Читать книгу Ультрамарин - Катерина Гордеева - Страница 1

Ультрамарин.

«Синий ультрамарин – краска благородная, прекрасная и совершеннее всех остальных, ничего нельзя сказать против нее, она вызывает одну похвалу». Ченнино Ченнини

Глава I. Ценный подарок.

Неяркое северное солнце в этот майский день радовало жителей Падоко – небольшого городка, угнездившегося на скальных берегах Большого моря. Серые каменные дома с черными крышами теснились на узких кривых улочках–лабиринтах, булыжные мостовые змеями тянулись вниз, к берегу моря.

На центральной площади на пару мгновений остановился паренек лет шестнадцати. Свежий морской бриз взъерошил его льняные волнистые волосы, забрался под расстегнутый ворот рубашки, надул, словно паруса, широкие штаны. Взгляд светло–серых глаз юноши устремился вдаль, туда, где в просвете домов была видна часть гавани. Море искрилось в лучах полуденного солнца. У деревянных пирсов, выстроенных в ряд и похожих на гребенку с неровными зубьями, чалились большие и малые суда.

В широкой бухте, глубоко вдававшейся в сушу, располагался большой порт, где кипела основная жизнь города – отсюда уходили рыбаки в море, чтобы вернуться с добычей, приезжали купцы со своими товарами, дабы продать их или выменять на кости и шкуры морских животных, рыбу, жир.

Даже издалека было видно, насколько оживленной была эта часть города: по мосткам то и дело сновал разный работный люд, грузчики, рыбаки, торговцы; в поисках наживы над их головами летали чайки и альбатросы, а между ногами путались бездомные собаки и кошки.

Люс отвернулся: он не любил шумный порт и старался обходить его стороной.

Десять лет назад шестилетний мальчик, крепко держа за руку маму, махал отплывавшему кораблю под названием «Попутный ветер». На нем отправлялся в очередное плавание отец Люса – Алаин Тигальд, бесстрашный капитан, настоящий морской волк. Домой он должен был вернуться месяца через три. Его шхуна, нанятая каким–то богатым купцом, шла с товарами в южный город Хегоальдеко. Но, как узнали позднее, до места корабль так и не добрался.

Друзья Алаина, такие же храбрые моряки, несколько месяцев искали пропавший «Попутный ветер» (или хотя бы его останки), бороздили Большое море, заплывали в самые отдаленные уголки, расспрашивали торговцев и рыбаков, но спустя год, прекратив бесплодные поиски, решили проститься с Алаином и членами команды навсегда.

Холодным зимним днем в порту, на том причале, откуда ушел «Попутный ветер», собрались верные товарищи, знакомые и семьи погибших.

Люс плохо помнил, кто и что тогда говорил. Но он помнил, как его мать Элида прижимала к себе сына и дрожала, то ли от мокрого ветра, то ли от рыданий. Он помнил, как на воду спускали деревянные лодочки с зажженными свечами. Помнил, как лодочки, покачиваясь, уплывали вдаль. Помнил, как одна свечка, захлебнувшись волной, потухла и опрокинулась. Люс хотел сказать об этом матери, но, подняв на нее глаза, увидел, что и она сама стала похожа на погасшую свечу, поникла головой, ссутулилась, лицо посерело, а взгляд будто застыл, остекленел, и испугался за нее.

Когда они вернулись домой, мать долго сидела за столом, сжав голову руками. Люс подошел к ней и произнес: «Мама, я найду папу. Когда–нибудь обязательно найду». Элида зажала рот ладонью, чтобы вновь не разрыдаться, потом крепко обняла сына и горько прошептала: «Боюсь, это невозможно, мой мальчик».

Тогда он действительно верил, что сможет найти отца. Но неумолимое время шло, а вместе с ним гасли в душе мальчика огоньки надежды. Вскоре от них остались лишь тлеющие угольки. Повзрослев, Люс понял: то были пустые, наивные, детские мечты, за которыми бессмысленно гнаться. И сосредоточил свое внимание на неистребимой страсти – живописи.

Склонность к рисованию заметил в мальчике еще Алаин. Отец видел, как сын старательно выводит какие–то каракули то палочкой на песке, то угольком на стене, и однажды подарил ему акварельные краски, кисти и бумагу, которые привез из дальнего плавания. Так искусство крепко вошло в жизнь Люса и завладело им. Все свободное время мальчик посвящал любимому занятию. Иногда даже прогуливал уроки, где–нибудь коротая время с блокнотом и карандашом.

Но чаще его можно было увидеть на Диких Берегах, что в западной части города. Здесь к скалам лепились редкие домишки, росли низенькие кустарники, некоторые дорожки и тропинки становились лестницами, выдолбленными прямо в камне. Самой крайней точкой Диких Берегов была отвесная скала, врезавшаяся в море, словно корабль, несущийся на всех парусах.

Люс любил это место и часто бывал тут. Здесь он ставил этюдник, доставал бумагу, краски, и из–под кисти молодого человека рождалось море – еще одна его страсть. Несмотря на то, что – юноша знал и понимал это – морская пучина отняла у него отца, Люс, с одной стороны, боготворил море, видел в нем почти что живое существо, дикое, мыслящее, подчас спокойное, добродушное, покорное, но чаще неукротимое, страшное, беспощадное, способное проглотить целый корабль. Он писал марины, но, с другой стороны, боялся самого моря и мечтал когда–нибудь уехать в глубь материка, чтобы больше не слышать, как волны с вечной, неизбывной тоской бьются о скалы, не чувствовать соленое дыхание морских ветров, не видеть приходящих и уходящих кораблей.

Солнечные дни были редки в Падоко, и сегодня Люс, решив воспользоваться теплой погодой, улизнул с уроков и побежал за этюдником и красками.

Дом семьи Тигальд ничем не отличался от десятков прочих в этом городе: двухэтажное строение с невзрачными серыми каменными стенами да тёмной крышей, выделяющейся на фоне светло–голубого неба. Только перед входом красовалась яркая вывеска: «Швейная мастерская г–жи Тигальд». После того как стало ясно, что Алаин не вернется, матери Люса пришлось искать способы зарабатывать на жизнь. Элида прекрасно умела шить, и потому выбор был очевиден. Первое время женщина работала одна, часто даже по ночам, так как приходилось брать много заказов – доход тогда у нее был небольшой. Через год–два г–жа Тигальд взяла сначала одну помощницу, потом швей стало две. Первый этаж дома вскоре переоборудовали: холл с гостиной объединили, снеся стены, разместили швейные машинки, расставили столы для раскройки. Теперь у Элиды был целый штат работниц, состоящий из шести человек, однако женщина продолжала трудиться наравне со всеми, может быть, только отдыхая чуть больше, чем раньше.

Люс, по понятным причинам, не хотел показываться матери на глаза в это время дня, поэтому, перемахнув через забор, прошмыгнул во внутренний дворик и через черный вход взлетел по лестнице на второй этаж. В своей комнате юноша, наконец, смог отдышаться.

Люс мигом собрал необходимые принадлежности в этюдник, сложил его и, повесив на плечо, тем же самым путем выскочил на улицу. Он поднял глаза и, щурясь от солнца, с удовлетворением отметил, что небо до сих пор оставалось практически чистым: редкие облачка, словно заблудшие овечки, проплывали мимо и, не задерживаясь, бежали дальше. Поправив лямку сумки, молодой человек бодрым шагом направился к Диким Берегам.

Путь предстоял в гору, через район Соленых Скал, и чем выше поднималась дорога, тем уже и извилистее становились улочки, появлялись ступени, словно из ниоткуда, дома жались друг к другу, будто мерзнущие воробьи на карнизе. Однако тесные улицы в этом районе всегда были полны людей, так как Соленые Скалы населял простой народ: рыбаки, моряки, ремесленники. То тут, то там лавочники громко зазывали многочисленных прохожих, предлагая разнообразные товары; в подворотнях лаяли собаки; где–то истерично ругались соседи; и даже днем из питейных доносились грубая брань и пьяные песни. Люс шел быстро, придерживая этюдник, зная по горькому опыту, что свободно болтающаяся сумка привлекает внимание мелких воришек, которых в этой части Падоко тоже было предостаточно.

Дикие Берега от остальной части города отделяла глубокая теснина Акулья Пасть, по дну которой бурно струились воды реки Хьярты. Само ущелье получило такое название не случайно. Оно действительно напоминало раскрытые челюсти – обе его стороны были усеяны белыми остроконечными соляными наростами.

Люс преодолел последнюю ступеньку, оставив Соленые Скалы позади, и вышел к мосту, ведущему к Диким берегам. Словно бы и не было гомона и суеты городских улиц. Справа шумел водопад, слева, вдали, плескалось мирное море, внизу рычала Хьярта. Впереди через расщелину перекинулся каменный арочный мост, соединяющий Дикие Берега с Солеными Скалами еще с незапамятных времен. О древности его говорили полуразрушенные статуи, которые украшали парапеты моста, да местами обвалившийся камень под сводами. В трещинах и между булыжниками буйно росла трава и пробивались чахлые деревца.

Люс пошел медленнее и свободнее, держа руки в карманах, насвистывая веселую песенку. На мосту не было ни души. Впрочем, ничего удивительного – Дикие Берега был самым малонаселенным районом города, поэтому и днем встретить человека здесь случалось редко.

Вдруг на противоположной стороне ущелья показалась громыхающая тележка, чем–то доверху груженная и плотно закрытая парусиной. Человека, везущего поклажу, не было заметно, однако видно было, что повозка катится с трудом и ее упрямо клонит в сторону. Въехав на мост, телега возмущенно заскрипела и загрохотала еще громче, стуча колесами по неровным каменным плитам. Внезапно повозка, споткнувшись о выступающий булыжник, резко подпрыгнула, а разболтавшееся переднее колесо тут же сорвалось с оси и отлетело в сторону. Возок устало накренился и осел набок.

Люс бросился на помощь: схватил колесо, катившееся по мосту, и подбежал к тележке. Каково же было удивление юноши, когда он увидел её хозяина! Перед ним стоял невысокий старец с длинной, посеревшей от грязи, бородой, в которой запутались мелкие веточки и листики. Он был одет в непонятную серую хламиду, висевшую на его костлявом теле бесформенным мешком. Спутанные седые волосы до плеч распущены, а спереди заплетены в тонкие косички и убраны назад. На запястьях – несколько браслетов, собранных из камушков, ракушек, монеток, желудей. Красноватое лицо старика было изборождено морщинами. Кустистые брови почти закрывали тусклые свинцово–синие глаза, в глубине которых светилась мудрость, накопленная годами. Тонкие сухие губы были растянуты в добродушной, ласковой улыбке, озарявшей своим светом лицо старика.

– Я поймал часть вашей телеги. – Юноша протянул колесо, которое держал в руках.

– О! Как славно! – Улыбка старца стала еще шире и обнажила желтые неровные зубы. – Коли не торопитесь вы, мил человек, в помощи не откажите страннику одинокому. Колесо вернуть на место стоило бы.

Люс вскинул правую бровь, услышав такие витиеватые речи, но произнес:

– Я не тороплюсь. Конечно, давайте я вам помогу.

– Вот и славно! Вот и славно! – радостно пробормотал хозяин повозки.

Юноша бережно положил этюдник на землю и подошел к охромевшей телеге.

– Ее нужно немного приподнять, тогда получится поставить колесо на место, – сказал он скорее самому себе, взглянув на сухонького старичка, который в ответ лишь кивнул, сцепил пальцы у груди и продолжал улыбаться.

Люс пожал плечами и поискал глазами добротный булыжник. На мосту покоились и превращались в тлен останки статуй, многие из которых уже стали куском мертвого камня. Люс выбрал увесистый кирпич, лежавший неподалеку, и, поднатужившись, подтащил его к тележке. Затем, приподняв повозку за один край («Что у него там, сокровища что ли?! Тяжесть–то какая!» – промелькнуло у него в голове), юноша попытался одной ногой пододвинуть камень под телегу. Булыжник мгновение сопротивлялся, потом уступил и спустя несколько минут упорного толкания оказался под тележкой. Тяжело выдохнув, Люс плавно отпустил ее и тотчас почувствовал дрожь в руках. Раскрасневшийся и взмокший, он покосился на старика. Тот неотрывно смотрел на молодого человека, и выражение лица его – безмятежно–добродушное, но при этом как будто бы изучающее – не менялось.

Положение тележки выровнялось, и теперь юноша смог приладить колесо на место. Хорошенько вбив клинышек (который, по счастью, обнаружился недалеко) в отверстие оси, Люс, наконец, отряхнул руки и устало оперся о парапет моста.

– Надеюсь, ваша телега не развалится вновь после моей помощи, – с улыбкой обратился он к старику.

– О нет! Уверен я, что ныне путь мой завершится благополучно, – медленно, растягивая слова, словно пробуя каждое на вкус, ответил старец. – А труды твои требуют всенепременного вознаграждения, – сказал он и, приподняв парусину, которая укрывала вещи в телеге, принялся что-то искать.

Вскоре старик выудил оттуда небольшой футляр, обтянутый кожей, и со словами благодарности вручил его юноше. Люс попытался было сопротивляться, но хозяин повозки решительным жестом оборвал его:

– Нынче редко я встречаю людей, в тот же час готовых помочь и не требующих ничего взамен. Я вижу, ты добрый человек, а потому заслуживаешь сей скромный дар.

