Читать книгу Я просто хотел творить - Кира Лютес - Страница 1

Сначала Сергей Алексеевич метался по пустому вокзалу в поисках поезда, который должен был привезти его в Кёнигсберг. Вокзал был будто построен из серости, но в готическом стиле. На всей территории огромного крытого перрона царил полумрак. И Сергей Алексеевич казался в нём маленькой фигуркой, какая бывает в дорогих инсталляциях-моделях. Он то останавливал каждого встречного незнакомца и с жадностью и нетерпением спрашивал не известно ли им хоть что-то про ближайшие поезда, но каждое это лицо молча смотрело на него и оставляло вопрос без ответа, после чего он снова бегал туда-сюда по вокзалу, который всё так же был пуст. И оба этих состояния повторялись, сменяя друг друга на протяжении какого-то неощутимого срока, а молчащие лица повергали в ступор, почему они молчат? Почему у них такой странный взгляд?

Затем краски сменились, он уже не бегал, он уже стоял и ждал. Вокруг смиренно стоявшего Сергея Алексеевича была летняя погода, на синем небе плыли редкие белые облака, вокруг была тишина. Вдруг мимо начали ехать поезда. Самое удивительное для Сергея Алексеевича было то, что люди двигались так размеренно, будто поняли жизнь и просто были, а вот поезда наоборот спешили, всё куда-то торопились, но куда им торопиться, если их дорога – это рельсы? Некоторые поезда останавливались на вокзале, а некоторые практически не сбавляя скорость мчались мимо, иногда беспокоя стремительным потоком воздуха такие же спокойные, как и сами люди, одежды.

К станции стал приближаться поезд очень странного вида: локомотив его был широкий, какие-то юбки выпирали по бокам, будто поезд был нарисован неким футуристом, а не инженером-конструктором. Дежурный по станции слегка повысив голос объявил: «Поезд с лазерными тормозами. Всем лечь», но никто не шелохнулся. Тогда он закричал во весь голос: «В АТАКУ!».

И каждый, кто, как и в чём был, в едином порыве, точно все были марионетками на одной нитке, прыгнули вперёд на свои животы. Резкая смесь звона и скрежета ударила в уши Сергея, но не побеспокоила никого на перроне, поезд начал останавливаться, а из-под его колёс вверх под углом выбились лазерные лучи. Они не доставали даже до высоты крыши самого поезда, и хоть светили под углом, Сергей Алексеевич всё равно понял, что не успей он лечь, его разрубило бы. Когда поезд остановился, он смотрел на локомотив и думал: почему лазеры? Чем они лучше пескоструйного тормоза? Как эти тормоза устроены? Там стоят кристаллы? Если да, то как они там помещаются, как фокусируют луч? Много ещё вопросов было в мыслях Сергея Алексеевича, но, когда он снова вернулся в действительность, перед ним была его мать, с которой он, не жалея эмоций, ругался. Как ругань началась было не ясно, хотя этот вопрос даже не возникал, но вот тем для обсуждения в такой ситуации было более чем предостаточно. Когда ссора вроде закончилась, а Сергей Алексеевич облегчённо думал, что смог наконец-то донести до матери свои чувства и мысли, что наконец-то настанут какие-то изменения и всё наладиться, его глаза открылись.

Рядом лежало тело, лежавшее каждое утро на протяжении уже года. В комнате был полумрак, а в голове шум. Сергей Алексеевич посмотрел на часы, время было 11:36 утра. Он ощущал себя так же, как и последние несколько лет каждое утро. Это было ощущение похожее на то, как когда приходишь в свою квартиру после погрома, когда всё разбросано, может даже сломано, и вот вроде ты видишь свою собственную квартиру, в которой каждый предмет обладал своим местом, где каждый этот предмет знаком как никто и ничто другое, но это будто не твоё, нападает какое-то оцепенение, пустота, так как не получается понять, что происходило вчера, что планировалось, что сделано. Будто вчера, ложась спать, не ты планировал какие-то действия, обдумывал завтрашний день, а кто-то иной, кто-то, кто потом на словах просто и на скорую руку передал тебе свои мысли и сбежал, а сегодня утром от этого остался только тяжёлый неразборчивый след. Иногда дни так сливались друг с другом, что, смотря на себя в зеркало Сергей Алексеевич думал: «Ведь я стригся буквально несколько недель назад, может две-три недели прошло, как же так быстро волосы растут?» Но потом оказывалось, что последний раз он стригся больше двух с половиной месяцев назад, и так во всём. Не мог он без помощи календаря сам сказать какой день недели или же число месяца. Для него практически и не осталось-то понятий «день», «неделя», и других подобных, жизнь не делилась на суточные отрезки квадратиками календаря, а небрежно размазывалась на неопределённые периоды.

