкам в палату и мазали их зубной пастой. Сейчас в это поверить трудно, но поначалу я ехать в лагерь не хотел – так, что накануне отъезда даже разорвал свою путевку и выбросил ее в окно. И тогда мой брат быстро спустился вниз, собрал клочки и объяснил мне, как много пришлось работать нашему отцу, чтобы я смог отдохнуть летом в лагере. И мне стало очень стыдно.

Точно так же, как котенку нужна кошка, чтобы научить его выживать и охотиться, ребенку нужна семья, которая научит его быть человеком.

Глава пятая. Наш Иерусалим

Мне было лет девять, когда к нам приехали журналисты. К тому времени семья наша успела прославиться, в разных газетах о нас помещали небольшие статейки и очерки. Но издание, которое заинтересовалось нами на этот раз, было намного авторитетнее – так, во всяком случае, нам объяснили соседи.

Корреспондентом оказалась милая женщина лет тридцати, совершенно не похожая на тех журналистов, которых мы видели в кино. Она расспрашивала нас обо всем очень заинтересованно, а потом внимательно слушала ответы и записывала что-то в свой потертый блокнот, в то время как фотограф ходил по дому и молча щелкал затвором камеры.

Речь в основном шла о том, как мы все успеваем, каким образом помещаемся в нашей сорокапятиметровой квартире, хватает ли нам еды и одежды, и как, несмотря на все это, нам удается сохранять позитивный настрой. Мама показывала им железную кровать, на которой спали мы с отцом и младшим братом, раскладной диван для двух старших и спальню, в которой ютилась она сама вместе с моими сестрами. Говорила про наши хобби и увлечения, про то, как удается совмещать работу и воспитание девятерых детей. По всему было видно, что ни милая женщина-корреспондент, ни молчаливый фотограф не понимают, как мы живем.

По случаю визита прессы, дома собралась вся наша семья, включая старшую сестру Лену и двух ее детей. Не хватало только Людмилы, самой старшей, которая в то время жила уже далеко от Москвы. На столе было больше тарелок, чем еды. Чтобы накормить всех, мать приготовила огромную кастрюлю борща и нарезала много белого хлеба. И фотограф сделал снимок, который потом появился в газетах, и до сих пор хранится в моем семейном альбоме. Но главное было не это, а то, что мы собрались все вместе и были счастливы.

После борща корреспондент призналась, что приехала к нам не просто так, а по заданию свыше – чтобы осветить непростую жизнь советской многодетной семьи. Оказалось, что мой старший брат Коля еще перед уходом в армию отправил заказное письмо на имя Валентины Терешковой, к тому времени уже покорившей космос и теперь возглавлявшей Комитет советских женщин. «Теперь нам обязательно начнут помогать», – говорили гости. Так и случилось. Чуть ли ни на следующий день к нам пришли из жилищного комитета и поставили родителей на очередь, а еще через несколько месяцев – срок небывалый! – вручили ордер на новую четырехкомнатную квартиру в доме с лифтом. Дом этот находился на другом конце Москвы, на самой окраине, но какое это имело значение? Но самое интересное, что спустя некоторое время в одном из советских фильмов появился герой, чрезвычайно похожий на моего отца, у которого была не только жена, очень напоминавшая нашу мать, но и созвучная нашей фамилия.

Дальше детство мое протекало относительно спокойно. Хулиганил я реже (хотя, как и многие в этом возрасте, частенько бывал идиотом), а братья и сестра помогали мне в учебе и житейских трудностях. Темперамента во мне не убавилось, но, в целом, я был довольно спокойным, учился прилежно и ходил почти в круглых отличниках. И часто ездил с кем-нибудь из родителей в Нальчик, где останавливался уже у своей родной сестры Люды.

Вот где была моя отдушина. Люда жила с мужем и детьми в собственном доме, с садом и огородом. Во дворе, помню, был даже курятник, так что каждое утро мы ели настоящую яичницу или омлет. Муж ее Эдик любил меня и всю нашу семью, племянники были ненамного младше меня самого, и надо признать, что жилось мне у них гораздо интереснее, чем в Москве. Эдик занимался выделкой меха, и именно он приучил меня с детства к этому ремеслу.

Я, хоть и был хулиганом, но при этом каким-то чудом оставался послушным ребенком, отца и мать любил и ценил бесконечно. Отца, впрочем, видел значительно реже. От матери же доставалось нам всем по полной программе – она хоть и была доброй женщиной, но запросто могла отхлестать любого из нас мокрым полотенцем. Помню, как мама звала меня с улицы на обед или ужин. Ее первый, еще спокойный, окрик я слышал не всегда, зато второй, в котором появлялись уже металлические нотки, заставлял меня мчаться домой со всех ног.

Родители мои были людьми верующими – даже в те безбожные времена. Они строго соблюдали все посты и отмечали все религиозные праздники. И нас приучали жить так же. Раскрывали нам смысл любви, доброты, уважения, скромности и милосердия, учили дисциплине и труду, закаляли характер. Они никогда не спорили при нас, наоборот – были всегда вместе и всегда заодно, не жалуясь и никого не осуждая. Прокормить нас было нелегко, да и прилавки в магазинах стояли почти пустыми, и иногда отец покупал докторскую колбасу, чтобы была хоть какая-нибудь еда. Мы всегда предлагали кусочек и маме, но она почему-то отказывалась. Тогда мы думали, что она делает это для того, чтобы нам досталось больше. Сейчас я понимаю, что еще важнее для нее было есть только дозволенную Богом пищу.

Мы все много читали, играли в шахматы, нарды, занимались спортом, музыкой и ходили во всевозможные кружки. Но при этом у всех были свои обязанности по хозяйству. Сестры помогали на кухне и мыли комнаты, я был ответственным за вынос мусорного ведра, и все мы, по очереди и вместе, выбивали во дворе пыль из ковров, одеял и подушек.

Как бы ни относился я к школе, но учиться прилежно было обязательным – чтобы потом получить полезную профессию. Мама проверяла у меня уроки каждый вечер, а отец, в ответ на мои постоянные опоздания, говорил: день гуляет, два больной, а на третий выходной, на четвертый он устал, а на пятый – опоздал. То есть, объяснял он, как бы ты ни хитрил и не оправдывался, судить о тебе все равно будут по твоим поступкам, а не по словам. Что ж, благодаря отцу, я усвоил и эту истину, а заодно научился воспринимать критику в свой адрес.

В те годы я был таким вруном и притворщиком, что теперь при мысли об этом на душе становится довольно скверно. Тогда же я вовсе не задумывался о своем будущем, просто жил, как мне хотелось, время от времени расстраивая своими поступками всю семью. Ни тогда, ни в дальнейшем школьные оценки меня особо не волновали, так что, пока все остальные зубрили правила, я витал в облаках. То есть, я был таким твердым троечником – впрочем, весьма мечтательным, со своими нравом и собственными мыслями в ветреной голове.

Все мои братья и сестры, в конце концов, выучились, получили хорошее образование и овладели даже не одной, а несколькими профессиями. Одни мои старшие сестры стали дантистами, другие – технологами, братья – инженерами и, опять же, технологами, а брат Коля занимался наукой и некоторое время работал в Исследовательском институте.

Когда, после эпизода с прессой, нам дали новую квартиру, семья разделилась: на старом месте остались Лида со своим мужем, Коля и Саша, а Наташа, Лариса, Игорь, родители и я – перебрались в новый дом, в Лианозово. В те времена это была окраина Москвы, где сносили старые деревянные дома и образовавшиеся пустыри застраивали многоэтажками. Квартира была большая – четыре комнаты, отдельная кухня и целых три лоджии, откуда хорошо просматривался пруд, пасущиеся на его берегах коровы и уцелевшие до поры частные хибарки. Вокруг шла стройка, все было заляпано цементом и грязью, да и квартира наша, откровенно говоря, требовала капитального ремонта, так что поначалу в новый дом переехали только мы с отцом. Три месяца мы клеили обои, красили двери и окна, стелили линолеум. Я научился класть плитку, собирать мебель, вешать шторы и пробивать стены победитовым сверлом. Мы вместе делали все, что было нужно для нашего переезда и вместе ночевали на одной маленькой раскладушке. При этом, я все же умудрился завести во дворе новые знакомства, а так как Лианозово наше все же не совсем изжило из себя деревню, то время мы проводили, катаясь на самодельном плоту и ловя рыбу самодельной же, собственными руками изготовленной, удочкой.

Во время ремонта я жил практически на два дома, но в школу ходил уже на новом месте, и если раньше мне требовалось не так много времени, чтобы вернуться с уроков к обеду, то теперь дорога занимала два часа. Я по-прежнему перемещался по Москве один, пересаживаясь с транспорта на транспорт, и, насколько я помню, ни разу не заблудился. Младший же, Игорь, ездил с Ларисой, которая тоже начала учебу на новом месте.

Когда мы окончательно переехали, случился первый серьезный конфликт с местным парнем. В те времена я, хоть и был на вид довольно щупленьким, да еще вечно болеющим пареньком (у меня часто случались мигрени, и почему-то постоянно болели ноги, и отец мне делал компрессы с водкой – то есть, особым здоровьем я не выделялся), но и гадким утенком меня тоже назвать было нельзя. Характер у меня был, прямо скажем, скверный и упрямый, нрав – неуравновешенный. В душе я был пацифистом, однако при этом упорно следовал традициям нашего рода, подлости не терпел и издевательств, и разных подколок в свой адрес категорически не выносил.

После переезда авторитетных братьев рядом со мной не было, и защитить меня, соответственно, тоже было некому. Я уже был знаком с некоторыми соседями, но этого видел в первый раз. Как, впрочем, и он меня. Драка завязалась в подъезде, после его вопроса «ты кто такой?» и моего довольно нахального на него ответа. Я и раньше постоянно дрался, но на этот раз все было довольно серьезно, и тогда, впервые в жизни, мне сильно досталось. Целый вечер я приходил в себя от побоев и пытался справиться со злостью, а потом вернулся с работы отец. Он посмотрел на мои синяки, отвел в комнату и тихо спросил: «Ну что, побили?». А потом решительно добавил: «Ничего, разберемся и с этим» и буквально через несколько дней принес домой настоящий турник с эспандером, и сразу подвесил его, чтоб я мог заниматься. Потом вручил мне боксерские перчатки, некогда принадлежавшие моему старшему брату, который служил тогда на Финской границе, показал стойку, несколько ударов и сказал, что я всегда должен быть готов за себя постоять. Отец в молодости был неплохим боксером, также, как и мой брат, у которого имелось много наград и титулов.

Я тренировался очень усердно, и через некоторое время понял, что мне это занятие очень нравится, а потому, вместе с другими мальчишками чуть старше меня, записался в секцию бокса «Динамо». Каждое утро я начинал с пробежек, а вечером ехал в боксерский зал. Отец, когда у него было свободное время, помогал мне с домашними тренировкам, корректируя стойку и технику. В результате я очень скоро окреп физически, освоил азы бокса и даже приобрел довольно резкий удар, а еще через полгода начал участвовать в городских турнирах, где меня почему-то всегда ставили с более опытными боксерами. На ринге я обычно проигрывал, зато тренировал волю и закалял характер, а также научился держать удар – как в прямом, так и в переносном смысле. Надо ли говорить, что во дворе ко мне больше никаких вопросов не возникало?

Отец мне всегда говорил, что мужчина обязательно должен заниматься спортом, ведь спорт вырабатывает уверенность и дисциплину, но применять свою силу надо только в самом крайнем случае. Благодаря боксу, я уже умел постоять за себя и решил переключиться на другой вид единоборств – дзюдо. Помню, как один из моих друзей, который когда-то записался на бокс вместе со мной и которому всегда сильно доставалось на ринге, долго меня отговаривал уходить. Но я все же ушел, а он – остался, и впоследствии Костя Зубов (так звали моего друга) стал сначала чемпионом Москвы, потом – чемпионом СССР, а еще через несколько лет, будучи уже совсем взрослым парнем, дважды выиграл чемпионат мира: сначала как спортсмен, а потом – как тренер.

Так или иначе, я оставил бокс и ушел в дзюдо, где тоже не обошлось без приключений. Денег у нас тогда не было, тем более – на покупку настоящего кимоно, поэтому я попросил сестру Лиду сшить мне его из специального материала. Лида, конечно же, очень быстро мне это кимоно сшила, но только не из специального материала, а из шелка. Надо мной смеялись все, и я от ужаса и стыда чуть было совсем не забросил тренировки. К счастью, в этот момент к нам на некоторое время переехал мой двоюродный брат Яша со своей сестрой Жанной – той самой, что родилась буквально через неделю после меня, и, поскольку у ее родной матери после родов вовсе не было молока, моя мама кормила грудью и ее тоже. Яша и Жанна рано осиротели, а мачеха так и не смогла смириться с их присутствием в доме, и всю любовь и ласку отдавала только своим родным детям. Мой дядя, помню, очень сильно тогда переживал по этому поводу, поэтому наша мама предложила ему приютить обоих под нашей крышей.

И вот они приехали, и оказалось, что Яша уже несколько лет занимается дзюдо, к тому же считается одним из лучших учеников своей школы «Трудовые резервы», которая находится в самом центре Москвы. Яша меня выслушал и предложил мне свое, хоть и старенькое, но правильное кимоно. Так я продолжил свои тренировки, но уже вместе с ним, в одной секции. Каждая тренировка всегда начиналась с гимнастики и растяжек, мы отрабатывали фляги, рондады и всевозможные сальто, а потом разбивались по парам и боролись. Дома продолжалось то же самое – мы бегали в парки, тянулись и отрабатывали приемы. Воскресенье отводилось на акробатику. В свои одиннадцать лет я был быстрым и юрким, ходил на руках и садился в шпагат. Но все это не шло, конечно, ни в какое сравнение со способностями моего кузена Якова, к тому времени он уже мог пробежать по стене, скрутив потом сальто или проехать на скейте в стойке на руках. Все девчонки в нашей школе были от него без ума.

С тренировок мы возвращались голодные, путь до дома был неблизкий, и потому мы частенько сворачивали на Центральный рынок на Цветном бульваре. Денег не было, есть хотелось зверски, и потому, хоть я и дал себе зарок не воровать, но иногда все же таскал фрукты с прилавков. Обычно один из нас отвлекал продавца, пока другой брал пару яблок или кисть винограда. А однажды мы вынесли из магазина хлеб и две бутылки кефира. Много лет спустя, уже вернувшись из армии, я ходил по рынку и расплачивался по счетам. Продавцы удивлялись и деньги брать не хотели, но я настаивал и отдавал все до копейки, потому что всему свое время.

Через пару лет занятий дзюдо я присоединил к нему каратэ, а затем еще и вольную борьбу. Тогда никто еще не слышал о смешанных единоборствах, просто мой брат Яша считал, что все они прекрасно дополняют друг друга. Яша же был одержим ММА: к восемнадцати годам, живя уже отдельно от нас, он получил черный пояс по каратэ и дзюдо, и стал вице-чемпионом СССР, проиграв в финале своему другу всего один балл.

Иерусалим разрушали более восьмидесяти раз, но он не просто стоит на земле, а правит миром и процветает. Трава прорастет через асфальт и бетон, несмотря диктатуру, бедность и обстоятельства.

Глава шестая. Предчувствие большой воды

Время шло, и из безмятежного школьного детства я потихоньку подбирался к отрочеству. Переход этот ознаменовался двумя новыми увлечениями: я стал брать уроки игры на гитаре и завел себе аквариум с рыбками.

О гитаре я мечтал давно – еще с тех пор, когда наблюдал старшего брата в кругу друзей и девчонок. Примерно тогда я понял, что успех в обществе прямо пропорционален умению играть на музыкальных инструментах. А тут еще сосед Кирюха постоянно мелькал у меня перед глазами со своей гитарой – я встречал его, когда он шел на очередной урок. В результате, именно Кирилл Чуриков и отвел меня к своему учителю, и в моей жизни тоже появились ноты, звуки и основы сольфеджио. Я учился правильно держать гитару, выворачивая левую кисть и одновременно подкладывая что-нибудь под левую ногу, перебирать струны и брать аккорды. В течение примерно года мы занимались только классикой, но потом – наконец-то! – добрались и до песен. В результате я уже практически не расставался с гитарой, и мой репертуар рос в геометрической прогрессии.

С рыбками приключилась отдельная история. Я по-прежнему ходил рыбачить на наш лианозовский пруд и в особо удачные дни приносил домой трофеи – серых безымянных рыбешек, которых запускал в банку с водой в надежде, что они будут жить долго и счастливо. Рыбешки, разумеется, умирали на следующий же день, и отец, видя, как я расстраиваюсь по этому поводу, объяснил мне разницу между декоративными рыбками и теми, что живут у нас в пруду. Тогда и возникла идея с аквариумом, и я втайне надеялся, что среди окружавшей меня обыденности и серости я вдруг найду свою золотую рыбку, и она исполнит, наконец, все мои желания, которых, надо сказать, к тому времени накопилось уже немало. Я принялся копить деньги. Но когда бутылка из-под шампанского, которую я использовал в качестве копилки, спустя полгода, наконец, наполнилась, и я засобирался на Птичий рынок, обстоятельства изменились, и я был вынужден отдать весь свой капитал старшей сестре на продукты. Не таким уж я был тогда альтруистом – даже, откровенно говоря, был довольно прижимистым малым, однако все равно понимал, что ей эти деньги нужнее.

В общем, вожделенная покупка была отложена на некоторое время, однако все же состоялась, и я стал обладателем огромного аквариума на ножках. Сначала я водрузил его на почетное место в гостиную, где он, как мне казалось, очень органично вписался, однако вскоре выяснилось, что аквариум мой многим мешает, так что пришлось перенести его в коридор.

Я начал с простых гуппи, потом к ним подселились долгожданные вуалехвосты, в обиходе называемые «золотыми рыбками». Я украшал аквариум камушками, водорослями и подводными замками, а также снарядил его лампой дневного света и прибором для подачи кислорода, и запустил туда улиток-чистильщиков.

Вообще-то, у нас дома и раньше была разная живность: попугаи, кошки и морские свинки. Единственное существо, на которое мама ни в какую не соглашалась, – собака, потому что ее надо было кормить, а мы иногда сами жили впроголодь. Но теперь все это осталось в прошлом, и я был полностью увлечен своими драгоценными рыбками, наблюдая за ними все свободное время и находя в этом прекрасном занятии успокоение. И вот, в то время, как вся семья в гостиной спорила, что смотреть по телевизору – футбол, хоккей, фигурное катание или бессмертный индийский сериал про Зиту и Гиту, я уединялся в коридоре и любовался подводным миром. Я наглядеться не мог на своих рыбок с огромными золотыми хвостами, и в том, как вальяжно дефилировали они вдоль аквариумных стен, видел наглядную иллюстрацию тому, что красок в этом мире много, и что только о нас зависит, какие из них выбрать, чтобы воплотить в жизнь все свои фантазии.

Справедливости ради, стоит сказать, что свободного времени у меня было не так уж много. Я постоянно был чем-то занят: ходил на свои тренировки, занимался аквариумом, играл на гитаре, посещал художественную студию, где мастерил всякие интересные штуки, а также собирал монетки, марки, открытки и этикетки. Я рисовал, выжигал, лепил разные скульптуры и любил читать исторические произведения. Я постоянно искал себя и без тени сомнения хватался за все, что хотел попробовать. Возможно, именно так я учился быть мужчиной. Во дворе мы с друзьями делали хлопушки, рогатки и ружья, стреляющие настоящей дробью. Еще мы катались на товарных поездах, зачем-то лазали на склады и прыгали в сугробы с крыш старых домов, ловя кайф. Летом ходили в парк кататься на аттракционах и прыгать с парашютной вышки, зимой – на ледяные горы, норовя на спуске поплотнее прижаться к кому-нибудь из одноклассниц. Разумеется, мы постоянно дрались.

Между нашим домом и железнодорожной станцией, откуда мы иногда отправлялись на рыбалку в ближнее Подмосковье, располагался довольно обширный лесопарк. Ранним утром пересекать его было, в общем-то, безопасно, однако вечером соваться туда не следовало. В парке было полно местной шпаны, которая нюхала клей и бензин. Однажды мы заметили в кустах сильно избитую девушку, так что пришлось быстро вызывать «Скорую» и милицию. В другой раз – стали очевидцами откровенного ограбления: какой-то парень спросил у прохожего, который час, а затем вежливо, но очень настойчиво предложил ему снять часы. Впрочем, при нашем приближении он сбежал, обещая на ходу с нами встретиться и поквитаться. Одним словом, многие в те годы предпочитали Лианозовский парк обходить стороной.

Разборок хватало и во дворе. Район у нас был довольно разношерстный, поэтому, хоть мы с друзьями и были спортсменами, но все равно старались держаться вместе. Особенно после того, как кто-то из местных отморозков облил бензином пса одного из моих приятелей и поджег его. Времена были сложные, иногда невозможно было выйти на улицу без палки, кастета, цепи или самодельных нунчаков. Дрался я постоянно – в школе, на улице, во время поездок по Подмосковью. Один раз, помню, пришлось выйти впятером против десятерых деревенских – досталось нам тогда сильно.

Когда мне исполнилось тринадцать, проявилась внезапная тяга к чтению. При этом, книг у нас дома не было (библиотека, собранная отцом, осталась при переезде в старой квартире), да и достать их в тех времена было не так-то просто – только по специальным абонементам. Но я нашел выход. На счастливую мысль сдавать макулатуру и взамен получать ценные ваучеры на книги меня натолкнула старшая сестра Наташа, которая тоже очень любила читать. Еще одним способом раздобыть интересную книжку было выменять ее у кого-то из одноклассников или, наконец, купить, воспользовавшись знаменитой копилкой. Во всей нашей огромной семье я, наверное, был единственным которому не нравилась школа, поэтому особой грамотностью я не отличался, но, читая, узнавал кучу интересных вещей, а заодно пополнял свой словарный запас.

Сначала я прочитал (вернее сказать – проглотил) практически всего Дюма и Жюля Верна, потом сильно увлекся классиками русской литературы и поглощал уже Зощенко, Тургенева, Толстого, Гоголя, Достоевского и Чехова. Разумеется, в своем юном возрасте я мало что понимал, однако крупицы нравственности классики в мою душу все же заронили, и много лет спустя, уже будучи взрослым человеком, я еще раз перечитал все эти книги в надежде во всем разобраться. Затем принялся читать разные исторические романы. Однажды, по совету старшего брата Коли, приобрел полное собрание сочинений Ленина и пытался понять суть марксизма-ленинизма. Впрочем, это уже явно был перебор, поэтому я оставил это занятие и вернулся к приключениям.

В школе мне больше всего нравились уроки географии и истории, но с не меньшим удовольствием посещал я уроки литературы, где разучивал наизусть стихи Пушкина. Лермонтова, Крылова и Некрасова. Оценки меня особо не волновали, гораздо больше интересовал сам мир, с его приключениями и страстями. Мои отношения с учителями были сложными – откровенно говоря, большинство из них меня просто бесили, но были и такие, кого я обожал. К примеру, географию и историю нам преподавал один и тот же человек – помню, я прямо-таки заслушивался, когда он рассказывал разные интересные истории: про языческие племена, про каких-то тропических муравьев, которые могли сожрать человека за одну ночь. Особенно меня поразил тогда рассказ про одно племя, которое выбирало себе правителя сроком на один год, а потом приносило его в жертву богам – вместе с семьей и свитой. Не знаю, осознал ли я тогда разницу между варварством и гуманизмом, но о различиях между ролью мужчины и женщины задумался всерьез.

Точные науки тоже не выпадали из сферы моих интересов, так же, как и иностранные языки. Практически все мои одноклассники изучали английский, так как он считался более модным, но я выбрал немецкий, потому что он мне показался намного более интересным и сложным. Я учил его с удовольствием, быстро стал лучшим учеником в школе, так что меня даже хотели отправить на пару недель на стажировку в социалистическую Германию. Я мечтал об этой поездке, но она так и не произошла, так как для получения визы требовалось пройти долгую бюрократическую процедуру. В итоге, в Германию я не поехал, зато смог помочь своему старшему брату Коле с подготовкой к экзамену в институте. Коля хорошо разбирался в точных науках и экономике, но с иностранным у него были большие проблемы. Он объяснял это тем, что принципиально признает только один великий и прекрасный язык – русский.

Во время летних каникул, закончив уже с пионерскими лагерями, я ездил к сестре на Кавказ, с ребятами – на озера, купаться и рыбачить, или ходил в походы с одноклассниками. Но одним прекрасным летним днем случилось то, что навсегда перевернуло мою жизнь.

Мой друг Серега занимался тогда парусным спортом и в тот день предложил мне съездить с ним на тренировку в яхт-клуб – там, на Клязьменском водохранилище, он готовился к каким-то московским стартам. Я все равно особо ничего не делал, только гонял на подаренном отцом велосипеде, поэтому сразу согласился. Мне вообще всегда нравились разные озера и водохранилища, хотя на яхте я до того момента не ходил ни разу.

Целый день я смотрел с берега, как мой друг ловко управляется с парусом, и ловил себя на том, что количество адреналина в моей крови приближается к критическому значению. Раньше такой восторг я испытывал только когда съезжал с самой высокой горки в парке аттракционов или прыгал вниз с большой высоты – в сугроб или в воду. Я понимал, что незаметно для себя влюбился в парусный спорт.

Уже на следующий день я записался в начальную группу обучения. В мои тринадцать я был староват для новичка, брать меня не хотели, но, в конце концов, определили к восьмилеткам в надежде, что я скоро уйду. Но не тут-то было. Никуда я не ушел, наоборот – тренировался все дни, оставшиеся от летних каникул (благо во времена СССР все спортивные секции были бесплатными), и довольно быстро освоил азы хождения под парусом. Примерно месяц я ходил на «оптимисте», еле-еле в него помещаясь и сталкиваясь с другими лодками. Потом пересел на «кадет» – сначала матросом, потом рулевым. К концу лета я уже мог сам справляться с яхтой и ловить парусами ветер.

Осенью в мою жизнь снова вернулась школа, тренировки по единоборствам, акробатике и вольной борьбе, но все мысли все равно были заняты яхтами. Я с наслаждением вспоминал, как прошлым летом скользил по воде с надутыми от сильного ветра парусами, и, едва дождавшись весны, поехал в тот же самый клуб «Водник», чтобы вновь записаться, но уже во взрослую группу. Лед на водохранилище еще не сошел, нужно было ждать примерно месяц, но мне пообещали, что как только спортсмены начнут готовиться к новому сезону и расчехлять после зимы свои лодки, мне непременно сообщат. Тем более что, сказали мне, у одного из экипажей не хватает шкотового матроса. Я понял, что мне не особо рады, и даже немного расстроился, но потом решил не падать духом и все равно стоять на своем.

Пока лед таял, со мной произошло несколько неприятных историй. Сначала я стал свидетелем настоящего убийства: на моих глазах милиционер выстрелил в человека, идущего ему навстречу с ножом в руке. Я тогда в первый раз увидел, как убивают людей, и долго еще потом ходил поникший, не в силах осознать случившееся. А затем я и сам чуть было не погиб, возвращаясь из школы. Мы с моим одноклассником, как всегда, сокращали путь домой, переправляясь через замерзший пруд. Обычно все заканчивалось нормально, но в этот раз лед не выдержал, треснул, и прямо под моими ногами раскрылась полынья. Я сразу оказался по пояс в воде и стал погружаться, увлекаемый на дно отяжелевшим зимним пальто. Друг испугался и убежал, я хватался за края полыньи, но лед ломался и я, без всякого сомнения, тонул. До сих пор не понимаю, как мне удалось выбраться из этой ловушки. Промерзший и насмерть перепуганный, я примчался домой и залез под горячий душ прямо в одежде. Не сказав ни слова своим любимым родителям, я вспомнил, однако, наставления матери, данные мне в тот далекий день безмятежного детства. Никогда не сдавайся, но надейся только на себя – наверное, я впервые по-настоящему осознал, что она тогда имела в виду. То, что мой друг струсил и оставил меня одного в минуту смертельной опасности, стало еще одним открытием. Всю ночь мысли о его подлости не давали мне покоя, я был совершенно расстроен и жутко зол на него. На следующий день я встретил его возле дома, отвел за угол и без объяснений заехал в челюсть. Но история на этом не закончилась.

На следующее утро в школьном коридоре мне пришлось сцепиться с парнем намного старше и сильнее меня. Это был отвратительный тип, которого звали Вадиком, но гораздо больше он был известен всем по прозвищу Торба. Мой бывший друг, подлый притворщик, при этом стоял в сторонке, и я понял, что он нашел себе покровителя и сводит со мной счеты чужими руками. Разозлился я тогда страшно, драка завязалась нешуточная, потом нас разняли и растащили по углам, но конфликт явно не был исчерпан. Никогда бы не подумал, что в нем столько зла. Я хотел проучить этого непрошеного заступника и быстро придумал, как это сделать. А что бы вы сделали на моем месте?

В те годы я неплохо разбирался в химии и время от времени изобретал разные хлопушки, смешивая для этого серу, селитру, свинец и магний. Поэтому я быстренько смастерил дымовую шашку с запалом и подложил под дверь его квартиры. Я знал, что мой обидчик живет вдвоем с матерью, которая работает целыми днями и домой возвращается поздно. Я позвонил и был абсолютно уверен, что именно он откроет эту дверь. Но все вышло иначе. Когда дверь открылась, и прогремел взрыв, раздался крик, но совсем не тот, который я ожидал услышать. Кричала женщина. Я в ужасе выскочил из своего укрытия и бросился на помощь, однако изменить что-либо было уже нельзя. Милая мать моего обидчика позвонила в милицию, и уже на следующий день, на глазах у всей школы, меня уводили с уроков в наручниках.

К чести милиционеров надо признать, что отнеслись ко мне скорее сочувственно. Беседа с участковым заняла не более получаса, мне инкриминировали мелкое хулиганство и отпустили домой, пригрозив, однако, что, если я не возьмусь за ум и буду продолжать в том же духе, колонии мне не избежать. Родителям я все объяснил, как мог, но о том, как тонул в полынье, рассказывать не стал, а просто пообещал вести себя более достойно. Страшно представить, что сказала бы моя бедная мама, услышь она тогда правду. Поэтому я соврал ей в очередной раз. Это была ложь во спасение – но не мое собственное, а моей матери, которую мне очень не хотелось расстраивать. Уже тогда я понимал, что есть вещи, которые просто нельзя говорить женщинам. Это, и правда, было мое последнее выступление такого рода, никаких петард, хлопушек и дымовых шашек я больше никогда не изготавливал, а всю свою энергию и жажду самоутверждения направил на занятия спортом.

В конце весны я опять отправился в яхт-клуб, чтобы добиться-таки зачисления. В клубе спросил у первого попавшегося тренера, что нужно сделать, чтобы меня взяли. Тренер посмотрел на меня снизу-вверх и ответил, что, если бы я пришел к нему лет пять-шесть назад, он, пожалуй, сам взял бы меня без особых раздумий, но в таком возрасте и с таким маленьким ростом надеяться мне уже не на что. Я, разумеется, хорошо понимал, что парусным спортом начинают заниматься с шести лет, а в тринадцать некоторые становятся чемпионами страны, но все же продолжал настаивать. Тогда меня отправили к совсем молодому парню, который стоял возле двухместных швертботов класса 420. ««Иди и поговори с ним», – сказали мне. – В любом случае, это твой единственный шанс». Парень представился Алексеем Андреевичем Нечаевым, от занятий отговаривать не стал, а, наоборот, сказал, что все зависит только от меня самого. Так судьба меня свела с одним из лучших людей, который еще не раз становился моей поддержкой и вдохновителем. Меня подвели к яхте и представили всем как нового шкотового.

Все лето я тренировался и участвовал в московских регатах. Экипаж наш состоял из двух человек – меня и рулевого, и в первое время все было неплохо, пока не оказалось, что мы с моим напарником не сходимся характерами. Ему достаточно было просто ходить под парусом, я хотел побеждать. Он жаловался на старую лодку и состояние парусов, я считал, что результат зависит только от нас самих. У нас даже случилось несколько серьезных конфликтов, в результате одного из которых я случайно выбросил его за борт. Дул сильный ветер, и он собирался сдаться и отвалить. Я, естественно, был против и говорил что-то о воле к победе. Со стороны это выглядело ребячеством, но, вероятнее всего, я еще раз хотел доказать себе, что в жизни все зависит только от меня самого, и потому так торопился взять инициативу в свои руки.

Одним словом, надо было что-то менять. Я пошел к Алексею Нечаеву и попросил перевести меня на одноместный класс яхт – хотел сам распоряжаться своими победами и отвечать за свои поражения. Разговор вышел долгий и душевный. «Руслан, – сказал мне мой тренер. – Ты, я вижу, парень упрямый. Поэтому отговаривать тебя я не буду. Но если ты действительно не можешь без паруса, учись быть более сдержанным и направлять свою агрессию не на экипаж, а на подготовку к соревнованиям». Он посоветовал мне почитать книги, написанные великими спортсменами, чтобы понять не только тактику и технику ведения гонок, но сложности, возникающие на пути каждого человека, который хочет чего-то добиться в жизни.

Через несколько дней Алексей Андреевич и отвел меня на склад списанных лодок и указал на одну, которая лежала на боку, в стороне от других, вся в пыли и трещинах. «Ты не смотри, что она старая – сказал он, – Один из моих бывших воспитанников стал на ней призером чемпионата Москвы. Лодка быстрая, а комплекция у того парня была как раз как у тебя». Он вручил мне мачту с гиком, старенький парус, руль и весь необходимый для навигации такелаж. Следующие несколько дней я латал пробоины и готовился спустить свою яхту на воду.

Мне сразу все понравилось: лодка, действительно, была быстрая, легкая и послушная. Яхта принадлежала одиночному международному классу «Лазер», который в те времена еще не относился к олимпийскому, но быстро набирал популярность в мире, благодаря простоте управления. В СССР он фигурировал под названием «Луч». Один из наших ветеранов парусного спорта привез эту яхту из Америки в качестве прототипа, ее оценили и начали производить на собственных верфях в Сочи и Эстонии, а название изменили, чтобы не платить американцам. Класс этот быстро набирал обороты, на старт любых соревнований всегда выходило очень много лодок, и конкуренция среди юношей была велика.

Прошло несколько месяцев изнурительных тренировок, пока, наконец, у меня стало что-то получаться. Яхта идеально мне подходила, я был силен и вынослив, штудировал предложенные Алексеем Андреевичем книги и изучал законы физики, математики, аэродинамики, астрономии и географии, без которых в парусном спорте делать нечего. Мне постепенно открывались секреты ведения гонок. Я мог долго висеть за бортом, наполнять ветром парус, ловя идеальный крен и увеличивая скорость. Я научился вести яхту ровно, без лишнего сопротивления на корпус, маневрируя по ходу дистанции.

Однажды, уже поздней осенью, дул сильный ветер, и на тренировку вышли только две яхты – моя и еще одного парня, чемпиона первой в советской истории спартакиады в этом классе. Мы сошлись и устроили спарринг, который повторяли потом не единожды. В такую погоду никто больше не хотел выходить на воду из боязни перевернуться, только мы вдвоем. Сначала я за ним едва успевал, но две недели экстремальных тренировок сделали свое дело, так что, когда ветер ослабевал, я уже ему ни в чем не проигрывал.

Это неожиданное знакомство дало мне очень много. Чемпион СССР оказался хорошим парнем. Он делился со мной секретами: объяснял, как правильно стартовать и проходить дистанцию с учетом особенностей акватории, рассказывал о подводных течениях и изменениях ветра, показывал, как обрабатывать волны, идя в лавировку, и съезжать с самого гребня на полном курсе. Я учился. И в конце сентября меня выставили на мои первые соревнования.

Это были мелкие клубные старты, которые проходили прямо в нашем заливе. О престиже речи не шло, но для меня это была прекрасная возможность продемонстрировать свои новые навыки в схватке со спортсменами, многие из которых были значительно сильнее меня. Снова дул сильный ветер, и, к моему огромному удивлению, многие с ним не справились. Я же не только брал старты по секундам, но и удерживал лодку, ни разу не перевернувшись, и в результате выиграл несколько гонок. Меня отметили – хвалили и вручили грамоту, и этот скромный приз стал моим первым успехом в начале пути. Главные старты были еще впереди, но в тот момент я совершенно о них не думал и просто наслаждался победой.

Я думаю о Древней Спарте, где слабых младенцев сбрасывали со скалы. Но чтобы следующее поколение было сильным, его надо просто правильно воспитывать.

Глава седьмая. Сам выбирай свой путь

Потянулись школьные будни, но думал я только о гонках. На полях тетрадей – там, где раньше чертил символику восточных единоборств, теперь рисовал я свою яхту, идущую под парусом. Навигация уже заканчивалась, но мы все равно приезжали в клуб, учили теорию, чинили лодки, готовили их к следующему сезону.

В те годы студентов и старших школьников часто отправляли «на картошку». Мы тоже по субботам ездили в какой-нибудь подмосковный колхоз и помогали собирать урожай. Считалось, что таким образом молодые люди приучаются к сельскому труду. Зачем это надо было столичным школьникам – не совсем понятно, но во время наших вылазок нам даже пару раз показывали, как надо доить коров. В остальном, приучение к труду не выходило за рамки школьной программы: мальчиков учили обращаться с рубанком и стамеской, а девочки строчили на швейных машинках и иногда пекли пироги. В сущности, все советское образование и воспитание молодежи тогдашнего времени было основано на трудах Жан-Жака Руссо, которые позже практически без изменений воплотил в жизнь всем известный воспитатель беспризорников Макаренко. Система эта получила такое широкое распространение, что даже ЮНЕСКО признала ее одной из определяющих в развитии педагогической науки ХХ века.

