Читать книгу Сын Авроры - Жюльетта Бенцони - Страница 1

«Помилуйте!» – подумала Аврора, когда ее, в полнейшем смятении, препроводили в кабинет на встречу с аббатисой. «И зачем я только сюда пришла? Эта женщина меня даже не ждала!»

Ей и впрямь были не рады, о чем вполне красноречиво свидетельствовало отстраненное выражение лица княгини Анны-Доротеи Саксен-Веймарской[2], которая в то время управляла резиденцией светских канонисс[3] в Кведлинбурге. Госпожа аббатиса обладала удивительной для своих зрелых лет жизненной энергией, а вкупе с благородным происхождением это давало ей право открыто демонстрировать свое отношение к окружающим, пусть даже и негативное. Однако же ее безупречное воспитание позволяло ей несколько сгладить эффект презрительного удивления, выдаваемый лишь слегка приподнятой бровью:

– Вы утверждаете, господин фон Бехлинг, что Его курфюрстская светлость князь Фридрих Август оказал мне большую честь, в письменной форме оповестив меня о прибытии графини фон Кенигсмарк?

Внимание аббатисы переключилось на бывшего канцлера Саксонии, чье лицо, носившее явные следы весьма близкого знакомства с «божественной бутылкой», вдруг покраснело и стало такого же цвета, как и перья на его шляпе.

– Ну, разумеется, Ваше высокопреподобие! И у меня есть кое-что, что позволит разъяснить все наши вопросы.

Дрожащей рукой Бехлинг извлек из кармана письмо с личной печатью Его Высочества и с поклоном передал его аббатисе. Та поспешно вскрыла его и, нацепив очки, принялась внимательно изучать содержимое, в то время как Бехлинг, будучи в явной растерянности, посмотрел на Аврору беспокойным, затравленным взглядом. Она ответила ему лукавой улыбкой: ситуация начинала ее забавлять, даже несмотря на то, что спесь приходилось поумерить. Она и впрямь чувствовала, что все закончится ровно так, как она себе и представляла, покидая Гослар: скорым и беспрепятственным возвращением в Дрезден.

Прошло около года с тех пор, как она уехала из Дрездена в Гарц, где родила сына, отцом которого стал князь-курфюрст Фридрих Август Саксонский[4]. Он был настолько от нее без ума, что готов был даже пойти на развод и сделать любимую фаворитку своей женой. И все действительно случилось бы именно так, если бы его законная супруга – боязливая и нерешительная Кристина Эберхардина фон Бранденбург[5] – не забеременела практически одновременно с Авророй. Разумеется, любовникам необходимо было расстаться. В довершение ко всему, князю, во главе десятитысячной армии, необходимо было срочно отбыть в Вену, куда его вызвал император. Последний нуждался в поддержке в своей бесконечной войне с турками, захватившими к тому времени большую часть Венгрии. Тогда Аврора добровольно согласилась на ссылку, рассчитывая, что она не будет долгой, хотя ее изгнание оказалось слишком похожим на тюремное заключение. Разница состояла лишь в том, что вместо холодной темницы ей были предоставлены уютные апартаменты Генриха Кристофа Винкеля, бургомистра Гослара. Однако факт оставался фактом: покидать это милое место ей было запрещено…

Роды были сложными и крайне болезненными, однако результат оправдал все ожидания: Аврора с первого же взгляда полюбила своего очаровательного малыша и назвала его Морицем. Увы, на исходе третьей недели ей пришлось с ним расстаться, дабы тот не попался в руки графа фон Флемминга[6], канцлера, который, в отсутствие князя заправлял всеми делами в Дрездене. С Божьей помощью своевременно проинформированной Авроре удалось переправить сына в Гамбург, вольный город, где у Кенигсмарков было свое имение. Однако за это ей пришлось заплатить немалую цену: о возвращении в Дрезден теперь не могло быть и речи, к тому же с тех пор она находилась под пристальным наблюдением людей Флемминга. И вдруг, накануне, к ней как гром среди ясного неба заявился бывший канцлер фон Бехлинг (которого Аврора всегда была склонна считать скорее другом, чем врагом) – и не просто так, а в королевской карете! Неужели она, наконец, получит долгожданную свободу?

Но вскоре все надежды рухнули: Аврору привезли не в Дрезден, не в Гарц, а к Кведлинбургским канониссам, где ей суждено было стать настоятельницей, причем, как говорилось в письме Фридриха Августа, не просто так, а «по его личной просьбе»…

Это стало страшным потрясением для Авроры. В сложившейся ситуации даже тот факт, что богослужение в знаменитой обители канонисс считалось большой честью, было весьма слабым утешением. Канониссами могли стать только самые благородные женщины и девушки дворянских кровей, а статуса аббатисы и вовсе удостаивались лишь княгини, что позволяло им принимать участие в епископской ассамблее. Кроме того, канонисс сложно было назвать затворницами: они вели вполне светскую жизнь, могли сами распоряжаться своим временем и даже отлучаться из монастыря. К тому же все монахини, за исключением аббатисы и настоятельницы, были вправе нарушать обеты и выходить замуж.

Размышляя об этом по дороге в монастырь, Аврора почти поверила в то, что все будет не так уж и плохо, однако знакомство с аббатисой расставило все по своим местам. Молодая женщина дорого бы заплатила, чтобы забыть эту нелепую сцену как страшный сон!

Окончив чтение, преподобная мать Анна-Доротея положила письмо перед собой на письменный стол, и ее губы тронула легкая тень хитроватой усмешки:

– Похоже, предыдущее письмо Его курфюрстской светлости где-то затерялось… Равно как и мой предполагаемый ответ. Что же, князь мне пишет так, будто ничего особенного не произошло. Думаю, этим и следует ограничиться.

– Что вы имеете в виду, Ваше высокопреподобие? – осведомился заметно приободрившийся Бехлинг.

– О, все очень просто. Графиня фон Кенигсмарк станет одной из нас. Ее дворянский титул и прославленная фамилия дают ей на это полное право… Не говоря уже о воле Его курфюрстской светлости, который высказался на сей счет весьма недвусмысленно. Став полноправным членом нашего капитула, она сможет получать доход с церковного имущества, а также ей передадут в личное пользование дом, который она будет покидать исключительно по собственному желанию и где сможет принимать друзей или родственников. Нужно будет соблюдать всего лишь одно условие: лица мужского пола обязательно должны будут уйти до вечернего закрытия наших ворот. С завтрашнего же дня начнется церемония ее посвящения, тут, я уверена, все пройдет гладко. Однако, что касается должности настоятельницы… тут есть некоторые сложности.

– Но как же так? Монсеньор хочет, чтобы…

– Исключено! В этой области он распоряжаться не в праве. Приорство имеет выборную структуру, и для того, чтобы быть выбранной настоятельницей, необходимо собрать две трети голосов. Нашей новоиспеченной сестре надлежит предложить свою кандидатуру на этот пост в установленном порядке.

Последние слова аббатиса произнесла решительно и резко, а по тому, как она поднялась, вывод напрашивался сам собой: аудиенция была окончена. Впрочем, у пожилого дворянина, похоже, имелись еще кое-какие вопросы:

– Могу я хотя бы спросить, вакантно ли еще место настоятельницы?

– Разумеется. Избрание моей правой руки, которая придет на смену любимой нами сестре Лихтенберг, не должно совершаться впопыхах. От себя добавлю только, что у нас уже есть три кандидатки на этот пост, причем все – дамы в высшей степени почтенные! – произнесла аббатиса, смерив бывшего канцлера взглядом, настолько тяжелым и жестким, что им впору было забивать гвозди.

