Читать книгу Голые люди - Кир Булычев - Страница 1

От составителя

Мне выпала честь описать некоторые невероятные события, имевшие место в государстве Лигон, где я проработал несколько лет на ниве укрепления культурных и дружеских отношений между лигонским и советским народами. Помимо научно-популярных и документальных очерков, моему перу принадлежит документальная повесть «На днях землетрясение в Лигоне», изданная под псевдонимом Кир Булычев, однако почти незамеченная за пределом узкого круга специалистов-сейсмологов, от которых я получил весьма лестные отзывы.

События, имевшие место в Лигоне и описанные в моей документальной повести «На днях землетрясение в Лигоне», произошли в 1974 году, в дни военного переворота во главе с бригадным генералом Шосве, который захватил власть под популистскими лозунгами и ввел жестокое военное правление. Революционный комитет под руководством Шосве, присвоившим себе звание фельдмаршала, так и не выполнил своих громогласных обещаний улучшить жизнь населения, победить коррупцию и провести свободные выборы. Неудивительно, что уже осенью 1975 года этот антинародный режим пал после массовых выступлений студенчества и молодежи. К власти пришло коалиционное временное правительство Джа Восенвока.

Драматические события, связанные с находкой дикого племени, помимо моей воли, втянули меня в свою орбиту. И я вынужден в интересах истины вновь взяться за перо. Но не более чем в качестве составителя нижеследующего сборника. Хотя по мнению ряда объективных свидетелей, моя роль куда значительнее, чем функция историографа.

Ожидая, что ко мне обратятся с просьбой поделиться воспоминаниями о драматических коллизиях, ныне известных всему миру, я решительно отказывался давать интервью представителям прессы до возвращения на родину. В настоящее время опубликованы уже статьи, очерки и книги почти всех моих спутников, в том числе пухлый том, принадлежащий бойкому перу директора Матура. И если в работах Аниты Крашевской, Питера Никольсона и профессора Сери Мангучока встречаются лишь отдельные неточности, вызванные недостаточной осведомленностью, то труд господина Матура в целом оставляет желать лучшего.

Еще находясь в долине Пруи и затем, по возвращении в Лигон, я не только беседовал со всеми пожелавшими общаться со мной свидетелями и участниками событий, но и просил их представить свои воспоминания в письменной форме либо наговорить их на магнитофонную пленку. Некоторые мои скромные достижения в области лингвистики позволили мне добыть информацию, недоступную остальным. Таким образом, по получении внеочередного отпуска и возвращении в Москву мне предстояло лишь систематизировать записи и пленки, снабдить их комментарием и несколькими связующими разделами (моими личными впечатлениями), и настоящий манускрипт, хоть и не обладающий большими литературными достоинствами, зато имеющий преимущество аутентичного документа, был готов к публикации. В таком виде, не меняя стиля отдельных параграфов, я представляю его на суд читателей.

Вспольный Ю. С., заместитель представителя Союза

обществ дружбы СССР в Республике Лигон

Лигон – Москва – Переделкино, январь – декабрь 1977 г .

* * *

ЭТНОГРАФЫ ЗАСЕДАЮТ

ЛигТА – АПН. 20.4.1976 г. Сегодня в столице Лигона открылась конференция этнографов и антропологов, изучающих обычаи племен Азии, находящихся на ранних стадиях развития. В составе шестидесяти участников и гостей конференции немало специалистов с мировым именем.

* * *

«Ученые проверят»

Лигон, 22. (ТАСС). Люди каменного века обитают в отдаленном северном районе этой небольшой страны, расположенной в Юго-Восточной Азии, утверждают лигонские военнослужащие, побывавшие в верховьях реки Пруи. Как сообщает агентство ЛигТА, они рассказали, что неподалеку от Гитанского перевала обнаружена пещера. В ней живут люди, которые не знают, что такое одежда, и не умеют пользоваться огнем. Для проверки достоверности этих сведений и проведения соответствующих исследований в ближайшее время к Гитанскому перевалу отправится научная экспедиция.

Юрий Сидорович Вспольный

Двадцать первого я не видел газет, так как у нас шло пленарное заседание, к тому же приподнятая атмосфера международного форума захватила меня настолько, что подавила обычную мою любознательность, которая вкупе с внутренней дисциплиной всегда заставляет меня знакомиться с местной прессой до начала рабочего дня.

Двадцать второго ко мне подошел Геннадий Фроликов, корреспондент ТАСС в Лигоне, и сказал:

– Юра, я информацию в Москву дал. А что у вас слышно?

Я решил было, что Геннадий имеет в виду нашу конференцию и ответил:

– Сегодня будет доклад профессора Мангучока о кельтах Лигона и Малайи, потом выступит доктор Когановский из Парижа. Он только что вернулся с Минданао.

Геннадий с обычной самоуверенностью журналиста сразу спросил:

– Разве кельты здесь жили?

– Кельты, – ответил я, – разновидность каменных топоров. И вообще не понимаю, почему тебе не взять сегодняшнюю программу. Ты все увидишь.

Не следует думать, что я всегда так некоммуникабелен. Однако мое положение на конференции было несколько необычным, что давало возможность скептикам вроде Геннадия Фроликова ставить под сомнение мою компетентность в вопросах культуры первобытных обществ. Дело в том, что советская делегация в Лигон не прибыла, так как оргкомитет поздно послал приглашение. Узнав о том, что Советский Союз по не зависящим от него причинам не будет представлен на этом важном форуме[1], я обратился в наше посольство с просьбой разрешить мне участвовать в конференции. Получив разрешение лично от товарища Соломина, я приехал в Лигонский университет к председателю оргкомитета профессору Мангучоку, с которым меня связывает чувство взаимного уважения. Именно он в свое время рекомендовал меня в члены-корреспонденты Лигонского исследовательского общества и содействовал тому, что две мои небольшие статьи лингвистического характера были опубликованы в журнале общества.

Профессор Мангучок выразил искреннее сожаление ввиду того, что советская делегация по вине оргкомитета не сможет принять участие в первой в истории Лигона международной конференции такого типа и тут же, даже без моих просьб, предложил мне участвовать в конференции в качестве ее гостя. Поэтому шутка Александра Громова, второго секретаря нашего посольства, о том, что «наш Пиквик сам себя пригласил на конференцию», не имеет под собой никаких оснований.

– Извини, Юра, – сказал мне Фроликов, – я не о кельтах. Я о голых людях.

– Каких еще голых людях?

– Я же говорю – информацию с утра послал в Москву. А потом думаю: здесь, наверное, сенсация.

– Мы работаем, – ответил я. – Повседневный упорный труд исследователей не терпит дешевых сенсаций.

Геннадий был настолько смущен, что я его пожалел.

– Покажи, – сказал я, – свою информашку.

Геннадий вытащил из папки копию телекса, приведенного мною выше. К нему была приколота заметка на ту же тему из «Лигон таймс» от вчерашнего числа.

– К сожалению, – сказал я, – это очень похоже на утку. Иначе бы мы этот факт отметили.

– Не может быть! – Геннадий испугался. Если он посылает в Москву газетные утки, его по головке не погладят. Видя его расстроенное лицо, я обещал использовать свои связи, чтобы узнать, откуда возникла информация.

– К сожалению, – продолжал я, – ты не знаком с историей и географией Лигона. И, разумеется, не понимаешь, что такое долина Пруи и перевал Гитан. Именно по долине Пруи в древние времена пролегал караванный путь, связывавший южно-китайские государства с Индией, а перевал Гитан упоминается в ряде летописей. В частности, именно через него проник в Лигон на рубеже второго века нашей эры известный буддийский паломник Фу Цзи.

– Значит, там дорога? – спросил Геннадий. Я видел, что он внутренне уже проклинает тот час, когда поверил заметке в «Лигон таймс».

– Дорога была заброшена в начале девятого века, – поправил его я, – ввиду начала миграции тибетских племен и усиления государства Нань Чжао. Об этом написано во всех учебниках истории. Достаточно проявить элементарную любознательность.

Говоря так, я понимал, конечно, что любознательность в таких пределах недоступна рядовому журналисту.

– Черт возьми, ну и прокололся я! – сказал корреспондент. – Спасибо, Пиквик.

Его благодарность была вынужденной. И я его понимал, недаром в прошлом гонцов с плохими вестями казнили.

В этот момент прозвенел звонок к началу утреннего заседания, и делегаты, которые подобно нам с Геннадием прогуливались по прохладному гулкому холлу построенного еще в английские колониальные времена университета, потянулись в актовый зал. Я потерял Геннадия из вида, так как меня окликнула прелестная Анита Крашевская, магистр из Польской Народной Республики, которая, несмотря на молодость и привлекательность, является автором двух монографий, посвященных морским даякам и куру с Калимантана. Для сбора материалов она участвовала в нелегких экспедициях. Я полагаю, что ее расположение ко мне проистекало не только оттого, что я был представителем социалистического лагеря, но и ввиду моего элементарного знания польского языка. Я спросил Аниту, как ей понравился храмовый комплекс Тангунгей, куда делегатов возили вчера после ланча.

– Восхитительно! – ответила Анита, поправляя свои пышные каштановые волосы. – А вы слышали о том, что военные нашли первобытное племя в верховьях реки…

– Пруи? Думаю, что это обычная утка, – ответил я. – Ведь по долине Пруи на рубеже нашей эры проходил караванный путь в Китай. Это обжитые, известные еще в древности места. Именно там проник в Лигон пилигрим Фу Цзи.

– А сейчас? – спросила Анита.

Мы сели рядом. Я поправил на груди зеленый прямоугольный значок гостя конференции. У Аниты значок был голубой – делегата. Впрочем, это не играло роли. Я пользовался теми же правами, что и делегаты. Например, мое отсутствие на вчерашней экскурсии к храмовому комплексу объяснялось лишь тем, что я уже три раза там был, а вчера мне надо было провести лекцию и кинопоказ для детей в Доме дружбы.

– Сейчас, – ответил я, – сведения о том районе скудны. Но нельзя сказать, что он безлюден.

– Жаль, если это неправда, – сказала Анита по-польски. – Такое открытие было бы достойным завершением нашей конференции.

Я пожал плечами. Будь моя воля, я бы отыскал для прекрасной польки десять первобытных племен – рядом с такой женщиной хочется быть галантным.

– Так мало осталось в мире неожиданностей, так трудно сделать какое-нибудь открытие! – сказала Анита. – Это могло быть последнее неизвестное науке племя. Живая лаборатория для антрополога и этнографа. Юрий, будьте любезны, попросите этого молодого пана дать мне бокал оранжада.

Я подозвал юношу в малиновой куртке, из тех, что разносили по рядам прохладительные напитки, и в этот момент почувствовал на себе внимательный взгляд. Я обернулся. В дальнем конце зала стоял знакомый мне по предыдущим моим приключениям в этой стране директор Матур. При виде меня он изобразил на лице восторг. Его красные от жевания бетеля губы сложились в тонкий опрокинутый полумесяц, черные глазки сощурились, ручки взметнулись над пухлым животом и сложились ладонями к груди. Директор Матур в своем репертуаре – подобострастен, лицемерен и труслив. Кто его сюда пустил? Но тут же я обратил внимание, что к нему подбегают разносчики напитков, и понял, что он пристроился на какую-то хозяйственную должность. Я холодно кивнул ему в ответ.

С запотевшим бокалом в руке я вернулся на свое место и передал его Аните Крашевской, которая наградила меня ослепительной улыбкой.

Председательствовал Питер Никольсон, худой, желчный, согнутый англичанин, родившийся еще в колониальной Индии и не скрывавший консервативных взглядов. Он ударил молоточком в местный гонг, висевший перед ним на председательском столе. Гонг поддерживали два слоника из черного дерева. На трибуну вышел профессор Сери Мангучок, гладкий, полный, добродушный, чем-то похожий на Будду в момент постижения нирваны. Я открыл свой блокнот, чтобы конспектировать выступление, но, к моему удивлению, профессор заговорил совсем о другом.