В ноябре началась комплектация сборной нашего яхт-клуба и подготовка списка спортсменов для предстоящих всесоюзных соревнований, которые должны были пройти весной в Севастополе. Я ни о чем таком даже не думал, потому что в клуб пришел совсем недавно, однако, к моему удивлению, меня тоже зачислили в команду. Оказалось, что произошло это после настойчивых рекомендаций моего тренера Алексея Нечаева, который вовсю расхваливал мою прыть и усердие, рассказывал всем, как быстро я учусь и прогрессирую. По крайней мере, физически он точно готов, говорил Алексей, к тому же умудрился каким-то невероятным образом выиграть последние клубные соревнования под названием «Золотая Мочка». Я сначала в такую удачу не поверил, но затем, поддерживаемый своим удивительным тренером, принялся готовиться к новым гонкам. Прежде всего, предстояло заняться небольшой реконструкцией корпуса яхты, рангоута и такелажа, и подлатать ее старенький парус.

Всю зиму я пропадал в яхт-клубе. Я бежал туда сразу после уроков, проводил там каникулы и выходные. Яхта была отправлена в теплый эллинг для просушки под специальными лампами, затем надо было проклеить изнутри все пробоины и убрать все лишнее, тем самым облегчив вес. Я сконструировал несколько ребер жесткости, чтобы лодка прорезала волну, и вклеил их в нужных местах. Чтобы добраться до места крепления мачты, пришлось вырезать специальные люки. Затем я отполировал нижнюю часть корпуса – для большей скорости и маневренности в соленой морской воде, укрепил мачту и гик, и привел в порядок руль. В результате, не нарушив требуемых стандартов, я усовершенствовал свое суденышко, придав ему жесткости и герметичности при минимальном весе.

Парус я прострочил на швейной машинке, слегка изменив его форму (не без помощи Алексея, который хорошо знал законы аэродинамики). Наконец, на той же машинке смастерил я себе специальные шорты, чтобы было удобнее откренивать. Работать со швейной машинкой мне было не впервой – раньше я часто помогал матери с домашними делами, сшивал наволочки и рукавицы, так что рука в этом смысле у меня была набита. Так или иначе, скоро все было готово, и я стал ждать весны.

Время шло, на улице лежал снег. Я бегал на лыжах, которые мне купил отец, чтобы и зимой поддерживать спортивную форму, а вечерами крутил кубик Рубика. Не знаю, почему меня так зацепило это занятие, но я, как и все в то время, надеялся найти алгоритм, позволяющий правильно собрать его за минимальное количество времени. Решение было найдено примерно через месяц, но мне еще долго потом снились всевозможные комбинации цветных граней. Возможно, сны эти каким-то образом повлияли на мою дальнейшую жизнь, хотя тогда я их не запоминал и вообще сильно не философствовал.

В школе я, конечно же, пытался ухаживать за девчонками. К тому времени у меня уже были свои избранницы, которых я иногда отваживался пригласить в парк или отвести в кино на последний сеанс. В свою очередь, я тоже становился объектом симпатии со стороны одноклассниц. Обычно мы собирались небольшими компаниями у кого-нибудь дома, пока родители были на работе, или просто шли гулять. Снова приходилось драться, и мне опять оказывались очень на руку навыки, полученные во время занятий боксом и дзюдо, тем более, что многие противники превосходили меня и в росте, и в весе.

Я ужасно любил доводить некоторых девчонок до слез, особенно самых вредных – тех, что постоянно хихикали. Но когда мне девчонка всерьез нравилась, совершенно не хотелось ее дразнить. При этом я почему-то был уверен, что вовсе не нужно ухаживать за девочкой, чтобы с ней подружиться. Помню, что мне одновременно нравились сразу несколько девчонок, но я боялся им в этом, признаться. Одну из них я частенько провожал до дома, с другой ходил в парк и в кино.

Я был почти уверен, что тоже нравлюсь им, однако, что с этим делать – не знал, поэтому просто оставался очень застенчивым, хотя и галантным, и воспитанным. К тому же, я дико боялся кого-нибудь ненароком обидеть, так что все ухаживания мои заканчивались, так толком и не начавшись. Помню, была одна девочка – смешная и не то, чтобы красавица, но мне нравилась. Мы с ней даже однажды поцеловались, хоть и не по-настоящему. Спустя годы, я часто вспоминал одну из тех прекраных девушек, Катерину Смирнову, которая проявляла ко мне явную симпатию, была умна и ослепительно красива, и, что немаловажно, обладала прекрасным характером. Катя эта во всем мне помогала, давала списывать домашние задания и старалась уберечь от разных потасовок. Она даже попыталась затащить меня на бальные танцы, но для меня это уже было слишком.

Надо признаться, танцевала она замечательно. Знаете, как обычно бывает: хорошо танцует, но дура или, наоборот, очень умная, но танцевать вообще не умеет. Однако Катя обладала всеми достоинствами сразу, что делало ее в моих глазах почти богиней. Кроме танцев, она увлекалась спортом и драматическим искусством. Только ради нее я записался в школьный театр и даже успел поучаствовать в одной из постановок, где, с перевязанной головой, исполнял сольную партию, в то время как она нежно обнимала меня и подставляла плечо, помогая идти. Помню, как я также ходил на пробы в кино на киностудию «Мосфильм», но меня все же не взяли, мотивирую тем, что для советских фильмом моя внешность не совсем подходит. Понятно, что им нужны были высокие блондины с голубыми глазами, а я, хоть и нравился девчонкам из-за своей восточной внешности и темперамента, но для тогдашнего советского кино был непригоден.

Главное у меня появилась возлюбленная. Я приглашал ее на все медленные танцы, и она танцевала со мной, а другим отказывала. Она была дочкой полковника, прекрасно училась, и мы постоянно ходили с ней в музеи и театры.

Однажды, когда мы всей дружной компанией навещали нашу классную руководительницу, которая жила одна и часто приглашала нас на чай, случился разговор, который расставил все на свои места. Обсуждали наши планы на жизнь, все по очереди рассказывали о том, где и как будут учиться. Именно в тот вечер я впервые узнал, что Катерина собирается непременно поступить в МГИМО и стать военным переводчиком. И как-то сразу стало понятно, что какими бы нежными ни были наши сегодняшние отношения, у нее все равно свой путь, и он очень сильно отличается от моего. Не знаю, была ли она моей первой любовью, но позже я часто вспоминал ее и даже видел несколько раз во сне.

Хочешь ли ты играть на рояле, строить корабли или лететь в космос, непременно найдутся люди, которые предложат тебе забыть об этом и заняться чем-то другим. Но это твоя жизнь, и твое предназначение. Поэтому, выбирая дорогу, слушай только свое сердце.

Глава восьмая. Верный курс

Приближалась гонка. Сначала, на специальной конструкции для перевозки яхт, в Севастополь отправили лодки и инвентарь. Конструкция эта собой небольшой фургон с прицепом, за рулем которого обычно сидел наш водитель дядя Вася. У дяди Васи был большой опыт. Он знал, как с помощью капроновых веревок закрепить яхты на прицепе так, чтобы на большой скорости не случилось никаких сюрпризов.

Мы же должны были ехать по железной дороге. Помню, как в вечер отъезда переживала и нервничала моя мама. Она вообще всегда была против моих занятий парусным спортом – считала его слишком опасным, особенно когда дул сильный ветер. Но у меня было на этот счет свое собственное мнение, и, при всей своей любви к матери, я продолжал тренироваться в любых условиях, просто старался не все ей рассказывать. Если же мне нужен был совет, то я обращался к братьям или к отцу, мнение которого всегда очень ценил. В тот раз мама долго не отпускала меня, так что я даже немного опоздал к месту общего сбора, за что получил от тренера выговор. Мне было четырнадцать лет, и я впервые уезжал один так далеко от дома. Впереди меня ждали экстремальные приключения, море, ветер, гонки и первые победы. Всю дорогу мы обсуждали предстоящие старты. Я был совершенно счастлив.

Севастополь, где в то время размещался Краснознамённый Черноморский Флот СССР, сильно отличался от всех городов, виденных мною ранее. Он был закрыт для туристов, попасть сюда можно было только по специальному пропуску. У причалов стояли флагманские корабли и дизельные подводные лодки. По улицам ходили матросы, и военные патрули, вооруженные настоящими «Калашниковыми», проверяли документы у прохожих. Нас не просто поселили в порту – мы, вместе с другими яхтсменами, жили на одной из подлодок.

Гонки, в которых нам предстояло принять участие, назывались «Первенство Краснознаменного Черноморского Флота» и курировал их сам адмирал. Именно здесь определялись кандидаты в национальную сборную. Масштаб поражал воображение. Оказалось, что это даже круче, чем чемпионат СССР – в общей сложности на старт вышло тогда около тысячи человек из разных городов и республик.

Из нашего клуба было пятнадцать человек – экипажи и главные тренера по каждому классу. Приехали несколько ребят и девчонок в классе «Виндсерфинг», два экипажа 470, парочка «Оптимистов» и мы. Мы – это те, кто выступал на яхтах класса «Луч». Нас, то есть «лучистов», на гонках было большинство: как я уже говорил, класс этот пользовался популярностью, так что в соревнованиях участвовали более ста спортсменов, первые десять из которых считались лучшими в стране.

Мы быстренько разгрузили наши яхты, убедились, что они доехали до Севастополя в целостности и сохранности, и собрались на первое совещание в главном холле яхт-клуба. Первым выступил старший тренер сборной, Георгий Владимирович, который говорил о значении этих гонок и о том, как важно быть сконцентрированными и ответственными не только на воде, но и на суше. Затем вышел главный тренер нашего класса и призывал нас приложить все силы, чтобы войти хотя бы в двадцатку сильнейших. По его словам, всем нам предстоит еще многому научиться у фаворитов, одним из которых, по его словам, был тот самый Иван Быстров – действующий чемпион СССР и мой напарник в ветреные дни прошедшей осени. В завершении всего, мой собственный тренер отвел меня в сторону и заявил, что волноваться мне не о чем: к гонке я готов, должен делать, что умею, а если и не попаду в заветную двадцатку, то ничего страшного, ведь это мои первые серьезные старты. Во время этого разговора меня не покидало чувство, что он все же ждет от меня чего-то большего, чем просто участие, а потому я тогда же дал себе слово забыть про двадцатку и бороться за одно из призовых мест.

И вот этот день наступил. Прямо с раннего утра поднялся порывистый ветер, море покрылось пеленой и «барашками», а судья вывесил флаг, в обиходе называемый «морковка», который означал, что первый старт отложен. Несмотря на это, мы принялись вооружать лодки и переодеваться. На мои шорты, пошитые на маминой швейной машинке полгода назад, все сразу обратили внимание. Кое-кого это даже развеселило довольно сильно. Меня, впрочем, такая реакция не тронула, и я продолжал спокойно готовиться к старту. Примерно через час судья дал сигнал начинать, и флаг был мгновенно убран.

Из-за сильных волн, гонку решено было проводить не в открытой акватории, а в заливе. Старт был дан, и я попытался ринуться вперед. Но не тут-то было: лодок на небольшой стартовой линии было столько, что они просто перекрывали мне траекторию. К тому же, надутые паруса идущих передо мной забирали весь ветер. Я собрал волю в кулак, постепенно разогнался и даже обогнал многих, но дистанция была слишком коротка, поэтому, несмотря на то, что я шел очень быстро и очень ловко пробирался через скопление лодок на знаках, финишировал только пятьдесят вторым и, разумеется, страшно расстроился.

Впрочем, позже выяснилось, что многие лидеры оказались далеко позади меня, а самый сильный из нашей команды «лучистов», Ленька, пришел к финишу лишь сорок шестым. Из-за порывистого ветра с постоянными заходами и общей неразберихи, первая гонка была похожа на какую-то лотерею, и выиграли в ней не те, на кого все ставили. Мой тренер Алексей Андреевич, помогая мне вытаскивать яхту на берег, сказал, что наблюдал за мной всю дистанцию, и отметил мой быстрый ход. Последующий «разбор полетов» был посвящен тактике ведения гонки на малой дистанции при большом скоплении лодок. Я слушал очень внимательно о том, как, выжидая сбоку, лучше брать старт с чистым ветром, как проверять подводное течение, бросив у знака в воду губку, как держаться линии середины, не шарахаться из стороны в сторону и не обращать внимания на тех, кто делает иначе.

Вечером того провального дня я долго сидел в яхт-клубе. Все давно разошлись, я остался последним, и мне уже не раз вежливо намекали, чтобы я шел восвояси и возвращался завтра. Но я все сидел и смотрел на море, не замечая сам, как снисходит на меня спокойствие и умиротворение. Потом я пошел к себе, лег и всю ночь представлял себе завтрашний старт. Думал о том, что, по правилам соревнований, худшую из восьми гонок в общий зачет не берут, а значит, у меня еще есть шанс. Вспоминал все книги, прочитанные за это время, напоминал сам себе, что главное в парусном спорте – стабильность, в любом смысле этого слова.

На следующее утро ветер утих, волны стали намного спокойнее, поэтому гонку решили проводить в открытом море. До стартовой линии мы шли полным курсом, и я впервые попробовал съезжать с гребня, подрабатывая парусом – так, как прошлой осенью учил меня Иван Быстров. Я глиссировал полным курсом и заодно внимательно наблюдал за другими яхтсменами: как они правильно обрабатывают каждую волну, настраивают парус и гик.

Как только прозвучала сирена, я взял старт и на этот раз на очень большой скорости помчался вперед. Позиция была выгодная, ветер мне теперь никто не закрывал, а к пологой морской волне я уже почти приспособился. Смещая свое тело назад на подъёме и вперед при спуске, я как будто толкал лодку, помогая ей идти максимально быстро, не врезаясь при этом носом в воду. В результате, верхний знак я уже огибал в первой двадцатке, а к финишу пришел пятнадцатым, после чего стал понимать, что и это далеко не предел. В тот же день, поскольку ветер почти совсем утих, и дистанция уже была подготовлена, решили провести и вторую гонку. Это было обычной практикой. Судьи часто принимали такое решение, чтобы по нескольку раз не выставлять на маршруте огромные надувные буи.

На этот раз я взял старт по всем классическим канонам, скользил очень быстро и финишировал седьмым. Таким образом, по итогу трех гонок, я не просто оказался в заветной двадцатке, но и занимал в ней почетное пятнадцатое место, с чем меня все горячо поздравляли. Но я понимал, что могу больше. ««Сконцентрируйся и убери свой страх», – сказал мне Алексей. – Не обращай внимания на соперников. После всего, что ты сделал со своей яхтой зимой, она теперь не идет, а летит». Весь вечер, выслушивая поздравления, я перебирал мысли и настраивался на завтрашний день.

Назавтра моими соперниками оказались уже главные фавориты гонок, в том числе – тот самый парень, так многому научивший меня в прошлом году. Я пытался сохранять спокойствие, не делать грубых ошибок, на ходу учась проходить волны, используя координацию тела и технику ведения лодки, и на финише был пятым. Тогда же состоялся долгий разговор с Алексеем: о спорте, о яхтах, об отношении к близким людям и ко всей жизни в целом – то есть, обо всем, что меня так волновало в тот момент, да и, признаться, волнует до сих пор. Алексей Андреевич говорил о себе. Рассказывал, как выбирал парусный спорт, как однажды чуть не погиб, выброшенный с катера взрывной волной, и как переживают за него всю жизнь его близкие, дороже которых у него, как и у всех нас, никого нет. Потом мы проанализировали все мои предыдущие старты с учетом законов физики, аэродинамики.

Надо ли говорить, что в последующие дни меня мало кто мог остановить? Во время пятой гонки я старался не только использовать все преимущества, которые старенькая яхта обрела после внедрения зимой всех моих изобретений, но и анализировать: думал про течения и направление ветра, ориентируясь по солнцу и держа лодку ровно на линии середины. Теперь я четко отстаивал свое место на старте, а ветер, который уже не был таким сильным, хоть и оставался довольно порывистым, был мне на руку. В итоге, в пятой гонке я был уже третьим, а в шестой и седьмой – шел среди лидеров и бился за первое место. Обогнал меня только будущий победитель всей регаты, да и то не более, чем на один корпус. Он же был моим единственным соперником в решающий день.

Этот парень был старше меня, что не мешало мне взять старт одновременно с ним и лететь по дистанции нос в нос, а иногда и опережать. Но он был еще и умен, а потому, видя, как хорошо я иду, приберег решающий трюк на самый финал. Он рассчитал все очень хорошо и, идя правым галсом, заставил меня ошибиться у самого финиша. Я проиграл ему около метра.

Если бы месяц назад кто-нибудь сказал мне, что я займу итоговое третье место в самой престижной регате страны, я бы ни за что не поверил. Честно говоря, я не совсем понимал, как мне удалось взобраться на пьедестал. Возможно, дух победы в меня вселили долгие годы занятий боксом и восточными единоборствами, все эти падения и взлеты, тренировочные спарринги и дворовые драки. Или все дело в моем упертом характере, помноженном на интуицию и внезапную одержимость парусным спортом. Или, может, дело просто в идеальных погодных условиях? Так или иначе, из ста двадцати шести участников в моем классе яхт, пятнадцать из которых были кандидатами в мастера спорта, а трое – мастерами, меня не смог опередить почти никто. Я приехал в Севастополь со своим третьим разрядом, который мне и дали-то, откровенно говоря, только в качестве допуска на регату, а уезжал без пяти минут мастером, претендентом на место в элите сильнейших. Впервые в жизни я почувствовал себя победителем. Стоя на пьедестале на виду у тысячи других спортсменов, я твердо решил, что отныне вся моя жизнь будет посвящена преодолению и восхождению, в спорте ли или в бизнесе – не так уж важно. Иногда мне кажется, что я до сих пор не исчерпал того заряда адреналина, который получил в тот памятный день.

Да что там я – в тренерском штабе нашего яхт-клуба еще долго шли разговоры о том, что на самом деле я приступил к занятиям не год назад, а тренировался с самого детства – где-нибудь в Италии или Испании, под руководством лучших специалистов. Вскоре, впрочем, все улеглось. Меня стали называть талантом, самородком и ставить в пример новичкам. Мой невысокий рост уже не считался препятствием – напротив, многие тренеры теперь говорили, что не рост важен в нашем классе, а атлетичность и упорство, помноженное на трудолюбие. Что удивительно, мои шорты тоже неожиданно всем понравились, такие же стали шить себе многие, а спустя какое-то время нашлись умельцы, поставившие производство этих счастливых штанов на поток.

Целое лето я выигрывал подряд все московские и всесоюзные старты, в которых принимал участие, и в конце сезона меня пригласили в сборную Москвы, базировавшуюся в одной из самых лучших и удобных для тренировок акваторий Подмосковья. Признаться, я не особо горел желанием менять своих тренеров и долго обдумывал сделанное мне предложение, но в результате все же решился, поставив при этом условие, что мои первые наставники всегда будут со мной. Таким образом, во всех заявках на соревнования моими тренерами были отмечены Алексей Нечаев, Иван Сергеев и новый главный тренер из сборной Москвы, которого тоже, как и старшего тренера нашего клуба, звали Георгий, правда с другим отчеством и по фамилии Перельман. Для меня главным из них, конечно, оставался Алексей Андреевич, однако Ивану Сергееву я также был очень благодарен. Именно он, считавшийся одним из лучших специалистов в одиночных классах яхт в нашем клубе, привил мне привычку выкладываться на тренировках до конца. Под его руководством я окреп физически и еще больше отточил свое упрямство, которого и так во мне всегда было предостаточно, но теперь оно было напрямую направлено на результат. Несколько воспитанников Ивана Сергеева стали впоследствии чемпионами мира, а один – призером Олимпийских игр.

Неважно, что у тебя мало опыта. Неважно, что остальные не воспринимают тебя всерьез. Если у тебя есть характер, ты все равно побеждаешь.

Глава девятая. Самое важное в жизни

Между тем, практически незамеченным за тренировками, гонками, драками и первыми влюбленностями, завершилось мое школьное детство. Этот момент, переломный для многих, не вызвал особой бури в моей душе. Возможно, я к тому времени был уже взрослым, знал и понимал многое, что и не снилось моим бывшим одноклассникам, и цели свои в жизни определял довольно четко. В девятый класс я решил не идти – хотел продолжать тренироваться, а параллельно получить достойную профессию, которая могла бы, в случае чего, меня обеспечить.

Вариантов было несколько. Сначала я собирался пойти по стопам сестры и всерьез раздумывал о медицине, поэтому целых полгода ходил на подготовительные курсы при медучилище и даже сдал итоговый экзамен. Одновременно размышлял о карьере военного и собирался подавать документы в Суворовское. Были также мысли о том, чтобы стать дизайнером и модельером, артистом или, в крайнем случае, ювелиром, так как я умел неплохо рисовать. Думал я, разумеется, и о профессии тренера – после того, как увлекся парусным спортом. Но в итоге, посоветовавшись с семьей, пошел учиться на меховщика.

Прощание со средней школой вышло легким и даже весьма романтическим. Мы устроили пикник на берегу залива, пили шампанское и купались в чем мать родила. Именно в ту ночь многие впервые отважились объясниться друг другу в любви, хотя дальше поцелуев дело тогда, конечно, не дошло. Я тоже долго прощался с одной девушкой – оказалось, что она давно была в меня влюблена, но признаться не решалась. Это был удивительный вечер, полный откровений и надежд на будущее. Я понимал, что сегодня заканчивается один этап, и начинается совершенно другой, где каждый из нас пойдет своей дорогой, и что ничего с этим уже не поделаешь, да и делать, откровенно говоря, ничего не надо. Я смотрел на своих одноклассников и представлял, что с каждым из них будет потом.

В училище меня брать не захотели. Оказалось, что оно одно такое на весь Советский Союз, многие стремятся туда поступить, и мест, соответственно, нет. Я было растерялся, но тут за дело взялась моя мать, которая отправилась к директору, прихватив с собой свой орден матери-героини и ту, давнюю, статью в центральной газете. Вопрос был решен: меня не просто зачислили, но сразу определили в самую престижную группу, из которой брали на практику на меховую фабрику или в любое московское ателье.

Учился я с удовольствием. Мне нравилось постигать секреты кроя и выделки меха, распознавать шкуры разных животных и узнавать, как правильно с ними работать. Особенно я полюбил работать со скорняжным ножом – практически чувствовал себя как хирург во время операции. В будущем, уже готовя ужины своим сыновьям, я по-прежнему весьма ловко справлялся с нарезкой овощей, так что дети даже стали называть меня Папа Чеф. Иногда мы ездили на экскурсии на меховой комбинат, где нам показывали, как производят дорогие шубы, и даже пускали в святая святых – на склад, где хранились вещи из соболя и куницы, сшитые специально для советских знаменитостей. Видел я и манто стоимостью в сто тысяч долларов, предназначенное в подарок английской королеве.

Разумеется, спорт я не бросил. Ездил на соревнования, стал уже номером один в московской сборной. Зимой целый месяц провел на сборах в Сочи, где тренировался на базе Центра парусного спорта. Тогда я впервые в полной мере смог ощутил, что значит профессиональные тренировки. Каждое утро мы выходили на воду, а вечером пробегали по десять километров. Два-три раза в неделю занимались в зале биомеханики, посещали спортивного врача и массажиста. Иногда, чтобы снять накопленный стресс, парились в сауне. Мне нравилось все, но особенно – сам микроклимат спортивной тусовки и сногсшибательно красивые девушки из сборной. Кто мог представить, что со многими из этих людей меня еще не раз сведет жизнь: самая прелестная из всех девушек, на которую я заглядывался на вечеринках, спустя много лет будет показывать мне Монте Карло, а с одним парнем, единственным, кто, помимо меня самого, добежал до финиша во время пятнадцатикилометрового кросса в Сочи, мы не просто подружимся, но я еще стану его техническим тренером во время подготовки к Олимпиаде. Мне было пятнадцать, и я чувствовал, как вместе с мускулатурой растет моя выносливость и уверенность в себе. И еще у меня появился новый тренер – человек, много лет возглавлявший сборную страны.

Новый тренер оказался уникальным – и как эксперт, и как личность. Георгий Перельман (так его звали) был высок, статен, носил бороду и очки на самом кончике носа. Помню его огромный живот и набитую душистым английским табаком капитанскую трубку, с которой он не расставался ни на мгновение. Не раз, в воспитательных целях, демонстрировал он нам свой коронный трюк: подтягивался на перекладине в «уголке», посадив кого-нибудь себе на ноги и не выпуская неизменной трубки изо рта.

У него было очень серьезное спортивное прошлое. Он, несомненно, обладал авторитетом, знаниями, особой чуткостью к подопечным и отличным чувством юмора. Умел выслушать любого из нас, и на все вопросы отвечал очень обстоятельно. Был не только тренером, но еще и судьей, а потому хорошо разбирался в правилах соревнований. Много лет стоял во главе национальной сборной, но затем решил переключиться на сборную Москвы и возглавил Школу высшего спортивного мастерства, где сам же и вел несколько классов – «Лазер» и «Катамаран Торнадо». Именно этот человек разрабатывал новые технологии тренировок и первым начал внедрять по-настоящему научный подход к подготовке яхтсменов, ведению лодки, настройке мачты и парусов. У него был свой метод биомеханики для тренировок по физической подготовке, позволявший приобрести осанку, выносливость и силу, но избежать при этом травм. Он заботился о нашем здоровье, правильном спортивном питании и полноценном отдыхе, и, с не меньшим вниманием, занимался нашим воспитанием, приучая быть уравновешенными, сконцентрированными и настроенными на победу. ««В спорте все складывается из мелочей», – говорил он. – И когда сумеешь все свести в одно целое, тогда и становишься чемпионом». Георгий Борисович Перельман всегда был с нами – выезжал в акваторию на катере, независимо от того, занимались мы в Москве или в Сочи, и часто приглашал на тренировки лидеров сборной страны, многие из которых являлись призерами чемпионатов мира и Олимпийских игр.

Мне везло: судьба всегда сводила меня с правильными людьми, настоящими наставниками. Я учился у них многому. Моя привычка вести спортивный дневник и с его помощью анализировать свои действия, которую я не потерял и во взрослой жизни, – родом из того московского лета. Равно как и умение пользоваться столовыми приборами, отказ от газировки и пирожных. Георгий Борисович уверял, что все это еще не раз мне пригодится. Так и получилось.

Жизнь моя делилась примерно поровну между тренировками и учебой, так что не так уж много времени оставалось у меня на общение. Впрочем, на одной из вечеринок в училище я все же успел обратить внимание на девушку потрясающей красоты, а заодно приметил и парня по имени Амир, который тоже добивался ее благосклонности. Надо сказать, что парень этот сильно отличался от всех остальных – модной прической, наличием скейта, на котором он выделывал разные невероятные пируэты, а также эрудированностью и какой-то нездешней галантностью. Думал ли я тогда, что именно с ним меня надолго свяжет судьба, и что мы вскоре станем лучшими друзьями?

В целом же, процесс адаптации на новом месте шел по обычному сценарию: надо было занять свою нишу и добиться к себе уважения. Иногда ради этого приходилось нарушать спортивный режим. Помню, один раз пришлось залпом выпить стакан самогона, чтобы доказать всем, что я настоящий мужчина. После этого подвига я заснул в автобусе по дороге домой и проснулся только в депо. Отец, который впервые тогда увидел меня в таком состоянии, ничего не сказал в тот вечер, но наутро вызвал на серьезный мужской разговор. К счастью, он знал, что я совершенно равнодушен как к выпивке, так и к сигаретам, так что понял меня и простил.

В училище, неожиданно для себя, я всерьез увлекся астрономией. Солнце, звезды, фазы Луны, далекие галактики, расположение созвездий на небосклоне – все это было наполнено не только магией, но и практическим смыслом. Я представлял, как, если понадобится, смогу управлять своей лодкой темной ночью вдали от берега. И в классе, и на лекциях в планетарии, куда нас периодически водили, я задавал массу вопросов. Влекли меня и химия с ее опытами в лабораториях, и физика с ее законами, и история разных народов и государств.

А еще нас учили стрелять. Уроки начальной военной подготовки были в те времена обязательными. Мы должны были уметь за минуту разбирать и собирать автомат Калашникова, чистить его, смазывать, а также знать, как устроена армия, ориентироваться в родах войск, воинских званиях и отличиях. Сначала мы палили из духовых ружей, а потом начали ходить в тир, где стреляли мелкокалиберными пулями из настоящих винтовок. Мне так понравилось это занятие, что ко всем своим многочисленным хобби и увлечениям я, ни минуты не сомневаясь, добавил еще и стрельбу. Несколько раз я даже поучаствовал в первенствах среди профессиональных училищ Москвы, где конкурировал только с одним парнем – все с тем же Амиром, который и здесь пытался меня обойти.

Между тем, моя будущая профессия скорняка уже начинала приносить мне небольшой доход – во многом благодаря мужу моей старшей сестры Эдику, который во время моего очередного визита в Нальчик всего за пару недель научил меня кроить и шить меховые шапки, которые мы потом с большим успехом продавали на рынке.

Все каникулы я проводил на соревнованиях и сборах. Иногда приходилось выезжать и посреди учебного года. Не все учителя относились к этому благосклонно. К примеру, наш физрук, в обмен на пропущенные уроки, взял с меня слово, что я не только научусь бегать на лыжах, но и буду представлять училище на всех зимних стартах. Чтобы добавить мотивации, он выдал мне полный лыжный комплект. Деваться было некуда, и в результате каждое воскресенье я выходил на старт десятикилометровки, не чувствуя от мороза пальцев рук. Нравилось мне это или нет, но польза от лыж все же была. Вскоре я бегал как настоящий перворазрядник, а заодно совершенно не уставал и на воде, во время своих основных тренировок. Я мог провести на лодке несколько часов к ряду, а когда дул сильный ветер, надевал на себя десятикилограммовый утяжелитель и спокойно откренивал.

Жизнь нашей большой семьи тоже текла своим чередом. Мама к тому времени смирилась с моим увлечением парусным спортом и всеми сопутствующими ему опасностями и частными отлучками. Она поддерживала меня. Когда я звонил ей с очередных стартов, она в первую очередь спрашивала, какое место я занял, а потом уже справлялась о моем здоровье. В то время у меня почему-то были проблемы с дыханием – приходилось часто бывать у врача и делать всевозможные процедуры. Но, после того, как кто-то из тренеров посоветовал мне полоскать горло морской водой, все сняло как рукой.

На соревнования я выезжал примерно восемь раз в году, побывал уже практически на всех морях и заливах – в Сочи и Севастополе, Таллинне и Клайпеде, в Анапе, Туапсе, Таганроге, Никополе и, конечно же, в Ленинграде. У меня практически не было свободного времени, и, наверное, именно это спасало меня от ненужных увлечений и неправильных компаний. В то время как многие мои сверстники уже курили, пили водку и пробовали наркотики, я ходил под парусом, учился и помогал родителям.

В семье происходили разные изменения. Мой брат Саша вернулся из армии и жил с нами. Старший брат Коля женился и вскоре у них с Марией родился сын Семен. На свадьбе у него мы не были, но, когда родители увидели внука, Коле, конечно же, все простили. Семен проводил у нас дома все больше времени, а иногда и просто оставался жить, потому что и Коля, и его жена Мария работали очень много. К тому же, очень скоро в их семье стали появляться следующие малыши: сначала три дочки, а потом еще один сын. Племянники гостили у нас довольно часто.

Несколько раз Коля, у которого в то время уже была собственная машина, возил меня в аэропорт к раннему рейсу. Поскольку за всю мою жизнь меня никто никогда на тренировки и сборы не провожал, то для меня это превращалось в целое событие. Помню, как он держал в зубах папиросу и бережно вел сквозь дождь свои новые «Жигули». Машина в те годы считалась огромной роскошью, далеко не у всех была возможность купить ее. И у Коли, пока он занимался наукой, тоже не было. Но, так же как в свое время и отец, он был вынужден оставить профессию и искать работу, чтобы прокормить свою быстро растущую семью. Задействовав все мыслимые и немыслимые знакомства и связи, он, со своим высшим образованием, устроился работать официантом в ресторан «Прага». Место было завидное, ведь помимо обычных посетителей ресторана, брат мой обслуживал дипломатические приемы в Кремле. Разумеется, только лучшие могли на такое претендовать. Делегации разных стран, вся партийная элита СССР, зарплата, превышающая генеральский оклад… Одним словом, Коля мог позволить себе красивую жизнь.

Однако, как и полагается, красивой жизни сопутствовали большие проблемы: случалось, что клиенты оказывались настоящими бандитами. Начинались угрозы и разборки. Помню, один из таких посетителей забрал у брата золотое кольцо и начал вымогать крупную сумму денег. Мне было семнадцать, я еще не забыл времена, когда зачитывался романами Дюма, и тогда для меня наступил момент воплощения в жизнь мушкетерского принципа «один за всех и все за одного». Коля привез вымогателя к дому, мы подсели в машину, и вопрос с деньгами был решен очень быстро.

В следующий раз уже другой из моих старших братьев, Саша, попал в неприятную ситуацию. Сразу после армии он устроился работать ревизором и часто ездил в командировки по стране, проверяя текстильные фабрики. Но когда он был дома, мы гоняли в футбол или играли в шахматы с соседями во дворе. Однажды во двор явились местные хулиганы и начали оскорблять игроков, многие из которых были намного старше их. Саша вступился. После первых же хорошо отработанных боксерских ударов один из противников остался лежать на траве, остальные ретировались. Саша, который привык все доделывать до конца, доиграл свою шахматную партию и тоже ушел домой.

Я все эти ситуации переживал очень сильно. Нет, я не боялся. Я думал о силе нашего братства, которая явилась так зримо в те далекие полубандитские годы. Я ее чувствовал, эту силу. Тогда нас было четверо, сейчас осталось трое. И почему же, спрашиваю я себя уже теперь, все тот же Саша, оказавшись в беде, не призвал на помощь нас, а решил, что справится сам? Я не знаю ответа.

Но тогда он был еще с нами, и даже привел в дом молодую жену. Впрочем, брак этот довольно скоро распался, потому что Саша любил одну женщину, а женился на другой. Чуть позже вышла замуж и наша сестра Наташа – та самая, от которой мы с младшим Игорем иногда сбегали гулять. В день их свадьбы я участвовал в чемпионате Москвы, в ресторан влетел последним и за столом сидел взъерошенный и мокрый. Зятя нашего звали Арнольд, родом он был из нашего родного Нальчика. Он вошел в нашу семью легко, быстро со всеми нами сдружился и стал мне практически еще одним старшим братом.

Школьное детство заканчивается, но жизнь по-прежнему преподносит нам уроки, оценить которые сможем только мы сами, да и то лишь спустя многие годы.

Глава десятая. Ничто не приходит случайно

Спорт в те времена приносил мне только радость. Иногда бывало сложно (зачастую – даже очень сложно), однако из всех испытаний я, как правило, выходил победителем, приобретая не только звания и титулы, но и восторг победы над собой.

Я тренировался без остановки: летом неделями просиживал на базе в Подмосковье, зимой часто ездил к морю – туда, где было тепло и не было снега. Я выигрывал все подряд и редко выпадал из тройки лидеров. Тренеры не раз ставили надо мной эксперименты – проверяли, хороши ли новые паруса с точки зрения аэродинамики, и как влияют их лекала на общую скорость лодки. Одним словом, у меня все было в порядке, и это многим не нравилось. Случалось, меня провоцировали, конкуренты после финиша подавали протесты, чтобы лишить меня очередного чемпионства. Но я на это не слишком обижался – просто шел дальше своей дорогой. За неполных три года я собрал за плечами несколько сот стартов, большинство из которых были успешными. Однако бывали и провалы. Первый – на той самой дебютной гонке в Севастополе, где я пришел к финишу пятьдесят вторым. Не знаю, отчего, но я вспоминаю его до сих пор. Следующий случился значительно позже – на чемпионате России в Анапе.

Чемпионат этот оказался знаковым. В тот год, помимо самих парусных гонок, впервые было решено провести соревнования по многоборью. Предполагалось, что оба результата сложат и получат окончательную турнирную таблицу. Я был одновременно заявлен от сборной Москвы и от Всесоюзной Ассоциации нашего клуба.

Гонкам предшествовали двухнедельные сборы. За нами закрепили тренера из Украины, про которого говорили, что он бывший тренер сборной республики, один из лучших специалистов в СССР и, к тому же, великолепно разбирается именно в одиночных классах яхт. Считалось, что именно он лучше других сможет подготовить нас к предстоящему многоборью. У меня к тому времени было уже несколько тренеров, но на время чемпионата подчиняться я должен был именно ему.

Тренировки были жесткими. Каждый день, после обычной пробежки, мы еще пробегали три километра на скорость, подтягивались на перекладине, отжимались на брусьях, приседали по очереди на каждой ноге и качали пресс. Помимо этого, мы ежедневно выходили в море, где постоянно дул сильный порывистый ветер, и разгонялась крутая волна. Здесь надо сказать, что Анапа всегда отличалась сложными погодными условиями, и иногда задувало так, что на берег выбрасывало катранов – маленьких анапских акул.

Разумеется, нам велели хорошо высыпаться, но вместо этого мы по ночам отправлялись гулять по городу и знакомиться с местными девчонками. Так что к окончанию сборов усталость накопилась просто зверская, и в результате перед решающими стартами я не то, что не ощущал в себе легкости и прилива сил, но был совершенно измотан физически. К тому же, один из моих товарищей по сборной умудрился сломать себе обе ноги, свалившись с гостиничного балкона, что тоже не добавляло мне оптимизма перед стартом.

За несколько дней до первой гонки я возился с лодкой в яхт-клубе – проверял и полировал корпус, укреплял рангоут, многие детали которого сильно износились во время предварительных тренировок. Как назло, мне не хватало каких-то инструментов, и я огляделся по сторонам, надеясь найти помощь. Никого из знакомых рядом не оказалось, зато неподалеку я увидел девчонок из местного яхт-клуба. Девочки были как с обложки журнала – стройные блондинки в стильных гоночных комбинезонах, которые им просто дьявольски шли. Яхта их класса 470 тоже была снаряжена отлично. По всему выходило, что они здесь самые крутые.

С красивыми девушками я по-прежнему был довольно робок, а потому глупейшим образом растерялся. Вообще-то, в нашем виде спорта всегда было принято помогать друг другу, но здесь в ответ на свою просьбу я неожиданно получил поток насмешек и откровенного хамства. Не знаю, почему, но я стал извиняться, как сумасшедший. Девицы удалились, добавив напоследок, что, дескать, надо было думать раньше, а я пошел к своей лодке и принялся закручивать гайки руками. Я всегда просто балдел от красивых девчонок, но в тот раз должен был признать, что среди них попадаются форменные идиотки. Впрочем, история на этом не закончилась.

