Оглавление
Жюльен Бенда. Предательство интеллектуалов
От издателя
Жюльен Бенда: вечные ценности интеллектуала
Предисловие к изданию 1946 года
А. Интеллектуалы предают свое дело во имя «порядка». Значение их антидемократизма
Идея порядка связана с идеей войны, с идеей несчастья людей. Интеллектуалы и Лига Наций
Сомнительные оговорки антидемократов. Опровержение одного высказывания Пеги
Порядок – «эстетическая» ценность
Двойственность идеи порядка
Под предлогом борьбы с коммунизмом
Двойственность демократического эгалитаризма
Преклонение перед Историей
Демократ не знает истинной природы своих принципов. Следствия этого незнания. Какие удары он мог бы нанести противнику
Демократия и искусство
Двойственность «цивилизации»
Другие формы согласия интеллектуала с уничтожением личности
Интеллектуалы и война в Эфиопии
Интеллектуал и пацифизм
Интеллектуал и идея организации
В. Во имя общности с эволюцией мира. Диалектический материализм. Религия «динамизма»
Другие формы отречения от разума, содержащиеся в доктрине диалектического материализма
Куда ведет увлеченность динамизмом
Другие формы предательства интеллектуалов во имя «динамизма»
Интеллектуалы и коммунистическая идеология
C. Другие новые виды предательства интеллектуала: по причине «вовлеченности», «любви», «священности писателя», «относительности» добра и зла. Заключение
Примечания к предисловию
Прим. 1
Прим. 2
Прим. 3
Прим. 4
Прим. 5
Дополнение. О духовно-интеллектуальных ценностях
A. Духовно-интеллектуальные ценности статичны
B. Духовно-интеллектуальные ценности – ценности неутилитарные
Королларии*
C. Духовно-интеллектуальные ценности рациональны
Предательство интеллектуалов
Предисловие к первому изданию
I. Совершенствование политических страстей в современную эпоху. Время политики
II. Значение этого процесса. Природа политических страстей
III. Интеллектуалы. Предательство интеллектуалов
1. Интеллектуалы усваивают политические страсти
2. Они позволяют своим политическим страстям вторгаться в их деятельность интеллектуалов
3. Интеллектуалы своими доктринами поощряют политические страсти
А. Они восхваляют приверженность к частному, порочат чувство всеобщего
В. Они восхваляют приверженность к практическому, порочат стремление к духовному
IV. Общий обзор. Прогноз
Примечания
Прим. А. О том, что политические страсти затрагивают сегодня гораздо большее число людей, чем прежде
Прим. В. Людовик XIV, аннексировав Эльзас, и не помышлял запретить там немецкий язык
Прим. С. О союзе капитализма, антисемитизма и антидемократизма с национализмом
Прим. D. О позиции современных католиков по отношению к католицизму, когда он идет вразрез с их национализмом
Прим. Е ...интеллектуал, усваивая политические страсти, вносит в их развитие огромный вклад благодаря утонченности своих чувств, если он художник, благодаря своей способности убеждать, если он мыслитель, и в обоих случаях – благодаря своему нравственному авторитету
Прим. F. Вдумаемся, с какой легкостью духовенство сегодня идет на военную службу
Прим. G ...то обращение на самого себя, к которому склоняет всякого читателя или зрителя изображение человеческого существа, по его оценке истинное и продиктованное единственно заботой об истине
Прим. Н ...Наполеон, обязавший министра полиции следить за тем, чтобы историю Франции писали согласно требованиям императорского престола
Прим. I. Гуманитаризм и гуманизм
Прим. J ...предают анафеме установления, основанные на свободе и дискуссии
Прим. К. Таково учение Ницше..
Прим. L ...задолго до приверженцев Тэна или Огюста Конта
Прим. М ...это преклонение [перед политикой, основанной на опыте] обличает духовное упрощенчество, составляющее, собственно, приобретение XIX века..