– Уважаемые коллеги, – сказал он по-английски. Кстати, он мог бы говорить и по-лигонски, которым я владею в совершенстве, но не все делегаты находятся в таком же выгодном положении. – Я должен нарушить порядок ведения конференции, так как к нам поступило необычное сообщение. В верховьях реки Пруи обнаружено первобытное племя, не знающее огня и одежды. Даже если бы судьба нарочно хотела сделать подарок первой международной этнографической конференции в нашей стране, вряд ли она смогла бы придумать лучший сюрприз.

Я выслушал слова профессора с осторожностью. Ведь мало кто в этом зале знал, что еще на рубеже нашей эры по долине Пруи проник в Лигон паломник Фу Цзи.

Профессор сначала зачитал сообщение из газеты «Лигон таймс», а затем продолжал, переждав волну возбуждения в зале:

– Как ученые, мы должны бы скептически отнестись к подобному сообщению, но, к счастью, человек, собственными глазами видевший первобытных людей, находится сегодня среди нас. Он любезно согласился выступить перед нашим собранием. Разрешите предоставить слово майору Тильви Кумтатону, командиру батальона, солдаты которого проводили разведку в долине реки Пруи.

Господи, подумал я, старина Тильви! Мой старый знакомец, милейший человек! Его свидетельство проливало совершенно новый свет на эти события.

После ухода в отставку Революционного комитета, назначившего его губернатором горного района Танги, он потерял, разумеется, эту хлопотную должность и был направлен командовать батальоном в северный приграничный район, что было явной ссылкой. Но, как бы я политически ни оценивал военное правительство, у меня сохранились симпатии к самому майору.

– Я с ним знаком, – сообщил я Аните Крашевской. В тот же момент я ощутил укол совести – зачем же я был так суров с Геннадием Фроликовым.

Тильви Кумтатон, худощавый, еще молодой человек с темным обветренным лицом и большими умными глазами, поднялся на трибуну. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, попав в столь избранное международное общество, и мне даже хотелось крикнуть ему: «Не робей, Тильви! Здесь твои друзья!»

Но Тильви, разумеется, не увидел меня в зале, где находилось около сотни участников и гостей конференции. Он откашлялся, выпил стакан воды, подвинутый к нему профессором, и сказал, будто отбарабанивал урок:

– По приказу командующего северной зоной отряд под моим командованием в сопровождении двух вертолетов проводил рекогносцировку долины реки Пруи в направлении от поселка Бавон к Гитанскому перевалу. Наша экспедиция была вызвана необходимостью обследовать эти ненаселенные места, так как имелись сведения, что этим путем пользуются контрабандисты опиума.

Тут Тильви Кумтатон поглядел на господина министра просвещения – почетного председателя нашей конференции, как бы сомневаясь, не сказал ли чего лишнего. Министр утвердительно кивнул головой, и Тильви продолжал рассказ:

– Склоны ущелья, по которому протекает река Пруи, покрыты лесом, и потому наблюдение за долиной затруднено. Посадочные площадки для вертолетов отыскать трудно. Наша партия разделилась на две группы. Первая группа продвигалась пешком, погрузив продовольствие на мулов, а вторая страховала ее на вертолетах и обеспечивала разведку трудных участков. На восьмой день пути от поселка Бавон в районе пагоды Трех духов нами была обнаружена небольшая терраса.

Все слушали, затаив дыхание. Мне хотелось задать майору вопрос, не встречал ли он следов пребывания в той долине китайского пилигрима Фу Цзи, однако я понимал, что в этой ситуации мой вопрос вряд ли будет уместен.

– Наземная группа достигла террасы примерно в десять тридцать и остановилась на привал, сообщив нам по рации о своем местонахождении. Вскоре после этого один из солдат, отойдя в сторону, почувствовал, что он находится в кустах не один. Он осторожно раздвинул ветви и увидел неподалеку абсолютно обнаженного дикаря. Солдат ничем не выдал своего присутствия. После того как дикарь отправился далее, солдат проследил за ним. Через несколько метров между зарослями бамбука и обрывом обнаружилась прогалина. В обрыве солдат увидел вход в пещеру, куда и направился дикарь. Солдат затаился в кустах и увидел, как через некоторое время из пещеры вышли два дикаря, вооруженные бамбуковыми копьями, которые отправились на охоту. Солдат вернулся в расположение своего подразделения и доложил о виденном командиру, который немедленно связался со мной по рации…

Директор Матур

В апреле, перед началом дождей, в Лигоне сложилась сложная ситуация. Начинался грандиозный международный конгресс, на который съехалось несколько тысяч профессоров со всего мира. Правительство было в растерянности. Кто-то должен был взять на себя ответственность за мировых знаменитостей. Один не ест свинины, у второго гастрит, у пятого камни в желчном пузыре, восемнадцатый пьет только молоко. В Лигоне не оказалось ни одного человека, который бы взял на себя эту ношу. Кроме меня.

Ко мне приехал сам Кумран Сумасвами, владелец завода прохладительных напитков, лично близкий к высоким кругам, и от имени нации попросил меня пожертвовать собой.

Здесь я должен отвлечься. Некоторые недоброжелатели утверждают, что я не имею лигонского паспорта. Вы можете плюнуть этим сплетникам в лицо. Уже мой папа был натурализованным лигонским гражданином, оставаясь тамилом по национальности, а мой двоюродный дядя Сони, тот самый, который некогда выписал сюда нашу семью из Читтагонга, жестоко пострадал в качестве активного участника национально-освободительного движения, потерпев удар по голове дубинкой наймита британского империализма – полицейского-пенджабца.

Итак, в беседе со мной господин Сумасвами обратился к моему бескорыстному патриотизму и предложил взять подряд на обслуживание конгресса и удовлетворение потребностей иностранных профессоров. После некоторых колебаний, вызванных моей крайней занятостью, я согласился на просьбу высоких инстанций. Таким образом, я сделал еще один шаг на пути накопления положительной кармы и благодеяний для человечества.

Мои обязанности на конгрессе многочисленны и разнообразны. В первую очередь приходится следить за жуликами-официантами, пресекать махинации поставщиков, держать связь с правительством и медицинскими учреждениями – в общем делать так, чтобы, несмотря на все препятствия, честь нашей страны не пострадала[2].

Находясь в гуще событий, я тем не менее давал волю своей природной любознательности. Должен сказать, что некоторые из профессоров не производили должного впечатления. Порой я слушал глубокомысленные рассуждения какого-нибудь немца об обычаях малайских дикарей и думал: вам бы мой жизненный опыт, профессор! Вас бы кинула жизнь в пасть такому племени! Вы бы сразу забыли о вышивках и циновках, ведь эти дикари куда хитрее нас с вами. Им не заплатишь – сожрут с костями. Заплатишь – ограбят. Им выгодно ходить голенькими, им выгодно, чтобы выжившие из ума старцы писали о них в газетах, а правительство тратило деньги на их просвещение и одежду. На самом деле они все торгуют опиумом, бандитствуют на перевалах и бесстыдно воруют.

И вот, когда профессор Мангучок принялся с трибуны рассказывать о том, что якобы у Гитанского перевала отыскали племя голых лицемеров, я чуть было не сплюнул от отвращения. И должен сказать, что был не одинок.

Еще вчера я заметил в зале заседаний господина Юрия. Господин Юрий – важный работник русского посольства. Мне приходилось с ним встречаться, и мы, полагаю, остались уважающими друг друга джентльменами, несмотря на некоторые разногласия. Следует сказать, что господин Юрий сносно владеет лигонским языком, и, если бы не излишний вес, из-за чего господин Юрий плохо переносит наш тропический климат, я назвал бы его истинным джентльменом, насколько это возможно для человека, не имевшего удачи родиться под властью британской короны.

Я заметил, что господин Юрий не смог скрыть скептического отношения к сообщению о дикарях и даже оглянулся в поисках моральной поддержки. К сожалению, он не заметил моего выразительного взгляда, иначе бы понял, что нашел во мне союзника.

Однако в следующий момент мне пришлось удивиться. Профессор представил майора Тильви Кумтатона, весьма положительного молодого человека, с которым мне приходилось сталкиваться и с которым мы достигли полного взаимопонимания[3].

Из краткого и не очень умелого выступления майора я понял, что голые туземцы в самом деле скрываются в ущелье Пруи. Таятся они или нет, все равно они жулики. И стоят лишь одного: чтобы о них немедленно забыть.

К сожалению, ничего подобного не произошло. Профессора загудели, как будто узнали, где лежит клад в миллион фунтов стерлингов. А один английский джентльмен по имени Никольсон тут же потребовал, чтобы конференция в полном составе отправилась в горы поглядеть на вшивых дикарей. И ни один разумный человек не дал ему отпора. Я надеялся, что вся эта пустая история так и закончится, но случилось непредвиденное: профессор Мангучок обратился к сидевшему в зале высокому покровителю конгресса господину министру просвещения и тот неожиданно согласился, чтобы, правда, не все, но три или четыре профессора вылетели в тот район. Мне захотелось крикнуть: что вы делаете! Эти места кишат амебной дизентерией, москитами, змеями и бандитами! Но я промолчал, и моя скромность также попала в общую копилку человеческих ошибок, приведших к трагедии.

Но мне ли, скромному противнику насилия, поднимать голос против решения нашего правительства?

Юрий Сидорович Вспольный

Когда корреспондент ТАСС Геннадий Фроликов узнал о том, что я наряду с профессором Никольсоном, профессором Мангучоком и Анитой Крашевской включен в состав группы, которая отправится к Гитанскому перевалу, он позеленел от зависти. Я утешил его, сказав:

– По крайней мере ты теперь можешь быть совершенно спокоен, что твоя информация была правдивой.

– А как же китайский пилигрим? – спросил он ехидно.

– Китайский пилигрим прошел той дорогой очень давно, – ответил я. – И обещаю, что первым информацию о нашей экспедиции получишь именно ты.

– И на том спасибо. – Потом он спросил: – А может быть, тебе трудно, с твоим весом? Я готов тебя заменить.

– К сожалению, – ответил я, – в нашу группу включили только ученых. Независимо от их научных степеней. Ни одного журналиста с нами не будет. Это решение лигонского правительства, и не нам с тобой его оспаривать.

Полагаю, что я удачно поставил Геннадия на место. Почему-то журналисты полагают, что им всегда должно предоставляться первое место. Нет, не всегда!

Нас провожали на конференции, как будто мы отправлялись к Северному полюсу. Многие завидовали. И я их понимаю. В самом деле, возможно, мы вскоре увидим самое последнее в истории человечества забытое и оторванное племя. Руководство конференции и лично министр просвещения сделали все возможное, чтобы наша поездка была удобной. Транспортный самолет, который должен был доставить нас в окружной центр город Танги, был нагружен всем необходимым. Армия предоставила нам палатки, продовольствие, с нами отправились к тому же военный фельдшер, сутулый молодой человек по имени Фан Кукан, и, что меня удивило, пронырливый директор Матур. На аэродроме, пока мы ждали погрузки в самолет, он подошел ко мне и на правах старого знакомого стал жаловаться на судьбу, бросившую его в дикие горы, и даже намекал на то, что эти дикари – никакие не дикари, а американские хиппи или торговцы опиумом. Я холодно выслушал его ламентации и не стал их комментировать. Я убежден, что майор Кумтатон никак не спутал бы американских хиппи с настоящими дикарями. Директор Матур объявил мне, что он руководит административной группой. Эта группа состояла из него, повара-китайца, имени которого я не запомнил, и нескольких ящиков с продуктами и прохладительными напитками. Полагаю, что директор Матур присоединился к нам потому, что надеялся заработать на этой экспедиции. Иначе его и калачом не заманишь в такие дикие места.

