Читать книгу Игра в книги - Исрафиль Октай Оглы Ягубов - Страница 1

Не могу поверить, что завтра в это время  буду пить на брудершафт со своей классной руководительницей – уже завтра выпускной! И больше никакой школы и никаких глупых уроков, и если существуют люди, заслужившие быть счастливыми, то звать их – одиннадцатиклассники.

Последний учебный год выдался какой-то сумасшедший. Пора было определиться с будущей профессией, готовиться к самым важным в моей жизни экзаменам, пропади они пропадом. Учителя, одноклассники, знакомые и, казалось, даже продавщицы в магазинах только и галдели, что об экзаменах, а про отца, вообще, молчу. Наконец-то я больше не слышу назойливую дежурную фразу, которую он повторял как робот: «Иди готовься к экзаменам». Только из-за него в конце моего дневника вы не найдете даже «четверок», а все потому что он бы меня грохнул как таракана. Если бы не его характер, я бы отрывался каждый день на последних партах как все нормальные люди, а не ботанил бы как додик какой-то. Черт, как вспомню, аж трясет всего. Приходилось глотать сырые знания и притворяться сытым. Нас учили всему подряд и приводили самый тупой аргумент в мире – в жизни все понадобится. Ну раз так, чего мы тогда енотов не учились разводить или хотя бы сейфы вскрывать? Чем котангенсы-то полезнее? Почему годы правления Рюрика на Руси важнее, чем годы правления Жозе Моуриньо в «Челси»? Уверен, последнее мне в жизни пригодится куда чаще. Короче, больная тема, давайте потом.

В общем, близился срок сдачи экзаменов, а я даже не знал, хочу ли поступать. Я много думал о своем будущем и какое счастье, что я случайно наткнулся в интернете на речь Стива Джобса перед выпускниками Стэнфордского университета. Его истории поразили меня до глубины всех моих нейронов, я их наизусть выучил от того, какие они правильные: «Работа будет занимать много места в вашей жизни, а потому единственный способ быть по-настоящему довольным жизнью – делать то дело, которое считаешь великим. А единственный способ сделать великое дело – любить то, что ты делаешь. Если вы еще не нашли того, что любите – продолжайте искать, не успокаивайтесь». Ух! Только представьте как режут слух после таких речей неотесанные слова отца: «Ты поступишь на экономический». Причем на бюджет! И это в Москву, где в каждом ВУЗе человек по восемьсот на одно бюджетное место. Да и что может быть скучнее экономики?

Однажды я попытался поспорить с ним.

– Что ты можешь понимать в семнадцать лет? – твердил он.

– Не знаю, тригонометрию, например. Говорят, такие люди автоматически попадают в разряд «видевших жизнь».

Думал я в мыслях и молчал, потому что аргумент: «Мне сорок четыре, а тебе – семнадцать» я так и не научился парировать.

Мне повезло, я рано нашел свое любимое дело – я люблю рисовать. Могу часами утопать в глазах какой-нибудь сладкогубой нежнощекой девушки, изливаясь в холст. Именно девчонок мне нравится рисовать больше всего. Чьи-нибудь бархатные щеки, воздушные губы так и соблазняют карандаш, и он сдается, впиваясь в бумагу.

Все началось, как водится, в детстве. В начальной школе у меня была подруга по имени Саша, а поскольку флиртовать в те годы я был не мастак, из нас получились потрясные друзья. Прибавьте еще то, что Саша была пацанкой с короткими как у меня волосами, а нос и щеки ее усыпаны яркими веснушками. Да, флирт это точно не про нее.

Отец из-за работы часто задерживался, и тогда мы с Сашей шли гулять по крутому оврагу позади школьной территории. Она учила таким штукам, которые мне никто бы никогда не показал. Вот кто бы научил меня ловить ящериц, если не Саша? Она показывала как правильно держать их, чтобы те не кусали. Как настоящие следопыты мы прислушивались к шорохам и выжидали, когда выбегут ящерки. Саша советовала не держать их за хвост, потому что они их отбрасывают. Я не сразу понял, как это работает. Помню, глаз не мог оторвать, когда хвост стал болтаться как живой отдельно от ящерицы. Чего уж там, я до сих пор в шоке от этого явления.

Мы обожали весну за то, что целый день могли бегать по склонам у реки, ловить кузнечиков и скармливать их муравьям. Нам нравилось, как они сплоченной командой уносят такие тушки в разы больше их самих. Мы искали муравьиные тропы и следили, куда они ведут. Как-то раз Саша устроила им потоп и преспокойно наблюдала за паникой и давкой. Именно Саша научила меня сажать деревья, а не отец.