После этих ее слов господин фон Бехлинг покорно умолк, однако Аврора при слове «почтенные» покраснела от досады. Все было ясно как Божий день: у нее не было ни единого шанса стать настоятельницей. Отныне ей следовало довольствоваться статусом обыкновенной пешки, что решительным образом шло вразрез с ее глубокой натурой и честолюбивым характером. Пришло время показать шипы.

– Обдумав ваше предложение, дорогой друг, – начала она дерзко, обращаясь к Бехлингу и словно не замечая аббатису, – я полагаю, мне придется отказаться от той чести, что мне оказывают. Будучи женщиной общительной, я на дух не переношу показного целомудрия и кричащей добродетели. Они отравляют мою жизнь! Пойдемте же!

С этими словами она продемонстрировала в сторону аббатисы небрежный намек на реверанс, но не успела сделать и пары шагов, как Анна-Доротея крепко ухватила ее за локоть:

– Об этом не может быть и речи! Несмотря на то что внутренний уклад монастыря следует своим собственным правилам, князь по-прежнему остается нашим сюзереном. И все мы должны ему подчиняться. Он хочет, чтобы вы стали канониссой, и вы ею станете!

– Но я не саксонка, а значит – не его подданная!

– Зато саксонец ваш сын! Вопрос закрыт, не правда ли? Ну же, – добавила она уже мягче, – вы ведь прекрасно понимаете, что ничего не добьетесь своим бунтарством…

– Но у меня нет религиозного призвания!

– К счастью, тут у нас нет ничего общего с католическими монастырями. Достаточно просто быть благочестивой христианкой… Господин фон Бехлинг, – проговорила она, не выпуская руки Авроры из своих цепких пальцев, – можете считать свою миссию выполненной. Прикажите выгрузить вещи графини и разместить ее приближенных…

– Со мной приехала лишь одна юная служанка…

– Вы сможете набрать себе прислугу позднее. А теперь вас проводят в ваши покои. Господин фон Бехлинг, извольте пройти в дом для гостей, он у нас всегда открыт. Завтра вы сможете присутствовать на церемонии облачения… А потом вам придется попрощаться.

Ответа не последовало. Аврора и Бехлинг вышли из комнаты и разошлись, каждый в свою сторону: она отправилась вслед за пожилой женщиной в черной робе и белом переднике, голову которой венчала внушительного вида белая шапочка; он же прошел в монастырскую гостиницу, следуя за старым слугой в серой ливрее, обшитой черными галунами… Они лишь кивнули друг другу в полнейшей тишине, не перекинувшись ни единым словом…

Теперь, когда Аврора знала наверняка, что ей придется здесь остаться, она решила как следует осмотреться. Ранее ей и в голову не приходила подобная мысль: на протяжении всего путешествия ее буквально обуревала ярость, а сам Кведлинбург она воспринимала не иначе как мимолетный, незначительный эпизод в своей жизни. Она вдруг поняла, что этот «монастырь» был особенным, а также осознала, почему попасть в это место считалось величайшей привилегией. Все потому, что это странное заведение лишь называлось монастырем! Это был настоящий дворец, чьи богатство и величие могли соперничать с прекраснейшими дворцовыми убранствами, которые Аврора только могла припомнить: Дрезден, Ганновер, Целле или же роскошное семейное гнездо Агатенбург, что под Штаде. Чего стоил один только кабинет аббатисы: великолепные занавеси из лилового бархата, расшитого серебряными нитями; потолок, отделанный позолоченными кессонами с гербами; эбеновая мебель, украшенная слоновой костью; и огромный пышный ковер, покрывавший гранитные плиты пола, – все это, несомненно, должно было поразить Аврору. Однако взгляд ее был прикован к величественной фигуре хозяйки помещения, источавшей холодную неприязнь…

Снаружи замок Кведлинбург Аврора заприметила еще в карете. Проезжая вдоль излучины реки Боде, молодая женщина мельком взглянула в направлении, указанном Бехлингом, и была поражена невероятными размерами крепости. На внушительной насыпи высились каменные стены, а за ними располагался холм, похожий на большой муравейник, сплошь облепленный разномастными зданиями. Вершину холма, под хмурым, мертвенно-бледным небом, венчала прелестная церковь, выстроенная в романском стиле. В большинстве построек, выполненных еще в XI веке, отчетливо чувствовалась рука создателя, императора Генриха Птицелова[7]. Тяжелые, свинцовые облака отбрасывали причудливые тени на жизнерадостную терракотовую черепицу зданий, но Аврора вдруг отчего-то почувствовала страшную тоску. Ей захотелось немедленно бежать из этого места, и она поклялась себе, что исполнит задуманное при первой же возможности…

Однако позднее, плетясь за пожилой монахиней, она отметила про себя, что замок, суровый снаружи, имеет поразительное сходство с экзотическим фруктом, какой обычно подают к княжескому столу. Подобно тому, как колючки и шипы укрывают нежную, сладкую сердцевину, за древними крепостными стенами располагались изящные здания эпохи Возрождения, прекрасная часовня и совершенно невероятный сад, цветы в котором только и ждали лучика солнца, чтобы распуститься.

Поднявшись, наконец, на второй этаж, сопровождающая Аврору дама, которая в действительности оказалась светской гувернанткой по имени Гертруда, открыла дверь в спальню и пригласила ее пройти внутрь. Посреди просторной, светлой комнаты с белыми гардинами и синим ковром, в окружении коробок и узлов с вещами сидела Юта в своей извечной накидке. Голова ее была опущена, а весь вид выражал крайнюю степень удрученности…

– Эй, девочка, – окликнула ее Гертруда, – что это вы там высиживаете? Разве не должны вы сейчас распаковывать вещи, которые могут потребоваться вашей хозяйке этим вечером?

Взгляд девушки прояснился, она медленно поднялась:

– Мы будем здесь жить? – спросила она, взглянув на Аврору и чуть не плача.

Аврора не смогла сдержать улыбку: покидая Гослар, Юта, так же как и сама графиня, полагала, что им будет дозволено явиться к королевскому двору. Нетрудно было вообразить всю степень ее разочарования. Однако Гертруда быстро все расставила по местам:

– Эта комната предоставлена вам только на эту ночь. Завтра, во время церемонии облачения твоей хозяйки, ты сможешь отнести ее вещи в специально подготовленные личные покои…

Слушая ее краем уха, Аврора вдруг заметила в комнате два сундука, обтянутых кожей, которые она оставила в Дрездене перед отъездом в Гарц.

– Как они здесь оказались? – спросила она, жестом указывая на сундуки.

– Не могу сказать, госпожа графиня, – ответила Гертруда. – Но их доставили тем же экипажем, что и вас.

– Откройте их! Я хочу знать, что внутри!

В первом сундуке лежало несколько платьев из ее гардероба, во втором их было всего два: один наряд из белого сатина, расшитого жемчугом, к которому прилагалась дорогая вуаль из мехельнского кружева. Второе платье было из плотного черного шелка, с коротким шлейфом и рукавами, подбитыми горностаем. Этот строгий, но вместе с тем изысканный туалет дополнял накрахмаленный муслиновый воротник-фреза – точная копия того, что носила аббатиса, с той лишь разницей, что ее воротник был фиолетовый. Гертруда поспешила объяснить: на церемонию облачения, в церковь, госпожа фон Кенигсмарк должна явиться в свадебном (то есть в белом) платье, а затем, по завершении обряда, ей нужно будет переодеться в черное и носить традиционный монашеский головной убор…

Острая вспышка ярости заставила лицо молодой женщины вспыхнуть. Очевидно, в Дрездене за нее уже все решили, не оставив ей ни малейшего права на выбор…

– Здесь есть еще кое-что, – промолвила Гертруда, протягивая ей конверт, – я обнаружила его здесь, под платьем.

