Читать книгу Красные Клинки - Кирилл Алексеевич Плисов - Страница 1

Мало кто мог похвастаться своим происхождением так, как мальчик, родившийся в семье адмирала Священной Унии – страны, которая находится на далеких западных островах и располагает огромными военными и экономическими ресурсами: колонии на Южном Континенте, сеть государственной религии, беспрепятственное паломничество и влияние на своих крошечных морских соседей… Не сказать, конечно, что вотчина Унии велика, скорее наоборот – это ничтожный клочок земли посреди бескрайних водных просторов. Речь идет о богатствах, которые стекаются законными и, в большинстве случаев, не совсем законными путями со всех уголков мира. Именно оттуда берет начало род семьи Бенбоу.

Адмирал Рузвельт Бенбоу – широкоплечий смуглый мужчина, вечно в модельном доспехе-бушлате белого цвета и вечно запечатленный красками на скудном полотне – именно таким помнит его собственный сын Джеймс Бенбоу. Маленький, худенький парнишка с русыми длинными волосами часто останавливался напротив изображения у стены в галерее и ни разу не упускал возможности скорчить какую-нибудь гримасу или высунуть язык своему нарисованному отцу во время веселых пробежек по веранде. Мать этого балагура была тощей и седой. В свои двадцать лет она, по точной оценке слуг, выглядела на все сорок два или сорок три. К счастью такой, как, впрочем, и любой другой, Джим её запомнить не смог. Но он отчетливо припоминал другую картину: мать постоянно сидела в кресле-качалке и пряла шерстяной носок с задумчивым видом на туманный сад. Она, безусловно, в любой момент могла приказать сжечь его и продолжать смотреть в ту же сторону (признаться, результат не дал бы ощутимых изменений в силу скверного марева, окружавшего имение со всех сторон). Её интересовало то, что находится далеко ЗА этим садом. То, что находится в бескрайних просторах Межземельного моря и, с некоторым уклоном на запад, на островах Священной Унии. Именно там, по её убеждениям, находился расторопный и чуткий Рузвельт Бенбоу. Такова ли была правда или нет – сказать трудно. Рузвельт всегда находился “где-то” и “нигде” одновременно. Так, по крайней мере, запомнилось Джиму. Мать Бенбоу была в неведении о причинах отсутствия отца в материальном мире. Слуги не утруждались разговаривать с маленьким лордом и отпихивали мальчика от себя, когда тот раздражал их своими мелочными вопросами. Так происходило до тех пор, пока Джим не оставил тщетные попытки что-либо разузнать. Потом, как и многое другое, ему это стало неинтересно. В округе, где находилось заботливо построенное отцом поместье, рос ельник, а вдалеке примыкала потерянная в синеве гора, являвшаяся в дни разреженного тумана. Сыскать друга или общительного знакомого в этой глуши не представлялось возможным, а от разговоров с камнями или деревьями его предостерегала мать.

Неспешно длились пять лет с уезда отца-адмирала. Бывшие соратники превратились в нынешних закоренелых друзей, слуги с разных островов Унии понимали друг друга с полуслова, а мать изредка прохаживалась по участку дома, иногда поглядывая в сторону гипсовых оград и грубых скульптурных дев, державших белые капители сада. Мальчик рос шаловливым, затем грустным, а в конце и вовсе скрытным малым. Он филигранно научился играть в “незапланированные прятки”, “закапывание чужого клада”, его никто не облагораживал и не настаивал на обучении. Мать изнывала от его проделок и пыталась угомонить норовистого сыночка, избавляя того от “дури окаянной” путем ласк и неприхотливых игр. Получалось ли хоть что-то? С полной уверенностью сказать нельзя, в позднюю пору нередко проговаривались темные камердинеры, сулившие смерть Джиму “от проделок его поганого характера”. Неизвестно, были ли те перебравшие в алкоголе придворные наказаны – о распущенности слуг в последние годы и говорить не приходится. Ясно одно – материнский уход расходовался не впрок, и, верно, обращался он каждый раз не к сыну, а к несчастной, тоскующей по мужу женщине.