Люс все еще с сомнением смотрел на протянутую коробочку, но затем взял и, щелкнув застежкой, открыл ее. И тут же ахнул от удивления. Внутри футляра хранилось шесть стеклянных баночек, на каждой из которых было только одно название: «Ультрамарин».

Несколько секунд юноша горящими глазами смотрел на бесценный подарок, потом, словно опомнившись, тряхнул головой, закрыл коробку и вернул ее старику.

– Извините, – вдруг охрипшим голосом сказал Люс. – Я не могу принять такой совсем не скромный дар. Эта краска необычайно дорогая и редкая. Если вам на пути попадется какой-нибудь богатый художник, он заплатит за нее огромные деньги.

– В моей повозке немало иных сокровищ. – Юноше показалось, будто старец голосом выделил последнее слово. – И злата звон меня не манит. А слова твои внушают почтение большое к тебе, и думаю я, что не зря выбрал подарок именно этот.

В душе Люса сейчас происходила неистовая борьба: скромность, конечно, не позволяла взять краски, но как художник он понимал, что ультрамарином ему, быть может, не придется владеть никогда. Краску эту получали из полудрагоценного камня ляпис–лазурь, который добывали в далекой южной стране Зафират. По стоимости ультрамарин приравнивался к золоту.

Люс стоял так минуту, немигающим взглядом смотря на заветную коробочку, а в голове вихрем проносились извечные вопросы, в основе которых лежит всегда сомневающееся «или».

Но старик молчаливо прервал его размышления: он взял руку юноши и положил ему на ладонь футляр, затем прошелестел:

– Это дар. Прими его без мыслей смутных.

Не успел Люс опомниться, как старец уже взялся за телегу и тихонько покатил ее. Молодой человек подбежал к нему и с жаром произнес:

– Огромное вам спасибо! Вы не представляете, насколько для меня это ценный подарок!

– О нет! Я знаю, сколь важен для тебя сей цвет заморский, – растянув губы в благодушной улыбке, промолвил хозяин повозки и наставительно прибавил: – Но дорожи им, как мать бережет чадо свое. Сослужит он службу великую.

Люс весело закивал, прижав коробочку к груди и все еще дивясь странному наречию старца. Он смотрел, как тот неторопливо везет тележку, которая нынче покорно катилась и скрипела как будто бы бойчее. Когда старик добрался почти до самого конца моста, Люс вдруг кинулся к нему.

– Постойте! – крикнул он, подбегая. – Скажите, как вас зовут? Кого я буду вечно благодарить?

Старец широко улыбнулся, а синие глаза его лукаво засверкали.

– Имя мое – Зоам Була.– Он приложил костлявую ладонь к груди и поклонился.

Люс склонился в ответ и прибавил:

– А я – Люс.

– Знакомство наше безмерную радость принесло мне. Кто знает, быть может, мы свидимся вновь. Прощай, Люс!

– Счастливого пути! – отвечал юноша.

Старец, толкнув тележку, покатил ее дальше. Молодой человек развернулся и снова направился к Диким Берегам. Спустя полчаса, преодолев крутые склоны, Люс вышел к отвесной скале, острым углом врезавшейся в море. Редкие лишайники и мох да прозрачные кустики скромными клочками покрывали это пустынное место.

Юноша установил этюдник, приготовил бумагу, краски и, взяв кисть, прежде устремил взгляд в темно-синюю даль моря, как всегда делал это перед началом работы. Вдалеке белели паруса какого-то судна. Солнце успело опуститься ниже, и небо постепенно заволакивали облака, а горизонт чернел и хмурился. Подул резкий холодный ветер, внизу громче зашумели волны. «Стоит поторопиться», – подумал Люс и сделал несколько мазков. И вот уже через некоторое время на бумаге появилось бушующее море и очертания корабля, поднявшегося на гребень высокой волны.

Пока Люс рисовал, он всё думал о странном старце, случайно – или не случайно?– повстречавшемся ему на пути, и мысли вертелись вокруг ценного подарка. Юноше не терпелось воспользоваться новыми красками, но он понимал, что подобная роскошь не для этюдов. И все же взгляд невольно нет-нет да и обратится в сторону заветной коробочки, которая словно магнитом притягивала внимание.

Наконец, не выдержав, Люс поднял футляр и, осторожно открыв его, достал одну баночку. Затем закрыл его, проверив замочек, и бережно положил на землю. Попробовав краску на палитре, юноша подивился её безукоризненной синеве. Насыщенный чистый цвет завораживал. Люс неотрывно глядел на него, потом, словно загипнотизированный, перенес взор на бумагу, и рука сама начала колдовать над наброском. Смешивая ультрамарин с другими цветами, юноша теперь получал нужные ему оттенки. И с каждым взмахом кисти картина будто оживала: море клокотало и пенилось, свинцовое небо, казалось, опустилось к самой воде, грозно свистел ветер, а одинокий корабль болтало из стороны в сторону.

Для Люса вокруг уже ничего не существовало. Перед собой он видел лишь вздымающиеся валы, сгустившиеся темные тучи да солнце, в одно мгновение из светло-желтого ставшее черно-багровым. Он слышал, как ревут бешеные волны, рокочет яростный вихрь, скрипят снасти на корабле и оттуда доносятся крики.

Внезапно солнце исчезло, будто его проглотило чудовище. Наступила непроглядная тьма.

В тот же миг сильный порыв ветра толкнул юношу, Люс упал на четвереньки, ощутив под собой мокрый дощатый пол, который в следующую секунду накренился, и Люс покатился вниз. Чья-то цепкая рука, больно сжав запястье юноши, рванула его в сторону; он нащупал канат и тотчас за него ухватился. Грубый хриплый голос рядом прокричал сквозь дикий шум:

– Держись, парень, сейчас накроет!

Едва слова успели долететь до слуха Люса, как его с головы до ног окатило холодной водой. Все тот же голос вблизи смачно выругался. Юноша тряхнул мокрыми волосами и утер с лица соленую воду.

Вдруг вспыхнула молния – и Люс с ужасом увидел освещенную на миг палубу корабля, заливаемую водой то с одного борта, то с другого. Юношу забила крупная дрожь. Он намертво вцепился в канат и крепко зажмурил глаза. «Это кошмар. Я уснул. Ничего этого нет», – словно молитву, твердил он про себя. Но сумасшедшая качка не прекращалась, а ветер ревел по-прежнему.

Люс открыл глаза. Сердце его гулко колотилось, посиневшие пальцы, казалось, окаменели. Убрав со лба налипшие волосы, он оглянулся вокруг. Тьма переставала быть кромешной: море кипело в белоснежной пене, все чаще сверкали молнии. На корабле все было в движении: одни матросы бегали по звенящим вантам закреплять паруса, другие, навалившись на помпы, откачивали воду, человек пять было приставлено к штурвалу. Недалеко от Люса, крепко держась за перила лестницы, ведущей на шканцы, стоял кряжистый невысокий мужчина с темной густой бородой и черными волосами, собранными в «хвост». Его широкие штаны и синяя куртка, из-под которой виднелась серая рубаха, насквозь промокли. Хриплым голосом (по нему Люс узнал человека, который несколько мгновений назад помог ему) он выкрикивал команды, перемежавшиеся с руганью, и глядел на верхушки мачт – туда, где лихие марсовые, держась одними ногами, резали рваные полотнища и крепили новые.

Сначала один, потом второй удар волны положил судно почти на бок. Корабль уже не плыл, а, казалось, летел среди разбушевавшегося моря, чертя реями по вздувшимся валам. Люс еще сильнее вцепился в канат, втянув голову в плечи и поджав под себя ноги. Он снова зажмурился, так как потоки ледяных брызг нещадно хлестали его по лицу. Не было никакой возможности двинуться: любой шаг в сторону мог сбросить молодого человека в воду. Оставалось только ждать, пока судно хоть как-то выровняется.

Через некоторое время корабль выправил положение, и теперь он то вздымался на вершину очередного гребня, то падал вниз. Еле оторвав онемевшие пальцы от леера, Люс с трудом стал продвигаться вперед вдоль борта. Буквально в двух шагах он заметил проем и трап, ведущий на нижнюю палубу. Спрятаться хоть куда-нибудь сейчас было его единственной мыслью. Юноша попробовал выпрямиться, но в эту секунду сломанная под напором ветра стеньга полетела вниз.

– Люс, берегись! – услышал он смутно знакомый голос и обернулся на его звук. Однако увидеть, кто произнес эти слова, молодой человек не успел: деревянный брус с глухим стуком ударил его по голове.

Глава II. «Попутный ветер».

Сквозь открытые окна доносились мужские голоса, с разным ритмом стучали молотки, плескалась вода, натужно скрипело дерево.

Люс медленно разлепил глаза.

Над ним нависал деревянный потолок. Повернув голову и пытаясь оглянуться по сторонам, юноша почувствовал пульсирующую головную боль. Сжав челюсти, он дотронулся рукой до висков: лоб был туго забинтован. «Неужели мне все это не приснилось?» – промелькнула пугающая мысль. Люс поднялся и сел в постели. В ушах зашумело.

Стараясь не делать резких движений, он, свесив ноги с койки, осмотрелся. Страшные догадки его подтверждались: Люс находился на корабле и, судя по убранству помещения, в капитанской каюте.

В центре помещения располагался квадратный деревянный стол, покрытый желтой скатертью с бахромой. На нем лежали карты, секстан, компас, бумаги, закрытая чернильница с пером, две жестяные кружки, изукрашенная резьбой шкатулка да раскрытая книга, которую листал теплый ветерок, влетавший в распахнутые кормовые окна. Вокруг стола расставлены четыре обшарпанных стула. Рядом с постелью, под окнами, нашел себе место массивный кованый сундук. Напротив койки, в другом углу, стоял пузатый буфет, в котором, однако, большую часть занимала не посуда и съестное, а книги, фигурки из дерева и какая-то детская картинка.

Рисунок привлек внимание Люса и что-то напомнил ему. В голове суматошно замелькали, как в калейдоскопе, разные образы. И вдруг сердце юноши застучало быстрее. Превозмогая тошноту и боль, он встал и, шатаясь, добрался до буфета. За стеклом, прибитый гвоздиком к задней стенке, красовался неумелый рисунок, изображавший море, солнце и кораблик с белым парусом. В уголке пожелтевшего листа была накарябана подпись, сделанная детской ручкой: «Папе от Люса».

Глаза юноши покраснели, он крепко сжал губы. «Как мой рисунок мог здесь оказаться? – лихорадочно соображал Люс. – Может, капитан этого корабля знает моего отца? Может, он виделся с ним? А может, он знает, что случилось с папой? Да и как я сам здесь оказался, может, он объяснит?».

Недолго думая, юноша, опираясь рукой о стены, направился к дверям. Когда Люс вышел из полутемной каюты, яркий солнечный свет больно ударил в глаза. Приставив ко лбу ладонь козырьком, он огляделся.

Перед ним вытянулась палуба двухмачтового судна, на котором кипела работа. Буря сильно потрепала корабль: одна мачта была сломана пополам, на другой не хватало пары реев, от парусов и вовсе клочья остались. Вокруг шпиля грузно топали пятеро матросов, наматывая канат, с помощью которого ставилась поломанная мачта; на головокружительной высоте, между морем и голубым небом, карабкались по снастям с легкостью цирковых акробатов марсовые, подвязывая новые паруса; остальные матросы были заняты всевозможными работами: подбивали паклю, смолили тросы, прибирали палубу.

– А, Люс! Очнулся! – Огромная тяжелая рука опустилась на плечо юноши.

Люс обернулся и увидел того самого мужчину в синей куртке, что давеча раздавал приказы. В дневном свете на вид он казался лет пятидесяти; в черной бороде и волосах сквозила седина, на загорелом лице правая скула была расчерчена старым красноватым шрамом.

– А мы уж подумали – крышка тебе. Ан нет! Живучий ты оказался! – Он хлопнул Люса пару раз по плечу, и звенящая боль эхом отдалась в голове.

Юноша хотел спросить, откуда тот его знает, но мужчина, ругаясь, уже направился к матросам, присевшим было отдохнуть. Должно быть, это был боцман.

– Люс! Тебе лучше? Поднимайся сюда! – крикнул сверху, со шканцев, какой-то человек. И вновь голос показался молодому человеку невероятно знакомым и таким теплым, что у Люса защемило в груди.

Юноша поднял глаза и, щурясь от солнца, взглянул на человека, приветственно махнувшего ему рукой. Широко расставив ноги и опираясь о перила ограждения, наверху стоял высокий, крепко сбитый мужчина в белой рубахе с открытым воротом, в коричневом жилете, выделанном из грубой кожи, и в потертых холщовых бриджах, заправленных в сапоги с отворотами; пшеничные волнистые волосы, обрезанные чуть ниже подбородка, были обвязаны вокруг лба синей тесьмой; лицо с широкими скулами и волевым подбородком покрывала густая щетина.

Не узнать его было невозможно. Это был Алаин Тигальд.

Внезапно подступившая тошнота заставила Люса подбежать к фальшборту: он перекинулся через него, и юношу тут же вывернуло наизнанку. Алаин поспешил к нему, и пока Люс откашливался и приходил в себя, достал из кармана кусочек засохшего лимона. Он протянул его сыну.

– На вот, погрызи. Мне помогает.