Как сейчас у меня стоит перед глазами сцена нашего отлета в горы, такая мирная и деловая, что невозможно было предположить, к каким событиям она приведет.

Небольшой транспортный самолет жарился посреди летного поля, и мы, пассажиры, не спешили подниматься по железной лесенке в его раскаленное чрево. Мы стояли в тени под козырьком здания аэропорта: смуглый, высокий для лигонца, черноглазый майор Тильви; сухой, желчный, явно недовольный всем (возможно, это просто манера общения) профессор Никольсон; похожий на китайского божка, добродушный профессор Мангучок, одетый по-арктически тепло – в шерстяной костюм, который он берег для торжественных случаев, толстый свитер под пиджаком, ярко надраенные армейские башмаки, на голове шерстяная шапочка, как у лыжника. Анита Крашевская лениво обмахивалась круглым красным опахалом. Я сразу догадался, что она купила его вчера в пагоде. Такие носят монахи. Вряд ли женщине, причем иностранке, следует ходить с таким опахалом. Я подумал, что надо будет ей сказал, об этом, но только очень деликатно. В джинсах и мужской рубашке с расстегнутым воротником она казалась совсем молоденькой. Студенткой. И удивительно – всем было жарко и все были потные, разгоряченные, а она была совершенно свежей, какой-то прохладной, и ее каштановые волосы лежали послушно, пышно, как в осенний день в Варшаве. Чуть в стороне возвышался грузный директор Матур с очень красными губами, как у всех любителей бетеля. Из-под черного пиджака свисали холстинные дхоти, а на голых темных, не очень чистых ногах были сандалии.

Трудно осудить меня за то, что я подошел к Аните спросить, не нужно ли ей чего-нибудь. В конце концов она, во-первых, молодая женщина, ей труднее других. Во-вторых, она представитель социалистического лагеря из дружественной Польской Народной Республики.

Анита с улыбкой сказала мне, что ни в чем не нуждается, и я решил, что при первой же возможности украду у нее опахало, чтобы не начинать ненужных разговоров.

К Тильви подошел пилот. Я решил, что нас приглашают в самолет, но оказалось, что пилот жалуется на перегрузку, и Кумтатону пришлось нас покинуть, чтобы отдать распоряжения. Полеты над горами вообще небезопасны, поэтому известие о перегрузке меня встревожило, однако я не подал виду. Рядом со мной Никольсон и Мангучок негромко, хотя оживленно, спорили о том, что они будут делать по прибытии на место. Я прислушался к этому разговору.

– Приобщение к цивилизации… – с нескрываемым презрением говорил Никольсон. – Что оно может дать вашим подопечным? Вы хотите, чтобы к ним приехал такой торговец, как тамил, что стоит в двух шагах от вас? Чтобы он заразил туземцев сифилисом или оспой?

– И вы полагаете, что лучше дикарям оставаться в первобытном состоянии?

– Я убежден, что в этом их спасение.

– Ваша надежда, коллега, иллюзорна. – Профессор Мангучок сердился, его темные щеки побагровели, но он старался сохранять спокойствие. – Мы никогда не сможем оставить их в том состоянии, в каком они пребывали до нашего появления. О племени уже известно. И если мы их не будем охранять, если мы не поможем им войти в семью современных народов, тогда они, оставленные на произвол судьбы, станут легкой добычей для любого злоумышленника.

– Вы намерены отобрать у них детей и отправить в интернаты?

– Простите, господа, – бесцеремонно вмешался в их беседу Матур. – Господин Никольсон указал на меня, как на тамила и злоумышленника. Я отвечу на это без обиды. Я отвечу так, как вы того и не ожидаете. Потому что вы мыслите по книжкам писателя Жюля Верна. Скажите мне, кому нужна горстка голых туземцев? Рабами в наши дни никто не торгует. Ценностей у этих голых людоедов нет. Даже их земля никого не интересует. Вам еще придется как следует поискать злоумышленника, который согласится угнетать и грабить дикарей. Грабить!

Директор Матур даже фыркнул от негодования.

Никольсон не удостоил Матура ответом, достал трубку и начал набивать ее табаком. Мангучок был куда вежливее.

– Вы ошибаетесь, господин Матур, – сказал он. – Опыт учит нас, что корыстные люди всегда найдут, чем поживиться. Я горячий сторонник строгого контроля над поселением племени. Да, мы должны быть втройне осторожны, потому что переход к новой жизни для небольшого племени может оказаться трагическим. Без государственного контроля он будет трагическим наверняка.

В этот момент к нам вновь подошел пилот и сообщил, что самолет готов к отлету.

Юрий Сидорович Вспольный

К счастью, самолет не задержался на земле, иначе бы мы все изжарились в нем. Он круто поднялся над полем, и в иллюминатор мне были видны ангары и дома вокруг аэродрома, рисовые поля, отделяющие его от города. Когда мы поднялись еще выше, то открылся чудесный вид на невысокие зеленые холмы, увенчанные пагодами, – священный комплекс Нефритового Будды и дальше на неорганизованные, толпящиеся домики окраин и правильные, распланированные еще в колониальные времена, кварталы центра. Море скрывалось в дымке и сливалось с блеклым небом.

Я сел рядом с Тильви Кумтатоном, так как счел нетактичным все время находиться рядом с Анитой Крашевской – такое настойчивое внимание могло быть ложно истолковано моими коллегами.

– Вы теперь живете в Танги? – спросил я майора.

– Нет, в Бавоне.

– И не тянет в столицу? – И тут я понял, что проявляю бестактность. Мне надо было догадаться, что майор в немилости у новых лидеров страны. Бавон – это глухомань, деревня на краю света… Но Тильви и вида не подал, что вопрос ему неприятен.

– Изредка я в ней бываю. Но обычно я занят.

– Вы так и не женились?

– А вы? – улыбнулся майор. – Мы вам можем найти очень хорошую невесту. Из хорошей семьи.

– Ну кто пойдет замуж за такого старого толстяка, как я?

– Вы уважаемый человек, Юрий, – сказал Тильви Кумтатон. – Учитель. Профессор. Вас пригласили на такое важное собрание.

Я знал, что майор очень серьезно, как человек, которому так и не удалось закончить университет, относится к образованию. В Лигоне, как и в других буддийских странах, к образованным людям питают уважение.

– А кого напоминают те люди? – спросил я. – Они тибето-бирманцы?

– Я, конечно, их не разглядывал вблизи. Мы были осторожны. Кожа у них темная, волосы прямые, черные. И плоские лица. А вот глаза большие и светлые. Таких я в наших горах не встречал.

– А скажите, майор, вам не приходила в голову мысль, что они могли мигрировать из Китая или из Тибета? Ведь к северу до самой границы тянутся довольно дикие горы.

– Я думал об этом, – сказал майор. – Но понял, что этого не может быть.

– Почему?

И майор одним логичным ударом разрушил мои надежды на научное открытие.

– Они же голые, – сказал он. – Они не знают одежды.

– И что же?

– Значит, они жители тропического леса.

И я вынужден был согласиться. Не говоря уж о Тибете, где зимы довольно суровы, даже в Южном Китае вы не отыщете племен, которые даже в незапамятные времена обходились без одежды. Зимой там холодно.

Профессор Никольсон, который сидел передо мной рядом с Анитой, достал из своего портфеля большой термос и налил в крышечку кофе. Его редкие седые волосы прилипли к шее. Я подумал, что в таком возрасте следует стричься короче, вообще помнить, что тебе уже семьдесят. Розовая рубашка и длинные седые пряди, прилипшие к шее. Не очень эстетично. Матур сидел по ту сторону прохода. Он извлек из кармана пиджака очень толстую растрепанную записную книжищу, набитую листочками, счетами, записками, и принялся копаться в ней с наслаждением скряги, который пересчитывает свои дублоны. Кожа надутых оливковых щек шевелилась – он жевал бетель.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу пошли предгорья – зеленые лесистые холмы, на крутых склонах которых еще сохранились деревья, давно вырубленные во всех равнинных местах и на склонах, годных для культивации, что ведет, как известно, к эрозии почвы. Из-за этого в долине Кангема большая область стала полупустыней, по которой в сухой период гуляют пыльные бури, а в дожди случаются катастрофические наводнения. Скоро начнутся горы. Нет, еще не те, куда мы летим, а невысокие лесистые горы вокруг Танги, на Фанском плоскогорье, разделенные дикими ущельями. Два года назад здесь со мной и еще двумя присутствующими в самолете людьми – майором и директором Матуром случилось несчастье. Наш самолет сбили контрабандисты, приняв за правительственный патруль. И мы чудом остались живы…

– Ума не приложу, – сказал мне майор Тильви, – как вы будете с этими дикарями общаться?

– А что? – Я с трудом вернулся в сегодняшний день.

– Я жалею, что нашел это племя, – сказал майор и этим отвлек меня от воспоминаний.

– Почему? – не сразу понял я.

– Конечно, я понимаю, наука, приказание правительства. Но у меня собственный командующий округом и ему плевать, простите, на голых дикарей. Я должен был к концу месяца закончить съемку района. А теперь?

– Теперь вы останетесь с нами?

– Вот именно. К тому же вам нужна охрана. Неизвестно, как поведут себя дикари.

– А где ваши солдаты?

– Я приказал им не приближаться к пещерам.

– А вдруг дикари ушли?

– Вряд ли. Я оставил посты на перевале и у выхода из ущелья. А через хребты им, пожалуй, не перебраться… Может, вы управитесь быстрее, чем за неделю?

– Тильви, – сказал я, – к сожалению, я не могу дать вам такого обещания. Факт обнаружения дикого племени – большое событие в мировой науке, и участники конференции намерены специально задержаться в Лигоне, чтобы ознакомиться с первыми результатами наших наблюдений. Вы же интеллигентный человек…

– Но мой командующий округом, – улыбнулся Тильви, – не настолько интеллигентный человек, чтобы понять, как важна для мировой науки дюжина голых дикарей.

– Вот именно! – У директора Матура слишком хороший слух. Оказывается, он подслушивал наш разговор, несмотря на шум моторов. – Мне также совершенно непонятно, что мы там увидим. Увидим жуликов, которые начнут просить у нас бакшиш. Я не представляю, как мне охранять продукты. Ведь растащут.

– Мы не будем останавливаться у самых пещер, – сказал Тильви, обращаясь ко мне и игнорируя директора. – Мы подобрали место у воды, в двух милях от пещеры.

– Правильно, – согласился я.

Но директора Матура слова майора не убедили. Он раскачивал головой, как китайский болванчик, демонстрируя этим неодобрение всей операции. И я снова подумал: а какого черта он с нами увязался? Сидел бы в Лигоне, поил оранжадом делегатов, горя бы не знал.

Директор Матур

Господин Юрий смотрел на меня с подозрением. Мне показалось, что я с моей обычной проницательностью улавливаю в его взгляде вопрос: а зачем вы, господин директор Матур, столь занятый человек, отправляетесь с нами в дикие горы, если не интересуетесь этими дикарями?

Ну что ж, господин Вспольный, ваш невысказанный вопрос справедлив. Давайте, как умные люди и джентльмены, признаем это.

Разумеется, я мог бы ответить господину Юрию, что с детства меня влекут тайны развития человечества, что первобытные народы хранят для меня в себе странные загадки… и это будет неправдой.

Поэтому я вынужден сделать признание, которое мне делать не хотелось, но теперь, когда все уже позади и некоторые обстоятельства, о которых я (о человеческие слабости!) предпочел бы забыть, уже всплыли на поверхность, можно приоткрыть завесу тайны, оставаясь при том честным и чистым человеком. Да, я летел в том самолете, несмотря на то, что не выношу полетов, по причине, не имевшей отношения к голым дикарям.