Спустя некоторое время в клубе стало людно. Среди общего шума ко мне подошел один знакомый яхтсмен из Эстонии Томас Сакс. Он держал в руках последний номер журнала «Катера и Яхты», с интервью, которое я дал пару месяцев назад, когда стал вторым на местном первенстве профсоюзов (получив из призового фонда целых пятьдесят рублей), и о котором уже совершенно забыл. Эстонец бросился меня поздравлять. Он говорил, что был моим соперником, и что, по справедливости, эта статья должна была бы быть про него, так как именно он занял тогда первое место. Мы хорошо посмеялись, похлопали друг друга по плечу и пожелали друг другу хороших стартов. И тут на сцене появляется одна из давешних девушек, дико извиняется за произошедшее и, в качестве компенсации, предлагает сходить куда-нибудь сегодня же вечером. Никуда я с ней, конечно, не пошел – только улыбнулся и занялся своей лодкой. На следующий день чемпионат начался.

Первый день был посвящен многоборью. Мы бежали на время три километра, подтягивались, приседали на одной ноге и держали статический пресс – то есть, демонстрировали все то, чему учил нас жесткий тренер из Украины. Бег на короткие дистанции никогда не был моей любимой дисциплиной, поэтому я финишировал где-то в середине списка, но во всем остальном преуспел. В результате, по итогам многоборья и перед началом основных соревнований, я занимал второе место.

Первые гонки прошли хорошо. Я шел третьим в общем зачете, и настроение у меня было боевое. На пятый день поднялся сильный ветер, но, несмотря на это, как и на то, что было практически объявлено штормовое предупреждение, гонку все равно решили провести. Половина флота рисковать не захотела и на старт не вышла. Среди тех, кто на воду все-таки спустился, был, разумеется, и я. Старт я взял хороший, шел под дистанции ровно, а после того, как на втором круге ветер еще усилился, и многие начали переворачиваться, и вовсе возглавил гонку. Я уже подходил полным курсом на нижний знак, из последних сил удерживая лодку в равновесии, как вдруг прямо навстречу мне вышла быстроходная яхта класса 470. По всем правилам, они должны были уступить мне дорогу, но явно не собирались это делать. Избегая столкновения, я сделал маневр и все же слегка зацепил чужую лодку корпусом. Она накренилась, черпнула воды, и тут я увидел тех самых блондинок из местного яхт-клуба. На дискуссии времени не было, я ринулся к финишу, но в результате добрался до него только третьим – неожиданный маневр отнял у меня драгоценные секунды. Кто победил? Мои коварные подружки.

Дальнейшее было кошмарным сном. Как только я практически без сил добрался до гостиницы, появился старший тренер и заявил, что на меня подан протест и поэтому меня срочно ожидают в судейской. Там к тому времени уже собрались все судьи, а также обе блондинки, как ни в чем не бывало. Оказалось, что я нарушил все правила, не избежал столкновения и, к тому же, нецензурно ругался на знаке. Ни один из судей, впрочем, подтвердить этого не смог, зато подтвердила одна из девушек.

Сначала я подумал, что это шутка. Но потом просто взбесился и довольно резко спросил, какой же должен быть слух, чтобы расслышать мой мат во время шторма. В ответ меня выставили в коридор, а немного погодя вызвали снова и сообщили, что я дисквалифицирован до конца соревнований. Более того, если я не осознаю всю глубину своего падения и не попрошу прощения, судьи будут ходатайствовать в Федерацию парусного спорта об отстранении меня от всех соревнований в течение последующих двух лет. Я был уничтожен. И, несмотря на то, что тренер мой все же мне внушил, что есть люди, которых обманывать нельзя, хоть они того и стоят, и убедил вернуться в проклятую комнату и принести свои извинения, чемпионат России в Анапе для меня закончился. Заявление в Федерацию составлять не стали – и на том спасибо.

Тренер долго потом со мной говорил. Я понял, что жизнь не всегда бывает справедлива, и что с женщинами (особенно с их самой коварной, русалочьей разновидностью), лучше не спорить. Что не всегда красота лица является доказательством красоты и щедрости душевной (а чаще всего все происходит ровно наоборот). Что надо быть сдержанным во что бы то ни стало – просто ради себя самого. Наблюдая за оставшимися гонками с берега, я с горечью думал, что мог бы сейчас стоять на пьедестале почета, а вместо этого стою здесь, на причале, и вообще чудом избежал отлучения от спорта на ближайшие годы. Спорт для меня тогда был главным делом в жизни, и думать так было очень страшно.

В Москве меня успокаивали отец и мой тренер Алексей. Говорили, что надо учиться держать удар, и что голова не болит только у того, у кого ее нет. Нужно взять себя в руки – повторяли они, и я изо всех сил пытался это сделать.

Ближе к зиме пришло время очередных сочинских сборов, но мне вместо этого предложили поехать на Домбай, чтобы отвлечься, успокоиться и прийти в себя. Надо ли говорить, как я обрадовался? Домбай был в те времена самым крутым горнолыжным курортом СССР – с лучшими трассами, бассейном и саунами. Родители мои тоже были в восторге, так что очень скоро я оказался в Карачаево-Черкесии, на горной поляне, откуда хорошо просматривались Эльбрус и Чегет, на родине своих предков.

Компания у нас была небольшая: Виктор (главный тренер СССР по виндсерфингу), я и еще четверо спортсменов, двое из которых оказались симпатичными девушками. Одна из них, Маша, была младше меня, другая, Валентина Краснова, – на пять лет старше. Как выяснилось, именно Валя, которая давно и успешно занималась горными лыжами, а также и стала призером Олимпиады в восьмидесятом году в классе виндгляйдер, организовала этот импровизированный зимний сбор. Все умели кататься, и у всех были свои лыжи. Я, конечно, тоже в детстве любил съезжать с крутых горок и даже подпрыгивал на трамплинах, но тут было совсем другое. Поэтому Валя и Маша взяли для меня лыжи в прокате и принялись обучать тонкостям мастерства. Пока все носились по длинным укатанным трассам, я осваивал технику катания плугом и учился правильно падать на маленьких горках для «чайников».

Зато, когда азы были освоены, меня уже было не остановить. Очень скоро я вышел на серьезные трассы, где съезжал вместе с остальными, едва поспевая за ними и поминутно рискуя свернуть себе шею. Через несколько дней полез на целину и не без успеха спускался и там, падая, крутя непроизвольные сальто, но затем поднимаясь вновь. Спустя неделю, не на шутку втянувшись в это интересное дело, я уже катался вместе со всеми среди камней, опасных отвесов и скал. Экстрим давал мне необходимую дозу адреналина, и я был счастлив. Не обошлось, конечно, без травм: во время одного из падений я ударился головой. Меня отвели в местный медпункт и наложили несколько швов. Однако через несколько дней я стащил с головы повязку и снова отправился в горы.

Опасностей, впрочем, хватало и без лыж. Например, мы несколько раз ходили в поход на Эльбрус. Помню, как мы блуждали по склону, среди заснеженных сосен, горных речек и скал, а один раз пришлось перебираться через язык сошедшей лавины. Это было очень опасно: мы карабкались по покрытому льдом участку горы, и под нами открывалась бездна. Еще мы катались верхом, и однажды мне доверили настоящего кавказского скакуна, который был слишком резвый и все норовил меня скинуть. К счастью, я быстро вспомнил навыки верховой езды, которые получил в манеже «Динамо», куда я ездил заниматься целый год, когда мне было лет десять.

Помимо походов и лыж, мы ходили в местный бар. Бар был маленький, домашний, оформленный в том неповторимом горном стиле, который так хорошо сочетает в себе дерево, камень и горящий камин. Валентина приглашала меня на все медленные танцы. Мне она очень нравилась, и я ей, судя по всему, тоже, но у нее был параллельный роман с нашим тренером, так что я старался все же держаться на дистанции. Одним словом, про Анапу я уже забыл, раны затянулись, и я дышал ровно.

Позже, уже будучи взрослым человеком, я бывал на многих горнолыжных курортах – в Испании, Франции, Швейцарии и Андорре, но нигде и никогда в жизни мне не было так спокойно, как тогда на Домбае. Две недели пролетели, как один день. Со свежими силами я вернулся в Москву, где продолжалась моя привычная жизнь, и где меня еще ждало множество приключений. К чести для себя, я переосмыслил ситуацию, и был даже благодарен негостеприимной Анапе – ведь не будь ее, не было бы и чудесного завершения этой истории.

В семнадцать я стал мастером спорта, а заодно получил профессию скорняка, закончив с отличием свое меховое училище. Красного диплома мне не дали, сославшись на частые пропуски. После училища я сразу же поступил на работу на меховой комбинат, а потом еще год доучивался в школе рабочей молодежи, чтобы получить аттестат о среднем образовании. В то время я уже зарабатывал неплохие деньги, да еще конвертировал в рубли свои талоны на питание, полагавшиеся мне от Министерства спорта Москвы. Именно тогда первый раз в своей жизни я купил себе модную одежду, выменяв на заработанные деньги немного чеков у своей сестры Лиды. Родители не баловали меня обновками – все деньги откладывались на приданное моих сестер, я же привычно донашивал вещи старших братьев. В общем, было понятно, что надеяться и в этом случае придется только на самого себя – зарабатывать столько, чтобы хватило и на одежду, и на помощь близким.

Ближе к восемнадцати я стал кандидатом в сборную СССР. Наш класс яхт «Луч» все же решено было переименовать в «Лазер», чтобы участвовать в международных соревнованиях. Несмотря на все достижения, тренеры советовали мне переключиться на катамаран «Торнадо», который больше подходил мне по росту, телосложению и аналитическому складу ума. Это уже было серьезно – катамараны превосходили «Луч» и по скорости, и по техническим характеристикам, и к тому же являлись олимпийским классом. Именно на «Торнадо» в те времена с успехом выступали советские спортсмены, у нас была хорошая школа и лучшие тренера. И еще мне снова досталась чемпионская лодка – до меня на ней гонялись известные яхтсмены.

Тем же летом 1986 года подошел мой призывной возраст, и я отправился в военкомат – проходить медкомиссию и заполнять разные анкеты.

Ничто в нашей жизни не происходит случайно. Я научился извлекать бесценный опыт из каждого падения и понимать разницу между ожиданиями и реальностью.

Глава одиннадцатая. Быстрые проводы

Дальнейшие события развивались стремительно, и, как бы я ни пытался до этого планировать свою жизнь, все равно в реальности все случилось иначе. Обычно мастера спорта проходили военную службу в ЦСКА ВФМ. Я к тому времени уже начал тренироваться в новом классе, «Торнадо», был кандидатом в сборную СССР, готовился к международным соревнованиям, а в недалеком будущем – и к чемпионату мира. Яхту мою перевезли в Сочи и даже подыскали опытного матроса-напарника. Предполагалось, что я приму присягу, а затем сразу же отправлюсь на сборы – готовиться к весенним гонкам.

Но тут произошел форс-мажор. Я подхватил какую-то вирусную инфекцию, провалялся несколько дней в лихорадке, и, поскольку температура ниже сорока одного градуса не опускалась, меня на «скорой» увезли в больницу. Десять дней меня пытались привести в чувство и кололи антибиотиками. И в течение этих десяти дней прошел срок, когда я должен был явиться в свою спортивную часть. Никто не знал, что делать. Тренер Алексей Андреевич даже приехал к нам домой, чтобы вместе со всей нашей семьей обдумать дальнейшие действия.

Позвонили старшему тренеру московской сборной. Он велел мне взять справку о госпитализации во время призыва и отправляться с ней в военкомат. Со своей стороны, Спорткомитет Москвы должен был отправить в военкомат ходатайство о зачислении меня в спортивную роту. Я так и сделал.

Военком посмотрел на мою справку и сказал, что послезавтра ждет меня с вещами на призывном пункте, и что, если я не приду, меня будет ждать уже не он, а очень большие проблемы, вплоть до ареста. Еще он добавил, что ему глубоко безразличны и судьба парусного спорта, и жалобы призывников, которые, вместо того, чтобы служить и защищать родину, пытаются отвертеться от этой почетной обязанности. И что ему лично очень надоело выслушивать выговоры из Министерства обороны по поводу таких призывников.

Домой я вернулся в шоке. Родители, услышав, что я ухожу в армию, тоже долго молчали. Это была не совсем приятная новость, и в течение нескольких часов меня старались не трогать. Моя мать даже в срочном порядке переговорила со своим двоюродным братом, который был в звании полковника и работал в Генштабе. Он предложил мне остаться в Москве и проходить службу при нем. Однако потом я вышел из комнаты и заявил, что буду служить, как все, и что неплохо было бы завтра собрать всю семью и друзей, чтобы попрощаться.

Я поговорил со старшим тренером, который уверял меня, что, конечно, в ЦСКА ВМФ я уже не попадаю, зато без всяких сомнений окажусь в спортивной роте на Северном флоте, но служить там буду не три года, а два, периодически выезжать на сборы и соревнования в составе сборной Москвы. Потом я встретился со своими друзьями, и целый вечер провел со школьной подругой. Она была прекрасна, как роза, со своей новой прической каре, я же возле нее был как битый рыцарь со склоненной головой. Катерина меня утешала и говорила, что в будущем мы непременно встретимся, а напоследок нежно обняла, впервые поцеловала и обещала, что будет писать.

На следующий день мы накрыли праздничный стол. Собралась вся семья и несколько друзей. Все поддерживали меня, как могли. Отец, подняв бокал, произнес главный тост. «Сын, – сказал он. – Каждый настоящий мужчина должен отслужить в армии установленный срок, чтобы научиться защищать свою родину и семью. И потому ты, как и я, и все твои старшие братья, поступаешь абсолютно правильно, и мы тебя любим, уважаем и будем с нетерпением ждать. Служи правильно, сын, ни перед кем не прогибайся и приходи домой живым и здоровым!»

Вот такие слова сказал мне отец, и у матери после них на глаза навернулись слезы, но она промолчала. Старшие же братья меня тоже всячески подбадривали и давали разные полезные советы. Вечер плавно перешел в ночь, а затем – в раннее московское утро, сквозь которое мы ехали в неизвестность на первом рейсовом автобусе.

Мой брат Саша играл и пел на гитаре так громко, что мне даже было неловко, а брат Коля подпевал:

Если, бывало, бывалых встречается несколько старых друзей,

всё, что нам дорого, припоминается, песня звучит веселей!

Выпьем за тех, то командовал ротами, кто замерзал на снегу,

кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу!

Выпьем за удаль ту, нашу кипучую, за богатырский народ,

выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот!

Выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот!..

Я слушал эти песни и опускал голову все ниже, не в силах осознать, куда я еду, и что меня там ждет. И в те кошмарные минуты главным для меня было то, что едем мы на этом автобусе все вместе, три моих брата и я. Строки той песни я буду помнить всю свою жизнь – просто потому, что их пел мой старший брат. Я сжигал мосты, оставлял за порогом свое прошлое и уходил в иное, неизведанное.

На призывном пункте было много народу: растерянные новобранцы, их друзья, невесты и матери. И все целовали друг друга, плакали и прощались очень жалобно. Я тоже обнял своих родных в последний раз. Все говорили, что любят меня, будут писать и ждать дома. Потом я взял свой походный рюкзак и быстро шагнул за порог, отделяющий свободу от армейской службы. Дверь за мной закрылась, и началась моя новая жизнь.

Первым делом, мы попали в руки офицеров, которые отвели нас в общую комнату, по размерам не уступавшую большому спортивному залу. Провели перекличку, чтобы убедиться, что явились все, а после известили, что теперь мы подчиняемся армейским правилам и уставу, так что, в случае неподчинения, автоматически переходим в разряд дезертиров и отправляемся на гауптвахту или в дисциплинарный батальон. Нам приказали сдать все спиртные напитки и посоветовали быстро доесть домашние пирожки.

Примерно через час в зал начали друг за другом заходить офицеры разных родов войск и громко зачитывали свои списки. Я пребывал как во сне, в полной растерянности и огромном напряжении. Мыслями я был совершенно в другом месте, и все спрашивал себя, что я здесь, собственно, делаю. И тут я услышал свою фамилию.

Выкрикнул ее офицер, одетый в парадную военно-морскую форму. Несмотря на весь свой испуг, я все же окинул его взглядом, быстро сообразил, что на военного тренера он не похож, и решил не отзываться. Интуиция говорила мне, что этот человек вряд ли приехал из спортивной роты, а служить три года на флоте я не хотел. Офицер подождал несколько минут, еще раз назвал мое имя, ответа не получил, после чего развернулся и вышел, всем своим видом демонстрируя огромное неудовольствие. Вслед за ним приходили другие и по одному уводили новобранцев, но мою фамилию больше не назвали.

К вечеру я остался совсем один. Дежурный капитан, увидев меня, очень удивился. Я слукавил и тут же сказал, что не слышал, как меня вызывали. Не знаю, поверил ли он мне, но выдержал долгую паузу, а потом пошел кому-то звонить, крутя циферблат на старом красном телефоне. Он долго говорил что-то в трубку и выслушивал ответы, после чего вернулся ко мне, покачивая головой. ««Ты, наверное, был в туалете», – сказал он. – Поэтому и не слышал, как тебя вызвали. Тот моряк не мог долго ждать, так что ушел и не стал разбираться, где ты. И, знаешь, может, тебе и повезло, что так получилось. А сейчас ложись спать».

Ночь я провел на сваленных на полу матах, укрывшись капитанской шинелью. Позже выяснилось, что моряк появлялся на призывном пункте очень редко и всегда забирал самых лучших для трехлетней службы на флоте. Избранники сначала учились в сержантской школе где-то на Севере и только потом отправлялись служить – на подлодках, эсминцах и военных кораблях. Ничего этого я тогда не знал, а просто ждал наступления утра, когда должна была решиться, наконец, моя участь.

Утром мне дали позвонить родителям, чтобы их успокоить, а немного погодя я услышал голоса, и комнату заполнили новобранцы, прибывшие со следующей партией. Меня подвели к какому-то столу и велели подождать. Прошло минут десять. И вдруг меня подхватывает под локоть незнакомый майор, отводит в сторону и начинает довольно вкрадчиво расспрашивать о семье, хобби и увлечениях. Ему надо было знать буквально все: как я учился в школе, чем занимался… Потом он берет карандаш, принимается выстукивать какие-то непонятные дроби и просит меня повторить. Видимо, я с этим справился, потому что майор с удовольствием заявляет, что сочетание хорошего слуха и выдающихся спортивных навыков встречается не так уж часто, и что я поэтому ему подхожу. После этого он быстро оформляет все документы и выводит меня мимо часовых прямо на улицу.

Как быстро все меняется в жизни. Еще несколько дней назад я думал о гонках и яхтах, а сейчас трясусь с незнакомым майором в кузове военного грузовика. Мелькает, как в бреду, железнодорожный вокзал. Мы садимся в поезд и еще несколько суток едем куда-то в сторону Украины.

Любые испытания идут нам на пользу. Их опыт бесценен. Я не знаю, кто управляет нашими судьбами, кто решает, что будет так, а не иначе. Но он делает это во благо.

Глава двенадцатая. Что бы ни случилось – не останавливайся

Так ехали мы с этим незнакомым майором в плацкартном вагоне, почти растворившись среди других пассажиров, болтающих, спящих, глядящих в окно с верхних полок и пьющих чай. Тихо звенели подстаканники с выбитыми на них кремлевскими башнями и обогнувшей уже земной шар и теперь уносящейся в неведомый космос советской ракетой, мелькали за окном безымянные полустанки, и как было не вспомнить мне наши долгие поездки с родителями в Кисловодск и Минводы? Провожатый мой всю дорогу молчал, перебирал какие-то бумаги, и только раз обмолвился о том, что едем мы в военную часть, расположенную в украинском городе Бердичев.

Прямо у платформы мы пересели в армейский уазик и уже через полчаса затормозили у КПП. По ту сторону шлагбаума располагался военный городок, где проходили обучение младшие офицеры разных родов войск: морской пехоты, ВВС и так далее, однако меня сразу определили в связной батальон. В казарме мой майор представил меня дежурному офицеру, вручил ему мои документы и удалился, пожелав хорошей службы. Больше я его никогда не видел.

Меня проводили к койке, показали тумбочку для хранения личных вещей, велели сдать чемодан и отправили на склад за военной формой. Не прошло и часа, как я сидел в парикмахерском кресле и с ужасом ощущал, как машинка, стрекоча, проходит по моей голове, оставляя ее совершенно лысой. У прапорщика, который надо мной колдовал, рука была набита хорошо, так что весь процесс превращения занял считанные минуты. Облачившись в форму и прикрыв лысую голову пилоткой, я пошел знакомиться с сослуживцами.

Москвичей, кроме меня, было двое, остальные съехались из разных городов и республик. Было видно, что многие, как и я, до армии занимались спортом, а некоторые даже успели поступить в институты. Выяснилось, что меня привезли в один из самых элитных учебных полков СССР, где обучают младший командный состав для последующего прохождения службы за границей, и что, если не повезет, то через полгода я могу оказаться, например, в зоне боевых действий в Афганистане.

Наутро началась служба. Нас подняли в шесть. Кое-как натянув гимнастерку, портянки и кирзовые сапоги, я побрел на зарядку. Мы бегали, подтягивались и отжимались. Затем потянулся непонятный день, который поначалу даже показался мне довольно простым. Однако дальше все пошло по нарастающей, так что к концу первого месяца я уже едва стоял на ногах. Мы вставали в шесть и ложились в десять (лишь в субботу нам давали поспать на час больше) и бесконечно зубрили устав караульной службы, готовясь к предстоящей присяге. Кроме этого, нам уже начали преподавать политэкономику, тактику ведения боя и азбуку Морзе, и мы много занимались физподготовкой, крутя разные пируэты на перекладине на спортивной площадке, бегали стометровку в кирзовых сапогах и по нескольку раз в день преодолевали полосу препятствий. Вечерами тренировки продолжались на турнике, установленном прямо в казарме: командир наш в прошлом был гимнаст, и мы развлекались тем, что на спор проделывали максимальное число подъемов с переворотом. В этом споре всем утер нос один из москвичей, который тоже занимался гимнастикой и потому сумел повторить трюк с переворотом сто пятьдесят раз. Так я входил в армейское братство, и у меня даже появились первые боевые друзья, с некоторыми из которыми я спустя много лет увижусь и на гражданке. Помню, был один парень из Волгограда, с которым мы всегда были вместе все те полгода, которые провели в учебке: ели порой из одной миски и прижимались друг к другу спинами, чтобы защититься во время потасовок и лютого мороза.

Мы бегали по полосе препятствий, ползали по-пластунски, устраивали марш-броски с полной выкладкой, учились владеть автоматом и штык-ножом. Раньше я не понимал лозунг батальона связи: «Те, кто мучается в грязь – это доблестная связь…», но теперь вкусил этой радости сполна. Нам командовали: «Вспышка слева! Вспышка справа!», и надо было быстро падать в грязь и ползти примерно метров пятьдесят, после чего подниматься и снова бежать в атаку. Мы разбирали и собирали оружие, чистили его и смазывали маслом, и ходили на стрельбище. По вечерам смотрели по телевизору новости, подшивали чистые воротнички и писали письма родным, друзьям и невестам. Едва добравшись до своих коек, мы падали и засыпали. Я видел во сне свои гонки под парусом, старты и сборы. Я был далеко.

Фактически, у меня тогда было две жизни: армейская днем и спортивная – ночью. Я все ждал, когда же, наконец, обещанное ходатайство из Спорткомитета будет рассмотрено, и меня отправят в спортивную часть. Но время шло, и я по-прежнему просыпался по команде «Рота подъем!» и отправлялся маршировать на плацу, тянуть носок, как положено, и петь военные песни.

Шли дни, сливались в нечто целое, бесконечное, без начала и границ, заполненное до отказа маршами, зубрежкой, командами «подъем» и «отбой». Умение быстро надеть гимнастерку и натянуть сапоги, а потом так же быстро проделать все в обратном порядке и уложить на табуретке форму считалось главным в нашей военной службе. Нас поднимали по тревоге. Старший сержант использовал старый, как мир, прием – зажигал спичку и давал нам ровно сорок секунд на сборы и последующее разоблачение. Рота, подъем – рота, отбой… и так по нескольку раз подряд, пока все действия не будут доведены до автоматизма. Вместо носков у нас были портянки, постели надо было выравнивать «по ниточке», начинать есть по команде и заканчивать – тоже по команде, раз в неделю строем ходить в баню. В любую погоду сапоги наши должны были быть начищены гуталином до блеска, а ремень – затянут.

Баня располагалась в центре города, в семи километрах от нашей части. Помню, как, маршируя по улицам, мы оглядывались по сторонам, выискивая глазами симпатичных местных девчонок. У нас в полку не было душа, туалет находился на улице, и туда мы тоже почему-то ходили строем, после подъема и перед сном.

Периодически случались наряды – на кухне, где приходилось чистить картошку, убирать со столов и мыть за всеми посуду, или на местной ферме, где мы ухаживали за свиньями. Но самый любимый наряд был в кочегарке. Там было тепло, мы закидывали уголь в топку, бегали в пекарню, таскали горячий хлеб, а потом жадно уплетали его, сидя у огня. Я не был особенно избалован едой, но никак не мог привыкнуть к рациону, состоящему из каш, супов и нескольких кусочков черного хлеба. Еще мы подметали двор и убирались в казарме, а один раз даже пришлось делать ремонт. Затирая голыми руками трещины в стене, я так повредил пальцы, что еще несколько дней не мог прикоснуться к одежде. Через месяц я уже был почти уверен, что никуда не уеду и служить останусь именно здесь.

На присягу приехал мой любимый отец. Мы торжественно поклялись защищать родину от врагов и быть патриотами, а предательство смывать кровью, а затем, впервые за все это время, нам дали увольнительную. Я не видел отца долго, и безумно по нему соскучился. Он привез мне домашнюю еду, приготовленную мамой, и письма от братьев. Все повторял, как они меня любят и ждут, подбадривал и уверял, что два года пролетят очень быстро. Он проделал весь этот путь из Москвы, чтобы побыть со мной лишь несколько часов и сделать снимок на память. Но я передать не могу, как это было для меня важно.

После присяги жизнь изменилась. Поскольку мы были уже не новобранцами, а будущими сержантами, то и спрос с нас был другой. К нашим обычным тренировкам добавились навыки рукопашного боя и несение караула на настоящем боевом посту – у складов с боеприпасами. Дедовщины у нас не было, но старослужащие сержанты все же нашли способ излить на нас свой дембельский пыл и довольно жестко, хотя и без рукоприкладства, гоняли нас по уставу, с удовольствием награждая нарядами вне очереди. Однажды я был в наряде двое суток подряд, так что под конец просто заснул стоя на тумбочке. Помню одного сержанта, который так нас извел, что перед дембелем мы решили ответить хоть чем-то и подложили ему в постель живого ужа. Выходка была детская, но эффект получился что надо: думаю, тот момент он запомнил на всю жизнь. Не знаю, о чем он думал тогда, но мы чувствовали себя отмщенными.

Несколько раз случались стычки с другими частями, но внутри все было спокойно, потому что «молодых» в нашей роте было не меньше сотни, и большинство из нас – спортсмены. Состав подобрался многонациональный, доминировали выходцы из Украины и азиатских республик, а мы, москвичи, вечно находились в меньшинстве и в оппозиции.

Встречались, конечно, персонажи просто удивительные. Был, к примеру, один парень из Средней Азии, отличный парень – компанейский и добрый. Но кто отбирал его для службы в батальоне связи и чем в этот момент руководствовался, оставалось для нас совершенной загадкой. Со слухом у него было совсем плохо. На занятиях азбукой Морзе он плыл и тонул, и даже после полугода ежедневных зубрежек и тренировок, вместо «Ти-таа-айдаа-анна», что означало букву «Т», он умудрялся произносить «Таа-ти-айд-ан…». По-русски он тоже практически не разговаривал, зато очень украшал наши суровые будни.

В свободное время я играл на гитаре, которую разрешили оставить одному новобранцу, и писал письма домой. Письма эти тогда были самым важным в моей жизни. Я читал строчки, написанные отцом или мамой, братьями, друзьями, и они давали мне ощущение защиты. Я понимал, что я не один, и что меня там, где-то далеко, любят и ждут. Один раз я отважился и даже написал письмо свой однокласснице, в которую некогда был влюблен. Она ответила мне, и прислала фотографию, на которой была еще красивее, чем прежде, но по-прежнему при этом не была моей девушкой. А еще я переписывался с Серегой – тем самым, который когда-то привел меня в яхт-клуб. Серега служил на Кубе, и от его фотографий мне становилось теплее, потому что снимался он на фоне неба, океана и пальм.

Ближе к Новому году погода ухудшилась, и вместо осенних дождей наступила зима, да еще очень холодная. Валил снег, температура опускалась до минус тридцати пяти, мы отмораживали уши и уже не чувствовали пальцев, но продолжали чистить снег и разгребать сугробы на плацу.

Иногда нас посылали в наряды на склады, где целыми днями надо было перетаскивать с места на место пятидесятикилограммовые ящики со снарядами, провизией и боевым снаряжением. Примерно в это же время я получил письмо от тренера. По его словам, спорткомитет Москвы обо мне не забыл и продолжал за меня бороться, но Министерство обороны отпускать меня из части не хотело, объясняя это тем, что на меня уже потрачены бюджетные деньги.

Я никогда не забуду ту зиму. В январе, несмотря на усилившиеся морозы, у нас начались учения. Иногда мы проводили в заснеженном поле несколько часов, иногда – несколько дней. Один раз нас троих отправили охранять запасную военную базу, где мы провели неделю без отопления и еды. Холодно было, как у ведьмы за пазухой. Перед сном мы разжигали армейскую печку «буржуйку» и ложились спать прямо в одежде, наваливая сверху по три одеяла. Утром тепло испарялось, изо рта валил пар, а температура в казарме опускалась ниже нуля.

Но и это, как оказалось, был не предел. В один прекрасный день нам предстоял марш-бросок из точки А в точку В, расположенные друг от друга на расстоянии семидесяти пяти километров. Мы вышли из казармы всей ротой, с полной выкладкой, рюкзаками и автоматами, и двинулись в путь. В день мы проходили по заснеженному лесу километров двадцать пять, потом ночевали в палатках и наутро шли дальше. В первый же день половина роты сошла с дистанции, так как сбила ноги в кровь. Их штабелями погрузили в грузовик и отправили в лазарет. На второй день пришлось идти по пояс в снегу, и откололось еще человек двадцать. К финишу мы пришли впятером. Ноги были отморожены и все в кровавых мозолях, мы буквально валились без сил. Спасло нас, наверное, только то, что в испытаниях мы сплотились и, как могли, помогали друг другу. Примечательно, что все мы были спортсменами: двое борцов, гимнаст, каратист и я, и проигрывать мы не привыкли.

Был еще один эпизод – в феврале, перед самым выпускным экзаменом. На этот раз мы всей дивизией участвовали в показательных учениях со стрельбами, маневрами и контрнаступлением. По-прежнему стояли морозы, и валил снег. Нашей задачей было провести разведку местности и обеспечить связь между генштабом и командными пунктами. Нас разделили на группы, к каждой из которой приставили своего командира. Каждой группе достался свой участок, по которому следовало проложить телефонный кабель. Предполагалось, что для выполнения задания нам будет достаточно пары часов, поэтому одеты мы все были только в сапоги и шинели, а молодой лейтенант, командовавший нами, и вовсе отправился в лес в фуражке.

Лейтенант этот, как позже выяснилось, только что закончил училище, карты читал не очень хорошо, так что сначала мы протянули весь кабель не в том направлении. Пришлось его скручивать и начинать все заново, и в итоге мы, вместо десяти километров, прошагали по полю и лесу в лютый мороз не меньше тридцати, и заняло это никак не пару часов, а почти сутки. За лейтенантом, который был страшно обморожен, приехала машина. Мы остались в лесу. Только крайняя степень отчаяния позволила нам запалить костер с одной спички. Какой-то местный житель дал нам хлебнуть по глотку спирта, после чего наступила ночь. Сказать, что это была самая страшная ночь в моей жизни – значит, не сказать ничего. Мы по очереди уходили в лес в поисках дров и поддерживали свой костер, как могли. Мороз стоял лютый. Скорчившись у огня в своей шинели и кирзовых сапогах, я поднимал голову и смотрел на черное небо, полное мерцающих звезд, и на заснеженные верхушки сосен, и думал: почему именно я? Зачем именно мне все эти испытания и что такого важного я должен из них вынести? И поминал недобрым словом и бестолкового лейтенанта, и всех командиров, которым, кажется, была совершенно безразлична наша судьба.

Забрали нас только под утро. Меня определили в помощники к заместителю командира полка – суровому майору, который руководил учениями из деревянного шатра. Несмотря на то, что в стенах шатра были щели толщиной в палец, его все же неплохо прогревала походная печка. Я пил крепкий чай, каждый час проверял состояние телефонной связи и скоро начал было думать, что мне повезло, и все самое страшное уже осталось позади. Однако той же ночью сигнал оборвался, поэтому я нацепил свой автомат, взял в руки фонарь и пошел в лес, чтобы найти место обрыва.

Конечно, я надеялся, что, обрыв где-то рядом, и что я вернусь быстро. Но я все лез и лез по сугробам, а обрыва все не было и не было. В лесу было темно, возились и выли какие-то звери, и мне пришлось собрать всю свою волю в кулак и не оглядываться. Спустя пару часов, обрыв был все же найден. Я соединил провода и двинулся обратно, держась за кабель, как за спасительную нить. До шатра я добрался лишь к утру, пройдя в общей сложности километров двадцать. Майор снова напоил меня чаем и приказал отдыхать целый день, что я и делал с большим удовольствием.

Следующие несколько дней все было спокойно, если не считать того, что мы с майором промерзли до костей в своем шатре, хотя и подкидывали без конца дрова в походную печку. К тому же, мы голодали. Дороги замело так, что машина с провизией не пришла. После долгого ожидания, мне, как младшему по званию, пришлось совершить еще одну вылазку через проклятый лес – на этот раз, за пайком.

Дошел я довольно быстро, но пайка мне не дали – сказали, что у них на складе все под расчет, и что машина с продуктами уже выехала в нашу сторону. По-прежнему голодный, обмороженный и злой, я отправился назад. Появление мое в шатре с пустыми руками было встречено таким матом, который мне в моей недолгой жизни слышать еще не доводилось. Майор страшно ругался и грозил своим подчиненным трибуналом, и одновременно извинялся передо мной и просил, чтобы я не сердился. Через пару часов машина таки пришла, мы наелись, а потом пили чай с сухарями и сахаром, и он мне много рассказывал о своей жизни.

С этими учениями заканчивалась и первый этап нашей службы. Приехала мама, и мне дали увольнительную на целых два дня. Мама поселилась в домике по соседству, откармливала меня, расспрашивала обо всем и буквально не сводила с меня глаз. Эти два дня пролетели мгновенно, но вместили в себя целую вечность. Я знал, что ближайшие полтора года проведу за границей и до самого дембеля не увижу своих родителей.

Скоро я сдал все экзамены, мне присвоили звание сержанта и диплом радиотелеграфиста первого класса. С распределением мне повезло – в то время, как половина роты уехала в Афганистан, меня направили в Венгрию, где в то время находилась дивизия Западной группы войск.

Голод, страх и неизвестность – лишь этапы большого пути. Что бы ни происходило вокруг, не останавливайся.

Глава тринадцатая. Секешфехервар

В Венгрию поехал я один. Время в пути пролетело незаметно, и его сильно скрасил стремительный роман с хорошенькой проводницей. Эта милая женщина с золотой фиксой во рту, хоть и несла всю дорогу несусветную чушь, но являлась для меня в те минуты единственной радостью. На границе я вышел из поезда, и меня еще несколько дней держали в перевалочном военном лагере, а потом, вместе с другими молодыми солдатами, отвезли в часть. Так я впервые в жизни оказался в Европе, в городе под названием Секешфехервар. Штаб нашей дивизии находился в самом центре Секешфехервара и сам, в свою очередь, представлял собой отдельный городок, с глухим забором, казармами, административными зданиями и бензоколонкой. Весь городок был секретным объектом, и потому в письмах домой я не указывал обратного адреса, а лишь ставил номер почтового ящика.

На территории штаба располагалась комендантская рота разведки, состоящая из пяти взводов. Офицеров здесь было примерно столько же, сколько солдат. Меня определили во взвод ПВО, сразу же выдали новую форму, погоны и хромовые сапоги, и повели знакомиться с командирами и личным составом. Выяснилось, что я буду нести боевое дежурство, подчиняться лично заместителю командира дивизии и жить по индивидуальному расписанию. Уже на следующий день я заступил на вахту, так толком и не разобравшись, кто же я такой.

Прошла неделя, и в казарме все узнали, что я, хоть и ношу сержантские погоны, но отслужил всего полгода. Таким образом, для местных дембелей мой статус был ясно определен, и очень скоро случился мой первый серьезный конфликт.

Однажды утром во время умывания я вдруг получил такой неожиданный и сильный удар по пояснице, что у меня перехватило дыхание, и зубная щетка отлетела в сторону. Я повернул голову и разглядел невысокого коренастого парня из старослужащих, который ждал, пока я отдышусь и развернусь к нему лицом, чтобы выслушать правила поведения молодых бойцов. Вместо этого я ударил его сам, и драка завязалась почти мгновенно. Парень этот явно был на гражданке боксером, и потому досталось мне от него сильно, но это было не главное. Главное – то, что я не позволил ему унизить себя. Разговор наш, разумеется, не был закончен.

Той же ночью меня и еще нескольких молодых солдат, разбудили и провели инструктаж. Нам объяснили, что здесь все живут не только по уставу, но и по законам дедовщины, так что мы обязаны подчиняться, стирать чужие носки, убираться и вообще делать все, что нам велят. Коренастый при этом очень пристально посмотрел на меня и спросил, все ли мне понятно. Я ответил, что правила уважаю, но стирать никому ничего не собираюсь, а подчиняться буду только своему непосредственному командиру.