В сердце Авроры затеплилась надежда, что это могло быть письмо от ее сестры, Амалии-Вильгельмины, графини фон Левенгаупт[8], с которой она не виделась с самого отъезда из Гослара. Им не только запретили встречаться, но даже пресекали любую возможность переписки. Увы, конверт был без обратного адреса, а символ на зеленом сургуче – коронованная чайка – был ей незнаком. Аврора поспешно вскрыла конверт, и из груди ее вырвался возглас удивления: это было письмо от вдовствующей княгини, матери Фридриха Августа. Аврора уже не раз находила подтверждение тому, что под оболочкой черствости и отрешенности княгиня прятала чуткое, любящее сердце. Может быть, она сможет ей помочь?!

«Милое мое дитя, я пишу эти строки с одной только целью: по возможности смирить тот бунтарский дух, что я в Вас безошибочно угадываю. Это я попросила моего сына открыть перед Вами врата Кведлинбурга. Сам он планировал выдать вас замуж за одного барона, богатого и родовитого. Однако в сложившихся обстоятельствах совершенно необходимо, чтобы мать прелестного малыша имела в Саксонии не только высокое положение, но и некоторую свободу. На мой взгляд, статус канониссы является самым приятным, поскольку Вы не будете скованы в своих действиях, с условием, разумеется, что Ваши поступки не будут идти совсем уж вразрез с догматами Церкви. Кроме того, место среди канонисс обеспечит Вас необходимым жильем, которое придется как нельзя кстати, в том случае, если Вы более не сможете рассчитывать на милости князя. Кстати говоря, некоторые только об этом и пекутся… Прошу Вас со спокойным сердцем принять мое предложение. Ваш дом в Дрездене, равно как и Ваши друзья, по-прежнему останутся с Вами. Мне бы очень хотелось прислать в монастырь Вашу сестру, которой Вам, должно быть, очень не хватает, однако госпожа фон Левенгаупт в данный момент задержалась в Гамбурге, сраженная каким-то недугом. Впрочем, уверяю, болезнь не серьезная, Вашей сестре просто надо соблюдать постельный режим и избегать длительных переездов. Так что не терзайте себя напрасно. Зато теперь Вы можете писать кому угодно и что угодно, однако будьте осторожны: за некоторыми посыльными нужен глаз да глаз… Наконец, как только Бехлинг вернется, я тотчас же прикажу отправить в Кведлинбург Вашу карету, а вместе с ней и прислугу, в которой Вы, вероятно, будете нуждаться. Анна София»[9].

В это время Гертруда покончила с распаковкой белого платья, передала его Юте и вдруг озадаченно уставилась на черное. Аврора перехватила этот взгляд и спросила:

– Ну? Что-то не так?

– Нет-нет, разве что мне следует немедленно оповестить о том, что вы привезли свое платье и в нашем, приготовленном для вас, не нуждаетесь. Понимаете, дамы редко привозят к нам свои гардеробы, и я не уверена, что это…

– Что это соответствует местным стандартам?! Тогда не забудьте сообщить вашему начальству, что это платье – подарок Ее Королевского Сиятельства, вдовствующей княгини Анны Софии.

Гувернантка удалилась, сообщив, что скоро вернется с ужином. Аврора и Юта остались одни. Молодая служанка по-прежнему тоскливо озиралась по сторонам.

– Это ужасно! – наконец воскликнула она. В ее глазах снова блестели слезы. – Мы и впрямь здесь останемся, и мне придется стать монашенкой?..

– О боже, какая же ты глупая! – проворчала Аврора, удовлетворенная, впрочем, тем, что может отыграться на этой плаксе. – Канониссой буду я, ты же так и останешься моей камеристкой, не более и не менее. Все дамы здесь обзаводятся прислугой, но если тебе такой расклад не по душе, я отправлю тебя обратно в Гослар, раз уж все равно могу вызвать из Дрездена столько служанок, сколько потребуется! Тебе решать, однако поторопись! Нет, ну что за дуреха!

– О, нет, я не хочу возвращаться домой, но если госпоже графине угодно попутешествовать…

Аврора с возрастающим сожалением подумала о Фатиме – турецкой рабыне, которую ей когда-то подарил Фридрих Август и чьи многочисленные таланты были поистине неоценимы. К примеру, она все понимала с полуслова – как жаль, что она ее, скорее всего, больше никогда не увидит: Фатима смотрелась бы в религиозной общине слишком уж экзотично!

– Ну, ладно, время покажет! – воскликнула она, чувствуя подступающую усталость. – А пока приготовь мне все, что необходимо для вечернего туалета. Я порядком запылилась в дороге. Потом ты поужинаешь со мной, и мы ляжем спать. Я очень устала!

Это было не просто некое абстрактное утверждение. Двадцать лье[10], что Аврора провела в дороге, в отчаянии вынашивая планы о побеге, не прошли бесследно. К тому же ей необходимы были тишина и покой, требовалось тщательно все взвесить и продумать: как ей жить дальше, как добиться лучшего будущего для себя, но в особенности, конечно же, для своего сына. Однако Авроре так и не удалось собраться с мыслями. Всякий раз, как она пыталась сосредоточиться, перед ней возникал образ ее младенца. Сейчас ему уже должно было исполниться полгода, и – Господи, Боже! – как же ей хотелось его увидеть, хотя бы одним глазком. Она знала, что не сможет долго противиться этому чувству: оно было сильнее нее и буквально выжигало Аврору изнутри. Кое-как ей все же удалось забыться, но сон ее был прерывистый и неспокойный…

Рано утром ее разбудил звон колокола, а немного позднее в комнату торжественно вплыла Гертруда в сопровождении служанок, полная решимости приготовить «новенькую» к предстоящей церемонии. Сначала Аврору помыли. Затем ее восхитительные черные волосы тщательно расчесали, заплели в косы и красиво уложили вокруг головы. Вся процедура была проделана предельно аккуратно, с глубочайшим почтением, однако служанки при этом не обмолвились ни словом. Потом прелестную головку графини украсила тончайшая кружевная вуаль с букетиком белых роз, закрепленных длинными булавками. Затем настал черед сатинового платья, которое, безусловно, было очень к лицу Авроре и выглядело так, будто было совсем новым. Ах, как давно она не надевала праздничных платьев! Пожалуй, с тех самых пор, как она уехала из Дрездена: беременная женщина да к тому же еще и почти затворница вряд ли может похвастаться роскошным гардеробом! Наконец, стройные ножки графини оказались затянуты в белоснежные шелковые чулки, сверху закрепленные подвязками, а завершили туалет кремовые туфли на высоком каблуке. Она была так ослепительно прекрасна, что служанки даже позволили себе легкий вздох восхищения, который, впрочем, быстро угас под пристальным строгим взглядом Гертруды. Юта все это время стояла в стороне и завороженно следила за чудесным превращением своей хозяйки. С подобной церемонией она сталкивалась впервые и теперь впитывала все, как губка.

Как только туалет графини был завершен, Гертруда подала ей стакан воды. Церемония облачения восходила еще к стародавним рыцарским обычаям, когда к алтарю следовало обязательно явиться натощак… Авроре казалось, что эмоции, внезапно нахлынувшие на нее, сплелись в горле в тугой клубок, так что она ограничилась всего лишь одним глотком. Наконец, ей вручили длинные белые перчатки и Библию в черном кожаном переплете. Колокол зазвонил снова, но на этот раз перезвон звучал как-то по-особенному. Аврора вместе со своей небольшой процессией двинулась в сторону церкви, соединенной небольшим галерейным переходом с главным зданием аббатства.