Вечером того дня, когда на международном конгрессе было объявлено о диких людях, ко мне подошел старший официант и передал мне просьбу моего старого друга, владельца завода прохладительных напитков, господина Сумасвари заглянуть к нему на чашку чая.

Будучи человеком общительным, я всегда с благодарностью принимаю приглашения моих друзей. И на этот раз я поспешил на встречу, рассчитывая провести ее за мирной беседой. Однако мой друг был взволнован. И огорчен. Причина его огорчения заключалась в том, что его близкий друг пропал без вести в районе Гитанского перевала. Узнав, что туда направляется самолет, мой старый приятель умолил меня полететь вместе с профессорами и постараться узнать, не стал ли его друг жертвой голых людоедов[4].

К счастью, полет до Танги прошел без приключений, и через час мы приземлились на небольшом аэродроме этого тихого горного городка, недавно разрушенного страшным землетрясением. Правда, за два года небольшие дома уже были восстановлены, почти отремонтирована миссионерская церковь. Кое-какие здания еще были в лесах, а на окраине города лежала в развалинах резиденция местного правителя покойного князя Урао Као, где обитала его престарелая мать. Я намеревался нанести ей визит, но не успел, потому что погрузился в дела и заботы.

Анита Крашевская

Город был чудесен. Даже то, что он пострадал от землетрясения, не могло уничтожить его очарования. Поросшие соснами холмы подступали с севера, а на юге плоскогорье, где он расположен, обрывалось уступами к большому небесной синевы озеру, за которым голубыми отрогами поднимались горные хребты.

Здесь, на плоскогорье, весна была не такой раскаленной, сухой и душной, как в долине, с гор дул ветерок, неся по тенистым улицам сухие листья.

Мне очень захотелось побыть здесь одной, чтобы впитать в себя аромат этого затерянного на краю света уголка, и я совершила небольшое моральное преступление – сбежала от милейшего русского Пиквика – Юры Вспольного. Боюсь, ему кажется, что он в меня влюблен. При виде меня он начинает бесконечно говорить, будто опасается, что, как только он замолчит, я исчезну. На конференции он усаживается рядом и просвещает меня по части местных обычаев и древней истории Лигона, бегает за лимонадом и занимает мне очередь в кантине[5], где мы перекусываем в перерыве между заседаниями. При этом он страшно конфузится и тщательно делает вид, что совершенно мною не увлечен[6]. В самолете он даже пересилил себя и сел от меня отдельно, но я все равно шеей ощущала его нежный близорукий взгляд. Нет, он в самом деле добрый и милый человек, но я несколько устала от его лекций, и, наверно, придется их как-то прервать, стараясь при этом не оскорбить его чувств.

Я узнала от профессора Мангучока, что мы задержимся в Танги до утра, и, пока Юрий был занят научной беседой с Никольсоном, я спустилась по лестнице деревянной гостиницы, обошла поросшую бамбуком груду щебня и кирпичей, которая когда-то была местным отелем, и углубилась в город.

Я прошла мимо базарчика, где женщины из племени синих фанов в красных тюрбанах и широких коротких ультрамариновых юбках торговали мандаринами и яблоками. Я даже купила фунт мандаринов и потом пожалела, что не купила больше. Крутой извилистой улочкой я поднялась к старой, построенной, видно, в начале прошлого века церкви. Само здание при землетрясении устояло, но колокольня рухнула и теперь стояла в лесах – ее восстанавливали. Оттуда, от церкви я полюбовалась видом на озеро. Я даже залезла на леса и оттуда сделала несколько удачных слайдов. Два пожилых каменщика бросили работать, глядели на меня, не говоря ни слова, и вежливо улыбались.

На зеленой аккуратно подстриженной лужайке у церкви, в тени цветущего алыми цветами дерева я увидела мраморное надгробие с именем местного священника или миссионера и относительно недавней датой смерти – позапрошлым годом. Может быть, этот старый англичанин, отец Фредерик, погиб во время землетрясения?

Затем улица привела меня к небольшому буддийскому монастырю, затаившемуся в тени широких крон манговых деревьев. Между ними бродили, что-то разыскивая в траве, небольшие черные свиньи.

Молодой монашек с бритой головой, читавший в тени книгу в кожаном переплете, раскрыл рот, увидав меня, и что-то сказал по-лигонски. Потом долго глядел мне вслед.

Начались сумерки, и я решила, что пора возвращаться. Сумерки здесь короткие, стемнеет быстро, и я могу заплутаться. Я повернула обратно и решила срезать путь, пройдя по узкой улочке между небольших деревянных домов. На открытых верандах сидели люди в свитерах и вязаных шапочках – видно, для них этот парной вечер казался прохладным. Они пили чай или ужинали. Некоторые мне улыбались и что-то говорили вслед. Но не зло, а так, как глядят на проходящую мимо пушистую кошку.

Улочка уперлась в парк. Может, это был ботанический сад, потому что перед некоторыми деревьями стояли палки с прибитыми названиями по-лигонски и на латыни. Дорожки вились между деревьев и кущ кустарника. Темнело.

Я ускорила шаг. Здесь было очень тихо. Даже птицы замолчали. Вообще-то я не трусиха и мне приходилось попадать в разные переделки, но в той вечерней тишине была какая-то зловещая загадочность, будто природа ждала чего-то.

И тут я услышала тихие голоса.

Если бы те люди говорили хоть чуть погромче, я бы обязательно подбежала к ним и спросила дорогу к гостинице. Но именно потому, что они говорили тихо, не как влюбленные, боящиеся спугнуть тишину, а как люди, обсуждающие что-то плохое, я испугалась и остановилась.

Прямо передо мной, скрытые большим кустом, стояли два человека. Одного я сразу узнала. Это был грузный, вечно жующий бетель снабженец нашей экспедиции. По крайней мере так я поняла его функцию в нашей группе. Кажется, его звали Матур. Я не слышала, о чем они говорят, да и не интересовалась этим. Но идти дальше я не могла, а вернуться обратно тоже боялась. Так что остановилась и ждала, когда они расстанутся.

За это время я смогла разглядеть второго собеседника. Он был невысок ростом, очень худ и оттого подвижен. Маленькие люди обычно подвижнее больших. Я даже успела, помню, подумать, что это общее правило в живом мире. Слон редко бегает. Райская птичка или мышь-полевка всегда в движении. Чтобы прокормить свой маленький организм, у которого нет никаких запасов на случай голода, они вынуждены носиться как угорелые и беспрестанно жрать. Разумеется, к людям это относится лишь в условной степени. Но Наполеоны и Сталины не бывают громоздкими.

Несколько злых комаров выследили меня и стали бросаться на меня со всех сторон, как собаки на медведя. За что они так меня возненавидели? Я даже не смела их прихлопнуть, а бесшумно помахивала ладонями, чем вызывала лишь дополнительную злобу в кровососах. Ну скорее же, умоляла я Матура. Пора ужинать.

Собеседник Матура был главнее. Это было видно по поведению нашего хозяйственника. Его грузное тело все время совершало плавные подобострастные движения, стараясь согнуться в ответ на каждую фразу маленького человека. Маленький человек был одет в европейский костюм и держался прямо, будто помнил об армейской выправке.

И тут мы оба с Матуром испугались. Маленький человек вдруг вытащил из кармана неизвестно как там помещавшийся довольно крупный пистолет. Мы с Матуром решили, что он сейчас начнет стрелять. Матур даже отпрыгнул в сторону и поднес к лицу пухлые лапы.

– Да не бойтесь же! – повысил голос маленький человек. Он говорил по-английски. И тут же снова перешел на лигонский. Матур растерянно улыбнулся и ответил ему длинной тирадой, почти беззвучно. Я поняла, что он уверяет собеседника, что ничуть не испугался.

Маленький человек протянул пистолет Матуру, и тот начал отчаянно трясти головой, отказываясь от такого подарка. Но в конце концов вынужден был согласиться. Он принялся засовывать пистолет поочередно во все карманы пиджака, и пистолет никак не хотел подчиняться ему. И тут маленький человек повернулся и быстро пошел в мою сторону. Я присела за куст и замерла, сжавшись в комок. Он прошел в двух шагах от меня, и ему стоило лишь повернуть голову, чтобы увидеть прекрасную польскую даму в невероятной позе и понять, что дама выслеживала его в безлюдном парке. Что бы он сделал, трудно предположить, но я решила, что у него был запасной пистолет именно на случай такой встречи.

Я просидела, скорчившись, за кустом минут пять. За это время комары сожрали меня до костей, а я была вынуждена терпеть. Я старалась призвать на помощь благородные исторические ассоциации, уверяя себя, что Жанне д’Арк было куда хуже, но на исходе пятой минуты поняла, что с готовностью поменялась бы местами с французской героиней. Но как назло все эти пять минут господин Матур переминался с ноги на ногу по другую сторону куста, ворчал себя под нос, чавкал и переживал. Видно, комары его не трогали. Наконец он тяжело вздохнул и побрел, поскрипывая подошвами, прочь. Я сосчитала до ста и после этого с наслаждением прихлопнула самого наглого комара. Ладонь сразу стала мокрой от крови.

Потом я пошла за ним следом, стараясь его не догнать. Мне почему-то казалось, что господин Матур боится пистолета, врученного ему, больше, чем я. Идет сейчас и думает, не кинуть ли его в кусты. А кинуть тоже страшно. Попадаться на глаза Матуру мне не хотелось. Еще стрельнет с перепугу.

Юрий Сидорович Вспольный

Разумеется, в тот момент, да и позже, я не подозревал, что директор Матур встречался с кем-то в вечернем парке и напугал очаровательную Аниту. Не знал я и о том, что у него есть пистолет. Для меня, как и для всех остальных, наша поездка оставалась чисто научным предприятием, которое могло сулить любопытные открытия и даже приключения, но никаких опасностей. Тем более что нас опекала лигонская армия в лице Тильви Кумтатона.

На следующее утро мы ждали вертолета с оживленным нетерпением. После обильного, сытного завтрака нас отвезли на летное поле на армейских джипах. Утро было легким, свежим, крутые горы со всех сторон ограничивали видимость, и я с нетерпением глядел на север, где находится долина реки Пруи. Правда, я должен сказать, что Матур показался мне удрученным и осунувшимся, что я объяснил для себя его боязнью летать на самолетах и вертолетах.

Из событий, достойных упоминания, я бы назвал лишь одно.

К вертолету майор Тильви принес отпечатанные фотографии. Оказывается, его заместитель лейтенант Мутаран сделал их за два дня до того и прислал с пилотом вертолета. Разумеется, мы с интересом ознакомились с этими фотодокументами. Фотографии, к сожалению, были любительскими, большей частью нечеткими. На первой был виден широкий, высотой метра в два и шириной метров в пять, вход в пещеру, над которым нависала козырьком скала. Масштаб легко угадывался, так как возле входа, не подозревая о том, что за ними наблюдают, стояли два дикаря. Совершенно обнаженные. Один из них держал в руке копье с привязанным к нему наконечником, второй был безоружен. Куда более интересной мне показалась вторая фотография. Лейтенанту удалось подстеречь дикаря, когда он приблизился к зарослям, и потому было видно его напряженное, суровое лицо, лицо охотника и воина. Длинные вьющиеся космы обрамляли его скулы, маленькие глаза из-под нависших надбровных дуг смотрели холодно и жестоко. Должен признаться, что нечто схожее с неожиданным порывом холодного ветра пробежало по моей спине. Лучше с таким дикарем не сталкиваться на узкой лесной тропинке.