Во благо или же во зло все это оборвалось в один ненастный день. Сгущённый чад и запах тления приветствовал отшельничье поместье утром каждого дня, однако в тот вечер все казалось более безнадежным, чем когда-либо. Подробностей не помнил никто из оставшихся, лишь обрывки воспоминаний: началось это приблизительно вечером, когда тусклый диск Солнца скрылся за хребтами Дараграса и естественный сумрак леса прибавил в плотности. Развеселенная вечерней настойкой стража умалилась в бдительном надзоре за границами участка, не предав значения черным пятнам, пролетевшим во мгле за сторожевую борозду. Тени стали тихо подкрадываться к безмятежным гулякам, пока не показались воочию: их бренные, изуродованные тела раскачивались на покосившихся ступнях в танце атакующих движений. Раздавались крики, шипения, скрежет металла. Прислуга, оставившая Джима одного в своей спальне, постаралась оценить ситуацию быстрого уменьшения числа боеспособных стражников, после чего в спешке придумывала оправдания перед госпожой при случае встречи с ней во время побега. Тогда еще, как вспоминал Джим, пристально наблюдавший за поножовщиной через окно второго этажа, шансы между пьяными стражниками и истлевшими наполовину варварами были равны. Но атакующая сторона вела в бой всех, кого могла, ибо это, похоже, была атака отчаяния. Чудесное факельное шествие приближалось к дому из-за клочков тумана, люди с блеклыми глазами, отвисшими челюстями, изъянами на коже, одетые в расколотые темно-синие доспехи беспощадно заносили острия своих ржавых мечей над отрезвевшими умами павших защитников Бенбоу. Шансы спастись у присутствовавших в поместье таяли, как лед в нагретом тигле. В комнату к Джиму ворвалась растрепанная мать в ночной сорочке, сопутствовавшей ей на протяжении недели от начала бессонницы. Сложно сказать, чем занималось это девичье создание до явления в спальне – сын предположил, будто её охватило то же пожирающее любопытство за происходившим в окне, где картина боя продолжала неуклонно стремиться к бесповоротному поражению десятка другого стражей семьи адмирала. Сын ластился в объятиях матери и прижимался к ней как можно крепче, как будто держась за последнюю рею тонущего корабля. Мама что-то нежно шептала ему на ухо, убаюкивая и стараясь отвести внимание ребяческих глаз. Маленький Джеймс надолго запомнил этот противоречивый миг, врезавшийся в неокрепший ум как лезвие ножа: за окном творилась настоящая бойня, за которой здравомыслящему человеку и ввек не пришло бы в голову отрешенно наблюдать, но в руках матери все казалось каким-то далеким и потешным. Джим впервые почувствовал нотки материнской любви, ему хотелось продлить этот миг еще на пару часов, а может даже дней! И случись оно так, кто знает, как бы повернулась дальнейшая судьба Джима Бенбоу…

Но все случилось так, как случилось. Забавные огоньки, мелькавшие минуту назад, превратились в черную толпу с факелами, дружно подходящую к веранде поместья. Храбро сражавшиеся ратники семьи Бенбоу пали в ожесточенных оборонительных боях или тактически отступили с перспективой дойти до границы ближайших королевств. Сонмы бродяг с оголенными костями, буревшими ранами и нечеловеческой жестокостью некоторое время молча занимали позицию в уголках дымящейся земли, а затем по заветной команде начали вытравлять из жилища всех укрывшихся в нем людей. Факелы взмыли в воздух и, точно град стрел, опустились на зажатый в лесном массиве деревянно-кирпичный домик. Огонь быстро присваивал себе территорию чистой древесины на балках, помостах, балясинах и кусочках крыш. Зажженные спички увеличивались в размерах и вскоре в натуральную величину приземлялись на открытых балконах, беспрепятственно закатываясь в гостиную и зажигая все вокруг. Одна такая палка разбила стекло, напротив которого сидели онемевшие мать с сыном. Факел распространил языки пламени на ткани детского одеяла, а затем перебросился на каркас кровати, быстро сползая вниз. Женщина очнулась от дурманящих мыслей, оторвала от пола свое дитя и ринулась из комнаты, босыми ногами сверкая на фоне растущего пламени. У парадного входа собирались агрессоры, которые разматывали моток сетей, препятствовавших вероятным беженцам поместья. Температура воздуха неустанно увеличивалась, гарь компаньонски примостилась к присутствовавшей ранее дымке, превратившись в настоящий отвар яда для человеческих легких. При этом даже намека на кашель или хотя бы отвращение у негодяев в порванных облачениях не присутствовало. Их как будто заботила одна неведомая цель, железно подавившая любые признаки живого существа. Дебоширы приближались к горевшим наличникам, через которые методично стали проникать внутрь трещавшего по швам дома. Мать с сыном на руках успела избежать мертвой хватки сетей, мигом проскочила через рдеющие под ногами колья бывшего палисада и сбежала в сторону леса. Её уходящий подол реял, оставляя изгибистый хвост, разрезавший окрашенный воздух и указывающий направление движения чудом спасшейся пары. Следом увязалась группа цокающих металлом преследователей.

Женщина уносилась в чернеющий лес, не видя, не представляя себе, как теперь повернется их жизнь. Она царапала себе икры, продираясь через шиповник, спотыкалась о бугры, сталкивалась со стволами деревьев, и вскоре полетела вниз по распадку, выронив ребенка из рук. Джим оказался от нее на небольшом расстоянии, но ноги отказывались идти – острая боль пронзила один из голеней, словно в него попала стрела. Характерные звуки преследующего топота приближались с невероятной скоростью. Мама окинула безумным взглядом поднявшегося сына, бежавшего к ней на помощь, и выкрикнула ему устрашающий клич: “Беги! Беги в лес!”. Из-за сотрясения после услышанного, маленький мальчик впал в глубокую панику и обратился в бегство, теряя по пути серебряные слезы. Джим не был в состоянии развернуться, он испугался материнских слов, которые звучали угрожающе, чем толпа разъяренных варваров, чем битвы ратников до последней капли крови, чем мысль о том, что вместе со всеми жизнями его собственная может очень скоро прерваться…

