Читать книгу Чёртово семя, или Русалка - Иван Николаевич Блинов - Страница 1

1

Слаще яблок, чем из чужого сада не бывает. В шелесте зелёного цвета вызрела эта мысль. До неё дотянулась рука кучерявого мальчишки, сорвала её и поднесла ко рту. Сладость открытия, поразившая язык, передалась сочной мякоти плодов, замерших в августовской куще. Обман стал явным не сразу; различимые черты ему придало разочарование, осквернившее любое другое яблоко в любом другом саду и не на шутку взволновавшее юное сердце – нигде в окрестностях нет столь колдовской яблони. Едва пальцы касаются знакомой изгороди предвкушение большого удовольствия хватает смельчака за волосы и не отпускает, пока тот не окажется в самой паутине ветвей – там живёт миракль, наполняющий плод неповторимым вкусом, там же таится обман: яблоня, усеянная солнечными поцелуями, колдовская не сама по себе. Сквозь перепутанные ветки виднеется окно, а за ним чей-то взгляд. Мальчишка никогда и не думал прятаться от этого взгляда. Напротив, он испытывал нераскрытую перед самим собой нужду быть на виду, сидеть на дереве, вгрызаться в яблоко, под присмотром светлых глаз. И ему хорошо, а всё – идёт мимо…

Заботливая рука родителя щедро рассыпала гороха на деревянные половицы. Горошины прибились друг к другу, и полные презрения сияли у ног мальчишки. – На колени! – прогремел отцовский голос. Мальчишка обернулся, словно хотел сказать что-то, но промолчал. Лишь глаза его, чёрные как у воронёнка, красноречиво блестели, но разжалобить судью не могли – им недоставало раскаяния. Мальчишка зажмурился, вцепился пальцами в засученные штаны и опустился на колени, которые в тот же миг укусила истязательская дробь. Отец наказал сыну стоять так до тех пор, пока вся дурь не выйдет. Целая вечность, – подумал сын. И простоял бы он не меньше, если бы не мать. Она наварила мужу густых щей, натёрла хлеб чесночком, достала из-подполы бутылку, а сама, душа безропотная, села рядом, мошек от мужика отгонять. – Василю бы поесть, – вдруг проговорила она. – Он уж наелся, – чавкнул отец, уплетая наваристые щи. Жена приподнялась, налила забористой бражки и подсунула супружнику. – Полно тебе, благодетель, измаялся весь. От удовольствия у мужика защипало язык – одним разом осушил он полную чарку. Ублаживши внутренности, мужик утёрся рукавом, прикусил корку хлеба и поймал внимательный взгляд жены. Экие глаза глядят на меня – мелькнуло в голове. Не чувствуя в себе никакой возможности противиться воле сердобольной женщины, он молча кивнул, и та немедля бросилась к сыну.

…На тьму возлёг Дракон. Лениво потянувшись, он подметил, что отсутствие крыльев весьма кстати, если пожелал полежать на спине. С другой стороны, дракон без крыльев, напоминает скорее ящерицу, что само по себе крайне досадно, и вряд ли возможность улечься на спину исправила бы положение, не будь Дракон внушительных размеров. Поэтому, коль скоро Дракон колоссален, бескрылое существование совершенно его не тревожит. Впрочем, его вообще мало что тревожит. Он безучастно наблюдает бег небесных тел, объятых металлическим туманом, безразличным взглядом одаривает ветвистую молнию и с непоколебимым равнодушием взирает, как на просторных берегах земли, некогда поднявшейся из пучины, строят города рыбоподобные люди. Спустя целую вечность, отметил Дракон, вещей, что могут пронять, не остаётся. Жизнь великана – утомительна.

Почесав упитанное брюхо, Дракон прищёлкнул железной челюстью и перевалился набок, его серебряная чешуя зашелестела и шелест, скатившись с хвоста, угодил в берёзовую рощу, найдя в полнощном перешёптывании листвы своё продолжение. Неусыпный ветер пробежал сквозь берёзовые кущи и украл их очаровательный шёпот, в котором известное переплелось с неведомым. Мчась по селениям и пустырям, мимо столбов и колоколен, ветер сеял то, что украл. Скоро вся земля проросла белоснежными осотами. Их ожившие цветки источали аромат, взывающий сну, и сон приходил, безликий пилигрим, и был везде, где есть душа, с которой можно обсудить, о чём говорит манящий запах ночи.