Еще больше меня заинтриговала третья фотография. На ней лейтенанту удалось запечатлеть жилистого старика, облысевшего и согбенного, который сидел на корточках перед пещерой, поставив вертикально на землю палочку и вращая ее между ладоней. Я не сразу догадался, что старик добывал огонь. Вернее всего, он был хранителем традиций племени, может, даже первобытным жрецом, чье умение возжечь огонь ставило его над прочими. Рядом со стариком стояла молодая женщина. Когда я разглядывал ее, я услышал сзади чмоканье. Оказалось, что лукавец Матур заглядывает мне через плечо. И его взгляд также задержался на дикарке. Женщина была молода, полногруда, и, если бы не примитивное выражение лица и не низкий лоб, она могла бы показаться красавицей.

– А говорят, что голые, – произнес Матур.

Я понял, что он имеет в виду – на бедрах дикарки была короткая юбочка из стеблей тростника.

– Вы неправы, – сказал я Матуру. – Это естественная женская стыдливость.

– Жалко, что она все-таки не совсем дикая, – нагло возразил Матур, но я не стал ввязываться в спор, а передал фотографии подошедшему профессору Никольсону, который вцепился в них, как умирающий от жажды в стакан с водой. Они тут же вступили в отчаянный спор с профессором Мангучоком, и спор их концентрировался вокруг антропологических проблем, в которых я не весьма компетентен.

Вертолет, как объяснил мне Тильви, был десантным, поэтому мы смогли в нем свободно разместиться, хватило места и для нашего оборудования и запасов продовольствия, тщательно проверенного и пересчитанного Матуром. Сам перелет к месту нашего лагеря занял почти два часа, в ходе которых я имел беседу с Анитой Крашевской, которая обменялась со мной впечатлениями о городе Танги, произведшем на нее благоприятное впечатление своим климатом и растительностью. Я же, со своей стороны, в силу того, что уже бывал в этих краях, смог рассказать моей польской коллеге об этническом составе окружающих гор, а также об истории города и роли его населения в национально-освободительном движении. К тому же я напомнил пани Крашевской, что во время второй мировой войны в этих местах шли упорные бои между английскими войсками и девятнадцатой японской армией генерала Ямаситы, а также о разгроме японских войск летом 1945 года.

– До сих пор, – сказал я, – в джунглях иногда можно встретить остатки дотов и блиндажей, ибо сопротивление японских солдат, отрезанных от моря, было отчаянным и даже известие о капитуляции Японии не завершило боев. Эта земля, эти тихие на вид горы буквально залиты кровью, – закончил я.

Тут вертолет медленно пошел на посадку, как бы разыскивая ту точку в море лесистых отрогов, где можно приземлиться. Я отдал должное искусству лигонского пилота, который не только отыскал лужайку в этом зеленом море, но и смог посадить машину точно посреди нее.

Здесь, на высоте тысячи шестисот метров над уровнем моря (эти данные я почерпнул из географического атласа еще до отлета), было свежо. Наверное, градусов двадцать, не более. Ветер был северным, очевидно, несколько более прохладным, чем в Танги. Ночью, подумал я, здесь бывает совсем прохладно. Надо обладать большим генетическим опытом и привычкой к лишениям, чтобы проводить жизнь в раздетом состоянии в этих местах.

Шум лопастей вертолета стих, наступила тишина. Я подумал, что наша активность – полеты, походы и так далее – должны неизбежно привлечь внимание дикарей и они в любой момент могут сняться со своей стоянки и затаиться в лабиринте горных долин.

Лейтенант Мутаран, командовавший отрядом в отсутствие Тильви Кумтатона, оказался совсем юным офицером, только что из училища. Он подбежал к вертолету и вытянулся, докладывая Тильви Кумтатону. В то же время он не сводил с нас взгляда. Наверное, он впервые в жизни видел такое собрание солидных ученых. Три солдата стояли в отдалении, и, когда мы выгрузились, они принялись таскать ящики и мешки, привезенные нами. Директор Матур остался возле вертолета, чтобы следить за выгрузкой.

Лейтенант провел нас в палатку, которая стояла над высоким обрывом к реке Пруи, в тени высоких сосен. Их иглы усеивали землю густым слоем, и я непроизвольно оглянулся в поисках грибов – я заядлый грибник, и иногда мне снится, как я выхожу в подмосковный лес и вижу колонии боровиков или красные шляпки подосиновиков. Здесь же грибы совершенно незнакомые, и никто их не собирает. Трудно было поверить, что мы находимся в нескольких тысячах километров от дома, в отрогах Гималаев, неподалеку от экватора. Уж очень свежим был воздух и уж очень по-родному шумели сосны.

В большой палатке был накрыт длинный стол – солдаты приготовили для нас чай со сгущенным молоком и с бисквитами, и мы искренне отдали должное их гостеприимству.

Лейтенант любезно объяснил нам, что от палатки до пещеры немногим более двух миль (три километра), так как ближе располагаться к первобытным людям они не решились из опасения, что последние могут испугаться. Лейтенант говорил, поглядывая на своего командира, как отличник, хорошо затвердивший домашнее задание.

Профессор Никольсон, хотя и был старшим среди нас, настаивал на том, чтобы немедленно отправиться к пещерам. Мне было удивительно наблюдать за этим сухим и весьма немолодым джентльменом. Полевая обстановка его буквально преобразила. Я только сейчас пригляделся к его одежде. В Танги он успел переодеться и теперь выступал в шортах и армейской рубахе защитного цвета, а на ногах его были альпийские ботинки и светлые гетры. Профессор на боевой тропе!

Однако Тильви Кумтатон воспротивился немедленному выходу в горы. Время подходило к полудню, и, по наблюдениям военных, в это время мужчины еще находятся на охоте, а женщины занимаются собирательством. Лишь в три часа пополудни они возвращаются в пещеру. Тогда мы сможем поглядеть на первобытных людей вблизи.

Мы вышли через час. К счастью, было нежарко и сухо. Тем не менее путь оказался не таким уж и легким. Грешным делом я даже внутренне укорял Тильви и его сотрудников в том, что они не подбросили нас поближе к стоянке первобытных людей на вертолете, хотя понимал, что такой перелет нарушил бы скрытность нашего приближения. Разумеется, никаких тропинок не было, и приходилось перебираться через корни, обходить заросли кустарников, карабкаться по каменным осыпям, остерегаясь змей или случайного хищника. И главное, выслушивать стенания директора Матура, который зачем-то увязался с нами и теперь стенал, полагая, что живыми нам до пещеры не добраться. Я даже счел необходимым сделать замечание Матуру, суть которого сводилась к тому, что мое телосложение так же, как и его, не приспособлено для хождения по горам, тем не менее я не жалуюсь, ибо сам выбрал себе такую долю.

Обливаясь потом и задыхаясь, я старался не отставать от остальных и держался несколько в стороне от Аниты Крашевской, которая подобно горной серне, легко преодолевала все препятствия, словно гуляла по дорожке парка. Мне не хотелось, чтобы мой потный, раскрасневшийся и взлохмаченный образ запечатлелся в ее сознании.

Наш подход завершился неожиданно, в тот момент, когда я понял, что сейчас упаду и больше не встану.

Шедший впереди солдат поднял руку, сделав нам знак остановиться, и выглянул вперед, раздвинув кущу бамбука. Через минуту он показался вновь, и мы вслед за ним вышли на невысокий обрыв. По другую сторону ущелья ниже нас находился вход в пещеру, которая была видна как на ладони.

До пещеры было примерно двести метров, и, так как мы все были снабжены биноклями, Анита Крашевская и Тильви Кумтатон принесли с собой кинокамеры, а солдаты, шедшие сзади, циновки для того, чтобы нам не сидеть на земле, то условия для наблюдения были прекрасными.

Мы расселись вдоль края обрыва, стараясь не шевелиться, чтобы колебание стеблей бамбука не выдало нашего присутствия. Комаров не было. Солнце стояло над самыми головами, но не жгло. Пели птицы. Было очень приятно.

Площадка перед пещерой, вытоптанная и неопрятная от палок, камней, сучьев и прочих мелких предметов естественного происхождения, валявшихся на ней, была пуста. Если первобытные люди и вернулись с охоты, то они удалились в пещеру для отдыха и усвоения пищи.

Я смотрел на эту площадку и думал, что вот сейчас усталый после долгого дня охоты там появится первобытный человек, которому в ближайшем будущем мы отыщем какое-нибудь более ученое название. Его мир – это долина мало кому известной за пределами округа реки Пруи. Горы – предел известного мира. И он, и его прадеды, и пращуры обитали в этих или схожих местах, насколько тянется вглубь их коллективная память. И хозяева в этом мире они – Люди. А с другой стороны, это не так. Потому что люди – это Человечество, это миллиарды подобных существ, которые связаны между собой видимыми и невидимыми нитями общности. Вот мы здесь, на обрыве, с биноклями и камерами в руках, пришли подивиться на потерянных братьев наших, потому что существование вне человечества нам мыслится как ненормальное, достойное удивления и изучения. И какая пропасть пролегла сейчас между нами! Пропасть взаимного незнания, непонимания, могущая привести к трагедии…

– Интересно, – прошептала рядом со мной Анита Крашевская, которая удобно устроилась на циновке и разглядывала в бинокль вход в пещеру. – Они утром ушли из пещеры и, наверное, рассказывали друг другу анекдоты или ссорились из-за плохо поджаренной яичницы. А мы на них смотрим, как на муравьев.

– Вы неправы, Анита, – ответил я, удивляясь тому, как схоже и в то же время несхоже мы с ней только что размышляли. – Они вряд ли умеют жарить яичницу. К тому же наверняка не знают анекдотов. Их слишком мало.

Анита промолчала, и я не понял, осознала ли она, что я шучу, или нет. Поэтому я счел нужным добавить:

– Как вы понимаете, это шутка.

– Понимаю, – сказала Анита.

Я с такими подробностями описываю минуты, в течение которых ничего не происходило, по той причине, что субъективно они тянулись подобно долгим часам.

– Странно, – услышал я негромкий голос профессора Мангучока. Это слово он произнес по-лигонски, и потому только я его понял.

– Что вас удивило, профессор? – спросил я тихо.

– Неужели, – продолжал Мангучок по-английски, – у них на стойбище совсем нет детей?

– В этом нет ничего удивительного, – послышался сварливый и слишком громкий голос профессора Никольсона. – Они вырождаются. Я убежден, что мы увидим целый ряд генетических уродств – следствие инбридинга.

– Судя по фотографиям, этого не происходит.

– Мы видели лишь три особи, а их, по словам наших военных друзей, более дюжины.

– Торгуют они детьми, вот что, – нетактично вмешался в разговор директор Матур. – Продают за перевалом. Потому что это типичные работорговцы.

– Какие у вас основания нести подобную чепуху? – возмутился профессор Никольсон.

– Вместо того, чтобы сидеть в чаще, где нас может ужалить любая змея, – проворчал Матур, – надо было совершить налет на их пещеру. Там у них и одежда, и деньги, и ручное стрелковое оружие. – Голос его звучал настолько убежденно, что, когда в тот момент из леса на площадку настороженно, словно чувствуя недоброе, вышел один из охотников, мне в первое мгновение показалось, что у него в руке не дротик, а автомат.

Появление первобытного человека немедленно прервало все разговоры. Над обрывом наступила мертвая тишина. И щелчок магнитофона, который включил профессор Никольсон, хотя вряд ли на таком расстоянии можно было бы разобрать хоть слово, показался мне выстрелом.

Дикарь оглянулся. Прислушался. Я затаил дыхание. И уверен, что моему примеру последовали все остальные.