Люс вытер рукавом рот и, взяв дольку лимона, принялся грызть. Он смотрел на отца и совершенно не понимал, как себя вести. Это был тот самый долгожданный миг, о котором Люс уже и мечтать перестал. Вот он стоит перед ним, почти такой же, каким Люс запомнил его тогда, десять лет назад, когда Алаин уходил в свое последнее плавание. И хотя нынешний Алаин заметно постарел и осунулся, а в уголках дымчатых глаз, вокруг рта пролегли глубокие морщины, и во взгляде читалась затаенная печаль, не так Люс представлял себе их встречу. Казалось бы, они должны обняться, радоваться, может быть, даже расплакаться – в такой момент слезы показать не стыдно.

Но Люс словно оцепенел, а застрявший ком в горле не давал сказать ни слова. Впрочем, Алаин и сам не спешил обниматься. Для него все происходящее как будто было само собой разумеющимся. Он не выказывал ни удивления, ни какого бы то ни было восторга, однако глядел на сына участливо и тепло.

Наконец, юноша произнес, с трудом выталкивая из себя слова:

– Десять лет назад…ты отправился в Хегоальдеко…Что с тобой случилось тогда? Мама чуть с горя не умерла. – Люс запнулся, вспомнив те тяжелые времена, когда Элида после прощания с мужем слегла и долго болела.

– Чуть? – Алаин нахмурился и как-то странно изменился в лице. – О чем ты, Люс? Я вернулся и узнал, что … – мужчина глубоко вздохнул, – что мама утонула.

– Не может этого быть! – вскричал молодой человек.

Матросы, драившие палубу поблизости, вскинули головы и уставились на отца и сына.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Алаин положил руку на плечо Люса.

Люс отдернул руку и раздраженно проговорил:

– Что ты такое говоришь?! Мама жива! Мы прожили с ней вместе десять лет! Без тебя! А где ты был? – Юноша почти перешел на крик.

– Что это ты тут, Люс, разорался? – Мужчина со шрамом подошел к разговаривающим. – Тебя на носу слышно. А раньше тихий такой был.

– Раньше?! – воскликнул юноша. – Да откуда вы меня вообще знаете? Я вас в первый раз вижу!

Алаин и боцман хмуро переглянулись.

– Здорово же парня приложило! – как-то чересчур громко сказал один из матросов и, опершись на швабру, ухмыльнулся.

– А ну заткнись, Грах! Это я сейчас тебя приложу! – замахал кулаком боцман. – Так огрею – света белого не увидишь! Живо за работу!

Матрос что-то пробурчал в ответ, но принялся усерднее начищать палубу.

– Хватит, Сверр. Позже с ним разберешься, – сказал Алаин и с грустью добавил: – Кажется, у нас есть дела поважнее.

Он взглянул на сына, который, скрестив руки на груди, отвернулся и смотрел на блестящее спокойное море.

– Может, ему налить чего покрепче? – предложил Сверр. – Ум сразу и прояснится.

Алаин грозно сверкнул глазами.

– Ну нет так нет, – пожал плечами Сверр. – Пойду лучше проверю, что у нас там с обедом.

Боцман отправился на нижнюю палубу, по пути ругаясь и раздавая новые приказы.

– Люс… – обратился Алаин к сыну.

– Думаешь, я с ума сошел? – огрызнулся юноша.

– Нет. Я думаю, ты потерял память, – спокойно отвечал Алаин.

– С памятью у меня все в порядке. Я прекрасно помню вчерашний день: утром встал, мама приготовила вкусные оладьи, ушел в школу; была отличная погода, и я решил порисовать на Диких Берегах… И я помню не только вчерашний день! И то, что было позавчера, и неделю, и месяц, и десять лет назад!

Алаин покачал головой.

– Тебе это все приснилось или привиделось, уж не знаю.

– Как может сон быть таким точным?

– Сны – штука загадочная. Иногда они кажутся нам настолько реальными, что и просыпаться не хочется, – задумчиво произнес Алаин.

Люс тяжело вздохнул. Чувство тошноты понемногу проходило, и даже голова стала меньше раскалываться.

– Ну и как, по-твоему, все было? – усмехнувшись, спросил он.

Алаин помолчал, внимательно посмотрел на сына, затем сказал:

– Когда я вернулся, мне рассказали, что Элида однажды пошла купаться и ее унесло подводным течением. А ведь она всегда боялась воды… Тело ее нашли спустя неделю. Я прибыл, как и обещал ей, накануне дня летнего солнцестояния, а она уже покоилась в могиле. – Алаин умолк, потом, прокашлявшись, продолжил: – Но долго горевать мне не позволили. Сверр напомнил, что у меня есть обязанности и перед маленьким сыном. Тебя нужно было кормить, одевать, учить. С собой на корабль я тебя взять пока не мог, поэтому пришлось отдать на воспитание к Ульве.

– Тетя Ульва меня почему-то недолюбливала, – фыркнул Люс.

– Скорее, она не любила меня, – горько ухмыльнулся Алаин. – Не знаю, чем я ей не угодил. В общем, выбора у меня не было. Ты жил у тети; а когда я возвращался из плавания, то ненадолго забирал к себе. А в этом году я решил, что пора тебя взять с собой в море. Насовсем. Тем более что с морским делом ты немного знаком.

– Правда? – Люс криво улыбнулся. – По-твоему, получается, что я на этом корабле уже давно?

– Мы вышли из Падоко две недели назад.

– А шторм? Когда был шторм?

– Этой ночью.

Люс ударил ладонями по фальшборту.

– Я ничего не понимаю! То, что ты мне рассказал, совершенно для меня ново. И с морским делом я точно не знаком! Такое ощущение, как будто я жил в одном мире, а попал в другой.

Алаин задумчиво потер подбородок.

– В Хегоальдеко у меня есть знакомый лекарь. Думаю, он сможет чем-то помочь.

– Я не болен, – пробормотал Люс. – Просто я сплю. И почему-то не могу проснуться.

– Пойди-ка лучше в каюту, тебе нужно еще немного отдохнуть. А я распоряжусь, чтобы принесли обед. Ты, наверное, голодный?

Юноша вяло кивнул, почувствовав урчание в желудке, и поплелся обратно.

Через полчаса ему принесли бульон, сыр и пару кусочков хлеба. Люс вздохнул, вспомнив наваристые мамины супы, но голод заставил вмиг уничтожить обед.

Все это время молодой человек размышлял над загадкой своего появления на корабле, над историей, которую рассказал ему отец. «Уж не связан ли с этим тот странный старик? – вспомнилось Люсу. – Так необычно себя вел. И говорил. Подарил вдруг дорогие краски…». Юноша неожиданно поперхнулся и закашлялся. «Краски! Может, в них все дело? А может, этот… как его там… Зоам Була – колдун? И краски он подарил волшебные?» Люс тряхнул головой. «Нет! Чушь какая-то! Не может этого быть! Впрочем, того, что сейчас происходит, тоже быть не может».

Юноша отставил пустую тарелку и, тяжело вздохнув, устало откинулся на стуле. «Хоть бы кто подсказал… Этот Зоам Була наверняка что-то знает. А как его теперь найдешь? В Падоко, видимо, мы не скоро попадем. Отец сказал что-то про Хегоальдеко. Скорее всего, корабль направляется туда. Быть может, там мне что-нибудь удастся узнать… Либо я, наконец, проснусь. В общем, что бы это ни было – сон, реальность, колдовские проделки, чудесные перемешения, сейчас я ничего не могу сделать».

Успокоив себя такими мыслями, Люс расслабился и, стараясь ни о чем больше не думать, незаметно задремал на стуле. Им овладел беспокойный сон, в котором все было синим: море, небо, земля, даже солнце. Какой-то человек с ледяными глазами кобальтового цвета протягивал ему руку, как будто приглашая куда-то войти, но Люс не соглашался, и тогда человек растворился, оставив после себя хищную улыбку. Юноша попятился назад и, оступившись, провалился в пустоту.

Люс распахнул глаза. Сердце стучало с удвоенной силой, а на лбу выступила испарина. Напротив него, за другим концом стола, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, с прикрытыми веками отдыхал Алаин.

Юноша поднялся со своего места и, разминая затекшие конечности, поглядел в окна. По сиреневому небу были размазаны светло-желтые облака, а ближе к горизонту – огненно-рыжие. Золотой диск солнца, окруженный красноватым сиянием, наполовину погрузился в морскую пучину.

Люсу нестерпимо захотелось рисовать. Он повернулся к отцу и осторожно кашлянул. Алаин вздрогнул и открыл глаза.

– Я хотел узнать, взял ли я с собой краски и бумагу, – проговорил юноша.

Алаин потянулся и, зевнув, коротко бросил:

– В сундуке лежат.

Люс немедленно кинулся открывать тяжелую крышку.

– А я уж понадеялся, что про краски ты не вспомнишь, – вздохнул Алаин.

– Почему? – удивленно спросил юноша, но от сундука не оторвался, продолжая копаться в нем.

Алаин подошел к буфету и достал из него круглую фляжку на цепочке. Сделав пару глотков, он ответил:

– Не дело это для настоящего мужчины. Мне бы хотелось, чтобы ты пошел по моим стопам, как я – по стопам своего отца, и всерьез занялся морской наукой. Рисованием на жизнь не заработаешь.

Люс вынул из сундука пачку бумаги и металлическую коробку, в которой обнаружились карандаши, кисти и краски. Он положил принадлежности на стол и, скрестив на груди руки, хмуро поглядел в окно. Говорить что-либо юноша не торопился.

Когда Люс был маленьким, он, как и все мальчишки его возраста, у которых отцы или братья были моряками, тоже мечтал о море, кораблях, дальних путешествиях. Но после того как Алаин пропал без вести, эти мечты сошли на нет. И пока многие его одноклассники после уроков неслись в гавань, чтобы побегать по палубам кораблей, полазать по вантам и понемногу учиться нелегкому морскому ремеслу, Люс возвращался домой, к холсту и краскам. Живопись помогала ему отвлечься от дурных мыслей, поразмышлять над проблемами. И чем взрослее становился Люс, тем больше времени он уделял своему увлечению.

Одноклассники вечно подшучивали над ним, над его субтильным нескладным телосложением, ведь сами они в свои пятнадцать-шестнадцать лет были жилистыми, высокими парнями с проступающими мускулами (давали о себе знать тренировки на вантах); и откровенно смеялись над его любовью к рисованию, дали обидное прозвище «маляр», из-за чего Люс частенько, защищая свою честь, приходил домой с синяком под глазом или с разбитым носом.

«Возможно, если бы тогда отец вернулся домой, моя жизнь сложилась иначе?» – подумал юноша и вслух неуверенно произнес:

– Наверное, еще не поздно вновь начать обучение морскому делу?

– Вовсе нет! – Глаза Алаина радостно засияли, он убрал фляжку в буфет и сел напротив сына. – Сегодня же и приступим. Ночью у меня вахта. Постоишь со мной у руля. А там, глядишь, что-нибудь и вспомнишь, – улыбнувшись, подмигнул он.

Чуть позже Люс вышел из каюты, взяв с собой карандаш и бумагу.

Солнце почти скрылось, оставив на воде розоватые пряди. На темно-синем бездонном небосводе одна за другой загорались звезды. Корабль шел ровно, плавно качаясь и хлопая парусами, а языки волн лизали его борта.

Люс сел на палубу, опершись спиной о фальшборт. Положив на колени листы бумаги, он принялся рисовать. Мысли по-прежнему, словно стая испуганных птиц, суматошно крутились в голове, и карандаш летал по бумаге. Люс хмурился, композиция не складывалась. Первый, и второй, и третий рисунки были скомканы и брошены рядом. Постепенно птицы-мысли, галдящие на разный лад, кружась, опускались и успокаивались, движения кисти становились более четкими, а штрихи – ясными. Бумага охотно вбирала в себя черный грифель, и на белой поверхности проступали черты женского лица: волнистые волосы, собранные сзади и заколотые гребнем, слегка раскосые глаза, тонкие губы, чуть впалые щеки – Люс не заметил, как нарисовал портрет мамы.

– Она всегда была красивая, – услышал юноша голос отца.

Алаин, облокотившись о фальшборт, склонился над сыном. При этих словах Люс вздрогнул, но не столько от неожиданности, сколько от слова «была». В его голове Элида оставалась живой, такой, какой он запомнил. Только когда это было? Сегодня утром? Вчера? Юноше казалось, что прошла вечность с тех пор, как он небрежно бросил матери: «До вечера!» и убежал в школу.

– Будто живая, – выдохнул Алаин, и глаза его посветлели.

Он неотрывно глядел на портрет жены. Нахлынули воспоминания счастливой поры. Вот он стоит на палубе, а Элида приветственно машет ему рукой с причала. Ее лицо сияет радостной улыбкой, отчего на душе Алаина становится тепло и легко. Вот они вместе красят ставни их нового дома, шутят, веселятся. А вот Алаин со слезами на глазах подходит к любимой жене, которая только что родила сына, и обнимает дорогих ему людей.

Неожиданный вопрос Люса вырвал капитана из пучин прошлого:

– А когда мы вернемся в Падоко?

– В Падоко? – удивился Алаин. – Мы и до Хегоальдеко еще не добрались. К тому же, я пока не планировал возвращаться домой.

Люс понуро опустил глаза.

– Что тебе понадобилось в Падоко? – спросил Алаин.

Люс встал, поправил штаны, одернул рубаху, потом медленно проговорил:

– Хочу увидеть маму. – На лбу Алаина проступила хмурая складка. – Точнее… ее могилу. – Люс и сам не верил, что произнес это.

