Читать книгу Булат - Кирилл Кириллов - Страница 1

Он оступился. Нога соскользнула с торчащего корня и съехала в лужу. В кожаный мешок со стянутым шнурком горловиной, приспособленный на ногу вместо порвавшегося сапога, полилась теплая вода. Идти дальше было нельзя – намокшая кожа сотрет пятки до мяса.

Афанасий выругался, перекрестил рот от скверны и присел на предательский корень. Застонав сквозь зубы, согнулся и принялся расшнуровывать навязанные узлы. Кое-как справился с ними, выплеснул влагу обратно в лужу. Помахал в воздухе, вытряхивая капли. Наконец удовлетворился своей работой. Но натягивать обратно мешок не стал. Прислонившись спиной к дереву, пошевелил голыми пальцами. Немного подумав, снял с другой ноги дышащий на ладан сапог, вытянул ноги и, зажмурившись, подставил лицо едва пробивающимся сквозь огромные листья солнечным лучам.

Лесные насекомые слетелись, сбежались, зашуршали в траве, засуетились, пробуя лапками, усиками и жвалами угощение невиданное – грязные русские пятки.

Сызмальства привыкший к клопам, что в изобилии водились в тулупах и валенках, на этих мошек и букашек он не обратил особого внимания, только иногда поглядывал сквозь ресницы, чтоб не предъявило свои права на его ступни что-нибудь более крупное и ядовитое. Здоровье и так было ни к черту.

Полученная в стычке Мигелем рана подзатянулась, но иногда давала о себе знать резкой болью. От кровопотери временами кружилась голова, особенно когда приходилось перелезать через поваленные стволы или пригибаться к земле. Исподволь точила организм и какая-то местная болезнь, от которой кожа желтела и покрывалась словно бы легким пушистым налетом. Часто бросало то в жар, то в холод. Видимо, подхватил заразу, когда, как собака, лакал воду в джунглях из луж и ручьев.

Афанасий прикрыл глаза. И тут же нахлынули воспоминания. Все странствия его многолетние, от начала хождения и до дня сегодняшнего, пронеслись перед глазами. Словно перелистывал страницы той самой книжицы заветной, в которую записывал, что видел-повстречал на чужбине.

Вот он, простой тверской купец, вернулся из далеких земель. Вернулся не солоно хлебавши, с одной худой котомочкой за плечами. И нет, чтобы тогда забросить дела купеческие, дела несчастливые, да и вернуться к тому, чем их род издавна занимался – к кузнечному ремеслу! Нет, поддался на уговоры друга Михаила, набрал товара, залез в долги и отправился за тридевять земель – вновь торгового счастья пытать.

И вспомнилось, как плыли на стругах по Волге-матушке и как напали на них татаре разбойные. И товар частью утонул, частью попал в лапы разбойников. И как добрались до города Дербент, до одного из древнейших городов в мире, где от отчаянья и безденежья заявились к шаху посольством купеческим – челом бить, чтоб возместил шах им имущество, де, на его, шаха, землях их ограбили. Да только прогнал их шах.

И вот во второй раз Афанасий дал уговорить себя другу Михаилу. А друг подбил его на дерзость неслыханную. Мол, нет другого выхода. И ночью татями пробрались они во дворец шаха. Эх, не знал тогда Афанасий, что вовсе не злато-серебро интересует Михаила. Хотя и злата унесли они тогда из дворца преизрядно. Да только погнались за ними шаховы люди. И вот уж вроде оторвались, да все же настигла их погоня. И кончилось все смертью друга Михаила от ран тяжелых.

А перед смертью открыл Михаил тайну свою. Мол, купечество это для отвода глаз, а так послан он князем тверским с заданием тайным – добыть секрет булатной стали, с помощью которой Тверь над Москвой верх сможет взять. Для привезшего секрет князь денег не пожалеет. Вот во дворце шаха Михаил тот секрет и искал… да не нашел только.

И ничего не оставалось Афанасию, как схоронив Михаила, отправиться на поиски тайны выковки булатной стали. Только вернувшись с тем секретом, он сможет с долгами расплатиться, сестер замуж выдать и новую жизнь начать. И зашагал Афанасий дальше по чужим землям. А далее ждала его огненная равнина и город Баке, встреча с португальцем Мигелем, по наущению которого он закупил зелье гашиш, и они отправились с ним в Чапакчур, чтобы продать его там втрое-вчетверо дороже. А по дороге чертов португалец Мигель обокрал его и сбежал.

И вот оказался Афанасий на берегах реки Инд, там, где выносила она в море мутные свои воды вместе с обломками хижин и траченными огнем покойниками. Опять один-одинешенек, опять беден, разве книжицу заветную сохранил. Прикинувшись Хаджи-Юсуфом, купцом хорасанским, вошел Афанасий в город Джуннар. И в том граде чуть было не заставили его силой принять мусульманство, да спас знакомец старый, Мехметка, ныне до визиря дослужившийся.