Видно, он решил, что опасности нет. Он издал короткий отрывистый звук, схожий с лаем собаки. И почти мгновенно в отверстии пещеры показался старик, тот самый первобытный жрец с фотографии, который умел с помощью палочки разводить огонь. Охотник снял с плеча привязанную лианой крупную рыбину, которую я раньше почему-то не заметил, и кинул ее старику. Старик подхватил рыбину на лету и даже покачнулся, потому что она весила, наверное, не меньше трех килограммов. Старик понюхал рыбину, его лицо озарила робкая улыбка, и я понял, что этот жрец – не глава племени. Да, его искусство добывать огонь может показаться волшебным необразованным и темным соплеменникам, но в то же время основным критерием полезности в этом маленьком обществе остается умение добывать пищу, в котором старик ограничен. Мне хотелось поделиться своим наблюдением с кем-либо из антропологов, и я даже обратился к Аните, но она, заметив мое нечаянное движение, приложила палец к губам, останавливая готовую сорваться с моих уст фразу.

Старик исчез в пещере, а охотник присел на корточки и, положив дротик на истоптанную площадку, подобрал острый камень. Оглядел его и начал что-то чертить на земле. Мне представилось, как под неумелой еще рукой охотника рождается грубый силуэт оленя или быка, которого он сегодня увидел в чаще, но не посмел на него напасть. Может, он сейчас проткнет стрелой этот силуэт в надежде на то, что в следующий раз охота будет удачнее.

Тут из зарослей появились две молодые женщины. Они несли охапки зелени. Я сразу мысленно прокомментировал то, что увидел, а именно: зарождение сельского хозяйства и медицины. Собирательство диких злаков и съедобных трав предшествовало началу сельского хозяйства.

В одной из женщин я угадал пышноволосую красавицу в травяной юбочке, которую видел на фотографии. Ее дикая первобытная красота, детали которой не просматривались с нашей позиции, чем-то взволновала меня, цивилизованного жителя городов. Какой контраст она представляла изысканной красоте Аниты Крашевской!

Увидев женщин, охотник поднял голову, но не встал, чтобы им помочь. Впрочем, вряд ли можно было ожидать галантности от дикаря.

Старик вышел из пещеры с двумя палочками в руках. За ним последовала пожилая женщина, которую мы раньше не видели. Она тащила охапку сухих веточек и щепы, которую сложила на открытом месте. Остальные с интересом наблюдали за тем, как старик составил две палочки вместе, уперев конец одной в кучку растопки, а вторую, потоньше, начал крутить между ладонями, стараясь трением вызвать огонь.

Крутил он долго, несколько минут. У меня затекла нога, и я переменил позу. Анита не отрывалась от бинокля. Никольсон склонился к своему магнитофону, хотя я совершенно не понимаю, что тот мог уловить. За то время, пока старик, обливаясь потом, трудился, из леса вышли еще три охотника разного возраста. Один из них тащил за задние ноги зайца, двое других вернулись с пустыми руками. По тому, как открывались и закрывались рты присутствовавших, я мог догадаться, что они давали советы старику. И тут меня осенило!

Мы же присутствуем при великом моменте в истории человечества! Мы видим, как люди учатся добывать огонь! Явно старик не был мастером по этой части. Свидетельством тому было раздражение, с которым первый охотник оттолкнул его, отобрал палочки и стал крутить их сам. Старик обиженно поднялся и отошел к входу в пещеру, откуда он смотрел, как продолжается процесс добывания огня.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что этот удивительный момент снимается на пленку. К счастью, Тильви Кумтатон понял важность момента и непрерывно снимал кинокамерой добывание огня.

Наконец из-под палочки появился легкий белый дымок, что вызвало взрыв оживления у дикарей. С непосредственностью каменного века они начали прыгать вокруг дыма, вознося хвалу своим первобытным духам.

Однако тут случилось непредвиденное. Первый охотник, еще с минуту покрутив палочки и убедившись, что, кроме дыма, он ничего не получит, вдруг вскочил, сломал палочки о колено и гневно зашвырнул их далеко в кусты.

Женщины всплеснули руками, а старик начал раскачиваться, демонстрируя крайнюю степень расстройства.

– Неудача, – услышал я голос Никольсона.

– Притворяются, – поправил его неугомонный Матур.

Тут уж я не выдержал.

– Зачем им притворяться? – зашипел я. – Неужели вы думаете, что они знают о нашем присутствии и совершают эти действия специально для нас?

– Все может быть, – отмахнулся Матур.

На этом нам пришлось завершить первую встречу с дикарями, так как неожиданно с гор свалилась туча и начался дождь, который становился все сильнее. Дикари поспешно убрались в пещеру, а Тильви Кумтатон, сделав строгий выговор солдатам, которые не догадались захватить с собой зонты или пластик, чтобы оградить гостей от шалостей природы, предложил нам срочно вернуться в лагерь, что мы и сделали. Путешествие назад было нелегким, но так как мы шли под горку, то добрались до палаток быстрее, чем шли к пещере. К тому же нас подгоняли острые и сильные струи дождя.

К счастью, оставшиеся в лагере солдаты расставили к тому времени привезенные нами палатки, чтобы мы могли переодеться и обсохнуть. Я же так устал и переволновался, что улегся на надувной матрас и неожиданно для себя уснул, отказавшись от обеда. И проспал до вечера.

Профессор Никольсон

Я был настроен пессимистично и не скрывал своего настроения. Исторический опыт свидетельствует о том, что подобные небольшие, оторванные от человечества группки людей оказываются беззащитными перед лицом всемирной цивилизации. Если они не вымрут в первые же месяцы от оспы или гриппа, даже элементарный насморк может оказаться для них смертельным. Целые народы, отколовшиеся от цивилизации, погибали. Если были уничтожены многочисленные тасманийцы, если мы можем проследить горькую судьбу лесных племен Южной Америки или Филиппин, то лигонский уникум – исторический нонсенс – исчезнет с лица земли мгновенно, как мотылек-однодневка. И что бы ни делали охваченные научным энтузиазмом наши лигонские коллеги, какие бы грозные бумаги ни подписывало правительство этой страны, максимум, что они дадут, – годовую отсрочку гибели микроскопического социума. К ним все равно проберутся туристы, проникнут торговцы опиумом или появится владелец какого-нибудь ярмарочного зоопарка. И снова повторится печальная и уже известная картинка. Последний представитель народца будет кривляться в голом виде в балагане под яркой вывеской «Обнаженный дикарь. Чрезвычайно опасен! Женщинам вход воспрещен». Было это, все было…

Мой коллега Мангучок, милейший человек, которого я помню еще по Оксфорду, где он был моим аспирантом, надувал свои и без того круглые щеки и утверждал, что именно в Лигоне эти бедняги обретут счастье. По-моему, ему свойственно заблуждение, характерное для наших бывших колониальных народов. Он распространяет собственную судьбу на судьбы малых племен. Однако забывает при этом, что антагонистами лигонцев либо индусов выступали англичане – могучая цивилизованная империя, которая не только брала у колоний, но и немало давала им. Сегодня лигонское правительство заботится о том, чтобы дать образование десяткам тысяч молодых людей, забывая, что избытком адвокатов не создает рабочих мест и в результате лишь плодит недовольство.

Удивительно, как освободившаяся нация обретает право решать судьбы своих младших братьев, не решив еще толком своей судьбы. Если раньше, лет сто назад, в подобном случае из Лигона приезжал прыщавый и измученный амебной дизентерией двадцатилетний мистер Джонс в сопровождении иссохшего от скуки и сознания собственного величия англиканского миссионера, то теперь можно ожидать, что армейского майора сменит чиновник из Танги в сопровождении буддийского наставника. А результат будет тем же. Плачевным.

– Что вы говорите, профессор? – спросил Мангучок.

Я задумался и начал бормотать вслух – непростительная черта для ученого, но простительная для старого склеротика, каковым я, к сожалению, становлюсь.

Уже подкрался вечер, и стало прохладно. Я люблю свежий воздух и морской ветер. Польская молодая леди с видом послушной ученицы что-то писала в блокноте. Она уже готовилась выступать с докладами на партийных собраниях в своем родном университете, а может, строчила статью для популярного журнала. Какое несчастье эти популярные журналы! Скольких способных молодых ученых они развратили легким куском хлеба! Из палатки доносился храп русского толстяка. Я с ужасом подумал, что вынужден буду делить с ним палатку и не смогу толком выспаться. Видно, становлюсь стар для экспедиций. Я уже с тоской думал о ванной в гостинице Танги. Эту экспедицию надо было завершать. Все равно настоящих полевых исследований мы провести не сможем. Для этого нужны месяцы работы, жизни среди дикарей. Мы выступаем здесь в роли зевак, пришедших поглядеть на аутодафе. Жизнь осужденного нам все равно не откроется. Оставить дикарей в покое – вот единственное спасение. Забыть. В конце концов, их система верований повторяет те, что сложились в этих местах тысячи лет назад, уровень их материальной культуры настолько низок и банален, что можно изучать его на Филиппинах или в Малайе. Ничего нового… Но мое мнение не будет принято во внимание.

Я направился к реке, которая невнятно шумела внизу. Мне хотелось побыть одному. Я вдруг понял, что давно и сильно устал. Я езжу по этим конгрессам, летаю в самолетах и сижу в президиумах не потому, что мне этого хочется, а потому, что не знаю иного занятия, не могу отказать инерции, цепляюсь за видимость жизни, которая давно уже кончилась. Я в какой-то степени такой же оторванный от мира дикарь, как и жалкие обитатели пещеры.

Не знаю, сколько я прошел, но мне пришлось остановиться, потому что путь мне преградили густые заросли бамбука. Несколько секунд я простоял, тупо глядя на стену зеленых ветвей, на чуть колышащиеся под вечерним ветерком узкие листья, не совсем соображая, что я делаю и почему здесь стою. И тут я понял, что в кустах кто-то есть. Я пригляделся. Темное человеческое тело мелькнуло в полутьме и растворилось среди ветвей. Я понял, что не только мы изучаем дикарей, но и дикари проявляют желание изучить нас.

Я повернулся и, спотыкаясь о корни, поспешил обратно. Я не оборачивался и старался не думать о том, что в спину мне может вонзиться дротик.

Анита Крашевская

Я проснулась рано, в начале рассвета. Оглушительно, словно палкой по висящей на веревке простыне, прохлопала крыльями какая-то ночная птица.

Я спала в палатке одна – больше женщин в нашем лагере не было. Я стала думать о том, что дома лежит неоконченная работа, которую надо кончить, и обязательно через месяц, потом почему-то представила себе, что мама сейчас уже встала и гремит на кухне посудой. Сейчас зашумит кофемолка… Где я? Тут закашлял кто-то совсем рядом. Я удивилась и вернулась сюда, в лигонские горы. А ведь этим дикарям, если они знают, что мы прилетели, ничего не стоит пройти две мили и залезть в палатку. Сейчас откинется полог и там покажется злобная физиономия. Странно, подумала я, не отрывая взгляда от полога, почему-то никогда мне еще в моих экспедициях не приходила в голову такая мысль. Неужели нервы расшатались? Или в этих дикарях была особая враждебность, особая дикость, которую чувствуешь кожей и которую нельзя объяснить. Как будто эти дикари были первобытнее, чем возможно для человека, будто они пришли откуда-то из такого далекого прошлого, когда человека еще и быть не могло…

Больше вот так лежать и ждать не было сил. Я поднялась и, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, оделась и подползла к выходу.