Завязалась новая драка. Из десяти новобранцев лишь двое повели себя, как мужчины, а остальные на все соглашались и только слезно просили не бить их слишком сильно. Силы были явно неравны. У дембелей была особая манера наносить удары прямо в грудь, чтобы не оставлять синяков. Это называлось «выговор с занесением в грудную клетку». Несмотря на это, свой синяк под глазом я тоже получил.

Наутро на все вопросы командира я упрямо отвечал, что ударился о косяк в темноте. Конечно, никто мне не поверил. Зато после дежурства ко мне подошел один из вчерашних дембелей и сказал спасибо за то, что я их не сдал. Мне до его благодарностей не было никакого дела, но эпизод этот стал важным для моей адаптации на новом месте службы. Дедовщина в этой роте была страшная – даже хуже, чем внутри Союза. Но меня больше не доставали.

Каждую ночь, когда все крепко спали, я нес вахту и принимал зашифрованные кодировки в эфире служб ПВО. Школа радиста, пройденная в учебке, не прошла даром – даже в полусне, практически на автопилоте, я умудрялся записывать послания, идущие в эфире на большой скорости. Получив зашифрованную радиограмму, один из моих подчиненных выводил координаты на специальный планшет, напротив которого сидел дежурный офицер. Как только на экране появлялась цель, ее вели и проверяли на случай опасности. Если границам СССР что-то угрожало, давалась команда цель уничтожить. Помню, как однажды случился серьезный переполох: один молодой немец на своем самолете не просто пересек советскую границу, но и долетел до Москвы и приземлился прямо на Красной Площади. Не знаю, почему никто тогда не рискнул дать команду сбить его, но поплатился за всех министр обороны: Горбачев, который в те годы был президентом СССР, в тот же день отправил его в отставку. Наблюдая за тем, как разворачиваются события, я думал: какая удача, что парень этот решил пересечь не наш участок границы и не во время моего дежурства!

Я быстро учился, меня ценили, командир дивизии здоровался со мной лично. Мне уже присвоили звание гвардии старшего сержанта, уровень кандидата в мастера по азбуке Морзе (думал ли я о таком, когда завоевывал свои спортивные трофеи?), в подчинении у меня находилось несколько человек. Я начал курить.

Сигареты в роте были бесплатными. В казарме всегда стояло несколько ящиков «Северных» или «Гуцульских», самых дрянных, десятого класса, без фильтра. Казалось, нас специально к ним приучают, чтобы отвлечь от прочих мужских радостей. Раз в неделю мы получали увольнительные и ходили гулять в город – каждый раз все вместе. Не знаю, почему, но нам было запрещено выходить на улицу по одному. Секешфехервар оказался чудесным, очень красивым, зеленым, с замечательной архитектурой. Даже зимой здесь не было снега, только лили непрерывные холодные дожди. Витрины ломились от невиданных продуктов. Понятно, что все карманные деньги мы оставляли в местных магазинах. Мне как сержанту платили чуть больше, чем простому солдату – в пересчете на венгерские форинты, выходило целых пять рублей. Но в те времена мне и этого хватало.

В окружении всей этой европейской красоты во мне внезапно проснулась страсть к фотографии. Я искал интересные кадры, научился проявлять и печатать снимки, и мой армейский альбом быстро наполнялся фотографиями с друзьями на фоне улиц и скверов Секешфехервара. Отец, узнав о моем новом увлечении, сразу же выслал мне по почте фотоаппарат.

Помимо несения ночной боевой вахты, я, в качестве командира отделения, принимал участие во всех учениях. Во время серьезных маневров наша небольшая комендантская разведрота выходила первой и готовила локацию для всех остальных полков, а иногда – и для всей дивизии в целом. Учеба продолжалась. Мы много бегали, занимались рукопашным боем, кидали ножи и делали гимнастические упражнения. Я же, чтобы быть в еще лучшей форме, тренировался по ночам с небольшой гирей, качал руки и плечи. И нужно мне это было не только для каких-то гипотетических будущих сражений, но и для обыкновенных солдатских будней.

Прошло месяца четыре моей службы, и тема дедовщины, которая, казалось бы, была уже исчерпана, снова меня догнала. «Деды» накануне дембеля имели обыкновение напиваться и гнобить новобранцев. Ко мне не цеплялись, но иногда приходилось заступаться за молодых солдат, которые не могли за себя постоять.

Был у нас, к примеру, один несчастный парень, которому доставалось больше всех. Его постоянно били, забирали еду и тушили об него сигареты. Во время очередных учений, когда мы все спали в палатках в холодном дождливом лесу, он решил убежать. Но побег, чем бы он ни был оправдан, – это всегда дезертирство. И потому ему посоветовали написать рапорт командиру и рассказать об издевательствах в роте. Все быстро поставили свои подписи под текстом рапорта и принесли его мне. Я не хотел подписывать. Доносы, рапорты и всевозможные жалобные записки никогда не были моим амплуа. С другой стороны, дедовщина у нас, действительно, приняла к тому времени какие-то катастрофические масштабы, и я понимал, что с этим надо что-то делать. Я посмотрел в глаза этого парня и решился. Рапорт ушел к командиру.

Расплата наступила очень быстро. Причем, для всех. Сначала капитан лично пару раз заехал в челюсть самому буйному из дембелей, а потом совершенно официально пригрозил всем трибуналом вместо гражданки. Затем, после недельного затишья, у меня состоялся разговор с «дедами», который завершился, разумеется, еще одной потасовкой. Я пошел с кулаками на самого наглого и справился бы с ним без проблем, но тут появились его покровители. Меня свалили и принялись избивать, а тот, с кем я сцепился первым, пользовался моментом и все норовил ударить меня ногой. Спустя какое-то время, они удалились, оставив меня лежать на полу, но история на этом не закончилась. Отдышавшись, я ринулся во двор, догнал своего главного соперника и набросился на него с новой силой. Нас быстро разняли, но на следующее утро я не смог подняться с постели из-за страшной боли в спине. Кисть правой руки распухла.

Рентген, сделанный в тот же день, показал перелом и отбитую печень. В госпиталь приехал военный следователь и долго меня допрашивал, но я снова уперся и ничего рассказывать не стал. Ко мне в палату никого не пускали ровно неделю, но потом навестить меня явился весь мой взвод. «Деды» просили прощения, было видно, как они напуганы. В результате, в госпитале я провел три месяца. Перелом оказался сложным, спина заживала очень долго, и первое время я не мог встать без помощи медсестры. В письмах домой я о случившемся не распространялся, а, наоборот, сообщал, что служба идет хорошо.

Все эти три месяца я играл в шахматы и много читал. Поскольку свободного времени у меня теперь было хоть отбавляй, я стал изучать историю Древнего мира и всерьез увлекся этой темой. Здесь было, о чем подумать. Мир полон коварства, и в нем постоянно идет война, понял я. Не всем дано стать воинами, а потому бессмысленно призывать тех, кто не готов нести тяготы службы, но вместо этого может принести пользу в чем-то другом. И еще одно откровение тех дней: миром правят умные. Эта истина открылась мне после того, как я дочитал до последней строчки огромный роман «Фараон» Болеслава Пруса. Иногда в качестве дневального я дежурил в реанимации, где вдоволь насмотрелся на умирающих солдат и офицеров. Каждый из них оказался там по своим чрезвычайным причинам, но суть была одна.

В госпитале же я впервые в жизни по-настоящему влюбился – в медсестру, которая меня выхаживала. Мы танцевали с ней на новогоднем балу: она в белом халате, а я – в больничной пижаме и с гипсом на руке. Назло завистникам, без которых не обходится наша жизнь, эта Лена выбрала почему-то меня. Там, в госпитале, был один мерзкий тип, ростом под два метра и здоровый, как горилла. Он всячески пытался меня задеть и постоянно придирался. Но нам это не помешало, и под конец она даже полюбила меня – по крайней мере, мне так казалось.

В казарме после выписки меня ожидали разные сюрпризы. Меня торжественно вывели из ранга «салаг» и посвятили в «средний возраст». И у меня украли почти все личные вещи. Пропал фотоаппарат, подаренный отцом, кольца «под золото», которые я делал из обрезков медного крана, а также фотография моей одноклассницы, которая согревала меня в лютую зиму и напоминала о школьной юности. Позже выяснилось, что воришкой оказался тот самый несчастный парень, за которого я заступился и из-за которого провалялся больше трех месяцев на больничной койке. Мои вещи он продал местным жителям во время учений, а фотографию оставил себе. Тогда я впервые в жизни понял, как предают из-за нужды, и мне стало очень грустно и одиноко. Я не хотел больше служить рядом с ним и попросил командира перевести меня в другую часть. Он отправил меня в командировку в один из лучших полков ВВС, расположенный недалеко от Будапешта.

На новом месте я пробыл почти полгода. Поначалу все шло хорошо: я быстро освоился в полку, справлялся со своими обязанностями и даже учил других. В свободное время много занимался гимнастикой: осваивал сложные пируэты на брусьях и крутил «солнышко» на армейских ремнях. Каждый день ходил на тренировки по дзюдо, где познакомился с молодыми ребятами из Москвы. Я нес дежурство и много тренировался, бросил курить, выиграл соревнование по гиревому спорту, вспомнил и боевые искусства, отрабатывая приемы в спарринге с одним москвичом. Мне пообещали дать недельный отпуск, и я уже упаковывал свой чемодан, предвкушая поездку домой. Но тут наступили пасмурные деньки.

Моя вольготная жизнь многим не нравилась. Бесило их и то, что я, уже будучи в статусе дембеля, всегда стоял на стороне справедливости и не давал обижать новобранцев, несмотря на весь свой горький опыт. Меня стали провоцировать, бросая разные нелицеприятные слова в мой адрес, а один раз решили устроить «темную» моему земляку – тому самому, с которым я отрабатывал приемы рукопашного боя. В других обстоятельствах он бы за себя постоял, но ночью, в одиночку против целой толпы азиатов, шансов практически не было. Я решил за него вступиться.

Закрыв дверь в казарму и хорошенько подперев ее шваброй, я собирался объяснить главному из зачинщиков, кто здесь не прав. Но тот сразу достал нож. Духа ударить меня у него не хватило, а вот я, наоборот, не рассчитал свои силы и побил его довольно сильно, за что и был сразу отравлен к начальству. Следователь грозил мне дисциплинарным батальоном, но я не видел за собой никакой вины и считал, что сознаваться мне не в чем. Расследование растянулось на две недели. За это время в штабе дивизии узнали о моих подвигах и быстро вернули меня в старую часть. Дело замяли, но в отпуск меня уже не отпустили и не присвоили очередного воинского звания – старшины.

Я в очередной раз сменил погоны и продолжал нести свою вахту. Теперь я стал командиром целого отделения, за мной закрепили нескольких новобранцев, а также специально оборудованный военный ЗИЛ, напичканный аппаратурой. Двое моих подопечных оказались не так уж плохи. Один приехал из какой-то российской деревни и отличался своеобразным чувством юмора. На мой тестовый вопрос «Do you speak English?» он ответил что-то вроде «Дую дую, но х.…». Особым интеллектом он не блистал, зато руки у него были золотые, и мы с ним быстро сдружились. Другой тоже, вроде, был ничего, только на досуге любил покурить травку. Что до третьего, то здесь все было ровно наоборот. Несмотря на свое интеллигентское происхождение и начитанность, он оказался отпетым наркоманом. За несколько месяцев он успел обследовать местность и найти где-то цветы мака. Я не сразу понял, что с ним не так, а когда догадался, предупредил, что добром это не кончится. Один раз он чуть не умер от передоза, и спасли его только чудом.

Новый командир роты понимал, что надо как-то реагировать, но не придумал ничего лучше, как отправить нас всех на марш-бросок на десять километров и с полной выкладкой. По возвращению, парню устроили «темную», хотя лично я был против. Его подняли ночью, надели на голову наволочку и врезали каждый по разу. Удивительно, но это сработало: про опиум он забыл до конца службы.

Близился дембель, и это были, наверное, самые лучшие времена за последние два года. Я снова занимался спортом, играл с сослуживцами в футбол и волейбол. Вспомнил свои музыкальные навыки и начал играть в группе, осваивая на ходу другие музыкальные инструменты: бас-гитару, аккордеон и ударные. Свободные вечера мы проводили в актовом зале, разучивали песни про невест, матерей и «гражданку». Была у нас и еще одна отдушина – большой футбол. Шел Чемпионат Европы, и мы болели, как сумасшедшие, за сборную СССР, которая дошла-таки до финала, но в итоге все же проиграла голландцам. Временами случались и краткие романы с местными девчонками, которым почему-то так нравились российские солдаты, что они даже умудрялись пробираться по ночам к нам в казарму.

Перед самым отъездом домой я успел захватить международные учения под названием «Дружба-88», за которые меня даже отметили одноименной медалью и грамотой. Кроме СССР, в них участвовали войска Венгрии, Чехословакии и других стран. Это были серьезные учения, за маневрами наблюдали военачальники самого высокого ранга. Как водится, наша рота прибыла первой и очень хорошо подготовила все для размещения советских войск. У меня в подчинении было отделение из пяти человек, приставленных к заместителю штаба дивизии. Каждый взвод нашей роты выполнял определенную функцию по сбору разведданных и постоянному наблюдению. Несколько раз приходилось прокрадываться по ночам на объекты противника и приводить «языка». Во время захвата разрешалось применять навыки рукопашного боя и стрелять для острастки холостыми патронами.

Воевали мы хорошо, но еды, как всегда, не хватало. Когда провизия закончилась совсем, я, наученный горьким опытом, решил взять инициативу в свои руки и пошел договариваться с союзниками-мадьярами. Венгерский я к тому времени уже понимал неплохо, но официальные переговоры вести еще не приходилось. В результате, мы умудрились обменять на ящик тушенки несколько комплектов маскхалатов и теплых кальсон. Наевшись сами, мы решили накормить и командира, но молодой лейтенант, вместо того, чтобы принять наши дары, пригрозил подать на меня рапорт. Уж очень я не нравился нашему командиру, который только недавно сменил нашего бывшего взводного. Бывали у меня, конечно, различные конфликты с прапорщиками или сверхсрочниками, о голову одного из которых я даже гитару разбил, но с офицерами я все же старался не цепляться. А этому я явно не понравился своим происхождением, ведь я был из Москвы, а он – из Санкт-Петербурга. Такое постоянное противостояние. Этот питерский лейтенант любил на политзанятиях порассуждать о моей национальности, а один раз хотел при всех лишить меня сержантского звания и даже отправил подметать двор, хотя по уставу не имел никакого права этого делать, так что и сам чуть было ни лишился своих погон. Но тогда, впрочем, возмущался он недолго и уже той же ночью постучал в дверь машины, где я спал, и попросил пару банок контрабандной тушенки. На этой мажорной ноте учения закончились, и, как мне тогда казалось, закончились и все мои армейские приключения. Однако, еще один неприятный эпизод «на сладкое» мне все же достался.

С гауптвахты нашей части сбежали несколько молодых солдат, прихватив с собой автомат. Всю роту быстро подняли по тревоге и поставили в ружье. Это были уже не учения – нам выдали боевые патроны и приказали стрелять на поражение. Беглецов скоро нашли, и между нами произошла настоящая перестрелка, но, к счастью, все обошлось без последствий.

Я собирал чемодан и ждал самолет в Москву. Однако вылет мой задержался на целый месяц, так как многие из моих товарищей по призыву долечивались в госпиталях и психоневрологических клиниках. Не всем так повезло, как мне, и не все смогли выдержать жестокое испытание военной службой.

В итоге, лишь в ноябре, самым последним из всех дембелей, с аксельбантами и медалями на груди, и огромным жизненным опытом за плечами, я покидал свою военную часть. Я представлял, как однажды, в далеком будущем, вернусь сюда простым туристом и пройду по местам своей боевой славы. Мне дали хорошую характеристику для поступления в институт и направление в ряды КПСС. Но для меня все это было неважно. Я не видел родителей и братьев два года и думал только о том, как открою, наконец, дверь своей квартиры и обниму их всех. Я летел самолетом до Киева, а потом ехал поездом – до Москвы. Я возвращался другим человеком.

В Москве уже была зима, и шел снег. Я вышел из здания вокзала, вдохнул полной грудью родной морозный воздух и отправился ловить такси.

Армия – не лучшая школа жизни, но иногда приходится воевать. Выжить любой ценой – не цель. Гораздо важнее – остаться человеком.

Глава четырнадцатая. Притча длиною в жизнь

Но я еще не вернулся. Те полчаса, что я провел в такси, мчавшем по заснеженным московским улицам, мимо светофоров, перекрестков, пешеходов – все тех же, но все же уже навсегда и неуловимо изменившихся, мимо насквозь прозрачных зимних бульваров, ларьков с сигаретами, троллейбусов, серых сугробов – я был между двумя мирами, двумя своими жизнями, уже не там, но еще и не окончательно здесь. Я узнавал и не узнавал двор, где прошло мое детство, лестницу, подъезд. Незнакомый голос ответил мне из-за двери, у которой затормозил я и поставил, наконец, свой огромный армейский чемодан, но, когда она распахнулась, увидел я на пороге своего младшего брата, который оказался выше меня ростом. Не успел я произнести что-то вроде «гвардии старший сержант, отличник боевой и политической подготовки…», как он крепко обнял меня и крикнул куда-то в недра квартиры: «Братишка вернулся!». На крик из кухни выбежала мама. Я так часто представлял себе эту встречу с ней, что теперь все никак не мог поверить, что это не сон. Я не отпускал ее долго-долго, и она никак не могла на меня наглядеться и все плакала от счастья. Немного погодя приехал из своего магазинчика отец и тоже, чуть не плача, хлопал меня по плечу. Следом явилась одна из старших сестер, Лариса, а к вечеру стали собираться и все остальные.

Я привез всем подарки. Матери – красивый платок, отцу – рубашку, сувениры – братьям и сестрам. Повинуясь какому-то детскому порыву, накупил горы жвачки. Меня расспрашивали о Венгрии, о тамошних людях, рассказывали о переменах, случившихся в стране во время моего отсутствия: о перестройке, кооперативах, сухом законе и гласности. В шутку ругали племянника Семку, который, пока меня не было, выловил из пресловутого аквариума всех золотых рыбок. Смотрели мой армейский альбом. Отец опытным глазом разглядел на одном из снимков синяк под глазом и засмеялся: «Что, побили опять?».

Стол был заполнен маминой едой, вкус которой я почти забыл на армейских кашах, но который мгновенно вернул меня домой, в детство. Я взял гитару и пел что-то про армию, друзей и матерей. Это был самый теплый вечер за последние два года. Мне казалось, что с тех пор, когда я сидел вот так вместе со всеми за столом, прошла вечность. В сущности, так оно и было. Я ушел из дома мальчиком, а вернулся взрослым мужчиной.

Следующие два дня я отмокал в ванне и отъедался бутербродами со сливочным маслом. Младший брат Игорь был со мной практически неотлучно, хриплым взрослым басом рассказывая мне о своих занятиях восточными единоборствами под руководством моего хорошего друга и о том, что в честь моего возвращения его отпустили из училища и велели передавать мне привет. Затем приехал старший, Саша, привез полный комплект зимних вещей, включавший супермодную кожаную куртку, и выдал денег на первое время. Пока я служил в армии, Саша успел жениться еще раз, зарабатывал хорошо и жил теперь отдельно. Он был начальником цеха по производству товаров легкой промышленности, и под его началом работал еще и наш зять Арнольд. Одним словом, благодаря Саше, в новый этап своей жизни я вступал хорошо одетым и с карманными деньгами.

Новый этап предполагал новые отношения, о которых я тогда, конечно, еще не догадывался, и начался с приезда с Кубы моего давнего друга Сереги – того самого, с которым мы вместе ходили в яхт-клуб, и который слал мне фотографии на фоне океана и пальм. Служба на родине сигар и рома, разумеется, была экзотической, но проблем там, судя по всему, тоже хватало. Советская военная база на Кубе была последним рубежом у самых границ США, а с Америкой в те годы мы находились в состоянии холодной войны. Мы отмечали нашу встречу и пили водку, и Серега говорил о своем плавании на большом корабле: чтобы добраться домой, ему пришлось пересечь Атлантический океан, и на это потребовался целый месяц.

Я быстро сошелся с его компанией. Среди новых людей особо выделил Рафаила Бурова и Тараса Трофимова, которые были чуть старше меня, но это не помешало нам подружиться. Тарас был женат, у него была дочь, но жил он почему-то отдельно. У Рафы тоже была жена, и недавно родился сын, и потому он никогда не задерживался с нами и решительно уходил домой в самом начале вечера. Он был бывшим спортсменом, закончил знаменитое рязанское военное училище, но о своей дальнейшей службе особенно не распространялся. Но думаю, сплотили нас тогда общие понятия о дружбе, патриотизме и главных жизненных ценностях.

У нас обнаружилось много друзей, работавших в модных ресторанах и барах в центре Москвы, так что мы прекрасно проводили время. Я уже не был тем застенчивым юношей, который боялся сказать лишнее слово в присутствии красивой девчонки – теперь я быстро и вдохновенно знакомился и заполнял записную книжку новыми номерами телефонов. И однажды, в один из декабрьских вечеров, приключилась история, окончательно и бесповоротно разделившая мою жизнь на «до» и «после».

Началось с того, что Серега познакомился с очередной прекрасной девушкой – образованной, хорошо воспитанной и, разумеется, невероятно красивой. Девушка эта как-то сразу в него влюбилась и все пыталась затащить к себе в гости, чтобы представить своим родителям. Серега же, хоть и был не из робкого десятка, предстоящего знакомства очень боялся и потому слезно умолял меня пойти в гости вместе с ним. Я поначалу отказывался, но затем все же уступил. Мы купили цветы, шампанское и коробку шоколадных конфет, и отправились куда-то на юг Москвы, в один из тех районов, проживание в которых уже само по себе является статусом.

Квартира была замечательная. Совершенно потерявшись, мы, наверное, полчаса переминались на пороге, прежде чем сделать шаг в гостиную. Тут я должен сказать, что девушка моего друга была, конечно, очень хороша, но мать ее, назвавшаяся Анной, являла собой пример просто какой-то неземной красоты. Мы пили чай, и Серега Круглов, уже оправившийся от испуга, снова рассказывал про Кубу, про свое плаванье и про страшный шторм, я же предпочитал помалкивать, и лишь изредка, с переменным успехом, отвечал на какие-то вопросы. Мне нравилось смотреть на этих невероятных женщин, слушать их голоса, и, что уж совсем удивительно, я тоже постоянно ловил на себе пристальный взгляд матери Серегиной невесты. На прощанье она вкрадчиво пригласила меня непременно навестить ее еще раз – к примеру, завтра, когда она совершенно свободна.

Я не знал, что делать. Меня смущала разница в возрасте, равно как и то, что эта женщина – мать невесты моего друга. Все это было уже как-то слишком. Но я думал об этом всю дорогу домой, а потом еще целую ночь и в результате назавтра я снова стоял под знакомой дверью и жал на кнопку звонка.

Она меня ждала. Зажгла свечу и поставила два бокала. У нее были духи с теплым дорогим ароматом. Она рассказывала очень просто о том, как вышла замуж совсем юной, и родила дочь, а затем ее любимый муж уехал в командировку и больше уже к ней не вернулся. И что она из семьи дипломатов, знает несколько языков, и занималась музыкой и бальными танцами. Я о себе почти не говорил, только слушал, и слушал, а на вопрос о том, есть ли у меня невеста, тоже ничего не ответил, а вместо этого предложил сыграть на гитаре. Гитары в доме не оказалось, зато нашлось фортепиано. Этим инструментом я почти не владел. Меня хватило лишь на то, чтобы кое-как начать исполнение песни про то, как матери ждут сыновей дома, когда ее руки нежно легли ко мне на плечи. Мы провели эту ночь вместе.

Наутро я пил черный кофе, сваренный в настоящей арабской турке. Я, правда, был благодарен ей, о чем и сказал, среди ароматов и солнечных лучей, косо падающих из окна. И она ответила, что ни о чем не просит, но всегда будет меня ждать.

У меня были отношения с девушками, но тогда многое случилось в первый раз. Пожалуй, именно тогда я впервые познал то, что называется гармонией. И теперь могу признать, что искал повторения этой гармонии всю свою непростую взрослую жизнь.

Между тем, пришло время устраиваться на работу. В армии я подумывал, что, скорее всего, вернувшись на гражданку, выучу английский язык и пойду в плавание на каком-нибудь судне. Очень мне хотелось попутешествовать за границей, ведь я столько лет был связан с морем, ну и, кроме того, радиотелеграфисты на флоте всегда требовались – должность эта была весьма почетная и даже приравнивалась к высшему командному составу. Предлагали мне и вступить в ряды компартии, что, безусловно помогло бы мне в продвижении по карьерной лестнице, еще и платили бы лучше. Но потом я все-таки передумал, так как появилась возможность с помощью брата заниматься своим меховым делом. Да и родителям нужно было помогать, тем более отец занимался продажей головных уборов. Тут и пригодилась моя вовремя полученная специальность, и уже спустя месяц я стал сотрудником Мехового Дома моды «Зима». Параллельно, с помощью отличной характеристики из армии, записался на подготовительные курсы Института текстильной и легкой промышленности. Место моей работы находилось на другом конце Москвы – чтобы добраться туда без опозданий, приходилось вставать в шесть утра. Но мне все нравилось. Я работал под руководством матерых скорняков, осваивал искусство кроя, и очень скоро мне стали давать заказы на дорогие шубы. Практически каждый день я общался с заказчицами, а некоторых даже провожал до дома. Среди них встречались очень красивые женщины, с одной из которых у меня даже случился спонтанный роман.

У отца был патент на производство и продажу меховых изделий, и собственный магазинчик. Но я, немного поразмыслив, решил заняться бизнесом прямо у нас в квартире. В одной из четырех комнат я соорудил скорняжный стол, поставил болванки для шапок. Саша привез мне специальную швейную машинку, подбросил пару заказов и помогал с закупкой сырья. Иногда подключался и Коля, который в то время тоже горел желанием освоить эту профессию. Немного погодя к нам присоединился и Игорь.

Мы следили за модой, изучали рынок, вместе с модельерами разрабатывали лекала, подключали к работе специалистов по фурнитуре. Меховые шапки продавали в отцовском магазине, а шубы – в единственной на всю Москву комиссионке в Столешниковом переулке. В результате, спустя три-четыре месяца, наш семейных бизнес стал приносить неплохой доход: у себя в ателье я зарабатывал несколько сотен рублей в месяц, а на домашнем производстве – в десять раз больше. Все деньги мы отдавали матери. Себе я оставлял лишь необходимый минимум. Мама уже подыскивала мне невесту.

Она говорила, что надо выбрать достойную женщину, которую можно будет привести в нашу большую семью. К примеру, была одна дочка академика, студентка МГУ. Некоторое время я даже за ней ухаживал, но однажды увидел в обнимку с другим парнем и решил эту историю закончить. Как и официальные поиски невесты.

Жизнь шла своим чередом. Несколько раз ко мне домой приезжали бывшие сослуживцы, чтобы вспомнить наши армейские будни за рюмкой водки. Я работал, учился и нередко захаживал в гости к своим, как мне тогда казалось, верным друзьям или в местный бар под названием «Череп». На одной из таких вечеринок я познакомился с Натали, и долгое время думал, что это моя судьба.

Наташа была похожа на американскую актрису из шестидесятых. При этом оказалась обладательницей чудесного характера, блестящего ума и позитивного взгляда на жизнь. А еще – близкой подругой моей одноклассницы Катерины Смирновой, той самой, чья фотография, нынче безвозвратно утерянная, согревала меня страшной армейской зимой. Катрин к тому времени уже заканчивала МГИМО, стажировалась в какой-то капиталистической стране, Натали же была здесь, рядом, и очень мне нравилась. Она уже побывала замужем, недавно развелась, жила с мамой и однажды, после пары коктейлей, призналась, что еще в школе хотела познакомиться со мной через Катю, но так и не решилась. Вспоминать с ней детство и юность было как-то необыкновенно легко, мы засиделись допоздна, и когда я, как порядочный джентльмен, пошел ее провожать, Натали неожиданно спросила: «Какие женщины тебе нравятся?». «Те, которые меня понимают», – ответил я. И тогда она призналась мне в любви.

Роман наш был быстрым и страстным. Мы без конца гуляли по Москве, я водил ее по ресторанам, а она познакомила меня со всеми своими подругами. Я всерьез считал ее своей половиной. И тут, в один прекрасный день, она вдруг заявляет, что нам необходимо расстаться, потому что она слишком сильно в меня влюблена и боится привыкнуть. Сказать честно, это был удар. Она призналась, что не все мне рассказала о своей юности и о бывшем муже, говорила, что не хочет меня обманывать и впутывать в старые отношения, но все это уже не имело никакого значения. Мы встречались еще несколько раз, после чего все закончилось. Только теперь, научившись жить с неразделенной любовью, я стал лучше разбираться в женщинах – приходит время, когда нужно просто смиряться с неизбежным и двигаться дальше, к новой любви.

Потерпев фиаско в личной жизни, я с головой ушел в учебу. И надо же было такому случиться, что именно здесь меня поджидала действительно судьбоносная встреча. В январе на одной из лекций я столкнулся с Амиром. Этот парень, который вечность назад пытался ухаживать за моей девушкой и обойти меня в стрельбе, стоял напротив меня и даже не сразу меня узнал, но, когда все же узнал, заорал, как ненормальный, и бросился навстречу. У окружающих эта сцена вызвала легкий шок. Что они о нас знали? Мы обнялись, как обнимаются только близкие люди, и одновременно произнесли: «Брат, это ты?». Мы чуть не заплакали тогда, но даже не предполагали, что никогда больше не расстанемся и останемся друзьями на всю жизнь.

Позже, в институте, он всегда прикрывал меня и помогал мне с учебой, часто бывал у меня дома – так же, как и я у него, познакомившись со всей его замечательной семьей. Его воспитывали на тех же вечных ценностях, и потому он всегда был честен и предан нашей дружбе. Женщин он знал гораздо лучше, и меня научил многому. Он отслужил на Черноморском флоте в морской авиации, начал работать и поступил в институт. В то время, как я занимался скорняжным ремеслом, он привозил и продавал оптовые партии мелкого товара. И мать тоже хотела его поскорее женить, только никак не могла найти ему подходящую партию.

Дело шло к лету, приближались экзамены, но я все чаще думал о возвращении в яхт-клуб. Мне не хватало атмосферы гонок, и я вспоминал слова своего тренера о том, что парусный спорт – это на всю жизнь. И я отправился к Алексею Нечаеву.

Спорт в те годы был в упадке, никакого финансирования не было и в помине, поэтому мой самый лучший из всех тренеров работал в яхт-клубе при подмосковном пансионате и зарабатывал тем, что катал на яхтах и катерах скучающую публику. Тем не менее, он порекомендовал меня для участия в очередных соревнованиях, которые я завершил, как водится, в тройке сильнейших.

Не могу описать свои чувства в тот момент, когда я снова, спустя несколько лет, сел в свою лодку. Наверное, это сравнимо лишь со встречей с любимой женщиной после долгой разлуки. Я стал появляться в клубе все чаще, и даже встретил некоторых старых знакомых. С одним из них, Филиппом Деникиным, мы быстро сдружились, часто вместе гоняли в футбол и даже участвовали в гонках на крейсерских яхтах. Позже выяснилось, что мы занимаемся схожим ремеслом, так что, помимо яхт, у нас появились и общие интересы по работе. Частенько мы, вместе с его чудесной женой, ужинали в каком-нибудь московском ресторанчике – они вдвоем, и я с очередной возлюбленной.

Вступительные экзамены я сдал. В принципе, я был готов хорошо, но решил на всяких случай снова положиться на помощь семьи. В итоге, сочинение для меня написал мой брат Коля, а муж моей сестры Гильяд страховал по математике. Мой младший брат Игорь в тот же год поступил на очное отделение в другой институт и освободился таким образом от службы в армии, чему мои родители были несказанно рады, потому что считали, что свой долг родине наша семья уже отдала сполна.

Жизнь нашей семьи тоже шла своим ходом. Все мои братья и сестры давно повзрослели и жили отдельно. У Коли в те годы времени уже было четверо детей, ждали пятого, но начались проблемы с работой, так что главным добытчиком стала его жена Мария, которая работала в продуктовом магазине. Он искал себя – был директором рынка, изучал экономику, занимался наукой, хорошо разбирался в юриспруденции и писал рассказы. Он изучал природу экономических катаклизмов, и хотел посвятить этому всю свою жизнь, но тогда его время еще не пришло. Вместе с семьей, Коля жил в нашей старой хрущевке на Хорошевском шоссе. Лида с Гильятом, после трехлетней командировки в Египет, получили кооператив. Наташа с Арнольдом снимали жилье недалеко от моего Дома моды «Зима». Саша с супругой тоже жил в съёмной квартире, в районе метро «Динамо». Люда оставалась в Нальчике, и у нее было уже шестеро детей. У Лены было трое, и мы виделись с ними довольно часто, так как жили на соседней улице.

Словом, каждый из нас искал себя в жизни, но оставался при этом частью команды нашего большого корабля. Ведь что такое, в сущности, наша жизнь, как не бескрайнее море? И что такое наша семья, как не корабль, на котором мы пускаемся в плавание, не зная, что нас ждет? Сегодня за моим окном иные широты, и совсем другое солнце, ставшее теперь родным, освещает мои дни. Я стал другим, создал свою собственную философию и новую модель ведения бизнеса. Но оглядываясь назад, в те далекие, навсегда ушедшие годы моего детства и юности, я понимаю теперь, что все, что со мной происходило, имело свой безусловный смысл. Это было мое становление, фундамент, выбор правильного курса. То, что помогло мне впоследствии пережить сложные времена.

Мне исполнился двадцать один год. Я вступал во взрослую жизнь.

Жизнь – это не просто путь, не только годы и события, которые они в себя вмещают. Жизнь – это притча, которую мы можем сложить и передать потом своим детям.

Книга вторая

От отчаяния до восхождения

Свобода воли

Брату

Скажи-ка, брат, что делать мне? Душа болит и сердце ноет…

Ведь не подвластен я себе – одни и те же мысли ходят.

Скажи и то, кто знал из нас, как мир перевернулся?

Сегодня вместе мы с тобой, а завтра расстаемся с грустью…

Глава первая. Саша

Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что на самом деле у меня была не одна жизнь – их было три. Благословенное детство мое, со всеми его взлетами, падениями, борьбой, и спорт с его вечным преодолением себя, и даже армия – весь этот гигантский, как мне казалось, кусок времени, вместивший в себя двадцать один год и целую Вселенную, оказались, в сущности, лишь репетицией, подготовкой к тому, что ждало меня дальше. Тот этап, что последовал за всем этим, называю я своей первой жизнью. Продолжался он всего шесть или, если уж быть совсем точным, семь лет и начался с катастрофы.

Мой старший брат Александр. При рождении ему присвоили имя деда, который пережил революцию и страшные годы репрессий, последовавшие за ней. Это он перевез семью с Кавказа в Москву, построил дом, в котором родились мои братья, ушел на войну добровольцем и пропал без вести в 1941-м. Брат унаследовал от деда черты настоящего воина – может, именно поэтому он и стал в свое время отличным боксером. В свои четырнадцать он почти выиграл бой за звание чемпиона Москвы по боксу, уступив в финале сопернику лишь несколько очков. Когда из-за учебы он решил оставить спорт, тренеры несколько раз приезжали к нам домой и уговаривали его вернуться, говорили о прирожденном таланте.

Помню его постоянно увлеченным чем-то – хоккеем, шахматами, книгами, футболом, к которому у него был безусловный талант… Он виртуозно владел гитарой, прекрасно пел и был душой любой компании. Был отменным пловцом, и мог на спор переплыть Москва-реку. Дрался часто, но всегда за честь друзей или кого-то из членов семьи. Его обожала вся Хорошевка – район, где прошла наша совместная юность. Стоит ли говорить, как я им гордился, как старался быть похожим. Мне было лет восемь, но я был вхож в его взрослую компанию. Мотоциклы, гитара, пацанские песни… «Помню, в детстве, мальчик я босой /в лодке колыхался над волнами/ девочка с распущенной косой/ мои губы трогала губами…». Даже сейчас, перешагнув пятидесятилетний рубеж, я сохранил в памяти эти незамысловатые строчки.

Я часто думаю, как сложилась бы его жизнь, выбери он другой путь. Возможно, мы и сейчас встречались бы за разговорами по душам и бутылкой какого-нибудь испанского вина. Да что там – я и так часто говорю с ним, теперь один.

В общем, сложилось так, как сложилось. Саша закончил пушно-меховой техникум, получил специальность технолога и ушел служить на финскую границу. Времена были непонятные, конец восьмидесятых, конец коммунистической диктатуры и перестройка, которая всем светила, как прожектор, но мало кого в конечном счете согрела. Вокруг был хаос, все в одночасье развалилось, исчезло – мир нашего пионерского детства, кружки, увлечения, железный занавес, понятные правила игры. Как по команде, явились жулики всех мастей, строители финансовых пирамид, телевизионные целители и шарлатаны, дворовая шпана и братки на Мерседесах. Район, где мы жили тогда, считался хулиганским, здесь и в прежние времена лучше было не выходить вечером без ножа или кастета, а теперь и подавно. Накануне Сашиных проводов в армию несколько его друзей попались на ограблении магазина, один из них отсидел целых пять лет, хотя на дружбу это никак не повлияло. Саша поддерживал отношения и с ним, и с бывшими сослуживцами, с трепетом и любовью относился к родителям, сестрам, племянникам, дядьям и теткам. Он был лидером и вожаком.

