Читать книгу Дитя волн - Жюль Сюпервьель - Страница 1

Как родилась эта плавучая улица? Что за моряки да какие такие архитекторы создали ее прямо на поверхности моря над шестикилометровой атлантической впадиной? Эту длинную улицу с домами из когда-то красного кирпича, давно посеревшего от времени, эти шиферные и черепичные крыши, эти скромные лавочки, кажущиеся незыблемыми?… И эту ажурную колокольню?… И что это как не соленая морская вода, которая явно хочет выглядеть садом, огороженным стенами с узорами из бутылочных стеклышек, стенами, через которые иной раз перепрыгивает рыбешка?…

Как же удерживалась на плаву эта улица, и ведь даже волны не раскачивали ее?

И эта двенадцатилетняя девочка, такая одинокая, которая уверенным шагом проходила в деревянных своих сабо по текучей улице, словно ступая по земной тверди? Откуда все это взялось?

Мы расскажем о событиях лишь в той мере, в какой видим их и в какой о них знаем. А что укрылось от нашего зрения – то укрылось, ничего не поделаешь.

Когда приближался какой-нибудь корабль, пусть даже он еще не появлялся на горизонте, девочка впадала в глубокий сон, и тогда деревня исчезала, полностью скрывалась под волнами. Вот почему ни один моряк, даже вооруженный биноклем, никогда не замечал плавучей деревни и вовсе не подозревал о ее существовании.

Дитя волн, девочка считала себя единственным ребенком на свете. Да и вообще – осознавала ли она себя маленькой девочкой?

Она была не очень красивой – редкие зубы, чуть вздернутый нос, но белоснежное лицо украшали несколько очаровательных пятнышек, так и хочется сказать – конопушек, а повелительный взор ее серых, вроде бы совсем обычных, но удивительно лучистых глаз проникал в самую душу, и то была великая тайна, явившаяся из глубин веков.

Проходя по улице, единственной улице в этой деревне, девочка порой бросала взгляд то вправо, то влево, словно бы ожидая, что кто-нибудь дружески кивнет ей или помашет рукой. Но так только казалось – девочка делала это совершенно бессознательно, ибо ничто и никто, ни один человек не мог появиться в этой затерявшейся среди вод деревушке, всегда готовой исчезнуть в волнах.

Чем питалась девочка? Рыбой? Вовсе нет. Она находила продукты в кухонном шкафу или кладовке, и даже мясо появлялось каждые два-три дня. Там всегда были картошка и другие овощи, время от времени обнаруживались яйца.

Припасы нарождались как бы сами собой. Когда девочка принималась за варенье, его оставалось потом в горшочке сколько было прежде, и походило на то, что продукты, появившись однажды, должны были оставаться в шкафах вечно.

По утрам на мраморном прилавке булочной, в которой никогда не было ни единого покупателя, ребенка ждала завернутая в бумагу краюшка свежего хлеба, и ничья рука не протягивала девочке хлеб, никто даже пальцем не пододвигал к ней буханку.

Она вставала спозаранку, поднимала тяжелые железные жалюзи магазинов, ресторанчиков и мастерских (на вывесках можно было прочитать: «Таверна», затем – «Кузница», «Булочная», «Галантерея»…), открывала ставни всех домов деревни – их тщательно навесили по причине крепких морских ветров, и, сообразно с обстоятельствами, девочка либо открывала окна, либо же так и оставляла закрытыми. В иных кухнях она разжигала печи, чтобы над тремя-четырьмя крышами всегда поднимался дым.

За час до захода солнца девочка с легкостью закрывала ставни. И опускала жалюзи из рифленого железа.

Будто какой-то инстинкт, какое-то неиссякаемое вдохновение заставляли ребенка выполнять эти работы и следить буквально за всем в деревне. Когда выдавался погожий денек, девочка вытаскивала из какого-нибудь дома ковер или развешивала белье на просушку, словно любой ценой следовало показать, что деревня обитаема, и видимость эта должна быть как можно достовернее.