Белыми полотнищами туман тянулся по лагерю, поднимаясь снизу от реки. Лес казался черной стеной, непроницаемой и непроходимой. Никаких дикарей в лагере не было. Кашлял, оказывается, солдат, который дремал, сидя у почти потухшего костра. Странный дребезжащий звук привлек мое внимание. Я с минуту прислушивалась к нему и только потом сообразила, что он доносился от палатки, где спали Никольсон и Вспольный. Кто-то из них храпел. И тут же я поняла, кто, так как Никольсон, завернувшись в одеяло, спал у костра. Сбежал, бедный профессор. Это мирное зрелище сразу разогнало все мои рассветные сумеречные страхи. В конце концов ничего страшного и не могло произойти. Мы на три дня вылетели в горы для того, чтобы поглядеть на первобытное племя. Живем мы под охраной красивого майора. Еще дней через пять я уже буду во Вроцлаве, поднимусь на третий этаж старого дома на улице Мернича, и мой пес Доцент ахнет за дверью, угадав на лестнице мои шаги.

Я присела на корточки у входа в палатку, раздумывая, вернуться ли досыпать или зажечь фонарь и приняться за статью для «Дооколо свята» – я обещала им очерк еще полгода назад, но никак не могла найти времени, да и не было ничего достаточно увлекательного и сенсационного.

Пока я рассуждала, полог палатки, что стояла ближе других к лесу, шевельнулся. Ага, подумала я, еще один встревоженный антрополог. Но это был не антрополог. На поляну выполз директор Матур. Настроение у меня – реакция на испуг и печальные мысли – было озорное. Мне вдруг захотелось окликнуть его и спросить, не одолжит ли он мне пистолет поохотиться на слонов.

Матур оглянулся. Прислушался. Вид у него был настороженный и в то же время настолько перепуганный, что я решила: не стоит добавлять ему тревог. Меня он не заметил – я сидела неподвижно. На полусогнутых ногах он направился к лесу. Я подумала: он отправляется в кусты по нужде и при этом жутко боится змей и тигров.

Зашуршали листья бамбука. Солдат проснулся было, взглянул в ту сторону и ничего, конечно, не увидел. Я собралась уже вернуться в палатку, но тут увидела еще одного бодрствующего. Им оказался майор Кумтатон. Армейские палатки стояли по другую сторону поляны, и я увидела майора, когда он уже подошел к костру.

Майор дотронулся до плеча солдата и, когда тот вскочил, остановил его жестом, спросил что-то шепотом по-лигонски. Солдат отрицательно покачал головой. Майор отошел от костра и секунду-две стоял, задумавшись. Потом вдруг направился к той палатке, в которой жил Матур, откинул полог, заглянул внутрь. Ага, подумала я, значит, он что-то подозревает. Майор вернулся к солдату, они тихо поговорили, и майор отправился к лесу, а солдат, будто и не дремал, начал расхаживать вокруг костра, оглядывая палатки. Я поняла, что он сейчас увидит меня и тоже в чем-нибудь заподозрит. Так что я тихонько заползла обратно и легла. Я не стала зажигать фонарь и писать статью. И не спала. Меня мучила одна мысль: ведь как только я догадалась, что майор отправляется в лес за Матуром, мне надо было остановить его и предупредить, что у Матура есть пистолет. Ведь майор об этом не знает.

Я лежала и ждала чего-то. Наверное, полчаса. Никто не возвращался. Я слушала, как постепенно просыпается лес, как запела первая птица, как начало светлеть и стенка палатки стала голубой. Наконец я поднялась снова, подошла к солдату и постаралась втолковать ему, что ищу лейтенанта. Он разбудил лейтенанта, и я сказала лейтенанту, что у Матура есть пистолет. Лейтенант не сразу понял, в чем дело, он ведь не видел, как уходил Кумтатон. Но когда понял, то принялся быстро, но многословно обсуждать этот вопрос с часовым. Обо мне они забыли. Минут через десять лейтенант и поднятый им солдат ушли в лес в ту сторону, где скрылся Кумтатон. А я достала книжку и села на пороге палатки, стараясь читать и надеясь, что скоро проснется повар и сварит кофе.

Майор Тильви Кумтатон

Разумеется, я не думал, что мой рапорт вызовет такую лавину событий. Находясь в лесу, я не читал газет и о конференции в Лигоне тоже не знал. Может, если бы знал и связал эти события вместе, то не спешил бы с рапортом. В конце концов эти дикари жили в лесу тысячу лет и прожили бы без мирового внимания еще два дня. Но, когда я спохватился, было поздно. Губернатор сообщил обо всем в столицу, оттуда затребовали меня, и вот я оказался на трибуне конференции и выглядел довольно глупо.

Решение направить профессоров в горы не было таким уж неожиданным, как подумали сами профессора. Еще до того, как я вышел к микрофону, меня остановил министр просвещения и стал говорить о важности международного престижа для нашего небольшого государства. Оказалось, идея свозить ученых к пещере уже родилась к тому времени в мозгу министра. Дальше надо было только подтолкнуть ученых к тому, чтобы они сами до этого додумались. Ученым всегда нужно оставлять инициативу.

Из небольшой, но разномастной компании, что отправилась с нами в горы, я знал раньше двоих – русского культурного советника Вспольного, неплохого человека, который удосужился выучить наш язык. Вторым оказался директор Матур, который в прошлом доставил мне немало неприятностей. К сожалению, я поздно узнал о том, что он заведует хозяйством в нашей экспедиции, а когда пытался заявить в Лигоне, что обойдусь без него, мне указали, что кормление ученых в мою компетенцию не входит.

В Танги я послал следить за ним одного человека, которому удалось узнать, что Матур ходил на встречу с неким Фан Махоном, местным тангийским контрабандистом и бывшим бандитом, который отбыл свой срок за перевозку опиума, вышел из тюрьмы и вроде бы зажил мирно и спокойно. Но у местной полиции были основания полагать, что Фан Махон мог быть связан с рубиновыми копями.

Я старался не обращать на Матура явного внимания, но все равно время от времени ловил на себе его скользящий заячий взгляд. И я был убежден, что у Матура есть тайная причина оказаться в ущелье Пруи. Я ждал, когда он себя выдаст. Он не мог себя не выдать…

Я проснулся на рассвете от неприятного предчувствия. В лагере было тихо. Только монотонно похрапывал Вспольный. Я выглянул из палатки. Часовой, разумеется, дремал у костра.

Я оделся, вышел на поляну, незаметно подошел к нему и положил руку на плечо. Солдат проснулся и обрадовался, что видит меня, а не дикаря.

Затем я заглянул в палатку Матура и с первого взгляда понял, что Матур меня перехитрил. Он ушел. Но куда? Чтобы этот трусливый толстяк отправился ночью в лес, должна быть веская причина.

Идти на юг, в низовья Пруи ему не было смысла. Отсюда миль на тридцать тянутся непроходимые заросли, а река течет, стиснутая высокими обрывистыми берегами. Остается путь наверх, к пещере дикарей.

Туда я и поспешил.

Через час я добрался до обрыва над рекой напротив пещеры. Совсем рассвело, туман рассеялся, вставало солнце, птицы словно взбесились, приветствуя его. Я поглядел на часы – половина восьмого. Скоро проснутся дикари.

Я внимательно оглядел поляну в бинокль, но никаких следов Матура не обнаружил.

И тут меня одолели сомнения. Почему я решил, что он идет именно к пещере? Может быть, он спустился где-то по дороге к реке. Но зачем?

Я был растерян. Надо возвращаться в лагерь. И сделать это незаметно. Я был уже почти уверен, что Матур вернулся туда и спокойно сидит в своей палатке.

У меня хорошо развито обоняние. Я уже собирался уйти, когда ощутил какой-то неприятный запах. Чужой для этого леса. Я не сразу понял, что это такое. Оглянулся. Если встать, то запах пропадает. Как охотничья собака я встал на корточки. Хорошо еще, что меня никто не может увидеть в этой нелепой позе… Я раздвинул траву и сразу заметил окурок вонючей дешевой сигары – черута, свернутой из кукурузных листьев. Только скряга Матур курил такие сигары. Значит, он тут побывал. И недавно. Так что же его потянуло к пещере? Только не пустое любопытство…

Я стоял на корточках, принюхиваясь к окурку, когда сзади раздался тихий голос:

– Господин майор, мы пришли!

От неожиданности я чуть не свалился с обрыва.

Сзади, в трех шагах стояли мои лейтенант и солдат. Они все же увидели своего любимого майора на карачках.

– Что вас сюда принесло? – Я был разозлен. Не столько потому, что они покинули лагерь, а потому, что застали меня в такой позе.

– Господин майор, – сообщил мне со всей своей юной почтительностью мой лейтенант, – у господина Матура есть пистолет, и потому мы сочли необходимым вас охранять.

– С чего вы решили, что у него есть пистолет?

– Молодая женщина-профессор сказала.

Я сообразил, что речь идет о молодой польской госпоже.

– Она откуда это знает? – В голосе моем продолжало звучать раздражение.

– Она не сообщила. – Лейтенант был смущен. Его поступками руководила забота о командире, но забота эта, как он сам уже понял, была проявлена неразумно.

Я поглядел на окурок сигары, который держал в руке, и поднялся на ноги.

– В любом случае, – сказал я, – он им не воспользовался.

Еще пистолета мне здесь не хватало, подумал я. И эта полька могла бы сказать об этом раньше. К тому же почему она не спит по ночам? Откуда она знает о пистолете?..

– Может, он где-нибудь в кустах сидит? – спросил лейтенант. – Увидел вас и спрятался.

– Это был бы не худший вариант, – сказал я. – Но сильно сомневаюсь. Если бы он побежал обратно, увидев меня, вы бы его встретили.

– Увидели бы, это точно, – сказал солдат.

– Давайте покричим, – предложил лейтенант. – Может, откликнется.

Я, по-моему, настолько выразительно поглядел на него, что лейтенант тут же сказал:

– Простите, не подумал.

– Эй! – приглушенно воскликнул солдат, показывая на тот берег реки.

Я оглянулся.

С некоторым запозданием я увидел, что какие-то люди входят в пещеру. Последним шел старый охотник.

Но вот перед ним…

Я не успел разглядеть его толком, но, по-моему, тот человек был одет. Может, мне показалось? Я даже не смог бы сказать, как он был одет – что-то минимальное. Какой-то клок одежды, что-то выцветшее: куртка ли… может, штаны. Знаете, бывает так: сначала кажется, что ничего не увидел, потому что глаза не готовы к этому. В пещеру должны входить только раздетые люди, голые, понимаете?

– Кто это был?

– Не знаю, майор, – сказал солдат. – Я вижу, кто-то входит.

– А раньше ты их не заметил?

– Я смотрел на вас, господин майор.

– Тогда постарайся напрячься. Припомни, что ты увидел.

– Вошел… дикарь вошел… С копьем.

– Один вошел?

– Нет, что вы! Не один.

– А кто с ним был?

– Другой дикарь.

– А какой он был?

– В штанах, – ответил солдат.

– Это был директор Матур? – вмешался лейтенант.

– Никак нет, – ответил солдат. – Директор Матур толстый и в черном пиджаке. Я бы его узнал.

– Значит, ты видел, как в пещеру вошел одетый человек? – настаивал я.

– Наверно, они штаны где-то украли, – сказал солдат, который относился к той породе людей, которые в настоящих дикарей не верят, так как с ними не сталкивались. И полагают, что в этом таится какая-то каверза. Или простое житейское объяснение. Например, крайняя бедность.

– Значит, ты уверен, что это был не Матур?

– Никто из наших не мог быть. Это тоже дикарь, – сказал уверенно солдат. – Только в штанах.

Я еще раз взглянул на пещеру. Тихо. Может, в самом деле кто-нибудь из дикарей раздобыл штаны?

– Они кого-нибудь съели, – сообщил мне трагическим шепотом лейтенант, – и потом раздели.

Солдат нащупал пальцами приклад автомата. Он не хотел, чтобы его ели. Репутация дикарей катилась вниз.

– Нет доказательств того, что они людоеды, – строго сказал я. И подумал: нет доказательств и обратного.