Но в жизни все слишком непросто. Семья, которую мы привыкли считать своим самым надежным тылом, нередко ставила нас всех перед жестким выбором. Первым с этим столкнулся мой старший брат Николай, женившись на девушке не из нашего рода – решение это не было одобрено родителями и сестрами, и в результате на свадьбе из всех нас присутствовал только Саша. Следом за ним и сам Саша встретил женщину, которую позже называл любовью всей своей жизни, но семье она не подошла. Саша родителей обожал, расстраивать их не решился и со своей избранницей расстался, хотя и был с ней по-настоящему счастлив. В 1985 году, незадолго до моей службы в армии, Саша женился в первый раз, а спустя совсем немного времени – и во второй. И оба раза ему не повезло. Девушки были из хороших родов, воспитаны в кавказских традициях, однако брата не понимали и не поддерживали, были весьма ревнивы и в любой неясной ситуации собирали вещи и уезжали к родителям. Помню, когда я уже служил в Венгрии, он писал мне в одном из писем, что правильное воспитание – это, конечно, замечательно, но любовь, верность и взаимность во всем гораздо важнее. Без этого ничего не получится, писал мне Саша. О, как он был прав.

– Женись только на той, Руслан, которая тебя по-настоящему будет понимать и любить. И не обращай внимания на предрассудки – это все пустое, – говорил он мне значительно позже, одним очень долгим вечером, когда мы с ним сидели, курили и говорили по душам. – Только одна женщина могла дать мне это, но воспитание не позволило мне привести ее в семью. С другими же, вместо тепла, – лишь упреки, конфликты и ссоры. Смешно сказать, – он затянулся в очередной раз, – моя жена меня даже к тебе ревнует.

Я ничего не ответил ему, только кивнул. Это была правда. После моего возвращения из армии мы стали очень близки. Возможно, таким образом я пытался восполнить все те годы, когда, по причине малолетства, не мог в полной мере понять и оценить своего брата. Или просто нам оставалось слишком мало времени на общение в этой жизни, и судьба сама давала нам этот шанс. Так или иначе, мы были почти неразлучны.

Когда я уходил в армию, Саша работал инспектором-ревизором, мотался по всей стране, проверял текстильные фабрики. Ко времени моего возвращения, осенью 1988 года, уже руководил небольшим производством. Его никто не тянул, никто ему не помогал, но в свои двадцать девять, несмотря на творящийся вокруг хаос, он мог обеспечить себя, родителей и еще дать работу нашему зятю Арнольду, который всегда его искренне поддерживал. Он снимал квартиру в центре, купил машину, видеотехнику, одевался в дорогих магазинах. За ним всегда держали столик в одном из лучших столичных ресторанов. Он стал зрелым мужчиной, сильным, умным и сдержанным, и очень хотел детей.

Мы трое – Саша, я и самый старший, Николай, как-то удивительным образом срослись в тот последний год. Ужинали, много говорили, устраивали вылазки на природу, однажды вместе ездили в Ялту. Мы были не просто братья – мы были друзья. До сих пор не могу понять, как мы упустили его, почему ничто не насторожило нас в его деловых связях, новых знакомых? Помню, однажды мы оказались в роскошном особняке под Москвой, принадлежащем одному из Сашиных партнеров. «Откуда столько денег?» – сразу спросил я, и Саша ответил: «Лучше тебе этого вовсе не знать». Он ограждал меня, теперь я это понимаю, а я привык верить и больше вопросов не задавал.

Между тем, все шло своим чередом, я был занят девушками, сессиями в институте и работой. Наш семейный бизнес развивался, и я, не без помощи Саши, принимал в этом непосредственное участие. Вместе с родителями я ездил на Кавказ и оптом закупал шкурки нутрии, из которых по возвращении шил шапки, шубы и манто – все это пользовалось сумасшедшим успехом, разлеталось в московских комиссионках и на рынках. Зимы в Москве в те времена стояли холодные – не то, что сейчас. Куда это все подевалось – не знаю…

Я работал вдохновенно. Следил за коллекциями итальянских меховых домов, пытался адаптировать их к российским морозам, изобретал новые лекала. У меня было две помощницы – закройщицы Ольга и Юля. То, что мы не успевали сшить вместе днем, заканчивал по ночам я один, в нашем домашнем ателье. Так прошел год, снова наступила осень.

Никогда не забуду тот проклятый ноябрь 89-го года, тот промерзший насквозь сумрачный день, когда Саша внезапно приехал к нам домой. Последние месяцы он казался подавленным, его явно что-то мучило, какая-то проблема, какой-то неразрешимый вопрос. Вот и сейчас он долго разговаривал с родителями, пытался скрыть тревогу, но все равно она ощущалась всеми нами. Жена его в очередной раз уехала домой, оставив его в одиночестве, однако видно было, что дело здесь не в семейных размолвках. Впрочем, на все мои вопросы Саша отвечал лишь, что «главное в жизни – семья», а потом, после долгого молчания, вдруг добавил: «У меня в жизни обязательно все будет хорошо, я встречу женщину, которая меня поймет и родит мне детей». Разумеется, я тут же бросился уверять его, что все так и будет, на что Саша проговорил: «Посмотрим…», и это мне уже совсем не понравилось.

– Брат, я приеду к тебе завтра сразу после работы и пробуду с тобой несколько дней, как всегда – сказал я, глядя ему прямо в глаза. – И мы поговорим, и потом заедем за Колей, чтобы решить все с твоим тридцатилетием.

До юбилея оставалось несколько дней. Он снова помолчал, потом кивнул и добавил:

– Только приезжай не раньше семи – у меня важная встреча.

Не знаю отчего, но упоминание об этой таинственной встрече не понравилось мне еще больше. Мне казалось, что он не договаривает, что хочет поделиться со мной чем-то важным. Все бы отдал сейчас, чтобы вернуть этот момент. Почему я не заорал, не схватил его, не вытряс из него признание? Вместо этого я оставил его один на один с людьми, предавшими его. Получается, что в какой-то степени я тоже его тогда предал.

Весь следующий день я ходил сам не свой. Тугие узлы скручивались, запутывались в моей душе. Я с трудом дождался вечера и ринулся к Саше.

В квартире его горел свет – я увидел его еще со двора, машина была припаркована у подъезда, капот был холодный, и, помню, я еще подумал тогда: это хорошо – значит, он дома. Я вбежал на третий этаж и позвонил. Саша не откликнулся. Я звонил и стучал, и почти кричал уже: «Ну же! Открой, наконец, эту чертову дверь! »… В замочной скважине я видел ключ, вставленный с внутренней стороны.

Я спустился вниз и принялся названивать ему из телефонной будки по соседству. Вдруг он задремал, думал я, и вот сейчас я разбужу его. Я даже крикнул пару раз с улицы в сторону его окон в безумной надежде, что он меня услышит. Чувствуя, как проваливаюсь в смертельную тоску, я снова бросился к его двери. Ключа в замочной скважине не было. Мне никто не открыл. Меня била дрожь, сердце зашлось бешеным галопом, кровь стучала в висках.

Все из той же телефонной будки я обзвонил всех родных и знакомых, и потом просто стоял у его машины, стараясь не думать… просто не думать. Вдруг повалил снег, он шел все сильней, пока не превратился в настоящую пургу – первую в этом году, почему-то именно в этот день. Я промок до нитки, стоя под гигантскими снежными хлопьями, которые быстро заметали тротуары, карнизы, машины, скамейки…

Первым примчался брат Коля, затем появился Арнольд, и мы еще раз, теперь уже вместе, осмотрели все вокруг. В том, что произошло непоправимое, сомнений практически не оставалось. Я вызвал милицию, а потом сразу вместе с Арнольдом принялся выламывать ногами входную дверь Сашиной квартиры. Коля же кинулся на соседский балкон, так что мы все трое оказались внутри почти одновременно. Конечно, было уже поздно.

Я увидел Сашу, и можно было бы подумать, что он спит, если можно себе представить человека, спящего стоя на коленях с веревкой на шее. Веревка тянулась от потолочного крюка, и лицо брата выражало одновременно покой и ужас. Я слышал, как страшно кричит Коля, и сам застонал хрипло и безнадежно, как раненый зверь. Это был сон, сон…

Дальше начался какой-то сплошной кошмар, прибывшие оперативники осматривали квартиру, мы вынули Сашино тело из петли и положили его на диван. Ни у кого из нас не было слов, и мне казалось, что я медленно погружаюсь в безграничный океан скорби. Коля отчего-то повторил шёпотом несколько раз: «Отольются еще кошке мышкины слезы». Было ясно, что все неспроста.

По беспорядку в квартире, по разбросанным повсюду вещам и синякам, и гематомам на теле нашего брата было очевидно, что произошло убийство. Страшных гостей, с которыми у Саши была назначена та роковая встреча, было несколько, и они ему были знакомы. Он сам пустил их в дом, а потом случилось то, что случилось. Уже прибыла «скорая», чтобы везти Сашу в морг, криминалисты все бродили по квартире, снимали отпечатки и щелкали камерами. Опросили соседей, и они показали, что примерно час назад слышали шум передвигаемой мебели и звуки борьбы. Наконец, кто-то догадался позвонить родителям. Приехал отец, за ним – наш дядя Борис.

В первый и последний раз в жизни я видел отца таким. Он стоял на коленях перед носилками и, рыдая, повторял: «Саша, сынок, как же так??». Он громко спрашивал у Господа, почему он забрал его сына раньше, чем его самого. Даже когда уехала «скорая», к нему долго никто не решался подойти. Все это время дядя Борис, у которого в уголовном розыске были многочисленные знакомства, тихо разговаривал с оперуполномоченным, убеждая завести уголовное дело, привлечь лучших специалистов и разобраться во всем.

Как мы пережили эту ночь и последовавшие за ней черные дни, помню смутно. Отца тогда хватил первый удар, после которого он стал тяжело ходить и прихрамывать на левую ногу. Мать молилась и плакала. Телефон не умолкал, все высказывали соболезнования, сразу же стали приезжать родственники со всех концов страны. Вся семья была в глубоком трауре, мы еще не могли до конца понять, что случилось.

Я долго еще находился в полном отчаянии и прострации. Как будто со стороны наблюдал я за похоронами – казалось, что в гробу лежал не Саша, а кто-то другой, чужой. В тот же день я дал себе слово начать свое собственное расследование, разобраться во всем, найти убийц. Этот страшный день я не забуду никогда. Арнольду стало плохо на кладбище, а Коля вел себя так, будто его жизнь оборвалась вместе с жизнью брата, и еще много лет не мог себе простить, что не уберег его. Он же и посвятил Саше последние слова скорби и страдания, что навеки остались высеченными на его надгробной плите.

Сашу похоронили на Востряковском кладбище, в могиле, предназначавшейся когда-то для нашего деда Александра. Дед наш, как я уже рассказывал, пропал без вести в 1941-м под Москвой, его символическая могила, которая была устроена рядом с могилой бабушки Тамары, была пуста, но над ней уже стояла табличка: «Александр». Круг, таким образом, замкнулся. Саша ушел примерно в том же возрасте, что и дед, в честь которого его когда-то назвали.

– Руслан, – сказал он мне тем непоправимо далеким вечером, когда мы с ним сидели, и курили, и говорили обо всем, – Наши родители, братишка, заслуживают очень многого, а таких, как наша мать, в мире вообще единицы. В сущности, в жизни есть разные важные вещи, но на первом месте – семья.

Тридцать лет прошло с тех пор. И я как-то особенно никогда не распространялся о своей семье и о братьях – Саше, Коле и младшем, Игоре. Теперь, видимо, пришло время рассказать обо всем. Мы живем далеко друг от друга, но я могу снять трубку и позвонить Коле или Игорю. Не могу поговорить только с Сашей, и мне его не хватает. Не хватает его энергии, житейской мудрости, правильности во всем. Его плеча, подставленного для моральной поддержки, и совета, данного от всего сердца.

Я искал себя в этой жизни, окутанной вечными тайнами, в быстрой смене эпох. Был переполнен любовью или одержим страстью, наивен, глуп, заново влюблен. Мой старший брат стал моим ангелом-хранителем, всевидящим наблюдателем. Он ушел очень далеко, но остался навеки рядом.

Ценность жизни – не в счастливом конце, не в исполнении всех желаний, а в самом факте ее существования. Даже тот, кто ушел молодым – все равно был. Без нас нет воздуха для дыхания наших близких и энергии для продолжения рода.

Глава вторая. Конец восьмидесятых, депрессия

Все было как-то смешано в те годы, я смотрел на мир словно сквозь мутное стекло и впервые в жизни чувствовал себя беспомощным. Еще и двух лет не прошло с момента моего возвращения из армии, но вместо большой дружной семьи и ясных перспектив я видел теперь одни руины. Декорации сменились слишком быстро. Все погружалось в депрессию и хаос.

Тому, кто не жил в эти годы, трудно представить себе, что все это происходило на самом деле. Придет день, и мои сыновья, прочитав эти строки, скажут: «Да ладно! Вы что, правда так жили?». Признаться, я и сам иногда смотрю на свою юность отстраненно, как на давний тяжелый сон. И, несмотря на это, все было. Мы правда так жили.

Восьмидесятые заканчивались, начиналась новая страшная эпоха. Закрывались заводы и фабрики, зарплату задерживали или выдавали вместо нее товар (а что могли получить в качестве бартера учителя или врачи?), магазины стояли пустые, купить продукты можно было только по карточкам, внезапно по всей стране закончился бензин, и за ним выстраивались километровые очереди. У каждого выхода из метро, на каждой остановке стояли лоточники – продавали все: вещи, продукты, инструменты, книги. Началась страшная инфляция, одна власть сменялась другой, но настоящая сила в те годы была лишь за бандитскими группировками, так называемыми УПГ. Все, абсолютно все контролировалось этими накачанными ребятами в пресловутых малиновых пиджаках. Можно сколько угодно издеваться над этими пиджаками из сегодняшнего безопасного далека, но тогда ничего смешного в этом не было. Наоборот, было страшно. Любой финансовый спор в конце восьмидесятых решался с помощью раскаленного утюга или паяльника. Многие думали не о том, чтобы сохранить достоинство и деньги, а о том, чтобы просто выжить. Ни законов, ни государства, ни милиции больше не было. Мы носили за пазухой боевое оружие.

Сейчас мне кажется, что важнейшей из всех эмоций того времени было отчаяние. Наш мир рушился на глазах. То, что казалось вечным, стремительно обесценивалось, и никто не знал, что с этим делать. Счастьем было то, что рухнула, наконец, коммунистическая диктатура, однако вместо нее, как это часто бывает, хлынули какие-то мутные волны, в которых завертелись «Белые розы», «ножки Буша», братки, интердевочки – вся эта пена дней, ветер перемен. Не было больше страны, в которой мы родились, как не было и ответа на вопрос: как жить дальше? Упал «железный занавес», рухнула Берлинская стена, советские войска вывели из Афганистана, начинались в прямом смысле этого слова пляски на костях. На телевидении появился новый жанр – криминальные новости. Каждый день кого-то еще убивали.

Обеспечивать нашу большую семью становилось все сложнее. Людям было не до мехов – все думали, где купить кусок мяса, картошку и хлеб. Тогда я впервые, от большого отчаяния, всерьез задумался о смысле жизни и переосмыслил многое. Опять, как в далеком детстве, я оказался в глубокой яме и, как и тогда, мне не на кого было надеяться – только на самого себя.

Нужны знания, думал я, и, несмотря ни на что, продолжал ходить в свой институт. Много говорил с отцом, с братом Колей, с Арнольдом, с которым стал очень близок, и с одним из друзей покойного брата – Владом Соболевым. Именно он раскрыл мне глаза на происходящее, рассказал, чем занимался мой брат. Многое прояснялось. Фабрика, которую возглавлял Саша, была частью государственного объединения, и в момент передела собственности он стал не последним, кто волею судеб оказался внутри роковой цепочки. В тот год при непонятных обстоятельствах погибло как минимум десять руководителей фабрик и всевозможных подразделений – все это выглядело как несчастный случай: одного зарезали у дверей квартиры, другой пустил себе пулю в висок… Убийцы, впрочем, тоже недолго ходили по этой земле: в ходе своего собственного расследования, я узнал, что люди, побывавшие в Сашиной квартире той страшной ночью, разбились на машине в горах спустя несколько месяцев. Владислав, который и сам в то время занимал довольно ответственный пост, не стал испытывать судьбу и уволился.

Через несколько месяцев после похорон Саши, пусть не смирившись, но все же как-то свыкнувшись с этой огромной потерей, все члены нашей семьи пытались все же взять себя в руки и жить дальше. Надо ли говорить, как трудно нам было? Все заработанные братом немалые деньги как-то в одночасье исчезли, испарились – тогда я еще не знал, что таково вообще свойство больших денег. Остались лишь личные вещи и автомобиль – почти новые зеленые Жигули шестой модели.

На семейном совете было решено, что машину продавать не стоит, а нужно отдать ее мне. Не знаю, почему именно на меня пал выбор – Коля был старше, и машина ему была нужнее. Меня в этот момент мало интересовали материальные блага, но мать настояла, и я сел за руль. Мне и раньше приходилось водить машину, хотя прав у меня не было – всему, что я умел, научил меня когда-то Саша. Был еще один парень, Хем, брат одного из ведущих футболистов московского «Локомотива» и гениальный таксист. Хороший был этот Хем – спокойный и воспитанный.

Получать права было некогда, я сделал себе фальшивую «корочку» и катался с ней по Москве почти месяц, пока не попался в руки патрульных. После этого экзамен по вождению я все же сдал – экстерном. Причем, удивительное дело: на вопросы компьютера я явно ответил с ошибками, но зачет все равно почему-то получил. Наверное, там, наверху, виднее, кому и когда выдавать права.

Я ездил на этой машине целыми днями, помогая родителям – особенно отцу, который, практически сразу же после смерти Саши пережил свой первый инсульт и ходил, опираясь на трость. Каждый день, находясь за рулем, я думал только о брате и, хоть и держался на людях, стараясь не показывать эмоций и слез, но, оставаясь один, рыдал от безысходности и отчаяния. Иногда я пил водку, которая меня совсем не брала, и тогда мне казалось, что брат мой вот-вот появился и скажет, что все это была злая шутка… Я смотрел на мир с грустью – я и сейчас на него так смотрю, и рубец на моем сердце остался на всю жизнь.

Все члены нашей семьи долго еще отходили от шока. Коля пытался уйти от действительности с помощью водки, а временами и сам не хотел больше жить. Игорь старался отвлечься учебой. Сестры, Лена, Люда, Лида, Сашу оплакивали неустанно, Лариса же в отчаянии решила уехать из Москвы навсегда – и не куда-нибудь поближе, а сразу в Америку, так что теперь, в перерывах между хлопотами по хозяйству и приготовлением завтраков и обедов на всю большую семью, она готовилась к отъезду и учила английский. Общее горе почти парализовало нас всех – у нас опускались руки, даже племенники как-то внезапно повзрослели.

Вместе с общей большой болью у каждого из нас были свои беды. Наш зять Арнольд потерял работу, и они с Натальей жили на ее зарплату зубного врача. Лена развелась с мужем, осталась одна с тремя детьми. Один из ее сыновей, Роберт, был мне как младший братишка. В те страшные годы он выбрал не ту дорогу – дрался, связался с плохой компанией и только чудом не влез ни в какую криминальную историю. Отца мы Роберту заметить не могли, но отчаянно за него боролись.

Мне, между тем, было всего двадцать два. Я жил дальше, сдавал экзамены, перешел на второй курс института, продолжал работать. Мой дружище Амир меня тогда сильно морально поддерживал, уговаривал не бросать институт, хлопотал, когда надо было сдать очередной хвост, закрыть очередной долг. В ход шел хороший коньяк, и это помогало. Со второго курса я поменял факультет – перевелся с технологического на факультет конструирование изделий из кожи и меха. Мне это всегда было намного ближе, чем химия. Я изучал основы дизайна, моду, рисунок, историю костюма, золотое сечение, законы перспективы… Как-то везде успевал – во многом благодаря тому, что у меня теперь была своя машина, а улицы той, давней Москвы были еще пустынны. В Доме моды у меня появился новый товарищ и партнер, младше меня на год – сначала я просто шефствовал над ним, а затем незаметно сдружился, так что он весьма часто приезжал к нам в гости и проводил много времени с моей тогдашней компанией.

Я пытался отвлечься от мыслей, ходил на футбол со своим давним другом Рафом (в «прошлой жизни», еще до армии, я был ярым болельщиком московского «Спартака» – помню коридор в нашей квартире, увешанный вымпелами), а весной даже попытался вернуться в свой любимый яхт-клуб, который, как и все вокруг, находился в жесточайшем упадке. Несмотря на это, я начал тренироваться и даже собирался поехать на гонку в Сочи. Конечно, я искал любовь. Но с любовью, как всегда, все было все непросто.

Была одна девушка, Алла, миниатюрная и хрупкая, как Дюймовочка. Так я ее про себя и называл. Сходство усиливалось благодаря странной прическе – волосы ее напоминали лепестки. Не могу сказать, что я влюбился с первого взгляда, к тому же, за ней пытался ухаживать один из моих знакомых, однако она почему-то выбрала меня. Не знаю, чем именно я ей приглянулся. Мне она казалась больше другом, чем спутницей. Мне необходимы были ее тепло, любовь и оптимизм. Благодаря ей, я снова начал улыбаться.

Однако, у всего в этой жизни есть две стороны, и если обычно проблемы возникают с родителями девушки, то в случае с моей новой подругой речь шла о ее компании. Компания была странная, мутная, в ней одновременно вращались несколько симпатичных барышень и ряд персонажей довольно сомнительных. Из всего этого наследства вынес я лишь одно полезное знакомство: мой новый друг, Богдан Панин, был бывшим спортсменом, чуть старше меня, и, хоть он и отсидел в юности за мелкое хулиганство, все же сумел остаться парнем довольно правильным. Остальные никакого доверия не внушали – курили траву, были лицемерны. Я предпочитал не знать, какими темными делами они занимались, старался верить всем на слово, однако было понятно, что я провожу время с людьми, будущее которых весьма туманно. Что сказать? Интуиция всегда была моей сильной стороной: часть из моих новых знакомых в считанные годы умерли от наркотиков и водки, другие стали причиной поломанных человеческих судеб, а третий уже совсем скоро украл у меня самого огромные деньги.

Меня в те годы мотало из стороны в сторону, я был все еще доверчив. От многих бед уберегло меня правильное воспитание и все та же интуиция. Помню, один раз я только по счастливой случайности не открыл дверь знакомому своего младшего брата, который явился вместе с подельниками, чтобы ограбить нашу квартиру. Многие люди от безысходности теряли тогда человеческий облик и превращались в настоящих гиен. Одним словом, моя романтическая молодость проходила в искаженной реальности. Я шел по минному полю, как сапер.

Люберецкие, солнцевские, всемогущие чеченцы… Москва в конце восьмидесятых была поделена на зоны влияния, и ты в любой момент, сам того не ведая, рисковал перейти кому-нибудь дорогу. Помню один зимний вечер в ресторане, куда мы с Богданом пригласили своих девушек, чтобы отметить день рождения одной из них. Ресторан с одноименным названием располагался прямо в здании гостиницы «Молодежная». Мы подкатили туда с шиком: я на своей зеленой «шестерке» и Богдан – тоже на Жигулях, белой «двойке», которую он холил и лелеял. С нами были наши девушки, плюс – увязавшиеся за ними в последний момент подруги. Подруги были сногсшибательны, отказать им мы не смогли, так что в ресторан явились шумной компанией и тут же привлекли всеобщее внимание. Сначала вечер развивался неплохо – ужин, танцы, модные в то время артисты… Я опьянел от вина и музыки, от теплых ароматов и присутствия красивых женщин. Спустя пару часов к нашему столику принесли цветы и шампанское, а вслед за ними явился мужчина, в дорогом костюме и хорошем галстуке, и попросил разрешения присоединиться к нам. Надо ли говорить, что мы с Богданом были от этого не в восторге, зато одна из наших девиц тут же вступилась за незнакомца, представила его своим кавалером, так что он к столу был допущен, весь вечер вежливо сидел с нами и казался человеком воспитанным и на редкость эрудированным. Какие красивые притчи рассказывал он, как галантно ухаживал и как поднимал бокалы за прекрасных дам! Дамы слушали его с туманными лицами и мило улыбались. В общем, человек сумел произвести впечатление. Со сцены, между тем, донеслись звуки лезгинки.

В Москве в те годы лезгинка не была редкостью – ее играли во всех ресторанах, и танцевальные площадки моментально заполнялись кавказцами, вытворявшими порой просто какие-то чудеса акробатики. Лезгинка – особый танец. Я и сам нередко поддавался на его горячий страстный ритм, и выходил в круг вместе с друзьями и родственниками.

Однако, в тот раз нам было не до танцев: погруженные в приятнейшую из бесед и окруженные ослепительными женщинами, мы все же были слегка озабочены присутствием вежливого господина, который из-за нашего столика не уходил и расставаться с нами явно не собирался. Вечер заканчивался. Пора было уезжать.

Девицы наши обменялись телефонами с новым кавалером, пытались все вместе остаться, затем, наоборот, решили все вместе уезжать, мы с Богданом прогревали моторы Жигулей и, честно говоря, торопились уже увезти своих дам от греха подальше. Тут из ресторана быстро вышли несколько крупных ребят, и не успели мы опомниться, как нас уже окружало человек семь или восемь. «Так дела не делаются», – проговорил один из них с выраженным кавказским акцентом. Так дела не делаются. Сколько смертельных разборок начиналось в те годы с этой фразы! Ситуация развивалась слишком быстро. Я успел сказать лишь несколько слов. Девчонки не в себе, говорил я, завтра позвонят вам сами, не можем же мы оставить их здесь одних… Богдан достал из багажника монтировку. Драки было не избежать. Мы уже стояли спиной к спине и готовились к худшему.

До сих пор не знаю, что нас тогда спасло. Может, они опешили от нашей решимости.

– Это вы откуда такие смелые? – спросили нас.

– Из Москвы, – ответил я и добавил: «Но родители мои с Кавказа». И в этот момент появился тот самый вежливый господин. Он отвел меня в сторону, пожал руку и сказал, что произошло недоразумение. По ходу дела выяснилось, что он, как и мой отец, родом из Дербента.

– Горцы везде остаются горцами, даже в Москве. Они должны помогать друг другу, а не воевать, – сказал вежливый господин, извинился за своих ребят и пригласил на ужин. После чего мы, наконец, благополучно уехали. Что и говорить, Москва в конце восьмидесятых была очень похожа на декорации к фильму «Крестный отец».

Неприятный осадок, оставшийся у нас с Богданом после этого вечера, не помешал нам все же явиться в ресторан на следующий день. Мы не хотели упускать ситуацию из-под контроля и оставлять след обид и недомолвок. Встретили нас радушно, накрыли стол, мы выпили мировую и стали разговаривать. Мы рассказывали о себе, вежливый господин – о себе… Магомед (так его звали) уважительно ко мне отнесся, отметил кавказское воспитание. Выяснилось, что он и его ребята контролируют весь бизнес комплекса «Молодежный», а также ближайший продовольственный рынок. В ресторане, который выполняет роль офиса, проводят они каждый вечер. В общем, нам повезло, что нас не побили.

Именно в тот вечер узнал я многое о московских группировках и о заезжих шальных «гастролерах», громящих что попало, «не уважая ни авторитетов, ни законов». Рассказали нам и о грядущих переделах сфер влияния. Пригласили вступить в ряды самой влиятельной из кавказских групп. Долго не думая, я сказал твердое «нет», хотя за приглашение, что называется, большое спасибо.

Я потом еще несколько раз встречал этого Магомеда и в ресторан, хоть и нечасто, но все же заезжал. Пользуясь знакомством, выходил на сцену и пел песни под гитару, немало удивляя друзей и девушек. С Магомедом же мы при встрече здоровались уважительно, но интересы наши больше не пересекались.

Из всей этой истории, очень показательной для всей эпохи, вынес я несколько главных уроков. Во-первых, надо оставаться самим собой, но при этом уметь правильно общаться. Во-вторых, не разгуливать по Москве в компании, которая состоит из двух мужчин и шести хорошеньких девушек. И, наконец, в-третьих, я знал, что теперь, в случае чего, у меня есть защита – и это было немаловажно.

Память рода и вековые семейные ценности – вот что держит тебя на плаву, когда мир разваливается, привычные декорации рушатся, и кажется, что все вокруг сошли с ума.

Глава третья. «Когда я был на выставке в Америке…»

Мне некуда было привести Аллу (в нашей семье не принято было приглашать девушку домой до женитьбы), поэтому я часто оставался на ночь у нее или у кого-то из общих знакомых, готовых поделиться с нами ключами и крышей над головой. Мы виделись почти каждый день, я познакомился с ее мамой и младшим братом-подростком. Иногда мы просто садились в машину и часами катались по Москве, разговаривая и глядя на звезды. Удачным решением проблем стал подмосковный пансионат, директором которого теперь работал мой давний друг и тренер Алексей Нечаев. Пансионат переживал не лучшие годы в своей истории, часто мы спали без простыней и укрывались чем попало, зато за окном было водохранилище, и это напоминало мне о прошлой жизни и парусных гонках. Как много воды утекло с тех пор, когда я, вместо очередной регаты, оказался в армии! Как давно это было.

Теперь я жил в реальности, лишенной иллюзий, однако о гонках я думал постоянно, хотел испытать себя вновь. Я скучал по своей старой компании, по друзьям, с которыми учился когда-то ставить паруса. К тому же, мне всю жизнь необходимо было с кем-то соревноваться – так уж я устроен. Даже сидя за рулем своей зеленой «шестерки», я всегда старался занять удобное место на светофоре, чтобы потом резко рвануть, оставив всех далеко позади… Ну да, до следующего светофора, но каков эффект! Одним словом, когда мне предложили поехать на чемпионат СССР в Сочи, я долго не раздумывал.

В Сочи я поехал не один – взял с собой Аллу. У яхт-клуба денег не было, так что платил за себя я сам. Пришлось поднапрячься, чтобы заработать на поездку, зато потом, отправив свою лодку почтовым вагоном и сняв номер в сочинской гостинице, я купил нам с Аллой билеты в спальный вагон. Все складывалось как нельзя лучше.

Не было человека счастливее меня. Со мной рядом была красивейшая из женщин. Вечера я проводил с друзьями, которых не видел несколько лет, а днем с бешеной скоростью носился по волнам. Прежние навыки никуда не исчезли – после нескольких гонок я прочно занял свое привычное место наверху турнирной таблицы. Разумеется, форму я слегка растерял, хотя и занимался регулярно на тренажерах и устраивал спарринги с младшим братом. И все же моих сил хватало на то, чтобы в условиях среднего ветра идти на равных с лучшими в своем классе яхтсменами страны. Вскоре я настолько обнаглел, что, наплевав на все требования спортивной дисциплины, умудрялся выкурить сигарету на полном курсе, съезжая с накатистых волн. Что и говорить, я вел себя, как последний кретин.

Расплата наступила быстро. Предпоследнюю гонку, которая проходила уже при по-настоящему сильном ветре, я начал неплохо. Держать баланс было трудно, однако я был среди лидеров в прохождении лавировки первого круга и довольно успешно справлялся с ситуацией, при сильных порывах сбрасывая ветер с паруса. Идти полным курсом было еще сложнее, и я еле сдерживал свою яхту среди шестиметровых волн. Опытные гонщики знают, что волна в Черном море разгоняется быстрее и мощнее, чем, например, в Балтийском или Средиземном. Борясь со штормом, я чувствовал себя канатоходцем в цирке и прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не упасть. Меня мотало из стороны в сторону и вот, какой-то момент, – просто катапультировало из лодки, которая перевернулась через нос, описав в воздухе фантастическое сальто. Теперь я был один, среди волн высотой в трехэтажный дом, моя перевернутая яхта быстро удалялась в сторону открытого моря, а тяжелое гоночное обмундирование тянуло меня на дно. Каждая новая волна накрывала меня, я захлебывался, пытался просить о помощи, подняв, как это принято, кулак вверх, однако никто меня, разумеется, не видел. Над морем начиналась гроза.

Шансов не было, и жизнь моя уже полетела перед глазами. Не знаю, откуда взял я силы, и кто из ангелов-хранителей мне помог на этот раз, однако я решил бороться до конца. Стащил, как мог, тяжелый комбинезон вместе со спасательным жилетом и поплыл в сторону удаляющейся яхты. Через пятнадцать минут я уже держался за шкоты, пытаясь отдышаться, а затем медленно забрался на свою лодку, торчавшую среди волн, как поплавок, после полного оверкиля, перевернул ее и долго еще сидел один среди грома и молний, говоря Богу «спасибо» за чудесное спасение. Впервые в жизни я не смог финишировать.

Следующие несколько дней я приходил в себя. Страх понемногу отступал, друзья посмеивались надо мной, пытались в шутку ухаживать за Аллой. Особенно старался произвести не нее впечатление тот самый спарринг-партнер из моей юности, а сегодня – уже друг Иван, у которого в запасе было множество невероятных историй. Флиртуя, он как будто стремился оправдать свою фамилию – Быстров. Ему, как и мне, в свое время не повезло с армией – дожидаясь перевода в спортивную роту, он целый год прослужил в Монголии и теперь развлекал нас сюжетами из своей прошлой жизни. Иногда, впрочем, его немного заносило.

– Когда я был на одной выставке в Америке… – говорил он, допустим, в одном из сочинских ресторанов, куда зашли мы поужинать. И, в ответ на мой многозначительный взгляд, быстро поправлялся, – ой, прости, когда я был на американской выставке в Москве…

Фраза про американскую выставку стала любимым анекдотом в нашей парусной тусовке.

Вернувшись из Сочи, я задумался. Жизнь в очередной раз показала, что правила, по которым я привык играть в детстве и юности, больше не работают. И дело было даже не в том, что сменились декорации вокруг. Просто мир оказался гораздо более жестоким и сложным, чем мне казалось когда-то. Не все в этой жизни зависело от меня – появилось многое, с чем я не мог справиться.

Лето 90-го года принесло мне еще немало сюрпризов. Я попадал в нелепые ситуации и весьма опасные переделки, которые только чудом заканчивались благополучно. Например, во время спонтанных каникул в деревне, расположенной в Рязанской области, в трехстах километрах от Москвы. У тестя Владислава в этой деревне был свой дом, и мы, вместе с еще одной семейной парой, были приглашены туда на выходные. Шашлыки, парное молоко, охота на уток, рассветы с удочкой на озере – поначалу все развивалось ровно так, как было задумано. Это был идеальный деревенский уикенд. Затем наступила реальность – она явилась в виде местной шпаны, перегородившей нам узкую проселочную дорогу.

В каждой деревне есть своя волчья банда. Эта состояла из бритых наголо крепких парней и шумных девиц – и те, и другие уже выпили водки, и пива, и всего, что попалось им в сельской заповедной глуши, были на взводе и пропускать нас не желали. Парней было человек двадцать, нас – трое, дорога – одна. Попытки решить вопрос дипломатическим путем не удались, назревала большая драка.

Когда один из парней, допив свое пиво, разбил бутылку о собственную голову и пошел на таран, я понял, что пора действовать. Достал из багажника охотничью двустволку, скомандовал всем стоять.

– У тебя там всего два патрона, – протянули в толпе.

– Достаточно, чтобы завалить двоих, – ответил я.

Немая сцена длилась несколько секунд, после чего они разобрали свои мотоциклы, и все же позволили нам проехать.

Дома, заливая стресс водкой, я думал: дело не в том, что с нами могло произойти, а в том, что я держал оружие и действительно готов был стрелять.

Ружье мы закопали за оградой. Наутро, когда явился местный участковый, мы, разумеется, все отрицали, говорили, что ребят видели, но никакого конфликта не было. Участковый оказался тертым калачом, сообщил нам, что пятеро из вчерашней компании только недавно вернулись из зоны, и посоветовал быстро уезжать из деревни.

Этот случай сдружил нас с Владом Соболевым. Мы стали больше встречаться и проводить вместе свободное время, у нас появились общие рабочие интересы. Я часто гостил в их доме, и он, уезжая в командировки, оставлял мне ключи. Помню, как я жил целую неделю у него в квартире со своей девушкой. Это был, по сути, мой первый опыт «семейной» жизни. О, эти женщины! Как много я о них не знал. Они могут изливать душу за бокалом вина, но в результате виноватым все равно окажешься ты сам. Они не знают, чего хотят.

Мы с Аллой ссорились, но мне с ней было хорошо. Я всерьез подумывал о женитьбе и в один прекрасный день официально сделал предложение, от которого, как мне казалось, она никак не могла отказаться. Я говорил много разных слов – о любви и о будущем. Клянусь, я сам бы себе поверил, если бы слышал себя со стороны. Однако она сказала мне «нет».

Оказалось, я у нее не один. Кроме меня, есть еще один парень, ее первая любовь, который отбывает сейчас свой срок в колонии. Этого бедного парня посадили на целых три года за сто долларов – валютные операции тогда карались по каким-то лютым законам. Одним словом, его она любила тогда, меня – сейчас, он должен скоро вернуться, и она теперь не знает, как ей быть. ««Сердце мое», – сказала она, – разрывается на две половинки. Прости».

Ни осуждать ее, ни оправдывать не было никакого смысла. Она, действительно, была мне дорога, и стала глотком воздуха, когда я отчаянно в этом нуждался. Но я не хотел ни неопределенности, ни обмана. Наши отношения заканчивались.

Напоследок мы все же решили еще раз съездить в Сочи, куда снова звал нас все тот же Влад Соболев – теперь уже просто как друзья. Поездка, которая задумывалась мною как сюрприз, не задалась с самого начала. Мы разругались в пух и прах, и через три дня вернулись в Москву. Я впервые увидел разъяренную женщину, зато в отношениях, наконец, разобрался.

За неприятностями личными последовали проблемы финансовые – этот год, похоже, решил доконать меня окончательно. История вышла неприглядная и, как и все прочие события того проклятого лета, послужила мне хорошим уроком на будущее.

В то время многие обеспеченные люди пытались спасти деньги, переводя их в золото и американские доллары. Инфляция в рублевой зоне была такой стремительной, что все заработанное сгорало в один момент. Моя бедная мама, например, откладывала на свою книжку многие годы по крупицам все свои сбережения, надеясь помочь нам этими деньгами, когда мы вырастем. Она работала всю жизнь и накопила целых десять тысяч рублей. Это было целое состояние, которое в одночасье, во время очередной финансовой реформы, превратилось всего в несколько сотен долларов. Поколение моих родителей пережило облигации вместо зарплаты в шестидесятые, дефолт восьмидесятых – их обманывали столько раз, что вообще удивительно, как они сохранили способность доверять людям.