Складка на лбу отца разгладилась. Алаин похлопал сына по плечу.

– Понимаю, – сказал он и вслух стал прикидывать. – Развернуться сейчас на полпути я не могу – нужно доставить товары в Хегоальдеко. Туда мы прибудем недели через три. При хорошей погоде. И там придется остаться на месяц: кораблю нужен хороший ремонт. Ну а после можно вновь отправляться в Падоко.

– Как долго! – протянул Люс.

– К сожалению, нам некуда торопиться, – с горькой усмешкой произнес Алаин.

Юноша тяжело вздохнул: отцу-то, может, и некуда торопиться, а вот ему…

– Идем наверх. – Алаин отвлек сына от тревожных мыслей. – Постоишь у руля. Глядишь – и вспомнишь, как это делается.

– Я уже стоял у штурвала? – Глаза Люса радостно заблестели.

– А как же! – весело воскликнул Алаин. – И у тебя хорошо получалось!

Отец и сын поднялись на шканцы и, сменив рулевого, встали вдвоем на вахту.

Ультрамариновое небо покрылось серебряными капельками звезд.

Глава III. Голубые жемчужины.

До Хегоальдеко «Попутный ветер» шел при благоприятной погоде: Большое море летом было относительно спокойным, особенно в южных его частях. Корабль оправдывал свое название и несся на всех парусах.

На борту «Попутного» жизнь шла своим чередом, и Люс постепенно привыкал к новому распорядку, а также к отцу, хорошо знавшему своего сына, в отличие от Люса, который будто заново узнавал Алаина.

Капитан с воодушевлением и даже некоторой педантичностью принялся обучать Люса основам управления кораблем, учил определять курс, скорость судна, разбираться в картах, пользоваться навигационными приборами. И юноша из-за интереса не столько к судовому делу, сколько к личности отца, старался запоминать и усваивать поток внезапной информацию.

Боцман Сверр тоже решил внести свою лепту в обучение Люса: вместе с другими матросами помогал постигать тяжелую парусную науку: как крепить, убирать, брать паруса. На верхушки мачт юношу, конечно, не пускали: дело это было опасным, требовало сноровки и недюжинной физической подготовки. Поэтому уроки давались на палубе.

За это время Люс приобрел легкий загар, на ладонях появились мозоли и ссадины, а мышцы болезненно ныли. Однако юноша не жаловался и даже был благодарен отцу и Сверру за то, что всегда находили для него занятие, которое помогало отвлечься от вновь возникающих в голове вопросов, к сожалению, не имеющих ответов – по крайней мере, пока.

К Хегоальдеко подходили на рассвете. Протирая заспанные глаза, Люс поднялся на шканцы и встал рядом с отцом, руководившим маневрами судна. Обогнув мыс, на котором возвышался маяк из белого кирпича, корабль повернул к гавани.

Рассеивалась туманная дымка, и Люс завороженно созерцал открывающуюся перед его взором картину. Защищенный с одной стороны невысокой горной грядой, а с другой – хвойными лесами, Хегоальдеко поднимался по склонам холмов и тянулся на многие километры вдоль побережья. Солнце поднималось, и в золотисто-розовом свете вычерчивался абрис города. Вольготно стояли, будто сахарные, белокаменные дома под крышами мандаринового цвета, с колоннами, обвитыми зеленью. Ближе к центру выделялись величественные здания с янтарными куполами, освещённые первыми лучами. Вдалеке виднелась набережная, украшенная ровными рядами цветущих деревьев.

Хегоальдеко, как и полагалось такому огромному городу, обладал крупным портом. На рейде стояли десятки судов, пестревших флагами разных городов и стран, и еще столько же – у причалов. Акваторию порта образовывал каменистый мол в виде полукольца, концы которого соединялись в море аркой, похожей на диск солнца с волнистыми лучами – символ города. Ведь название «Хегоальдеко» с древнего так и переводилось – «город солнца». Эта каменная арка была своеобразными морскими воротами, через которые ежедневно проходили торговые и военные суда.

Когда «Попутный ветер» приближался к арке, юноше казалось, что верхушка мачты обязательно заденет «ворота», однако она не только не задела их, но между ними еще оставалось много места. Люс, раскрыв рот, глядел, как корабль медленно входит под своды арки и торжественно проплывает под «солнцем». Несмотря на то, что моряки «Попутного» часто бывали в Хегоальдеко, на борту в это время каждый раз царила восторженная тишина. Даже самое заурядное суденышко, попадая в порт «города солнца», чувствовало себя более значимым, словно в этих морских воротах была заключена какая-то животворящая сила.

На причалах не было места, и поэтому якорь кинули на рейде. Алаин вместе с десятком матросов отправился к пристани, чтобы сообщить о своем прибытии. Люс напросился поехать с ним: во-первых, ему надоела постоянная качка, а во-вторых, юноше безумно хотелось ступить на землю и посмотреть дивный город.

Когда шлюпка причалила к берегу, солнце немного поднялось над крышами, осветив ослепительно-белоснежные здания. Знойный воздух накалялся, и Люс почувствовал, как по вискам потекли капельки пота. Если бы не охлаждающие морские ветра, в Хегоальдеко жара была бы утомительной и изнуряющей. Впрочем, в глубины города, далеких от берега, ветра иногда и не попадали, и жители днем прятались в тенистых садах или в прохладных жилищах.

Пока Алаин отправлялся по своим делам, Люс, присев на бесхозный деревянный короб, решил понаблюдать за жизнью в порту. Удивительно, но здесь шумная гавань юношу не раздражала и не угнетала, как в Падоко, а, наоборот, вызывала любопытство. Чего только стоили люди – разных цветов кожи, в невиданных одеяниях. Люс заметил, что смуглых, должно быть, местных, одетых в белые рубахи и белые штаны, было больше всего. Портовые ходили босиком, так же, как и матросы, которые даже на берегу не изменяли своей привычке.

Были здесь и приезжие из других стран, наверное, из самого Зафирата – страны золотых песков и жгучего солнца – их черная как смоль кожа лоснилась и блестела, головы венчали причудливые тюрбаны, а яркие, пестрые одежды тащились по полу. Но так выглядели либо богатые купцы, либо знатные люди, прислуга же вовсе носилась в одних шароварах.

Торговцев с севера и запада узнать было проще – по бледным лицам, раскрасневшимся от непривычного солнца. В их простых, без вычурности, одеяниях не было броских, радостных цветов: преобладали темные, коричневые, серые. И разговаривали они под стать одежде: сдержанно, но твердо, в отличие от чернокожих и смуглых, которые много улыбались и много болтали.

Юноша приметил и военных, также из разных стран – одни ходили в белой форме, изукрашенной золотыми вставками, со шпагами на поясе, другие – в темно-синей, с плащами за спиной и мечом в ножнах, третьи – в желтых балахонах, подвязанных зелеными кушаками, которые и на воинов не были похожи, если бы не сабли, заткнутые за пояс.

Люс жадно разглядывал все вокруг, пожалев о том, что не взял с собой бумагу и краски: такой богатый материал для живописи!

Вскоре подошел отец и сообщил, что на разгрузку и на ремонт корабль сможет встать только через два дня, а значит, есть возможность хорошенько отдохнуть. Отпустив обрадовавшихся этому известию матросов, Алаин предложил сыну позавтракать.

– Я отведу тебя в таверну под названием «Тимьян и тамаринд». Готовят там – пальчики оближешь!

Сейчас Люс с удовольствием съел бы все, что угодно, кроме, пожалуй, до смерти надоевшей пищи, которую готовил корабельный повар. Скорее всего, Алаин думал так же.

Преодолев пару кварталов, отец и сын, наконец, покинули портовую часть города и двинулись вглубь. Казалось, что в Хегоальдеко все было белым – даже мостовые выложены светлым кирпичом. Однако чем ближе к центру, тем веселее и ярче становилось внешнее убранство зданий. Рамы, ставни и двери были выкрашены в теплые солнечные цвета – желтые, оранжевые, терракотовые, а кое-где и красные. Изредка попадались зеленые и голубые краски. Некоторые двери и ставни были расписаны: на одних изображались вьющиеся деревья, на других – морские волны, на третьих – звери или птицы, на четвертых – всевозможные цветы. И рисунки нигде не повторялись.

Почти возле каждого порога стояла кадка с мандариновым, лимонным или персиковым деревом. Широкие улицы были усажены белым миртом и желтой акацией. Нежный аромат, исходивший от цветущих растений, кружил голову.

Солнце катилось к зениту, и людей становилось больше, особенно ближе к центру города. Иногда приходилось даже толкаться сквозь пеструю разношерстную толпу. Вскоре Алаин и Люс вышли на просторную площадь с фонтаном, вокруг которого с радостными воплями бегали ребятишки. Тут же уличные музыканты играли задорные мелодии, и некоторые зеваки, собравшиеся послушать их и поглазеть, пританцовывали в такт музыке.

Отец и сын пересекли площадь и подошли к двухэтажному зданию с массивными, выкрашенными в зеленый цвет дверями, над которыми покачивалась яркая вывеска с надписью «Тимьян и тамаринд».

Внутри оказалось светлое прохладное помещение. Слева от входа располагался помост, предназначенный для выступлений. В глубине таверны стояла барная стойка, справа от нее – лестница, ведущая на второй этаж. Было видно, что хозяин заведения – человек, любящий порядок и чистоту. Пол был тщательно подметен и вымыт, на круглых столиках постелены светло-зеленые опрятные скатерти, в вазочках – свежие цветы, а на окнах колыхались воздушные занавески. По таверне разносились сладкие ароматы выпечки, корицы и ванили.

Посетителей в этот час было немного: двое молодых людей что-то живо обсуждали, да старичок в углу попивал чай. Алаин и Люс уселись за столик у окна, откуда открывался прекрасный вид на площадь.

Через минуту к ним подошла смуглая женщина в темно-зеленом платье с короткими рукавами и с глубоким декольте, открывавшим пышные формы. Кудрявые каштановые волосы были подвязаны разноцветным платком, а в ушах висели изумрудные серьги.

– Алаин! – радостно воскликнула она. – Как я рада тебя видеть!

Капитан «Попутного ветра» поднялся и, улыбаясь, слегка поклонился, взял руку женщины и прикоснулся губами к ее пальцам. Выпрямившись, Алаин еще держал ее ладонь в своей, затем, глядя в её карие глаза, негромко произнес:

– Я тоже безмерно счастлив видеть тебя, Тасуна.

Люс нахмурился. Отец странно смотрел на эту женщину, как будто был влюблен, и его взгляд не понравился юноше.

– Люс, познакомься, – обратился Алаин к сыну. – Тасуна Эдер, хозяйка этого замечательного заведения. Тасуна, это мой сын Люс.

– Очень приятно наконец с тобой познакомиться! – звонко проговорила Тасуна.

– Мне тоже, – буркнул Люс.

– Алаин много о тебе рассказывал. – Женщина, видимо, пыталась завязать разговор, но Люс резко бросил:

– Я бы что-нибудь заказал. Есть хочется!

Алаин сдвинул брови и недовольно взглянул на сына. Тасуна сдержанно улыбнулась и произнесла:

– На завтрак могу предложить вам апельсиновый омлет, рыбный пирог и ветчину в медовом соусе.

– Звучит аппетитно! – ободряюще сказал Алаин. – Мы с удовольствием все попробуем.

Тасуна кивнула, покосилась на Люса и удалилась.

– Давно вы знакомы? – как можно более небрежно спросил юноша.

– Давно, – серьезно ответил Алаин. – Лет пять или шесть.

Люс хмыкнул и, глядя в окно, забарабанил пальцами по столу. На языке вертелся вопрос, на который юноше, наверное, и не хотелось знать ответ. То, что у Алаина может быть другая женщина, не мама, у Люса не укладывалось в голове, и от осознания этой мысли ему хотелось кричать.

– Ты мог быть повежливей с Тасуной, – мрачно произнес Алаин. – В конце концов, она ничего плохого тебе не сделала.

– А если она мне не понравилась? – раздраженно сказал Люс.

– Ты ведь ее совсем не знаешь! – удивился Алаин. – Вот увидишь, когда ты с ней познакомишься поближе, то изменишь мнение.

– Почему я должен знакомиться с ней ближе?

Алаин помолчал немного, потом медленно проговорил:

– Эта женщина важна для меня, Люс.

Юноша почувствовал, как его грудь будто сдавили тисками, а в горле заклокотало. Он хрипло спросил, словно в бреду:

– А как же мама?

Алаин тяжело вздохнул.

– Люс, ты взрослый человек и должен понимать, что прошло много времени с тех пор, как ее не стало. Я – мужчина, и хочу жить дальше, не оглядываясь назад.

Люс сжимал кулаки под столом и смотрел в окно.

С площади доносились звуки барабанов и трубы, шум фонтана, разговоры прохожих, детский визг. Люди беззаботно прогуливались, неторопливо вышагивая по каменной кладке.

Возле фонтана со скрипучим стоном остановилась тележка, закрытая парусиной. Старец в белом балахоне, с длинной седой бородой и такими же волосами опустился на край чаши фонтана и, зачерпнув воды, умыл лицо. Дунул морской ветер, и радужные брызги от струй полетели на старика, который, зажмурившись, улыбался и радовался точно так же, как дети, бегавшие вокруг. Затем он встал и устремил свой взор туда, где сейчас сидел Люс. Юноше показалось, что старец смотрит прямо на него. Сердце Люса подпрыгнуло. «Это он! Зоам Була!» – пронеслась судорожная мысль, и уже все прочие заботы отошли на второй план.