Сергей Алексеевич взглянул на часы – 11:43. Он смотрел то в потолок, то по сторонам и думал, что надо вставать, иначе он снова уснёт. В его голове проснулось воспоминание о сне. «Какого чёрта я вообще рассуждаю о типах тормозов, если я практически ничего не знаю о них, какие ещё лазерные тормоза, пескоструйные, откуда это всё, мозг?! А… Ясно, ссора с матерью была во сне». Лицо Сергея Алексеевича омрачилось. Но вот он моргнул раз, второй, и очень скоро провалился в дремоту, из которой через пару минут вывалился. И именно вывалился, не выпал и даже не вышел, не проснулся, а вывалился, потому что каждый раз как он засыпал его что-то очень неудобное из этой дремоты выбивало. В конце концов, почти в 12 часов он смог себя осилить и, хотя бы сесть на диван. В голове всё ещё шумело и было тяжело, – «наверное, так себя ощущают люди после хорошей попойки», – думал он. «Но я никогда не напивался до такого состояния и не могу этого знать наверняка». Да и зачем ему это было нужно, ведь вместо алкоголя у него была жизнь, которая и обеспечивала его такими прелестными ощущениями.

– Хочу сесть и, наконец-то, начать писать этот рассказ, идея которого висит у меня в мыслях уже три месяца, а может и больше. Но, наверное, надо бы покушать. Когда я ел последний раз? Я же вчера ел? Ну-да, ну-да…ел. Эм, не помню когда, но времени всё равно прошло много. Как раз пока ем, посмотрю новости, да в себя приду, чай попью.

И Сергей Алексеевич неспешно пошёл собирать себе его «поздний завтрак». Неспешно не потому что он был праздным или удовлетворённым, или ещё каким, а потому что долгое пребывание в депрессии сделало его стариком. В результате, пока он налил чай, положил и разогрел еду, съел её, ознакомился с новостями под чай, оказалось, что время уже около 14 часов. А это означало, что надо идти выгуливать собаку. Опять пришлось Сергею Алексеевичу вставать, одеваться, идти с собакой гулять, а собака очень невоспитанная, всё время норовит с кем-нибудь подраться или вытянуть своего выгульщика на дорогу под машину. Таким образом, вернувшись к трём часам дня, Сергей Алексеевич зашёл в квартиру будучи «на нервах», слегка уставший из-за этого, и весь злой.

– Хочу ещё чая, как раз успокоюсь. – зло, но тихо, говорил он самому себе. И снова пока он раздел себя и собаку, пока сделал чай, пока выпил его, занимаясь своим досугом, прошло более получаса.

И вот, собрав наконец себя в руки, он сел писать рассказ. Возможно, будь Сергей Алексеевич более опытным, или образованным, или талантливым писателем, если он вообще может считать себя писателем, то не было бы и проблем с написанием рассказа, но то начало не начиналось, то середина не выходила, то терялся смыл уже напечатанных строк, то эти самые строки переосмыслялись, переписывались, в общем подвергались всяким изменениям.

Каждый раз оставляя рассказ на потом, Сергей Алексеевич не нарочно снова пробуждал в себе ощущение некоего долга. Это ощущение сидело в непреступном месте его сознания, то и время укалывая его в самые разные уязвимые места. Таким образом, это ощущение разъедало ядом всё нутро Сергея Алексеевича пока тот снова не садился писать, а если он садился и, понимая, что ничего не выходит, переставал писать, то яд начинал жечь ещё сильнее. Будто Сергей Алексеевич был должен кому-то, причём даже не себе, а кому-то другому, близкому и дорогому, человеку, которому быть должным совсем не хочется, которому быть должным совестно, и мерзко от ощущения, что ты такой подлец всё ещё ему должен.

В этот раз Сергей Алексеевич уже и начал было писать, и даже написал какую-то часть текста, как к нему в комнату вошла его тётя – Мария.

– Здравствуй, Серёжка. – не дав ему сказать ни слова в ответ, она продолжила, – я тут была в хозяйственном, ну знаешь, покупала себе порошок, парфюм, ну и мыло, конечно. Ты кстати знал, что мыло делают из жира? Вот интересно, почему его делают только из животного жира? Почему не используют человеческий, который можно получить разными безопасными способами?

