Читать книгу 33 песни. 8 поэм. Одна эпитафия - John Hall - Страница 1

Песнь первая. 

Я – часть струящегося света, часть обратной стороны того, что называется яркостью. Материя. Эфир. Космос. Пространство. Время. Иллюзия. Воображение. Сон. Дымка над травой в начале весны. Математика. Физика. География. Биология. Социология. Политология. Микрон, блуждающий во мраке собственного эгоизма. Жадность. Прелюбодеяние. Гнев. Усталость. Лень. Навязчивость. Зависимость. Нагло украденное целомудрие бесконечности мыслей.

– Где я? – вот первое, что я спросил после того, как осознал, что я не там, где должен быть.

– Ты здесь… – ответил Никто из Нигде, в котором я очутился.

– Кто ты? – спросил я.

– Я Здесь, – получил крайне размытый ответ.

– А что я здесь делаю? – не унимались непонимание и любопытство.

– Ты здесь Есть, – очередной туманный ответ услышал я.

Я в невесомости. Я Есть, Здесь и общаюсь с Никем и в Нигде. Это похоже на сюжет плохой книги, которую никогда не пропустит цензура. Это похоже на какой-нибудь сборник историй и рассказов, похоже на роман о бессоннице, о путешествии на ощупь, это похоже на повесть о могильщике и церкви или на какую-нибудь крайне глупую драму про одиночество на орбите. Таким историям никогда не познать софитов и сцен, не услышать миллиарда голосов, что будут озвучивать страницы вслух или же про себя. НИКОГДА! Повторяю, НИКОГДА не быть растерзанными на цитаты языками и глазами читателей. То, что сейчас происходит со мной – Ничто в Нигде и это не самая лучшая часть того, что может случиться с кем бы то ни было.

– Как я здесь очутился? – спрашиваю я.

– Как-то, – отвечает голос, полный пустоты, а не загадки, как могли бы подумать романтичные девочки, которые увидели бы в происходящем нечто, что должно изменить жизнь главного героя, как в каком-нибудь среднестатистическом ситкоме на региональном телеканале. Обычно такие сериалы крутят в прайм-тайм между новостями и кулинарным шоу.

– Что все это значит? – вновь вопрошаю я и понимаю, что в моем голосе совершенно нет беспокойства. Всю жизнь до этого и после этого (но это, скорее всего, не факт, не знаю) я где-то бегаю, как-то переживаю, суечусь, а тут будто бы все ровно так, как должно быть.

– Ничего, – все тот же голос отвечает мне.

Я откидываюсь назад, будто бы сижу в кресле, закрываю глаза, и мой мозг мгновенно генерирует картинку.

Мне лет шесть, наверное. Я бегаю по комнатам старого дома, которого уже вовсе нет. Ношусь и кричу, потому что это очень весело – бегать и кричать одновременно. Вот именно этим я и занимаюсь, и мне так хорошо, как, наверное, никогда больше не будет.

Материнские руки ловят меня и немного приподнимают вверх, а потом, двигаясь по инерции, я начинаю кружиться в пространстве комнаты. Это так ЗДОРОВО! Я будто бы лечу, и тот радостный крик превращается в радостный вопль со смехом. Мне смешно и безмятежно. Руки мамы, взявшие меня под руки, крепко и нежно держат мое небольшое тело, которому ещё суждено преодолеть огромную дорогу вперёд и пережить многое, и безмолвно терпеть бунтующее и вечно недовольное этим самым телом сознание.

А в комнате пахнет корицей и ванилью, апельсиновой цедрой. Здесь много мягкого света и пастельных тонов, которые размываются в длинные мутные линии, потому что адреналина слишком много для такого маленького организма, и поэтому мир замедлился в продолжительно-сладком восторге.

А, собственно, почему я вижу именно это? Как вариант, из-за тех самых длинных белых полос, которые оставляют электрические лампочки во время движения самого источника света или же объекта, который движется мимо. Или нет, из-за самих лампочек. Ведь, если посмотреть на такую, с пружиной (или как правильно называется этот элемент – вольфрамовая спираль), если направить на неё взор, то потом сетчатка на некоторое время запомнит белое и круглое облако света и будет транслировать его на внешний мир. Ты будешь видеть яркий свет лампочки, который после сменится на одну тоненькую, изогнутую красную полоску, из которой этот свет и исходил – вольфрамовая спираль. Само это белое облако будет перед тобой какие-нибудь доли секунды, а вот после этого ты увидишь эту самую вольфрамовую спираль, которая будет мозолить внешний мир, который мозг воспринимает вместе с этой пружиной.

Так вот… мама своими нежными и тёплыми руками поднимает меня вверх, и из-за капли адреналина время становится похожим на очень густой кисель, а сам мир выглядит как палитра для красок. Я смотрю на это своими глазками, полными неподдельного восторга, и думаю только о том, что я невероятно счастлив. Правда, понятия счастья для меня ещё нет… Я из того поколения, которое строило шалаши на деревьях, кидалось грязью, устраивало соревнования по прыжкам в длину с раскачивающихся качелей. Мы не были акселератами, и само время, в которое мы появились, не было предназначено для ускоренного развития под влиянием железа и электромагнитных импульсов, мчащихся с бешеной скоростью на длинные дистанции и хранящих в себе пакеты данных, из которых складывается любимое музыкальное произведение одного из жанров или же розовая ореола соска девушки на картинке, отображаемой монитором.

Вот мама кружит меня. Я смеюсь и чувствую то самое счастье, о котором исписана груда макулатуры, о которой я пока что тоже не знаю… Мы делаем один круг, другой, третий, а потом она ставит меня на ноги. В этот же самый миг, короткий, как улыбка молодой прелестницы, получившей комплимент от того Самого, мои светлые и ещё не уставшие от пейзажей глазки ловят свет той самой лампочки висящей под потолком.

– Мама, а что это такое? – спрашиваю я.

– Это лампочка, – отвечает мама.

– А как работает это солнышко? – спрашиваю я.

– Внутри есть ниточка. Она нагревается от улыбок и дарит свет! Когда человек не улыбается, лампочка светит очень тускло, весь мир теряет свой истинный сверкающий, бриллиантами наполненный свет. Так что улыбайся много и от свей души, – отвечает мама, вплетая в ответ много милой лжи, от которой улыбка сама по себе растягивает уголки губ в разные стороны.

– А что будет, если ниточка порвётся? – спрашиваю я, и мама сдвигает брови к переносице.

– Ну,– задумчиво отвечает она. – Света больше не будет. Лампочку придётся поменять.

Я вижу, что она утаивает от меня что-то, но я ребёнок и поэтому быстро теряю интерес к этой беседе. Но есть одно «но», которое заставляет глаза мамы стать чуть шире и посмотреть на меня какими-то странным взором. Через много лет я начал распознавать эту эмоцию, она называется удивление.

– Так эта лампочка, она как жизнь? – как будто с гаража моих губ спрыгивает вопрос и несётся куда-то далеко, но очень быстро, заставляя маму удивиться и посмотреть на меня, как на взрослого. Но я наблюдаю это всего секунду, потому что мир слишком большой и я обязан исследовать все и не имею права останавливаться на чем бы то ни было слишком долго.

Мои глаза открываются, и я смотрю на прозрачную мембрану минувших дней, которая сейчас явилась ко мне дымкой былых событий и ещё не испарилась.

– Но почему именно она и именно эти? – вопрос срывается с губ и исчезает здесь, в Нигде, где я оказался.

– Свет, – отвечает мне обезличенный, лишенный эмоций и окраса голос.

– Возможно, в этом есть правда. Я помню то большое яркое пятно, которое отпечаталось на сетчатке, и оно связывает меня с настоящим. Я же могу говорить о том, что это настоящее?

Но в ответ лишь тишина. В любом случае мне здесь нравится. Точно так же, как нравилось бывать на аллее, поросшей акацией. Тот запах навсегда останется со мной, как и вкус того дешёвого пива, которое обжигало горло после каждого глотка и кружило голову. Мне так же нравилось легкое опьянение тех студенческих лет. Тогда я уже понимал, что такое счастье и что мне необходимо, чтобы чувствовать себя счастливым… Я думал, что понимал, что такое счастье, и от этого мне сейчас смешно. Ведь я по-прежнему думаю, что знаю, но есть разница между тем и этим. Там я был уверен в своём знании, а сейчас уверен в том, что никто не знает настоящего счастья. Оно мимолетно: мозг способен лишь следовать по остаточному следу, который с каждой секундой становится всё менее доступным.

Это ощущение схоже с тем, которое посещает тебя, когда ты поворачиваешь ручку газа на мотоцикле. Двигатель наращивает обороты, и скорость передвижения тебя по трассе потихоньку увеличивается. Под тобой два колеса. Одно проворачивается благодаря действию цепи, и оно же толкает вперёд этот небольшой состав. Второе колесо чуть впереди, и оно так же, как и первое, подчиняется тебе. Ты мчишься и ощущаешь то самое счастье, о котором я продолжаю размышлять.

Вот эта самая поездка, она несёт в себе и счастье, и погоню за счастьем. Пускай данный пример относителен и спорен, но он имеет место быть. Здесь же просматривается зависимость счастья и от счастья, здесь же можно найти драматургию «канатоходца», которую можно рассмотреть с нескольких сторон и даже вынести некоторые пометки карандашиком на линии отступа от края.

К чему и для чего я об этом? Счастье, безусловно, приятно, но оно мимолетно, и нет смысла за ним гнаться, выжимая гашетку в пол. Наслаждаться – вот единственное предназначение тех кратких моментов.

Но я до сих пор вспоминаю летние прогулки в компании или же в одиночестве. Закрыв глаза, я вижу кинофильм своих воспоминаний. Он проходит сквозь кристаллик глаза как через проектор и отбрасывается на обратную сторону века. Качество, конечно, оставляет желать лучшего, но даже этого достаточно, для того чтобы окунуться в совокупность звука, картинки и эмоций.

Это был очередной простой летний день. Парни в шортах или лёгких брюках, девушки в коротеньких штанишках или платьицах, блеск в глазах от ощущения свободы после закончившихся экзаменов и холодная стеклянная бутылка пенного в руке. Нас было человек восемь, и мы дышали полной грудью, потому что только что получили свой заслуженный студенческий отпуск, который предвещал полтора месяца свободы.

Мы шли вниз по улочке, вымощенной камнем, и обсуждали экзаменационные билеты и ответы, которые мы давали по теме или же мимо кассы.

Это то самое чувство, когда ты делаешь глубокий вдох и чувствуешь, как все закончилось. Теперь есть время для самореализации, отдыха, заработка пускай небольших, но очень приятных карманных. И каждый уже составил определенный план, определенную последовательность действий, которые начнёт совершать уже завтра. А сейчас веселые крики и обсуждения, шутки, которые своими острыми иголочками впиваются в тело сознания, а после в миг растворяются в смехе, и прохладное пенное в руке.

В вышине яркий синий небосвод, под ногами полированные подошвами камни, а в воздухе запах свободы. Правда, в этот момент его можем почувствовать только мы. И только сейчас мне стало понятным, что запах свободы на самом деле есть всегда. Он присутствует в любом из миров каждое мгновение, но заметить его сложно. Тому много причин, о которых говорить и скучно, и глупо, и можно развернуть многостраничное описание-размышление на эту тему, с которой будет согласна, по скромным подсчетам, половина увидевших этот текст и не согласна, по скромным подсчётам, вторая половина.

Но мы чувствовали эту свободу, которая была для нас в лучах солнца, пробивающихся сквозь зеленые листья деревьев, которая пела голосами летних хитов, доносящихся из ларьков.

Все это, пускай, смазанными, но очень яркими кадрами мелькает на задней поверхности моих закрытых век. Не знаю, почему я вспоминаю это. Вообще не знаю, почему я об этом вдруг начал думать… Меня по-прежнему волнует вопрос о том, где я сейчас, но по какой-то причине я прекрасно понимаю, что мне никто ничего не ответит.

Мои веки раскрываются. Свет попадает на кристаллик глаза и кинофильм заканчивается.

Я вновь погружён в вязкое пространство, которое обволакивает меня, как вода или же как космос. Я чувствую себя рыбой в аквариуме. Сейчас все мои движения плавные и пластичные, как будто бы я нахожусь в жидкости. Но есть одно «но»: даже пытаясь двигаться вперёд или назад, вверх или вниз, я остаюсь на месте. Я стараюсь шевелить руками и ногами так, как я делал бы это в воде, но ничего не происходит.

Быть может, это космос? Но не тот, который я видел. Не тот, который днём отдавал цветом самых ярких голубых глаз. Не тот космос, который своими звёздами рисовал тело девушки с маленькими точками родинок. Нет! Может быть, это тот самый космос внутри меня? Такой, внутри которого нет ничего и никогда. Только я, застывший в бездвижном пространстве и инертном спокойствии. Что, если я здесь в попытке сбежать от своих чёрных мыслей или обстоятельств, которые сложились в жизни, или же ради долгожданного отдыха?

Я не помню того, как очутился здесь. Точнее, всего того, что было до того, как я открыл глаза и очутился здесь, будто бы не было…

Последнее, что я помню, это как мои ботинки поднимали собой эластичную воду вверх. Я шагал по лужам на встречу в назначенное место. Недавно прошёл дождь, и дорога была усыпана небольшими искусственными озерцами, в которые я наступал и создавал микроскопические цунами.