Она не была знойной красоткой, но я всей душой восхищался ею, с горящими глазами я впитывал все, что она мне ведала. Рядом с ней я был сопляком, хоть мы и одногодки, но зато я был счастливым сопляком.

Один раз она рассказала мне по секрету необычную школьную легенду. Говорила она очень тихо, прикрываясь рукой, хотя на всем огромном ущелье не было ни души. Саша сказала, что по дну оврага время от времени ходит какой-то мужчина, одетый во все черное, и когда видит кого-то, спускает штаны и начинает играть своим… товарищем, ну вы поняли. Я обалдел, когда услышал. Для меня подобные истории нонсенс, и, ясное дело, я решил, что она пугает меня, хотя и довольно странным образом. И что бы вы думали? Однажды мы совершенно случайно увидели его на другом конце обрыва. Он стоял, не сводя глаз, пялился на нас, и… того, ну вы поняли. Я в жизни так не пугался. Хотя это случилось лишь единожды, тот день я не в силах забыть. Не знаю, зачем я это рассказал, ну да ладно, от вас не убудет.

Ее родители тоже пропадали на работе, и в те будни, когда дождь размывал склоны нашего любимого оврага, мы шли к ней домой. В один из таких дней она и открыла для меня захватывающий мир рисования и сделала это совершенно очаровательно. Она взяла чистый альбомный лист и хаотично измазала его акварельной кляксой, которая растеклась в разные стороны. Тут же она приложила другой чистый лист, чтобы клякса как следует отпечаталась. Потом она, с искрящимися от радости глазами, объявила: «Давай посмотрим, что мы нарисовали». Юная поклонница абстракционизма, знаете ли.

Дальше произошла чистейшая магия – клякса превратилась в мультяшного медвежонка вроде Винни-Пуха! Все, что оставалось сделать – просто обвести его карандашом. В это волшебство я влюбился со вселенской силой, во что бы то ни стало я захотел постичь мир изобразительного искусства.

Хрустя кормом для кошек, мы лежали на ковре и рисовали все подряд: животных, мебель, автомобили, самолеты, людей, покемонов. Каждый день я все больше влюблялся в рисование. Год от года отец был лишь более занят, часто бывал в разъездах, и тогда я решил попытать счастья в художественной школе. Я помню как сильно волновался на вступительном экзамене, сидя впервые за мольбертом. Надо было срисовать вазу, стоящую на столе у стены. Я сильно удивился, когда все кругом стали прищуривать глаз и вытягивать вперед руку, зажав в ней вертикально карандаш. В какой-то момент мне показалось, что они сейчас закидают вазу карандашами. Я же рисовал как умел. Повторно мне пришлось удивиться, когда на соседском рисунке появились всякие прямые линии вдоль и поперек. Весь экзамен меня не покидала мысль, что я делаю что-то не так. Но я поступил, как и почти все в тот день.

Славные четыре месяца пролетели в художественной школе, пока меня не исключили. Обучение сильно напоминало мне школьное: мы все рисовали одно и то же одними и теми же инструментами по одной и той же схеме. Нас как будто хотели научить рисовать одинаково, и тогда я испугался этого. Что, если я не люблю гуашь? Что, если мне не быть акварелистом? Зачем мне рисовать акварелью? Мы сдавали идентичные работы и для меня в какой-то момент пропала та магия, которую однажды открыла Саша. Несколько занятий я рисовал однокурсников, пока они рисовали пластиковые груши. А потом меня исключили. Я вынес некоторые важные уроки, вроде пропорций и перспектив, осознал важность света в рисунке, текстур и теней, природу бликов, разновидности штриховки. В общем, достаточно, чтобы понять, куда надо двигаться. Вскоре после художки я решил, что хочу рисовать исключительно простым карандашом. Я хотел создавать магию, имея в арсенале лишь карандаш и бумагу. Для меня только эта задача стала достаточно высокой, чтобы тратить на нее всю свою энергию. Я никогда не хотел быть художником, который хорошо продается, или обладает популярностью, или кого печатают на футболках. А вдруг у меня получится что-то внести в искусство? Кто-то же вносит, почему не я?

Женские портреты я учился рисовать как маньяк. Из учебников по рисованию и анатомии я узнал, что расстояние между глазами должно быть верным относительно структуры тела, что женская фигура почти всегда уже мужской, что женский пупок расположен ниже талии, а мужской выше или на одном уровне с талией. Бедра шире у женщин, а плечи у мужчин. Что не бывает идеально прямых костей, в женском скелете пропорционально больше таз, а в мужском – грудная клетка и еще тысячу других нюансов, которыми заправляет природа, и которые строго должны соблюдаться в рисунке. У меня нет, наверное, ни одной тетради без рисунков.