Люс увидел, как старик покатил тележку дальше через площадь. Медлить было нельзя. Он вскочил, кинул изумленному отцу: «Я скоро вернусь!», пронесся мимо Тасуны, которая несла дивно пахнущий завтрак, и, чуть не сбив ее с ног, выбежал на улицу.

Он успел заметить, как старик скрылся в одной из улочек, примыкающих к площади, и помчался туда. Когда Люс добежал до места, где, как ему казалось, должен был быть старик, то обнаружил, что тот каким-то образом очутился в самом конце улицы и уже поворачивал за угол. Юноша поспешил за ним. Но как бы Люс ни старался, старец все время ускользал от него, будто не хотел, чтобы его догнали. Как так получалось, что старика, идущего ровным, спокойным шагом, не мог настигнуть мчащийся со всех ног молодой человек, Люс не мог понять.

Когда он забежал в очередной проулок, то, не заметив, налетел на девушку, и оба повалились на землю.

– Олух! – вскричала она. – Смотри, куда несешься!

– Прости, – пробормотал Люс, немного ошарашенный. – Давай я тебе помогу. – Юноша приподнялся и протянул руку девушке.

– Спасибо, уже помог! – огрызнулась та, но руку подала, и Люс помог ей встать.

Пока они отряхивали пыль с одежды, юноша краем глаза с интересом оглядел девушку.

На вид ей было лет шестнадцать. Оливкового цвета кожа. Старые сандалии. Простая полосатая юбка до щиколоток. Белая блуза с короткими рукавами и открытыми плечами. На гибкой шее – скромные бусы из ракушек. От острых ключиц до запястья руки расписаны причудливыми узорами. Волосы цвета воронового крыла небрежно собраны в «хвост», а спереди заплетены в две тонкие косички.

Оправляя юбку, девушка внезапно схватилась за пояс.

– Мой мешочек! – в отчаянии воскликнула она и стала крутиться и озираться.

– Что-то потеряла? – полюбопытствовал Люс.

– У меня на поясе был мешочек с … – Она запнулась. – А, не важно! – Потом с досадой добавила: – А из-за тебя он куда-то пропал.

Люс вздохнул.

– Извини. Я не хотел.

– Что мне толку с твоих извинений? – махнула рукой девушка, продолжая пристально рассматривать место возле себя. – Лучше помоги найти его.

Юноша кивнул и, походив вокруг, увидел в сливной канавке небольшой холщовый мешочек. Люс подошел к нему и поднял. Оттуда посыпались голубые перламутровые шарики.

– Осторожнее! – вскрикнула девушка и мигом подлетела к юноше.

Она схватила мешочек и, опустившись на колени, со скрупулезностью ювелира начала собирать голубые горошинки.

– Одна, две, – считала и складывала их на ладошку.

– Что это? – Люс присел рядом, украдкой любуясь незнакомкой.

Девушка поглядела по сторонам и, убедившись, что в проулке нет других людей, почти шепотом ответила:

– Жемчуг… Три, четыре…

– Необычный цвет. Никогда такого не видел.

– Он очень редкий. Знаешь, сколько я его собирала? – вздохнула девушка. – Где же пятая?

– Собирала? Как это?

В упор посмотрев на Люса черными с поволокой глазами, она фыркнула:

– Не на улице же! В море выловила.

Юноша на секунду замер от ее пронзительного взора.

– А вот и пятая! – торжествующе провозгласила девушка, и на её щеках заиграли ямочки.

Люс с трудом отвел от нее взгляд, а незнакомка бережно ссыпала жемчужины в мешочек и прижала к груди. Затем поднялась и, резко развернувшись, зашагала прочь. Юноша недоуменно поморгал глазами, потом, опомнившись, кинулся вдогонку.

– Подожди! – Он коснулся ее руки.

– Ну чего тебе еще? – Девушка легонько отстранилась от Люса и испытующе посмотрела на него.

Молодой человек замялся.

– Я… Эм… Я не местный…

– Я так и подумала. – Незнакомка скептически осмотрела его с ног до головы.

– И… Э… В общем, я, кажется, заблудился.

Девушка ничего не ответила и выжидающе воззрилась на Люса.

– Мне нужно попасть на площадь. Там есть фонтан. И таверна «Тимьян и тамаринд».

– Да, знаю, – протянула незнакомка.

– Ты можешь рассказать, как туда добраться?

– Проще показать, – вздохнула она и проговорила: – Давай сделаем так. Мне нужно зайти в одно место. Ты меня подождешь, а потом я отведу тебя на эту площадь.

– Так будет еще лучше! – Люс просиял.

– Тогда идем, – проговорила девушка, и они вышли из проулка на широкую улицу.

Солнце перевалило через зенит. Почти осязаемый воздух дрожал от зноя. Теплый ветерок трепал косички незнакомки. Люс заметил, что она чуть прихрамывает на левую ногу.

– Я, кстати, Люс, – представился юноша после недолгого молчания.

– Луул, – коротко бросила девушка, затем добавила: – Мне показалось, ты бежал в другую сторону. За кем ты так гнался?

Только сейчас Люс вспомнил, как он оказался в этом районе города и какую цель преследовал. «А действительно, за кем я гнался? – погрузился в задумчивость молодой человек. – Уж не за призраком ли? Быть может, мне померещился этот Зоам Була? Ведь я так и не смог догнать старика. Должно быть, это от голода: с утра ничего не ел. Или жара так влияет на меня».

Люс вытер пот со лба и уклончиво ответил:

– Это долгая история. И… странная.

Луул кинула на него быстрый, но внимательный взгляд из-под полуопущенных ресниц, и сердце юноши подскочило к горлу.

– Откуда ты приехал? – спокойно продолжала она задавать вопросы.

– Из Падоко. Это на севере.

– Что ты делаешь в Хегоальдеко?

Люс вновь призадумался. Что он мог ответить ей? Что каким-то непостижимым образом оказался на корабле давно пропавшего без вести отца, оказавшегося живым, и что на самом деле у него просто не было выбора, как плыть в Хегоальдеко?

Наконец, юноша решил сказать то, что большей частью являлось правдой:

– Мой отец – капитан торгового судна. Этим летом он взял меня с собой в плавание.

– Ясно, – кивнула девушка, а Люс усомнился, услышала ли вообще она его: такой сосредоточенной и напряженной вдруг стала Луул.

Они оказались на узкой, тихой и почти безлюдной улочке. В воздухе распространялись запахи жареного мяса, лука, чеснока и разных пряностей: в конце улицы приютилась дешевая харчевня.

– Мы пришли, – сообщила Луул и подошла к необычному худому домику, который будто втиснулся между двумя двухэтажными строениями.

Среди прочих домик выделялся своим цветом: когда-то его стены были выкрашены небесно-синей краской, которая со временем, однако, пожухла и выгорела. На первом и собственно единственном этаже строители, видимо, окна не предусмотрели. Лишь круглое чердачное окошко, будто глаз циклопа, подозрительно поглядывало на прохожих. Над обыкновенной деревянной дверью висела неброская табличка с пожелтевшей надписью «Антикварная лавка господина Гайена».

– Подожди меня здесь. Я быстро, – с легкой дрожью в голосе сказала Луул и немного погодя прибавила: – Надеюсь.

Девушка поднялась по каменным ступенькам и, взявшись за дверную ручку, замерла. Люс неотрывно следил за ней и гадал, почему она медлит. Он уже хотел было предложить свою помощь, но вот Луул, набрав побольше воздуха в легкие, открыла дверь. Молодой человек с любопытством попытался заглянуть внутрь, но толком не успел ничего рассмотреть: дверь быстро захлопнулась.

В ожидании Люс присел на ступеньки и, положив локти на колени, запустил пальцы в волосы.

По ясному небу лениво катилось палящее солнце. Улица была почти вся в тени, однако от удушающей жары это не спасало. Едва уловимый ветерок разносил аппетитные запахи всяческой снеди, от которых сводило желудок.

Мимо прошли двое мужчин в белых рубахах и шароварах. На плечах они несли корзины с копченой рыбой.

Пробежала тощая кошка. За ней – еще одна.

Из распахнутых окон домов долетали обрывки разговоров.

Люс встал и походил туда-сюда. На одном из домов прочел выцветшее название: «Улица Лагинзале, дом пять».

Измерил ширину синего домика – всего семь шагов.

Вновь сел на ступеньки, нашел палочку и принялся рисовать ею на земле. Вздохнув, стер намечавшийся портрет Луул.

Поднявшись, прильнул ухом к двери, заглянул в замочную скважину – ничего не услышал и не увидел. Живот в это время громко возвестил о том, что пора бы и покушать.

Люс скривился. «Ну чего она так долго?». И только он подумал об этом, как дверь распахнулась, и оттуда вышла девушка. Из глубины донесся неприятный голос: «До скорой встречи, Луул. Буду ждать». Луул, не оборачиваясь, проговорила, будто во сне: «До встречи».

Люс удивленно взглянул на нее: закрыв за собой дверь, она несколько мгновений стояла как вкопанная с мутным невидящим взглядом, судорожно сжимая складки юбки.

– Эй! – Люс помахал рукой у нее перед лицом.

Луул встрепенулась и часто заморгала.

– Что-то случилось? – встревоженно спросил юноша.

Вместо ответа Луул тряхнула головой, схватила Люса за руку и быстро зашагала прочь от синего дома.

Только пройдя пару кварталов, девушка словно очнулась и остановилась, смущенно отпустив руку юноши. Отдышавшись, она едва слышно сказала:

– Этот господин Гайен очень неприятный человек. Не люблю к нему приходить. В его присутствии я будто задыхаюсь, точно он вытягивает из меня жизнь. – Девушка передернула плечами и поморщилась.

– Зачем же ты к нему ходишь?

– Потому что только он предлагает такую высокую цену за жемчужины. – При этих словах Луул похлопала по карману юбки, в котором тяжело звякнули монеты.

– Разве деньги стоят того, чтобы терпеть подобное? – недоуменно спросил Люс.

Луул просверлила его взглядом.

– Деньги стоят того, когда о тебе больше некому позаботиться! – возмущенно прошипела она. – Что можешь знать об этом ты, сын капитана корабля?

Юноша оторопел и не нашелся, что ответить.

– Идем! – сердито бросила Луул и направилась вниз по улице. Люс поспешил за ней.

Всю дорогу до площади девушка не произнесла ни слова, погруженная в свои мысли. Люс отчего-то боялся заговорить с ней, язык будто прилип к нёбу. Он искоса поглядывал на Луул, которая, несмотря на легкую хромоту, хранила горделивую осанку. Она не была похожа ни на одну девушку из тех, кого знал Люс. И уж тем более она не шла ни в какое сравнение с Деанн, светлокожей блондинкой из его класса, в которую Люс был когда-то влюблен. Теперь он с трудом мог вспомнить ее черты.

В Луул было что-то такое, что притягивало внимание и не отпускало. Расписанные необычными узорами тонкие руки? Нелепые косички, болтающиеся из стороны в сторону? Иссиня-черные глаза, точно два бездонных колодца? А может быть, все вместе делало ее такой загадочной и непостижимой.

Луул провела Люса коротким путем, поэтому на площадь они вышли довольно скоро. У фонтана прибавилось народа, музыканты не играли, зато рабочие ставили деревянные подмостки для готовящегося представления.

– Таверна вон там. – Луул махнула рукой влево.

– Спасибо! – Люс улыбнулся. – И… я рад нашему знакомству.

Девушка помолчала, потом, щурясь от солнца, которое светило ей в глаза, бросила взор на Люса, и скромная улыбка озарила ее лицо.

– Я тоже, – тихо произнесла она. – Прощай, Люс! – С этими словами Луул приложила руку к сердцу и чуть поклонилась.

– Прощай, – выдохнул юноша и тоже склонился в ответ.

Луул еще раз взглянула на него и неспешно направилась через площадь. Люс восхищенно смотрел ей вслед, а через минуту, когда она уже скрылась в толпе, в сознании промелькнула запоздалая мысль: «Вот болван! Я ведь ничего о ней не узнал! Даже фамилии! Получается, я больше ее не увижу?» Молодой человек хотел было кинуться за девушкой, но в людской сутолоке искать ее было бесполезно. Люс выругался и от обиды и отчаяния с силой пнул камешек, который угодил в ногу проходившего мимо господина. Мужчина вскрикнул, а Люс, пробормотав извинения, скорее побежал к таверне.

Глава IV. Взгляд из прошлого.

Почти все столики в зале к этому часу были заняты солидной и состоятельной публикой: по вечерам в «Тимьяне и тамаринде» выступали известные актеры и музыканты. Многие приходили за час-два до представления, чтобы успеть занять место. Афиша, прикрепленная у входа, сегодня обещала показ новой пьесы.

Из кухни рекой лились будоражащие аппетит ароматы пряностей и трав, и у Люса, едва вошедшего в помещение, в очередной раз свело желудок. Он заспешил к столику у окна, за которым по–прежнему сидел Алаин, куря трубку и нервно барабаня пальцами по столу. Лишь только заметив сына, отец подскочил, опрокинув стул, и громко воскликнул:

– Люс! Проклятье! Где тебя носило? Я уж думал, придется с собаками тебя искать!

Посетители неодобрительно и недоуменно заоглядывались на мужчину.