Я даже помню саму встречу, потому что я давно хотел увидеть человека, который сидел напротив. Руки его были сложены вместе и иногда они сплетали пальцы в узел. Глаза прыгали по комнате или стремились куда-то в сторону тонких пальцев. На кистях выпирали косточки, которые после развивались в стройные и совершенно гладкие предплечья. Плечи были узкими, шея тоненькой. Волосы чуть длиннее линии ушей, но не достающие плеч. Слева, прямо из-под мочки, застенчиво выглядывала маленькая татуировка, нарисованная такими цветами, которые можно найти в мире только в разгар весны. Чуть позже, когда человек поправлял темные как смоль волосы, я заметил, что рисунок продолжается дальше, и в тот момент я увидел, что это строка символов «爱别离苦».

– Что это значит? – спросил я.

– Это на китайском. Айбие Лику. Страдания разлуки. Вот что это значит, – ответил собеседник, ещё сильнее потупив взгляд и повернувшись ко мне другой щекой. После этого я общался с человеком, сидящим по отношению ко мне в профиль. От этого лучше не стало, потому что теперь я увидел проколотое ухо. Только правое было с двумя дырочками, из которых выглядывали «гвоздики». Внутрь головок каждого из гвоздиков были инкрустированы камешки. Так от мочки и от козелка уха микроскопическими фейерверками, маленькими вспышками искр, отражались совершенно все лучи, попадающие в кристаллическую структуру.

Я смотрел на человека, сидящего напротив, на то, как этот человек накручивал салфетку вокруг пальца, как отворачивался и прятал глаза, все больше стараясь смотрел в нейтральные территории стен, стола, картин, всяких статуэток и прочих предметов интерьера этого уютного места. Мы сидели за круглым столиком для двоих в самом центре зала и не отличались от других путешественников, которые так же, как и мы, брели по жизни, как ток по вольфрамовой спирали: все мы одинаково заходили на следующий виток и надеялись на производителя. Неосознанно, но каждый из нас верил в длительную продолжительность бега по спирали и надеялся, что она не оборвётся из-за брака или некачественных материалов, на которых сэкономил завод, что выпустил серию лампочек – поколение с нашими именами и прочими идентификационными данными.

В том небольшом кафе было много света из-за больших окон. Само заведение расположилось на первом этаже офисного здания. Нижние этажи лучше всего подходят для больших витринных стёкол и подиумов, на которых следует рекламировать что бы то ни было. В том хорошем месте мы были в роли лампочек на какой-нибудь выставке.

– Положение и благосостояние позволяло, а иногда и обязывало меня посещать именно такие места, – высказался я вслух и тут понял свою ошибку, которую не замечал раньше: Не надо было встречаться с Мелиссой в том кафе, надо было выбрать что-нибудь попроще!

Осознание приходит ко мне, и вся мозаика, связанная с этим хрупким человечком и её поведением, все кусочки этого паззла занимают свои нумерованные позиции.

– Дурак!– произношу вслух и даже немного запинаюсь в конце этого короткого, но очень точного изречения.

– Да,– вновь появляется голос Никого из Нигде, в котором оказался я, дурак.

Но я не скажу, что это переломный момент моей жизни. Нет! Это просто рядовая встреча с милой девушкой. Это просто последние предшественники тем событиям, что свершаются прямо сейчас. Но это было действительно круто и приятно сидеть в кафе с девушкой, милой до предела, но не до тошноты… До сих пор уголки губ непослушно ползут в противоположные стороны от мыслей о том, как она прятала свои глаза от моих, как прятала взгляд и старалась замести следы своего пребывания на моем лице, губах, руках, ключицах, волосах, мешках под глазами, прыгающем кадыке… меня забавляла её манера собирать меня по крупицам, как бы выкрадывая каждую новую деталь в краткие моменты моей невнимательности или же увлечённости.

Только сейчас я понял, что это смущение, эта зажатость и предельная скромность, это всё – её особый запах. Еле уловимый, чуть осязаемый, практически прозрачный, присущий только этой девушке запах с легкими нотами мяты и вишни.

Всматриваясь в окружающий меня свет, я представил эту девушку, сидящую около плетёной корзины. Она перебирает вишню и мяту с материи рядом и перекладывает в сплетенную из веточек сумку. Половина отведена для алых ягод с кисло-сладким вкусом, вторая для темно-зелёных душистых листьев.

Я смотрел на представленную картину своими глазами и старался улыбаться не так сильно, как это получалось на самом деле. Почему-то я подумал, что это её идеальное сочетание… вишня и мята для прекрасной девушки с именем Мелисса. Ещё я подумал о том, что обязан преподнести ей небольшую плетёную корзинку с мятой и вишней, и что я выберусь отсюда для того, чтобы воплотить эту фантазию в жизнь. Не ради результата, без цели воспользоваться ей, а просто, потому что я хочу увидеть её с этой корзинкой в руках.

А девушка передо мной продолжает перебирать ягоды и листочки, откладывая шлак в сторону и оставляя для себя самый смак. В этом есть музыка, во всех контурах, в движения, во взгляде Мелиссы есть песня. Она звучит легкими минорными нотами, пентатоникой клавиш пианино… И от этого пространство вокруг начинает приобретать звучание. Такое, которое появилось в моих мыслях! Оно оживает и плавно вторгается в мое Ничто в Нигде, и в этот самый момент девушка поднимает голову.

Не знаю, как это возможно, но происходит следующее: буквально на пару секунд, на несколько мгновений Мелисса, корзинка с вишней и мятой будто бы покрывается плотным туманом, а потом посреди этого неизвестного мне места девушка появляется вновь. Она сидит за столом и смотрит на меня. Перед ней две большие чашки и пакет. В одной ягоды, похожие на вишню, они покрыты кристалликами льда, и я понимаю, что она высыпала их из пакета, купленного в гипермаркете. Она выковыривает косточки и выбрасывает в пакет, а ягоды перекладывает из одной чашки в другую. Ещё на столе я замечаю упаковку кулинарной мяты, и от этого уголки моих губ растягиваются по направлению к мочкам. Девушка по-прежнему внимательно смотрит на меня… Внимательно и даже с каким-то небольшим испугом. Музыка продолжает играть, от чего все происходящее становится похожим на сон, и я понимаю, что это СОН! Ничто в Нигде – это просто сон! И внутри становится легко и хорошо.

– Что?! Как?! Что ты делаешь на моей кухне?! Что это значит?! – испугано, в недоумении приподнимаясь со своего места, заваливает вопросами Мелисса.

– Это просто сон, – произношу я вслух и улетаю по нотам звучащей музыки.

– Какой сон?! Ты о чем?! – уже кричит девушка. – Ты появился секунду назад из Ниоткуда и теперь висишь в пространстве посреди моей кухни с блаженным видом! Что это значит?!

– Что-то не так, – вдруг осознаю я. – Ты меня видишь?

– Вижу ли я тебя?! Конечно, вижу! Какого черта ты делаешь в моей квартире?! Почему ты висишь в пространстве?! Что за фокус-с-с?!

Последнее слово она произносит медленно и даже ширит, как змея. Глаза девушки закатываются, показывая мне только белки. Её мышцы перестают удерживать тело, и девушка медленно начинает спускаться вниз.

Все происходило очень медленно. Я попытался поймать Мелиссу, но не смог сдвинуться с места. Вместо этого изображение передо мной вновь окутал плотный туман, а когда он рассеялся, то я был уже в совершенно другом пространстве, где было просто темно.

Руки и ноги не слушались. В горле сильно пересохло. Я лежал на спине и не мог пошевелить ни единым мускулом. Это ощущение было таким странным, что напугало меня.

В этот миг в моих мыслях вновь всплыла та музыка, которую я слышал там, в том пространстве, наполненном светом. Она кружилась, повторяя себя раз за разом, а потом слова сами по себе начали складываться во фразы и предложения.

***

Ощущения такие сильные,

Мятой и вишней, запахом милым

Цветов ванили нарисованные сны. 

Я застрял навсегда

Где-то между миром лимба и твоим,

Как астронавт, застрявший над землёй. 

Целой жизни мало,

Чтобы познать величие звезды меж планет,

«Ты – звезда», – на все мой ответ…

Песнь вторая. 

Мне чуть за тридцать, и вопросов намного больше, чем ответов, планов больше, чем времени, а последнего вечно не хватает. Я бегаю подобно нейрону в человеческом организме: стремительно, с постоянным осознанием необходимости своего бега… Как пучок электронов, бегу по вольфрамовой спирали своей лампочки с надеждой на целостность поверхности. Я часто вспоминаю тот миг, когда мама рассказала мне про солнышко, которому для света необходимы улыбки. Я по-прежнему в это верю…

В глазах ребёнка мать – это Бог. И нет никакой другой веры, нет ничего такого, что смогло бы как-то сокрушить этот канон. И, конечно, я знаю о том, как устроен мир, но… Она тоже знает но, возможно, сама того не подозревая, тогда мама сказала больше истины, чем могла себе представить. Только сейчас это понимаю. Только сейчас, спустя много лет, углубляясь в саму ситуацию, я понял: свет любого светила зависит только от нас самих. Даже небольшой огонёк, повисший на фитиле свечи, способен осветить подземелья собственной невежественности на пути к познанию. Он медленно будет спускаться вниз по пропитанной парафином нити и плавить воск вокруг. В это время ты, я, кто угодно может совершать полный приключений бег по страницам книги.

В любом случае, мы – лампочки, и мы должны освещать. Каждый по-своему. Даже если тускло или же наоборот испепеляюще ярко. А применение найдётся каждому.

Я возвращаюсь домой. Зима. Холодно. Ночь. Свет фар встречных автомобилей бьет по глазам, слепит и оставляет после себя те самые белые круги, как тогда, когда я спросил у мамы про лампочку. Именно поэтому я веду свой автомобиль из одного города в другой, считаю километры, скорость с которой двигатель гонит груду металла по дороге и пытаюсь определить примерное время прибытия домой. Но эти встречные… В них слишком много символизма. Я вижу в свете фар обрывки своей жизни. От той прогулки после окончания экзаменов до недавнего отпуска, проведённого в горах…

Огоньки встречных, как замкнутая в прозрачный пластиковый сосуд свобода, единственная ассоциация, которая едкой кислотой омрачает совершенно все. Я понимаю, что для кого-то я такой же встречный свет, что бьет по глазам, и от этого мне ещё хуже, потому что я такая же свобода в таком же контейнере с бесцветными стенами.

А ведь тогда, после тех экзаменов я вправду чувствовал, что нет ни рамок, ни границ, нет ничего такого, что служило бы поводком и ошейником. Это было ловушкой. Только сейчас это стало таким явным, что молчать об этом нет ни сил, ни желания.

Странно запрограммирован мозг среднестатистического человеческого существа. Каждый раз, получив возможность выбирать, он старается выбрать рабство. Среднестатистический представитель нашего вида, ещё не скинув одну упряжь, уже старается влезть в другую. Он думает, что свободен и у него есть выбор. Он слушает зомбирующие вещатели,  просматривает вербально-гипнотические изображения и погружается в состояние предмедитационное, где мозг более всего склонен к внушению. И так человек всасывает всем своим сознанием, что по окончанию учебного процесса надо начинать заниматься чем угодно, приносящим купюры. В большинстве своём не тем, чем хочется.

Я вспоминаю то холодное пенное в моей руке и о том, что мечтал писать песни. Вместо этого я веду автомобиль из одного города в другой, а мой белый воротничок в конце дня не такой уж и белый.

Воротничок… Вот о чем я точно не мечтал. То, чего я боялся. То, что означало для меня конец жизни. Я продолжаю жить, но нахожусь в состоянии растения, наделённого определенными рефлексами. Подобно саррацении или росянке, я хищное растение, которое поддерживает жизнь внутри своего стебля. Я подпитываюсь мясом животных, растениями, поглощаю газы, насыщаюсь влагой и существую.

Моя кожа, она изнашивается с каждым днём все больше. Прошло уже несколько лет с момента моего найма в контору. И я могу с уверенность сказать, что в самом начале я мог носить одну рубашку трое суток. Сейчас же я вынужден менять их каждый день. И воротничок должен быть белым. Должен быть наделён блеском ткани, которая исчезнет к вечеру, испачкавшись солью пота и частичками отмершего меня.

А я еду по дороге. Двигатель устало рычит где-то впереди. Мои глаза мечтают закрыться. Голова, точнее мысли внутри головы, переговариваются между собой о том, насколько было бы здорово уложить этот сосуд с мозгами на подушку… даже не на подушку, хватило бы моих собственных рук. Главное лечь и провалиться в долгий и крепкий сон, забыв о всех проблемах, к решению которых меня сподвигает все тот же белый поводок.

Я хотел писать песни. Хотел, чтобы подростки качали и трясли под мои стихи пустыми головами, чтобы люди постарше под некоторые композиции могли заняться сексом, чтобы шумные компании могли драть глотки и орать мои стихи. Я этого хотел и тогда, когда учился, заканчивал, когда с одногруппниками шёл после экзаменов по аллее города с пенным в руке… Хочу и сейчас.

Вместо этого мои годы разделились на холодные коробки офисов в серо-металлических оттенках и на серо-чёрные полосы дорог, исчерченные белыми линиями, вдоль которых мчится экипаж моей жизни. Нога уверенно жмёт на педаль газа, и я ускоряюсь с каждым годом всё больше. Такое ощущение, будто бы мир становится невыносимо тесным, до удушья душным, до зевоты скучным. В этой рутине есть одно развлечение – давить гашетку. Нещадно, как таракана, который медленно и вальяжно пробегает мимо ноги в тот момент, когда ты сидишь на горшке и максимально уязвим в своём тщедушном мирке. От обиды, вызванной вторжением в персональное пространство, ты уничтожаешь это маленькое и совершенно несмышлёное создание со всей злостью и негодованием. Так же ты вжимаешь педаль газа в пол и идёшь на обгон… Я вжимаю. И начинаю чувствовать ускорение биологических часов, которые на инстинктивном уровне чувствуют не приближение смерти, но увеличение вероятности ее внезапного появления в моей торопливой жизни.

А вместо этого я так же мог бы сидеть в своём занюханном подвале, квартире, пентхаусе и писать очередные стихи о девушке, запах которой идеален. Я мог бы рассказывать истории, произошедшие со мной или с теми, кого я знал…

«Но вот про запах, это мне больше нравится», – наверное, впервые за всё время дороги слова слетели с моих уст, прозвучали коротко и приглушенно от звуков трения шин по асфальту и исчезли.

Мне вспомнился сад моей покойной бабки. Она всю жизнь была крестьянкой. Больше ничего не умела, да и не хотела… Каждое утро ни свет ни заря она шла работать на себя и возвращалась в дом только вечером. У неё было обычное хозяйство и огромное поле… Хотя последнее может и не быть правдой, потому что я был маленьким. Она выращивала на участке земли много овощей и фруктов, и как это пахло! Особенно весной, до начала плодово-ягодного сезона тотального сбора, больной поясницы и горелого мяса на спине, шее, руках и ногах.

Там, в саду, во время цветения, все приобретало немного сладковатый запах, который пестрил яркими цветами маленьких кружевных цветочков. Это было красиво и очень вкусно, но больше всего я любил наблюдать за тем, как цвела вишня.

У бабушки было два огромных дерева, которые покрывались белыми крапинками. Раз в неделю, по выходным, вместе с родителями мы приезжали к бабушке, и я наблюдал за тем, как дерево преобразуется. От серо-чёрного к зеленому, потом бело-зеленое, а чуть погодя бардовое-зелено-чёрное. И в конце жёлто-красное. Но самой любимой порой была та, когда дерево собирало в себе два не сочетающихся на первый взгляд цвета. Тогда я садился на большие ветки и собирал ягоды в большую металлическую чашку. Затем спускался, пересыпал набранные в корзинку и лез обратно за ещё одной порцией.

Конечно, я ел ягодки и плевался косточками. В общем, это было интересно, развивающе с точки зрения физической подготовки и очень вкусно. А ещё между этими двумя деревьями вишни росла мята. И она пахла настолько сильно, что даже забравшись на самую верхушку, я продолжал чувствовать её. И это тоже было здорово, и это тоже было вкусно. И, готов поклясться чем угодно, если бы я все-таки стал бы автором своих песен, то пел бы про идеальный запах мяты и вишни девушки, которая пока что не со мной....

Но пока что я вдавливаю педаль в пол и вижу, как мимо меня мелькают огоньки других, таких же, как и я, уставших судеб, вынужденных гнать вперёд по пути или же навстречу.

Чувствую, как внутри начало шевелиться что-то древнее, что-то такое, чего я давно не ощущал. Оно поднимается вверх по организму странной горячей волной, которая упирается прямо в переносицу. Она мощно бьет по глазам, и чувство такое, будто бы огромный кулак встретил на своём пути преграду в виде моего лица. Кожаный мешок с мышцами, хрящами, сосудами и костями резко замедлился, потеряв ускорение, передав его более статичному объекту в виде моей головы. Внутри черепной коробки все перемешалось в адский коктейль крови, мысли и ванильных соплей. Получившаяся консистенция взрывоопасна: хватает лишь малейшего импульса, чтобы привести в действие смесь. И я просто машу головой из стороны в сторону, чтобы прогнать, подавить то древнее Нечто, что явилось тем самым кулаком. И это движение купола на шарнире фатально. Я чувствую детонацию в области носо-глазного треугольника и понимаю, что скатился ниже плинтуса, гораздо ниже… Я лечу вперёд спиной в бездонную глотку мерзкой жалости к самому себе. Это символизирует жалкая слеза, которая выделилась и является последствием мощного движения масс внутренних секреций чувств, что выдавилась после произошедшего взрыва.

Одна выделилась и уже скатывается по щеке, вторая застряла на краешке века и закрыла обзор, сделав его мутным, но нога не перестала давить на педаль и нести меня вперёд. Кажется, неосознанно, от обиды, я усилил давление и двигатель остервенело набирает обороты.

Я лечу вперёд в сглаженные огоньки фар сверкающие впереди. Мои глаза рефлекторно сокращаются, перекрывая изображение, отрывая меня от картинки мира на одну единственную секунду. Она растягивается в череду воспоминаний. Одно из них – недавняя встреча. Та девушка с выразительной улыбкой, ее зовут Мелисса. В те секунды, когда пелена смущения и скромности растворялась в действительности, она улыбалась, и это было прекрасно. А ещё от неё пахло как там, в бабушкином саду, на самом верху вишни… И теперь я понимаю, почему вспомнил об этом, хотя раньше ни единого раза не возвращался к этой главе своей жизни, своего беззаботного детства.

Но, я честно скажу, что это было действительно здорово, это было, и правда, вкусно. У меня было настоящее детство с праздником каждого дня. И, честное слово, я никак не могу понять того, как и почему я стал самым обычным взрослым. Как такое произошло, что внутри меня умер, трагично погиб маленький мальчик без амбиций, но полный стремлений и заинтересованности в жизни!

Если бы я все-таки стал музыкантом, то посвятил бы этому песню… Может быть, даже не одну! Я спел бы о том, что ребёнок должен быть ребёнком, а не копилкой личных комплексов, несбывшихся надежд и дерьмового опыта взрослых.

***

Он смотрит в зеркало,

Но там лишь чужая коллекция

Историй, рассказов, случаев и событий,

К которым маленький он не имеет отношения. 

Она смотрит в зеркало,

Но там лишь чужая коллекция

Страхов, взглядов, слов и ошибок,

К которым маленькая она не имеет отношения. 

Они смотрят в зеркала,

Но там лишь чужие коллекции

Провалов, паранойи, печали и слез,

К которым маленькие они не имеют отношения. 

Мы смотрим в зеркала,

Но там лишь чужие коллекции

Отношений, понтов, привычек и ревности,

К которым маленькие мы не имеем отношения.

Песнь третья. 

Я просыпаюсь от звонкого, мерзкого и очень резкого металлического шлепка. Хотя, нет, об этом сложно сказать «просыпаюсь». Меня подкидывает на месте. В тот момент, когда я возвращаюсь в исходное положение, сна уже нет, но есть очень много вопросов касаемо происходящего. Я слышу чей-то знакомый и до лютой злобы ненавистный голос.

– Какого черта? – слетают с моих губ слова и устремляются куда-то вдаль. Еще через секунду, может быть, две тот же самый голос взрывается еще сильнее, и теперь кто-то тащит меня, крепко схватив за руку в районе предплечья. Мое тело не слушается и сопротивляется тому самому обладателю ненавистного мне голоса.

– Да, ну, что б тебя! Какого черта?! – вновь произношу я, ощущая легкость в своем теле и ускорение, которое мне придал сильный толчок в спину. Практически одновременно с мощным рывком вперед мое тело ощутило не просто хлопок, а настоящий взрыв. Глухой и громкий. Правда, это ощущение было вписано в рамки звука, который ворвался в ушные раковины, чтобы через миллиардную долю секунды со всей силы стукнуть молоточком по наковальне.

– Какого черта? – вновь срывается с моих губ вопрос, который мучает меня последние, наверное, полминуты. Руки тянутся к глазам, чтобы протереть их. В моих жилах кипит желание разобраться в сложившейся ситуации, так как я совершенно ничего не понимаю. Я стою в каком-то темном, длинном и лишенном звуков помещении. Но я прекрасно знаю это место…

«Наверное, даже слишком хорошо», – появляется совершенно обоснованная мысль, и с этого момента я начинаю понимать произошедшее. Меня распирает от смеха, тот отражается от крашеных в глянцевитую краску стен и летит дальше.

«Как же я тебя ненавижу! – мелькает мысль в моей голове. – Просто ненавижу…». « Как-то с самого начала так сложилось, что и по сей день мы выясняем отношения», – вот о чем я думаю в этот момент.

На самом деле я стою в коридоре. Стены на две трети по направлению от пола к потолку окрашены бледно-зеленой, а дальше белой краской. В этом крыле несколько часов назад перегорели три лампочки из-за неизвестно откуда пришедшего скачка напряжения, и поэтому здесь темно. Еще здесь темно, потому что сейчас вечер, а за пределами стен – зима.

Я стою в этом коридоре и смотрю на дверь, которая составлена из двух листов тонкой фанеры и деревянной рамы, внутри полая. Если смотреть на нее только с точки зрения ширины, то ровно по центру одна сторона фанеры пробита, скорее всего, ногой. Поэтому и известно, что внутри, между двумя листами фанеры, ничего нет. Если смотреть на дверь еще и в высоту, тем самым рисуя двумерный прямоугольник в своем сознании, можно сказать, что человек, нанесший удар, был не выше, чем полтора метра ростом.

Если прочертить линию от центра отверстия, можно с уверенность сказать, что ровно над ним висит табличка с номером и названием помещения, скрытого за этой не очень надежной преградой. И именно эта табличка вносит в происходящее кристально чистую ясность. Она даже поясняет то, что произошло несколько секунд назад и кем является обладатель того ненавистного мне голоса.

Я стою еще некоторое время, тупо всматриваясь в дверь, дыру внизу, табличку вверху, борюсь с желанием, которое подталкивает меня пробить еще одно отверстие, но сделать это наверняка насквозь, чтобы мою ногу увидел тот самый ненавистный персонаж моей нынешней жизни.

Это тогда я так думал. Сейчас я понимаю, что единственный самый ненавистный мне персонаж в моей жизни – я сам. Просто потому что не идеален, потому что не стал тем, кем стать хотел… Ведь быть самим собой оказалось слишком сложно, а быть просто кем-то – намного проще. А тогда моя ненависть кипела, как магма в жерле готовящегося к извержению вулкана, и испепеляла меня изнутри. В тот момент, когда до меня окончательно дошло произошедшее, я надел на глаза очки слепой ярости и нервно сжал кулаки. Ногти уперлись в кожу ладоней и, что-то мне подсказывает, если бы я надавил чуть сильнее, то пошла бы кровь. Но этого не произошло. Я просто развернулся и ушел с этого места, понимая, что единственное, что могу сделать в данный момент, лишь усугубить ситуацию! А мне этого не хотелось… В своем бунтарском подростковом возрасте я понимал эту страшную истину: один идиот способен испоганить всю последующую жизнь. Особенно, если она – учитель математики в выпускном классе старшей школы.

И я иду по длинным коридорам, часто утыканных дверями классов. Все это мне уже сильно надоело. Я крайне устал от лиц учителей, которые орудуют сверлами своих голосов и через силу пронзают ими наши юные головы. А та женщина, что выставила меня с урока, она не понимает! Да, я уснул на уроке. Да! Признаю! Но это было чем-то рефлекторным, чем-то, что сильнее меня. Просто потому, что слишком много информации пытаются впихнуть в мой разум! Да я еще мира не понимаю, людей не понимаю, себя не понимаю, чтобы пытаться разобраться в каких-нибудь логарифмических функциях или же с помощью интеграла найти площадь поверхности какой-нибудь фигуры. Возраст, которого я достиг, предполагает изучение мира при помощи пальцетыкательного аппарата, приобретения каких-нибудь навыков коммуникации, выживания… Вместо этого мои мечты ровняют под фигуру квадрата при помощи рамок. А выдают эти, так называемые рамки, как раз по одной на душу населения в общеобразовательных учреждениях, лишенных души. Кстати, вот что я заметил: с каждым годом рамки лучше не становятся.

И вот о чем я задумался: как личность, не достигшая полноценного формирования, может быть учителем? Ведь таких примерно девяносто пять процентов, и каждый из общей массы считает себя очень важным, крутым, интересным, наделенным властью.

А еще у меня появился вопрос, который я хочу задать выставившей меня математичке. Мне так хочется зайти в класс и спросить: «Почему вы меня разбудили, ударив своей металлической линейкой по столу в нескольких сантиметрах от меня?»

Но есть одна большая проблема: разве ж меня кто-нибудь будет слушать? Это посчитают хамством, наглостью и поведением, не подобающим по отношению к учителю. Даже не смотря на то, что она – простая гнида.

Все эти взрослые считают себя такими умными, развитыми и повидавшими мир и жизнь, испившими эту чашу сполна, но они не понимают – все мы родом из детства… А многие взрослые так и не смогли вырасти. И эти примерно девяносто пять процентов один громче другого будут кричать слова отрицания, будут материться, будут стараться доказать свою правоту – капризные дети.

А меня выставили из кабинета из-за того, что не я, физиология моя уже не выносит количества информации, и теперь я иду по коридору школы и думаю вот о чем: на всех этих уроках человека делают не только глупым, но еще и лишают самостоятельности.

Улицы здания пусты. Сейчас запрещено находится здесь, сейчас это сумрачная зона, в которой можно встретить только изгоев и каких-нибудь демонов. Но мне плевать как на первых, к которым сейчас отношусь и я, так и на вторых. Даже если я встречу завуча или же верхушку – директора, мне будет плевать. Да, конечно, я знаю об ответственности, в курсе того количества животных выделений, которые свалятся мне на голову в момент встречи с кем-нибудь из управления этого дома лишения разума, но мне на все это плевать. Я иду к одному окну, которое выходит на школьный стадион. А за ним растут деревья. И там есть вишня – мое любимое. И не смотря на то, что мы больше не ездили с родителями к бабушке, я все равно вспоминаю те два огромных дерева, кустики мяты под ними и этот прекрасный запах.

Иногда мне кажется, что у каждого человека должен быть запах детства. Тот самый – самый вкусный, самый любимый. Я об этом думаю, но уверен, что это не так. Многие смогут упрекнуть меня в моем счастливом детстве, и это их право… Но я говорю лишь о своем мироощущении. А оно полностью пронизано невидимыми ниточками детства, и если случайно дернуть за одну, можно высечь то самое чувство сильной ностальгии, которое приходит в самые сокровенные моменты. Возможно, у меня таких слишком много, возможно, я просто слишком привязан к этому грузу и неосознанно продолжаю накладывать кальку действительности на рисунок прошлого. Наверное, так ведут себя если не все, то большая часть населения планеты Земля.

Вот я стою около окна, оно находится напротив кабинета директора. Я стою, опершись на раму руками и смотрю на вишню. Она покрыта снегом. Сейчас около дерева пахнет землей и холодом, и это колет меня иглой печали. Но, не смотря на это, мне нравится сам вид этого дерева. Оно очень старое, массивное и сейчас кажется совершенно черным. А еще этот контраст играет на фоне света от фонарных столбов.

– Красиво? – появляется голос где-то позади от меня.

– Да! – мечтательно протягиваю я, но не поворачиваюсь к начавшему разговор человеку.

–Что ты тут делаешь? – спрашивает незнакомец.

– Смотрю на дерево, на снег, на то, как все это тонет в ранней зимней ночи, – отвечаю я.

– Я тоже так любил наблюдать, – говорит голос, оставаясь на прежней дистанции от меня.

– А что тебе нравилось больше всего? – спрашиваю я.

– Больше всего в эти моменты я ценил дистанцию, на которой находился от голоса учителя, – сказал голос, наполненный нотками смеха, перемешанного с ностальгией.

– Понимаю, – ответил я мечтательно.

– А что тебе нравится больше всего в таких моментах? – спрашивает голос, оставаясь на прежнем месте.

– Мне просто нравится вид. Мне нравится свобода, которую я сейчас чувствую, –говорю я.

– Свобода? – спрашивает незнакомец.

– Да, свобода… – задумчиво протягиваю я и делаю долгую паузу, чтобы найти необходимые для объяснения слова. – Меня выгнали с урока, а это значит, что я провалился. Если начать с начала, то надо сказать о том, что на меня возложили кучу обязанностей. Я всем чем-то и в чем-то обязан. К примеру, помогать бабушке, потому что она старая; чистить зубы и принимать ванну, чтобы хорошо пахнуть; усердно учиться, чтобы поступить в хороший университет, чтобы родители гордились… И, ты понимаешь, все это взаимосвязано. И вот меня выгнали с урока, и это значит, что я провалился. Я никогда не поступлю в хороший университет. Поскольку этого никогда не будет, то можно реже принимать ванну и перестать чистить зубы, потому что в этом больше нет смысла. И единственная обязанность, которая у меня остается – помогать бабушке, потому что она старая. И вот, впервые в моей начинающейся жизни у меня появляется время, чтобы быть ребенком и познавать мир, как хочется, как интересно, а не как говорит человек, который, вполне возможно, сам не состоялся, но все равно считает себя очень важным. Теперь у меня есть время, теперь я независим от чужого мнения обо мне и могу просто стоять у окна и смотреть на то, что мне нравится, а не на то, на что смотреть просто надо.

– Интересная мысль, – говорит человек позади. – Я никогда об этом не думал в этом ключе.

– А взрослые никогда об этом не думают. Они придавлены грузом ответственности, который на них сбросили другие взрослые, – говорю я, не отрывая взгляд от вишневого дерева.

– И это тоже интересная мысль для такого молодого человека, – произносит голос позади меня.

– Ничего интересного. Обычная констатация фактов, о которых просто никто не думает по ряду причин, о которых говорить просто пошло, – говорю я.

– Пошло? – спрашивает собеседник за моей спиной.

– Да, пошло, – отвечаю я.

– Что именно ты подразумеваешь под словом «пошло»? – оставаясь на прежнем расстоянии от меня, спрашивает неизвестный человек.

– Ну, это все равно, что незнакомая девушка подойдет к вам на улице и скажет, что вы неудачник, да еще и страшненький, – отвечаю я.

– Не понял! – возмущенно отвечает голос.

– Это же глупо и пошло – лезть в вашу жизнь, ничего не зная о ней. Так и тут. Причины возлагать ответственность на детей у всех родителей, бабушек и дедушек разные. И я не могу говорить о какой-то конкретной причине… Но в подавляющем числе случаев такая озабоченность образованием младших членов семьи упирается именно в финансовый вопрос, который сам по себе тоже пошлость, причем большая и такая, о которой не принято говорить, потому что все обо всем знают и всем одинаково неприятная тема данного вопроса, – отвечаю я по-прежнему спокойно, глядя в окно на дерево.

– Хорошо. Я тебя понял. Тогда скажи, для чего все это, – голос человека за моей спиной становится очень многозначительным, и я чувствую его жест руками, который охватывает не коридор, в котором мы стоим, а все здание, в котором мы находимся.

Каким-то чутьем я угадываю совершенно точно, что в первую очередь этот жест подчеркивает, выделяет и объединяет всю систему образования во всем мире.

– Для того, чтобы задавать рамки. Алгоритм действия у тех, кто этого может избежать. Как показывает практика, причем моя личная, не всем это необходимо, – я тоже руками изображаю жест всеобъятия и объединения.

–Ты хочешь сказать, что все это зря? – спрашивает человек, стоящий в нескольких метрах от меня.

– В таких количествах, да. Хотя, я не прав: не в количестве дело. Все заключается в качестве и полезности информации, которую человек получает на школьных уроках. Плюс есть еще целый спектр отступлений, «за», «но», «против» и так далее до того момента, пока обсуждение данного вопроса тоже не станет пошлостью и глупостью.

– Это придумываем не мы, – отвечает голос.

– И наши жизни проживаем тоже не мы. Ими живут те, кто забирает деньги родителей, время детей и силы учителей, – отвечаю я, продолжая смотреть в окно и вспоминая запах мяты.

– Скажи, откуда такие мысли в твоей голове? Ты что-то читал или тебе кто-то об этом говорил? – нарушив ненадолго повисшее молчание, спрашивает человек, стоящий за моей спиной.

– Нет. Это мои собственные мысли, которые появились в следующий миг после вашего вопроса, – отвечаю я и перевожу взгляд с дерева на фонарный столб.

– В таком случае, лучше никому об этом больше не говори, – человек делает паузу длиной в несколько секунд в поисках правильных слов. – Потому что все, сказанное тобой, глупость.

Но нотки голоса, их ведь не скрыть. Мало того, что их не получилось спрятать, так еще и читать каждое из этих подрагиваний голосовых связок в момент извлечения звука слишком просто. И это понимаю я, это понимает и человек, стоящий на неизменной от меня дистанции.

– Не буду… – выдыхаю я тяжело.

Не смотря ни на что, я понимаю, что держать свое мнение нужно только при себе. Может быть, персона, остающаяся вне поля моего зрения, сказала, что все это глупость не с целью обидеть или зацепить, а чтобы донести мысль о том, что свои суждения лучше держать при себе. Так безопасней. Точно так же, как посещать все занятия, разрываясь на один из мировых флагов, и надевать шоры на глаза, и иметь предрешенный взгляд вперед.

Я стою у окна и смотрю на фонарный столб, свет которого освещает черное дерево вишни. За окном холодно, потому что сейчас зима. Это общеобразовательная школа, и скоро настанет конец урока, первую половину которого я проспал, а вторую половину которого я простоял в коридоре и проговорил с кем-то, до сих пор остающимся в тени.

Самое интересное, всегда будет кто-нибудь такой, кто остается в тени. Кто всегда стоит где-нибудь позади, и лица этого персонажа не видно. А он наблюдает и ведет хронологическую запись твоих поступков и слов, твоих делишек… Зачастую это ты сам, и это ты за собой наблюдаешь, сам себя прослушиваешь и защищаешь от зла, нависшего черным колпаком палача над головой. Но есть и те, кто намеренно лезут в этот мешок, чтобы выведать тайны предыдущего и рассказать об этом следующему. Кстати, ты и палачом бываешь. Особенно, если говоришь что-то не так, как надо было на самом деле.

– Я пожалею, если узнаю о том, кто вы? – вдруг спрашиваю я.

– Вполне возможно, да, – спокойно отвечает человек.

– На самом деле, я давно все понял! Но, если бы я разыграл карты иначе, то у нас не получилось бы этой беседы, – произношу я слова, которые будто бы сами по себе, будто бы вне зависимости от моего мнения или моих взглядов, выскакивают из моего рта.

– Да? Интересно. Можешь поподробнее? – с отзвуком легкого смешка произносит фигура.

– Тут многое зависит именно от места нашей встречи. Если бы мы пересеклись в другом школьном крыле, думаю, мне было бы сложно узнать о том, кто вы на самом деле. Плюс, до этого я вас, вроде бы, не видел и не слышал. Поэтому в любом другом месте мне было бы тяжело сделать какое-нибудь заключение, – говорю я и застываю для эффектной паузы, как в кино. Мне все кажется очень простым и поверхностным.

– Ну, и кто я? По-твоему, разумеется, – произносит человек, остающийся неизвестным мне.

– Вы сейчас играете в палача, – произношу я.

– Почему? – удивленно спрашивает он.

– Потому что до того момента, пока я не скажу, кто вы, вы – просто человек. Без имени, статуса и прочих регалий. Если же я назову вас, я сам подпишу добровольную, но я этого не хочу, – отвечаю я, и на некоторое время воцаряется тишина.

– Что же будет, если я сам скажу о том, кто я есть на самом деле? – спрашивает человек.

– В любом из этих случаев мне настанет конец, метафорически выражаясь. Хотя у вас, конечно, будет повод связаться с моими родителями, и в этом случае моя «смерть» будет долгой и мучительной. Но вот я только одного не могу понять… – и я замираю на этих словах, чтобы вызвать интерес.

– Чего? – попадается на мой крючок собеседник.

– Почему вы до сих пор придерживаетесь кредо неизвестности? Не значит ли это, что на самом деле вы не хотите вести меня на плаху? – задаю вопрос я, и в коридоре вновь воцаряется тишина. Мой взгляд переходит с фонарного столба обратно на дерево.

– Возможно, ты и прав, – выдержав необходимую паузу, произносит человек, стоящий позади.

Еще через пару секунд лампочка фонарного столба гаснет.

– Вот и все. Еще один добежал до конца, – с легким, но очень горьким смешком шепотом произношу я.

– О чем ты? – звучит вопрос позади.

– Да так… А скажите, почему в коридорах нет света? – спрашиваю я, понимая, что этот человек может ответить на данный вопрос.

– После обеда из-за чего-то выбило пробки и перегорели лампочки третьего и четвертого этажей. Так что под нами этаж со светом, а над нами – начало бесконечности… Электрики этим занимаются и должны закончить через пару минут. На нашем этаже уже заменили все лампочки.

– Они вместе отправились в дальний путь, – так же шепотом произношу себе под нос, и вновь долгая пауза повисает в помещении.

– Ладно, мне уже давно надо идти, – говорит человек.

– До свидания, – говорю я, продолжая смотреть в окно.

Редкие фонари освещают подвешенные в пространстве островки земли с тротуаром. Иногда там появляются сгорбленные от холода и усталости люди, одетые преимущественно в черные и серые одежды.

***

Подошвы пропускают холод,

Ладони наполнены градусом льда,

Пока что нет снегопада,

Но и не скоро город навестит весна. 

Позади только картинки в тумане,

Впереди лишь неизвестность,

Но я по-прежнему смотрю перед собой

И сломя голову бегу к своей судьбе.

Жизнь подсвечена ярким,

Сама же вечно находится во тьме…

Я человек, и я, как дерево:

Половина моя на воздухе, другая в земле.

И я существую в рамках,

Скован границами со всех сторон,

И так с самого детства,

Пока не поглотит один деревянный коробок…

Песнь четвертая. 

Клавиатура. Шершавая поверхность каждой клавиши впитала отпечатки моих пальцев. Возможно, если посмотреть через большое увеличительное стекло, можно будет увидеть смазанные, нечеткие рисунки моих пальцев. На каждой клавише будет определенный из моих десяти лабиринтов. Тот, который находится в самом удобном положении, чтобы ударить по кусочку пластика. Вообще, клавиатуры – это зло мира. Они дают возможность пачкать бумагу в таком количестве, чтобы все проблемы сваливать на проблему бюрократии, а не, скажем, на жадность, эгоизм и графоманию.

