Читать книгу Слово 2.0 - Карина Фау - Страница 1

Дождь за окном не переставал. Третий день, меленький, он накрапывал и накрапывал. Небеса оплакивают, сказала свекровь, Екатерина Евгеньевна, и большей пошлости, конечно, она придумать не могла. Если бы Марта не сосредоточилась на той песенке, что звучала в её голове, она бы опять расплакалась, но не от боли, от ярости: почему, почему меня окружают такие ничтожества. Она позволяла себе плакать в одиночестве, даже Сергей не видел её слез. Сорвалась один раз, когда звонила маме, всё остальное время – песенка. Она переключалась на неё, как переключают телевизор на другой канал. Цветы – песенка. Соболезнования – песенка. Бледное личико на белой подушке – песенка, песенка, песенка. И только ночью она выключала безумное радио, садилась у гробика и рыдала. Сергей храпел, напичканный снотворным. Марта не упрекала его, не имела права, но сама к таблеткам прикасаться не собиралась. Во-первых, она хотела вынести эту боль без чьей-либо помощи, во-вторых – слишком сильным было искушение выпить их целую банку.

Рядом с Артёмкой лежали его любимые игрушки. Марта крепилась, но не выдержала – спрятала с глаз долой самолётик, который он склеил полгода назад. Артёмкина мечта – полетать на настоящем самолёте – так и не сбылась, и Марта винила себя. До самого конца она себя обманывала, что времени ещё полно. Обманывала и сына: пичкала обещаниями, клятвами, ты полетаешь, обязательно полетаешь, вот так – вж-ж-ж-ж-ж… под облаками, над облаками, вверх, вниз, вж-ж-ж-ж. Господи, подумала она горько, единственное, на что я способна – это изображать звук мотора. В остальном я совершенно бесполезный человек. Сейчас она, склонившись над гробиком, тихо прошептала: вж-ж-ж-ж, – и тут же ударила себя по щеке, больно, и расплакалась, и упала на жёсткий диван.

Три часа ночи. Вторые сутки она не может заснуть. С ужасом она воображала своё пробуждение в мире, где нету Артёмки. Заснуть и проснуться; забыть – и снова вспомнить: вот где кошмар. Она сидела, не отрывая глаз от сына: скоро его спрячут, это её последний шанс наглядеться, другого не будет. Один раз она отлучилась, чтобы зайти в детскую, увидеть лицо спящей дочери, Людочки. Младшенькая, она ещё не совсем не понимала, что происходит, но чувствовала настроение родителей и плакала целыми днями. Когда её пустили в комнату, где лежал Артёмка, она глядела на него с любопытством. Марта за руку подвела её ближе к гробику. Гляди, сказала она (в голове – песенка), это твой братик. Людочка нахмурилась, Марта взяла её на руки, чтобы дать ей получше взглянуть. Может, не стоило этого делать? Но Людочка будто бы не узнала Артёмку и, внимательно его рассмотрев, произнесла громко:

– Куколка.

Теперь дочь спала, и Марта прикасалась к её щеке, только чтобы почувствовать, какая она тёплая. Вернувшись к Артёмке, она поцеловала его в холодный лобик, утёрла слёзы – один приступ прошёл, другой ещё назревал – и села на диван. Всё-таки она могла собой гордиться: узнав о смерти сына, она позвонила на работу и совершенно спокойным, ледяным даже голосом уведомила заместителя, что до конца недели там не появится. Двадцать минут она разъясняла ему, как построить работу с клиентами, напомнила, что в пятницу состоится суд, и напоследок посоветовала не расслабляться, позволив себе холодный смешок. За всё это время её голос не дрогнул. Никто бы не догадался, что она чувствует. Марта уже три года управляла компанией, и ни один подчинённый не заподозрил бы её в слабости даже теперь.

Но она была слаба. Она долго боролась за сына, и даже когда врачи ей сказали, что осталось немного, что сделать ничего нельзя – и какими мерзкими, вкрадчивыми голосами они разговаривали с ней, – даже когда ей самой стало ясно, что Артёмка не выживет, она не сумела смириться со своим бессилием. Она долго верила, что способна влиять на судьбу. Теперь предстояло поверить, что сын её мёртв, – понимание этого до сих пор ею не завладело. Она могла сказать мысленно: он умер, – и удивиться тому, как нелепо это звучит. Она могла разговаривать с ним, как с живым. Но ощущение смерти разливалось по её венам, как медленный яд, и поражало один орган за другим. Она отступала. Смерть припёрла её к стене. И теперь, сидя на рядом с гробиком, вытирая слёзы и ожидая новых, она произнесла про себя твёрдо: мёртв! – и ощутила всю гнусную справедливость этого слова. Неважно, что он жил и радовался жизни; неважно, что он любил и был любим, что он дышал, мечтал, играл, смеялся, плакал, – неважно, неважно, неважно. Мог не рождаться. Нет, как и не было. Марта прижала руки ко рту, изумлённая внезапным открытием. Он исчез, его нет нигде, на всей планете и во всей Вселенной, куда бы она ни пошла, где бы его ни искала, – отсутствие Артёмки будет повсеместным. Смерть жила в нём с самого рождения, как и во всём живом; теперь Артёмки нет, а смерть живёт – и будет жить, а что ей сделается. Схватив себя за нижнюю губу, Марта сильно оттянула её вниз, не чувствуя боли. Поднявшись с дивана, она взглянула в лицо сыну: куколка? Нет, это он, это он… Новые рыдание созрели в ней, она уже и завыла тихо, захныкала, обхватив себя руками и прижав к груди подбородок, но тут входная дверь тихо щёлкнула, кто-то дёрнул за ручку несколько раз, а две секунды спустя дверной звонок залился пронзительной трелью.