Их встретила напыщенная, строгая дама в белоснежном шелковом платье со вставками из горностая. Рядом с ней стоял мальчик, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы длинный шлейф дамы не волочился по земле. Женщина высокомерно улыбнулась:

– Я графиня Беатриса фон Мерзебург, и сегодня я имею честь познакомить вас со всеми благородными дамами, которые будут вас сопровождать.

Аврора сделала реверанс и улыбнулась:

– Иметь вас в качестве сопровождающей, графиня, – это большая честь для меня. Я вам очень признательна за то, что вы вызвались помочь мне…

– Я не вызывалась, сударыня, я получила приказ, – поправила ее строгая собеседница. – Возьмите меня за руку и пойдемте!

Двери церкви распахнулись, и женщины под оглушительные звуки фанфар вошли внутрь. Госпожа фон Мерзебург стиснула вмиг похолодевшую ладошку Авроры и подняла ее прямо перед собой. Так обе дамы, рука об руку, медленно прошествовали к клиросу, где по обе стороны каменного алтаря, украшенного восковыми свечами в бронзовых подсвечниках, возносилось звучное, мелодичное пение канонисс. Могло показаться, что поют ангелы, настолько прекрасны были их голоса, исполненные необычайной грации и изящества.

Канонисс было около двадцати, и все они, в одинаковых одеждах, сидели в боковых проходах. В цент– ре же, под сводчатой галереей, на возвышающейся кафедре, восседала аббатиса. Спадающие складки одеяний, в которые были облачены поющие канониссы, резко контрастировали с фигурой пастора, напряженно застывшего и скрестившего на груди руки. Его взгляд рассеянно блуждал под величественными сводами храма, выполненными в романском стиле, что были даже еще древнее, чем готические стрельчатые арки, венчавшие клирос. Когда пение стихло, пастор спросил:

– Кто стоит предо мной и стучит в двери Господни?

Спутница Авроры ответила:

– Заблудшая душа, Мария-Аврора графиня фон Кенигсмарк, которая хочет прожить тихую и спокойную жизнь в лоне нашей святой церкви.

– Чиста ли она сердцем и тверда волей, чтобы служить Богу?

На этот раз ответила сама Аврора:

– Чиста и тверда. С Божьей помощью…

Тогда пастор повернулся к аббатисе:

– Готов ли святой капитул принять в свои ряды новую сестру?

– Святой капитул готов принять ее, милостью Божией!

– В таком случае, начинайте церемонию!

Пока Аврора вместе с графиней фон Мерзебург продвигалась к старой ризнице[11], где молодой женщине предстояло надеть церковное одеяние, канониссы запели новый псалом, по красоте своей ни в чем не уступавший предыдущему. Аврора уже слышала его раньше, но еще никто при ней не исполнял его с таким умением:

– Это великолепно! – прошептала она. – Как вы думаете, графиня, смогла бы я петь вместе с ними?

Орлиный взгляд дамы на мгновение смягчился.

– Вы любите музыку?

– Очень. Я играю на клавесине, на арфе, на гитаре… И я люблю петь, однако эти голоса, они просто восхитительны!

– Что ж, решать будет наша главная сестра по пению. В принципе, петь должны все. Если только голос не фальшивит. В этом случае вы просто будете делать вид, что поете: княгиня Анна-Доротея тщательно следит за тем, чтобы хор воспринимался как единое целое…

Беатриса фон Мерзебург и Гертруда помогли Авроре переодеться: белое сатиновое платье и кружевная вуаль сменились нарядом из плотного черного шелка, а горностаевая накидка довершила удивительное превращение.

– Это платье просто идеально! – тихо воскликнула графиня, и в ее голосе не было ни капли прежней язвительности. – Такое ощущение, что оно было сшито специально для вас!

– Так и есть. Ее Королевское Сиятельство Анна София приказали сшить его именно для меня, – ответила Аврора.

– Вот как? Что ж, я думаю, нам пора.

Новообращенную препроводили к хорам как раз в тот момент, когда канониссы допевали псалом. Аббатиса поднялась со своего кресла и приблизилась к Авроре. За ней неотступно следовал паж, бережно держащий в руках подушечку, на которой лежали золотой крест с лазурной лентой и легкий изящный головной убор из переплетенных белых муслиновых лент, сложенных бантом и скрепленных черными шпильками. Когда Аврора встала на колени, ей сначала торжественно надели убор (который она будет впоследствии носить лишь на службах), а затем – чеканную медаль с изображением креста и гербом аббатства (с которым ей будет суждено остаться навсегда). Пастор благословил ее, после чего молодую женщину усадили в большое резное кресло. На кафедру пастор возвращался под мелодичные звуки церковного гимна.

Для новоиспеченной канониссы торжественная речь слилась в единый неразборчивый поток слов, и только драматический, преисполненный страшных подробностей, отрывок о страданиях в аду заблудших душ, свернувших с пути праведного, прозвучали для нее отчего-то четко и разборчиво… Когда громкий голос пастора вдруг вывел Аврору из оцепенения, она поняла, что слова о «спесивой грешнице, предавшейся всем мирским порокам, равно как и незаконной, пускай даже королевской, любви» были обращены именно к ней. Суть всего выступления сводилась к тому, чтобы Аврора «с чистым сердцем отринула всякие легкомысленные отношения и приняла дары Святого Духа и позволила вести себя до самого сияющего трона Господня!» Молодая женщина видела, что все взгляды присутствующих были устремлены на нее, и с горечью отметила, что в некоторых даже сквозила насмешка. По всей видимости, канониссы и пастор ожидали ее ответной реакции. Однако она сделала вид, что вся эта обличительная речь ее никоим образом не касается. Она раскрыла Библию, подавила легкий зевок, погрузилась в чтение… и отчетливо услышала, как кто-то негромко, по-доброму рассмеялся. Что ж, было похоже, здесь ее окружали не только враги!

Проповедь (если ее вообще можно так назвать) окончилась, после чего канониссы запели последний церковный гимн, и на этот раз Аврора пела вместе с хором. Затем они собрались все вместе и дружной процессией направились в покои к аббатисе. Анна-Доротея, княгиня Саксен-Веймарская, приказала приготовить ужин в честь новоприбывшей, где мадемуазель фон Кенигсмарк предстояло познакомиться со своими будущими приятельницами. Аббатиса сама решила познакомить новоиспеченную канониссу со своим окружением, а посему встретила молодую женщину у входа в просторную гостиную, где уже был накрыт роскошный стол. Во время знакомства от обилия имен у Авроры закружилась голова:

– Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Мария фон Зальцведель! Графиня Мария-Аврора фон Кенигсмарк… Графиня Эрика фон Данненберг.

Дамы приветствовали ее церемонно, но не подавая руки. Взгляд их был холоден, а некоторые и вовсе отворачивались к вящему неудовольствию аббатисы. Аврора задавалась вопросом: куда же исчезло знаменитое христианское человеколюбие, которым обычно так славились религиозные общины? Для самой Авроры все было ясно как день: ни одна из этих дам не была ей рада!