Родной цвет пальцев уступил темно-серому в поисках светотени. Когда все в школе принялись рисовать покемонов, я выждал паузу и выдал на всеобщее обозрение своих нуарных супер-реалистичных покемонов. Переливаясь бликами, они уничижали всех покемонов, рисованных фломастерами и прочим любительским инвентарем. Я прославился как автор самой стильной тетрадки с покемонами. Более неоднозначная репутация была среди библиотекарей: они не разделяли моей любви к рисованию. А как-то раз в девятом классе я остроумно поступил на уроке литературы, когда надо было описать картину «Грачи прилетели». Я ее просто перерисовывал. Было смешно, хотя писать сочинение потом все равно пришлось. Есть у меня еще несколько приколов про нашего трудовика Сан Саныча, но это уже как-нибудь в другой раз.

В начале одиннадцатого класса случилось самое прекрасное событие в моей жизни. Еще с десятого класса к нам переводились ребята из других школ, поскольку наш гуманитарный профиль считается самым сильным в городе. В том году желающих было так много, что гуманитарных класса набралось аж два. Среди прочих и была она. Частенько бывало, что уроки проводили сразу на оба класса, и такие уроки я ждал с нетерпением.

Весь толковый словарь Ожегова я бы использовал, воспевая ее красоту, я бы не поскупился на самые выразительные эпитеты, будь они выставлены на аукцион, но вместо этого я поведаю о том, что действительно меня зацепило. Ее большие карие глаза. Мои в сравнении с ними и глазами называть не хочется. Да вот только цвет ли важен, когда говоришь о глазах? С пеленок все научились и смотреть, и видеть, но Ада продвинулась куда дальше нас. Она умеет смотреть… по-настоящему, как бы по-идиотски это ни звучало. Она так смотрит, что… что… ну я не знаю, как объяснить, у нее очень сильный взгляд. Она всегда смотрит так, словно знает какую-то важную мудрость, известную только ей одной.

Я сильно робел и стеснялся познакомиться с ней поближе, пока однажды к ней не подкатил Валерчик. Чтобы вы понимали, Валерчик сам по себе парень не плохой и при деньгах, но чтобы видеть мою Аделину с ним – избавьте. Он купил сто одну красную розу, расставил в виде ее имени на школьном крыльце, надел завидный костюмчик и стал ждать ее после уроков. Много народу собралось тогда поглазеть, чем все закончится. Ставки шли на Валерчика, он в таких делах не промах, хоть мне и не просто признавать это. Наконец на крыльце показывается Ада. Все на секунду замерли, я сам затаил дыхание и ловил каждое ее движение. Она взглянула на розы и расплылась в мягкой улыбке. Валерчик, выгадав момент, проникновенно произнес:

– Ада, когда кто-то приходит в класс в новом красивом платье, хочется сказать: «Какое красивое платье!» А когда смотришь на тебя, Ада, хочется сказать: «Какая красивая Ада!»

Она подошла к нему вплотную, взяла за руки и, глядя в глаза, спокойно ответила:

– Валера, я не ношу платьев, – и ушла.

Как мы тогда смеялись! Валерчик и звука не сумел выдавить. Тогда я окончательно понял, что Ада не простая девушка. Я решил, что если не попробую завоевать ее, то всю жизнь буду жалеть об этом.

Тогда я практически ничего не знал о ней: лишь то, что она всегда готова к урокам и любит читать. Ада мало с кем общалась, в школьную столовую со всеми не ходила, да и, казалось, вся эта школьная жизнь ей только в тягость. Я решил будто бы невзначай подарить ей книгу и вложил в нее письмо с предложением погулять. Если во мне и живет красноречие, то все оно целиком вылилось в половинку тетрадного листа. Я долго думал, какую книгу ей подарить, ведь она подает вид искушенного читателя. Выбор пал на «Введение в психоанализ» Зигмунда Фрейда.

Я хорошо помню тот день – пятнадцатое октября. У нас должно было быть четыре урока, но учительница по русскому языку и литературе приболела, и нас отпустили. Человек заболел, но мы были рады. Учитывая опыт Валерчика, мне не хотелось публичности, и я не придумал ничего умнее, как последовать за ней после школы и подарить книгу, когда никого не будет рядом. В какой-то момент все пошло не по сценарию – внезапно для меня она обернулась.