А еще круглый год девочке приходилось заботиться о флаге над мэрией, открытом всем ветрам.

По ночам она зажигала свечи или шила при свете лампы. Во многих домах городка было электричество, и девочка с природной грацией щелкала выключателями.

Как-то раз она укрепила на входной двери одного из домов, рядом с молотком, бант из черного крепа. Ей показалось, что так будет правильно.

Бант висел на двери два дня, а потом девочка его спрятала.

В другой раз она принялась бить в большой барабан, словно бы ей понадобилось объявить какую-то новость. Девочка ощутила сильнейшее желание прокричать что-то во весь голос, что-то такое, что услышали бы на всех берегах моря, но горло сжалось, и из него не вырвалось ни единого звука. Девочка так напряглась, что лицо и шея почернели, как у утопленницы.

А затем следовало отнести барабан на положенное место – в левый угол большого зала мэрии.

На колокольню девочка взбиралась по винтовой лестнице, ступеньки были истоптаны тысячами никому не видимых ног. С колокольни, куда, как думала девочка, вело никак не меньше пятисот ступенек (на самом деле девяносто две), можно было видеть небо, много неба, намного больше, чем открывалось с улицы, вымощенной желтым кирпичом. И еще приходилось ухаживать за тяжелым механизмом настенных часов и заводить их рукояткой, чтобы они всегда показывали точное время, днем и ночью.

Склеп, каменные святые, стоящие в молчаливом порядке, стройные ряды стульев, которые, казалось, слегка поскрипывали сами по себе, ожидая, когда на них усядутся живые существа всех времен, дряхлеющие золотые алтари, которые словно мечтали дряхлеть и впредь, – все это одновременно и привлекало, и отталкивало девочку – она никогда не заходила в высокое здание собора, лишь время от времени, в часы досуга, приоткрывала массивную дверь и, затаив дыхание, окидывала взглядом пространство.

В комнате девочки, в чемодане, хранились семейные реликвии – несколько почтовых открыток из Дакара, Рио-де-Жанейро, Гонконга, подписанных «Шарль» или «Ш. Льеван» и отправленных в городок Стенворд (департамент Нор). Девочка, дитя волн, представления не имела, где лежат эти дальние страны, кто такой Шарль и что за город такой – Стенворд.

А еще девочка хранила в шкафу альбом с фотографиями. На одном из снимков был ребенок, очень похожий на нее, девочку Океана, и она часто разглядывала эту фотографию, как бы примиряя себя с действительностью: вот изображение, в котором навсегда запечатлен здравый смысл, оно всегда правдиво. Ребенок на снимке держал в руке серсо. Девочка обыскала все дома в деревне, пытаясь найти что-либо похожее. И однажды она уже решила было, что наконец нашла, – то был железный обруч от бочки. Но едва девочка побежала с ним по морской улице, как обруч исчез в глубине вод.

На другой фотографии маленькая девочка стояла между мужчиной в матросской форме и принаряженной женщиной, очень худой и костлявой. Девочка, дитя прилива, никогда в жизни не видела ни мужчин, ни женщин и постоянно спрашивала себя, каковы они, эти люди. Вопрос мучил ребенка даже глубокой ночью, в то время, когда вас вдруг озаряет, словно вспышка молнии, необыкновенная ясность ума.

Каждое утро девочка отправлялась в деревенскую школу с большим ранцем, набитым тетрадями, учебниками грамматики, арифметики, истории Франции, географии.

А еще у нее была книга Гастона Боннье, профессора Сорбонны, и Жоржа де Лайяна, лауреата Академии естественных наук, – небольшой ботанический указатель, который содержал восемьсот девяносто восемь иллюстраций, изображавших самые распространенные растения, а также растения полезные и вредные.

В предисловии девочка прочитала: «В летнее время года нет ничего лучше, чем гулять по полям и лесам и собирать в больших количествах различные растения».