С последними двумя канониссами все обернулось совсем плохо. Очевидно, они были здесь старшими, о чем красноречиво свидетельствовали их седые волосы. Первая, с орлиным носом и выдающимся подбородком, держалась настолько прямо и ровно, насколько только мог ей позволить ее невысокий рост. Вторая, будучи заметно выше, опиралась на трость с золотой рукоятью. Ее лицо хранило неоспоримые признаки былой красоты. Не успела аббатиса и рта раскрыть, как вдруг первая дама заявила:

– Не стоит, Ваше высокопреподобие! Ни я, ни княгиня не имеем ни малейшего желания общаться с этой… этой дамой! Со всем уважением мы напоминаем Вашему высокопреподобию, что дом этот, в крипте которого покоится сам император, со времен своего основания предназначался исключительно для дам, столь же благородных, сколь и благочестивых. Мы явились лишь для того, чтобы поприветствовать вас и сообщить, что не намерены сидеть с нею за одним столом.

Не дожидаясь ответа, обе дамы с достоинством удалились. Бледная как полотно, Аврора отважилась спросить:

– Кто они?

– Графиня фон Шварцбург и княгиня фон Гольштейн-Бек, – ответила Анна-Доротея, явно смущаясь. – Прошу вас простить их за эти слова. Говорить такое в священных стенах этого дома запрещено…

– Да, но от этого значение сказанного вряд ли станет менее очевидным. Вероятно, они просто высказали то, о чем думали. Предполагаю, что и остальные придерживаются такого же мнения. Поэтому я прошу вашего дозволения удалиться в отведенные мне покои…

– Я вам отказываю! Это же ужин в вашу честь! И если вы вот так уйдете, это будет неуважением уже к моей персоне!

– Я вовсе не хотела оскорбить Ваше высокопреподобие! – произнесла Аврора с поклоном. – Я буду на ужине, хотя и ожидала несколько иного приема.

И они сели за стол.

Ввиду последних событий трапеза, как и ожидалось, прошла в натянутой, если не сказать холодной, обстановке. Все попытки аббатисы завязать хоть какое-то подобие общей беседы были тщетны. Сидя рядом с ней, Аврора видела лишь профили канонисс, склонившихся над своими тарелками с едой, которая, к ее вящему удивлению, оказалась превосходной. Она так об этом и сказала аббатисе.

– Здесь не монастырь, хотя и во многих из них теперь готовят мармелад, варенье, сыры и прочее, – ответила та. – Поэтому мы ревностно отстаиваем нашу репутацию. Особенно, когда речь идет о выпечке. Вот, попробуйте, – надеюсь, вам понравится…

Аврора одобрила угощение сдержанной улыбкой и попросила разрешения покинуть застолье. Ей уже не терпелось убежать с этого ужина, подальше от удушающей враждебности, снять это средневековое платье, богатое, но такое тяжелое. Наконец, ей просто хотелось побыть одной. Гертруда незамедлительно провела ее через сад, разбитый на месте бывших монастырских галерей. Вокруг располагались личные жилища канонисс. Все они были более или менее одинаковыми: белая штукатурка, фахверковые[12] стены и поблекшая от трещин старая кровельная черепица.

Авроре с первого же взгляда полюбился ее собственный дом: светлые деревянные панели на стенах, выкрашенные двумя оттенками серой краски и с позолоченным орнаментом, гармонично сочетавшиеся с нежно-желтым цветом мебельной обивки и штор. Скатерть на столе и обивка кресел также были желтыми: похоже, прежняя хозяйка комнаты отдавала явное предпочтение именно этому цвету.

– Та дама, что жила здесь до вас, умерла, не оставив наследников, – объяснила Гертруда. – Мы оставили тут все, как было, но если вы захотите поставить другую мебель, сообщите об этом – в аббатстве не проблема подобрать вам новую. Сможете выбрать все, что пожелаете, если, конечно, вы не решите привезти что-то из своего родного дома!

– Не стоит! Мне здесь все очень нравится, но… эта дама…

– Госпожа баронесса Луиза фон Биттерфельд, – уточнила Гертруда, и то уважение, с каким она произнесла эти слова, не ускользнуло от Авроры. – Можно сказать, она умерла во святости!

– Кажется, я слышала о ней… Хотя я думала, что она была настоятельницей аббатства.

– Она действительно была ею, и, как всякая настоятельница, она имела право на покои, соседствующие с комнатой аббатисы. Однако она всегда жила здесь: во-первых, потому что была скромна, а во-вторых, здесь у нее был сад…

Аврора не стала ни о чем расспрашивать. Она вдруг почувствовала странную симпатию, которая как бы сблизила ее с этой незнакомой женщиной. И это была вторая причина, по которой она не хотела ничего менять. К тому же у нее просто не было времени поподробнее расспросить гувернантку об этой даме. Зазвонил дверной колокольчик, и Гертруда отправилась посмотреть, кто пришел. Вскоре она вернулась вместе с Бехлингом; тот пришел попрощаться с Авророй, прежде чем уехать в Дрезден, хотя, по правде сказать, вид у него был неважный, и молодая женщина прекрасно знала причину его состояния:

– Итак, мой друг? Похоже, теперь вы видите окружающее не в столь радужном свете, как вы мне говорили ранее? Как вы, должно быть, заметили, аббатиса была явно не в духе. Что же до моих новых «сестер», то они, похоже, спят и видят, как бы оскорбить меня! Как же в такой ситуации должны исполняться приказы Его курфюрстской светлости?

– Уверяю, я в этом деле понимаю не больше вашего. Прощаясь, я попытался поговорить с Ее Высочеством…

– И что же? Она выставила вас за дверь?

Бехлинг покачал головой:

– Вы забываете, что я бывший канцлер Саксонии, и Ее высокопреподобие матушка Анна-Доротея знает об этом не понаслышке. Возможно, вам будет приятно узнать, что она очень недовольна поведением дам из капитула, а посему желает, чтобы с ее мнением все-таки считались. Вот почему она так хочет, чтобы в церковном сообществе и далее царило согласие…

– И поэтому она позаботится о том, чтобы никто не узнал истинных мотивов нашего господина! Если бы она проболталась, если бы она сказала хоть слово, ее «милосердные» сестры тотчас бы прознали об этом. Одному Богу известно, что бы тогда случилось! Они ведь могли бы даже поджечь монастырь!

– Ну, не будем преувеличивать! Видите ли, я думаю, что при данных обстоятельствах выжидание – лучшая тактика. И оно уже принесло свои плоды…

– О чем вы? Скажите ради всего святого!

– Аббатиса не испытывает более враждебности по отношению к вам.

– Вы что, смеетесь?

– О нет, что вы! Вам не хватает уверенности в себе, моя дорогая графиня, или вы уже забыли о силе вашего очарования, о том, с какой легкостью вы расположили к себе вдовствующую княгиню? А уж у нее характер куда более тяжелый, чем у нашей аббатисы… И все же! Верьте мне! Кланяться она перед вами, конечно, не будет, но в конце концов она поймет, что вы – дама в высшей степени замечательная…

– Ох!.. Право же, все, что вы говорите, весьма занимательно, но…

– А я готов повторять это снова и снова! Наберитесь терпения, дорогая графиня! Вы, вне всяких сомнений, можете выиграть эту битву! А теперь прошу меня извинить, мне нужно ехать.

Он наклонился к ее протянутой руке, и она вдруг ощутила острый укол в сердце. Бехлинг, бдительный союзник Авроры и пособник в ее любовных историях, который не раз выгораживал и спасал ее, – в тот момент он показался ей чрезвычайно усталым, постаревшим… Неожиданно, словно повинуясь какому-то внезапному порыву, она взяла его за плечи и поцеловала:

– Подумайте немного и о себе, мой дорогой граф, и расскажите нашему господину обо всем в общих чертах, не вдаваясь в излишне драматические подробности! Просто скажите ему, что я благополучно добралась до монастыря и меня тотчас сделали канониссой! Этого будет вполне достаточно, уж поверьте. Я хорошо его знаю и уверена, что он не станет расспрашивать ни о каких подробностях.

– Ну, все же, если он спросит?

– Постарайтесь уклониться от ответа… Придумайте что-нибудь, в конце концов! Ох, пока не забыла: не могли бы вы прислать сюда мою карету, лошадей и кучера?

Бехлинг чуть было не подскочил от изумления:

– Вы… Вы желаете поехать в Дрезден?

У него был настолько подавленный и растерянный вид, что Аврора невольно рассмеялась:

– Возможно, я наведаюсь туда как-нибудь, но только не теперь. Раз уж отныне я могу выезжать, когда и куда мне вздумается, не кажется ли вам вполне естественным, что я хочу повидаться с сыном?

Бехлинг быстро взглянул на нее, и в этом взгляде она прочитала странную смесь сомнения и нежности:

– О, простите меня! Старый я дурень… Будут вам лошади!

* * *

В последующие дни Аврора старалась влиться в размеренный ритм жизни аббатства. Она исправно присутствовала на службах, а ее голос, мягкий и теплый одновременно, почти идеально гармонировал с голосами остальных канонисс, чему был несказанно рад капельмейстер – крохотный человечек неопределенного возраста в серой церковной рясе. Никто (кроме него самого, разумеется) не знал, сколько ему было лет, а диапазон вариантов колебался от пятидесяти до девяноста. Он был настолько сух и худ, что стоило ему наклониться, как его кости тотчас же начинали громко хрустеть. Однако же его глаза, крохотные и черные, как яблочные зернышки, блестели живо и весело. И хотя передвигался он исключительно при помощи костыля, случалось, что во время какой-нибудь особенно захватывающей музыкальной партии он выделывал такие па, что любой балетный танцор позавидовал бы ему. Звали его Эльзеар Трумп, и даже сама аббатиса, увлекавшаяся церковным пением, относилась к нему с особым почтением, поскольку герр Трумп за органом был воистину неподражаем.

Очарованный голосом новой канониссы, капельмейстер всячески хвалил Аврору. С одной стороны, это не могло не сблизить ее с Анной-Доротеей, весьма дорожившей мнением Трумпа, но с другой – это лишь усилило неприязнь со стороны ее недавних противниц: графини фон Шварцбург и княгини фон Гольштейн-Бек. Аврора быстро поняла, что эти две дамы образовывали своего рода костяк своего окружения – группки из пяти-шести особенно строгих канонисс, которые прилагали все усилия, чтобы отравить существование остальным. Полусветский образ жизни, практиковавшийся в аббатстве, им претил, поэтому они старались «вразумить» окружающих в соответствии с учением Святой Терезы Авильской, создательницы орденской ветви «босоногих кармелиток».

К счастью, их было меньшинство. Другие дамы, втайне поддерживаемые аббатисой, вели против суровой компании нечто вроде партизанской войны, с той лишь разницей, что оружием в данной ситуации выступали статус и связи. Аврора сразу же сообразила, какую выгоду можно из всего этого извлечь, но пока довольствовалась дружескими отношениями со своими новыми сестрами. За исключением пресловутых неприятельниц, уже никто не отворачивался от молодой женщины, – напротив, с ней все здоровались, а иногда даже перекидывались парой слов…

Когда некоторое время спустя во двор аббатства въехала ее карета, Аврора была на седьмом небе от счастья. Бехлинг сдержал свое слово, и теперь она по-настоящему сможет ощутить вкус свободы! Чрезвычайно комфортабельная четырехместная карета для путешествий, которую специально для нее заказал в Берлине Фридрих Август (там эта модель имела бешеный успех, и вскоре ее так и стали называть «берлина»), была запряжена серыми в яблоках лошадьми мекленбургской породы, быстрыми и выносливыми. В такой карете она могла исколесить хоть всю Германию и приехать в гости к каждому, кто был ей дорог! Хотя таковых, конечно, у Авроры было не слишком много. Но истинную радость молодая женщина испытала, когда увидела, что на кучерском месте сидит не кто иной, как Готтлиб Хаас, – кучер, прислуживавший ее сестре Амалии. Сестра частенько одалживала Готтлиба Авроре, поэтому та прекрасно знала о его преданности, доброте и сметливости. Не в силах больше сдерживаться, она весело воскликнула:

– Это каким же ветром тебя сюда занесло? Надеюсь, вы не повздорили с госпожой фон Левенгаупт?

– Напротив, госпожа графиня! Госпожа Амалия крайне обеспокоена тем, что может произойти с имением в Дрездене в ваше отсутствие, а потому наказала мне присмотреть там за всем как следует, покуда местные слуги не превратились в сущих грабителей. Хотя там и слуг-то почти не осталось!

– Не осталось? Но почему?

– Совет постановил, что содержать прислугу в пустом доме получается излишне накладно. Помимо консьержа, меня и конюха, в особняке остались гувернантка Анна Шмидт и две камеристки. На кухне же вообще никого нет.

– А Фатима? Она еще там?

Готтлиб покачал головой:

– Она ушла в числе первых. Я не уверен, но, по-моему, ее пристроили при дворе Ее курфюрстской светлости княгини Кристины Эберхардины…

Невероятно! Это было действительно невероятно, если не сказать больше: это было просто возмутительно! Зачем этой несчастной серой мышке, забитой супруге Фридриха Августа, понадобилась жгучая турчанка, знавшая толк не только в уходе за лицом и телом, но и в различного рода любовных тонкостях, ежедневно используемых в гаремах на Востоке? Весь букет пленительных тайных знаний и приемов, которых так не хватало Авроре, скучавшей без любимой служанки, теперь оказался в руках Кристины Эберхардины! Фатима и ее волшебные руки, способные унять боль, прогнать тревогу и сделать женское тело здоровым и крепким, – как же Авроре их не хватало, особенно тогда, во время этих ужасных родов!.. Она прекрасно догадывалась о том, кто стоял за этой гнусной затеей, кто пытался избавиться от нее и навсегда вычеркнуть ее имя из сердца Фридриха Августа…. Конечно же, это был Флеминг! Отвратительный канцлер, который уже в открытую называл Аврору своим врагом!

«Раз так, – подумала она с яростью, – я сыграю с ним в эту игру!»

Обеспокоившись затянувшимся молчанием Авроры, Готтлиб спросил:

– Рискну предположить, что лошадей госпожа графиня попросила для того, чтобы ездить в карете?

– О, конечно же! Ехать придется далеко, поэтому отдыхайте, мой друг, набирайтесь сил. Выезжаем через два дня! В Гамбург! Мне уже не терпится обнять сына и сестру! Ну а как только мы доберемся до Дрездена… Кстати, князь уже там?

– Да, он был дома, когда я отправился в путь, однако с момента смерти польского короля Его курфюрстская светлость претендует на трон, а посему частенько наведывается в Варшаву.

– Верно-верно, я и забыла, как сильно он хотел стать королем…

На самом деле, 17 июня прошлого года, когда умер польский король Ян Собеский[13], спасший Европу от турецкого нашествия, Аврора отбывала свою ссылку в Госларе, а потому узнала о произошедшем лишь спустя много месяцев. В то же время Фридрих Август, повинуясь приказу императора, отбросил турецкое войско за пределы Венгрии. Молодая женщина тогда была крайне раздосадована своим незавидным положением, а потому мало интересовалась политической ситуацией на Западе. Одно было ясно сразу: временное отсутствие правящей руки Фридриха Августа предоставило канцлеру Флемингу ту свободу действий, о которой он так мечтал и которой не преминул воспользоваться. Что же, очевидно, сейчас курфюрсту не до нее: он и без того озабочен предстоящими выборами и бесконечными военными действиями. Но скоро, очень скоро она вернется в Дрезден и воссоединится с ним. И не важно, будет ли Аврора при этом в сане канониссы или нет! Но сначала ей необходимо увидеть маленького Морица!