– Ну, во-первых, и тебе здравствуй. А во-вторых, мне кажется использовать человеческий жир весьма неэтично.

– Это почему же? Какая разница какой это будет жир, животный или человеческий, человек что, не животное?

– Животное, но не такое же, как, например, гусь, или какая-нибудь корова, из кого из них делают жир, я же не знаю. В любом случае, человек – это человек.

Недовольно цокнув и посмотрев на Сергея Алексеевича, Мария ушла, хлопнув дверью, оставив первого в лёгком оцепенении. «С чего бы вдруг эта тема о мыле возникла вообще. Кстати, надо бы уточнить, действительно ли его делают из жира», – подумал Сергей Алексеевич и пошёл искать в справочниках «правду». И вот, прошло около 15 минут как он сидел и читал из чего, как, когда и где делали мыло, в общем знакомился с его историей. После его заинтересовало дегтярное мыло, такое ли оно полезное, и что вообще о нём пишут, из-за чего на прочтение ушло ещё какое-то время. В результате, пока он всё прочёл и осмыслил, прошло достаточно времени, а уж пока он смог понять на чём остановился и о чём писать дальше… в общем, время неумолимо утекало. И ведь можно было бы поругать Сергея Алексеевича за его плохую концентрацию на работе, наверное, можно. Но с другой стороны, не он же вызвал Марию, она сама пришла, инициатором разговора стала она, да и у него просто не всегда бывают силы или возможность такие действия сразу пресечь.

Когда Сергей Алексеевич вновь вернулся на рельсы размышлений и стал обдумывать линию повествования как к нему без стука ворвался его дядя Пётр Денисович.

– Здарова, сосед, я к тебе на минутку, – посмеиваясь, сказал он.

– Привет, – обескураженно ответил ему Сергей Алексеевич, явно не ожидая кого-либо из гостей.

– Давай чайку хлебнём, а? Я пока к тебе шёл такой стих придумал.

– Но я занят, вроде как.

– Занят не занят, работа не волк и волк не работа, давай, грей воду, щас я тебе его продекламирую. Пётр Денисович встал в позу, упёр руки в боки и начал, с почти не скрываемой улыбкой, говорить: Мы ели ели три недели,

А ели все кончатся не хотели.

Мы еле-еле съели ели,

Смотри насколько похудели.

Но эти ели нам надоели,

Кушать их мы не хотели,

На этой неделе

Мы улетели

Чтобы не видеть зеленые ели.

В самолете летели

Больше недели

Кушать давали,

Зеленые ели.

Но вот прилетели,

И мы так хотели

Суп и тефтели

Есть три недели.

Но мы обомлели

Нет не тефтели,

Нам снова дали

Зеленые ели.

Закончив свою декламацию, Пётр Денисович стоял в ожидании если не бурных оваций, то хотя бы просто яркой реакции на такой каламбур… Без особого внимания на это состояние Петра, Сергей Алексеевич сказал:

– Нет, ну, забавно, конечно, но не более того, да и забава эта одноразовая.

– Так никто и не говорит о шедевральности строк. Сочинил вот пока шёл, чуть ли не на коленке, и так, как ты и сказал, забавы ради. Но раз ты улыбнулся, то стишок не так уж и плох. Ладно, что хотел я сделал, так что побегу дальше по своим делам, а ты не скучай тут.

И Пётр Денисович, помахав рукой, быстро скрылся из виду. Не успел Сергей Алексеевич даже закрыть дверь, как увидел свою тётку, благо их у него было навалом, Елену Владимировну со своим мужем Александром.

– Серёнька, здравствуй-здравствуй, а мы вот к тебе на чай.

– Ах, ага, вы как раз «вовремя», чайник ещё горячий.

– А что это ты нам не рад?

– Да нет, просто спал что-то плохо, – пришлось соврать Сергею Алексеевичу, чтобы не спровоцировать лишние разговоры и придирки от нелюбимой тётки.

Лена со своим мужем зашли, быстро скинули с себя всё уличное и уселись за стол. Без малейшего промедления чай был разлит самой Леной, печеньки взяты в оборот.

– Слушай, – сказала Лена, жуя печенье, – вот Мария у тебя взяла собаку, молодец, конечно… Что там с ней хотели те китайцы сделать?

– Корейцы.

– Ну корейцы, что хотели, сожрать?

– Да.