А история, география, разные страны, великие люди, горы, реки, границы между государствами? Как объяснить все это тому, у кого нет ничего, кроме пустой улицы крохотного городка, столь одинокого посреди Океана? Да и сам Океан, который девочка часто разглядывала на карте… Она не знала даже, что думать о себе, плывущей над его глубинами, хотя как-то раз мысль о своем существовании закралась на минутку в ее голову. Но девочка тут же прогнала эту мысль, глупую и опасную.

Временами девочка покорно прислушивалась к чему-то, записывала несколько слов, опять прислушивалась и снова принималась писать, будто под диктовку какой-то невидимой учительницы. Затем девочка открывала грамматику и, затаив дыхание, склонялась над шестидесятой страницей, где упражнение № 168 надолго приковывало ее внимание. Казалось, учебник сам начинал говорить, обращаясь непосредственно к ребенку прилива:

– Вы существуете? – вы думаете? – вы разговариваете? – вы желаете чего-либо? – надобно ли к вам обращаться? – что с вами происходит? – вы обвиняете кого-нибудь? – на что вы способны? – вы в чем-либо виновны? – у вас есть вопросы? – вы получили этот подарок? о-о! – вы на что-нибудь жалуетесь?

(Замените тире между вопросами подходящими местоимениями, употребляя, где необходимо, предлоги.)

Частенько девочка сама испытывала острое желание написать несколько фраз. И она делала это с отменным прилежанием.

Вот примеры таких фраз, выбранные из величайшего множества им подобных:

– Давайте поделимся этим, ладно?

– Выслушайте меня хорошенько. Сядьте, не двигайтесь, умоляю вас!

– Если бы у меня было хоть немного снега с горных вершин, день пролетел бы куда быстрее.

– Пена, вокруг меня пена, пусть же она никогда не перестает превращаться во что-то твердое.

– Чтобы встать в круг, надо не меньше трех человек.

– Были две безголовые тени, и они уходили вдаль по пыльной дороге.

– Ночь, день, день, ночь, облака и летучие рыбки.

– Я подумала, что слышу какой-то шум, но это был всего лишь шум моря.

Или же девочка садилась и писала письмо, в котором сообщала новости о своей деревне и о самой себе. Письмо никому не адресовалось, в конце его не было никаких «целую», а на конверте отсутствовало имя отправителя.

Закончив письмо, девочка бросала послание в море – вовсе не затем, чтобы избавиться от него, просто так полагалось – может, это было в традиции терпящих крушение мореплавателей, которые в отчаянии пускают по волнам бутылку с последним «прости».

Время словно застыло над плавучей деревушкой – девочке всегда оставалось двенадцать лет. Напрасно она напрягала свое хрупкое тело, всматриваясь в зеркальный шкаф, стоящий в ее комнате. Однажды девочке, с ее косичками и таким непринужденным лицом, надоело быть похожей на фотографию в альбоме; рассердившись на себя и свой портрет, она яростно распустила волосы по плечам в надежде, что мгновенно повзрослеет. Может быть, даже море, раскинувшееся вокруг, как-то переменится, из него выйдут большие козы с пенными бородами и приблизятся, чтобы посмотреть на девочку, одолевшую время.

Но Океан оставался пустынным, и девочку никто не посещал, кроме падающих звезд.

Как-то раз судьба послала ей развлечение, и само существование девочки дало трещину. Внезапно появилось настоящее маленькое грузовое судно, из его трубы валил дым. Уверенно держась на воде, хотя было видно, что груз невелик (красивая красная полоска под ватерлинией так и блестела на солнце), упрямо, как бульдог, суденышко плыло по морской деревенской улице, и дома при этом не исчезали под волнами, а девочка не впадала в сон.

Это случилось ровно в полдень. На судне включили сирену, но голос пришельца не смешался с боем часов. Звуки жили независимо друг от друга.