Мерцающий свет монитора не согревает, не дарует счастья, просто мерцает в пространстве перегородок. Здесь таких ограждений не так много, но они от пола и упираются в потолок, для ложного чувства наличия личного пространства. Но нас всего несколько человек, и мы находимся практически на вершине пищевой цепи. Поэтому наши лица сыты, воротнички засалены, у нас красные глаза, дорогие и очень дорогие автомобили, иногда с нами дорогие и очень дорогие женщины, мы можем возвращаться в дорогие и очень дорогие квартиры или же дома, но есть одно «но»: мы греемся под холодным излучением мониторов. Нам нравятся те картинки, которые мы там наблюдаем. Отрицать глупо: в основном там порнография. Максимально откровенная, максимально грязная, максимально жесткая, и мы называем ее – жизнь. То, что мы пролистываем, используя скроллинг, – ментальное порно из новостей, умных цитат, вырванных из глупых книг, потому что умные книги не популярны, умные книги никто не читает; мы занимаемся серфингом по фотографиям, картиночкам и видео. Конечно, иногда мы смотрим натуральное порно, но оно мало отличается от новостных заголовков, или же новостные заголовки мало отличаются от порнографии – в этом уже никто не сможет разобраться.

Клавиатура знает меня. Наверное, даже слишком хорошо, чтобы давать ей шанс на существование после поломки. Я не выкидываю этот предмет рабочего стола, нет. Раз в пару месяцев я устраиваю торжественное сжигание куска пластика. Для начала я покупаю новую пластину для снятия отпечатков пальцев, затем бутылку бензина для зажигалок. В багажном отделении моего автомобиля лежит металлическое ведро, служащее крематорием.

Я беру пачку испорченных при подготовке последнего отчета бумаг, клавиатуру, бензин, закидываю это в ведро и еду за город. Мне нравится наблюдать за тем, как на моих глазах горит потраченное мной время. В этом так много символизма! Единственный способ сделать данное действо еще более символичным – сжечь еще и монитор, и жесткий диск, материнскую плату, процессор, модем, флэш-карты и прочие носители информации, используемые мной. Если сделать так, то символизм просто зашкалит! Но я довольствуюсь только клавиатурой. Это самое простое и доступное, что у меня есть. Правда, в уничтожении клавиатуры есть кое-что еще…

Иногда на рабочем столе я создаю маленький, простенький файл расширения *.txt и пишу там стихи. Я представляю, что это те песни, которые я пою в какой-нибудь параллельно идущей жизни. Они сохранены в отдельной папке и закрыты паролем. Это мое сокровенное… Сжигая клавиатуру, я каждый раз обещаю себе, что больше не буду отвлекаться на свою мечту, и каждый раз срываюсь и пишу несколько новых песен. Точнее это я называю их песнями. На деле это обычные стихи, зачастую даже без рифмы. Но это та самая часть, которую я так и не смог подавить. Точно так же как и ту, в которой по утрам я готовлю себе тост с вишневым джемом и завариваю чай с мятой.

Сейчас я в душном офисе. Окна закрыты. Сплит-система дышит мне в спину. Я без наручника прикован к столу. Мои пальцы по приказу импульсов бьют по клавишам.

«О, да! Скоро я вас сожгу. Это случится в ближайшие дни. Почта доставит новую клавиатуру, и тогда я смогу соблюсти свой ритуал».

Я сижу лицом к двери своего небольшого офиса. Она разделена на две части. В верхнюю часть двери вставлено самое мутное стекло, которое я только смог найти. Это дань любви к детективам и фильмам стиля нуар: я всегда могу узнать, есть ли кто-нибудь по ту сторону.

К концу второй половины дня кромешная тьма на цыпочках подкрадывается к моему окну. В тусклом и лишенном тепла свете монитора появляется письмо:

«Весь наш мир – иллюзия. Мы сами воплощаем иллюзии в жизнь и живем внутри этих иллюзий. Мы – общество, которое именует себя «Живые». Вместе с нами вы перестанете верить в бога, вместе с нами вы перестанете строить планы на будущее, вместе с нами вы, наконец, обретете смысл жизни, который никак не можете найти.

«Живые» образованно группой индивидов, личностей, интеллигентов, гениев мысли и слова. Здесь вы найдете искомое вами – персональное счастье. Здесь мы все сможем построить общее счастье для каждого страждущего. Здесь каждый обретет Жизнь.

Мы называем себя «Живыми», и это дает нам силы бороться против устоявшихся моральных устоев общества. Благодаря сборам и пожертвованиям «Оживших» после беспробудного существования у нас есть Наша территория для Жизни. «Ожившие» занимаются только любимыми делами. Никто не имеет права говорить «Ожившему», что он должен делать!

«Живые» – уникальная и единственная возможность последний раз прикоснуться к миру, наполненному миражами. «Живые» – последняя возможность стать «Ожившим» и по-настоящему ощутить жизнь!

А вы Живой? »

Потом следовал длинный список номеров телефонов, имен и адресов, были указаны реквизиты из длинных последовательностей цифр.

Окончив читать данное послание, я отметил его как спам. Подтвердив то, что данный материал – чушь, я сократил количество приверженцев большого и очень странного культа, секты. Даже на душе стало как-то легче, будто бы таким образом я совершил чудо, подвиг, выступил в роли героя, коим хотел быть с самого детства.

«Думаю, это нормальное состояние души любого маленького мальчика – стремление стать героем. Большим, сильным, умным и справедливым. Именно так нас воспитывают и именно это нам стараются вбить в головы обычно. Конечно, все зависит от уставов семьи. Хотя, честно, было бы интересно увидеть семью серийных убийц и то, как они могли бы воспитывать отпрыска. Безусловно, это страшно, но, уверен, это было бы интересным», – подготавливая отчет о проделанной за месяц работе, напечатал я на автомате. Мои мысли были блокированы на все сто, нет, двести процентов!

Может быть, оставить этот текст и отдать начальству? Может, я должен это сделать и отправиться навстречу своей судьбе? Может быть, тогда все случится так, как должно было? Может быть, я начну писать свои стихи и накладывать их на музыку, и тогда все встанет на свои места? Может, хватить ныть о том, что мне не нравится моя работа, ведь я сам ее выбрал…

Я думаю об этом, но есть одна проблема. Руки и пальцы уже настолько привыкли к механической зависимости от мыслей, что сами вбивают весь этот текст на графическое изображение белого листа формата А4. Я об этом думаю и мгновенно переношу на лист. Одновременно с этим прочитываю напечатанное и погружаюсь в никчемность собственной жизни. Это давит то ли на сердце, то ли на душу, и я открываю страницу браузера с открытой вкладкой почтового ящика. Захожу по ссылке, которая представляет собой временное хранилище, благодаря которому можно обратиться к базе данных, на сервере и удалить оттуда данные с определенными адресами. На самой верхней строчке нахожу полученное письмо и открываю его вновь. Глаза бегают по строчкам, и сейчас я начинаю поддаваться собственной слабости и понимать то, как работает алгоритм вербовки. Честно говоря, меня спас телефонный звонок.

– Алло. Да, я слушаю вас, Виталий Павлович.

Мне позвонил один из акционеров, на которого я работаю.

– Куда ехать? А что там? Хорошо, я встречусь с представителями завода. Помимо этого, есть еще какие-нибудь вопросы? Сорок пятый контракт? А что не так? Высокий брак? Файл получил, открываю… хорошо, распечатаю заключение от специалистов. Послезавтра быть на месте, меня будут ждать. Хорошо, понял.

Я помню этот телефонный разговор и то, как потом заметил, что уже слишком поздно и пора возвращаться домой.

«На время поездки надо бы найти кого-нибудь, кто присмотрит за котом», –думал я, покидая офисное здание. Я прошел мимо огромного плаката со своей фотографией. Уже пару лет наша фирма использует мое лицо для официальной рекламы, поэтому меня знает чуть ли не каждая собака.

Не знаю ведомый каким чувством я достаю телефон из кармана и открываю приложение одной из социальных сетей. Ноги несут меня к автомобилю по сухому асфальту. На улице душно не смотря на то, что уже поздно. Сейчас то самое время года, когда возможно все.

Телефон прикипел к моей руке, потому что я никак не мог найти интересующий меня профиль девушки. Мы познакомились совершенно случайно в офисе интернет–провайдера, где мы оба разрывали контракты на оказание услуг. Там мы разговорились, и я предложил обменяться данными социальной сети.

«Забавно, раньше все обменивались номерами телефонов. Сейчас все и достаточно охотно предоставляют о себе так много информации, – думал я, стараясь найти ее профиль . – Ее звали…Очень интересное и крайне редкое имя… Ме… что-то на «ме»…».

Большой палец скользит и прыгает по поверхности мобильника. Нахожу необходимый мне интерфейс и вбиваю туда те самые две буквы ее имени «М-Е», и в следующую секунду на экране появляется много учетных записей, но первой из них оказывается нужная.

«Точно! Мелисса! – думаю я, открывая ее профиль. – Интересно, почему на место, предназначенное для фотографии человека, эта девушка поставила изображение размытой точки?»

В какой-то степени данное изображение напоминало солнце, только черное, и оно было подвешено в совершенно белом пространстве. Как при инвертировании цветов черно-белого изображения.

Смотрю ее личную информацию, но номер телефона там не указан. Я хочу позвонить ей и договориться о встрече, но у меня есть и корыстная мысль. Думаю, Мелисса хороший человек и не откажет мне. Я хочу попросить ее присмотреть за моим питомцем пару дней. Конечно, у меня есть и другие друзья, но это прекрасный предлог для начала отличной дружбы. «Привет! Давай встретимся завтра в 12.00? Я хочу тебя увидеть!»

Жму кнопку, сообщение разбивается на пакеты данных и отправляется в виде последовательности символов, расщепляемых до нулей и единиц. В скором времени компиляторы вновь последовательно соберут эти несколько строчек в первоначальный вид, а потом она прочтет их. Надеюсь, это случится скоро… В последний раз она была здесь пару дней назад, и это говорит о том, что наша встреча может не состояться.

А вот и мой автомобиль, который тоже устал за этот день, но, в отличие от меня, он устал от безделья, и будет довольно мурлыкать в ту секунду, когда я нажму на кнопку запуска двигателя.

Двигатель набирает обороты, но нога контролирует их количество. Глаза считывают информационную кашу из знаков и общего потока движения, в котором я нахожусь по дороге домой. Мой автомобиль, как и тысячи других на дорогах, подмигивает поворотниками и спокойно дышит, стоя на светофоре, нервничает, попадая в пробку… Мы чувствуем одинаково, мы одинаково задеваем струны вечернего города.

По центру панели управления приклеена подставка для телефона. Время от времени глаза сами жадно прыгают на него, но, не получив ничего, заскучавшие, возвращаются на дорогу, простирающуюся впереди. Мои глаза сейчас показывают все мое нетерпение и надежду на скорый ответ. Ведь я понимаю, что человек может ответить слишком поздно. Еще лучше я понимаю, что она может отослать меня с моим котом ко всем чертям!… Но я надеюсь, что этого не произойдет. Этим сообщением я пошел ва-банк.

Конечно, на самый крайний случай есть друзья, которые пускай и поворчат, но все же согласятся помочь. Есть родители, которые тоже будут ворчать, но помогут, но мне хочется попросить об одолжении именно Мелиссу. Плюс, это действительно удачный повод встретиться. Просто встретиться вновь, пообщаться и, если я пойму, что могу себе позволить попросить об одолжении, то сделать это.

Время спешит вперед, и делает это параллельно с тем, как мир катится в бездну. Я еду домой, и мои глаза сами по себе закрываются то ли от усталости, то ли от всего того количества информации, прошедшей через мозг в течение этих рабочих часов. Даже не могу сказать о том, сколько их было. Даже не могу утверждать о том, что я не живу в офисе, потому что живу. Дома я лишь стараюсь отоспаться. Квартира – хранилище моих вещей, без которых я буду собой, но которые без меня станут мусором, возможно, принадлежащим другим людям… В межчеловеческих отношениях тоже есть что-то схожее…

Пробки тянутся червями стрессов и заполняют практически весь город вечером. Пробки растягиваются утром и иногда появляются днем. Пробки – паразиты, обитающие в организме города. Они высасывают жизненные силы, они утоляют свой голод, насыщаясь человеческим временем, они утоляют жажду, выпивая ругань, льющуюся из человеческих душ. Пробки тянутся через весь город, и по пути домой я выскакиваю из одной, попадая в следующую, третью, новую и так каждый день, два раза в день, как по рецепту врача… Правда, психологи и психиатры советуют воздерживаться от вспышек гнева и избегать стрессов.

Телефон на приборной панели спит, и от этого раздражение еще больше. Я жду ответа, но его нет, и не факт, что он будет вообще. Это ожидание напоминает мне игру в рулетку. Я уже сделал ставку, поставив на красное… Конечно, красное! Мне кажется, красный бархат отдает вишневым оттенком… Я поставил все, что было, и теперь наблюдаю за тем, как шарик скачет по нумерованным разноцветным секциям.

Музыка дыханием басов качает мою голову. Сейчас играет какая-то модная группа. А раньше молодой парень чувственным голосом, с  придыханием, пел о своей великой и чистой любви… к деньгам. В той музыке было зашкаливающее количество ударов в минуту, а вот слов было мало. Слова были скудными и, честное слово, если детсадовцу дать карандашик и объяснить, что есть деньги, то он из своего еще не изуродованного мировосприятия извлечет куда более ценные мысли, нежели: «Копейка рубль бережет – девиз магната; Пачка денег к уху, яхта – моя зарплата…».

«Интересно, когда случилось так, что слова стали аранжировкой для музыки? Неважно что, неважно о чем, главное – красиво пропевать красивые словосочетания, за которыми нет смысла… – думаю я. – … Нет, конечно, может быть, и есть… Как вариант, я тупой и не могу своими мозгами понять гениальность произведения, не могу рассмотреть, расслышать то, что хотел сказать автор. Не так давно в мире искусства появилось понятие «абстракционизм». Думаю, пришло время для музыки нести этот крест…».