Прим. N. В наше время священнослужители духа учат, что стадное мышление похвально, а независимая мысль достойна презрения
Прим. О. Пеги восхищался философами в зависимости от того, «насколько упорно они сражались»...[334]
Прим. Р. Manifeste du parti de l’intelligence («Figaro», 19 juillet 1919)
Прим. Q. О тeх, кто черпает свои суждения из художественной восприимчивости
Комментарии
Предисловие к изданию 1946 года
Примечания к предисловию
Предисловие к первому изданию
I. Совершенствование политических страстей в современную эпоху. Время политики
II. Значение этого процесса. Природа политических страстей
III. Интеллектуалы. Предательство интеллектуалов
IV. Общий обзор. Прогноз
Примечания
Сочинения Ж. Бенда
Указатель имен
Отрывок из книги
Очередной книгой, выходящей в политической серии издательского проекта ИРИСЭН, стала работа Жюльена Бенда «Предательство интеллектуалов». Написанная в 20-х годах прошлого века (первое издание вышло в 1927, второе – в 1946 году), эта книга стала вехой в развитии самосознания европейского образованного класса и в осмыслении им своего места и роли в политике.
При чтении книги «Предательство интеллектуалов» нынешнему жителю России не могут не приходить на ум параллели с нашим временем. Похоже, что крах СССР и системы социализма стал для российского образованного класса потрясением, вызвавшим процессы, аналогичные описанным Ж. Бенда в своей книге. Наши образованные современники и соотечественники сталкиваются сегодня во многом с теми же самыми соблазнами, подталкивающими к «предательству» – к забвению своей моральной ответственности перед обществом. С одной стороны, в интеллектуальной среде очевидно мощное влияние идей социализма, национализма, расизма и других «старых добрых» форм коллективизма. Именно эти политические страсти соблазняли интеллектуалов Европы первой трети XX века, когда Ж. Бенда писал свою книгу. С другой стороны, ощущается не менее сильное воздействие релятивизма в его бесчисленных разновидностях, провозглашающего относительность, несущественность, безосновательность каких бы то ни было моральных критериев в политике. Наконец, десятилетия принудительного насаждения коммунистической идеологии привели к обратной реакции: теперь наличие у человека более или менее твердых принципов нередко вызывает осуждение и насмешки, а «прагматизм», понимаемый как цинизм и беспринципность, возводится в статус добродетели. Все эти тенденции приводят к постоянному воспроизводству ситуации «предательства интеллектуалов». Книга Ж. Бенда дает неоценимый умственный инструмент для осмысления того положения, в котором ныне оказался образованный класс.
.....
1. Догма о «гибком разуме» (особенно дорогая для Пеги). Она отнюдь не предполагает (иначе в ней не было бы ничего оригинального) такой разум, который, высказывая утверждения, никогда не держится за них настолько, чтобы не быть в состоянии отказаться от них в пользу других, более истинных. Нет, здесь имеется в виду разум, не испорченный утверждением, постольку, поскольку утверждение есть мысль, ограниченная самой собою; разум, действующий посредством мысли, которая является одновременно и самой собою и чем-то иным и которая, следовательно, принципиально многозначна, неопределима, неуловима (то, что один из ее горячих поборников называет «незакоснелой» (disponible) мыслью). Эта догма чрезвычайно близка к другой, развиваемой одним признанным философом. Он утверждает, что сущность разума – «беспокойство», что сомнение для ученого – состояние не временное, а сущностное[62], что описанный им, как новым методологом, «сюррационализм», когда найдет свою доктрину, «может быть соотнесен с сюрреализмом, ибо и чувство, и разум будут возвращены к своей текучести»[63]. Догма о «гибком разуме» близка и к другим – тем, что не признают «статичного взгляда»[64]науки, который «останавливается на результатах науки», и, таким образом, предполагают, что наука не должна принимать никакой постоянной позиции, даже на короткое время; тем, что вещают: «Мысль – причудливый танец, исполняемый с помощью гибких телодвижений и разнообразных фигур»[65]; тем, что, согласно их толкователю, заявляют: опыт, захватывая нас, «увлекает нас за рамки вложенного, приобретенного, возможно, выводит за пределы своей собственной плоскости, во всяком случае, за пределы покоя»[66]. Этот «гибкий» разум на самом деле вовсе не разум. Мысль, исходящая из разума, есть мысль жесткая (что не означает простая), ибо она стремится пребывать в своих собственных пределах, даже в то мгновение, когда себя выражает. Она является, как замечательно сказано, мыслью, которая «должна поддаваться опровержению»[67], т.