***

Джим осознавал это даже сейчас, сидя в прокуренном шинке на дубовой кушетке, ковыряя ложкой в миске с укропом и лишь изредка выглядывая из-под копны русых волос. Это было по-старому отделанное помещение со всей своей природной меблировкой, красным углом и играющими тенями от свечей, раскачивающихся на двух бронзовых люстрах. За столами сидели мужики разного рода: в свитках с лаптями, в рубахах с калигами, малые, взрослые, с бороденками, без, с проседью, кудрявые – все о чем-то гутарили и выпивали. Близилось то время суток, когда после очередной выпитой браги навеселе собирались друг около друга дядюшки да парнишки и потихоньку нараспев произносили слова пресловутой в здешних краях песне. Джиму давно приелась эта заунывная баллада о смерти героя, у которого было тяжкое прошлое и скудная жизнь. Зато смерть настигла достойная – в первых рядах защищал родной край от набега армии черных магов, держался после всех недюжинных ударов и пал, сраженный колдовством. Имени его никто не запомнил, поэтому и по сей день все называют того “Друже”.

Пока хмельной народ справлял очередную попойку, деревянная дверь пошатнулась и на пороге показался человек, одетый в мешковатый шаперон. В данный момент он был прикрыт капюшоном и очень внимательно водил глазами по помещению, пока не встретился взглядом с парнишкой, играющим деревянной ложкой. Пришедший развернулся в фас к Джиму и неспешно, пробираясь за круглыми спинами пьющих, приближался к мальчику, пока не достиг стола. Человек незамедлительно сел.

– Подымай дыбы, парниша, – проговорило подсвеченное тающей свечкой скругленное лицо, – ни зги не видно, а уже грибы с дождя высыпали.

Джим подготовился к такой подаче, поскольку был заслан в заурядный питейный дом кое-какой командой. Перед ним присаживался никто иной как Ёзеф по кличке “патлатый”, совместно с которым предстояло осуществить очередное дельце. Напарник был крепко сложенным брюнетом с большими глазами, чей взгляд мог донести о бессмыслице говорящего собеседника, а мускулы показать готовность отстаивать собственные слова. На днях Ёзефу стукнуло шестнадцатое лето, за что по их обычаю полагались особые дары. Однако в кругах, к которым примыкали и Джим, и Ёзеф не было принято покупать что-либо ценное.

Изъяснился сосед Джима на ярко выраженном жаргоне Красных Клинков, докладывая напарнику следующее: “Вот-вот сюда явится наш избранник, поэтому действуй согласно плану”. Авторитет Ёзефа был для Джима неоспорим. Напарник не заставил себя долго ждать и вместе с Ёзефом направился к высоким табуретам напротив харчевника. Пожилой мужчина в фартуке протирал верхние полки, гремя стеклянными бутылками бесцветных напитков. Подельники не гнушались подтрунивать старых и немощных, но сейчас их головы были до отказа забиты другими мыслями, что не могло не радовать уставшего старика. Он спустил для них две глиняных чарки и предложил выпить. Ёзеф перевел на него свой презрительный взгляд, при этом выказывая явное восхищение.

– Дышать стало вольно? А, дед? Ты нам чарки не гони вперед позыва – сами попросим.

– Тык ведь, – начал харчевник, – все хором пьют, вот я и подумал…

– Не думать тебе надо, – отрезал Ёзеф, – а слушаться. Гостя уважать учись, старый хрыч.

Старик невольно пошатнулся и выпучил глаза. Ёзеф было почувствовал силу своих слов, способных застать врасплох пожилого харчевника, но засомневался, увидев в отражении пары стеклянных бутылок двух новых контрастных посетителей. Тут же последовал толчок под локоть Джима. Парень мигом схватил глиняную чарку и отсел на два стула от Ёзефа, как и было оговорено до начала мероприятия. К ним приближалась пара мужчин, разительно отличающихся от всех представителей этого места. Тот, что скоро усаживался по правую руку от Ёзефа, нес под деловитым жилетом пестрядевый кафтан. С его лица не слезала маска озадаченности, сдвинувшая черные кустистые брови. Джиму достался его компаньон, одетый в ламеллярный доспех, с пристегнутым к поясу мечом.

– Меч! – подумал про себя Джим. – Так и знал, что мы влипли!

У парня стали потеть руки, он нервно осматривал донышко пустой кружки, с высокой частотностью возвращаясь к мысли о своей глупости следовать увещеваниям Ёзефа. Мужчина в доспехах не обращал на него никакого внимания, порой даже забывая о присутствии маленького человека. Вместо этого он пристально следил за еле заметными движениями своего спутника.

– Почтенный, нам две пинты вашего местного пойла, пожалуйста! – произнес ряженный в красные пестряди человек.

– Отставить! Одну поставь, – одернул старика мечник, повернувшись к своему товарищу, – друг мой, Ворн, ты же знаешь, что я в дозорных. Причем не в каких-то, а лично твоих! Поэтому как хочешь, но пить не стану. Даже не упрашивай.

Джима пробрала дрожь.

– Еще и не пьет! – чуть не проговорил дрожащими губами мальчонка. – Ну все, хана нам, лучше бы драпали! Видать не из здешних краев вояка.

Ёзеф, будучи старшим в команде, имел на толику больше сдержанности, чем Джим, но тем не менее даже он импульсивно метался взглядом из стороны в сторону. Все мысли об ограблении этих персон лежали на грани разумного. Стоило лишь слегка переступить черту, чтобы хрупкое равновесие рухнуло, выдав кровопролитный исход.

Венозными руками старик потянулся на пыльную полку за приличным стаканом и, внезапно, нащупал там штоф, давно забытый даже его отцом. Ёмкость была снята для внимательного обозрения и вращения в руках. Своим замыленным глазом дед различил на дне болтающуюся жидкость. На радостях тот сообщил:

– Судырь! – бутыль стукнулась о поверхность стола. – От нашего заведения, лучшая настойка во всей округе! Выдержка – будь здоров!

Ворн утвердительно кивнул. Стеклянная пробка долго не поддавалась вялым усилиям харчевника. На выручку пришел Трепа – здоровенный уборщик, единственный сын хозяина шинка. Зеленое горло освободилось от давящего тела и разверзлось таким “ароматом”, что первые ряды стульев вокруг бутыли неожиданно треснули. Запах повеял по всему помещению и не привлек внимания только сугубо датых гостей. Ворн отвлекся от своей озабоченности, в его тонкий нос забралось столько испарений, что он, казалось, невольно испробовал полноценную стопку браги. Старик плеснул половину содержимого в стакан – запах превосходил любые ожидания. Ворн пригубил, отвел взгляд, зажмурился и опорожнил стакан до дна. Выражение его лица можно было спутать с прелым яблоком, единовременно повернутым стороной с паршой. Недолго думая, старик оторвал ломоть черного хлеба и поднес Ворну. Мужчина в красной пестряди бодро занюхал горбушку и отправил к себе в рот.

Мечник заговорил:

– До Перинских холмов осталось идти не так много, сумеем добраться раньше первых звезд.

Ворн прожевал через обе щеки и повел рукой, чтобы ему наполнили стакан. Старик подобающе повиновался.

– Мне страшно, Витольд, – неожиданно тихо произнес Ворн. – Не за себя, а за грядущее. Сегодня утром в первых лучах солнца я видел, как вились черные грифы. Их было много. Это предвестие смерти. Хуже того – ужасного мора!

– Я не склонен верить каким-то птицам. Переговоры будут вести люди, – промолвил мечник-Витольд. – Полк верных воинов Ульма поддержит силой наши слова.

– Не будь так опрометчив с преданиями. Большинство из них сбылось в прошлом, не миновать этому и сейчас. К тому же любой диалог обречен на провал, если врата крепости будут закрыты.

Ворн выпил второй стакан забористой настойки и снова зажмурился.

Ёзеф выжидал, следил за тем, как здоровенный Трёпа медленно скрывается в тылу облупившейся печи. Джим чувствовал, как бежит холодок по спине во время осмотра рукояти короткого меча. Он представлял, насколько хорошо заточено лезвие, как оно разрезает рубаху и до какой глубины входит в плоть.

Ёзефу не терпелось обнести до нитки этого "щуплого паяца" и уже дать кому-нибудь по морде. Как только сын харчевника пропал из поля зрения, мускулы именинника перекатились. Парень твердо поставил левую ногу на пол и оттолкнулся. Плечо, раздутое до величины небольшого валуна, тараном врезалось в руку Ворна. Хмельной мужчина, не ожидавший такого дерзкого выпада, опрокинулся всем своим движимым телом на мечника, который, в свою очередь, сам чуть не упал, придерживая откинувшегося соратника. Джим быстро среагировал, поднявшись со стула за спиной Витольда. У него вспотели руки, глаза вытаращились и постоянно соскальзывали на меч. Его задачей было снять с пояса мошну монет или кисет с табаком. Он разглядел сзади на поясе Ворна какие-то сумки и резко дёрнул за ремешок. Ему не удалось сорвать ни одного, но вот некоторое содержимое карманов посыпалось на пол. Эффект неожиданности пропадал, потерпевшие пребывали в гневе. Ёзеф двумя руками лягнул Ворна в грудь, и тот вместе со своим дозорным повалился на пол, хрустя ребрами и получая ушибы.

– Хрэби и тягу!!! – коротко прокричал Ёзеф, склоняясь к куче добра перед Джимом.