– Ну хорошо, вот спасла она псину от корейцев…

– Не она, а её сын.

– Ну хрен с ним, в конце концов, собака у неё. Вот забрала, спасла уже от сына. А дальше что? Ни кастрировала, ничего, с собакой никто не занимался, тот на всех кидается, она с ним гулять не может, ходишь с ним ты. Вот, мне кажется, это безответственно, – резюмировала Лена.

– Не знаю, в человеческом смысле она поступила хорошо, а там уже так обстоятельства складываются.

– А мне вот ещё не понятно и интересно, – вступил в разговор Александр, – вот я хочу в туалет, я иду и всё что могу из себя выдавливаю. Собаки уже очень давно с людьми, почему они не могли привыкнуть и до сих пор, выходя гулять, подбирают себе место «получше», особенно если срать хотят. Ну где логика… Вон Ленка знает, мне как приспичит, так я хоть посреди дороги сяду, лишь бы не в штаны.

В это время без стука и приглашения или хотя бы предупреждения вошли Галина, другая тётка Сергея Алексеевича, и её друг Максим.

– Я тут услышал ваш разговор, говорите вы, конечно, так громко, что на улице в нескольких метрах от двери всё весьма хорошо слышно. Так вот, слушайте, знаете, что вчера нашёл в комнате своего соседа?

– Какого соседа? – спросил Сергей.

– Ну соседа по квартире, из другой комнаты, так вот, нашёл там…

– А что ты в его комнате делал-то вообще?

– Да блин, что-то своё потерял и искал там у него, история не об этом!

– А о чём?

– Так забыл с вашими этими допросами… Щас, а-а-а, искал у соседа в комнате… и нашёл, ах да, хах, представляете, нашёл фото, на котором он голый! – от его подлой и глупой улыбки на лице резко собрались морщины всех форм и размеров.

– И что?

– Как что? Хах, ну глупость же! Зачем ему это фото, зачем вообще делать такие фотки! Я против такой чуши. Да и к тому же, кому он её показывать будет, страшный весь такой, писька не стоит, весь какой-то волосато-лысый.

– Ну, ты определись, лысый или нет, и получается, что ты против таких фото, но рассматривал её детально, у самого писька не встала?

– Ты что такое говоришь?!

– А за каким же ты тогда фото голого мужика рассматриваешь?!

– А я вот недавно, – втиснулась в разговор Галина, – ходила туда-сюда по делам мимо дверей своей соседки, а у неё хахаль был, и слышу какие-то как то ли удары, то ли шлепки, подошла поближе, прислушалась, а они там трахаются, представляете! и он её пиздит!

Галя так живо рассказывала об увиденном, а лицо её было настолько удивлённым даже спустя столько времени после увиденного, что было ощущение, будто она встретила радужного единорога, какающего конфетами, а не услышала чей-то секс.

– Эм, Галя, и?

– Что значит «и-и-и-и»?! И всё! Хих, зачем он её пиздит! Жаль тебя не было рядом, Серёжа, тебе надо было это слышать, такая умора.

– Галя, во-первых, то что у тебя в сексе всего одна поза, это не значит, что остальные такие же… я не знаю, скучные? А, во-вторых, кто как хочет, так и занимается сексом, нравится ей чтобы он её шлёпал, ну и хорошо, захочет он чтобы она шлёпала его, тоже хорошо. Какая разница вообще. И нет, хорошо, что меня там не было, мне стыдно за тебя, а их секс не моё дело, и не твоё тоже.

– Вот-вот, согласен с Серёгой, – решил поддержать его Александр, –я вообще не понимаю и не разделяю этого галдежа, ажиотажа, так сказать, насчёт чьих фотографий, видео, секса и так далее. Особенно когда какая-нибудь известная личность как-то где-то случайно просрёт свои фото или видео, и всё, тут же начинается цирк уродов. Все кому не лень, да и те кому лень, тут же начинают поливать эту знаменитость грязью, насмехаться, строить какие-то теории кто с кем и как спал, а из-за чего? Как будто знаменитости не имеют гениталий и не какают. Я понимаю, если бы они совершили какое-то преступление, но нет же! А главное, когда совершают действительно аморальный поступок, все молчат, а знаете почему? Потому что общество лицемерных ханжей, не хочется тебя обижать, Галь, но ты тоже в их числе, как и ты, Макс.

– Чо-о-о? – в один голос сказали Галя с Максимом.

– То-о-о. – издевательским мычанием ответил им Александр.