Музыка нежно дышит басами из колонок, голова раскачиваешься в такт, в машине тепло, за пределами металлического ящика темно, и общая усталость, как вишенка на самой верхушке торта, уже заняла свое место. Глаза сами собой начинают закрываться. Голова немного подается вперед, но я успеваю поймать траекторию ее движения и понимание, что если сейчас не остановлюсь самостоятельно, то это произойдет против моей воли несколько позже. Пальцы руки выпрямляются и легким движением задевают небольшой рычаг за рулем. Активируется механизм оповещения других участников движения: я же не имбецил, не кретин, не больной самой извращенной формой слабоумия, чтобы не предупредить о том, что я перестраиваюсь с крайнего левого на небольшой стояночный островок. И я остановлюсь, выйду из машины, похожу немного, подышу воздухом… Может быть, сгоняю в магазин за бутылкой холодной воды, чтобы умыться и прогнать сон из организма, хотя бы на краткий временной интервал, достаточный для возвращения домой.

– Не люблю водить, – проскакивает мысль. – Слишком мало движения, слишком много вибраций от передвижения и очень специфическая система вестибулярного аппарата. Движение по дороге работает для меня, как колыбель на изогнутых ножках, которую используют для убаюкивания маленьких деток.

Вот я припарковался. Примерно с минуту побродил вокруг металлического прямоугольника, зависящего от меня, как история от человека, и понял, что без бутылки холодной воды я заставлю историю одного народа встретиться с историей, возможно уже исправленной, другого народа.

Иду пройтись и найти какую-нибудь палатку, в которой можно купить простой воды. Такая появляется минут через пять моей пешей прогулки, и там я приобретаю большую бутылку. Пластик содержит полтора литра холодной жидкости, и это то, что мне нужно.

Возвращаюсь обратно к машине. Здесь, на небольшом пятачке непокрытой асфальтом земли, чуть наклонившись вперед, я выливаю на голову большую часть бутылки. Холод воды пробирает все тело. Вода капает с волос, свисающих вниз. Я стою, чуть наклонившись вперед, упершись ладонями в бедра и тяжело дышу. Затем моя рука сначала собирает лишнюю жидкость с лица и отбрасывает ее в сторону. Потом пальцы собирают волосы с лица и закалывают их назад. Я по-прежнему тяжело дышу. Вода была не просто холодной, а откровенно ледяной, но теперь я чувствую себя несколько лучше. Я стою и смотрю сквозь лобовое стекло внутрь своего автомобиля. Там все ждет моего возвращения. Этот ящик хочет продолжить свою прогулку по заторенным улицам уставшего города, хочет продолжить свой бег мимо панельных зданий, парков, стекло-бетонных гигантов офисов и выкидышей архитектурной мысли нашего времени. Я же просто хочу домой и получить ответ. Может быть, он уже есть, но я об этом еще не знаю.

«Может, пешком?» – появляется мысль, и мозг автоматически начинает считать то время, через сколько я смогу дойти до дома. Потом мозг прикидывает примерное время прибытия, если ехать на машине, после сравнивает полученные результаты, и я понимаю: ящик выигрывает практически всухую.

Сажусь в автомобиль. Вновь запускаю двигатель. Несколько секунд просто смотрю вперед. Потом медленно и аккуратно выезжаю с парковочного островка и отправляюсь в очередную пробку. Телефон молчит, музыка продолжает дышать басами, иногда прерываясь энергичным голосом диктора. Все эти компоненты составляют прекрасный коктейль крайней обыденности. Но самое плохое заключается в том, что телефон молчит.

– В этот прекрасный свежий вечер предлагаю небольшое соревнование! Делаем фотографии, ставим хэш-тег «Соревнование Интересов 626», обязательно в одно слово, и заливаем в сеть. Выкладываем что-нибудь необычное, что-нибудь космическое, нереальное и максимально невероятное! Авторы трех самых популярных снимков получатся интересный приз! – тараторит голос из колонок.

В этот самый миг произошло то, чего я не видел ни разу в своей жизни ни до этого, ни после. Даже никогда не слышал о подобных случаях. Это было интересным происшествием, от которого мурашки покрыли кожу всего тела, и страх мерзкой змеей немного сдавил шею.

По улице один за другим начали взрываться лампочки фонарных столбов. С интервалом в секунду эта волна накатывалась на меня. Я наблюдал в зеркало заднего вида за тем, как осколки осыпаются и звенят о крыши автомобилей, стоящих позади. Самое странное, что в тот момент, когда ближайшая ко мне лампочка взорвалась, телефон подал признаки жизни.

В секунду, когда экран загорелся, мое сердце екнуло и провалилось в черную дыру фантазии. Эта секунда была краткой, как вспышка, этот миг был увенчан холодной кожей рептилии разочарования и рогами самообмана.

– Да. Слушаю. Да, послезавтра рано утром выдвигаюсь. К девяти часам утра буду у вас. Хорошо, подготовлю договор о сотрудничестве, – в этот момент телефон завибрировал в руке. – Встретите? Отлично! Тогда до встречи.

С этими словами я положил трубку и воткнул телефон в поставку на приборной панели.

Ехать сквозь не подсвеченную пробку достаточно неприятное занятие, которое перетягивает на себя все одеяло внимания… Примерно так же поступают довольные хорошим сексом девушки, проваливающиеся в глубокий долгий сон. Что же остается нам, мне?… Просто смотреть на это. Единственная разница в происходящем – мне нравится наблюдать за спящей девушкой, но никак не нравится прибираться сквозь лишенную подсветки пробку. Сейчас я даже не слышу музыку, которая по-прежнему доносится из колонок. Все мое внимание сосредоточено на движении вперед и на том, чтобы не стукнуть кого-нибудь, и чтобы кто-нибудь не стукнул меня. Ситуация резко осложняется тем, что скучающие, засыпающие водители после внезапно случившегося взрыва лампочек уже успели допустить несколько досадных ошибок, и от этого и без того медленное движение стало катастрофически медленным.

«Лампочки… Столько маленьких солнышек претерпели взросление до сверхновых и ушли вместе…», – появляется крайне мрачная мысль в моей голове, и меня окатывает волна страха. Все происходящее напоминает события одной кинокартины. Там в начале фильма всегда происходят несчастные случаи чудовищных масштабов, но всегда есть человек, всего один, который за минуту до начала происшествия получает сигнал откуда-то свыше и в попытках спасти хоть кого-нибудь ведет себя как настоящий псих. Конечно же, находятся те, кто верят психопату, и они, группой, избегают потрясающих своим кошмаром событий, но есть одно «но»: это еще не конец.

Обязательно, подобные события уже происходили, и есть выживший, и он параноик. Где-нибудь на форуме он писал о том, что не смотря на то, что удачливой группе посчастливилось избежать смерти, они не должны обольщаться и расслабляться, потому что чернокапюшенная по-прежнему идет по следу, и она не успокоится, пока не пожнет урожай в полном объеме. В итоге погибаю все… Или практически все. Но это кино, а происходящее сейчас – жизнь, и перегорание такого количества лампочек может значить слишком много, если начать думать об этом.

– Срочные новости! – начинает диктор. – На улице Оружейной произошел мощный скачок напряжения. Весь район остался без света на неопределенное время. Причины возникновения скачка пока что не известны. Экспертная группа направляется в район происшествия, чтобы начать экстренные работы.

«А ведь я не смотрю по сторонам!» – появляется мысль в моей голове, и я понимаю, что не только в моей. Эти несколько слов резонируют на протяжении всей пробки. Каждый водитель начал оглядываться и поглядывать на высотки с обеих сторон, начал вглядываться в окна и, если обычно в это время квартиры были наполнены жизнями людей, в них живущих, то сейчас все замерло, будучи погруженным во мрак.

И тут я понял, что единственный способ быстро покинуть образовавшийся дорожный затор, – нырнуть во дворы и постараться проскочить хотя бы куда-нибудь и как-нибудь. Я начал поглядывать по сторонам в поисках подходящей дороги, уходящей в лабиринт между домами, и понял, что и эта мысль тоже резонирующим звоном прокатилась по всем автомобилям, и теперь все стало еще хуже. Вишенкой на этом торте мог стать только сильный дождь, который окончательно разнес бы в ничто все попытки продолжить движение.

Поскольку все металлические коробки замерли в томительном ожидании, я потянулся к телефону. Я вспомнил о том, что он вибрировал во время последнего разговора, и, возможно, это было тем самым сообщением, которого я так ждал. Моя рука потянулся к мобильнику, и в этот миг экран загорелся, а динамики издали звук входящего сообщения:

«Привет. Да, давай встретимся, Только я немного опоздаю, не страшно?» .

Может быть, получится уговорить ее присмотреть за моим котом…

«Хотя, это несколько глупо, – появляется мысль. – Ты же ее не знаешь, правильно? И собираешься дать ключи от квартиры?». Голос разума начинает пилить меня.

Я включаю логику: «Даже если она что-нибудь возьмет, не думаю, что это будет иметь большое значение для меня. Все равно я там только ночую. Квартира – хранилище моих костюмов, маек и джинсов, которые я перестал носить очень давно из-за отсутствия поводов и наличия жизни на работе».

– А как же телевизор? А что насчет заначки? – говорит голос рассудка и здравого смысла.

– Там не так много и, если заработал эти деньги, то повторить это будет не сложно. А там, в будущем можно и удвоить, – отвечаю я.

– Но ведь эти деньги могут помочь тебе начать заниматься музыкой! – вдруг выпаливает разум, и именно это «но» обжигает мое нутро. Он попал в точку, и от этого внутри так паршиво. Он поселил во мне сомнение в намерении довериться Мелиссе. И теперь я понимаю, что денег, спрятанных в квартире, хватит на запись нескольких песен и должно хватить на съемки клипа. Я все время наблюдаю и поддерживаю мониторинг цен. Эта тема – моя Ахиллесова пята, и рассудок тонкой палочкой бамбука ударил по ней не чтобы убить, но чтобы охладить мой пыл. Это хранилось слишком глубоко… И я следил за положением дел не потому, что вынашивал какой-то совершенно потрясающий план о построении карьеры, нет! Мной руководил простой интерес, когда каждый раз я уточнял расценки.

– Ну и ладно. Я готов заплатить за свое доверие столько, сколько потребуется. Главное, чтобы кот был сыт и доволен. Кот – единственный, кто у меня есть, – нахожу я отговорку, которой достаточно для рассудка, и он успокаивается, но не остается довольным общим исходом диалога.

«Да, конечно! Я подожду тебя», – пишу ответное сообщение девушке, с которой познакомился в очереди.

***

Длинные тоннели городских вен,

Тельца движутся стремительно, но нет

Стремления в слепых с детства глазах,

Тельцами движет бытовой страх.

Сердце города бьется помпой,

Мы переполняем его, создавая заторы,

Наша масса напоминает тромб,

Рано или поздно мегаполис умрет.

Судорожно сведет сердце удар,

Погаснут все лампочки на всех столбах,

Тьма в окнах жилых скроет жизнь,

И мы застынем до наступления утра. 

А утром нам скажут: 

«Город больше не оживет. 

Никогда».

Поэма. 

Иду по пустой улице, наполненной лучами фонарей,

Ночь скрывает мысли, что множатся в моей голове.

Я просто иду по прямой, чтобы убить свое время,

Я иду куда-нибудь, чтобы промотать до самого утра. 

Кто-нибудь, чудно уставившись, смотрит на меня,

Кто-то пальцем вращает около и вокруг своего виска,

А я по вечерам закидываю горсть таблеток в рот,

И пытаюсь разжевать горький до ужаса антидепрессант. 

Ведомый побочным действием я не сплю, я застыл,

Этот мир стал похожим на какой-то арт-хаус фильм,

И если поделить промежуток одних суток по частям,

Спертый воздух офиса составит две третьих от меня. 

Еще одну часть заберет себе мой странный ритуал,

Раз в месяц ведущий отпечатки пальцев сжигать.

Так, каждый месяц я наблюдаю, как плавится пластик,

Каждый месяц я вдыхаю яд и запускаю заново спираль.

Как бегущий по острию, никогда не смотрю назад,

Ведь в прошлом счастья нет и никогда не будет. 

В настоящем я вижу лишь отражение прошлых поступков,

Что тянутся за мной длинным хвостом будущих свершений. 

Вся жизнь свелась к тупому ожиданию чуда в существовании, 

И, четное слово, крест рисую на груди в свой зарок,

Руки сбиваю в кровь ежедневно, стараюсь до пота,

Работаю до крови в попытках покинуть свой штопор. 

По-прежнему иду по улице, по длинному коридору,

Его сложили стенами домов, фабрик и офисов работяги.

Моя работа не схожа с тем, что делают эти люди,

Нам никогда взаимно не понять чувства друг друга. 

Проспект уводит дальше, а ноги уже не в силах идти,

И давит не физическая слабость или моя усталость,

Душит как раз тот самый хвост принятых решений,

Что неизменно из прошлого ведет в будущее меня.

Но я пройду до конца этот круг перед глубоким сном,

И дома, после того как лягу на диван, забудусь сегодня,

А завтра по сигналу будильника продолжу движение,

Не смотря на то, что всю ночь лежал, закрыв глаза. 

Вновь сяду в свой яркий ящик из металла и пластика,

Вновь почувствую чудовищную тоску этого города,

Вновь пропитаю воротничок солью и жиром шеи,

Вновь убью время еще одного краткого моего дня. 