– Ты меня преследуешь? – непринужденно спросила она. Я мигом растерялся.

– Нет.. э-э, то есть да, то есть не совсем «да».

Она словно прослушала мое мычание, склонив взгляд на «Введение в психоанализ» в моей руке.

– Зачем тебе эта книга? – проговорила она даже с неким любопытством.

Сюрприз срывался, я был застан врасплох и как мог пытался не выдать свои намерения.

– Чтобы… это… это Фрейд. – кое-как вспомнил я автора, решив, что этого будет достаточно для вполне конкретного вопроса. Было странным, что две мои идиотские реплики подряд не сумели выдать в ней хоть какие-то эмоции.

– Тебе есть «двенадцать»?

Не смотря на особенно неожиданный характер вопроса, ответ на него я твердо знал.

– Да, давно уже.

Ее дальнейшие вопросы я добровольно отказываюсь комментировать. Просто пронаблюдайте, что было дальше.

– Фрейд считал, что с двенадцати лет становится важным поиск полового партнера. Ты что, хочешь переспать со мной?

– Нет, конечно!

– Я что, тебе не нравлюсь?

– Нравишься.. очень даже!

Последовала небольшая пауза.

– Хм, раз ты преследовал меня, тебе надо было взять Хемингуэя, – задумчиво изрекла она. – Ему все время казалось, что его преследуют.

– Ого, я и не знал.

– Ну ладно, с тобой, конечно, весело, но мне пора, – непринужденно выдала она и стала удаляться.

– Постой, может погуляем как-нибудь?

– Ни в коем случае.

– Но…

– Удачи с психоанализом, – отрезала она и ушла, оставив меня под необычайным впечатлением. Письмо отправилось на помойку, а мои намерения только возросли. На следующий день я поджидал ее в том же месте с книжкой Э. Хемингуэя «Старик и море». Пришлось прочитать ее, чтобы быть во всеоружии. Увидев меня, Ада не очень обрадовалась.

– Опять ты?

– Да, я воспользовался твоим советом, – решительно произнес я.

– Очень зря! Хемингуэй не был счастлив в браках, а жизнь покончил самоубийством, – оттарабанила она, и не думая останавливаться.

Как назойливую муху она влепила меня в стенку одним хлестким ударом, но игра только начиналась. Я рвался в бой с жалкой самодельной рогаткой против тяжелой артиллерии Ады и верил в победу.

Надо было что-то придумать, что сработало бы на сто процентов, и тогда я взял бессмертную пьесу о великой любви Ромео и Джульетты. Я наивно полагал, что к Шекспиру она точно не придерется. На ее лице отразилось некое подобие заинтересованности, и, к моему удивлению, она задала вопрос достаточно веселым тоном:

– Что на этот раз?

– Две равно уважаемых семьи в Вероне… – поэтично начал я, но Ада тут же перебила.

– Ты сейчас серьезно? Ты же в курсе, что за три дня их глупой любви четыре человека померло? Трудно представить число жертв, если бы они не покончили с собой!

Знаете что? Об этом я не подумал. Мне казалось, что все воспринимают ее как идеальную любовь, к которой надо стремиться. Я попытался выкрутиться:

– Ну так во имя любви!

Ада сделала то, что и раньше, – посмотрела на меня как на болвана и задала абсолютно неожиданный вопрос:

– Ты меня любишь?

– Э-э…

– Это обнадеживает. До понедельника.

Не было фразы слаще, чем фраза: «До понедельника». Наша игра в книги увлекла ее, и мне надо было позаботиться о следующей. На выходных было время проанализировать стратегию, и тогда меня посетила мысль: что если ей больше нравится русская классика? Я ж все время приходил с зарубежной литературой, может быть у нее как-то строго с этим. Пушкин – было бы слишком предсказуемо, тогда в школьной библиотеке я спросил что-нибудь из Льва Толстого. «Войну и мир» – не раньше, чем на пенсии, я согласился на «Анну Каренину». Все выходные до глубокой ночи я провел за чтением и только к самому концу понял как сильно ошибся с выбором. Я немного поругался на Льва Николаевича, но взяв себя в руки, стал искать выход из ситуации. Решение оказалось на поверхности. С библиотекарями отношения налаживались, Толстого я поменял на сборник стихотворений и, сев в столовой, принялся читать. В самом деле, какой там Фрейд, когда миру известно о поэзии?

Лицо ее светилось добродушной улыбкой, когда мы снова встретились.

– И что у нас на сегодня? – приветливо начала она.