Юноша подошел и, усевшись за стол, спокойно проговорил:

– Все в порядке, отец. Я немного заблудился.

– Заблудился? – изумленно переспросил Алаин, подняв стул и усаживаясь на него. – Какого черта ты вообще понесся неизвестно куда?!

– Мне показалось, что я увидел знакомого.

– Какого еще знакомого? Здесь, в Хегоальдеко?

– Я же сказал: мне показалось! – раздраженно ответил Люс.

– И умчался за ним, будто он тебе денег должен, – хохотнул Алаин, но юноша только скривил губы.

К ним подлетел шустрый официантик, спешно записал на бумажке заказ и исчез так же быстро, как и появился.

Алаин пристально смотрел на сына, пытаясь угадать, что все-таки произошло с ним за неполные три часа, пока он где–то пропадал. Однако Люс отводил взгляд, уставившись в окно, будто что-то искал глазами на площади, заполненной людьми. Алаин вдохнул дым из трубки, подержал пару мгновений во рту и выпустил серые кольца.

С тех пор, как Люса ударила по голове та злосчастная мачта, размышлял мужчина, сын стал больше молчать, погруженный в свои думы. Иногда глядел на отца так, словно первый раз его видит. Часто говорил о матери в настоящем времени. И будто напрочь забыл полдетства.

Сын не помнил, как Алаин приезжал к нему из очередного плавания, а Люс радостно бежал ему навстречу, показывал свои рисунки, но никогда не жаловался на тетю Ульву и ее четверых сыновей, которые – о чем прекрасно знал Алаин – вечно дразнили мальчика. Мужчина снова и снова разговаривал с Ульвой, давал ей деньги, и та с недовольной ухмылкой брала их, но точно не мог сказать, действительно ли вся сумма уходила на Люса. Однако Алаин поделать ничего не мог: кто-то должен был ухаживать за ребенком в его отсутствие, а кроме Ульвы, сестры Элиды, других родственников у капитана Тигальда не было.

Люс не помнил, как любил лазать, точно обезьяна, по вантам, когда Алаин брал его с собой на корабль; не помнил дней рождений, на которые отец всегда старался приехать и привезти какой–нибудь желанный подарок. Он так и не вспомнил именно те десять лет, прошедшие после смерти Элиды. Точнее, в памяти Люса не сохранились воспоминания, связанные с отцом, будто его и не существовало в жизни Люса. И Алаину горько было думать об этом.

В зале шумно зааплодировали: на помост вышли двое музыкантов в ярких одеждах: мужчина с лютней и женщина со свирелью. Они поклонились и заиграли; легкая, ненавязчивая мелодия потекла в зал.

В это время юноше принесли сочные бараньи ребрышки с овощным рагу, и Люс с жадностью накинулся на еду. Затем, отхлебнув воды из кружки, он задал неожиданный вопрос:

– Пап, а как ты познакомился с мамой?

Алаин закашлялся и удивленно взглянул на сына.

– Ты никогда не спрашивал меня об этом.

Люс ухмыльнулся. «Потому что некого было спрашивать», – промелькнуло у него в голове. У матери он почему-то так не решился узнать: может быть, боялся ее расстроить.

– Мне стало интересно это теперь, когда я… – Люс осекся. Рассказывать сейчас о встрече с Луул не хотелось. – Ну так как вы познакомились?

– Знаешь, это какая–то необыкновенная история, – начал Алаин, и глаза его посветлели, а на лбу прояснились морщины. – Я тогда служил матросом на простой рыбацкой шхуне. Мне едва исполнилось девятнадцать лет. И во снах стала мне являться невиданной красоты русалка, с белокурыми волосами и небесно-синими глазами. Нечасто она снилась, но каждую ночь я ложился, ожидая, что вновь увижу ее во сне. – Взгляд Алаина скользнул по музыкантам, продолжавшим самозабвенно выводить нежные мелодии. – И вот как-то сидели мы с ребятами в харчевне после удачного улова, гудели по обыкновению, шумно, весело. Зашел старик – худой, будто жердь, борода и волосы длинные, серые, видно, что с долгой дороги, обувка в пыли, одежда грязная.

Легкая улыбка, до этого игравшая на губах Люса, исчезла, он перестал жевать и весь обратился в слух.

– Я гляжу, – продолжал Алаин, – он монетки подслеповатыми глазами пересчитывает. Долго считал. Хозяин харчевни уже терпение начал терять. Наконец, высыпал старик звонкую горсть на стол и что-то, видимо, заказал. Но, оказалось, этого ему хватило только на кусок хлеба. Сел он в уголочке и стал эту корочку жевать. Я не выдержал, взял свою тарелку со снедью – уж не помню, что там было – и поставил ее перед стариком. «Угощайтесь», – сказал и подсел к нему. Он взглянул на меня, и я удивился: никогда не видел таких глаз. Они были синие-синие, как море. Странно, но я до сих пор помню его взгляд. Так смотрят те, кто всё знает, те, кто всё видит. И вдруг он сказал: «Отблагодарить хочу я тебя, добрый человек. Возьми цветок сей да храни. – И вынул из кармана завядшую горечавку. – Там, где увидишь возле дома такой же, русалка твоя живет».

– Так и сказал? – выдохнул Люс.

– Дословно я, конечно, не помню, – ответил Алаин и выпустил кольца дыма. – Но когда услышал про русалку, я чуть со стула не упал. Откуда он про нее знал? Ведь я никому не рассказывал об этих снах. Я стал допытываться, что ему известно о ней, но старик лишь показал рукой на дверь и сказал: «Время уходит. Найди ее». И я пошел. Не знаю, почему, но пошел. Ноги будто сами понесли. Бродил по Падоко целую ночь, все клумбы, наверное, истоптал, – усмехнулся Алаин. – А под утро уснул на крыльце какого-то дома. Проснулся от того, что кто-то тормошил меня. Открываю глаза и вижу ее – светловолосую красавицу с глазами цвета ясного неба. А в руках у нее – корзинка, полная горечавки.

Алаин замолчал и устремил затуманенный взор куда-то вдаль, сквозь людей, стены и время, туда, где девушка с корзинкой синих цветов опасливо смотрит на рослого парня, разбуженного на крыльце ее родительского дома, а парень не может вымолвить ни слова, потому что растворился в лучистых глазах девушки.

– Выходит, мама – русалка? – пошутил Люс.

Но Алаин лишь печально проговорил:

– Если бы она была русалкой, то не утонула бы. – На лбу его вновь образовались хмурые складки.

Люс до боли сжал кулаки. Ему захотелось вдруг накричать на отца, сказать ему, что он не прав, что мама жива, что с ней все хорошо. Но как это ему доказать?! В Падоко они вернутся еще не скоро, и, кто знает, что произойдет с ними и с мамой за время их пребывания в Хегоальдеко. От осознания собственного бессилия Люс тихо завыл. Благо, что его не было слышно: на сцене сменились исполнители, и играла бойкая, задорная музыка. «Нужно успокоиться. Холст, краски, кисти – вот что мне сейчас необходимо».

– Мне нужно купить этюдник, пап, – нетвердым голосом произнес он. – Может, ты знаешь где-нибудь поблизости художественную лавку?

– Опять ты со своим рисованием, – вздохнул Алаин. Он опрокинул кружку в рот и, выжав последнюю каплю из нее, с громким стуком поставил на стол. – Доедай, и пойдем прогуляемся. Подожду тебя у двери.

Слегка захмелевший, Алаин тяжело поднялся и подошел к Тасуне, которая встречала у входа гостей, прибывавших на представление. Капитан Тигальд заговорил с ней, мило улыбаясь, и Люс вновь почувствовал нараставшее в душе негодование. Быстро расправившись с остатками рагу, он залпом выпил кружку апельсинового сока и с сердитой миной направился к отцу и Тасуне.

– Может быть, все-таки останетесь, посмотрите эту пьесу? – говорила хозяйка таверны. – Говорят, будет что-то интересное.

– В следующий раз, Тасуна. – Алаин отвесил поклон, затем чуть заметно подмигнул ей. – Мы еще заглянем. Идем, Люс.

Они вышли из душного помещения на воздух и некоторое время шагали молча. Солнце плыло к закату, длинные тени расползались по городу. Жара спадала, и на улицах людей становилось больше. В городе, должно быть, готовились к какому-то празднику: повсюду развешивали разноцветные флажки, разрисовывали двери, ставили палатки, то и дело встречались ряженые актеры, музыканты, фокусники, акробаты.

Отец и сын шли, погрузившись каждый в свои думы. Первым нарушил молчание Люс.

– Пап, как ты думаешь, тот старик, которого ты угостил тогда, мог быть волшебником?

Алаин пожал плечами.

– Не знаю, как насчет волшбы, но, думаю, он мог быть Знающим, провидцем. Я поначалу много размышлял о нем, даже хотел найти. Но потом подумал, что это ни к чему. То, чего я желал тогда – нашел. – Алаин умолк, а потом с горечью добавил: – Хоть и на короткие семь лет.

– И ты не узнал имени того старика? – не унимался Люс.

– Да нет же! Говорю тебе, что мне это и не нужно было! – раздраженно воскликнул отец и резко остановился. Шедший позади прохожий наткнулся на него и, пробурчав что-то нелицеприятное, побрел дальше. – Почему тебя так интересует этот старик?

– Потому что у меня такое ощущение, что я тоже его повстречал, – задумчиво произнес Люс. – И теперь мне кажется, что совсем не случайно.

Алаин внимательно посмотрел на сына, тронул его за плечо и сказал:

– Присядем.

Они прошли несколько шагов и, оказавшись на тенистой аллейке, уселись на скамью под пышным цветущим персиковым деревом.

Люс рассказал отцу историю встречи с Зоамом Булой, поведал, как получил дорогие краски, как, стоя за этюдником, вдруг оказался на корабле посреди шторма. Люс говорил быстро, задыхаясь, возбужденный от того, что, наконец, смог поделиться с кем-то мучившими его мыслями.

Когда юноша кончил говорить, Алаин, нахмурившись, потирал пальцами виски. Люс, как приговора, ждал ответа отца.

– То, что ты мне рассказал… – начал Алаин.

– Знаю! Звучит, как бред! – нетерпеливо вскрикнул Люс. – Но всё! Слышишь, всё – правда!

Алаин прижал ладони к лицу, затем потер пальцами виски и, тяжело вздохнув, произнес:

– Люс! Сынок, послушай. Вся эта история, конечно, кажется правдоподобной. – Люс раскрыл рот, желая возразить, но Алаин продолжил: – Однако мне думается, что тебе лишь хочется, чтобы так было. Это все – последствия того удара. Помнишь, тогда, в шторм? И теперь не сомневаюсь: я должен показать тебя лекарю.

Юноша выругался самыми грязными словами, какие только знал.

– Не нужен мне лекарь! Я здоров! – закричал он. – Отец! Ты должен поверить мне! Я говорю правду! И то, что мама жива – тоже правда! Па…

Хлесткая пощечина обожгла лицо Люса. Он вытаращил глаза и недоумевающе посмотрел на отца.

– Приди в себя. Немедленно! – жестко проговорил Алаин.

Люс прикоснулся к горящей щеке и, стиснув зубы, опустил глаза. В душе гаркающим вороньём закружились смутные мысли. Обида, злость, отчаяние кипятком вылились на сердце.

– Идем!– бросил Алаин. – Художественная лавка за углом.

И он сердито зашагал вдоль по аллее, а Люс, будто во сне, двинулся следом.

Им повезло: лавка еще была открыта. Они купили новый этюдник, бумагу, краски, кисти, и уже после заката были на «Попутном ветре», не обмолвившись друг с другом ни словом.

Следующим вечером судну позволили встать у причала. Около пяти дней корабль выгружал канифас, моржовые клыки, мех. Люс вместе с остальными матросами носил тяжелые ящики, избегая отца.

Алаин с тревогой поглядывал на сына, то и дело ожидая новых «приступов», как выразился лекарь, к которому они все-таки сходили. Лекарь долго осматривал Люса и, в конце концов, выписал какое–то снадобье, которое, по словам целителя, поможет юноше восстановить память. Люс лишь горько ухмыльнулся, но перечить отцу не посмел.

На шестой день, когда трюмы корабля были полностью освобождены от груза, Алаин приступил к ремонту «Попутного ветра». Люс, улучив момент, собрал этюдник и отправился в город.

Он долго блуждал по улицам и искал красивое и вместе с тем спокойное место для занятий живописью, но втайне надеялся встретить загадочную Луул. Теперь он думал о ней постоянно и жалел, что она не снится ему так же, как когда-то отцу снилась мама. Однако возможность вновь столкнуться с девушкой в многолюдном Хегоальдеко была ничтожно мала. И Люс только разочарованно вздыхал, вглядываясь в проходящих мимо черноволосых красавиц и не находя ту, о которой были все его помыслы.

Липкая изнурительная жара и безуспешные плутания по городу свалили Люса с ног. Он завернул в тихую улочку и сел прямо на землю, прислонившись спиной к холодным каменным стенам, находившимся в тени. Расшнуровав горлышко своего бурдюка, Люс сделал несколько добрых глотков, а затем поглядел по сторонам. И присвистнул от удивления. Эта была улица Лагинзале, та самая, на которой стоял дом господина Гайена и от которого Луул вышла, будто в забытьи. Откуда-то по-прежнему несло чесноком, луком и кислой капустой, из окон домов доносилась грубая ругань.