Нервозность временно парализовала младшего нападающего. В то время как "патлатый" уже поднимался с наполненной торбой, Джим кинулся к Витольду и стал дергать за рукоять меча. Потные руки сперва соскользнули с навершия, а после неловко выдвинули клинок из ножен. Вместе с махом меча засеменил и Джим, у которого с трудом вышло не влепить остриём себе по лбу. Ёзеф притормозил у выхода, заметив отсутствие "русого" у себя под боком. Он выпучил глаза настолько, насколько это позволяли орбиты. Разгоряченная толпа мужиков кучковалась по бортам этой воображаемой сцены. Трёпа проталкивался к очагу волнений. Витольд и Ворн в неистовстве поднимались с пола, отчего делали это гораздо быстрее обычного. Джим направил на поднявшихся делегатов зазубренный меч.

– Не подходи, стой, где стоишь, – грозно кинул двоим мальчуган, – иначе обоих изрублю на мелкие кусочки!

Витольд перегляделся с Ворном и стал медленно поднимать руки.

– Конечно, на мелкие кусочки, – Витольд незаметно делал шаг за шагом к Джиму, который пятился от него, – в пыль, я бы сказал. Этот меч поистине суров и могуч, поверь мне. Я своими глазами видел как лезвие отсекает руки и сносит головы противника в латах – уму непостижимо. Его острота – достоинство кузниц Союза Драйнов. Его изящество – заслуга лучших рыцарей Ульма, сохранивших спустя много…

Мечник сделал тяжелый скачок в сторону Джима, намереваясь придавить того своим весом. Но все же Ёзеф подпрыгнул чуть раньше, одернул мальчишку за воротник и предотвратил его незавидную судьбу. Витольд упал на руки. В это же время его приятель был занят расчетом траектории полета кортика. Герольдов Совета хоть и обучают владению коротким мечом и луком, но метание небольших кинжалов по убегающим ворам в условиях лютой агрессии было лишь на словах. Поэтому Ворн стрельнул своим ножичком в прилежащую ко входу балку, фраппировал двух постояльцев за столом рядом, но никак не настигнул ударом одного из похитителей. Дорожная пыль у порога шинка еще некоторое время увивалась в нисходящем за горизонт солнце. Лохматый молодой человек наконец растолкал глазеющих зевак, подбежал к проему и в сердцах высказался о внешности мошенников.

Ворн вынул кортик из дерева, а затем начал осматривать свои карманы и сумки, бренча содержимым. Витольд в два шага оказался перед герольдом.

– Ты как? Ничем не пырнули? – быстро проговорил Витольд. – Знал ведь, что шляться по кабакам в такой глуши плохая затея, мы тут у всех на виду!

– Помолчи! – одернул Ворн, явно пребывавший в скверном расположении духа.

Он продолжал, насупившись, перебирать льняные мешочки, пока раззадоренная толпа посетителей шинка усаживалась на свои места, чтобы размусоливать произошедшее.

Лицо делегата в жилетке с пестрядями вытянулось, глаза интенсивно заморгали. Дозорный Ворна приподнял бледные глаза из-под домотканой шерстяной шапочки, с ужасом предугадывая пропажу.

– Пожалуйста, не говори, что они… – начал шептать Витольд, но за него продолжил Ворн.

– Сверток советских бумаг… Витольд, их надо нагнать, как можно скорее!

– Вытьля… – свистнул сквозь губы дозорный.

Трёпа виновато подбежал к делегатам и стал подбирать вежливые слова, попеременно меняя руку, чешущую затылок.

– Созвольте извинить, судыри! Простите, Белена ради! Эти бестолочи, шавки вшивые, итить их! Отбрыкал бы, как пить дать! Мазь подорожную принести? За неусобства, итить их! Ну тык как, не ранены? – нервно раздавался шершавый бас Трёпы.

– Не стоит, – ответил Ворн, – расскажи лучше, что за плутоватую мелюзгу занесло к вам во двор? Кто они, откуда родом?

Сыну харчевника потребовалось время, чтобы собраться с мыслями.

Он поведал Ворну и Витольду, что негодяи хаживали в шинок на протяжении трёх дней, что-то выискивали, принюхивались к столам, обсиживали стулья, обижали отца и ругались с ним самим. Трёпа перестал лезть на рожон, выяснив в первой перепалке детали происхождения парней.

– Кода длинолосый загарланил, пропади я пропадом… Кто меня тода за язык тянул? Этот парубок из шайки Красных! – с придыханием произносил Трёпа, указывая рукой на стол, за которым пару минут назад сидел Джим.

– Красных-чего? Красных попугаев? Что ты мелешь, сынок?! – разозлился на него Витольд. – Тебе четко поставили вопрос: кто и откуда?!

Крепко сложенная фигура человека в пристегнутых с боков стальных пластинках пригрозила пальцем лохматому уборщику в испачканном халате. Ворн, покрасневший от пыла драки и алкоголя, одернул своего соратника.

– Витольд, – похлопал по его плечу Ворн, – речь идет о Красных Клинках…

Мечник развернул свою усатую физиономию к герольду, отстал от Трёпы и, не скрывая удивления, переспросил.

– Красных Клинков?