Песнь пятая.

Моя дорога, она всегда появляется под моими ногами, когда я начинаю идти. Путь невозможен без движения, и направление не имеет никакого значения. Даже если я поддамся какому-нибудь странному импульсу или буду вынужден изменить внешность, перенести бешеное количество пластических операций, перекроить форму черепа или же если я ограничусь рисунками татуировок на своем теле, я все равно продолжу двигаться. Я буду нестись в интервале, не имеющем направлений, не имеющем даже пространства, только во времени. И я был бы рад сказать о том, что время будет планомерно идти вперед, но мое мировоззрение не даст мне этого сделать. Время существует в принципе, во всех измерения и системах координат одновременно. Так что я просто движусь куда-то по своему пути, и только я ответственен за будущее, что меня ждет, как и каждый из нас!

Я нахожусь в подвешенном состоянии в белом пространстве и думаю лишь о том, как Мелисса посмотрела на меня два мгновения назад. Как мгновение назад ее глаза закатились, показав мне белки глаз с молниями красных сосудов. Я искренне старался, изо всех сил хотел сдвинуться и поймать падающую на стол голову Мелиссы, но не смог. А еще я так и не понял: что это было? И решил считать это миражом, который пронесся мимо меня, как автомобиль на автомагистрали. Потому что сейчас я чувствую себя так, будто бы чешу брюхо длинной дороги своими пыльными кроссовками. А происходит все потому, что я опоздал на междугородний автобус, остановившийся чтобы пассажиры смоги оправиться… И не я задержался, а оказалось, что рейс уже задерживается и надо ехать. В этой спешке не досчитались, не досмотрели и оставили одного на заправке между узлами человечества.

– Ближайший город далеко? – спросил я у заправщика.

– Да так, пару десятков километров, – ответил мне тот, после чего я купил бутылку воды в местном магазине и пошел. А идти надо сквозь пустыню…

Вот так я себя сейчас чувствую. Просто ощущаю каждый шаг! Чувствую то, как протягиваю руку в сторону с выставленным большим пальцем в надежде остановить попутку, но мимо меня проносятся на большой скорости.

«Пр-р-р-р-р», – звучит автомобиль в звуковом диапазоне от нуля до ста и вновь исчезает, оставляя только мой мат звучать в горячей пустыне.

«Бр-р-р-р-р», – точно так же гремит мотоцикл, выпуская дым из тюнингованных прямотоков, дающих этот удивительно басистый, прекрасный звук работающего двигателя, и удаляется от меня на недоступное расстояние, оставляя на данном участке дороги шарканье ног и мат, срывающийся с моих губ.

Вот только то место, где я оказался, не имеет ничего. То есть совсем ничего и Нигде. Точнее, я оказался в Нигде, но не могу сказать, что я нахожусь в Никогда. Все происходящее со мной в любом случае происходит когда-то. Иначе этого не было бы вообще.

«Да.» – всего одно слово появляется здесь и направляется длинным эхо в бесконечность.

Интересно. Почему я увидел Мелиссу? Почему не родителей, почему не бабушку или не первую свою юношескую любовь? Почему именно Мелиссу, занятую перебором двух самых ярких символов моей жизни? Мята и вишня вместе – такое сочетание встречается слишком редко, чтобы быть обыденным совпадением…

Или все же это не совпадение, но и не реальность. Может быть, это просто проекция моего желания в этом Нигде. Я ведь и в правду слишком часто думал об этой девушке в последнее время. А потом очутился здесь… Интересно, в привычном пространстве и времени она покормила моего кота?

Этот вопрос обжег меня волнением, и теперь я думал только об этом. Ведь в конце той встречи я отдал ей ключи от своей квартиры. И девушка была не просто смущена, думаю, после того, как все закончится, мы не будем общаться. Ведь я, как дурак, назначил встречу в ресторанчике под огромным распечатанным снимком себя. Увидев это, она поняла, кто я, и с этого момента ее общение со мной как-то изменилось. Стало более зажатым и скромным. Это было очень странно… А потом мы пошли прогуляться.

Это был обычный день, наполнивший дневные проезжие части длинными червями пробок. Мы шли мимо и наслаждались прекрасным запахом выхлопа, осени и пыли. Между нами был разговор, но вот о чем, я не смогу вспомнить. Скорее всего, потому что сама тема была не столь животрепещущей в отличие от того вопроса, который я до сих пор так и не задал смущенной девушке. А потом в какой-то момент, поймав ту самую неловкую паузу, которая появляется между парнем и девушкой после одной неосторожной фразы, я все же спросил:

– Я, конечно, понимаю, что мы не так хорошо знакомы, но… Можно попросить тебя об одолжении?

– О каком? – смутившись еще больше, спросила Мелисса.

– Ну, эммм… Вот скажи, ты любишь животных?

– Все зависит от самих животных, – сказала она.– Вот собак и котов как-то не очень, если честно.

Последняя фраза разбила мне сердце. Тот образ, который мое сознание создало для нее, разлетелся на мелкие частички, просто на осколки, как хрусталь.

– Вот если рыбки или змейка, или ящерка какая-нибудь, вот это по мне, – даже немного кивнув головой, сказала она, тем самым выстрелив контрольный.

– Ну, в таком случае, думаю, что и одолжение не потребуется, – сказал я, поняв, что в просьбе нет никакого смысла.

– Нет, подожди! Начал говорить, заканчивай! Мне же теперь интересно, – впервые за всю встречу тотальное смущение изменилось чем-то другим, и это было любопытство в чистом, детском виде.

– Даже не знаю, есть ли смысл продолжать… – замялся я.

– Ну, давай уже, говори! Интересно же! – сразу вставила она свои пять копеек, и я понял, что теперь у меня нет выхода, теперь я должен объяснить всю ситуацию, а потом позвонить другу и попросить его сделать мне одолжение и посмотреть за моим котом пару дней.

– Я сегодня должен уехать из города, ненадолго… У меня есть кот, и вот я подумал… – и тут я замер. Сам не знаю, по какой причине, но слова не захотели срываться с моих губ.

– Чтобы я?… – подтолкнула она, и без того уже зная, чем закончится предложение.

– Да… Не могла бы ты присмотреть за моим домашним питомцем? – все же выдавил я из себя эту просьбу.

– А тебя не смущает, что мы практически не знакомы? – спрашивает она, вновь сжавшись от смущения.

– Нет, не смущает. По какой-то до сих пор не понятной мне причине я тебе доверяю, – ответил я, почесывая свою голову.

В этот момент, наверное, я выглядел совершенно просто и по-домашнему. Так, будто бы мы уже знакомы не просто давно, а будто бы учились даже в одном классе, вот только тогда она была совершенно другой! Да и я с тех пор сильно изменился.

– Скажу тебе честно, у меня дичайшая аллергия на кошек,– сказала она, и я услышал: «Не, я не могу». – Но, знаешь, ок, я сделаю. Только надо антигистаминные купить.

– Что? – не понял я, и подумал, что мне послышалось, ведь я уже мысленно слышал краткий ответ «Нет».

– Антигистаминные, знаешь? Препараты такие. Они купируют приступы аллергии и астмы. Такие еще часто показывают в фильмах, только они заправлены в специальные ручки-шприцы, эти препараты. Их используют либо при резкой аллергии на арахис или морепродукты… – она начинает быстро разъяснять мне то, что я и так знаю. Во время объяснения она активно жестикулировала, и это выглядело забавно, особенно тот момент, когда она показала, как надо втыкать иглу в себя, если становится плохо.

– Стоп-стоп-стоп! Я не об этом! Я знаю, что такое «антигистаминные». Я не об этом, – говорю я.

– А о чем тогда? – в этот момент ее смущение зашкаливает, лицо заливает краска, и девушка старается максимально втянуть голову вместе с шеей в плечи. Со стороны это смотрится в равной пропорции и умилительно, и странно.

– Я просто приготовился услышать «нет» и согласно этому уже перестроил планы в своей голове. Но вот ты сказала «да» и, если в моей голове есть некоторая матрица, фильтрующая происходящее, то она лопнула! Как воздушный шарик, – сказал я.

–А-а-а! – протянула она с многозначительным видом и на несколько секунд мы замолчали.

– А что за кот? – спросила Мелисса.

–Породистый кот, практически без шерсти…

– Это те, которые сфинксы? – перебив, спросила Мелисса. – Они таки странные.

Поняв, что ее любопытство вновь стало слишком сильным, она смутилась и опять съежилась.

– Нет, не сфинксы, но похожи. У этой породы шерсть есть, но по структуре чем-то напоминает волос. Такие маленькие приятные кудряшки, – сказал я, и провел рукой по воздуху, показывая, как надо гладить котов по спине.

– Кудряшки?… – сдвинув брови к переносице, немного потупившись, спросила девушка.

– Ну да! Как… Знаешь, раньше модными были каракулевые шапки? – сказал я и посмотрел на девушку.

– Ага! – ответила она, кивнув головой.

– Ну вот, кот выглядит примерно так же… Только чуть более, не знаю, лысо, – ответил я и по какой-то странной причине рассмеялся.

– Лысо? – пытаясь подавить смешок, сказала Мелисса, а потом, наконец, спросила: – А как, собственно, зовут кота?

– Кота зовут Котом, – ответил я.

– Оригинально, – прокомментировала девушка, интонационно выделив букву «а» и немного закатив глаза.

–Ты не понимаешь! Он – личность! – с суровым видом сказал я, еле сдерживая смех.

– А почему не… – начала говорить она, но я перебил.

– Почему не Пушистик? – здесь я взорвался смехом. – Ну, если ты действительно сделаешь мне одолжение и посидишь с этим существом, ты поймешь, почему именно Кот – идеальная кличка для этого животного, – сказал я, сделав акцент не просто на слове «этого», а отдельно и жирно выделив «э».

– Мне нужно знать что-то еще по этому поводу? – не понимая моего веселья, спросила Мелисса, и меня остудила та интонация, с которой был задан вопрос.

– Нет, наверное. На самом деле, Кот – классный чувак! Привыкнуть к тому, как он выглядит, и к периодическим его приколам и все – друзья навеки! – сказал я.

– А какого он цвета? – продолжила расспрос девушка.

– Рыжий! Правда, из-за неплотного шерстяного покрова он больше отдает золотым, – сказал я и увидел на ее лице улыбку. – Что?

– Ничего, просто прикольно! – сказала она.

Я посмотрел на часы, которые ношу на левой руке, и понял, что на этом все. Передав свои запасные ключи и попрощавшись с девушкой, я поймал такси и сказал необходимый на тот момент адрес. Мне нужно было вернуться в офис за документами, которые еще вчера вечером обещал захватить. Пока мы ползли по пробкам, я открыл страницу социальной сети и написал Мелиссе свой домашний адрес. Мы так договорились в момент передачи ключей, и это было разумнее, нежели полагаться на память и говорить ей все эти названия и цифры… В конце концов, так она всегда сможет скопировать данные и запихнуть их в поисковик, который выдаст расположение дома, в котором я живу, меткой на карте.

«Все же в тотальном одиночестве сетевой жизни есть и свои положительные стороны, – подумал я, нажимая пальцем на сенсорный экран мобильника. – Можно найти все и вся, причем быстро и просто, главное знать, как искать, и быть уверенным в том, что конкретно ты ищешь».

Так думаю я, пряча телефон в один карман брюк и доставая кошелек из другого. «Завод или какие-нибудь сверла с алмазным напылением, это не важно…» – думал я, уже расплачиваясь с водителем. И тут меня посетила известная всем истина: «С жизнью и в жизни все точно так же… Главное – быть уверенным в своих желаниях и быть осторожным в своих желаниях… Они сбываются неожиданно, и не факт, что в итоге будешь рад».

С этой мыслью я открыл входную дверь и зашел в фойе здания, где работаю.

***

Ничего нового в потоке будней,

Прерываются выходными и праздниками… Глупо.

Я пытаюсь отдохнуть, отоспаться,

Но лишь устаю все больше и больше, и это забавно. 

Сквозь марлю оптимизма цежу жизнь,

Через мелкое сито просеиваю события,

Оставляю только хорошее… Жаль не так много,

В основном, мусор сыплется из отверстий, и это плохо.

И я хотел бы прыгнуть с моста на канате,

Но много всего взвалил на плечи напрасно…

Уверен, под грузом носом достану до земли,

Поэтому мечты пока что оставлены позади. 

Даже нет тяги возвращаться в квартиру,

В офисе обустроено все будто бы для жизни,

От этого горький осадок на душе твердым комком.

И только Кот заставляет возвращаться домой.

Песнь шестая. 

Мороз улицы обжигает мое лицо. Островки света, испускаемые фонарными столбами, позволяют спасаться от демонов, живущих во тьме. Я иду домой после наконец-таки закончившегося урока алгебры. Я этому очень рад, даже не смотря на то, что на уроке меня вовсе не было.

Вторая смена намного, намного-намного хуже первой. Приходится приходить домой под ночь с полностью исчерпанным ресурсом мозга и делать домашнее задание. Готовить кипы тетрадок, решать тонны уравнений, прописывать длинные предложения сочинений, учить абзацы, которые будут использованы в этой жизни от силы раз десять. И я обязан это делать, потому что так надо, а не потому, что так правильно. Я еще ребенок, всего лишь школьник, но я уже успел понять одну аксиому жизни: так, как надо, не значит, что так правильно. И этому есть очень много доказательств! Самое крайнее и самое живое непременно касается вопроса жизни и смерти.

