Оглавление
Иван Лажечников. Походные записки русского офицера
Предисловие
1812
С. Кривякино. 20 сентября
На Мячковском кургане, 12 октября
Москва, у Кремля, 13 октября
С. Троицкое, под Москвой, 15 октября
Москва, 18 октября
С. Хатунь, 20 октября
Г. Калуга, 26 октября
Рославль, 10 ноября
Местечко Шклов, 11 ноября
Г. Борисов, 14 ноября
Г. Минск, 20 ноября
Зеленая корчма под Вильной,[3] 1 декабря
Г. Вильна, 12 декабря
Там же, 14 декабря
16 декабря
Вильна, 18 декабря
19 декабря
20 декабря
Вильна, 22 декабря
24 декабря
1813
M. Меречь, 1 января
М. Лик, 9 января
Иогансбург,[6] январь
Цеханов, январь
Плоцк, 30 января
Деревня Здворж, 3 февраля
Д. Здворж, 5 февраля
Г. Калиш, 12 февраля
Там же, 15 февраля
Г. Калиш, 12 марта
Г. Познань. 14 марта
Штернберг, 15 марта
Франкфурт-на-Одере, 16 марта
Деревня Фогельсдорф, 17 марта
Берлин, 18 марта
Там же, 19 марта
Рупин, 20 марта
Перлеберг, 21 марта
М. Лудвигслуст, 25 марта
Там же, 29 марта
Лудвигслуст, 30 марта
Г. Шверин, 3 апреля
Новый Штрелиц, 6 апреля
25 апреля[17]
Бивуаки под Швейдницем, 16 мая
Г. Нимч в Шлезии, 10 июля
Г. Нимчь, 20 июля
13 июля 1812 года
Лаун, в Богемии, 22 августа
15-го числа
Лаун, 23 августа
17 августа
1814
На высотах Монмартра, 6 часов пополудни 18 марта
Бельвиль, 7 часов утра 19 марта
Париж, 6 часов пополудни 19 марта
Там же, 20 марта поутру
Там же, 21 марта в 12 часов ночи
Страсбург, 12 июня
Потсдам, 16 июля
Там же
1815
Г. Дерпт, 9 марта
Г. Дерпт, 12 марта
Г. Дерпт, 25 марта
Г. Вейстфальс, 16 июня
Эйзенах, 22 июня
Г. Фульда, 24 июня
20 июня
Майнц, 30 июня
Лагерь близ Вертю, у деревни Вилье, 31 августа
Веймар, 12 октября
Отрывок из книги
Издавая ныне мои записки, стал бы я напрасно, в извинение их неисправностей, представлять, что я писал их на походах, при свете бивуачных костров, на барабанах и нередко на коне, при шуме идущего рядом со мной войска. Все это могло служить оправданием тем сочинителям, которые, так сказать, на горячем следу прошедшей войны издавали свои походные замечания. В четыре мирные года должен я был иметь время исправить погрешности моего творения; и если читатели сделают над ним строгий приговор, то виноват один автор, а не обстоятельства. В утешение себя и в облегчение страха, который чувствует издатель, готовясь предстать перед общим судом, скажу, что большая часть моих записок помещена была в известнейших наших журналах и что они заслужили одобрение многих почтенных литераторов. Осталось мне сожалеть (может быть, одному мне) о невозвратной потере, которую я сделал, лишившись, во время курьерской поездки 1817 года, целой огромной тетради с походными записками. Ныне издаю только уцелевшие от этого кораблекрушения, и потому с 16 мая 1813 года предлагаются они отрывками. Сначала думал я заменить мою потерю, предприняв написать новые записки в кабинете моем; но память мне изменяла, и для того вынужден я был расстаться с начатым трудом. Еще должен я предупредить читателя, чтобы он не ожидал найти в этой книге подробное описание маршей и сражений, тактические замечания и наблюдения, одним словом, полные источники для бытописателя прошедшей кампании. Автор не посвящал себя совершенно военному делу и для того не принимал на себя труднейших обязанностей военного историка. Он издает ныне свои записки в виде замечаний простого походного наблюдателя, описывавшего единственно то, что было близко к нему, что он видел, слышал достойного примечания и что находил в кругу своем великого и прекрасного в подвигах русского гражданина и воина.