Удивительно, но когда Аврора после вечерни сообщила аббатисе о своем предстоящем отъезде, та не стала возражать, но выглядела при этом весьма раздосадованной:

– Вы здесь еще совсем недолго и уже собираетесь нас покинуть?

– Ваше высокопреподобие, вы едва ли много знаете о моей прошлой жизни. Но вы должны меня понять: я просто обязана разыскать тех, кто мне дорог и кого я не видела на протяжении долгих месяцев. Уверяю вас, я скоро вернусь! И потом, разве не было примерным мое поведение? Разве я не заслужила этой поездки?

– Могу сказать откровенно, что ваш приезд не слишком пришелся мне по душе, – с улыбкой ответила Анна-Доротея, – но потом мое отношение к вам изменилось. Могу с уверенностью сказать, что ваше обаяние и ваша доброта постепенно меняют мнения людей. Не всех, разумеется! Но все же! Поэтому, прошу вас, не исчезайте надолго!..

Эти приятные, ободряющие слова успокоили Аврору. По крайней мере, теперь она была уверена, что далеко не все в аббатстве вздохнут с облегчением, когда она уедет. Погода соответствовала ее настроению. Май выдался поистине чудесный: под нежно-голубым небом сочная зеленая трава радовала глаз, яблоневые деревья стояли в цвету, и воздух в лесу был удивительно чистым и свежим. Дороги, правда, как обычно, оставляли желать лучшего, но, по крайней мере, было сухо, и колеса кареты не увязали в грязи. К тому же молодая женщина была настолько поглощена мыслями о скорой встрече с любимыми ей людьми, что практически не замечала досадных путевых неудобств.

* * *

По дороге в Гамбург она решила навестить свою приятельницу, баронессу фон Беркхоф. Несколько минут спустя карета графини уже была в Целле, а еще через некоторое время экипаж проехал под старой аркой у входа в поместье. Готтлиб спрыгнул с передка, позвонил в дверной колокольчик, и вот давние подруги уже обнимали друг друга и плакали от счастья.

– Господи, какой сюрприз! – воскликнула баронесса. – Я боялась, что никогда вас больше не увижу! А эти слухи! Чего только не говорили о вас!

– О, уж лучше бы не говорили вовсе! Что же до слухов, сами знаете, они редко соответствуют действительности!

– Но что же вы, входите, входите скорее! Вам еще столько нужно мне рассказать! Ужин подадут через десять минут!

Баронесса задержалась у порога, отдавая приказания слугам, чтобы те позаботились о лошадях, карете и, конечно же, о кучере. Аврора же прошла в дом и с удовольствием обнаружила, что здесь все осталось по-прежнему. Просторная теплая комната, ковры с вытканными на них фигурами, серванты с хрустальной и серебряной посудой внутри, большие удобные кресла с красными подушечками и, разумеется, камин – огромный роскошный камин с гербовыми вензелями – незаменимый зимой, но уместный даже теперь, в прохладный майский вечер. Толстые каменные стены строения излучали прохладу, поэтому яркое и сильное пламя огня, пожирающее еловые и можжевеловые поленья, наполнявшие комнату чудесными лесными запахами, было очень кстати. Стол был накрыт на одну персону. На другой стороне стола стояла ваза с букетом сирени. Заметив Аврору, лакей поспешно убрал вазу и поставил на ее место тарелку…

Аврора любила этот дом: здесь она чувствовала себя превосходно. Она сняла походный плащ и упала в кресло. Резные подлокотники были украшены изображением львиных голов. Молодая женщина медленно стянула перчатки и, откинувшись на спинку кресла, кончиками пальцев стала медленно поглаживать лакированное дерево, так, будто это была детская щечка. Как же ей хотелось приехать сюда во время своей ссылки в Госларе! Но теперь она была здесь, и это было просто божественно!

– Как же у вас хорошо, Шарлотта! – воскликнула Аврора, когда баронесса присоединилась к ней с двумя бокалами вина. – Но, прежде всего, расскажите мне, как вы себя чувствуете? Впрочем, я и сама вижу, что вы выглядите просто изумительно!

Это и впрямь было так! Баронесса фон Беркхоф, почтенная дама, далеко за сорок, и любимая приближенная герцогини Элеоноры Целльской, выглядела очень молодо. Лицо ее, приятное и свежее, было практически лишено морщин (за исключением пары тонких черточек в уголках губ – да и те появлялись лишь тогда, когда она улыбалась). В детстве, когда она жила в Гамбурге, она дружила с Кристиной фон Врангель, матерью юных Кенигсмарков. Так что, совершенно случайно встретившись с Авророй, она сразу же полюбила ее, и они быстро стали подругами.

– Что же, я не жалуюсь! – баронесса была явно в добром расположении духа. – Выпьем же за ваше счастливое возвращение!

Аврора привстала с кресла и легонько коснулась своим бокалом бокала собеседницы. Тогда-то госпожа Беркхоф и заприметила нарядную синюю ленту и медаль. Она удивленно моргнула, приподняла брови и воскликнула:

– Канонисса? Вы?

– А… да! В Кведлинбурге!

– Но каким же, позвольте спросить, образом это произошло?

– Если я скажу вам, что так пожелал князь, то это, пожалуй, будет правдой. Хотя сам он утверждает, что поступил в соответствии с моей просьбой. Вообще-то мне кажется, что после рождения нашего ребенка он просто не знал, как со мной поступить. Да, раньше он обещал взять меня в жены, однако сделать это было непросто: его супруга забеременела одновременно со мной. К тому же подобный поступок не пошел бы на пользу претенденту на польский трон.

– Это я знаю. Знаю и потому недоумеваю, как же он выпутается из этой ситуации, если все же получит голоса Сейма. Не может быть, чтобы поляки избрали лютеранина, ведь все польские короли были католиками!

Аврора допила свой бокал и промолвила:

– Могу лишь предположить, что он обязательно использует свою силу убеждения. Думаю, у него получится, ведь он так хочет стать королем! Я же только теперь начинаю понимать, какой восхитительной была эта идея с кведлинбургским аббатством. Статус канониссы предоставляет мне куда больше свободы, чем, скажем, брак с каким-нибудь деспотичным господином. Правда, я бы все равно ни на какой брак не согласилась!

– Стало быть, это означает, что он вас все еще любит?

– Понятия не имею. Может, и в самом деле любит…

– А вы? Вы его любите?

– Право же, это уже совершенно неважно! Сейчас для меня важнее всего прочего мой сын и его будущее…

Подали ужин. Женщины помыли руки и сели за стол. Шарлотта прочитала молитву, и обе дамы в полном молчании принялись за еду, поскольку великолепный овощной суп с фрикадельками слабо располагал к светским беседам. Лишь когда принесли сельдь, Аврора все же решила удовлетворить свое любопытство и спросила:

– Читали ли вы мое прошлогоднее письмо?