Вот, к примеру, сегодня на уроке социологии преподаватель задал три вопроса. Один касался эвтаназии, второй абортов, третий отношения к смертной казни. Единственное, что спросил я, причем тут же: «А почему эти вопросы стоят в одну линию?», и преподаватель сверкнул своими карими глазами, наполненными ярости.

«Да, я не совсем удобный для системы ученик», – вслух подумал я, пиная носком ботинка снежно-ледяной комок в переходе с одного островка света на другой.

– Потому что это сложные вопросы общества, и во всех странах действуют запреты на исполнение части или же всех перечисленных процедур, – ответил преподаватель, и одноклассников этот ответ устроил.

Их – да, меня – нет, но я не стал дальше докучать учителю. Он продолжил вести урок и начал прыгать по списку имен любимчиков и спрашивать об их отношении к этим понятиям. И девочки в голос кричали, что аборты – это плохо! Эвтаназия – это плохо! Смертная казнь – это плохо! Но было одно исключение. Одна девочка из класса. Она сидела за самой последней партой, и до этого момента я ее ни разу не видел в классе. Да, мы уже несколько лет учились вместе, но сейчас я ее впервые увидел. Этому возникшему осознанию послужили слова, которыми она высказалась по поводу все тех же трех понятий.

– А я за! – сказала она. – Аборт это и правильно, и хорошо! В прогрессивных странах на ранних стадиях специально делают разные тесты, чтобы не обрекать на муки того, кого еще вовсе нет. Думаю, в последствии жизнь пройдется по любому человеку, но по неполноценному трижды! И это минимум!

Как только она начала говорить, челюсть преподавателя отвисла, а я подумал: «Что ж за жизнь у тебя, девочка, что в нашем нежном возрасте у тебя такие мысли?!».

– Плюс, не надо забывать про изгоев общества, которые так же плодятся и заполняют тем самым детские дома или черные рынки, – продолжила она, и одноклассники начали поворачиваться, чтобы посмотреть на нее. – А смертная казнь, она необходима! 25 лет – пожизненное, но есть одно «но»: по окончанию срока, а такое случается не так уж и редко, преступнику проще совершить еще какое-нибудь преступление, потому что жить снаружи поселения он больше не умеет и не знает как. И ведь пожизненное дают не просто так, правда?

Тут учитель отошел от шока и наконец сказал:

– А кто возьмет на себя ответственность за совершение такого? Кто готов убить преступника? Или кто согласится избавиться от пока только зарождающейся жизни? Кто?

– Наверное, разумные люди, которые готовы нести ответственность за свои поступки,– спокойно ответила девочка.

– А много ли таких? – спросил преподаватель и тут же осекся. Он понял, что этим вопросом поставил себя в тупик.

Я не знаю, о чем он подумал на самом деле, но мне показалось, что я прочитал с его лица, как с листа, предложение типа: «Стаду нужен пастух, чтобы быть ведомыми, а пастуху необходимо стадо, чтобы вести».

– Хорошо… А что ты думаешь об эвтаназии? – спросил он, и я заметил что-то вроде хитрой гримасы.

– Это больно, – совершенно наивным голосом сказала девочка, и тут я кое-что понял, но делать вывод было поздно. – Но, думаю, это необходимо.

Она поставила неуверенную точку, и преподаватель заметил это.

– Вот представь, что у тебя есть хомячок, – начал преподаватель. – И ему очень плохо, он в ветеринарной клинике, понимаешь?

–Да, – ответила девочка.

– И вот доктор подходит и говорит, что самым лучшим решением будет усыпить этого самого хомячка, но это можешь сделать только ты. Сможешь? – спросил преподаватель.

– Наверное, – сказала девочка, поежилась, и моя догадка подтвердилась, но я ничего не сказал.

– Нет, не смогла бы! – ликующе сказал преподаватель, понимая, что поставил зазнайку на место. – Точно так же действуют и предыдущие понятия. Особенно аборт… В тот момент когда… Поверь, соглашаются не многие! Плюс, там очень много последствий, в том числе страшных, о которых ты ничего, понимаешь, НИ-ЧЕ-ГО не знаешь, – высказался преподаватель и вновь взял в руки поводья повозки урока. – И родителей попроси зайти в школу.. Поговорить хочу с ними.

Девочка села и едва не заплакала. Отвернулись все, но я продолжал наблюдать за ней, и до сих пор поражаюсь тому, как она сдержалась. Но больше всего меня поразило все сказанное ею. Жаль, что девочке не хватило пороху, внутреннего завода, чтобы довести этот диалог до конца. Правда, я не лучше… Я просто сидел, смотрел, слушал и старательно пытался не отличаться от одноклассников.

А еще, по какому-то странному стечению обстоятельств, ее отец пришел в школу сегодня и ждал прямо около кабинета, правда, математики. Встретив дочку, он сразу пошел поговорить с учителем социологии. Тот еще не ушел домой. Я случайно проходил мимо этих двоих и краем уха услышал следующее:

–… обычно телевизор дома работает. Видимо, наслушалась и решила выступить… переходный возраст и прочее…

Моя догадка подтвердилась, но легче от этого не стало. Даже наоборот, я почувствовал какое-то опустошение.

Опустошение было настолько глобальным, что все последующие уроки я только и думал об этом и еще черт знает о чем. И вот я уже иду домой, а меня все равно никак не отпускает эта ситуация. Как будто это не я контролирую мои мысли, а будто бы мои мысли контролируют меня. Я перехожу с одного островка света на другой. В промежутках становлюсь уязвимым для того, что прячется в темноте зимней ночи. Хорошо, что там ничего нет.

Холод зимы обжигает лицо. Я просто хочу домой. Оставить тяжелую сумку с кучей учебников. Взять большую нотную тетрадь и отправиться на следующий урок. Всего один. Он будет длиться два часа, но мне нравится это времяпрепровождение. С семи до девяти часов вечера я хожу заниматься тем, что мне нравится по-настоящему. Я буду играть на пианино и получать от этого удовольствие.

Мои родители стараются дать мне все по высшему разряду, и по этой причине я пойду не в замусоленную музыкальную школу с гениальными музыкантами «от бога», а к частному преподавателю, у которого присутствует не только практика преподавания, но и собственные концерты и аранжировки. Тот факт, что он занимается со мной, это просто подарок судьбы. Дело в том, что мой отец дружит с ним с каких-то там доисторических времен, и, насколько мне известно, у этих двоих вроде был какой-то совместный проект но… Мне никто об этом не хочет говорить. Все отнекиваются и отмахиваются от меня каждый раз, когда я лезу с вопросами.

Взрослым так легко не услышать, отмахнуться… Это так странно. Ведь они думают, что знают так много, но в равной степени, они перестали видеть и понимать то, что видим мы, дети. Может быть, если я когда-нибудь откажусь от детства в своей жизни, может быть, в этот момент я тоже пойму их, взрослых. Ну а пока я иду домой и предвкушаю вечер, наполненный музыкой. А еще сегодня я наконец-таки попрошу объяснить мне то, как пишется музыка для песни. Только что я это понял. Поводом этому осознанию послужили та самая девочка, разговор перед окном и вишня с мятой под фонарным столбом холодной зимней улицы.

А пока я быстро иду в сторону дома, перемещаясь между островками света и тотальной тьмой, наполнившей этот скучный город. Я спешу, потому что у меня есть на то причина. Почему-то в другие дни дорога домой воспринимается несколько иначе. Как-то длиннее, протяженнее во временном интервале. Но это не сравнится с теми днями, в которых я прекрасно понимаю, что «лажанул по полной», и дома мне устроят нагоняй. В такие дни вообще не хочется домой. А сейчас хочется, но это будет не пребывание в отчем доме с родными, это будет быстрым перевалочным пунктом, краткосрочной остановкой перед очередным погружением в обволакивающую ночь. А потом, продолжая прыгать по светлячкам фонарей, я, как герой какой-нибудь аркады, направлюсь на очередное занятие, о котором уже некоторое время мечтаю. Сегодня, наконец-таки, мне объяснят, как писать аранжировки к песням. Возможно, этим вечером я стану на одну ступень ближе к своей мечте стать музыкантом, чтобы писать собственные песни!

Быстрыми шагами я иду по улице и, будучи полностью захваченным своими размышлениями и мечтами, совершенно не слежу за тем, что происходит вокруг. Резкий, мерзкий, оглушающий звук клаксона возвращает меня с небес на землю. Вместе с этим чей-то разъяренный голос режет мой слух.

– Идиот мелкий! С дороги, блоха! Давай-давай, бегом прыгай отсюда, кретин! – звучит голос вдогонку, но мне плевать. Да, я подскочил от резко прозвучавшего звука предупредительного сигнала, но оставил за собой холоднокровие и невозмутимо продолжил идти так, как удобно мне.

– В конце концов, я нахожусь во дворах жилого массива. Все «опаздывающие» могут поцеловать меня в задницу, – думал я, продолжая идти.

Мои ноги продолжали преодолевать пространство, с каждым шагом уменьшая оставшееся расстояние до перевалочного пункта. С каждой минутой я был все ближе и все больше думал о том, что обычно на дорогу я трачу всего пятнадцать минут, но они умеют растягиваться.

– Давай-давай-давай! Скорее! – подбадривал я сам себя. – Необходимо закинуть дров в топку локомотива-организма и идти на занятие! Так что давай, чувак, шевели своими лапками, Микки Маус, и двигай активнее своими батонами.

До подъезда, в котором расположилась наша квартира, оставалась буквально пара минут. Может быть, даже меньше. Возможно, я бы даже сам ответил на звонок домашнего телефона, но ответила мама. Я открыл входную дверь и увидел ее с трубкой, прижатой к уху. Она кивала головой и выглядела очень недовольной. В тот момент я еще не знал, что вечер сложится не так, как мне хотелось.

Первое, что я услышал из монолога ответов матери: « Да? Я вас поняла. Да, поговорю. Хорошо».

Она говорила, а я чувствовал нависшую надо мной опасность.

Положив трубку, она повернулась ко мне, и вид у нее был крайне озадаченным. С одной стороны она была чем-то крайне не довольна, с другой стороны, я увидел, как она готовится сказать что-то такое, что будет еще хуже.

– Есть две новости, и обе плохие. Выбери первую, вторую скажу сразу после первой, – сказала она в итоге, а я как раз снял ботинки и куртку.

– Давай вторую, – понимая неизбежность ситуации, спокойно сказал я и приготовился.

– Нас вызвали в школу, хотят пообщаться,– сказала мама, и внутри у меня все сжалось.

–А кто? – спросил я и сразу подумал о разговоре у окна.

«Неужели он предал меня и это что-то вроде возмездия?» – подумал я.

– Твоя математичка. Говорит, что ты спал на уроке, что выгнала тебя за это, а ты даже не попросил прощения и не постарался вернуться на урок, – сказала мама.

– Эм… ну, да… в общем, так и было, – сказал я.

– А почему? – спросила мама.

– Что почему?

– Почему ты не постарался извиниться и вернуться на урок? – строго спросила она.

– Я не подумал, что так можно, – в полном недоумении ответил я.

– Завтра она вызывает меня в школу и говорит, что мы пойдем к директору, потому что такого хамства она никогда раньше не встречала, – сказала мама.

– Плохо… – ответил я и понял, что положение, в котором я оказался, далеко не самое лучшее.

– Ладно, отцу пока ничего не скажем,– сказала мама и ненадолго замолчала.

За эти две-три секунды тучи над моей головой успели немного рассеяться.

И вот еще одна новость, – начала говорить она, и я вспомнил, что это еще не все. – Сегодняшнего урока музыки не будет.

– Как не будет?– в недоумении спросил я и ощутил что-то вроде мощного удара в живот.

– Ну, вот так, не будет. Он минут сейчас позвонил и сказал, что не сможет ближайший месяц, может быть, пару месяцев, преподавать. Сказал, что уезжает. Срочные дела какие-то.

Но это было не столь важным. Я понял, что моей мечте не суждено стать реальностью. Я бы мог играть гаммы дома, самостоятельно, но даже простой синтезатор, чтобы на нем можно было бы нормально учиться, это достаточно дорогое удовольствие, к сожалению. В моей голове прикинулись и примерились все возможные варианты развития событий и все мне не нравились. Самым ужасным был тот, в котором я пошел бы в музыкальную школу… Просто потому, что еще одну школу я бы не выдержал!

Голова моя непроизвольно опустилась вниз.

– Эй! Ну, ты чего! Не расстраивайся! – сказала она. – Сделай перерыв, подтяни математику…

Она добавила это с некоторой язвительностью в голосе, и это меня больно укололо. Ведь я уснул на уроке не потому, что не знаю, а потому, что устал, и потому, что это мне совершенно не интересно! Но разве хоть кого-нибудь это волнует?!

– Да, хорошо… Я немедленно этим займусь, – единственное, что я смог ответить.– Спасибо, что решила пока что не говорить отцу.

–Да ладно… Но смотри, раз уж так все сложилось, сначала ужин, а потом уроки. Мой руки и за стол! – включив генерала в голосе, сказала она, и я подчинился.

***

В тот момент, когда мечты

Ломаются под пальцами, как шоколад,

Я хочу нестись вперед

Так быстро, насколько позволят мышцы. 

В ту секунду, когда сломанные мечты

Осколками мелкими вопьются в ладони,

Я хочу быть с другой стороны,

Быть наблюдателем с целостной кожей. 

В тот самый миг, когда осколок мечты

По кровотоку направится прямо в сердце,

Я хочу быть слишком старым