– Великий русский поэт Сергей Есенин! – прогорланил я, зная наверняка, что поэты любят произносить слова горячо и громко. Я почти не сомневался в своем успехе.

– Что ж так кричать о великом русском пьянице и бабнике? – произнесла Ада и спародировала недоумение. В тот же миг моя уверенность сильно поубавилась.

– Пьяница и бабник?! Тот, который написал «Березу»?

– «Береза» – первое, что у него опубликовали, и это не перечеркивает того, что он был трижды в браке, а третья несчастная была внучка Льва Толстого. Я хотел было сказать об «Анне Карениной», да так ничего и не смог выдавить из себя, кроме:

– Да, зря он так с внучкой Толстого.

Она улыбнулась и мягко произнесла:

– Ну ладно, до завтра.

– До завтра, – повторил я с удовольствием.

Помню как был счастлив в тот момент, потому что наше сражение мало-помалу приобретало вид дипломатической беседы. Весь день я был занят рисованием и совершенно забыл о новой книжке. Усталость заняла мое тело, и размышления давались с трудом. Так я и уснул, ничего не придумав. На утро меня охватили переживания из-за того, что так рассеянно отнесся к самому необычному знакомству в своей жизни. Я просидел два урока, ломая голову, и пытался вспомнить, что я вообще соизволил прочитать из школьной программы. Вдруг меня осенило. Необходимо было прогулять последний урок, дабы у меня было время освежить память. Благодарно улыбаясь библиотекарю, я ушел на свое привычное место у ее дома. Зачитавшись я и не заметил, как Ада подошла.

– И-и-и? – протянула она, сверкая улыбкой.

Пришлось приложить массу усилий, чтобы собрать всю мужицкую твердость своего голоса, я сделал максимально серьезное лицо, немного насупил брови и медленно произнес:

– «Преступление и наказание», – сделав упор на втором слове. Взгляд был устремлен ровно в ее глаза, жестче моего взора была разве что арматура. Ада слегка наклонилась ко мне, а затем очень тихо спросила:

– А ты уверен?

Я решительно кивнул.

– Тогда нам лучше погулять.

Глаза ее заискрились, я расхохотался, глядя на ее сияющую физиономию. Она тут же подхватила, и вот мы уже смеялись вместе. Рад бы сказать, что трудности на том закончились. Ада втоптала в грязь все мои представления об ухаживании, сказала, что если я еще хотя бы раз позову ее в кафе или кино, то не отделаюсь даже сотней прочитанных книг.

– У тебя какой-то пунктик?

– Я в тебе разочаруюсь, если ты скажешь, что тебя увлекает совместный прием пищи.

– Ничего себе ты упростила, это же не просто прием пищи.

– А что еще?

– Ну не знаю, приятная обстановка, беседы…

– Беседовать и жевать салат?

– Допустим, я тебя понял. А с кино-то что не так?

– Встретиться, чтобы два часа молчать?

Я призадумался.

– Ну не обязательно молчать. Я могу вставлять остроумные комментарии по ходу дела. – не успел я договорить как сам догадался, какой последует ответ. Прошло время, прежде чем я привык к ее странностям. Зато потом только Ада и безграничный запас ее невозмутимости спасали и спасают меня от давления со всех сторон. У нее нет мобильника, и мы часами болтаем по домашнему телефону обо всем на свете. Вулканом она извергает идеи, о которых я бы никогда не додумался. Например, она говорит, что не понимает девушек, которые красятся перед походом в кино – там же темно. Или о том, что она не хочет, чтобы у нее когда-нибудь была свадьба. «Представляешь, мне надо пообещать какой-то чужой женщине, что буду любить мужа, пока смерть не разлучит нас? Мои родители пообещали ей и обманули, и им ничего за это не было. Это потому что друг другу клясться надо, а не другим!»

У нее нет дома интернета, зато есть у меня. Я покупаю почасовые карточки и скачиваю наши любимые песни со скоростью пять килобит в секунду. Отец ругает меня, потому что из-за интернета не может дозвониться домой, но это ничего страшного – отец всегда найдет повод поругать. Он разрешает гулять только до десяти, и когда я опаздываю, перевожу часы на несколько минут назад, чтобы успеть вовремя. Но один раз я опоздал на восемь минут даже с учетом того, что выкрутил пять обратно. Восемь дней я не выходил из дома. Только в школу и обратно. У нее нет возможности сидеть в «аське», и потому на совместных уроках мы обмениваемся записками или переписываемся на полях. Помню как-то спросил, почему она не заводит друзей. Ада пристально взглянула на меня, а потом кротко ответила.