В голове юноши возникла неожиданная мысль. Он устало поднялся, поправил лямку сумки, перекинутой через плечо, вытер со лба пот, взял в руки этюдник и медленно зашагал к синему домику. Сердце почему-то забилось быстрее. Люс три раза глубоко вздохнул, пытаясь справиться с волнением. Затем поднялся по ступеням и осторожно приоткрыл дверь.

В помещении было темно. Повременив и потопчась на пороге, Люс все-таки решился и вошел внутрь. Вверху звякнул колокольчик, и Люс вздрогнул.

Небольшая темная комната была освещена лишь несколькими свечами, тускло горевшими под потолком. Пахло пылью, старым пергаментом и терпким ладаном, кружившим голову. Вдоль стен, сплошь покрытых полками с книгами, стояли длинные тумбы с многочисленными маленькими ящичками. На тумбах громоздились керамические вазы, серебряные кубки, тряпичные, фарфоровые куклы, необычные статуэтки, деревянные шкатулки, большие и маленькие глобусы. На стойке, располагавшейся у стены напротив входа, размещались часы: и тихо струящиеся песочные, и старинные водяные, и мерно тикающие механические. В углу возвышались массивные напольные куранты; на стене над стойкой висело штук пятнадцать часов, которые вразнобой отсчитывали секунды и минуты и создавали жуткую какофонию.

Глаза Люса привыкли к полумраку, и юноша, наконец, заметил стоявшего в тени человека.

– Добро пожаловать в мою скромную лавочку, юный гость! – услышал Люс скрипучий голос.

Человек вышел из тени, и Люс увидел перед собой высокого худощавого мужчину в черном сюртуке и черных брюках. Мышиного цвета волосы были тщательно зачесаны назад. На узком вытянутом лице выделялся крючковатый нос, а улыбка, или, точнее сказать, ее подобие, казалось, была приклеена к его лицу. Полуночно-синие глаза глядели на Люса изучающе и пытливо.

По телу юноши пробежала дрожь.

В глазах мужчины вспыхнули хищные огоньки. Или это был отблеск свечей?

Люс попытался сглотнуть, но в горле вдруг пересохло.

Очертания предметов размылись, все померкло, растворилось в абсолютной черноте. Темнота, словно пасть чудовища, поглотила Люса. Он поднял руки перед собой – и не увидел их. Хотел сделать шаг – и почувствовал, что под ним нет пола. Из груди рвался крик. Но звук не вырвался на волю, а удушающим комом застрял в глотке.

Впереди синим пламенем горели ледяные глаза. Нельзя было не смотреть в них, не позволяли они отвернуться. Жгли. Въедались. Проникали. Достигли самого дна.

Там, в омуте воспоминаний, сквозь дымку означились силуэты, и, прорисовываясь, стали видны люди. Они собрались на причале, чтобы проститься с теми, кто не вернулся из плавания. Колючий снег летит в их печальные лица и льдинками застревает в бородах мужчин и в выбившихся из-под шалей волосах женщин.

С моря дует пронизывающий холодный ветер. Волны, разбиваясь о деревянные мостки, брызгают пеной. Седые тучи тяжестью нависли над водой. Светловолосый мальчик лет шести озябшими ручонками сжимает ледяную ладонь матери. Ему хочется поскорее уйти отсюда. Он исподлобья разглядывает людей и натыкается взглядом на мужчину в черном. Мужчина поворачивает к мальчику лицо и внезапно подмигивает. Но мальчик хмуро отворачивается от взора синих бездонных глаз.

Глава V. Вопросы без ответов.

Видение рассеялось, словно дым. Темнота отступила назад, но Люс все еще ощущал спиной ее липкое присутствие. В комнате вновь воцарился полумрак, предметы вернули свои очертания. Под потолком и на стенах колыхались тени, недружно тикали часы.

– Позвольте представиться – Илунг Гайен, хозяин сей лавки. Могу я чем-то помочь? – задал вопрос мужчина с мышиными волосами, выжидающе глядя на юношу.

Люс вынырнул, наконец, из своих видений, тряхнул головой и увидел перед собой серые, как дымящие угли, глаза. «Ведь они же были синие, – промелькнуло у него в голове. – Или мне показалось? Снова кажется? Может, я и вправду схожу с ума?» Он медленно провел ладонью сначала по лбу, затем по скулам и задержал руку на вороте рубашки.

– Воды, – просипел Люс. Во рту была пересохшая пустыня.

– Конечно, – кивнул господин Гайен и на минуту удалился за ширму, стоявшую в темном углу. Затем вернулся, держа в руках стеклянный кувшин с водой и наполненную кружку, которую он подал Люсу. Юноша залпом осушил ее и протянул обратно.

– Благодарю, – сказал Люс уже более твёрдо.

Гайен поставил кувшин и кружку на стойку, затем поинтересовался:

– Так что вас привело в мою неприметную лавку?

Люс замялся, уставившись в пол.

– Видите ли, ко мне заходят лишь постоянные клиенты, – продолжил Гайен, – и новые лица здесь редки. Тем более такие молодые. Вы же не покупать и не продавать что-то пришли ко мне?

– Я? Нет, я… – Взгляд Люса скользнул по стенам с книгами, зацепился за какой-то корешок с золотистыми буквами, остановился на кукле с неестественно большими глазами, затем на весах, на одной чаше которых горкой был насыпан черный порошок, на другой лежал плоский камешек. Юноше не хотелось встречаться взглядом с глазами хозяина лавки.

Господин Гайен неотрывно следил за Люсом, ожидая ответа. Потом отвел руки за спину и чуть слышно щелкнул пальцами.

– Я ищу девушку по имени Луул, – выпалил Люс.

На лице Гайена промелькнул слабый отблеск улыбки.

– И вы ищете ее у меня?

– Ну да, ведь она часто к вам приходит, – забормотал юноша. – Может быть, вы знаете, где она живет?

Люс опустил голову, зная, что сейчас он, скорее всего, красный, как вареный рак.

– А зачем она вам? – Было ощущение, что господин Гайен забавляется происходящим. На его губах играла снисходительная улыбка.

– Это…личное, – сквозь зубы проговорил Люс, не поднимая головы.

– Ах, личное! – Хозяин лавки оскалил белоснежные зубы. – Ну, тогда я, конечно, просто обязан сказать, где живет эта девушка.

Люс осторожно взглянул на господина Гайена. Но и без всяких вопросов стало понятно, что тот смеется над ним.

– Вот что, молодой человек, – безучастно промолвил хозяин лавки. – Если хотите найти Луул, выполните мое маленькое поручение.

– Поручение? – удивленно выдохнул Люс.

– Именно. Сделаете то, что я попрошу, и я скажу, где живет ваша жемчужина.

Люс залился краской.

– Она не моя… то есть…не жемчужина…

Гайен не обратил внимания на невнятное бормотание юноши и нетерпеливо произнес:

– Ну так что, согласны на мое предложение?

Люс задумался, потирая лоб. Гайен щелкнул в это время пальцами за спиной, юноша вскинул голову и живо проговорил:

– Да, я согласен.

– Вот и славно! – Хитрая улыбка скользнула по лицу Гайена. – Поручение не сложное: нужно отнести кое-какую вещь по одному адресу.

– Но… я плохо знаю город.

– О! Это недалеко. Я подробно вам все объясню и, если нужно, нарисую схему на карте.

– Хорошо, – вздохнул Люс.

Гайен скрылся за ширмой, за которой скрипнула дверь. Должно быть, там была еще одна комната, хотя Люс и не представлял, как в таком маленьком домике могли бы уместиться две (а кто знает, может, и три) комнаты.

Пока хозяин лавки отсутствовал, Люс осмелел, положил на пол сумку и этюдник, от тяжести которых уже ныли плечи, и, подойдя к книжным полкам, принялся читать заглавия. Многие авторы юноше были незнакомы, некоторые заглавия вовсе написаны на неведомом наречии. Здесь стояли и невзрачные книги с выцветшими буквами на потрепанных корешках, и книги в сафьяновых переплетах с уголками и золотым тиснением; толстые фолианты и тонкие книжечки; романы, сборники стихотворений и рассказов соседствовали с научными трактатами, учебниками и словарями.

Люс оглянулся, прислушался к звукам за ширмой, затем наугад взял книгу в коричневой кожаной обложке и раскрыл ее. На титульном листе значилось: «Книга Знаний. Том 3. Магия цвета». Полистав ее, Люс с интересом отметил, что в ней описываются не только основные цвета, но и многочисленные их оттенки. Он нашел в содержании главу «Ультрамарин», открыл ее и пробежался глазами: рассказывалось о значении цвета, о его влиянии на человека, о технике изготовления краски. «Сухая теория. Никакой магии», – подумалось Люсу, и он уже хотел было закрыть книгу, но заметил, что в нижней части страницы стали проявляться буквы, словно чья-то невидимая рука выводила их. Спустя мгновение на бумаге проступила выпуклая фраза:

«Ультрамарин способен побеждать время и пространство».

В ушах зашумело, а сердце ухнуло вниз.

Люс снова и снова вчитывался в надпись, стал внимательно изучать страницу, подносил близко к глазам, надеясь, что появится еще какая-нибудь заметка. Но больше ничего не происходило. Тогда Люс начал листать книгу и увидел, что на некоторых страницах тоже откуда ни возьмись возникали предложения – где-то словно накарябанные торопливым неровным почерком, где-то старательно выведенные крупными буквами.

– Нашли что-то интересное? – Люс вздрогнул, услышав за спиной голос господина Гайена.

– Нет, ничего, – быстро проговорил Люс, закрыл книгу и неохотно поставил её на полку, затем повернулся к Илунгу. Тот держал в одной руке простую деревянную шкатулку, в другой – конверт, скрепленный зеленым сургучом.

– Занятную книжку вы выбрали! Купил ее у одного старика, странствующего торговца, – небрежно заговорил Гайен, но колючие глаза в упор смотрели на юношу. Люс сглотнул слюну и отвел взгляд. – Он сказал, чтобы я никому эту книгу не продавал, кроме молодого художника, который однажды заглянет в мою лавочку.

Люс встрепенулся и, резко вскинув голову, взглянул в посиневшие глаза Илунга. Гайен положил шкатулку и конверт на стол, сцепил пальцы и медленно, с расстановкой, произнес:

– А звали того старика Зоам Була.

– Зоам Була? – вскрикнул Люс. – Не может быть! – Он нетерпеливо взъерошил волосы. – А где? Где вы его видели? Давно это было?

– Я встретил его около месяца назад, на ярмарке, – спокойно ответствовал Гайен. – Купил у него много любопытных вещиц. А «Книгу Знаний» он мне прямо-таки всучил. И рассказал байку о том, что я должен продать ее только юному живописцу, который в скором времени окажется моим гостем. Я, разумеется, не придал значения его словам, подумав, что это всего лишь хитрая уловка, чтобы набить цену.

– И вы, конечно, больше его не видели?

– Конечно, нет.

– И где теперь найти его, наверное, тоже не знаете? – удрученно спросил Люс.

– Юноша, – снисходительно проговорил Гайен, – такие люди, как Зоам Була, приходят в нашу жизнь сами, но только тогда, когда мы этого совсем не ждем, и в тот момент, когда нам это действительно нужно.

Люс, нахмурившись, молчал. Скрестив руки на груди, он уставился в пол. Вновь нить загадки так же быстро ускользнула от него, как и появилась. А вопросов без ответов становилось все больше, они лишь нарастали, превращаясь в огромный запутанный клубок. Кто такой на самом деле Зоам Була? Откуда он знает Люса? Как узнал, что он появится в лавке господина Гайена? А случайно ли вообще Люс взял в руки именно «Книгу Знаний»? Юноша уже ни в чем не был уверен. Он был убежден лишь в том, что, видимо, ему самому придется разгадывать эти мучительные тайны.

– Неужели вы и есть тот самый молодой художник? – цепко глядя на Люса, спросил Гайен.

– Возможно, – коротко бросил Люс.

Куранты в углу принялись гулко и громко отбивать три часа. Затренькали на стене деревянные резные часы в виде дома с мельничкой, и с шестым ударом из его дверей выехал мукомол с мешком в руках. Зазвонили другие часы-домики: в одних пробило двенадцать, а в окошках загорелся свет, и зазвучала музыка; в других – два часа, и на балкончиках, танцуя, появились парочки; в каких-то – восемь, и под окно, в проеме которого мечтала девушка, выскочил парень с лютней. Часы трезвонили каждый на свой лад, нервно перебивая друг друга. Когда дикий концерт прекратился, Люс, кривясь от стоявшего звона в ушах, спросил:

– Что это у вас часы разное время показывают? Который же час правильный?

На лице Гайена вспорхнула, словно пуганая птица, улыбка и тут же исчезла.

– Все мои часы отбивают правильное время, – сказал он. – Здесь, в Хегоальдеко, сейчас шесть часов вечера. – Люс с сомнением посмотрел на него: он так много времени провел в этой душной лавке? Ведь, когда он зашел сюда, было не больше двух. – В другом же месте в этот момент – три часа, а где–то и двенадцать. Время – что река: то быстро стремит бег, то замедляет ход, а то и вовсе прекращает свое бытие, ввергаясь в пучину хаоса.

Гайен, видимо, хотел и дальше продолжить вещать, но Люс, не желая вникать в его слова, резко спросил:

– А что с книгой? Вы продадите мне ее?

Глаза Гайена тут же хищно блеснули.