– Замечательное длинное письмо, в котором вы поверяете мне все ваши ранние любовные истории и рассказываете о жизни в Дрездене? Конечно… Тогда вы были счастливы…

– Да, была, но… Но потом мое счастье заметно потускнело. Я забеременела, а мой князь уехал на войну по приказу императора. Этим воспользовался канцлер Флеминг, и тогда в моей жизни наступила черная полоса. Мне пришлось покинуть Дрезден и переехать в Гослар…

Спокойно, без лишнего драматизма, Аврора в подробностях поведала баронессе о своей жизни в Госларе, изредка прерываясь для того, чтобы промочить горло вином. Она рассказывала обо всем: о том, как после ужасных родов на свет все же появился прекрасный крепкий малыш; как она держала его на руках и сердце ее наполнялось радостью; как совершенно неожиданно к ней явился Бехлинг с письмом от вдовствующей княгини Анны Софии, в котором ее просили незамедлительно оставить своего сына и уехать; и, наконец, как подлый Флеминг, прикрываясь приказом Фридриха Августа, вознамерился избавиться от них с малышом. Затем она рассказала о своих лишениях, о том, как, в конце концов, к ней снова приехал Бехлинг с княжеским приказом доставить молодую мать в Кведлинбург. Не умолчала Аврора и о приеме, оказанном ей в аббатстве…

– Вот так оно и было, моя дорогая Шарлотта, – закончила она, – так что здесь я проездом, направлюсь к моему сыну.

– И вы не вернетесь в Дрезден?

– Почему же? Вернусь, но позже!.. Ну, а теперь ваш черед делиться новостями. Как поживает герцогиня?

– Лучше, чем в прошлом году. Если вы помните, тогда ей нездоровилось. Но теперь она собралась с силами и пытается выбить из своего супруга отмены пункта в акте о разводе, согласно которому ее дочь не может повторно выходить замуж. Курфюрст Эрнст Август Ганноверский[14] часто болеет, его самочувствие стремительно ухудшается. Но он единственный, кто может повлиять на дальнейшую судьбу Софии Доротеи. И если он умрет, на престол взойдет «преданный» супруг, этот никчемный глупец Георг-Людвиг[15], и тогда можно готовиться к худшему. Кстати говоря, герцогиня старается изо всех сил. Действительно, у нее не так много времени, тем более когда она недавно узнала о бегстве Софии Доротеи!

– Госпоже фон Кнезебек[16] удалось сбежать из шарцфельдской крепости?

– О да, она в бегах уже больше месяца. Вообще это поистине невероятная история! В любом случае, можно предположить, что у нее остались кое-какие друзья, которые помогли ей. Один из них обосновался в деревне неподалеку от крепости. Узнав о том, что в замок требуется кровельщик для починки крыши в той башне, где была заточена молодая женщина, он незамедлительно предложил свои услуги. Однако вместо того, чтобы чинить, он продолбил дыру в черепице и в потолке и, наконец, с помощью веревки вытянул фон Кнезебек на крышу. Там он обвязал ее канатом и помог спуститься по стене башни к самому ее подножию. Молодой даме пришлось преодолеть сто восемьдесят футов!

– Боже мой! Я знала, что это храбрая дама, но чтобы настолько!..

– Жажда свободы творит чудеса… Как бы то ни было, она сбежала, и никто не знает, где она находится теперь! Увы, этот ее поступок повлек за собой плачевные последствия: была усилена охрана альденской заключенной[17]!

– Но это бессмысленно! Равно как и попытки герцогини аннулировать условия развода: София Доротея никогда не согласится повторно выйти замуж! Тем более, она не делает ровным счетом ничего, чтобы выбраться из своего треклятого герцогства-заточения! Хотя, быть может, она изменилась…

– Нет. Ее мать, навещавшая дочь на Рождество, отметила, что она все так же сидит одна и по-прежнему страдает. София Доротея живет (если это вообще можно назвать жизнью!) лишь воспоминаниями о вашем брате, графе Филиппе… И все же герцогиня Элеонора не теряет надежды. Если у нее получится, Альденом будут править… куда менее бесчеловечные люди. Только представьте себе, когда отец Софии Доротеи умрет, она, конечно, не получит герцогство Целльское, но, несомненно, станет одной из самых богатых женщин Европы. И это богатство унаследуют ее дети…

– Ей по-прежнему не дозволяют их видеть?

– Да, и от этого они так несчастны!

– Как это печально! О, а вам случайно ничего не известно о судьбе милого Клауса? Я так давно его не видела!

– Его здесь нет вот уже почти полгода… Может, даже больше. Ровно в канун Дня всех святых к нему прибыл гонец с известием о том, что его отец при смерти. Услыхав об этом, он тотчас же выехал в Асфельд, но так и не вернулся…

– Неужели? Он… Надеюсь, с ним ничего не случилось? – воскликнула Аврора, чувствуя, как сердце в ее груди начинает бешено колотиться.

– Насколько мне известно, после смерти барона он стал главой семьи. Его мать сдавала день ото дня. Я видела ее однажды: это милая женщина, но слабая… В том числе и рассудком. Похоже, смерть любимого супруга слишком повлияла на бедняжку! Она не в состоянии правильно распоряжаться оставленным наследством. Поэтому Клаус подал прошение об отставке…

– А братьев у него нет?

– Нет. Лишь он один носит гордое имя Асфельдов… И на его землях находятся залежи серебряной руды. Он должен жениться, чтобы продолжить свой род…

Аврора слушала свою подругу, и совершенно неожиданно чувство острой потери зародилось у нее в груди. Клаус! Ее верный друг, вместе с которым они тщетно искали ее брата, пропавшего в Ганновере 1 июля 1694 года! Клаус был без памяти влюблен в нее и даже не скрывал этого! Раньше ее это тяготило, но теперь, после стольких месяцев разлуки, Аврора желала оказаться подле него – такого надежного и дорогого ее сердцу…

Она также внезапно осознала, что практически ничего не знает о нем, по той простой причине, что никогда не задавала ему лишних вопросов.

– А где находится Асфельд? – спросила Аврора как будто невзначай.

Шарлотта проглотила кусочек яблочного пирога, запила вином и, промокнув губы салфеткой, ответила:

– В горах Гарца… И знаете что? Мне пришло в голову, что это не так далеко от Кведлинбурга. Иными словами, теперь вы с Клаусом фактически соседи. Забавно, не правда ли?

Шарлотта принялась за последний кусок. Складывалось впечатление, что десерт служил для нее и пищей для размышлений. Помедлив немного, она продолжила:

– У вас очень красивая карета. Если кто-то начнет вдруг вас преследовать, выследить такую заметную штучку ему не составит особого труда. Не кажется ли вам, что это небезопасно?

– Что вы имеете в виду?

– Отправившись в Гамбург в таком экипаже, вы, сами того не желая, укажете преследователю местонахождение вашего сына.

Аврора призадумалась. Облокотившись на стол и подперев голову руками, она, казалось, впала в глубокое забытье. Ее подруга, несомненно, высказала очень разумную мысль. Даже находясь в самом центре свободного ганзейского порта, Мориц и его опекуны не могли полностью укрыться от зорких глаз шпионов и дознавателей. Приехать к сыну в такой заметной карете было бы и впрямь вершиной человеческой глупости!

– Что же, моя дорогая, вы только что не позволили мне совершить ужасную ошибку, – заключила, наконец, Аврора. – Лучшим решением было бы оставить мою «берлину» у вас, а самой пересесть во что-нибудь попроще, как по-вашему?

– Это было бы мудрое решение. Вы могли бы взять одну из моих карет и сделать вид, что остаетесь здесь… А не в меру любопытным мы скажем, что вам стало плохо в дороге и вы решили временно передохнуть.

– Право же, друг мой, вы исключительная женщина!

Утром следующего дня, как и было задумано, госпожа фон Кенигсмарк отправилась на север в карете Шарлотты. Экипажем правил старый добрый Готтлиб: без него Авроре было бы совсем одиноко.