Никаких официальных обменных пунктов тогда не было, менять валюту приходилось на черном рынке, на свой страх и риск. Я несколько раз проворачивал подобные операции, пользуясь знакомствами в компании своей девушки. Нет, я не был наивным идиотом. Мне казалось даже, что я действую осторожно. Однажды, впрочем, я потерял очень много, и, самое обидное, – это были не мои деньги. Это были деньги моего друга Влада. Обменять надо было несколько тысяч долларов. На эту сумму можно было купить новые Жигули или не вылезать из ресторанов несколько лет. Одним словом, это было целое состояние.

В моей тогдашней компании вертелся один парень, Макс. Трудно было понять, что этот Макс из себя представляет – эрудированный, холеный, он держался, как светский лев.

Мы должны были встретиться у подъезда какого-то дома в московском районе Чертаново. При мне была сумка, набитая советскими рублями.

– Сейчас выйдет девушка, – сказал Макс. – Мы отдадим ей рубли, и она вынесет нам доллары буквально через несколько минут. Все пройдет гладко, все будет окей.

Сумку с рублями девушке я отдал, но назад она не вернулась. В подъезде, куда бросился я, бесполезно прождав около часа в машине, обнаружился второй выход. Я закурил сигарету, хотя не делал этого уже почти год, потом посмотрел на Макса, который, что примечательно, никуда не делся, и спокойно спросил: «Что происходит?». Начались оправдания и обещания завтра же во всем разобраться. Я оставил его и уехал.

Вот тут-то и пригодились мне мои прежние знакомства. Тем же вечером я вернулся к разговору с Максом, но уже не один, а в компании одного из местных авторитетов. Он просто кинул меня, как говорили тогда. Это была его работа. Он сознался в этом совершенно хладнокровно и посоветовал смириться с потерей.

Но уже на следующий день я встретился с земляками все в том же офисе-ресторане, и впервые попросил помощи. Пара крепких ребят со сломанными ушами быстро съездили к Максу и выяснили, как обстоят дела. Он работал в группе – был одним из профессиональных мошенников, действовавших под защитой районного криминала. «Деньги мы заберем, – пообещал мне Магомед. – Приставим пистолет ко лбу, и они тебе их принесут сами, да еще с процентами».

Разумеется, я был в ярости. Я жаждал возмездия и очень хотел вернуть деньги, которые, к тому же, были не мои. И, случись со мной такое еще несколько лет назад, я, не раздумывая, сам полез бы в драку. Однако в тот раз, слава Богу, мне хватило ума остановиться и подумать. Я вспомнил родителей и покойного брата, и понял, что это и есть та самая «точка невозврата». Никакие деньги не стоили человеческой жизни. Землякам я сказал, что с меня – накрытый стол в ресторане, но в своих проблемах я разберусь сам.

Между тем, украденное надо было как-то возвращать. Владу я все честно рассказал, пообещал заработать и отдать все до копейки. Счастье, что он меня понял, поддержал и заверил, что доверяет, несмотря ни на что.

Это была черная полоса в моей жизни, полоса сложных и переломных переживаний. Я могу гордиться собой в том смысле, что, хоть и попадал в ситуации сложные, практически безнадежные, все же умудрялся справляться с агрессией и злостью, и вел себя как человек.

В отчаянии я стал искать возможность заработка. Торговал, чем придется: водкой, которая тогда была дефицитом, долларами, привезенными из-за границы вещами, французскими духами, золотом… Да, все это было незаконно, но другого выхода я не видел. Многие тогда пошли такой дорожкой, пытаясь выжить. Одни покупали, другие, как я, – торговали…

В общем, я нашел нужных людей и занимался только тем, на чем можно было заработать быстро и без обмана. Для оборота требовались средства. Я обратился ко всем, кого только знал, но выручили меня только друзья. Всю жизнь буду благодарен Филиппу, а еще Рафаилу, который, живя тем, что изготавливал мебель в каком-то кооперативе, отдал мне практически все свое скромное состояние.

Я перестал тратить время на сомнительные компании, на пустые встречи и разговоры. Уволился из Дома моды «Зима» и стал осваивать искусство портного в других ателье, учась обрабатывать кроме меха и другой материал, изготавливая своими руками кожаные куртки и модные плащи. В одном из таких ателье я, по договоренности с хозяином, выполнял определенный план, а затем работал на себя. Под рукой у меня был целый профессиональный цех со всем оборудованием, а также – коллеги и сотрудники.

Теперь мы производили на заказ дорогие изделия, и этот опыт оказался бесценным. Коллектив был просто замечательный. Я находился в обществе действительно талантливых людей, среди которых, кстати, встретил своих давних закройщиц, Юлю и Ольгу, чему был несказанно рад. Мир, как говорится, тесен.

Мой круг общения менялся. Очень сдружился я в те годы и с Сергеем, с которым когда-то начинал все в том же доме моды «Зима» – спустя некоторое время, я даже стал свидетелем на его свадьбе. По-другому смотрел на Амира, Филиппа и Рафаила, стал еще больше ценить нашу дружбу. Они-то впоследствии и стали моей главной опорой в жизни.

Мы любили собираться у нас дома, чувствуя себя гусарами. Под мамину закуску и рюмку водки Раф рассказывал о своей учебе в элитном рязанском училище. Срочную службу он проходил в разведке и, как настоящий разведчик, об этом не распространялся, однако полученные навыки бесследно не пропали. Помню, как однажды по возвращении из ресторана, он, не моргнув глазом, отправил в нокаут сразу нескольких зарвавшихся бандитов. Прошло столько лет, а у меня до сих пор хранятся наши старые видео, снятые камерой, которая досталась мне в наследство от Саши. Эту память я очень ценю.

Иногда я видел Аллу. Она вышла замуж за человека, который промышлял угоном машин. В доле с ним работал гаишник Остап – нелепый парень двухметрового роста, украсивший себя золотой цепью такой невероятной толщины, что походил на дуб из пушкинского Лукоморья. Вместе они перебивали номера на угнанных машинах и продавали их на черном рынке.

В один день муж Аллы не заметил стоящий у обочины автомобиль и въехал в него на большой скорости. Сам он не получил ни царапины, Алла же ударилась о лобовое стекло, перенесла несколько операций, но часть осколков врачам так и не удалось извлечь. Я приходил к ней в больницу, и мне было больно смотреть на нее. Она угасала стремительно: очень скоро потеряла зрение, а затем перенесла инсульт и оказалась прикована к постели. Вспоминая прошлое, говорю ей спасибо за все, а иногда думаю, как могла бы сложиться наша судьба, приняв она тогда другое решение… Она появилась в моей жизни, когда я был совершенно потерян, и отогрела меня. Она умерла слишком рано.

Между тем, я постепенно менял свой образ жизни, отдавал долги друзьям, много работал и учился, как мог. Из всех предметов в институте хуже всего давался мне английский. Я говорил с чудовищным немецким акцентом, не умел толком ни читать, ни писать. Преподаватель английского, в первый раз выслушав мое чтение, задумчиво произнес: «Ну что ж, неплохо. А еще неплохо было бы все же язык подучить». Чувство юмора я оценил и пошел искать репетитора.

Как раз к тому времени мы проводили в Америку нашу Ларису, и я решил просить помощи у ее бывшего репетитора, некой прекрасной девушки Наталью, у которой была своя уникальная методика преподавания.

С тех пор я засыпал под английские фразы (они, кажется, врезались в мою память навечно), несколько раз в неделю ходил на частные уроки, и дела мои в институте пошли в гору. Но главное даже не это, а то, что, благодаря английскому, я снова влюбился. Не в Наталью – в ее шестнадцатилетнюю племянницу, которая однажды, волею случая, замещала свою замечательную тетю.

Кто мог подумать тогда, что эта кудрявая, рыженькая, очень умная и невероятно милая десятиклассница станет моей будущей невестой, частью моей судьбы? В свои двадцать два я чувствовал себя рядом с ней зрелым и опытным.

Роман вспыхнул мгновенно. На смену черной полосе пришла белая.

Не осуждай никого – ни тех, кто обманывает, ни тех, кто предает. Не оправдывай обидчиков. Просто бери свою душу и уходи.

Глава четвертая. Правильный момент

Никогда не знаешь, когда наступит правильный момент. Тот, когда надо собрать воедино все знания и навыки, полученные в юности. Все, чему научился ты в своих детских кружках и секциях, все правила жизни, которые дала тебе семья, все мысли, сомнения, ошибки, потери, результаты первых драк, всех одноклассников, друзей и сослуживцев. В сущности, для того, чтобы изменить свою жизнь, многого не требуется: всего лишь поймать этот момент и сделать правильный выбор.

Со мной такое случалось не раз. Чаще – когда я сидел в растерянности и думал, что делать дальше со своей проклятой судьбой. Единственная привычка, которую я приобрел, снова и снова оказываясь на самом дне, – не сдаваться и делать хоть что-нибудь. Остальное прилагалось, само собой.

Несмотря на новую влюбленность, которая, что и говорить, сильно скрасила мое существование в тот год, дела мои были не так уж хороши. Я отчаянно искал возможность заработать, но все равно был весь в долгах, и денег катастрофически не хватало. Между тем, как это часто случается в переломные моменты истории, наступило время быстрых и шальных денег. В лексикон прочно вошло слово «челнок» – казалось, что все от мала до велика, независимо от профессии и уровня образования, ринулись в Польшу и Турцию, чтобы по возвращению сбывать на вещевых рынках одежду и электронику. Прилавки магазинов были все еще пусты, однако на рынках можно было купить все, что угодно.

Умные же люди играли по-крупному. Открывались частные банки и первые совместные предприятия. Появлялись новые перспективы. Я огляделся вокруг и увидел своего зятя Гильята – мужа соей сестры Лиды, той самой, что в детстве водила меня в Большой театр. Гильят был образованным человеком, в совершенстве владел несколькими иностранными языками, и много лет провел в загранкомандировках, преподавая африканским детям физику и математику на французском. К середине девяностых он, вместе со своим земляком и партнером, уже открыл одну из первых в стране торговую компанию, вложив в это дело все свои небольшие накопления. Вместе с ними начал работать и мой брат Коля, понемногу выбиравшийся из депрессии.

Это было отличное содружество и грамотное распределение ролей. Гильят был умен, умел объяснять красиво и доходчиво. Назим (так звали земляка-партнера) обладал железной хваткой настоящего предпринимателя. Он всегда шел только вперед, действовал жестко и в компании явно лидировал. Коля же обеспечивал бизнесу юридическую безопасность, вел всю бухгалтерию и имел, наконец, возможность проявить на практике все свои блестящие знания. Поэтому, скорее всего, и собрались они вместе: математик и физик по образованию, бывший директор крупного автосервиса и мой брат, который всю жизнь занимался наукой, хорошо разбирался в юриспруденции и экономике. Он разработал систему договора о совместной деятельности и новые алгоритмы для полной систематизации ведения бизнеса.

Пока я в поисках денег перепродавал вещи, добытые «челноками», компания Гильята договаривалась с банками о финансировании, после чего закупала и привозила в Россию большие партии товаров. Их бизнес не просто стремительно развивался – он мчался вперед на всех парах, как бронепоезд.

По новым законам, предприятиям разрешились распоряжаться собственностью в коммерческих целях, чтобы хоть как-то покрыть долги по зарплате. Поэтому очень скоро компания Гильята арендовала у государственного объединения стройматериалов большие склады для привезенного товара, а также – небольшой павильон Союза кинематографистов на ВДНХ, который стала использовать как офис. Благодаря своим знаниям, драгоценному опыту, дисциплине, кавказской сплоченности и упорству, они стали зарабатывать огромные деньги.

Коля, наконец, купил себе машину – внедорожник УАЗ с откидывающейся крышей. Назим приобрел модную «девятку», а Гильят – новую Волгу, которой, впрочем, воспользоваться не мог, поскольку прав у него не было. Вот тут-то и появился я, предложил себя в качестве личного водителя и партнера. Разумеется, стать полноправным партнером я тогда не мог, но рассчитывал постепенно войти в курс дела, имея рядом таких наставников.

Гильята я знал давно и всегда уважал его. Он, возможно, тоже вспомнил те далекие времена, когда водил меня гулять в Парк Горького, поэтому договорились мы быстро. Его отец, кстати, ко мне тоже хорошо относился и в детстве не раз меня баловал: покупал мороженое и даже брал в ресторан. Словом, я оставил свою работу в ателье и начал учиться предпринимательству. Это была моя первая бизнес-школа.

С тех пор я проводил с Гильятом все свое время. Оставлял Жигули у его подъезда, пересаживался на Волгу и – вперед, до самого вечера. Я сопровождал его везде, присутствовал на всех деловых встречах и вечеринках с иностранными партнерами, учился вести переговоры и налаживать связи. Мы привозили огромные партии товаров из Китая и Польши – все, что хорошо продавалось: «американские» джинсы, платья, косметику, радиотелефоны, коньяк «Наполеон» и французские вина. Постоянно мотались по Москве, общались с директорами больших супермаркетов, банкирами и руководителями крупных государственных учреждений.

Раз в неделю мы собирались в частном клубе на Беговой, где продолжали обсуждать бизнес за рюмкой водки или бокалом вина. Я слушал, смотрел и впитывал все, что мог. Буквально через полгода я был в курсе многих событий, знал людей, стал разбираться в схемах банковского финансирования, процедурах оформления договоров и международных контрактов. Однажды меня даже отправили в командировку в Казахстан.

Поездке я был рад, тем более, что тема командировки была мне близка и понятна – я должен был провести переговоры о продаже шкур со скотоводами. Средняя Азия, степи, юрты, лошади, погонщики – все это было мне незнакомо, и вызывало дикий восторг. Пару раз, правда, я попал впросак. Сначала во время чаепития мне подали пиалу с чаем. По кавказским традициям, чай надо наливать до самой каемки, чтобы жизнь была полной. Здесь же чая было ровно до середины, и у меня хватило ума спросить, почему пиала наполовину пустая. Замечание мое вышло оскорбительным для хозяина дома, ведь на Востоке, как оказалось, наоборот, уважительным считается постоянно подливать гостю чай. В результате все обошлось, и я, помимо заключенного контракта, увез с собой новые знания – на этот раз касающиеся азиатских обычаев и тонкостей протокола.

Еще один анекдот случился на обратном пути, в самолете, где моей соседкой оказалась невероятно красивая женщина. Мы очень легко разговорились, выпили коньяку, и я даже начал немного флиртовать с ней.

– Вы мне, конечно, очень понравились, – сказала она на исходе четвертого часа. – Но мой внук – ваш ровесник.

Соседка оказалась из тех женщин, про которых говорят, что у них нет возраста. В молодости она была балериной и танцевала в Большом.

Бизнес наш был по-настоящему семейным. Поскольку компания процветала, в Москву стали стекаться многочисленные родственники и друзья. При этом дисциплина у нас была железная. Работала служба безопасности и аналитики, нам не приходилось тратить время и силы на разборки и передел сфер влияния. Я учился быстро и впервые стал зарабатывать очень много денег. Хватало и на семью, и на долги, и на личную жизнь, которая в тот год тоже приносила мне одни только радости. Я опять собирался жениться.

Мне всегда нравились более зрелые женщины. Возможно, это началось с того мимолетного, но памятного романа с матерью невесты моего друга Сергея, завязавшегося под чай и его кубинские истории. Кто бы мог подумать, что на этот раз я всерьез увлекусь девушкой намного младше меня – той самой рыженькой выпускницей Марго, которая занималась со мной английским? Он была смешная, эта Марго, но цепкая и страстная, как кошка. По удивительному совпадению, она жила в том же самом престижном районе на юге Москвы, что и давняя моя любовь.

Я часто бывал у них дома и сошелся довольно близко со всей ее семьей, состоящей из бабушки, мамы и огромного числа котов. Наши отношения с Маргаритой развивались на фоне бесконечных кошачьих выставок и конкурсов, куда я был вынужден ее сопровождать. Они были заводчиками, разводили ценные породы, а заодно занимались разными кормами, и надо сказать, что маленький бизнес их был весьма успешным. Думаю, что в первую очередь это было заслугой матери моей невесты. Эта женщина была элегантна и ухожена, как княжна, и обладала при этом мертвой хваткой тигрицы. В семье царил матриархат, там не было места мужчинам.

На первых порах мне особо нечем было удивить Марго. Я звал ее на прогулку в парк, в кино или недорогое кафе. К тому же, я по-прежнему большую часть заработанных денег нес родителям, чтобы хватало на всю нашу большую семью. Впрочем, прошло совсем немного времени, и я уже мог себе позволить купить своей невесте духи, вечернее платье или туфли, отвести ее в дорогой ресторан. Это было в своем роде прорывом.

Иногда я оставался ночевать у Марго дома, и тогда ее кошки сидели всю ночь в комнате и наблюдали за нами. Отношения, начавшиеся как невинный флирт, переросли в серьезный роман, и я, погружаясь в атмосферу Маргаритиной семьи, все чаще ловил себя на мысли, что на такой девушке можно было бы и жениться. Что удивительно, моя собственная семья тоже приняла Маргариту благосклонно. Она всем показалась достойной невестой. Единственной проблемой был возраст Марго – восемнадцать ей должно было исполниться лишь через полгода.

Это была первая женщина в моей жизни, которая пыталась давить на меня. Я не привык, когда кто-то указывает, что и когда мне делать, и временами мне казалось даже, что она покушается на мою независимость. К тому же постоянная нехватка денег сильно омрачала первый этап нашего романа. Она была из обеспеченной семьи, с детства привыкла к подаркам, беззаботной и красивой жизни. Я же только-только вставал на ноги и постоянно искал возможность заработать, чтобы обеспечить все ее капризы и прихоти. С другой стороны, именно это и стало, в конечном счете, основной мотивацией для развития и начала своего собственного бизнеса. Я нуждался в финансовой независимости и думал о полноценной семейной жизни. Мне казалось тогда, что я готов связать с ней всю свою жизнь.

И вот наступил день, когда я сменил свои джинсы на костюм с галстуком, подыскал Гильяту нового водителя и отправился покорять этот мир самостоятельно. И в этот момент мне, как никогда раньше, пригодились все мои знания, знакомства и связи, спортивная злость, армейская дисциплина и жизненные ценности, привитые родителями. Я ощутил свою причастность к мужской стае и готов был к настоящим сражениям.

Свою торговлю начал с фирменных джинсов Levi's – развозил их по торговым точкам и рядам по всей Москве. Больших коммерческих центров тогда еще не было, и известные всем, кто жил в ту эпоху, вещевые рынки – Коньково, Лужники, Черкизовский – тоже еще не появились. Прилавки зачастую стояли прямо вдоль улиц. Джинсы оказались ходовым товаром, разлетались просто с космической скоростью.

Помню, как однажды, когда я приехал с партией джинсов к торговым рядам на Проспекте Мира, меня окликнул какой-то парень. Одет он был модно, выглядел отлично, и я не сразу узнал в нем своего давнего приятеля Михаила, с которым во времена срочной службы в Венгрии отрабатывал приемы рукопашного боя и прикрывал его от азиатских дедов. Сюрприз был неожиданный, очень приятный, и мы еще долго обнимались и хлопали друг друга по плечу. Встречу продолжили в ближайшем ресторане, оставив вещи прямо на прилавке.

Приятель мой, похоже, был здесь частым гостем. Выпив несколько рюмок за встречу, мы вспомнили нашу службу, и то как я за него заступился, жертвуя своим очередным отпуском… Он мне рассказал, что недавно демобилизовался и сразу же вернулся в свой спортивный клуб карате. Я ему тоже рассказал немного о себе: как меня чуть не отправили в «дисбат», как вернулся из армии, пережил смерть брата, к которому так и не удалось попасть на свадьбу. Рассказал, как теперь развиваю собственный бизнес.

Встреча оказалась как нельзя более кстати. Михаил был непрост. В торговых рядах на Проспекте Мира он смотрел за порядком, собирал членские взносы с продавцов и отваживал заезжих гастролеров. Как и мне когда-то, ему предложили вступить в местную группировку, и, в отличие от меня, он согласился.

Буквально на следующий день продавцы получили распоряжение отнестись ко мне со всем уважением и серьезностью. С тех пор на всех прилавках Проспекта Мира продавались не только мои джинсы Levi’s, но и весь остальной товар, залежавшийся на складах нашей семейной компании. Никакого вознаграждения Михаил с меня не взял, сказал только, что долг платежом красен, и что это лишь небольшая благодарность за то, что я вступился за него тогда, в начале его армейской службы.

С Михаилом мы продолжали общаться, видел я и еще нескольких крепких ребят из своего армейского прошлого. Они звали меня в свой «бизнес», однако я неизменно отказывался и предпочитал идти своей дорогой.

Это было яркое время. Мне все удавалось, я чувствовал себя молодым и сильным. Красивые женщины любили меня. И как бы ни дорожил я Маргаритой, мелкие приключения на стороне у меня все же случались. Тем более, что на ВДНХ, неподалеку от нашего офиса, постоянно проводились всевозможные выставки, мероприятия и вечеринки, и девушки так называемой модельной внешности, стуча каблучками, дефилировали по аллеям.

Не раз, взяв у Коли его эксклюзивный российский джип, я знакомился с какой-нибудь невероятной красоткой, предлагал подвезти, приглашал в ресторан. Помню одну из них, обладательницу роскошной внешности и властного имени Ольга. Когда фотограф подошел к нашему столику, она вдруг сказала: «А я снимаюсь только за валюту» … Возможно, никакого подтекста в этом заявлении не было, и мы с ней долго еще потом смеялись над этой ее фразой, как над удачной шуткой, однако я тогда подумал, что лучше буду рядом с Марго и ее капризами, чем с одной из таких моделей.

Все подобные истории нужны были мне, как и любому нормальному мужчине, для самоутверждения. Это была своего рода «школа молодого бойца».

И все равно на первом месте у меня была работа. Тут все складывалось хорошо, хотя не обходилось и без конфликтов. К обманам и коварству чужих людей я начинал уже привыкать, однако никак не ожидал подобных проявлений от родственников и друзей.

Одно безобразное недоразумение произошло прямо у дверей нашего офиса и, что хуже всего, в присутствии иностранных партнеров. В то утро я был, как всегда, при параде, одетый в стильный костюм с повязанным модным галстуком. Настроение было приподнятое, и одна из участниц той самой делегации во время переговоров посматривала на меня с большим интересом.

У Назима был младший брат Азар, парень с причудами, довольно нервный, но, в сущности, не хуже других. Я не слишком его любил, держал на расстоянии, поэтому, когда в то утро он вдруг принялся что-то мне доказывать и проявлять агрессию, я даже не сразу сообразил, в чем дело.

Азар этот, между тем, злился все больше и в результате мы сцепились. Я повалил его на асфальт, даже придушил слегка и держал, пока он не успокоился. Нас разняли. Из офиса выскочил Коля и встал между нами, но этот парень от этого разъярился еще больше и отшвырнул моего брата в сторону. Вот этого я уже простить не мог. Разум мой мгновенно отключился, остался один только гнев.

Это была какая-то битва титанов, в офисных костюмах, под начинающимся дождем. Азар этот был, хоть и младше, но на вид гораздо крупнее меня. Через некоторое время нас снова растащили, но он последним ударом исподтишка все же умудрился выбить мне шейный позвонок. Корчась от боли, я пообещал, что скоро его достану.

Разумеется, с моей стороны это было ребячество. Никогда не опустился бы я до кровной мести. Однако Назим, старший брат Азара, очень обеспокоился и всерьез просил меня потом забыть обиду.

Это был неприятный случай. И самой неприятной была даже не драка, а ее истинная причина. Как выяснилось позже, конфликт организовал Назим, чтобы поговорить со мной с позиции силы. Ему не нравилось, что я стал зарабатывать слишком много, и казалось, что я переманиваю к себе своего брата Николая. Что ж, это было его право, а для меня стало уроком: я понял, что иногда даже близкими людьми движет самая банальная зависть.

Я старался не обращать внимания на недоброжелателей и упорно занимался своим делом, тем более, что после той судьбоносной встречи с армейским другом, деньги буквально липли к моим рукам. Вскоре судьба свела меня с еще одним влиятельным человеком, неким Алексеем Алексеевичем Печерским, телефон которого передал мне мой друг Филипп. Я и сегодня, уже живя в Испании, поддерживаю связь с этим человеком.

В те годы он возглавлял торговый департамент одного из столичных районов и подчинялся непосредственно мэру Москвы. В его ведении находились более двухсот пятидесяти продовольственных магазинов, универмагов, хладокомбинатов и складов. В моем товаре он был очень заинтересован. Это был ключевой момент в моей карьере.

Мы с ним быстро договорились, и вскоре весь коньяк, вино и ликеры развозился по точкам огромного торга, а первые в стране радиотелефоны «Пантера» скупались не только всеми магазинами Москвы, но и многими оптовиками. Я разрабатывал эту «золотую жилу» абсолютно легально, и вскоре на моем счету был первый в моей жизни миллион.

Даже в рублях это было целое состояние, и мы с братом гордо принесли эти деньги домой. «Маме будет очень приятно», – говорил Коля, и я тоже так думал.

На том же этапе жизни приобрел я еще одно важное знакомство. Юлиан Макаренко, который помогал обналичить наш миллион, был человеком с двумя высшими образованиями – журналистским и экономическим, а его младший брат учился на одном факультете с будущим министром экономики страны, одним из авторов реформ 90-х, и, по словам Юлиана, который называл себя Юрген, «отвешивал ему щелбаны».

Наверное, он был одним из первых в Москве, кто занялся подобными операциями. В те времена никто из нас ничего еще не знал о частной собственности, конвертации денег, бизнес-моделях, стартапах, не было юридической базы для заключения международных договоров, как не было и мобильной связи, интернета, ноутбуков, смартфонов. Мы двигались на ощупь и делали все наугад. Именно Юрген стал моим главным учителем во всем, что касается экономики, протокола общения, ораторского искусства, дипломатии – таковым и остается он до сих пор. Тогда впервые на моих полках появились книги по экономике и психологии. Я читал перед зеркалом стихи Маяковского, развивая дикцию и речь – знаний мне не хватало, да и красноречие никогда не было моим главным достоинством. Я учился вести себя в обществе. Моей настольной книгой на долгие годы стал толстый том сочинений Дейла Карнеги. «Говорить нужно о том, что хочет услышать твой собеседник» … Что же, не такая уж сложная истина.

Все, что было дано тебе в детстве и юности, – лишь фундамент. Но без него невозможно строить свою жизнь дальше.

Глава пятая. Братья ГРИН и А

Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, но сам так и не вошел в Землю Обетованную. Современный человек трактует этот акт как поражение, но я думаю иначе. Не Земля Обетованная была целью похода, целью был сам путь. Это понимание пришло ко мне не вдруг. Потребовалось много лет взлетов и разочарований, чтобы почувствовать, наконец, красоту самого движения к заветной точке на горизонте. В конечном счете, как кажется мне, в этом и есть смысл человеческой жизни в целом.

Тогда, в 91-м году, начиная свой первый грандиозный проект, я об этом, конечно, не задумывался. Мне было двадцать два, я был окрылен успехом, деньгами, захватывающими перспективами. Казалось, что нет ничего невозможного для того, кто не боится, верит в себя, ставит себе четкие цели. Думаю, именно эта сумасшедшая вера в собственные силы и помогала мне тогда.

События по-прежнему развивались стремительно. Это был год распада СССР, попытки военного переворота, отстранения от власти Горбачева и прихода Ельцина, год начала больших войн.

Помню, как изымали из оборота пятидесяти- и сторублевые купюры, как вводили чрезвычайное положение, как штурмовали Белый Дом. Многие, в том числе – мой старший брат, вышли тогда на баррикады. Когда под колесами танков в центре Москвы погибло несколько молодых ребят, стало действительно страшно.

В бывших советских республиках кровь полилась рекой. Солдаты теперь уже Российской армии гибли не в Афганистане, как раньше, а в Чечне. Война за независимость Ичкерии, война в Нагорном Карабахе… В Москву толпами съезжались беженцы и вооруженные боевики. Мошенничество и обман, и без того процветавшие на обломках империи, умножились многократно и достигли уже каких-то космических масштабов. Убийства и захват заложников с целью выкупа стали обычным делом. Власти были абсолютно беспомощны.

Подходила великая эпоха приватизации, ваучеров и экономических реформ. На так называемых «молодых реформаторов» – Гайдара, Чубайса, Немцова – возлагали главные надежды. Нефть стала мерилом всех вещей.

Тот, кто хотел заниматься бизнесом в те времена, должен был учиться очень быстро и осваивать не только неведомые ранее законы рыночной экономики, но и новые правила игры. Для достижения целей задействовались не только родственные связи – теперь для процветания любого бизнеса необходима была криминальная «крыша». Бывшие партийные функционеры и чиновники создавали тандемы с влиятельными «ворами в законе». Как зарабатывали свои стартовые капиталы российские олигархи? Откуда появлялись деньги на открытие новых частных банков, страховых компаний, на создание финансовых пирамид? Самая расхожая схема выглядела так: банк сначала кредитуется у государства, а затем через дочернюю компанию выставляет на продажу свои ценные бумаги на государственной же бирже. То есть, сначала вы берете у государства в долг, а потом ему же и одалживаете. Некоторые деятели умудрялись заработать на операциях с так называемыми ГКО (Государственными Краткосрочными Облигациями) по двести пятьдесят процентов годовых. Изящно, но, что называется, не для всех.

Среди наших знакомых не было ни крупных партийных функционеров, ни криминальных авторитетов, так что начинали мы с нуля. Единственным бонусом стало неправдоподобное везение, сопровождавшее тогда любые наши коммерческие проекты.

Сила наша была по-прежнему в единстве. Это я прекрасно понимал и потому уговаривал братьев создать общее семейное дело. Торговлю, которая приносила быстрые деньги, я оставлять не хотел, но мечтал при этом заниматься и производством тоже. Я помнил о своей основной профессии, так что приоритетным направлением для нашей компании выбрал производство и продажу меховых изделий из дорогостоящей пушнины – норки, песца, куницы и соболя. Именно соболя впоследствии мы и сделали логотипом новой компании, а в ее названии соединили наши имена: «ГРИН и А инвест», что означало Руслан, Игорь, Николай и Александр, которого хоть и не было уже в живых, но он все равно оставался нашим старшим братом и покровителем. Словом, всю свою братскую силу мы соединили в один мощный кулак, который мог при случае и разрушить все преграды, возникавшие на пути, и защитить всех нас. Все мы стали учредителями, а также, для статуса и прикрытия, пригласили в качестве акционера одну мощную государственную структуру «СтройТрест», с руководителями которой у Коли были дружеские отношения.

К концу года все было зарегистрировано, подходящий офис – найден, и я отправился к руководству Дома Моды «Зима» с выгодным коммерческим предложением. Двухэтажная фабрика площадью в несколько тысяч квадратных метров, с офисами, складами, подиумом, лучшим на тот момент в стране оборудованием и лучшими же специалистами еле-еле сводила концы с концами. Заказов было мало, долги по зарплате росли в геометрической прогрессии, денег на коммунальные платежи тоже не хватало. У нас, в свою очередь, были и грандиозные планы, и большое желание работать. Одним словом, мы нуждались друг в друге.

К счастью, у руководства и сотрудников Дома Моды остались только хорошие воспоминания о тех временах, когда я начинал здесь свою карьеру. Закон бумеранга сработал опять – мы договорились. Впрочем, реальный успех переговоров зависел не столько от моей харизмы, сколько от дипломатических талантов моего брата Коли. Своими точными формулировками и вескими аргументами он буквально растопил сердце моего бывшего директора, очень экстравагантной дамы средних лет. В результате, мы обязались полностью обеспечить работой всех сотрудников фабрики, выплачивать им зарплату и выделять дополнительные деньги на коммунальные платежи. За это мы получали в свое распоряжение целую действующую фабрику. Договор о сотрудничестве был подписан. Теперь для старта у нас было все: деньги, офис, фабрика, не хватало только одного – собственно меха.

И тогда, недолго думая, я пригласил в компаньоны своего друга Владислава Соболева, который знал, где закупать товар и отлично разбирался в сортировке. Он стал нашим начальником склада и всего производства. Я ему полностью доверял.

Мы быстро приобрели брокерское место на меховой бирже, чтобы наладить необходимые связи со зверофермами и добиться бесперебойных поставок сырья. Сделать это было непросто, однако наших связей и нашего заработанного миллиона хватило на все, так что очень скоро мы уже закупили большую партию меха – более десяти тысяч шкур норки, песца и чёрно-бурой лисицы, и приступили к производству.

Еще год назад я шил шапки и манто в переоборудованной под маленький цех комнате нашей квартиры, теперь же в одночасье стал фабрикантом, и на меня работало сто человек. Выкройки мы покупали на лучших меховых фабриках и в экспериментальных конструкторских цехах. У меня уже была команда талантливых модельеров – все те же Ольга с Юлей, и я предпочитал создавать свою коллекцию только с ними. Я сам отбирал лекала, а когда было необходимо – придумывал новые. Помощницы мои не просто имели огромный талант и опыт, но и хорошо чувствовали потребительский спрос. Теперь фабрика выпускала более пятидесяти изделий в месяц – по сути, целую уникальную коллекцию дорогих манто, шуб и накидок. На рынок мы выходили всерьез, применяя все технологии продвижения, от аукционов до модных показов. Все это требовало новых и новых вложений, поэтому торговлю другими товарами, которые мы брали у нашего зятя Гильята, мы не бросали.

Дело продвигалось. На вырученные деньги мы скупали все больше и больше мехов, расширяли ассортимент роскошными собольими и куньими шубами.

Вскоре я приобрел первый в моей жизни, хоть и сильно поддержанный, но все же Мерседес, одевался в дорогих магазинах, и даже Марго сменила свое ко мне отношение и воспринимала уже как выгодного жениха. Вместо парусных гонок, я гонял с бешеной скоростью по Москве, показывая чудеса экстремального вождения, заходя в крутые виражи и повороты. Что и говорить, я был очень доволен собой. Вскоре я пригласил к себе на работу нескольких старых друзей и одноклассников – очень мне хотелось им помочь.

Как только бизнес наладился, к нам пожаловали первые «гости» из криминальных кругов с предложениями о попечительстве. К этой встрече мы, в принципе, были готовы, «гости» ушли ни с чем, однако я успел обратить внимание на одного человека. Лицо его показалось мне смутно знакомым, однако я все никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах я его видел. Уже позже Коля напомнил мне, что именно этот парень отнял кольцо у моего брата, когда тот еще был официантом. К счастью, он больше не возвращался.

Между тем, вопрос безопасности бизнеса становился все более актуальным. Нам нужна была надежная защита, и эту защиту обеспечил нам наш зять Арнольд, который был обладателем красного диплома технологического института и уроженцем города Грозный в одном лице. Поэтому он, с одной стороны, прекрасно разбирался в производстве и, с другой, имел опыт ведения переговоров в криминальных кругах. Именно Арнольд впоследствии стал автором гениальной идеи, которая вознесла наш бизнес на уже какие-то прямо-таки недосягаемые высоты.

Дело было так. Съемная квартира Арнольда по счастливой случайности располагалась по соседству с Институтом физкультуры, куда из всех бывших республик СССР съезжались на учебу лучшие спортсмены. А поскольку большинство борцов и каратистов были родом с Кавказа и из Средней Азии, то Арнольд, живущий неподалеку, общался с ними довольно плотно. В результате, вокруг него сама собой образовалась весьма колоритная компания, своего рода спортивное братство, в члены которого входил и сын первого президента Туркменистана.

Гениальная идея Арнольда состояла в том, чтобы договориться о поставках по выгодным ценам хлопка-сырца, который не просто очень ценился, но являлся стратегическим товаром, «белым золотом». Российские заводы, которые раньше занимались его переработкой, теперь простаивали, да и в Европе это сырье было очень востребовано. Проект, в случае успеха, означал для нас выход на совершенно иной уровень.

Принципиальная договоренность была достигнута. Дело оставалось только за финансированием. Нужны были деньги. Очень, очень много денег. Сумма, по тем временам, нереальная – несколько миллионов долларов США.

Мы попытались обратиться за помощью в банк, который кредитовал нас во время реализации других проектов, однако их средств оказалось недостаточно. Операция под кодовым названием «Хлопок» была на грани провала. Сейчас в это трудно поверить, но деньги я нашел. И опять на помощь мне пришли мои давние знакомства.

Был у меня когда-то сосед Кирилл Чуриков. Именно он в давние, школьные еще времена, отвел меня на занятия по игре на гитаре, с тех пор окончил финансовый институт и поступил на работу в кредитный отдел крупного банка, продолжая при этом жить в соседнем подъезде нашего дома. Изредка мы виделись в общих компаниях, не раз вместе выпивали, и он, хоть и казался мне несколько напыщенным и важным, был все же парнем неплохим, и внушал мне доверие. Немного подумав, я снял трубку и позвонил Кириллу. Через неделю управляющий банком назначил мне встречу.

Мне было всего двадцать два, и я никогда не вел переговоры на таком уровне, но мною двигала неизвестно откуда взявшаяся уверенность в успехе. Я взял с собой контракт на покупку хлопка и рекомендательное письмо от нашего авторитетного учредителя и со всем этим богатством отправился в банк. Письмо, разумеется, никаких гарантий не давало, скорее – являлось моим джокером, козырем, который я держал на всякий случай в рукаве.

Мне почему-то представлялось, что я буду разговаривать только с одним человеком, однако послушать меня собрался весь совет директоров в полном составе. Мои надежды на поддержку Кирилла тоже растаяли очень быстро, так что выкручиваться пришлось самому.

Маяковского я, конечно, перед зеркалом читал, но до оратора мне было еще очень далеко. Я чувствовал себя как молодой исполнитель, впервые выступающий перед публикой. Надо было срочно собраться с мыслями.

– Уважаемые руководители банка, – начал я. – Я пришел к вам с проектом, который принесет всем огромную прибыль. Я здесь только благодаря вашему сотруднику Кириллу, с которым мы не просто знакомы с самого детства, но и которому я полностью доверяю. Я предлагаю финансировать этот проект именно вам, хотя могу вас уверить, что существуют и другие банки, готовые его осуществить.