Сон забрался под чью-то кровать и заскребся, умоляя обнаружить себя. Спустя мгновение, он покатился по полу золотой монетой и провалился в щель. Увлечённый сном человек вскочил с кровати и принялся судорожно отдирать доски голыми руками. Доски скрипели от боли, а под ними заманчиво звенел сон.

Сон заперся в чьём-то сундуке и застучал. Выбравшись наружу, он припал к ногам недоумевающей девушки. Почувствовав, как что-то коснулось её бледных коленок, она склонилась и увидала на своей груди головку шёлковой змеи. Змейка зашевелилась и непрерывной нитью опутала обнажённое тело девушки, отчего та затаила дыхание. Она не испытала страха, лишь неясное волнение. Окончив работу, шёлковая змейка исчезла, а девушка оказалась в ласковых объятьях свадебного наряда. От счастья она кружилась и смеялась, и смех её сливался со смехом суженого, чей облик отразился в зеркалах.

Сон постучался в дверь. Дверь распахнулась сама по себе. В дом вошла косматая старуха в чёрном платке. Её лицо, испещрённое морщинами, светилось мертвенной белизной. Старуха бросила взгляд на люльку, где умиротворённо сопел малыш. Мать не могла пошевелиться, вынужденная наблюдать, как незваная гостья медленно приближается к младенцу и тянет руки к его розовым пяткам. Раздался немой материнский крик. Время замерло, одна за другой зажглись свечи – к счастью, сновидения не вечны…

Ночь истлела с первым светом, с первым светом растаяла дурманящая осота – растаяли и сны. Дракон перевернулся на другой бок и стал совсем невидим.

Старому рыжебородому петуху, вскочившему на плетень, не терпелось исполнить утреннюю песню. Он уверен, без этой песни никто и не узнает, что наступил новый день. Дикие пташки, усевшиеся на ветках можжевельника, не считали полезным разубеждать важную птицу.

Признаться, они разделяли мнение, что пенье петуха лишено академической утончённости, но самобытное звучание и строгость исполнения интересовали слух даже самых искушённых особ. Соловьи называют петуха, не без восхищения, самым фанатичным и преданным делу язычником. Дрозды, предпочитая менее вычурные определения, прозвали петуха просто – самым народным певцом. Сокол – не большой артист, но большая птица – сказал, что такие песни нам тоже нужны. Что же сказали воробьи, разобрать невозможно, однако по бытующему в птичьих кругах представлению, воробьиная мещанская сущность готова рукоплескать и болотной выпи, чья бездарность очевидна. Поэтому, стоит ли доверять воробьям, что бы их чириканье ни значило?

Удить солнце в колодце занятие непростое. Здесь мало таланта, здесь требуется исключительная усидчивость и осторожность. Одна малейшая неловкость, промедление или, того хуже – фальшь – спугнёт великую тайну, и та занырнёт обратно в колодезный обруч. Птахи, захваченные событием, тихонько щебетали, обратив остроконечные профили к свечению на дне колодца. В предвкушении, рыжебородый петух, сознавая возложенную на него ответственность, подтянул галифе, с выправкой старого кавалериста пристукнул каблучками и встал в позу. Наконец, из омута восстало белое солнце. Но как бесшумно, как тихо! Взоры разнородной стаи обратились к соучастнику творчества. Миг настал: петух собрал всю волю, сделал глубокий вдох и гаркнул, словно оказался в объятьях лисы. Дикие птахи застыли в изумленье. Петух встрепенулся, прокашлялся и снова гаркнул. Тишина давила со всех сторон. Артист, провожая солнце взглядом, отважился пресечь тишину последним, верным движением голосовых связок и едва раскрыв клюв поперхнулся, захрипел и потрясённый свалился с плетня. Птахи, застучав клювами от смеха, разлетелись кто куда. Остались только вороны, хранившие, до сей поры, глухое равнодушие. – Какой певец! Какой прелестный голосок! – потешались они, кружа над петухом, – Ай да старик! Что за птица! – Эй, вы, – грозился охрипший петух, – не быть сегодняшнему дню! А ведь сегодня ярмарка! Мне хозяин новую жену купить обещал! – А на что тебе жена, старому? – каркали вороны, – жена не картина, ей твоего дурного взгляда мало!..