е. мыслью, в которой представлена точка зрения, поддающаяся определению, то, что адвокаты называют «основанием спора». И, без сомнения, рациональная мысль не раз начинала с состояния духа, далекого от установившейся мысли, с некоторого неопределенного состояния[68], но тот, кто его знает, знает его как состояние, из которого надо выйти, иначе нельзя выразить ничего, относящегося к разуму. «Моя цель... – говорит Декарт, – заключалась в том, чтобы достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и пески, найти твердую почву»*. Те, кто предписывают духу принять гибкость, понимаемую как свойство не временное, но органически ему присущее, тем самым призывают его окончательно отбросить разум, и если они выдают себя за защитников этой ценности, то они настоящие обманщики. За осуждение уловимого (saisissable) выступает и другой философ (Ален), когда призывает свою паству отбросить мысль, поскольку мысль – «убийца впечатлений», а впечатления, т.е. состояния сознания преимущественно ускользающие, – это нечто достойное, и их не до́лжно «убивать». Такое отношение к мысли замечательно выражено литератором Полем Валери, осуждающим «остановку на одной идее», поскольку она есть «остановка на наклонной плоскости». Валери пишет: «Дух – это бесконечный отказ быть чем бы то ни было»; «Не существует духа, который пребывал бы в согласии с самим собой; тогда он больше не был бы духом»; «Подлинная мысль длится не более мгновения, как наслаждение любовников»[69], – так он склоняет нас слиться с метафизической природой духа, никак не связанной с мышлением, суть действия которого составляет соединение осязаемого и определимого. Эту позицию можно было бы назвать дух против мысли[70]. Мне возразят, что литератор здесь не выдает себя за мыслителя; что, выказывая презрение к мысли, он отнюдь не пренебрегает своей функцией чистого литератора. Но я потому и обвиняю не его, а этих философов, многие из которых провозглашают себя рационалистами (Брюнсвик). Они настойчиво представляют его как мыслителя (разве не доверили они ему председательство на заседаниях, посвященных «Рассуждению о методе» <Декарта> и юбилею Спинозы?) и таким образом прикрывают своим авторитетом чисто мистическую позицию.
Поразительный пример философа-«рационалиста», поддерживающего мысль органически иррациональную, мы находим в лице Г. Башляра, доказывающего в «Воде и грезах», что психологический механизм, проявляющийся у Лотреамона, Тристана Тзара, Поля Элюара, Клоделя, должен в какой-то степени служить моделью ученому. Этот рационалист (op. сit, p. 70) превозносит «материализующее видéние – грезу, которая грезит о материи» и «находится по ту сторону грезы о формах»*, так как греза о формах – нечто еще слишком статичное, слишком интеллектуальное; он хочет видеть (p. 9 – 10) зарождение объективного познания вещей в состоянии духа, занятого главным образом связыванием «желаний и грез», и силится «стать» рационалистом, исходя из «образного» знания – такого, какое он находит у этих литераторов. Признаться, мы не понимаем, каким образом познание воды на манер Клоделя или Поля Элюара (если взять примеры, столь дорогие его сердцу) приведет к познанию, которое заключается в мысли о том, что это вещество состоит из кислорода и водорода. Мы укажем ему на свидетельство Делакруа: «Понимание есть первичная данность. Все попытки дедуцировать понимание провалились»[71]. Впрочем, мы касаемся здесь явления, очень распространенного сегодня среди философов и даже среди ученых: они придают значение утверждениям модных литераторов, блестящим и безосновательным. Литераторы, конечно, имеют на них право, но позволительно спросить, что общего между такими утверждениями и серьезными умозрениями. Вот результат литературного снобизма, усвоение которого так называемыми мыслящими людьми никак не свидетельствует об их верности их собственному закону[72].
.....