Дальше все пошло, как по маслу. Я говорил о выделенных квотах на хлопок, о перспективах и стратегической значимости всего этого предприятия, о том, как ждут это сырье подмосковные фабрики, о международной бирже в Европе, схеме складирования и продаж в России и за рубежом. Не забыл, конечно, упомянуть и о статусе нашей компании, учредителем которой является огромное государственное объединение стройматериалов, с большими складами, фабриками и цементным элеватором в Южном порту в Москве. Мой доклад, длившийся более часа, а еще более – процентные ставки, которые мы предлагали, вызвали интерес. Для вынесения вердикта банку потребовалось несколько дней, и он был положительным.

Рассказываю сейчас об этом, и самому не верится. Тем не менее, уже через пару недель контракт был оплачен, и первая партия хлопка-сырца (ни много, ни мало – несколько тысяч тонн) прибыла из Туркменистана в Москву и была размещена на складах в Люберцах. Еще через месяц заработали на полную мощь фабрики в Павловом и Сергиевом Посаде, вырабатывая наш драгоценный хлопок. В этот момент в успех нашего проекта поверили и наши партнеры, и помогли нам с продажей хлопка на Амстердамской сырьевой бирже.

Пришло мое время. Успевал я везде: разъезжал по складам, контролировал все процессы на своем производстве и лично проводил через таможню фуры с хлопком. В ходе этой операции были заработаны огромные деньги – после выплаты всех полагающихся процентов и вознаграждений, на нашем общем счету остался уже не миллион рублей, а миллион долларов США.

Сказать, что это было целое состояние – значит, ничего не сказать. Для сравнения: свою первую квартиру в Москве я купил за пять тысяч, вторую – за семь, третью – за пятнадцать. Четвертая, самая большая, вместе с идеальным ремонтом, обошлась тысяч в семьдесят. Деньгами мы, впрочем, не швырялись, почти все вложили в наш семейный бизнес, у штурвала которого встал Николай.

Но и этим все не закончилось. После успешной операции с хлопком, банк не просто предложил нам полное финансирование всех проектов, но и продал часть своих акций. Теперь мой брат входил в состав совета директоров, всем нашим проектам был дан «зеленый свет», а Кирилл, так удачно встреченный мною когда-то, взял на себя всю экономическую сторону деятельности нашей компании. Вместе с Кириллом появилось еще несколько человек, возглавивших разные направления, а также наш кузен Яков, с которым мы последнее время были практически неразлучны. Одним словом, мы быстро окрепли, а главное – с нами были проверенные временем друзья, братья и ближайшие родственники. Наш стремительный вертикальный взлет занял всего каких-то пару лет.

Теперь мы могли много себе позволить. Николаю, для статуса, купили новый Вольво, стоивший как целый чугунный мост. Я сменил свой старенький Мерседес на черную «семерку» с модным люком и завел личного водителя. Помимо основного бизнеса, мы вкладывались в машины и недвижимость и строили новые планы. Думали про покупку гостиниц, супермаркетов, разработку нефти и газа. Открыли первый меховой магазин возле гостиницы «Молодежная», на месте известного в то время универмага под названием «Иван да Марья». Помню, хотели даже назвать его в «Магазин Якова – не для всякого». Для совещаний и отдыха мы снимали загородный пансионат. Наши родственники тоже стремительно выросли, сняли под офис целое здание, туда же вскоре переехал и Николай, чтобы подчеркнуть объединение наших компаний. Вероятно, это было ошибкой.

Хоть аббревиатура «ГРИН и А» объединила наши имена, все стратегические решения принимал мой старший брат. Иногда мы даже ссорились по этому поводу. Я хотел быть независимым, и меня совсем не радовало тесное соседство с бывшими компаньонами. Тем более, что в офисных коридорах я теперь постоянно натыкался на разных персонажей, одного взгляда на которых хватало, чтобы понять, кто они и чем занимаются. Однако Коле я доверял, а потому помалкивал и делал то, что у меня получалось лучше всего, а именно – трудился, везде успевал, был помощником, пахарем, пехотинцем.

Между тем, я все чаще задумывался о женитьбе. Каюсь, временами случались у меня отношения на стороне – в первую очередь, во время многочисленных командировок. С точки зрения морали – это, возможно, выглядело нехорошо, однако я никогда не проповедовал воздержание и аскезу, не фарисействовал и других не осуждал. Было так, как было: я был молод, горяч, богат, и всегда находились женщины, готовые проводить меня утром чашкой горячего кофе. С одной стороны, я всерьез рассматривал юную Марго в статусе своей невесты, с другой… Что ж, были вещи, которые сильно задевали меня – в первую очередь, ее желание руководить. К тому же, я хорошо помнил слова покойного брата: «Руслан, братишка, будь только там, где тебе рады». Вот я и был.

И все же настал день, когда я предложил ей руку и сердце, и при всех надел на палец кольцо в знак помолвки. Событие это мы отпраздновали шумно, в одном из лучших ресторанов Москвы, на тогда еще улице Горького, а ныне – Тверской, в присутствии, по меньшей мере, сотни гостей. Теперь на месте того отеля и того ресторана возвышается Ritz-Carlton, и я устраиваю там совсем другие встречи. День свадьбы был назначен – она должна была состояться сразу после Маргаритиного восемнадцатилетия.

Все необходимое для женитьбы у меня уже было: двухкомнатная квартира недалеко от центра, где я начал делать так называемый «евроремонт», деньги, машина, бизнес, положение в обществе и так далее. Все складывалось как нельзя лучше. Прислушаться бы мне тогда к словам дяди Арнольда, который инструктировал меня по вопросам общения с криминальными авторитетами и политиками: «У людей глаза, как иглы, и жала, как у ядовитых змей». Слова эти, как выяснилось вскоре, явились пророческими.

Как только ты делаешь первый шаг, начинается дорога. И впереди открываются такие горизонты, о которых раньше можно было только мечтать.

Глава шестая. …И это тоже пройдет

Я часто думаю в последнее время о природе внутренней свободы. Что нужно человеку для того, чтобы чувствовать себя свободным? Деньги? Это было бы слишком просто. Миллион на счету прибавляет, конечно, возможностей, но и проблем от него не меньше. Возможно, внутренняя свобода – это смелость принимать собственные решения. И труднее всего делать это, когда все идет не так.

Допустим, вам двадцать три. Вы молоды, богаты, помолвлены, мир лежит у ваших ног. Вам кажется в этот момент, что вы контролируете свою жизнь, и все вокруг развивается по разработанному плану. Тут жизнь вдруг делает вираж, план летит ко всем чертям, и реальность оказывается гораздо сложнее, чем вы себе представляли, стоя на пьедестале. Реальность – она всегда сложнее. И здесь надо принять все как есть и действовать. В этом и заключается внутренняя свобода – принять все как есть и снова действовать. К чему весь этот спич? К тому, что в жизни моей снова все изменилось.

«Дискотека у Лиса» – так называлось знаменитое в те времена на всю Москву заведение, одновременно ночной клуб и казино. Презентацию этого заведения устроил тем вечером в Москве бывший комсомольский вожак, а ныне – торговец куриными окорочками и владелец рекламного агентства, занимавшегося продвижением «ГРИН и А инвест». Я бывал в этом комплексе и раньше – сразу после возвращения из армии, когда в Москву с гастролями приезжал Pink Floyd. Однако теперь все было по-другому. На презентацию собрался весь столичный бомонд – политики, артисты, пресса, деловые люди… Мы тоже были приглашены. Разумеется, я взял с собой Марго.

Времена были такие – в Москве часто стреляли. Поэтому, став бизнесменом, один я уже не ходил. Обычно со мной был водитель с оружием, а сбираясь на мероприятие или встречу, я брал с собой еще нескольких человек. Да что там – у меня самого, как и у многих тогда, был пистолет в кобуре. В публичных местах оружие приходилось сдавать – все привычно складывали пистолеты в сейфы, а на выходе – забирали.

Я радовался нашему выходу в свет, Марго тоже была в восторге и попросила разрешения взять с собой подруг, чтобы вместе повеселиться. Узнав об этом, ребята мои очень оживились. Мы зашли в клуб, заняли столик, поздоровались со всеми, с кем должны были поздороваться, после чего моя невеста попросила у меня немаленькую сумму денег и исчезла на танцполе вместе с подругами. Пусть веселится, подумал я, тем более что я все равно не люблю быстрые танцы.

Тогда я играл в казино в первый раз в жизни, восхищался, как мальчишка, красивыми женщинами вокруг и всей великолепной обстановкой в целом. Это место олицетворяло собой пафос и гламур – ну, или наше тогдашнее представление о них. Прошел час. Моя невеста продолжала мелькать где-то среди танцующих, вспоминая обо мне лишь время от времени, и лишь для того, чтобы взять еще денег на коктейли. Теперь на мои средства гуляли уже не только ее подруги, но какие-то совсем незнакомые молодые пижоны. Я чувствовал себя полным идиотом.

Почему, думал я, почему я сижу здесь совершенно один, молодой и полный энергии парень, собравший свою жизнь и свою карьеру с нуля, из ничего, поднявшийся высоко, но знающий цену каждой заработанной копейке? И почему девушка, которую я так долго добивался, и которая знала меня еще нищим студентом, теперь использует меня лишь в качестве кошелька? Одним словом, мысли были горькие. Я запивал шампанским зреющую обиду, все больше грустил и скоро окончательно перестал понимать, что я здесь делаю. Несколько раз, когда моя будущая жена являлась за очередной порцией денег, я просил ее остаться или, наоборот, пытался присоединиться к ее компании, извиняясь при этом, как школьник. Все было бесполезно. Наконец, терпение мое иссякло, и я ринулся в толпу.

Найти Марго на танцполе было непросто, но еще сложнее оказалось докричаться до нее. Моя невеста веселилась от души среди пестрого общества – подруг, нескольких популярных артистов, «золотых» мальчиков. И она была мне не рада. Более того, она довольно резко попросила меня уйти. И в этот момент меня, что называется, накрыло.

Весь стресс, все мысли и разочарования последних месяцев, вся моя жизнь, порой напоминавшая «американские» горки, мои потери, амбиции, кавказская гордость – словом, все это сошлось в одной точке. Очень тихо, вкрадчивым голосом я сказал, что, наверное, ошибся. Что никакой свадьбы не будет. И что я ухожу с этого праздника жизни, ухожу окончательно и навсегда.

Понятно, что после этого выхода в свет я уже не мог считать Марго своей невестой. Меня словно окатили холодной водой. Где та грань, думал я, которую нельзя переступать в отношениях? Возможно, она проходит там, где заканчивается взаимное уважение. Женщина, которая находится рядом с тобой, должна быть не только любовницей, но и поддержкой, и другом. Вероятно, именно тогда я впервые всерьез задумался об этом. И сколько раз еще в своей жизни я возвращался потом к тем же мыслям?

Мы еще встречались пару раз – да и то лишь потому, что я не мог отказать брату, пытавшемуся нас помирить. Марго извинялась, говорила, что все осознала, но сердце мое оставалось холодным. Через некоторое время я вернул ей кольцо, попросил прощения за все обиды, и мы расстались. Так я сбежал с собственной свадьбы, и моя семейная жизнь во второй раз закончилась, так и не начавшись.

От осадка, который остался у меня в душе после всего пережитого, я решил избавиться, сменив обстановку. Отменил все встречи и уехал в Чегет, чтобы там, среди гор и неба, подумать о своей жизни и успокоиться. Что бы ни случилось, я был твердо намерен продолжать играть по своим правилам и слушать только свой внутренний голос. «И это пройдет…» – повторял я про себя мудрую фразу царя Соломона.

Едва вернувшись из Чегета, я переместился в Сочи, где уже ждали меня мои братья и друзья. Ну, и поскольку в этот момент я отчаянно нуждался в женской ласке, к нам присоединилась одна из моих приятельниц, давно симпатизировавшая мне.

Мы выехали из Москвы на моей новой модной «семерке» – я, моя подруга и еще один друг, Алекс. Я надеялся наслаждаться дорогой, пейзажами и веселой компанией, однако наслаждались все, кроме меня. Во-первых, Алекс всю дорогу беззастенчиво флиртовал с моей девушкой и, во-вторых, я впервые проехал две тысячи километров за рулем практически без отдыха, и это оказалось не так уж весело. Остальные полетели на самолете, и, как оказалось, были правы.

Сочи был моим убежищем. Я возвращался сюда снова и снова, еще со времен моей спортивной юности. Не всегда мои возвращения оказывались удачными, но этот город, эти горы и море все же не теряли для меня своего очарования. На этот раз компания подобралась отличная: к нам присоединились друзья покойного брата Саши, а Коля привез с собой любимую девушку Клару и их годовалого сына Максима. Это была фактически его вторая семья, существовавшая параллельно с первой, в которой родилось уже пятеро детей. Мария, Колина первая жена, относилась к ситуации философски, с Колиной девушкой дружила и называла ее «двоюродной женой». Как они там между собой умудрились достичь такого равновесия, я не знаю, и история эта достойна отдельного романа. Скажу только, что мой брат никого не бросал, всех обеспечивал, и шкатулка Марии с драгоценностями пополнялась регулярно. В тот раз Коля очень хотел показать своему младшему сыну Черное море.

В те времена Сочи из всесоюзной здравницы превратился в настоящий криминальный курорт. Кавказский фронт, где бушевали межнациональные войны, был совсем рядом, и в город съезжались жулики и бандиты всех мастей. Надо было нам учесть этот факт, когда мы бронировали лучший отель.

Несколько дней нам просто не давали прохода, потом попытались ограбить. В результате однажды ночью мы просто снялись с якоря, забрали женщин и детей, и на полной скорости помчались обратно в Москву. В моей машине были мои братья Игорь и Коля, а также Клара и маленький Максим. Остальная наша компания, включая мою приятельницу Надежду (ее и вправду так звали) вылетела самолетом.

За ужином мы все выпили грузинского вина, затем чуть не сцепились с местной шпаной. Рискованно было выезжать в таком состоянии, однако оставаться было еще опаснее. Поэтому мы стартовали в ночь, хотя за окном было темно, и шел сильный дождь. До самого рассвета мы пробирались через горный хребет по извилистому серпантину, пару раз чуть не улетели в кювет и под конец спаслись только чудом, когда Коля, который вел машину, разогнался на пологом участке. Он все еще был слегка пьян, и напряжение долгой дороги дало о себе знать, так что он сам не заметил, как заснул за рулем. Я тоже дремал на переднем сидении, и лишь на миг приоткрыл сонные глаза. Этого мгновения хватило, чтобы увидеть бетонную стену, несущуюся на нас, и дернуть руль в сторону…

Дальше машину вел я. Мы ехали медленно и говорили Богу спасибо за то, что он нас спас. Даже сейчас вспоминаю этот момент с содроганием – мы чуть было не погибли все сразу: трое оставшихся братьев, женщина и ребенок. Не знаю, какой ангел-хранитель разбудил меня тогда – думаю, его звали Александр.

Ни в холодной Москве, ни в теплом Сочи теперь нельзя было чувствовать себя в безопасности. Путешествовать по стране тоже большого желания не было. Я близко сошелся с другом покойного брата, Валерием, говорил с ним о многом, смотрел на своих дальних родственников, перебиравшихся на жительство в Израиль, анализировал ситуацию. Моя несостоявшаяся свадьба, роковая поездка в Сочи… Я все никак не мог успокоиться.

В конце концов, я решился, быстро оформил паспорт и впервые в жизни, не считая службы в Венгрии, собрался за границу. Марго, узнавшая от кого-то из знакомых о моей поездке, приехала в аэропорт, чтобы поговорить и попрощаться. Но я улетел, так и не увидев ее. Я понимал, что делаю ей больно, но встречаться больше не хотел. Иногда лучше закончить вот так – раз и навсегда.

Свобода – это возможность сказать «нет» вопреки сложившимся обстоятельствам. И это «нет» будет результатом сложного выбора, и сформирует затем всю последующую жизнь.

Глава седьмая. Земля Обетованная

В начале девяностых проблем с выездом за границу уже не было. Прошли времена, когда поехать в какую-нибудь братскую Болгарию можно было только с одобрения КГБ и под присмотром сотрудников органов безопасности. Все разнообразие, культур и религий для советского человека было под запретом – мы познавали этот мир по книгам, да и то лишь по тем, которые, с точки зрения партии и правительства, не представляли идеологической угрозы. Лишь работники советского МИДа, дипломаты, политики и некоторые артисты могли достойно выдержать встречу с той «невыносимой легкостью бытия», которая поджидала их по ту сторону границы. Впрочем, артисты – нет, не все.

Однажды я сел и подсчитал, сколько стран я объездил за свою жизнь. Я переезжал с места на место сорок два раза, видел более тридцати пяти стран, посетил минимум пятьсот городов и деревень, выучил больше десяти языков и наречий. У меня появились паспорта трех государств. Я не был туристом, не путешествовал – я жил. Каждый переезд давал мне новый опыт, новые темы для размышлений и новые возможности творить. Вот что для меня по-настоящему бесценно, ведь в плоском мире расти невозможно по определению – ни вверх, ни в глубину.

Та первая моя поездка на Землю Обетованную оказалась важнее, чем я, возможно, себе представлял. С самого начала и до последнего дня меня не покидало странное ощущение, что я будто бы бывал здесь уже раньше, много веков назад. Видел эти узкие улицы, заполненные людьми, сады, спрятанные за толстыми стенами, плавящиеся на солнце купола, и Назарет, и Стену Плача, и круто взбирающуюся вверх, с четырнадцатью остановками, Виа Долороса – великий Путь Скорби. По неопытности и молодости лет, я не мог тогда в полной мере осознать всю святость этих мест, однако смотрел на все с вдохновением и радостью. Я был очарован Тель-Авивом, который сразу же меня поразил своим жарким климатом, теплым морем и каким-то радужным восточным гостеприимством. Я, разумеется, забронировал себе номер в гостинице, но сначала заглянул в гости к друзьям.

Бывают такие друзья, которые вам ближе, чем родственники – вот это тот самый случай. Дочь маминой подруги детства Берта, ее муж Славик и двое их сыновей переехали в Израиль еще до развала СССР. Чтобы совершить такой шаг, требовалась особая смелость – в те годы это означало прощание навсегда.

Как и многие репатрианты, жили они небогато, в съемной квартире в одном из ветхих районов Тель-Авива. Славик, как и прежде, работал сапожником, Берта вела хозяйство. Это были простые, добрые люди, к ним я приезжал еще в детстве, в их собственный дом в Нальчике. Время шло, все менялось вокруг, менялась и география жизни, но только не эти люди. Пусть им вечно не хватало денег на жизнь, но главным для них было то, что они жили в безопасности, никто их не преследовал, а дети были обуты, сыты и получали правильное воспитание.

Мне всегда нравилось смотреть, как Славик шьет новую обувь. Было в этом что-то древнее, настоящее, успокаивающее. Он стучал своим ремесленным молотком прямо в комнате, а детишки, которым было по семь-восемь лет, переводили для меня фильмы, идущие по телевизору, с иврита и английского – на русский. Места у них было немного, но в гостиницу они меня так и не отпустили. Я вспомнил, как к нам в Москву тоже постоянно приезжали друзья и родственники, не стал спорить и стал их гостем.

От квартирки, где я поселился, было рукой подать до старого центрального базара. Под окнами ходили люди в восточных одеждах, пахло шаурмой. Вдоль рыночных рядов шла виртуозная торговля. Я слонялся по базару, наслаждался ароматами специй, пробовал фрукты и сладости, смотрел на продавцов и покупателей, которые разыгрывали целые спектакли над каждой кистью винограда, кульком изюма, пригоршней орехов. Мне здесь нравилось.

Тель-Авив, который с первого взгляда показался мне маленьким и невзрачным, вскоре явил мне свои небоскребы, фешенебельные гостиницы и прекрасную морскую набережную, где по субботам, в шаббат, танцевали люди. Здесь жили вместе евреи, арабы и христиане – и, вопреки всему, о чем сообщали советские газеты, не враждовали, а, напротив, как-то улыбчиво и славно соседствовали. Меня до глубины души поразило их отношение к жизни – с молитвой и уважением традиций. Жители Тель-Авива показались мне одной большой и сплоченной семьей.

На пару дней я съездил в Назарет. Поднимаясь по серпантину, петляющему от подножья Священной горы, я видел далеко внизу арабские поселения, затем – христианские. Впервые в жизни я ощутил весь магнетизм и святость этого места, родины наших предков, Авраама, Исаака и Якова, и трех главных мировых религий. В Вифлееме я навестил сына маминой подруги, Виталика, с которым тоже было связано множество детских воспоминаний – когда я гостил у них в Нальчике, они с братьями водили меня на рынок и учили кататься на велосипеде. Фотография, где Виталик в шутку дает мне, трехлетнему, зажженную сигарету, до сих пор хранится у меня дома. И вот теперь мы вместе едем в Вифлеем, и я чувствую, как все в моей душе становится на свои места.

Разумеется, я провел много времени на море – погонял на взятой напрокат в местном клубе яхте, загорел дочерна на палящем израильском солнце. Как ни пытался я отблагодарить своих родственников за гостеприимство, сделать мне это они все равно не позволили. Кредиток тогда не было, и я повез все свои наличные обратно в Москву, так практически ничего и не потратив.

В самолете я снова думал о своей жизни, о вере в Бога и о том, что пора заканчивать встречаться с молоденькими девочками. Надо выбирать в спутницы кого-нибудь постарше, думал я. Мне в очередной раз казалось, что я все понял и все распланировал. Что ж, я в очередной раз ошибался.

По приезду в Москву, отдохнувший, загоревший и наполненный верой, я делился впечатлениями об Израиле и родственниках, оказавших мне такой теплый прием. Мама расспрашивала о Берте и Виталике, отец – о политической обстановке в стране. Скоро, раздав все привезенные подарки, я уже вернулся к привычной московской суете и в один из дней, посадив за руль новенькой Вольво своего молодого водителя, отправился в один из самых модных клубов столицы.

Был обычный субботний осенний вечер. К вечеру немного похолодало, и я накинул легкую куртку. Чувствовал я себя превосходно, пока, еще не растеряв ни воодушевления от поездки, ни морского загара. Клуб, в который мы приехали, хоть и считался местом гламурным, но при этом оставался, однако, небольшим, уютным, даже камерным. Здесь часто выступали молодые и очень талантливые танцоры – причем, можно было увидеть и серьезные постановки известных хореографов.

Мы выбрали столик рядом со сценой, выпили пару коктейлей, обсудили бизнес. Мой водитель Ленька рассказывал о том, как шли дела в нашей компании в мое отсутствие, время от времени переводя разговор на семейные темы. Говорил о своей младшей сестренке, которой, по его словам, я очень нравился, так что, раз уж моя свадьба не сложилась, то, может быть теперь? … На сцене между тем один танцевальный номер сменялся другим, и атмосфера становилась все более магнетической.

Наконец, свет в очередной раз погас, и в лучах софитов появились последние танцовщицы. Эти девушки, несомненно, были кульминацией вечера. Современный балет с элементами хип-хопа и джаза, бальные платья, какая-то неожиданная и тонкая красота исполнительниц…

Я глаз не мог оторвать от солистки – высокой блондинки с очень необычной пластикой и пронзительным взглядом. Такой типаж обыкновенно сводит мужчин с ума – сочетание женской притягательности с ангельской невинностью, кротостью и недоступностью. Я влюбился мгновенно, ураганно.

Ленька посмотрел на меня, сразу все понял, допил свой коктейль и пошел за кулисы знакомиться – не с моей Венерой, с кем-то из ее подруг. Такой наглости я мог только позавидовать, тем более, что знакомство удалось, и через полчаса мой водитель уже просил довезти девушку до дома, не афишируя при этом, кто из нас босс и кому принадлежит Вольво.

Вместо одной девушки из служебного хода клуба вышли сразу три, и, к моему удивлению и счастью, среди них была и та, чьим танцем я был так околдован. Пока все рассаживались в нашей машине, я все никак не мог поверить, что это не сон. Ленька сел за руль, я – на переднее сидение, и мы тронулись с места.

Язык у моего водителя был подвешен отлично, и он без умолку болтал всю дорогу. Я молчал, робел и только кивнул, когда Ленька представил меня как своего друга. Впрочем, та, что понравилась мне больше всех, тоже молчала, читая в темноте машины какую-то неизвестную книгу. «Алена, – вдруг сказала одна из подруг. – Оставь уже свой учебник истории, ночь же!». Так я узнал, что ее зовут Алена, и мы поехали дальше.

Из разговора, который продолжался без нашего с ней участия, стало ясно, что девушки занимаются танцами с детства, и что иногда, с одобрения родителей, подрабатывают выступлениями на сцене. Заодно я узнал, кто из них за мужем, а кто пока свободен. Оказалось, что Алена – еще школьница, и что порядки в ее семье весьма строгие.

Я бы так и промолчал до самого конца, и ни за что не рискнул бы попросить ее телефон, но, уже прощаясь, одна из Алёнкиных подруг с улыбкой протянула мне листок из своего блокнота. «Не могу больше смотреть, как ты мучаешься», – сказала она. На листке был записан номер телефона Алены. Я поклялся, что позвоню, но настаивать не буду, и если она не захочет со мной разговаривать, то так тому и быть.

Затем наступил следующий день, и я погрузился в работу, но все никак не мог выбросить из головы эту случайную встречу. Листок с телефонным номером жег мой карман. Я напоминал себе о возрасте Алены, об учебнике истории у нее на коленях и о своем недавнем решении никогда больше не заводить серьезных отношений с девушками младше меня. В конечном счете, все это уже не имело никакого значения – я решился.

По ее голосу было понятно, что она ждала звонка. Не знаю, как мне удалось подобрать правильные слова, но она согласилась даже сходить со мной в ресторан, поставив мне при этом условие, что я привезу ее домой не позже десяти вечера, так как с утра ей рано вставать в школу. Я был так счастлив, как будто это было первое свидание в моей жизни.

Моросил дождь, когда я в назначенный час подъехал к Аленкиному дому. Я припарковал машину у подъезда и ждал, когда она выйдет. Она опаздывала, но вот дверь отворилась, и в открывшемся светлом проеме я увидел тонкий силуэт, вечернее платье, высокие каблуки. Вчерашняя школьница исчезла – передо мной на ступеньках подъезда стояла прелестная молодая женщина, намного выше и эффектнее меня.

Я пошёл к ней навстречу прямо по лужам, а потом взял ее на руки и перенес под дождем до самой машины, чтобы она не замочила туфель. Оба мы были смущены и растеряны, но потом я рассказал ей все про вчерашний служебный Вольво и про Леньку, а она – про то, как глупо с ее стороны было так наряжаться в дождь. Мы ехали и смеялись, и очень скоро стало понятно, что я вытянул свой счастливый билет, и ко мне в руки попала какая-то сказочная жар-птица, которую Бог наделил не только красотой, но и позитивной энергией, и скромностью, и умением слушать.

Мы провели восхитительный вечер, болтали и пили вино. Эта девушка, в отличие от моих прежних знакомых, выбирала еду не по правой, а по левой шкале меню: ее не интересовали самые дорогие блюда. Она рассказывала о своем увлечении танцами, о своей семье, о брате – бывшем спортсмене, о племяннике, родителях. Семья была самой обыкновенной, но в ней все жили с любовью и держались друг за друга. Мать ее работала уборщицей, отец, о котором она говорила с уважением и трепетом, – на каком-то заводе. Меня это не особо волновало – наоборот, я был даже рад, что родители этой девушки знают цену труду. За разговором время пролетело быстро. Вечером я отвез ее домой, нежно поцеловал в щеку, пожелал спокойной ночи и уехал. Таким было мое первое свидание со сказочной принцессой, и оно стремительно переросло в страстный роман.

Мы виделись каждый день, я дарил ей цветы, приглашал на разные вечеринки и иногда, махнув рукой на ее юный возраст, забирал прямо с уроков. Поначалу Алена брала с собой на свидания своих подруг, но после того, как одна из них захотела познакомиться со мной поближе, оставила эту затею, и теперь мы проводили время только вдвоем.

Эта новая любовь наполнила мою жизнь. Бизнес пошел вперед, как фрегат на попутном ветре. Мы удачно дебютировали со своей дорогой коллекцией на аукционе «Мягкое Золото России», где практически все ведущие магазины Москвы сразу же обратили на нас внимание и заключили контракты.

Я знакомился с миром моды. Помню, как много лет назад мечтал стать модельером, чтобы быть окруженным красивыми моделями. Что ж, теперь вокруг меня вились многие из них, в том числе – Мисс России и будущая Мисс Мира. Она была ослепительно хороша и настолько высока, что ее длинные руки выглядывали из рукавов наших меховых манто, несмотря на все наши попытки прикрыть их. Увы, на все это я смотрел теперь другими глазами.

Именно тогда мне окончательно стало ясно, что красоту женщины должно сопровождать нечто большее, чем вечеринки, шампанское и секс. Я искал родную душу, умного собеседника, преданного друга. Мне даже жаль было этих несчастных девочек: многие из них были неглупы, образованы и хороши собой, но быстро сгорали среди подарков, роскоши и случайных знакомств. И тем большую ценность обретали в моих глазах отношения, у которых, кроме романтики и страсти, возможным было продолжение в виде будущей семьи. В общем, я снова возвращался к тому, с чего начал, и думал теперь только о своей Прекрасной Алене.

Все мировые религии говорят о любви. Любовь – это благословение и проклятие, тяжкий ежедневный труд, иногда – неблагодарный. Можно искать любовь на Земле Обетованной, но найти ее, в конце концов, в собственном сердце.

Глава восьмая. Большие деньги

Если взять группу людей и попросить их соединить четыре точки одной линией, девять из десяти нарисуют квадрат. Хорошо, если найдется хотя бы один, кто выйдет за рамки и начертит большой треугольник. Это и есть глобальное мышление. Все границы придумываем себе мы сами.

Когда я сегодня рассказываю кому-то обо всем, чем мы занимались в приснопамятные девяностые, мне не верят – мы действительно тогда вышли за все рамки. Было в этом какое-то сумасшедшее везение, лихость, запредельная уверенность в своих силах. Не помню, чтобы нашей целью когда-либо было захватить весь мир – скорее, мы пытались построить империю, некое общество с новыми экономическими и социальными связями, где каждый нашел бы и свою нишу, и возможности для развития. Разумеется, это было утопия – современный мир живет по другим законам.

В девяностые подчас было нечего есть, зато деньги лежали буквально под ногами. Не зарабатывал только ленивый. Мы вручили свои агентам пачки наличных, отправили их на фабрики в Китай и заполнили склады нашего магазина на несколько лет вперед. Мой двоюродный брат Яков наладил поставки одежды и обуви из Италии, и бытовой техники из США. Широкие американские холодильники, с трудом помещавшиеся в наших квартирах, пользовались большим спросом. Итальянская одежда тоже разлеталась «на ура», у нас был самый лучший ассортимент. Я и сам теперь одевался только здесь.

Торговля мехами процветала. Наш логотип с соболем осенял собой рекламные щиты в центре Москвы. По первому каналу крутили ролик про рыбака, поймавшего русалку – на русалке была наша шуба. Светские львицы появлялись на людях в наших манто из норки, черно-бурой лисицы, песца, куницы и соболя. Всего за один год мы заработали не меньше миллиона долларов, и продолжали развивать производство, к которому подключился к тому времени и мой младший брат Игорь.

В нашем распоряжении теперь был целый банк, поэтому, помимо меха, одежды, обуви, бытовой техники и поставок туркменского хлопка-сырца, было решено открыть еще несколько стратегических направлений. Коля хорошо понимал конъюнктуру рынка, поэтому вскоре был заключен контракт на поставки сахара. Подошел целый корабль с Кубы, сахар раскупили прямо с машин, мешками. Так же, с колес, была распродана первая партия румынской мебели. Мы взяли в банке крупный кредит, конвертировали деньги в доллары и во время очередного витка инфляции заработали целое состояние. Его мы планировали вложить в поставки сигарет Marlboro, однако через несколько месяцев, безрезультатно прождав ответа от американских партнеров, изменили планы и купили парк Мерседесов прямо с фабрики в Штутгарте.

Все, что ни завозилось в страну, продавалось мгновенно. Завезенные Мерседесы ушли по цене ниже заводской, однако все издержки были тут же покрыты разницей курса. Для представительских целей решено было оставить один из первых в Москве так называемый «шестисотый», стоимостью около ста тысяч долларов. В то далекое время иметь такую машину было все равно, что иметь самолет. Заодно были приобретены пять КАМАЗов для перевозки товара, несколько американских джипов, небольшой лимузин, пара микроавтобусов с диванами, баром и телевизорами, и отечественные машины для сотрудников. Я стал ездить на Вольво. Коля пересел на большой Мерседес, а по выходным гонял на американском внедорожнике Wrangler (он вообще любил внедорожники, как и все американское, к которому привык за время своих частых командировок в США для заключения контрактов и изучения бизнеса). Всю неделю он ездил с личным водителем, но в воскресенье сам без проблем покорял московские сугробы и горки.

В отличие от Коли, я, в основном, мотался по стране – то ехал в Ростов договариваться о реализации мебели, то во Владивосток, в зверохозяйства, подписывать контракты о поставках шкурок. Помню одну свою поездку в Уссурийск, куда мы отправились вместе с Алексеем Алексеевичем Печерским и его замом. К тому времени мы были уже не просто деловыми партнерами, скорее – друзьями. Алексей Алексеевич оказался человеком мудрым и предприимчивым, я тогда многому у него научился.

В Уссурийске меня больше всего поразили не медведи и не тигры, а китайцы. Китайцев было столько, что казалось, Россия здесь уже закончилась: китайские магазины и рестораны, целые азиатские кварталы… Директором зверофермы оказался старый приятель Алексея Алексеевича, как тогда говорили, по партийной линии. Мы провели свои переговоры, договорились о поставках меха, попробовали местную еду и засобирались назад. И тут повалил снег.

Он все шел и шел, пока не замело все взлетные полосы в аэропорту, и тогда стало ясно, что никто никуда не полетит. Причем, не только сегодня, но завтра тоже, потому что наши билеты уже сгорели, надо было покупать новые, а новых в кассе осталось всего два. А нас – трое.

Чтобы никому не было обидно, мы бросили жребий, и он выпал не мне. Вмешалась ли в это дело судьба или дело решила хитрость моих взрослых наставников – сейчас это уже неважно. Главное, что они улетели, а я остался еще на сутки в одном из самых бандитских городов, очень далеко от Москвы. Возможно, это было мне напоминанием о том, что не все и не всегда происходит по плану, который мы выстраиваем в своей голове. К счастью, в тот раз обошлось без приключений и вскоре меня всё-таки отправили в Москву следующим рейсом, я даже летел в кабине вместе с пилотами. Один из моих друзей, встречавший нас в московском аэропорту, рассказывал, как он сначала пожал руку Алексею, потом его заместителю, а потом протянул руку и мне, но меня не было. «А Руслан?.. а где Руслан? …» – почему-то он тогда очень возмутился и долго еще стоял с протянутой рукой в надежде, что я сейчас вынырну из-за чьей-то спины со своим чемоданом.

Бывало всякое, но я всегда вспоминаю только хорошее. Девяностые, обернувшиеся для многих растерянностью и потерями, для нашей большой семьи стали временем становления. Важным был даже не размах нашего бизнеса, а то, что мы работали вместе. Каждый день наша компания прирастала новыми направлениями, мы использовали все, абсолютно все возможности, что дарила нам судьба. Разумеется, судьба эта нередко действовала через близких и дальних друзей, и родственников, но кто сказал, что это плохо? Многие приходили тогда к нам с идеями различного бизнеса, и мы хватались за все, что приносило какую-то прибыль.

Впрочем, постоянный поиск новых направлений был обусловлен еще и тем, что государство, вместо того, чтобы поддержать меховой бизнес, ввело тридцатипроцентный акциз, так что производителям пришлось либо уходить в подполье, либо искать другие возможности для развития. Мы хотели играть честно, поэтому выбрали второй вариант. С этого момента оборот наших мехов значительно сократился, и мы перевели производство на другую фабрику, в центр Москвы. Мы даже поучаствовали в приватизации одного из особняков на Ордынке.

Офис, который снимала наша компания, на долгое время стал для меня вторым домом. Мы практически поселились в нем, пропадали там целыми сутками, вынашивая идеи и строя наполеоновские планы. Думали о развитии производства, покупке заводов и фабрик, пытались наладить все по-новому, с использованием передовых технологий. К примеру, когда нам понадобилась оперативная связь, мы с братом купили два сотовых телефона, чуть ли ни первыми в стране. Вижу, как сейчас, эти две переносные стации с антеннами, которые мы подключили к своим машинам. Каждый такой «телефон» стоил как половина квартиры.

Наступала новая эпоха – эпоха нефти, и мы тоже задумались о месторождении газа и нефти, и о покупке мини-завода по ее переработке. Коля поехал в Америку, чтобы на месте изучить все новейшие технологии. По его возвращению, мы, не без протекции троюродного брата Альберта, закончившего Институт нефти и газа, купили разработанный в его недрах патент на производство девяносто пятого бензина. Уже тогда было понятно, что нефть и все, что с нею связано, ляжет в основу новой экономики, однако современного оборудования для ее переработки в стране просто не было. Мы собирались наладить высокотехнологичное производство – не вывозить нефть и газ за границу, а делать бензин и продавать его на территории России.

В итоге, в начале девяносто третьего года мы владели акциями банка, своим производством, имели постоянные квоты на поставку хлопка и мебели, и ряд собственных магазинов. Мы выиграли тендер на разработку месторождения нефти и газа на Дальнем Севере и тендер на право аренды в течение сорока девяти лет земельного участка в Москве. На этом участке планировалось построить первый в России гостинично-деловой комплекс и коммерческий центр. Все это вместе взятое стоило немыслимых денег, но нам тогда все было по плечу – мы ворочали миллионами долларов, вкладывали их и развивались по всем направлениям, куда только могли дотянуться.