Марта выпрямилась. От соболезнующих не было отбоя, и сейчас ей даже в голову не пришло, что три часа ночи – не лучшее время для визитов. Она взяла себя в руки, быстро промокнула глаза и направилась к зеркалу, позабыв, что Сергей завесил его покрывалом – глупое суеверие, но с мужем по этому поводу спорить она не желала. У двери ещё раз вытерла лицо – глаза наверняка красные, но ничего не поделаешь – и, глубоко вдохнув и выдохнув, щёлкнула замком. Разглядев посетителя, она прикусила губу, чтобы не всхлипнуть, и тут же настроилась на другую волну – песенка, песенка, песенка.

Тощий мужчина с неряшливой бородой и отросшими до плеч жирными волосами стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу. Явно робея, он протянул руку, чтобы коснуться её, но Марта отпрянула. Посетитель улыбнулся виновато, опустил руку. Она посторонилась, чтобы впустить его, но тот стоял, словно ждал приглашения. Марта распахнула дверь шире, и только тогда он зашевелился, переступил порог.

– Здравствуй, Марта, – такой мягкий голос – и почему её всякий раз передёргивает, когда она его слышит? Прикрыв тихо дверь, она упёрла руки в бока.

– Давно тебя выпустили?

– Я узнал о твоём горе, – он опустил голову, прижал одну руку к груди, так и застыл в этой позе, не шевелясь. Взгляд в пол, брови нервно шевелятся: то подымаются, то опускаются, и лицо его становится то задумчивым, то изумлённым. – Я здесь, чтобы помочь…

– Послушай, Николай, – в детстве она звала его Коленькой, но какое уж тут детство. Марта чуть-чуть отступила, чтобы держать его на расстоянии хотя бы вытянутой руки. – Ты в курсе, наверное, три часа ночи… приходи завтра, а? Я тебе, конечно, очень благодарна…

– Но я хочу помочь! – он сжал пальцы на груди, смял влажную от дождя куртку. – Не выгоняй меня, а? Проводи к мальчику.

– К моему сыну? – она произнесла это так резко, так злобно, что сама себе удивилась. Песенка, песенка в голове, другой канал, все чувства сидят за решёткой… Она кивнула и даже заставила себя улыбнуться. – Он в той комнате. Пойдём.

Зайдя в комнату, она согнулась, обхватила себя руками – но тут же выпрямилась, разозлившись, что позволила хоть так проявить свою беззащитность. Но Николай на неё не смотрел. Приоткрыв рот, он склонился над гробиком, вглядываясь в Артёмкино лицо с таким вниманием, что Марте сделалось нехорошо. Она отвернулась. Не будь этот человеком её братом, она бы выгнала его пинками. Ей хотелось, чтобы он поскорее исчез – пусть навсегда, пусть насовсем. Как Артёмка. Господи боже, Артёмка, сынок… Нет! Песенка, песенка, песенка.

– Ну так что, давно тебя выпустили? – она говорила тихо, чтобы не разбудить дочь, но не совсем шёпотом. Николай промолчал, и она мучительно солгала: – Мы тебя вспоминали.

– Бедный мальчик, – прошептал Николай, робко касаясь Артёмкиных волос. – Так крепко уснул!..

– Он мёртв, – произнесла Марта с какой-то злобной мстительностью. Первый раз она произнесла это вслух, но ничего не почувствовала, в душе – пустота. И тогда она повторила ещё раз: – Мой сын мёртв.

Николай поднял взгляд.

– Мальчик спит, – произнёс он. – Я могу разбудить его.

– Так, всё, – она подошла к нему, схватила за плечо. – Вали к чёрту.

Николай перехватил её запястье. Тощий и хилый, он всё равно был сильнее. И по-прежнему безумен, Марта видела это в его горящих глазах. Она испугалась: не за себя, за сына. Если придётся бороться, они могут опрокинуть гробик, – о таком даже страшно было подумать. Николай приблизил лицо, смотреть на него было страшно, и Марта зажмурилась. На мгновение. А потом она снова открыла глаза.

– Вон отсюда, – но голос был слабый, неубедительный. Она откинула голову, чтобы смотреть в потолок. Борода Николая щекотала, царапала её шею. Марта хотела отступить хотя б на шаг – и не могла.

– Ты веришь, что я могу разбудить его? – прошептал Николай. – Поверь, прошу тебя!

– У-хо-ди, – голова кружилась, Марта чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Слишком всё неожиданно, слишком быстро, она так давно не спала, человек разве может всё это вынести? Даже стены расплакались бы. К чёрту песенку. Марта всхлипнула, застонала, и если бы не крепкая рука брата, она бы немедленно распласталась на полу.

– Я хочу, чтобы ты мне поверила, Марта, – Николай повернулся к гробику и, простёрши руку над ним, выкрикнул чуть визгливо: – Встань! Встань, я приказываю тебе!

Не кричи, Людочку разбудишь, хотела сказать Марта. Рука, в которую вцепился братец, занемела. В соседней комнате зашевелился Сергей, сейчас он выйдет и… ничегошеньки не сделает, подумала Марта, постоит, поморгает, только на это он и способен. Николай дышал тяжело, капельки слюны повисли на его бороде. Напрягшись так, что вены вздулись на висках, он вновь прокричал: