Читать книгу Убегать - Карина Фау - Страница 1

В камере двери стеклянные: это чтобы охранники могли видеть, чем ты там занимаешься. Ханан говорит, двери можно разбить. Может быть, говорю я, но смысл? Нас поймают, как только мы выйдем. Охранники бродят по коридору, с виду – ну просто гориллы, если попадёшься в лапы такому, он из тебя душу вытрясет. Я, в общем, не жалуюсь, обращаются с нами прилично. Начальник тюрьмы всегда улыбается и делает комплименты, а то и подтрунивает дружелюбно: погляди, Иезекииль, обращается он ко мне, какой у тебя добрый животик вырос, никак мы тебя перекармливаем. Говорят, тех, кто ведёт себя хорошо, выпускают гулять на поверхность, так что последнее, чего мне хочется – это бить стёкла. Кроме того, если бы сбежать было так легко, как утверждает Ханан, все бы давно побежали, но никто не бежит, все смирно сидят, и только Ханану в голову лезут какие-то дикие мысли. И ладно бы только ему – он и меня решил подбить на авантюру. Как говорится, честному человеку и в тюрьме спокойно посидеть не дадут.

А Ханан говорит: ты как хочешь, но я собираюсь разбить эту дверь и сбежать. Можешь оставаться, если тебе так нравится, говорит Ханан, вот только начальнику не докажешь, что ты моему побегу не поспособствовал, а тебе за это накинут ещё пару годиков. Так говорит Ханан – и берёт в руки камень, отколол его на днях от стены, берёт в руки и подходит к двери. Я не могу помешать, во мне силы – как в одном Ханановом пальце. Я знаю: когда стекло треснет, действовать придётся быстро. Я подымаюсь с кровати – только прилёг, но нет же, мне не дадут отдохнуть – и, крадучись, подбираюсь к Ханану. Что я хотел сделать – свалить его с ног? Не знаю, не помню, ибо Ханан, подняв камень над головой, бросает его в дверь, и стекло разлетается по полу, звон, и Ханан поворачивается ко мне, улыбаясь так широко, что, того и гляди, рот порвёт. Давай, говорит он, – и мы выбегаем в коридор, стекло хрустит под ногами, Ханан хватает меня за рукав и тащит, и тащит вперёд. Слышу голос охранника: эй, вы! Заключённые с удивлением наблюдают за нами из-за стеклянных дверей: за все годы существования тюрьмы никому ещё не приходило в голову так бессовестно бежать из неё, и я чувствую, как они осуждают меня, эти взгляды, от них не укрыться. Я бегу, мучимый совестью, Ханан бежит впереди, и топот охранников за моей спиной – как топот всадников Апокалипсиса: я знаю, они настигнут меня, но бегу ещё быстрее, неотвратимость подхлёстывает меня, и вот я обгоняю Ханана, а тот смеётся мне вслед – и я тоже смеюсь, смеюсь над нашим жалким и неудачным побегом, какими дураками мы с тобой были в ту пору, Ханан, две минуты назад, когда всерьёз замыслили убежать, вот что значит мой смех, и мне кажется, что Ханан смеётся о том же.

Но топот охранников начинает стихать. Они старые, они толстые, они служат здесь целую жизнь. Им непривычно гоняться за заключёнными. Хочется передохнуть, но я не чувствую ног, и если остановлюсь – брякнусь на пол, я не атлет. Ханан меня хлопает по спине, и это не дружеское похлопывание, он понукает меня, как чёртову лошадь. Я не понимаю, чего он хочет, я не могу бежать быстрее, да и он не может, я слышу его дыхание – он хрипит, как умирающий, и его лёгкие, я уверен, сгорают. Чтобы не думать о бесконечности коридора, я гляжу в пол – и едва успеваю увернуться, когда на моём пути возникает начальник тюрьмы. Он глядит большими глазами, он удивлён не меньше моего, а то и больше. В руках у него ключи, и Ханан на бегу их выхватывает, он победно сипит, а начальник глядит ему вслед, – я оборачиваюсь, мне хочется извиниться перед ним, в конце концов, этот человек был добр ко мне, и я чувствую себя мерзким предателем. Он даже не пытается нас задержать. Мы обманули его доверие, мы никудышные заключённые, нет нам прощения, мы даже не стоим того, чтобы за нами гоняться, презрительный взгляд – и большего мы не заслуживаем. Мне хочется повернуться, покаяться перед ним и попроситься назад в свою камеру, но Ханан тянет меня за собой на невидимом поводке: он бежит, я бегу, коридор бесконечен, побег нам не дал ничего, из одной камеры мы вышли в другую. Я дышу тяжело, и воздух раздирает мне горло, как воздух, раздирающий горло.

И тут коридор заканчивается, мы оказываемся у двери. Я врезаюсь в неё, растекаюсь по ней, как яйцо. Ханан мягко меня отстраняет, и пока я, согнувшись, хриплю, он твёрдой рукой совокупляет ключик со скважиной. Щёлк – и дверь отворяется, и перед нами лестница на поверхность. Мне кажется, я не способен ногу задрать, чтобы поставить её на ступеньку, но Ханан уже подымается, а я даже окликнуть его не могу, чтобы чуть-чуть подождал. Я хватаюсь за перила и тащу себя вверх по ступенькам. Лестница довольно крутая, но я забыл об осторожности, и если мне суждено свернуть здесь шею – что ж, так тому и быть. Никто за нами не гонится, но это лишь потому, что они уверены: мы далеко не уйдём. Они следуют не спеша, с уверенностью хищника, бежать за нами нет смысла. В темноте мы продвигаемся на ощупь, я слышу, как хрипит Ханан, вижу его неясные движения, его белые одежды. Почему бы прямо здесь и не упасть, так я думаю, продолжая двигаться, почему бы не облегчить себе жизнь, мы ведь всё равно никогда отсюда не выберемся.

Минут десять спустя мы выбираемся. Сначала, как водится, видим свет, потом сами показываемся, и вот что странно – люди, которые сидят в баре, вовсе не удивляются появлению из-под земли двух подозрительных личностей, а людей здесь не так чтобы много, и затеряться среди них нам точно уж не удастся. Но Ханан и не собирается прятаться. Улыбаясь, он подходит к барменше, которая сонно глядит на него, и, перегнувшись через деревянную стойку, шепчет ей в ухо, но так, что этот шёпот слышен всем:

– Зайка, налей два пива за тюремный счёт.

Я всё ещё не могу отдышаться, говорить мне трудно, так что я просто дёргаю Ханана за руку и показываю на дверь в полу, из которой мы выбрались – мол, вот-вот за нами придут, надо торопиться. Но барменша уже грохнула о стойку двумя полными бокалами, и я заворожённо гляжу, как растекается под ними лужица, как лопается богатая пена, как поднимаются со дна пузырьки. Меня парализует, я могу только руками двигать да рот распахивать, чтобы залить в себя пиво. Я пью, не отрываясь. Когда пиво в бокале заканчивается, – и где-то треть его я пролил на рубашку, – всё вдруг становится на свои места. Я успокаиваюсь. Посетителям и вправду до нас нет дела, и барменша глядит равнодушно, и дверь в полу уже закрывает какой-то молодчик. Мы явно не первые, кто пробрался сюда из тюрьмы. Ханан хлещет пиво с такой яростью, что оно разве только из ушей не брызжет, одной рукой упирается в стойку, всё его тело напряжено, он урчит и ворчит, небритый кадык ходит вверх-вниз по его красной шее. Опустошив бокал, Ханан властно гремит им о стойку. Ещё! – восклицает он, и тут я опять хватаю его за руку и тяну.