Зачем Бог дал мне тогда такие деньги? – думаю я теперь. Я был слишком молод и вряд ли осознавал в полной мере всю ответственность, которая приходит к человеку с богатством. Действовал я, скорее, интуитивно, не позволяя вскружить себе голову, не соскакивая во все тяжкие – наоборот, как и прежде, вел весьма скромный образ жизни и радовался лишь тому, что мои близкие теперь не нуждаются ни в чем. Я всегда мечтал о том, чтобы родители жили в достатке, чтобы все у них было, поэтому был по-настоящему счастлив, что теперь нам с братьями это полностью удалось.

Все, что происходило с нами, я расценивал как подтверждение правильности тех истин, которые внушали нам с детства. Рассчитывать только на себя, не останавливаться, держаться всем вместе… Все это, как я видел теперь, сработало. Родители наши тоже остались прежними. Мать сама вела хозяйство и еще ухаживала за отцом, который в те годы уже сильно сдал и почти не вставал с инвалидной коляски. Я много с ними говорил тогда: с отцом – о политике, с мамой – о себе. Она знала, что у меня уже есть любимая девушка, но я, после двух своих несостоявшихся свадеб, пока был не готов привести ее в наш дом.

Алену я добивался долго, с рыцарской галантностью и самурайским терпением. Помимо танцев, она иногда подрабатывала моделью, и, как и у всех моделей, у нее была своя свита постоянных поклонников. С одним из них, не дававшим моей девушке проходу, мне пришлось сцепиться всерьез. Этот парень был при деньгах и имел разряд по боксу, но меня уже невозможно было остановить. Роман наш долгое время был платоническим, пока однажды не разрешился ураганным сексом в подсобке какого-то ресторана, за кулисами не помню уже по какому случаю устроенного корпоративного приема. Детонатором для последующего взрыва эмоций послужил посвященный мне тост одного из старших наставников. После этого тоста случилось непредвиденное – мы оба вдруг увидели друг друга по-другому и одновременно шагнули дальше, как будто начали новую главу.

После того памятного банкета мы уже не могли прожить друг без друга ни дня. Алена говорила дома, что задерживается у подруги, и приезжала ко мне, в мою новую квартиру, где только что закончился ремонт, и из всей мебели был только матрас на полу. Юность волшебным образом сочеталась в ней с чуткостью, мелкие капризы и прихоти ничуть ее не портили – напротив, придавали только ей свойственный шарм. Она была настоящей женщиной – прекрасной, упорной и мудрой. Бывают простые вина и бывают – дорогие. Попробовав вторые, никогда уже больше не вернешься к первым. Вот и мне больше не нужны были прежние случайные подруги, я весь отдался своим новым чувствам и был в них абсолютно счастлив.

Время шло, и мы, как и раньше, держались все вместе. Лида с Гильятом купили большую квартиру, в том же доме где жил Коля с семьей, и я задался целью расселить коммуналку этажом ниже. Мне ужасно хотелось, чтобы все они были рядом, а родители могли общаться со своими внуками, тем более, что отец уже был тяжко болен. Кстати, объявился и отец Роберта. Мы стали общаться. Он, тоже воспользовавшись всей перестройкой, быстро окреп и подумывал даже о покупке квартиры в том же доме, для сестры и детей, где жил Коля и куда перебирались Лида с Гильятом. Вариантов в том доме было множество. Нам всем очень хотелось жить рядом и собираться как раньше по выходным всей нашей дружной семьей.

Из друзей в то время я чаще всего общался с Филиппом, а Алена как-то легко и быстро сошлась с его женой, хотя та и была ее немного старше. Амира же в те годы я почти потерял из виду – знал лишь, что все у него в порядке.

Мы постоянно собирались семьей, бывали у наших сестер и общались со всеми из компании нашего зятя Гильята, у которого родился долгожданный наследник. Долго они шли к этому, и ожидания увенчались успехом, а сынишку назвали Давидом. Все разногласия, возникшие было между нами на старте, словно забылись. Я больше не злился – память у меня хорошая, просто я научился прощать.

Что касается бизнеса, то не знаю, кто из нас в те времена был круче. С нашей стороны были магазины, хлопок, переработка нефти, со стороны Гильята – собственный первый коммерческий банк и комбинат по добыче алмаза-сырца. Вскоре они купили несколько самолетов и открыли свою частную авиакомпанию. Никогда не забуду, как они возили миллиарды наличных КАМАЗами из своего банка, для покупки очередного самолета. Все мы общались как с губернаторами, так и с криминальными авторитетами.

Что еще сказать о бизнесе начала девяностых? Вместо наперсточников, еще недавно дуривших народ на рынках, появились силы более серьезные. Строились первые финансовые пирамиды. На федеральных каналах герои рекламных роликов призывали обывателей доставать накопления из подушек и вкладывать их в облигации, чтобы потом, сказочно обогатившись на процентах, «купить жене сапоги». Кто жил в начале девяностых, тот помнит эти слова. Грандиозные аферы лопались, как мыльные пузыри, но на их месте возникали новые, и безумные вкладчики все шли и шли в отделанные мрамором офисы и отдавали там последнее, что у них было. Кто все это придумал – новые реформаторы или подпольные теневики?

В Москве по-прежнему часто стреляли. Иногда доставалось и нам. В любое публичное место мог без предупреждения ворваться взвод ОМОНа, в масках и с автоматами. Сначала всех без разбора укладывали на пол, а потом уже проверяли документы.

Был день, когда прямо возле банка нас всех вытащили из машин и положили лицом в грязь, прямо в дорогих костюмах. В другой раз в одном из ресторанов Кирилла Чурикова огрели прикладом по лицу за то, что он сболтнул что-то лишнее. Со мной тоже случались разные триллеры, вроде того, когда меня остановили и надели наручники, а потом поставили этот сюжет в хронику новостей. Понятно, что произошла ошибка, но телезрители об этом уже не узнали, а запомнили только меня, стоящего у капота спортивной иномарки в длинном кожаном плаще и наручниках. Все это были мелочи, хоть и неприятные. Но однажды мы попали в действительно серьезную ситуацию.

В ресторане на Арбате мы отмечали день рожденья одного из партнеров: мужчины в костюмах, дамы в вечерних платьях – всего человек сорок. Тосты прозвучали, кто-то из гостей ушел танцевать, и уже через несколько минут в соседнем зале началась дикая драка. С нами были вооруженные охранники, с другой стороны – много пьяных крепких мужчин, и кто-то из них уже выхватывал из кобуры табельное оружие. Никто никому ничего не объяснял, мы сошлись, как во дворе, стенка на стенку. Слава Богу, выстрелов не было. Но для того, чтобы убраться из ресторана, нам, как победившей стороне, пришлось вызывать спецназ.

Подобное могло произойти где угодно – в ресторане, в казино, просто на улице. Ты случайно задеваешь чью-то иномарку, и тебя, как это тогда называлось, «сажают на счетчик» или просто бьют до полусмерти. У каждого в машине была бейсбольная бита. Один раз я видел парня, который вытащил из-под капота топорик для разделки мяса. Люди защищали себя, как могли, не было никаких правил. Иногда казалось, что звери в джунглях – и то лучше живут.

Наконец, мы всерьез задумались о безопасности. Нас знали практически все, от Москвы до Севера и Сибири, мы входили в девятку самых перспективных компаний страны, американский журнал Global опубликовал статью о нас. Моему брату даже предлагали должность консультанта в Министерстве экономики. Брат был легендарной личностью, но даже он отказался. Мы, конечно, понимали, что надо менять этот мир к лучшему, но оставались при этом не политиками, а бизнесменами и думали, в первую очередь, о том, как прокормить свои семьи и обеспечить рабочими местами своих сотрудников. Как и многие тогда, мы уже смотрели в Европу, конкретно – в Испанию, у нас были филиалы за границей и даже дом у моря, в котором, впрочем, я так и не усел побывать. Одним словом, несмотря на весь свой размах, противостоять тому хаосу, что творился вокруг, мы не могли. Более того – риски существенно увеличивались. И тогда для защиты собственных интересов была создана серьезная, уже настоящая служба безопасности, куда одновременно входили как сотрудники спецслужб, так и криминальные авторитеты. Боже мой, с кем только ни приходилось мне общаться в те годы…

Мы не думали, что может быть еще хуже – наоборот, считали, что именно сейчас и надо бросаться вперед. Не могу сказать, что это стало нашей катастрофической ошибкой, однако, находясь на гребне удачи, мы явно забыли про ухабы и ямы на нашем пути.

Большие деньги не даются просто так. Это не подарок – это проверка. Деньги приходят и уходят, а ты остаешься наедине с самим собой.

Глава девятая. Я не знаю, что будет завтра – просто живу

Я не знаю, что будет завтра, но все равно иду вперед. Я делал так всегда, всю свою жизнь. К двадцати пяти годам, так и не окончив институт (из которого меня, в конце концов, выгнали, устав бороться с моими прогулами и долгами), я все же обрел такую профессиональную закалку, что не снилась никому из моих бывших однокурсников. Все, чему могли научить меня в институте, я постиг самостоятельно, на практике. Думаю, я все же сдал все свои экзамены, причем – в экстремальных условиях.

В девяносто третьем году вокруг по-прежнему царил хаос, реформы не работали, по периметру шли войны. Началась великая эпоха приватизации: заводы, государственные компании, сырьевые недра – практически вся государственная собственность уходила с молотка, растаскивалась по углам, оказываясь, в конечном счете, лишь в «нужных» руках. Новоявленные олигархи все больше подминали под себя производство, финансы, контролировали телевидение. «Повсюду пахло воровством, даже воздух в комнате был какой-то спертый» – сказано о двадцатых годах, но и в девяностые мало что изменилось. Идея урвать свой кусок – хоть больший, хоть меньший – овладела буквально всеми. Олигархи брали по-крупному, обыватели, надеясь на какую-то мифическую прибыль, скупали ваучеры предприятий, и над всем этим кружились, как стервятники, бандиты, боевики, «выпускники» чеченских войн, которые промышляли откровенным грабежом и «крышеванием». Одним словом, веселое было время.

Наша семья продолжала двигаться по этому минному полю – пока более или менее без потерь. Несмотря на все перемены, бизнес процветал. Мы занимались все тем же топливом, хлопком, мебелью, мехом и магазинами. Приступили к разработке проекта коммерческого торгового центра с гостиницей. Здесь нам уже помог отец Роберта – он привел нас в Главное Московское Архитектурное бюро, где к нам отнеслись с уважением и быстро разработали эскизы вместе с макетами. Семен, тем не менее, стал усиленно изучать экономику и неплохо зарабатывать, играя на финансовой и сырьевой бирже. Вскоре он станет вплотную заниматься ресурсами нефти.

За что мы только ни брались.... Открывали свои магазины. Торговали мехами, мебелью, автомобилями, сигаретами, разной одеждой, алкоголем и еще много чем. Но главным было тогда, что мы заключили контракт на поставку нефтеперерабатывающего завода. Открыли новое направление, на этот раз – по строительству коттеджей, которое возглавил старый товарищ моего старшего брата. Кроме того, у нас появился собственный департамент недвижимости – мы начали заниматься покупкой квартир. Возможно, именно тогда проявилась впервые моя будущая страсть к операциям с недвижимостью, которая впоследствии превратилась в профессию на долгие годы.

Крупнейшей сделкой того года стало заключенное уже на межправительственном уровне соглашение о поставках туркменского хлопка в Румынию – мы отправляли туда уже не один состав, как некогда в Россию, а целые поезда. Вместо денег румынская сторона рассчитывалась с нами мебелью, которая всегда высоко ценилась у нас в стране и для многих была предметом мечтаний. Мы стали практически монополистами, торговали как со склада в Москве, так и в магазинах. С прибыли от продаж отдавали деньги за хлопок. Круг, таким образом, замыкался.

Это была очень серьезная операция, в которой было задействовано сразу три страны. Практически все мебельные фабрики в Румынии работали только на нас. Повсюду крутилась наша реклама, выходили целые полосы в центральных газетах, а сама операция была очень выгодная. Без преувеличения могу сказать, что для нас это была сделка века.

Параллельно, мы готовили пакет документов для перерегистрации нашей компании, уже в виде акционерного общества открытого типа. Это было ключевым моментом нашего бизнеса, и все шло прекрасно. Однако для поставки мини-завода по переработке нефтепродуктов, также, как и для строительства первого делового и коммерческого центра в Москве, нам необходимы были дополнительные ресурсы, и речь уже шла о десятках миллионов долларов.

У нас было только два способа привлечь такие огромные деньги – либо брать кредит, либо делать эмиссию акций. Мы выбрали второй путь и даже готовились выйти на биржу ценных бумаг IPO, рекламируя по всей стране продажу наших привилегированных акций. Одновременно со всем этим мой старший брат Коля стал разрабатывать тему по сборке компьютеров в нашей стране и вел долгие переговоры с одним молодым выпускником МГУ, который тоже был одержим этой идеей.

Колю всегда интересовала тема высоких технологий – с тех пор, как еще в семидесятые, работая в своем НИИ, он имел дело с огромными ЭВМ. Брат хорошо понимал, что не только нефть – это будущее человечества, но и компьютеры тоже. Рынок развивался очень быстро, мало кто уже мог представить себе свою профессиональную деятельность без компьютеров, однако привозить их из-за границы было невыгодно из-за больших налогов. Мы решили завозить комплектующие из Китая и собирать компьютеры непосредственно в России.

Кто ищет, тот найдет – идеи буквально витали в воздухе, и многие из них казались весьма перспективными. Внезапно в поле моего зрения появился старый знакомый Хем (тот самый таксист, который научил меня водить автомобиль), который пришел вместе с Эдиком с предложением от местных акционеров вдохнуть жизнь в старый продуктовый супермаркет, на протяжение нескольких лет влачивший жалкое существование. Надо ли говорить, что я взялся за это дело без промедления? Во всех существующих складских и подсобных помещениях мы быстро организовали оптовый продовольственный склад, потом получили лицензию банка и открыли в бывшем магазине пункт по обмену валюты. Затем дело дошло и до самого магазина, и к этому процессу я привлек своего младшего брата Игоря, племянника Роберта, а также его отца, который занимался крупными строительными проектами.

Разумеется, и этот новый проект требовал серьезных вложений. Я взял деньги взаймы и прокрутил их на бирже ценных бумаг государственных облигаций ГКО. Как обычно, не обошлось без дружеской поддержки: один из прежних моих знакомых по парусным гонкам, Анатолий Молотов, теперь был управляющим государственной финансовой компанией, которая имела лицензию на проведение такого рода операций. Этот Анатолий когда-то занял мое место в сборной Москвы и поехал вместо меня на Спартакиаду народов СССР. Но я был не в обиде. Он был сыном замминистра, банкиром и будущим шоколадным магнатом. Иногда я думаю, что жизнь нарочно знакомила меня в детстве и юности только с нужными людьми.

За три месяца заработать удалось хорошо, прибыль исчислялась цифрами с множеством нулей. Разумеется, пришлось делиться, однако денег для нового проекта все равно осталось достаточно. Скоро я уже участвовал в приватизации крупного универмага площадью более трех тысяч метров.

Лихие были времена! Почти все товары, которые продавались тогда в Москве, были контрабандой. Это американские маркетологи действовали в соответствии с законами мерчайдайзинга и придумывали способы увеличения объемов продаж. По эту сторону границы все работало по-старинке. Никогда не забуду контрабандную водку, шампанское и огромные фуры с сигаретами Мальборо. Когда таможенники открывали двери такой фуры для проверки, первое, что они видели – это сотни рулонов туалетной бумаги. Вся контрабанда в те годы ввозилась в страну под прикрытием туалетной бумаги. Впрочем, она тоже была товаром дефицитным и на полках особо не залеживалась. Очереди в нашем магазине всегда были огромные.

Этот период моей жизни был сплошной белой полосой, за который, по всем законам, должна была неизбежно наступить полоса черная. Но пока я был на гребне волны, все шло хорошо.

Помимо бизнеса, я жил своей жизнью. Отношения с моей прекрасной Аленой перешли в статус постоянных, уже практически не расставались. Это стало хорошим поводом разгрести весь старый шлейф бывших подруг и несостоявшихся невест. Я встречал ее у дверей школы и увозил на своем Мерседесе под восхищенный свист и аплодисменты одноклассников. Брал на все мероприятия, дарил меха и бриллианты. Настал день, когда она появилась в рекламе нашей компании в качестве модели.

Она готовилась к поступлению в серьезный институт и параллельно продолжала заниматься своими танцами, и иногда тренировалась с одной известной на весь мир труппой современного балета. Это было ее хобби, и я тоже в очередной раз вспомнил о своем.

Яхты, как и прежде, оставались моим вдохновением и спасением. И в трудные времена, и в счастливые, я искал возможности выйти под парусом, поучаствовать в гонках или просто заехать в любимый яхт-клуб. Филипп Деникин, с которым я тогда общался очень часто, приохотил меня к гонкам на крейсерских яхтах. Это был новый для меня жанр, но очень скоро вылазки на воду на больших лодках, да еще в компании старых друзей захватили меня целиком. Между тем, Фил, который за все эти годы не только не бросил спорт, но и успел стать чемпионом России, теперь собирался поехать в Монте-Карло, на открытый чемпионат Европы по парусному спорту и все более настойчиво звал меня с собой, чтобы поучаствовать в регате в классе небольших килевых яхт с экипажем в шесть человек. На старт должны были выйти не только лучшие яхтсмены Европы, но и гонщики со всех континентов мира, и я, разумеется, просто не мог пропустить такое грандиозное событие. К тому же, мне очень хотелось побывать во Франции и Монако. В общем, я согласился, и мы принялись усиленно тренироваться и готовить документы для поездки.

В середине лета мне исполнилось двадцать пять. Не помню, чтобы когда-нибудь еще, ни до, ни после, я отмечал свой день рождения с таким размахом. Я пригласил больше сотни друзей в один из лучших ресторанов Москвы, буквально купался в лучах всеобщей любви, слушал расточаемые в мой адрес комплименты и тосты, и был безгранично счастлив. Все мои мечты воплощались в реальность, рядом со мной была лучшая из женщин… Что еще я мог пожелать?

Черная полоса началась внезапно. Первым предупреждением стал весьма неприятный эпизод в яхт-клубе, куда мы с Аленой приехали, чтобы провести вместе теплый сентябрьский день. Я хотел показать ей свои родные места, а заодно, чего уже там, немного покрасоваться – ведь после всех моих юношеских подвигов, в клубе я слыл личностью легендарной.

Мы чудесно провели время на берегу водохранилища, покатались на катере, пообщались с друзьями. Как говорится, беды ничто не предвещало. Но то, что случилось потом, заставило меня вспомнить о старой морской истине – никогда не брать женщину на борт. Под конец дня, будучи в совершенном восторге от яхт, солнца, друзей и всей обстановки в целом, Алена решила взорвать сигнальную ракету, найденную ею на дне чьей-то лодки. Не знаю, почему она так завелась с этой идеей. Ракета была старой, с давно истекшим сроком годности, и все это мероприятие просто не могло закончиться ничем хорошим. Тем не менее, ракету зажали между воротами, и моя невеста уже протягивала к ней руку, чтобы дернуть за чеку.

В далеком детстве я имел печальный опыт знакомства со взрывотехникой. К тому же, я служил в армии. Я видел очень ясно, как будут развиваться дальнейшие события: если ракета исправна, то весь этот салют полетит не только вверх, но и во все стороны разом, будет сильная отдача. Если неисправна – разорвется прямо в руках. Что мне оставалось делать? Я оттолкнул Алену буквально в последнее мгновение и сам дернул за злополучное кольцо…

Сильная боль пришла почти сразу. Когда дым развеялся, я увидел свою правую кисть без указательного пальца. Палец не оторвало совсем, но он был полностью раздроблен и висел на кусочке кожи, как на нитке. Ближайшая больница находилась в городе Долгопрудный. Операцию мне делали без наркоза, я терпел, как мог, и только спрашивал хирурга, будет ли сгибаться палец. На что он резонно отвечал мне: главное, чтобы он вообще у тебя был… Палец мне собрали по частям и пришили, заодно подлатали другие раны на руке и оставили в больнице. Я лежал там еще неделю, как раненый герой, и думал о превратностях судьбы. Когда-то в далеком детстве я устроил взрыв в подъезде, от которого пострадал мой сосед. Теперь, в полном соответствии с законом бумеранга, тот случай вернулся ко мне. Сросшийся палец навсегда потерял способность сгибаться, так что я больше никогда не смог играть на гитаре. Каждый раз, глядя на него, я усмехаюсь и вспоминаю старую еврейскую поговорку: указывая пальцем на другого, знай, что три других пальца направлены на тебя самого.

Моя поездка была на грани срыва. Все наперебой отговаривали меня ехать, однако я, как всегда, поступил по-своему и полетел в Монте-Карло прямо в гипсе.

Монако поразил меня масштабом и пафосом. В отличие от многих спортсменов, поселившихся на вилле спонсора напротив яхт-клуба, мы сняли номер в простой гостинице. По приезду, к огромному удивлению и радости, я тут же встретил многих своих прежних соперников – тех, с кем я выходил на старт еще во времена СССР. Все они, как могли, пробивались в спорте, и у каждого были свои проблемы. Помню, один парень, чемпион многих регат и член сборной, все говорил о нехватке денег на спорт, а потом вдруг рассказал, как изменяла ему жена, пока он завоевывал золотые медали.

Главным организатором регаты в Монте-Карло был князь Монако, а его старший наследник должен был выйти с нами на старт, так же, как и представители прочих европейских королевских династий. В своих самых смелых мечтах не мог я себе представить, что придет день, когда я буду соревноваться в такой компании. Это было похоже на рыцарские бои, только вместо меча и копья у нас была яхта, а вместо коней в доспехах – свежий ветер, который быстро нес нас вперед на наполненных парусах.

У самой стартовой линии чуть было не разгорелся международный скандал, и опять не без нашего участия. Мой друг Филипп собирался заехать в челюсть наследному принцу Швеции, когда тот в суматохе отталкивал нашу яхту. Я мгновенно вспомнил конфликт своей юности и то, как меня чуть было не отстранили от гонок на два года, успел крикнул: «Стой!!», и Фил в последнее мгновение убрал занесенный кулак. Так или иначе, гонки начались, и я гордо стоял у руля со своим гипсом.

Соревнования мы, конечно, не выиграли, хотя в одной из гонок боролись за место в первой десятке, но зато отлично провели время. К тому же нам, а вернее – мне, вручили отдельный приз за волю к победе. Одним словом, все складывалось как нельзя лучше.

На радостях мы отправились в знаменитое казино и зависли там на целый вечер. По иронии судьбы, мы оказались за одним игровым столом с одним стариком-немцем. Он, по его словам, хорошо знал Россию, поскольку, будучи пленным, после войны валил лес и строил дороги в Сибири и на Дальнем Востоке. Свою жизнь этот старик доживал в Швейцарии, и мы долго с ним говорили.

Каждый день заканчивался вечеринкой, которую устраивал очередной наследный принц в королевском яхт-клубе. Закрытие регаты ознаменовалось грандиозным фейерверком, спонсированным каким-то миллионером-итальянцем, с виду – настоящим мафиози.

По дороге домой мы на несколько дней завернули в Париж. Как все нормальные туристы, посмотрели на Триумфальную арку (сравнили ее с той, что стоит на Кутузовском проспекте в Москве), залезли на Эйфелеву башню, прогулялись по Монмартру, зашли в музей восковых фигур и, когда уже совсем стемнело, решили красиво поужинать, выбрав самый дорогой ресторан.

Тот, кто хоть раз пытался поужинать во Франции, не зная французского, меня поймет. Французы не хотят понимать никаких других языков, кроме своего. Знание английского тоже не помогает, особенно такое, как у меня – заученных навеки школьных фраз худо-бедно хватало лишь на то, чтобы спросить у прохожих дорогу. То есть, проблемы коммуникации возникли сразу же, как только нам принесли меню. Весь ресторан потешался над нами, пока мы на языке мимики и жестов пытались заказать говяжий стейк. Справившись, наконец, с этой задачей, мы выбрались на улицу. Ночной Париж был прекрасен. Я смотрел на отражающиеся в Сене огни фонарей, на перекинутые между ее берегами мосты, на бульвары и темную громаду Норт-Дамма и вспоминал зачитанные до дыр мушкетерские романы моего детства.

Финал нашей поездки вышел вполне в духе д’Артаньяна. Вкусив парижских красот, мы, как истинные мужики, решили завершить свои приключения в Мулен-Руж. Разве могли мы уехать из Парижа, не увидев настоящего кабаре и прелестей куртизанок?

Таксист привез нас в какое-то злачное место. Мы вошли, железную дверь за нами тут же заперли, и мы оказались в окружении несвежих дам лет за сорок. Что-то здесь явно было не так. Выпускать нас без боя никто не собирался – сказали, что если мы и не хотим никаких других развлечений, то надо, как минимум, выпить. Мы заказали бутылку минералки и сразу же попросили счет. Дальше события развивались стремительно.

В пересчете на американскую валюту, бутылка воды стоила сто долларов. Страх, охвативший было нас поначалу, сразу испарился. Мы уже приступили было к разгрому заведения, и нас не мог остановить даже местный вышибала, однако, по счастью для обеих сторон, из темноты появился какой-то поляк. Этот парень понимал по-русски и вообще быстро разобрался в ситуации. В итоге, нас выпустили, денег не взяли, а мы получили хороший урок. Чтобы оказаться в правильном месте, надо иметь не только деньги в кармане, но и трезвую голову на плечах. Ну, и учить иностранные языки – чем больше, тем лучше.

Все блага этого мира преходящи, за белой полосой всегда следует черная. Помни об этом, когда купаешься в лучах славы.

Глава десятая. Хочешь мира – готовься к войне

Наши с Филом похождения в Париже еще долгое время оставались поводом для веселья. Кажется, в моем окружении не оставалось уже ни одного человека, который не знал бы во всех подробностях историю про ресторан и Мулен-Руж. Весь этот анекдот почти заслонил главное, ради чего все было затеяно, а именно – гонки в Монте-Карло. Но я-то об этом не только хорошо помнил, но и всерьез задумывался теперь о том, как вернуть парусный спорт в свою, и без того весьма насыщенную, жизнь.

Мне нравились гонки, но на тренировки времени не было. Да и шансов особых, откровенно говоря, – тоже, учитывая большой перерыв в спортивной карьере и мои нерегулярные наезды в яхт-клуб. Я вспоминал разговоры, которые мы вели с ребятами из разных сборных – в основном, все они сводились сетованиям на плохое финансирование. Парусный спорт был не в почете, денег государство не давало – ни на соревнования, ни на подготовку молодых яхтсменов. В общем, я нашел-таки способ отблагодарить спортивный мир, который в свое время научил меня многому и фактически сделал из меня человека. Правильно говорят: сначала сам добейся успеха, потом помогай другим. Теперь я был достаточно силен, чтобы протянуть руку помощи – пусть не всем, но хотя бы некоторым.

Недолго думая, я решил впервые в жизни выступить в качестве мецената и спонсора, и взять под свое финансовое покровительство нескольких легендарных яхтсменов из сборной олимпийского класса «Солинг». Во-первых, всех их я хорошо знал еще по сборам в Сочи, а, во-вторых, было, что называется, стыдно за державу, которой не было никакого дела до тех, кто защищал ее честь на чемпионатах Европы и Мира. Итак, я выделил значительную сумму, помогал, чем мог и сам теперь ездил со сборной на всевозможные турниры.

Помню, как однажды мы проехали пол-Европы на моей Вольво с прицепленной яхтой, добираясь до Киля в Германии, а потом – обратно. Эта поездка нас невероятно сблизила, мы и сегодня остаемся друзьями. Спустя некоторое время, ребята предложили мне официально стать их техническим директором и торжественно вручили форму национальной сборной. Спонсором моих друзей-яхтсменов я пробыл до самого своего отъезда из России, а потом инициативу подхватил один из моих знакомых банкиров, Анатолий, и много еще хорошего сделал для парусного спорта – в частности, именно на его деньги были построены несколько огромных яхт-клубов. В 1996 году наша сборная не только стала чемпионом России, Европы и мира, но и завоевала первую в Новой истории Олимпийскую медаль – серебро в Атланте. Я наблюдал за этими головокружительными успехами уже по ту сторону телевизионного экрана, из Испании. Я был безумно рад за них, тем более, что тот победный экипаж состоял из двух моих старых друзей по сборной и еще одного парня младше меня, которого я, тем не менее, помнил очень хорошо еще по совместным тренировкам в яхт-клубе. Здоровый вырос детина, под два метра ростом, и при этом этот Петр-Скала был очень талантлив.

Однако, до всего этого было еще далеко. Пока же я шел дальше и был вполне доволен своей жизнью, стараясь не замечать все более настойчивых предупреждений о надвигающейся буре. Начать с того, что весь тот год я как будто случайно оказывался в эпицентре трагических событий, лишь чудом избегая опасности. В один из дней на дороге, по которой я должен был ехать, случился страшный пожар – на шоссе перевернулась цистерна с бензином, от случайной искры вспыхнуло пламя, и в считанные секунды перекинулось на стоящий рядом троллейбус. Все случилось в утренний час пик, троллейбус был битком набит людьми и сгорел мгновенно, как факел. Не знаю, что заставило меня в то утро свернуть с привычной дороги – это была случайность, я просто решил объехать пробку, и лишь вырулив обратно на шоссе, увидел позади себя пожар, плавящийся асфальт и горящие машины.

Буквально через пару месяцев разразилась очередная политическая катастрофа со стрельбой. В октябре произошла очередная попытка военного переворота, вооруженные люди громили телецентр Останкино, на несколько дней ввели военное положение – и снова на московских улицах были танки, и вновь стреляли по Белому Дому.

А в конце года я пережил первое настоящее покушение. Лишь благодаря своей осмотрительности, везению, и, что весьма вероятно, ангельскому вмешательству, я не попал в руки боевиков, которые собирались взять меня в заложники. Однажды меня уже преследовал какой-то сумасшедший, не испугавшийся даже моего пистолета, и я тогда не слишком придал всему произошедшему значения. На этот раз все было гораздо серьезнее.

Я уже жил в своей новой квартире. Разумеется, меня охраняли, и я сам в любой момент мог связаться со службой безопасности. К тому же, я вел достаточно скромный образ жизни, был бдителен, в свет выбирался только с водителем или друзьями. Но именно в тот вечер я был один – возвращался на своей машине с какого-то мероприятия. По счастью, я был трезв. Повода для беспокойства как будто бы не было, однако я по привычке держал ногу на педали газа и внимательно смотрел в зеркало заднего вида. И именно поэтому очень быстро заметил подозрительный автомобиль, увязавшийся за мной на пустынной улице. Как и положено по инструкции, я сделал несколько упреждающих маневров, но оторваться не удалось. Когда преследователи поравнялись со мной, я увидел нескольких вооруженных боевиков. Меня попытались прижать к обочине, однако решил без боя не сдаваться и, наоборот, вдавил ногу в педаль газа до упора.

Началась бешеная гонка по ночному московскому шоссе. Я несся по скользкой дороге, не обращая внимания на светофоры и еле вписываясь в повороты. Наконец, укрывшись в каком-то переулке, я позвонил брату… Уже через полчаса я находился под охраной – ко мне приставили нескольких человек, которые с тех пор уже сопровождали меня постоянно. Это были не спортсмены, как еще совсем недавно, а профессиональные телохранители, ребята из спецслужб КГБ с табельным оружием.

До сих пор я не знаю, кем были мои тогдашние преследователи и зачем они хотели меня похитить. Возможно, кто-то хотел заработать таким образом, запугать нас или просто помешать нашему семейному бизнесу. Может, кому-то не понравилось, что мы отказались продавать Мерседесы по фальшивым документам и ценам вдвое превышающим рыночные. Не так уж это теперь важно. Главное, что захват заложников, практиковавшийся в те годы в Москве, не был игрой – мало кто из захваченных оставался потом в живых.

После этого случая я все чаще стал возвращаться к мысли о переезде в другую страну, а пока решил, как можно скорее перебраться поближе к брату. Пришлось снова делать капитальный ремонт, да еще при обмене отдать в качестве компенсации одному из жильцов свою собственную квартиру, однако все это были мелочи.

Во время ремонта я на время переехал к родителям. Я уже не оставался один ни на минуту. Один охранник доводил меня до дверей, другой – ждал в машине. По ночам они дежурили у подъезда. Из восьми человек личной охраны двое находились рядом со мной сутки напролет. И так каждый день. Берегли меня не зря – в течение следующих месяцев случилось еще несколько неудавшихся попыток покушения, потом все улеглось. Мои телохранители устроили мне целый ликбез по психологии врага. Я учился выявлять опасность и действовать по обстоятельствам. Почти нигде не бывал. На все деловые встречи теперь приезжал на пятнадцать минут раньше, чтобы хорошенько осмотреться. Постоянно менял свои маршруты и автомобили: то ездил на Вольво, то на Мерседесе, но чаще всего – на микроавтобусе с полной тонировкой всех окон. При этом за руль я сам уже не садился.

Честно говоря, вся эта ситуация действовала на нервы. Во-первых, оказалось, что в этом мире, помимо друзей, есть еще и завистники, и эти завистники ни перед чем не остановятся. Не то чтобы я к двадцати пяти годам был настолько наивен и об этом не знал, но получить лишнее подтверждение о несовершенстве мироустройства было неприятно. Во-вторых, я теперь почти не оставался один, и даже на свидания с собственной девушкой мне приходилось сбегать тайком. После таких вылазок от моего старшего брата доставалось и мне, и телохранителям. Если меня не могли нигде отыскать больше часа, начиналась паника, брат бил тревогу. В конце концов, пришлось смириться и ездить на свидания с охраной.

На наш бизнес все больше обращали внимание, многим мы не давали покоя. Пришлось вооружаться. Наш офис постепенно превратился в осажденную крепость, способную держать оборону. На чердаке мы отвели целую комнату под оружейный склад – помимо наганов и пистолетов, теперь были куплены еще и автоматы Калашникова с боевыми патронами. «Si vis pacem, para bellum», как говорили древние римляне. «Хочешь мира – готовься к войне».

Между тем, жизнь никто не отменял. Несмотря на то, что бизнес в стране превратился в цепь бесконечных разборок, мы все еще пытались продвигать наше семейное дело. Иногда мне приходилось самому ездить на так называемые «стрелки», особенно связанные с похождениями племянника Роберта. Иногда приходилось приезжать на разборки целым эскортом.

Помню, один раз Роберт, весь переломанный, явился домой к брату и пожаловался, что у него требовали большую сумму денег. Я тогда лишь сказал ему, чтобы он не сопротивлялся и назначил встречу. Уже на следующий день мы приехали вместе с охраной, подтянули также партнеров и окружили целый квартал. Было страшновато, но я вышел на разговор с сотрудником спецслужб из личной охраны, несмотря даже на то, что рядом стояли старенькие Жигули со снайперами. Вероятно, наше нахальство сделало свое дело, и в тот раз от племянника отстали.

В другой раз, также целым эскортом, мы отправились отбивать Роберта от банды наркодилеров. Хорошо, что мы не взяли на «сходку» оружие, потому что на месте нас уже ждал ОМОН, выступавший у бандитов в качестве «крыши». Словом, было множество ситуаций в то смутное время, всего и не расскажешь. Были и оборотни в погонах, и беспредельщики. Один раз прицепились ко мне лично, и тогда, лишь благодаря вмешательству младшего брата Игоря, который хорошенько тряхнул одного из местных авторитетов, дело удалось все же закрыть.

Иногда инциденты случались прямо на дороге и среди бела дня. Помню, как мы ехали на свадьбу к брату Гильята, вдруг нас подрезали старые Жигули, и оттуда выскочили сразу трое с оружием. Эти трое явно в Москве были проездом, и им было абсолютно наплевать и на нас, и на наш сто сороковой Мерседес, и на охрану. Да что уж там говорить – даже на самой свадьбе, куда мы все же благополучно добрались, нас ждало неожиданное продолжение.

В разгар торжества явился некий деловой партнер из Сибири. Он не зашел, а именно явился – в черной широкополой шляпе и плаще в пол, как в кино, выложил на поднос толстую пачку долларов в качестве подарка молодоженам, а потом пригласил на танго мою сестру. Скорее всего, этот партнер из Сибири просто хотел покрасоваться, ну, или добавить драматизма этой семейной свадьбе. Однако вся эта мизансцена вызвала почему-то бурю негодования у некоторых наших родственников, а один из них даже взял в руки микрофон и назвал сестру проституткой.

От таких слов все буквально опешили, однако возражать почему-то никто не стал. Никто кроме меня. Сначала я сделал замечание в вежливой форме и, когда оно не подействовало, вызвал его на дуэль. За неимением перчатки, я запустил в него стул, потребовал извинений и пообещал застрелить на месте. Этот родственник был старше меня, и, по нашим кавказским обычаям, я не имел права так поступать, но мне уже было все равно. Главный закон, заложенный еще в детстве, гласил: защищай честь своей семьи. Я и защищал.

До чего мы дошли, если даже среди ближайших родственников происходили такие инциденты? Все общество трясло, как на вулкане. Никто ни с кем не считался. Банкиров, предпринимателей и воров в законе роднило одно – всех их при удобном случае отстреливали, чтобы отжать бизнес. Происходило это повсеместно и было обычным делом. Это сегодня рейдеры действуют по-другому: запускают инсайдера, фабрикуют дело, сливают коммерческую информацию, разваливают компанию изнутри… В девяностые никто особо не заморачивался: нанимали киллера и – вперед. Не буду называть имен, однако именно так в те прекрасные времена у нас отняли целое здание в центре Москвы – тот самый приватизированный особняк на Ордынке, который мог бы сейчас кормить всю нашу семью. Захват производился в лучших экшн-традициях: с участием автоматчиков и криминальных авторитетов. Нынешняя цена этого особняка в непосредственной близости от Кремля – более двадцати миллионов евро. Вместе со зданием была потеряна целая коллекция шуб и манто, а также шкурки куницы и соболя на сотни тысяч долларов. Отстоять все это оказалось не под силу даже нам, несмотря на все наше кажущееся влияние. Война всех против всех шла полным ходом, и в этой войне победителей не было.