– Да. Меньше слов, больше дела, – Ворн перевел взгляд на уборщика, – откуда их занесло? Они живут где-то неподалеку?

– Почем я знаю, судырь! – живо издал Трёпа. – Приходили с севера, там де балка.

Ворн незамедлительно стукнул ладонью о стол, неловко развернул дозорного к двери и вместе с ним протиснулся меж круглых спин галдящих мужиков. Трёпа проследил за покинувшими шинок делегатами, опрометью бросил взгляд на деревянную поверхность и увидел на ней золотой дукат с рельефным изображением Высокого Стола. Его радости не было предела.

Воздух в округе наполнялся ночной прохладой, разыгрались запахи сирени, горизонт окрасился в малиновый цвет. От широкого сруба тянулось множество следов человеческих стоп, у самого порога заведения они совмещались в рыхлую землю. Ворн, склонив голову, переступал с ноги на ногу, то ли стараясь не задевать отпечатков, то ли воспроизводя бег похитителей. Витольд в это время сопроводил коней на привязи.

– Соратник, скажи на милость, – начал Витольд, – на кой хрен ты таскаешь с собой документы государственной важности?

– Мы с тобой знакомы не одно лето, – продолжал вглядываться в следы Ворн, – а ты будто еще не понял.

Затем он поднял кустистые черные брови на мечника, сопроводил пару мгновений озадаченным лицом, намекавшим на замедленность его реакции, а после продолжил.

– Черные грифы, Витольд, предвестники ужасного мора… – и снова уставился в земляной пол.

Усатый дозорный поправил удила лошадей в руке, набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул, развевая волосы над губой.

– Мы об этом еще поговорим, Ворн, – недовольно декларировал мечник, – седлай коня и в погоню.

– Бессмысленно, – обрезал герольд.

– Я ослышался? – ворчливо сказал Витольд, вскакивая на лошадь. – Давай бегом, у них фора две минуты. На конях мигом сократим расстояние.

Красный рукав кафтана Ворна потянулся к сбруе жеребца, на спине которого сидел Витольд. Мечник в это время закончил подвязывать стальной шлем и уже собирался скакать во весь опор.

– У меня стойкое ощущение, что ты ни сном ни духом не о каких Красных Клинках.

– Я обычно не езжу в далекие места, а несу службу в черте Раитлона. И красные клинки для меня не больше, чем пустое словосочетание.

– Либо ты мне врешь, либо ездил последние пару лет с ватой в ушах, – обидно отозвался нетрезвый герольд, не давая Витольду уехать, – Красные Клинки – бандиты. От них у этой мелюзги есть вентепос – “ветряные ноги”. Это необычные туфли, которые облегчают походку и бег. К тому же специально для воров у них съемная подошва.

Дозорный нахмурил брови и усы, лошадь под ним издала трещотку губами и отступила от Ворна на пару шагов.

– Магия? – процедил всадник.

– Уверен в этом, – Ворн помотал пестрядевым рукавом по истоптанной земле, – я нашел свежие отметины их ног – очень хаотичные следы. Такими разными их можно сделать либо играючи, медленно надавливая ногами, либо случайно, мчась как ветер. Тем паче ты видел, как старший из них метнулся по кабаку и оттащил за шкирку сопляка, пока ты падал.

Возразить было нечего, Витольд лишь трепал удилами лошадь и хмуро слушал дальше. Ворн продолжал держаться за сбрую и глядеть в нарастающую лесную гряду у бровки дороги. Завыл ветер.

– За тем околком полноценный бугристый лес, а дальше балка, – после недолгого молчания промолвил Ворн. – Имеем все шансы заблудиться или быть съеденными волками. Объезжать, видимо, придется долго.

– На север – ровно в бок от Перинских холмов, – угрюмо заключил Витольд. – Плакали наши первые звезды…

На дуновениях ветра подрагивал кафтан герольда. Тот не выпускал узду чужого коня из рук, как не выпускал нижней губы из своего рта. Солнечный свет продолжал меркнуть, на улице становилось прохладно.

– А так ли велика потеря? – оживился Витольд. – Сделай факсимиле, печати, сургуч у нас есть, как ни как.

– Это не вексель, друг мой – с выдохом произнес Ворн, – а то, ради чего затевались переговоры с черными магами…

Хворост с лёгкостью приминался под туфлями-скороходами, деревья мелькали черными полосками в периферии глаза, который только поспевал следить за кочками и лунками на пути. Джим чувствовал, как нагреваются сменные подошвы вентепоса, как внутренний жар скользит по холщовому носку и проникает под кожу. Зазубренный меч, наспех привязанный к поясу, терся об талию и подтачивал выделанную кожу. Ёзеф нёсся без оглядки в разы быстрее русого мальчика, так что Джиму оставалось ушами улавливать направление друга. И все же жизнь за прошедшие 6 лет научила его улепетывать от различных неприятностей и догонять свой лучик надежды, так что патлатый приятель постоянно оставался у него в поле зрения.

За бугристым пнём Ёзеф остановился, спрыгнул в овраг и сел перед самым краешком уходящего вниз лесного склона. Джим последовал его примеру, ловко запрыгнув в лунку к нему под бок. Оба вдыхали и выдыхали в унисон. "Патлатый" развернул круглое молодецкое лицо с большими глазами к Джиму, осмотрел его с ног до головы, остановившись на мече.

– Ты что, все же украл эту махалку?

Джима покоробил взыскательный тон подельника.

– Да-с.

Ёзеф набирался воздуха, параллельно делая усилия по продвижению мысли от одной точки черепа до другой. Отдышавшись, он сказал:

– Ну и ворюга же ты…

Джима это озадачило. Ёзеф стал прижимать губы, кожа на его лице натянулась, щеки сделали легкие ямочки. Между зубов Ёзеф забрал воздух, его лицо надулось как брюхо лягушки. И тут его рот разразился смехом. Он так громко смеялся, что его можно было бы расслышать с расстояния выстрела требушета. Шутка так и не дошла до Джима, но заразительный смех напарника подействовал на одиннадцатилетнего как припарка. Хохот лился из обоих уст. Джим почувствовал головную боль и перестал дурачиться, пока Ёзеф только-только остывал от собственной хохмы.

Разгоряченное лицо "патлатого" вернулось на исходную позицию, его рука, перевязанная дублетом, указала в сторону спуска, на самом краю которого он расположил ноги.

– Спустимся по левому краю, быстрее окажемся в хибаре у "мурзы", там позырим чего натяпали.

– У меня пятки горят, – сознался Джим. – Можно я вентосы поменяю?

– Слышь, давай не выкаблучивайся, тут осталось то, – среагировал Ёзеф.

Джим старался не врать ему, поскольку считал "патлатого" больше, чем просто подельником. Из банды Красных Клинков с ним единственным удавалось ладить. Когда Бенбоу только привели в разбойничий дом, каждый по-своему желал сцапать мелкого толстощекого ребенка: кто-то с целью удовлетворить свои сексуальные потребности, кто-то с целью попробовать детской человечины, а кто-то из веры обрести сверхсилы от крови ребенка аристократической семьи. И лишь единственный мальчик в том доме не питал подобного влечения, мальчик, чем-то похожий на самого Джима: такой же длинноволосый, толстощекий, умытый и сообразно одетый. Возможно, Ёзеф поначалу лишь притворялся, подобострастно следуя указаниям Доброхожего, но со временем, все изменилось. В этом Джим нисколько не сомневался.

Младшему пришлось смириться с болью в ногах, чтобы избежать ссоры с Ёзефом. Ноги привели их к подножию лесного склона, а оттуда было рукой подать до балки.

Пологие холмики бурьяна ограничивали плоскую долину, изгибом уходящую в ельник. На берегу высохшей реки под сенью деревьев стояла деревянная хибара, покосившаяся, обросшая мхом – одним словом, заброшенная. В таких лачугах Красные Клинки оставляли команду разбойников, обязанную прикрыть отступающих воров или запутать следы. В состав сегодняшней команды входило лишь три человека: Ёзеф “Патлатый”, Джим “Русый” и Мартин “Мурза”. С последним участники побега вот-вот должны были встретиться.

Подельники аккуратно ступали по скрипучей лестнице, прильнув к стене, чтобы шаги звучали как можно тише. Вверху они оказались на веранде, ступив на шаткий деревянный настил. Ёзеф приказал пригнуться, прокрался под разбитым окном, встал около двери, поднес кулак и постучал несложной отбивкой. Послышался скрип внутри дома, кто-то встал прямо напротив входа с той стороны и вопросил.

– Светило уже зашло, а блестяшки горят как огонь. Жарко ли вашим рукам?

Голос принадлежал юнцу, двумя или тремя годами старше Джима. В его речи посвистывали шипящие звуки, акцент выдавал имперское происхождение.

– Истый флибустьер не носит поклажу в руках, – негромко заявил Ёзеф.

Дверь отворилась легким толчком, за ней показался чуть сутулый мальчик, брюнет с кудрявыми зачесанными волосами, выразительными зелеными глазами и юношеской щетиной в районе верхней губы. Волосы на лице в таком раннем возрасте не росли даже у старшего из всей группы Ёзефа, но Мартин был северянином, где каждый покров тела добавлял шансы на выживание в холодном климате.

На Ёзефа и Джима был направлен заряженный арбалет, но вскоре Мартин отложил его на полку и поднес руку для фирменного рукопожатия.

Надо сказать, приветствие в Красных Клинках отличалось от привычного мирского захвата ладони, которое в полной мере отражало недоверие людей друг к другу. Бандиты ударялись сначала запястьями, вслед за этим фалангами, чтобы выразить твердость своих убеждений, готовность стоять на своем и на общем деле. Идея у всех членов банды была одна: грабь только тех, кто может дать отпор. Так запомнилось Джиму из рассказов Доброхожего, так обстояло и по сей день. Ёзеф всегда готов был отпинать пожилого или немощного человека, но держал себя в рамках дозволенного. В рамках идеи. По словам Доброхожего: “Община без идеи, что муравьи без муравейника. Разбежимся и подохнем”.