Но лейтенант не сдавался.

– Этот Матур, – сказал он, – мог им попасться. Они его съедят.

– Или уже съели, – сказал солдат, который, оказывается, разделял сомнительную точку зрения лейтенанта.

Я не придумал лучшего аргумента, как сказать:

– Они сытые. Они вчера хорошо поохотились.

– Рыба! – Солдат поморщился, как будто, если его кормить рыбой, он бы не отказался от каннибализма.

Кричать мы не осмелились. У нас было строгое указание – дикарей не беспокоить, пока ученые с ними не разберутся. Мы обыскали все кусты вокруг. И потом ушли, потому что солнце поднялось выше, дикарки выползли из пещеры и принялись чистить корешки и грибы.

Тогда мы поспешили в лагерь, надеясь, что директор Матур вернулся и ждет нас.

В лагере его не было.

* * *

АБОРИГЕНЫ АВСТРАЛИИ

«…До прихода европейцев австралийцы почти не знали одежды. В Центральной Австралии, например, вся одежда ограничивалась у женщин передником, да и то не всегда, у мужчин – поясом из человеческих волос и подвешенной к нему перламутровой раковиной… Знаком принадлежности к определенным возрастным и тотемическим группам были также рубцы на теле или раскраска тел во время обрядов».

Страны и народы мира. Австралия и Океания.

Москва, 1981.

Юрий Сидорович Вспольный

На данном этапе повествования я столкнулся с серьезной структурной проблемой. Разумеется, я могу придерживаться формальной схемы, как было объявлено на первых страницах настоящего труда, то есть излагать события только устами их участников. Но человеку свойственны слабости. И чем тревожнее ситуация, чем сложнее обстоятельства, тем менее искренним он становится.

Если я опубликую здесь показания директора Матура, данные им впоследствии компетентным органам, то мне придется к каждой его фразе давать комментарий, в котором я должен показать, как и почему мистер Матур лжет. И лжет так изощренно, подробно и многословно, будто надеется издать свои воспоминания в пятидесяти томах, как Александр Дюма.

Однако читатель заинтересован как можно скорее добраться до сути дела и разгадать тайну голого племени. Так что, начиная с этой части записок, в тех случаях, когда считаю необходимым, я буду отступать от передачи недостоверных свидетельств и сам расскажу о том, как все происходило. Тем более что в моем распоряжении есть и протоколы допросов, и дополнительные показания незаинтересованных лиц и, наконец, собственные наблюдения. Но, повторяю, ни одного лишнего слова от меня не будет вставлено, ни один эпизод не будет выдуман.

Я начну с событий того утра, как они представлялись мне лично.

Проснулся я, к сожалению, довольно поздно и обнаружил, что нахожусь в палатке один.

Солнце проникало сквозь откинутый полог, снаружи доносились голоса. Место моего соседа по палатке – профессора Никольсона пустовало, не было и его спального мешка. В тот момент я еще не догадался, что виной тому моя привычка храпеть, которая заставила английского профессора сбежать из палатки посреди ночи и устроиться на открытом воздухе. Профессор ни словом, ни намеком не дал мне понять, что я виновник его неприятностей. И, лишь собирая главы для настоящей книги, я узнал из чужих уст о профессорских неприятностях.

Я выбрался наружу и в первый момент не почувствовал ничего неладного. Я совершил скромный туалет и когда собирался, приведя себя в порядок, подойти к наскоро сколоченному столу, где дымился кофейник, из леса вышел майор Тильви в сопровождении молоденького лейтенанта и еще одного солдата. Они выглядели усталыми и встревоженными. Помню, я подумал, как им трудно выбирать время для своих профессиональных занятий, когда на них лежит забота о нас и о дикарях.

Меня удивила реакция Аниты Крашевской, которая до того стояла неподалеку от стола и глядела на вершины гор, видные сквозь листву деревьев.

Анита буквально бросилась навстречу Тильви. Словно их объединяла какая-то тайна. Неужели они почувствовали личную склонность друг к другу? – подумал я, и эта мысль, как ни странно, меня огорчила.

Понизив голос, Тильви задал Аните вопрос:

– Не возвращался?

Она отрицательно покачала головой.

– Я надеялся, что он вернулся, – сказал Тильви.

– Что-нибудь случилось? – спросил профессор Никольсон, выключая механическую бритву.

Тильви Кумтатон ответил не сразу. Очевидно, в тот момент он думал, имеет ли право делиться новостями с учеными, которым, может быть, лучше остаться в неведении. Но потом он принял решение и сказал:

– Сегодня ночью директор Матур ушел из лагеря. Мы его не нашли. Хотя нашли место, где он отдыхал и курил. Напротив пещеры.

– Его могли и сожрать, если сунулся не вовремя, – сказал Никольсон, как ни в чем не бывало продолжая бритье. Меня несколько коробили шутки этого человека. Казалось, жизнь подарила ему много разочарований, с которыми он не смог справиться так, как положено достойному человеку, и от того он озлобился. Он мне казался чем-то похожим на британскую колониальную империю – все в прошлом, но признать это невозможно.

– Не может быть, – сказал я тогда, – чтобы Матур прошел две мили сквозь темный лес, перебрался через бурную реку и полез в пещеру к первобытным людям. Для этого он слишком труслив.

– А что ему было там делать? – спросил Мангучок, отрываясь от книги, которую он читал, усевшись возле костра.

Тильви Кумтатон пожал плечами. По его взгляду мне показалось, что он рад бы воспользоваться советом старшего, но гордость и ответственность за эти события не позволяют ему обратиться к нам.

И тогда профессор Никольсон дал совет, который несколько противоречил духу нашей экспедиции, но, очевидно, имел определенный смысл:

– Надо заглянуть в пещеру и выяснить, не хранятся ли там его бренные кости.

– Но мы тогда потревожим первобытных людей! – услышал я собственный голос. – Мы можем нанести им травму.

– Мы все равно нанесем им травму, – сказал Никольсон. – Я уверен, что они знают о нашем здесь присутствии. Да и странно было бы, если б охотники, следопыты не услышали шума, какой производим мы в непосредственной близости от их убежища.

– Почему вы так решили? – спросил Мангучок.

– Вчера поздно вечером я видел в кустах, вот там, темную фигуру. Я убежден, что не только мы за ними наблюдаем, но и они не чужды любопытства. Вполне возможно, что, когда ваш неосторожный друг приблизился к пещере, дикари увидели, что он один, и решили разобрать его на винтики и поглядеть, как он тикает. Я убежден, что если мы сейчас подойдем к пещере, то один из дикарей уже будет щеголять в его пиджаке, второй в дхоти, а третьему достанутся ботинки и подштанники.

– Что вы говорите! – в ужасе воскликнула Анита.

– Я говорю лишь о том, что людям свойственно любопытство, – сказал Никольсон, выдувая обрезки волос из бритвы, – и это любопытство порой разрушительно.

– Наше любопытство не менее разрушительно, – возразил Мангучок.

– Оно фатально.

– Значит, ему не следует препятствовать?

– Ни в коем случае. Лучше наше любопытство, чем любопытство торговца. Если бы у господина Матура был пистолет, он бы проявил свое любопытство в трагической для дикарей форме.

– У него был пистолет! – закричала тут Анита.

Но, к моему удивлению, на ее слова все прореагировали очень спокойно.

– Значит, – сказал Никольсон, – он не успел или не посмел им воспользоваться.

– Хватит, господа ученые! – твердо произнес Тильви. – Так мы можем проговорить до вечера. Мне нужен ваш совет. Имеем ли мы право войти в пещеру и проверить, не находится ли там господин Матур, или вы считаете, что мы не должны этого делать.

Тильви замолчал, глядя на нас. Момент был напряженный. Мои мысли лихорадочно метались в голове. Но я понимал, что скажу одно: надо идти и искать Матура. Так я и сказал. Сказал первым, так как был младшим по званию.

Возможно, некоторым из нас Матур неприятен и сам повод отправиться в пещеру предосудителен. Но если мы опасаемся за его жизнь, мы должны его найти.

– С другой стороны, – сказала Анита Крашевская, – мы должны помнить и об опасности для первобытных людей. Я точно знаю, что у Матура был пистолет. Если пистолет останется в руках господина Матура, он может быть опасен для жителей пещеры. Если он попал к ним, то он представляет опасность как для них самих, так и для Матура.

– Мое мнение вы знаете, – сказал Никольсон. – Все равно дикарям никуда не деться от цивилизации. Следовательно, надо идти.

И тут все повернулись к Мангучоку. Он был местным и самым известным в Лигоне ученым. Он как бы нес ответственность за все голые племена.

– Только не надо врываться в пещеру, – сказал он. – Попробуем найти какой-нибудь контакт с этими людьми.

На поляне было тихо, только звенели насекомые и снизу доносился шум горной реки.

Кто-то должен был найти выход из положения, потому что каждая секунда промедления могла грозить смертью директору Матуру.

И тогда я нашел простое и почти гениальное решение, которое впоследствии помогло нам разрешить важную антропологическую загадку.

– Если нельзя прийти к дикарям, – сказал я, – в виде цивилизованного человека, не испугав их при том до полусмерти, значит, к ним должен отправиться голый человек, которого они не испугаются.

Никто не ответил на мое предложение. Но никто и не засмеялся. Как это ни парадоксально, мое предложение несло в себе понятный любому здравый смысл.

– И если нужен доброволец, – добавил я, – то можете рассмотреть мою кандидатуру.

И только тут Анита Крашевская сказала:

– Пан сошел с ума!

Действительные приключения директора Матура

Если выбросить в корзину те тома ложных показаний, которые дал впоследствии директор Матур, и те страницы бреда, которые он посвятил своим приключениям в книге, опубликованной им в Калькутте, то на самом деле он был один виноват в своих злоключениях.

Разумеется, господин Сумасвами, у которого в то время Матур состоял на службе, беспокоился не о судьбе своего друга, а о партии рубинов, которые курьер должен был доставить с копей в Моши. Верные люди на рудниках скупали у старателей рубины, затем курьер нес небольшой мешочек с ценной добычей в Танги, откуда лучшие из камней доставлялись в Лигон, а обыкновенные шлифовались на месте – в Танги бывают туристы из Европы и Америки, а также японцы, среди которых лигонские рубины очень популярны.

Курьер идет в путь один, без охраны, вооруженный лишь пистолетом, потому что мир диких гор на севере Лигона, примыкающий к всемирно известному «золотому треугольнику» – местам выращивания опиума – вовсе не такое уж дикое место. Там каждый занимается своим делом. Левые экстремисты тянутся к китайской границе, куда они скрываются, если их прижмет армия, и откуда выходят с концом дождливого сезона, когда начинается сезон военный. Остатки четвертой гоминьдановской армии базируются на лигоно-бирманской границе – они контролируют там сто квадратных миль – так называемую территорию Свободного Китая. В соседних долинах правят местные князья и вожди племен, которые живут по законам, установленным тысячу лет назад. Кроме того, этими путями идут контрабандисты самого различного толка и национальностей. И все они занимаются перевозкой наркотиков или собирают подати за проход через их территорию. Если бы в этом мире совсем не было порядка, конкуренты давно бы перебили друг друга. А так все живут, все получают прибыль, а погибают лишь посторонние – такая жизнь требует дипломатических способностей от соседей по лесным долинам.

Курьер господина Сумасвами шел через Гитанский перевал. И в ущелье Пруи исчез. В Танги он не пришел.

Разумеется, в глухом лесу может случиться всякое – здесь остались даже тигры и леопарды. А в позапрошлом году видели черного носорога. В глухом лесу могут встретиться и люди, не признающие правил общежития. Наконец, курьер мог попасть в плен к военным, которые как раз в те недели начали съемку долины реки Пруи.