Итак, видите ли это дитя, стоящее в мрачном углу опустевшей комнаты? Взоры его обращены на роковую дверь, откуда товарищи его устремились пожинать лавры бессмертия, частые вздохи волнуют грудь его, и слезы струятся по розовым щекам несчастного. Но вдруг сверкнула перед ним мысль о свободе первого человека. Он гордо поднимает голову, сердце его бьется сильнее – и тяжкие узы для него более не существуют, и грозная темница его не ужасает! Он уже с копьем в руках внезапно является в рядах Беллоны, мешает крик победы с криком сражающихся, получает тяжелые раны и уносится на плащ… (вы ожидаете великого явления?) в дом родительский, где готовятся для него свежие лавры, растущие в садах столицы – рядом со смиренной липой. Тут занавес опускается… Жаль мне героя моего, очень жаль! Кто, подобно ему, не любит золотой свободы? Кто для любви к себе не дитя в мире сем? И я во всем сходен с сим слабым, бедным творением!.. Браните меня, как вам угодно, друзья мои! Бросайте на меня все стрелы Сервантовы: я не отражаю их; но спокойно, как новый рыцарь печального образа, от мирных полей и уединенной хижины, бегу искать славных происшествий и – если должно – сражаться даже с мельницами! Меч гремит на бедре моем и возвещает мне время явиться на поля славы. Тройка коней, приведенных из русской Фракии или просто с берегов Дона, роет снежные бугры с нетерпения отвезть нового сынка Марсова к нежному его родителю. Но слезы родных, бесценных сердцу, велят еще сказать им роковое: прости! Прощайте, друзья мои! Прощайте, мои милые! Удостаивайте иногда воспоминанием того, который так неожиданно покинул родные поля и тихий кров отеческий, оставил все приюты любви и дружбы и, что еще неблагодарнее, умел так скоро расстаться с вами, бесценные мои!
.....
Сотни подобных происшествий ознаменовали сентябрь месяц 1812 года, французские бивуаки в Москве блистали многими подобными огнями. Безумные пришлецы узнали, каково незваным гостям гостить в русской столице и каким образом рабствуют на севере. Не одна тысяча их лежит в погребах, колодезях и под мельницами. Если бы собрать все черты мужества, твердости нравов и других добродетелей, исполнявших русских во время пребывания французов в Москве, то можно бы написать целые книги. Искусным перу, резцу и кисти предстоят труд и слава вывести из мрака неизвестности геройские дела соотечественников и представить их во всем блеске на сцену мира.
Москва начинает стряхать с себя пепел и мало-помалу оживляется. Гений ее, бродя по развалинам, собирает снова детей вокруг печальной, но всегда бесценной сердцу матери и ласкает их утешительной надеждой, что счастье, богатство и слава посыплют на нее свежие венки. Жители понемногу стекаются в Москву. Между развалинами ходят иные, как Радклифовы привидения, и ищут следов своих жилищ и имуществ; другие, одиночкой или парами, встречаются вам на улицах и спрашивают вас о той, на которой сами находятся. Через заставы пробираются огромные возы с жизненными потребностями; на рынках волнуется народ и жужжит, как рой пчелиный с приближением цветущей весны. Ремесленники на площадях предлагают вам свои услуги; каменщики и плотники считают тучные задатки. Уже извозчики на быстрых иноходцах мчат вас из края в край города, и петербургская карета один раз в сутки стучит по мостовой. Уже шумит топор, и веселое его эхо отзывается в моем сердце. В Москве можете ныне найти теплый угол, вкусный обед, все необходимые потребности жизни за недорогую цену и даже предметы роскоши. Перед развалинами Гостиного двора видите скромные палатки, столы, стулья и треножники, на которых лежат товары, хотя не в изобилии, но довольно хорошие. Каждый день принимает город лучший и приятнейший вид. Можно сравнить Москву с прекрасной женщиной, которая во время печального траура лишилась лучших своих прелестей. Наступил конец горестного испытания, и она, забыв прошедшее, улыбается будущему, спешит рядиться в новую, разноцветную одежду, любуется в зеркале оживлением своих прелестей и с каждой новой минутой готовит своим обожателям новые приятности.
.....