– Знаете что? – с грустью сказал Сергей Алексеевич, – хочу уехать из странны.

– Куда в отпуск собрался? – спросила Лена

– Не в отпуск, совсем уехать хочу.

– Зачем? – всё не понимала Лена.

– Да в смысле зачем? Не нравится мне тут жить.

– В смысле не нравится? Что тебе здесь не нравится?

– Ну ты в окно посмотри! Дороги все разбиты, здравоохранение, образование, социальные институты, всё что можно, всё разломано и разрушено, и работает как сломанные часы: дважды в сутки показывают правильное время. Власть творит что хочет, люди боятся полицию, а не благодарят её за безопасность, да и тоже, о какой безопасности можно говорить, когда все законы направлены на защиту государства как правительства, а не как народа. Пожарной машине с сиреной, которая спешит тушить пожар, приходится стоять и ждать, когда же её наконец-то пропустят!

– А, ну раз действительно не нравится, то и вали отсюда, чем меньше таких как ты, тем лучше.

– Так, я люблю свою страну, но мне в ней душно. Бывает же такое, что ты заходишь в свой любимый дом, а там спёртый душный воздух, и всё прекрасно, тебе хорошо и уютно, но вот этот воздух, он прям мешает тебе дышать, мешает тебе жить, и чтобы это прошло, надо просто открыть окна, проветрить, освежить дом, и всё будет прекрасно.

– Ты что, не патриот своей страны? Как ты можешь говорить, что любишь страну, и хочешь при этом уехать из неё?

– Лен, а как связаны любовь, патриотизм и желание уехать? Ты же любишь родительский дом, но съехала от них, чтобы жить дальше. Почему Сергею должно быть стыдно за его желание продолжать жить, если я правильно его понял.

– Правильно. Так вот, мне в нашей стране так же как тебе в любимом душном доме, но только гораздо сложнее, потому что ты не сможешь за пару часов проветрить людей, выветрить все проблемы, преступления и так далее, а я хочу жить, понимаешь? Я прожил четверть века, возможно половину своей жизни, и я хочу пожить нормальной жизнью.

– А ты думаешь за бугром лучше живётся? – спросила Галина.

– Ну, не совсем, понятно, что там тоже есть свои плюсы и минусы, но там люди свободнее и живее чем мы тут с вами, да и тем более, если я смогу уехать отсюда, то неужели не смогу уехать из другой страны в которой мне будет плохо?

– И что, будешь так всю жизнь ездить искать где хорошо тебе? Смеёшься что ли?

– А почему нет? Что лучше, искать место где тебе будет хорошо, или навсегда заточить себя в яме с говном? Я не хочу оставаться тут в надежде, что когда-нибудь жизнь станет лучше, и я вдохну полной грудью. А если не станет? Что если я променяю свой шанс начать действительно жить, а через 20-30 лет, перед смертью пойму, что я ошибся, что ничего не будет, и что 30 лет, я прожил, страдая от духоты, задыхаясь, думая, что вот-вот всё наладится, и я буду дышать полной грудью.

– А мне кажется, даже я уверена, что у нас тут хорошо всё, может что-то и есть такое, но не обращай внимания, и жизнь будет проще.

– Ты знаешь, я не хочу повторять слова одного комика, но скажу свои. Такое отношение, не только к политике, а вообще к жизни, это всё равно, что строить дом из сахара под открытым небом, и считать, что всё будет прекрасно, что если кому-то и плохо, то другим, а у тебя сладкая жизнь, но рано или поздно пойдёт дождь, и твоего домика и всего сахарного имущества не станет. Понимаешь?

Лена молчала, но лицо её было всё искажено злостью, глаза горели, в них будто отражался Сергей Алексеевич, кипящий в котле за свои «греховные мысли», она хотела бы воплотить это в жизнь, но вместо этого просто молчала.

Шло время, одни родственники и знакомые или друзья, их или Сергея Алексеевича сменяли других родственников, знакомых или друзей, те в свою очередь других, а те также кого-то сменяли, время шло, темы разговоров тоже менялись, переплетались, сменяли, выталкивали одна другую, а время всё шло и шло. Так повторялось многие разы и многие дни, и всегда Сергей Алексеевич или был поглощён этими разговорами, или значительно выматывался и уныние поглощало его целиком. Тогда он или вообще ничего не писал, или писал, но немного, в редкие моменты добавляя в свои творения значительную часть текста. Но каждый раз, недовольство собой, изводило его как только могло.