– Продам. Мне она ни к чему. Один том из скольки-то там томов мало чего стоит. Продам за сущую безделицу – тысячу диру. – Улыбка вновь приклеилась к лицу Илунга.

– Безделицу?! – воскликнул Люс. – Тысячу диру?! Да не может эта книжка столько стоить!

– Но ведь для вас она представляет особую ценность? – Елей так и сочился из уст Гайена.

И он был прав: возможно, эта книга помогла бы ответить на волнующие Люса вопросы, может быть, внесла бы хоть какую-то ясность.

Люс тяжко вздохнул.

Одна. Тысяча. Диру.

Наверное, для владельца антикварной лавки подобная сумма и была безделицей, но только не для шестнадцатилетнего подростка, который еще и школу-то не окончил. Просить у отца такую огромную сумму не хотелось: начнутся расспросы, зачем да для чего, и тогда либо придется врать (что также претило Люсу), либо сказать правду (а правда для отца – все равно что бред сумасшедшего). Вот и получалось, что деньги неоткуда было взять. «Продавать картины? – мелькнуло в голове Люса. – Да кто ж купит их у мальчишки? – с горечью размышлял он. – Наняться, что ли, куда–нибудь?»

Гайен молча поглядывал на Люса, затем, пробарабанив пальцами по столешнице, непринужденно спросил:

– А не хотите ли поработать у меня? Буду платить вам… – Гайен на секунду задумался, – … ну, скажем, пятьдесят диру. Так и выкупите книгу. А там, глядишь, и на карманные расходы останется.

Люс было потерял дар речи – не столько от перспективы получать такие большие деньги, сколько от того, что господин Гайен, казалось, прочел его мысли.

Илунг неслышно щелкнул пальцами за спиной.

– Хорошо, я согласен, – быстро проговорил юноша.

– Вот и славно! Мне как раз требовался помощник. Тогда пора бы и познакомиться. Как вас зовут, молодой человек?

Люс назвал свое имя. Гайен на мгновение задумался, словно вспоминая что-то (а может быть, Люсу померещилось?), затем неторопливо, будто подбирая слова, проговорил:

– Рад нашему знакомству, Люс. Надеюсь, оно принесет нам обоим большую пользу.

Люс хмыкнул.

– А что делать-то надо?

– О! Нет нужды заботиться об этом сейчас. Будете приходить в лавку к десяти часам, и я буду давать вам разные поручения.

Юноша пожал плечами в знак согласия.

– А раз вы теперь мой помощник, то дело, ради которого вы сюда заглянули, не нужно больше хранить в тайне. – Ироническая улыбка прилипла к лицу Илунга.

Люс вдруг вспомнил, зачем он вообще пришел сюда, и вновь залился краской.

– Луул живет за городскими стенами, в районе, именуемом в народе Рыбачьи выселки, – сказал Гайен. – Что касается улицы и номера дома, тут ничем не могу вам помочь, так как и сам не знаю.

– Что ж, и на этом спасибо, – с дрожью в голосе произнес Люс. – Тогда, я, пожалуй, пойду.

Юноша потянулся за сумкой, но Гайен остановил его.

– Прежде чем вы туда отправитесь (а я вам настоятельно рекомендую не бродить в том краю по вечерам и в одиночку), все-таки выполните ту небольшую просьбу, о которой я говорил в начале нашего с вами разговора, – Гайен взял со стола шкатулку и конверт. – Это нужно отнести госпоже Пату-а, ее дом находится на улице Хасерре, в трех кварталах отсюда. Вот и карта, здесь все обозначено.

Гайен протянул Люсу вещи. Юноша, поколебавшись, взял их, затем, сложил в сумку. Карту он раскрыл и внимательно рассмотрел, потом сложил вчетверо и сунул ее в карман штанов.

– От нее, Люс, вы должны обязательно получить фиолетовый флакон с неким содержимым. Слышите? Обязательно!

Юноша кивнул.

– И еще: не вступайте с этой женщиной в беседы. Отдаете шкатулку и конверт, забираете флакон и идете восвояси. Ясно?

Люс вновь коротко кивнул. Вопросы о таинственной госпоже, загадочном флаконе, любопытной шкатулке и конверте так и стремились сорваться с языка, однако юноша был уверен, что Гайен ни на один из них не ответит. Впрочем, может быть, ему лучше и не знать ответов. У него и так было достаточно своих неразрешимых проблем.

Он взял свои вещи и направился к двери, ощущая на себе скользкий взгляд серых глаз. Люс отворил дверь, и в лицо приятно пахнуло вечерней прохладой. Юноша с каким-то отчаянным наслаждением вдохнул всей грудью, задержал дыхание, чувствуя, как внутри все наполняется пусть и не совсем свежим воздухом, но, по крайней мере, не затхлостью и не тревожной духотой. Затем он шумно выдохнул, захлопнул за собой дверь и направился вверх по улице Лагинзале.

Его проводил свинцовый взгляд темно-синих глаз.

Глава VI. Опасное поручение.

Ночь чернилами разлилась по Хегоальдеко. Люс никак не мог привыкнуть к тому, как быстро темнело в южном городе.

В Падоко ночь подкрадывалась тихо, чуть заметно, таясь, как воровка; а летом ее все равно что не было – так светло порой становилось.

На Хегоальдеко ночь обрушивалась стремительно, будто цунами; потоки густой черноты мгновенно заполняли улицы, площади, сады, парки, напитывая воздух долгожданной свежестью.

Оглушительно стрекотали цикады, шелестели листья финиковых пальм, но Люс, погруженный в раздумья, не слышал их. Он пытался сложить разрозненные кусочки мозаики того, что узнал за последнее время, но общая картина не складывалась: слишком много фрагментов отсутствовало. Однако что-то начинало проясняться, и, наверняка не последнюю роль в этой истории играл Зоам Була.

Люс прокручивал в памяти события последних часов, от начала до конца припоминал разговор с господином Гайеном, силясь понять, не упустил ли он какие-то важные детали, не было ли его решение поработать на антиквара чересчур спонтанным, да и было ли оно верным. Но загадочная книга завладела умом юноши, и, кажется, другого пути приобрести ее не было. Люс вздохнул и покачал головой.

Мимо пробежали, весело хихикая, несколько черноволосых девчушек, одинаково одетых в белые блузки и синие юбки. Одна из смуглянок, задев Люса, взглянула на него и, смущенно пискнув что-то, скорее бросилась вдогонку за остальными.

Люс на мгновение остановился, и лицо его вдруг озарила широкая улыбка. Он поднял голову вверх, поглядел на черное небо, усыпанное звездами, затем прошептал: «Рыбачьи выселки». Из груди вырвался озорной смех, а ноги, пританцовывая, сами понесли его вперед. Но бежать вприприжку с сумкой и этюдником на плечах было крайне неудобно, поэтому Люс одернул себя и пошел чуть спокойнее, не переставая при этом довольно улыбаться.

Юноша миновал еще пару кварталов и сверился с картой. Дом госпожи Пату-а находился в конце улицы Хасерре. Он стоял особняком среди других белокаменных строений и был огорожен светлой кирпичной стеной высотой в человеческий рост.

Люс подошел к деревянной двери, врезанной в стену, и безуспешно подергал за массивное дверное кольцо. Он облегченно выдохнул и, обрадованный, что не придется сейчас встречаться с хозяйкой дома и выполнять странное поручение Гайена, развернулся. Но, не успев сделать и шага, услышал за спиной скрип медленно открывающейся двери. Люс недовольно обернулся: так и есть – проем в стене теперь зиял черной пастью, приглашая войти.

Юноша поправил лямку сумки и нехотя шагнул в темную дыру. И тут же выругался, споткнувшись: оказывается, к дому вели низкие широкие ступени. Дверь за ним спустя время неторопливо затворилась.

Двор почти не освещался, лишь у крыльца, увитого густыми лианами, покачиваясь на ветру, висел одинокий фонарь, а вокруг светильника в беспорядке кружились мотыльки.

Люс поднялся на крыльцо и заметил, что входная дверь чуть приоткрыта. Он все равно осторожно постучал и вошел.

Посреди просторной залы, где оказался Люс, располагался мраморный бассейн с фонтаном; в прозрачной воде плавали бутоны и лепестки роз и отражались отблески свечей от люстры, висевшей над фонтаном. Пол был выложен белоснежной мелкой плиткой с затейливыми узорами, которые повторялись в перилах боковых лестниц.

По одной из них спускалась госпожа Пату-а. Длинные белесые волосы, доходившие до пояса, обрамляли бледное узкое лицо. Высокий лоб венчали нитки голубого жемчуга: одна закрывала пробор, другие мягко спадали по бокам головы. Синее шелковое платье струилось до пят и волнами плыло по ступеням. Свободный, но неглубокий вырез открывал точеную шею и покатые мягкие плечи. На груди, на длинной серебряной цепочке висел сиреневого цвета кулон. Рука женщины свободно скользила по перилам, а глаза из-под пушистых ресниц неотрывно смотрели на Люса. Юноша замер и, раскрыв рот, уставился на нее.

Когда женщина спустилась с лестницы, она почти вплотную подошла к Люсу. Он уловил нежный, дымный аромат розового масла, исходивший от нее, влекущий и успокаивающий одновременно. Люс оробел и вперил взгляд в пол. Хозяйка дома склонила голову набок и долго молча рассматривала гостя. Юноша не смел поднять глаза, боялся произнести хоть слово, а про себя ругал на чем свет стоит свою застенчивость, которая всегда возникала, когда рядом оказывалась какая-нибудь красавица.

– Я вас не знаю, но мои двери почему-то открылись для вас.– Ее бархатный голос потек тягуче, словно мед с ложки. Аккуратная головка склонилась на другой бок. – Кто вы? И зачем здесь?

Люс убрал со лба волосы и посмотрел на фонтан.

– Я от господина Гайена. Он просил передать вам вот это. – Он полез в сумку и достал оттуда шкатулку и конверт. – В обмен на какой-то флакон.

– Странно, обычно он сам приходит, – немного удивленно проговорила женщина, однако ее голос остался таким же томным, но глаза незаметно сверкнули, когда она взяла переданные ей вещи в руки.

Она присела на ступени лестницы, поставила на колени шкатулку и, разорвав конверт, принялась читать письмо.

Люс смог, наконец, передохнуть. Он положил сумку и этюдник на пол, потер плечи, потом помахал руками, разминая уставшие мышцы.

Во всем доме не было слышно ни звука, лишь тихо, успокаивающе журчала вода в бассейне, да госпожа Пату-а время от времени шелестела листами бумаги. Вскоре она отложила конверт с письмом, с каким-то благоговением взяла в руки шкатулку, любовно погладила ее, загадочно улыбаясь своим мыслям. Она водила указательным пальцем по краям ларчика, не торопясь открывать его.

Так она любовалась шкатулкой несколько минут, и Люс начал испытывать нетерпение. Он пару раз решился кашлянуть, но Пату-а не заметила этого (или сделала вид, что не заметила). Однако щелкнула замочком и едва-едва приподняла крышку, замерев и сделав глубокий вдох. Даже Люс напрягся и вытянул шею, чтобы получше рассмотреть, какие тайны хранит шкатулка.

Пату-а резко откинула крышку и тотчас глухо вскрикнула. Люс с любопытством поглядел на женщину. Она сначала недоуменно смотрела на ларчик, потом закрыла его, снова открыла, провела рукой внутри него, затем недовольно проговорила, обращаясь к Люсу:

– Шкатулка пуста, – сказала она так, будто в этом был виноват он.

Люс растерянно пожал плечами:

– Меня всего лишь попросили передать ее вам.

Пату-а медленно поднялась со ступеней и повторила:

– Шкатулка пуста.– В голосе ее зазвучали стальные нотки.

Люс почувствовал неладное и инстинктивно попятился к двери.

– Шкатулка пуста! – дико закричала женщина и с яростью бросила об пол деревянный ларчик. Люс вздрогнул и, прижавшись спиной к стене, стал лихорадочно нащупывать дверную ручку.

«Пуста…пуста…ста…». – Жуткое эхо разлетелось по каменным сводам залы.

Пату-а с неестественной быстротой подлетела к юноше и сдавила его шею руками. Люс выпучил глаза от ужаса и захрипел.

– Где она? – прошипела женщина, безумным взглядом впившись в его лицо. – Ты, вор, украл ее! Отвечай же, где она?

Пату-а ослабила тиски, и Люс сипло произнес:

– Я…не знаю…о чем…вы…

Исторгнув пронзительный вопль, женщина подняла Люса в воздух и с нечеловеческой силой отбросила в сторону. Он ударился головой об пол, из рассеченной брови хлынула кровь.

– Я заставлю тебя все сказать, – выплюнула жесткие слова Пату-а.

Она неторопливо приближалась к Люсу, который, зажав одной ладонью рану, другой опершись о пол, пытался подняться. Левый глаз заливала теплая темно-красная жидкость, она капала на белую рубашку, штаны, белую плитку и растекалась внизу лужицей. Люс встал сначала на колени и, преодолевая головокружение, постарался выпрямиться.

Пату-а вновь набросилась на него, но Люс каким-то чудом успел увернуться. Она кинулась за ним, и взгляд её был полон ненависти. Молниеносным движением схватила его за волосы. Люс закричал, впился пальцами в ее руки, но женщина вцепилась в волосы мертвой хваткой. Она подтащила сопротивляющегося юношу к бассейну и кинула в воду.