Девочка, которая впервые в жизни услышала шум, вызванный людьми, бросилась к окну и что было сил крикнула:

– На помощь!

И бросила свой школьный фартук в сторону проходящего судна.

Рулевой даже не повернул головы. По мостику прошелся, как ни в чем не бывало, матрос, попыхивавший трубкой. Прочие продолжали заниматься постирушкой, а дельфины пустились наутек от форштевня, уступая дорогу спешащему судну.

Девочка стремглав бросилась на улицу, припала к следу, оставленному судном, и долго обнимала кильватерную струю, а когда наконец поднялась на ноги, перед ней снова была девственно чистая поверхность моря, не сохранившая никакой памяти о прошедшем грузовозе. Возвращаясь в дом, девочка изумилась: как же так, ведь она крикнула «На помощь!». Только сейчас она поняла глубинный смысл этих слов. И случившееся ужаснуло ее. Разве эти люди не услышали крика девочки? Или все моряки были глухими и слепыми? Или они еще более жестоки, чем глубины моря?

И тут за девочкой пришел большой вал, который раньше всегда держался на некотором удалении от деревни, оставаясь, однако, в пределах видимости. Это был действительно огромный вал, намного шире, чем другие валы по его бокам. На гребне виднелись два пенных глаза, удивительно схожие с настоящими глазами. Можно было бы сказать, что этот вал кое-что понимает, но одобряет далеко не все. Хотя за день он сотни раз возникал и распадался вновь, вал никогда не забывал про глаза: они неизменно появлялись на одном и том же месте – пенные, отлично сработанные. Поражало еще и вот что: иногда, когда вал чем-то особенно интересовался, гребень на целую минуту застывал в воздухе, словно гигантская волна забывала о своей сущности и о том, что должна возрождаться каждые семь секунд.

Уже давно вал собирался сделать что-нибудь для девочки, но не знал – что. Он видел, как удалялось судно, и понимал, какую тоску оно оставило в сердце ребенка. Не теряя ни минуты, вал унес девочку, как бы взяв ее за руку, – но унес недалеко от дома.

Преклонившись перед девочкой, как это умеют делать волны, вал с величайшей бережностью вобрал ее в себя и держал в своих глубинах очень долго, пытаясь, не без помощи смерти, забрать ребенка насовсем. А девочка задержала дыхание, чтобы помочь валу исполнить столь важный замысел.

Замысел не удался, и волна подбросила девочку так высоко, что та стала не больше морской ласточки, потом поймала ее, вновь подбросила, как мячик, и девочка упала в хлопья пены, большие, как страусиные яйца.

Наконец, увидев, что ничего не получается, что ему не удастся отдать ребенка в объятья смерти, вал с глухим рокотом слез и извинений вернул девочку домой.

А девочке, которая не получила ни царапины, не оставалось ничего другого, как вновь и вновь в полной безнадежности открывать и закрывать ставни и мгновенно скрываться под водой, лишь только над горизонтом вырастала мачта какого-нибудь судна.

Моряки, мечтающие в открытом море, облокотившись на планширь, остерегайтесь слишком долго грезить темными ночами о любимых лицах. Вы рискуете породить на свет где-нибудь в самом пустынном месте странное существо, одаренное всеми человеческими чувствами, но не способное ни жить, ни любить, ни умереть, существо, которое тем не менее страдает, как будто оно живет и любит, и все время стоит на пороге смерти, существо, поразительно обездоленное в безбрежности морей, – как наше дитя Океана, рожденное воображением Шарля Льевана из городка Стенворд, палубного матроса с четырехмачтовика «Смелый», который в одном из плаваний потерял свою двенадцатилетнюю дочь и как-то глубокой ночью, находясь под пятьдесят пятым градусом северной широты и тридцать пятым градусом западной долготы, так долго грезил о ней, с такой невероятной скорбью, что принес ребенку страшное несчастье.