Команда полным сбором усаживалась в центре мрачной хибары под клюнувшим навесом бревен, вокруг пиракалора – магической свечи, более яркой и горячей, чем её восковой оригинал. Ей можно было приказать поменять цвет, что Мартин и сделал, осветив всю комнату тусклым сизым огнем.

– Ну как, слышал чего из лесу? – начал Ёзеф.

– Уши навострил, как филин, но нема, глухо как перед бо, – оборвались слова “мурзы”.

Мальчик уставился на рукоять меча, отобранного Джимом у мечника. Он ловко подскочил, вынул клинок из чужого пояса, поднял его над головой и тут же опустил, жадно разглядывая его блеск в белых лучах.

– Эй! – жалобно завопил Джим. – Это я его свинтил!

Ёзеф с Мартином хихикали над потугами мальчика вернуть сверкающую находку. “Мурза” пинался, не позволяя ему подойти ближе, и все приговаривал:

– Та не скалься, малой. Не по плечу тебе будет такая махалка. Зафинтилишь в кого-нибудь, мама не горюй.

– Так ведь я, я же нашел! – хлюпал Джим.

Мартин вперил свой презрительный взгляд.

– Да? Тут написано что “находка Джима русого”? – ехидничал Мартин.

– Нет, но я, я… – не унимался мальчик.

Ёзеф, вдоволь насмотревшись на стенания Джима, потребовал “Мурзу” вернуть меч приятелю.

– Да на, на, не жалко, – подшучивал Мартин, – но если тебя подсекут, ты хотя бы знак подай. Не пропадать же добру.

Снова раздался хохот, но в этот раз Джим не увлекся всеобщим весельем, а сам занялся рассмотрением острия меча. Он вертел его, аккуратно переворачивал, игрался с зайчиками, отраженными от свечи, разглядел на клинке множество незаметных черных ресничек, которые заполонили поверхность металла от самой рукояти до зазубренного конца. Сталь действительно оказалась тяжела, для такого орудия убийства нужна была крепкая мужская рука, а не плутоватая ручонка Джима. И все же он представлял, как разъезжает на вороном коне, в блестящих доспехах, сносит мечом руки и головы с плеч, а потом проезжает через ворота в замок, на одном из балконов которого его ожидает миловидная девочка-принцесса с горой золота за плечом. Как пушинка она медленно съезжает по белоснежным перилам, отдает мешок с золотом благородному всаднику и сама запрыгивает в седло, чтобы нестись вместе с ним в неизведанные дали…

Феерия прервалась. На полу возле огонька замаячила опустевшая торба Ёзефа, а прямо перед ней лежали горстки монет, кисет и куча каких-то свертков.

– Что за мутотени вы нахапали? – с иронией заметил “Мурза”. – Пергамент какой-то… Живописцами заделаться решили?

Шаловливые ручонки брюнета потянулись к монетам, но крупная ладонь Ёзефа преградила им путь. Другой рукой “патлатый” поднял с пола сверток, перекусил нитку и сургуч, раскатал по полу длинный документ и задумчиво бегал по строкам рукописи.

– Ты читать не умеешь, умник, – сказал Мартин, – дай сюда.

Он поднял с пола полотно и начал читать “про себя”, произнося вслух почти каждое слово. Ускорить процесс не представлялось возможным, завороженная команда слушала чтение Мартина, пока оно не превратилось в набор звуков, которыми представлял сложные для него слова. Дойдя до середины, “мурза” оставил тщетные попытки выговаривать буквы и прошелся глазами до самого конца послания.

– Смарите, сколько они набили картинок снизу! – Мартин повернул пергамент лицом к слушателям.

Внизу и вправду все свободное место занимали птицы, сердечки, крестики в кружочках, большие изображения гербов и символов, понятных лишь грамотным людям. При этом Ёзеф, повнимательнее сощурив глаза, ткнул пальцем в изображение Высокого Стола.

– Вот этот стол, я его помню. Такие на монетах часто изображают.

– Это печати, – заявил Джим. – Я в детстве часто слышал это слово. Такие рисунки ставят на бумагах, которые кому-то очень важны.

– Значит нужно отнести их в лагерь, – покивал Ёзеф. – Вот твоя доля, “Мурза”.

Большая ладонь придвинула к Мартину два золотых дуката и две медных монеты.

– Мало, я беру вон тот кисет.

– Нет! – воскликнул Ёзеф. – На, еще одна золотая и вали скорее топать следы.

Мартин притянул двумя пальчиками еще один дукат, запихнул монеты под прохудившуюся серую котту, поднялся и отправился к полке с арбалетом. Ёзеф неожиданно сделал мах руками, подбросив собственные подошвы в сторону Мартина, Джим повторил его движение, отстегнув запчасти своих туфель.