За два месяца в Бидаре в доме Мехмета он малость отдохнул, дух перевел, сил набрался. И уже опосля отправился в Парват (благо тот находится совсем недалече от Бидара), где, по слухам, проживали кузнецы, хранящие секрет булата.

В Парвате он повстречал Лакшми… Никак не ждал Афанасий, что любовь найдет его за два моря от отчизны. Как видно, не так уже и важно для любви, сколько морей пройдено. И кто какой веры, тоже не важно. Да и многое остальное кажется пустым и незначительным…

А потом была деревня кузнецов. И уж такое его везение, что объявился он, Афанасий, аккурат после того, как деревня подверглась набегу обезьянцев, подданных царя Ханумана, и многих взрослых побили обезьянцы, а всех детей похитили и увезли к себе в обезьяний город. И пришлось Афанасию направиться в город Ханумана.

И в том городе ждал его плен. А еще ждал гнусный португалец Мигель, который пристроился там при Ханумане кем-то навроде первого советника или, на здешний лад говоря, визиря.

Поймали там Афанасия. Честно говоря, он уже простился с жизнью, приготовился принять неминуемое. Да только вместо того, чтобы просто убить, обезьянцы решили позабавиться, выпустить его на арену гладиаторскую, какую они учинили у себя наподобие римской. И в том они с Афанасием просчитались…

А потом было и бегство, вызволение детей из плена, добыча порошка булатного, бесценного, пожар, устроенный им, Афанасием Никитиным, напоследок в граде обезьянцев. Одно дело он, к несчастью великому, недоделал в граде Ханумана – Мигеля не добил. Гнусный португалец шел по их следам до самого дворца Лакшми. Пробрался во дворец, проник в покои Лакшми, где был в тот момент и Афанасий.

Афанасий в схватке убил поганого португальца Мигеля, да вот Лакшми уберечь не смог. А потом и самому Афанасию пришлось спешно бежать из Парвата, потому что не простили бы ему смерти жрицы, во всем бы обвинили его…

Опять резкой болью дала о себе знать рана, нанесенная подлым Мигелем.

Но сильнее боли телесной была боль душевная. Лакшми! Черные глаза, смуглые руки, расплывающееся по платью красное пятно и последний вздох. Он в сердцах ударил кулаком по зеркалу лужи, подняв фонтан брызг. А вот спеченный огнем в уродливую маску лик Мигеля уже почти забылся, расплылся, превратился в далекий отзвук, словно образ злодея из слышанной в детстве сказки. Да и Лакшми…

Афанасий с неудовольствием отметил про себя, что ее образ тоже стал потихоньку тускнеть, отдаляться, превращаться в далекую звездочку на горизонте, красивую, согревающую своим неярким светом, но отнюдь не путеводную. Теперь звезды вставали так, что кроме как дома, нигде он нужен и не был. А уж тем более в этих лесах. Если двинет кони тверской купец, никто не расстроится.

И верно, пора идти, подумалось ему. Чем быстрее он доберется до Бидара, тем скорее сможет найти лекарство против подцепленной заразы, встретиться с Мехметом и отплыть в родную Тверь. Неблизок до нее путь, но если не сделаешь шага первого, то и остальных не пройдешь.

Сколько он уж дома-то не был? Пасха – праздник Воскресения Христова, ежели по приметам, наступает раньше бесерменского байрама дней на девять или десять. Стало быть, уже три или четыре Пасхи он не праздновал по-христиански. Первую в Каине, а другую в Чапакуре, в Мазандаранской земле третью, а вот уже и четвертая близится, и хорошо, если в столице владений хорасанских, а то ведь и в чащобе этой встречать придется. И три Великих поста пропустил, скоромное вкушал… И книги, что взял с собой в дорогу, утопли в Волге. Не соблюсти теперь обрядов веры христианской. И иных праздников христианских не отметить… Ни Пасхи, ни Рождества Христова, и даже постные среды и пятницы мимо проходят – чем накормят, тем и счастлив. Эх, не отмолить тех грехов будет, разве что митрополит Геннадий согласится вместе пред богом предстоять, колени преклонить. Как он прощался, да как благословил, так не должен в такой беде бросить. Только бы вернуться в родную Тверь.

Он с нежностью погладил висящие на веревочном поясе мешочки с зельем, что при ковке превращает обычное железо в булат. Для него это были не просто порошки, смесь которых обладала чудодейственными свойствами, для него это была и расплата за долги, и новые хоромы для матери, и приданое для сестер, и беззаботная жизнь, сколь господь попустит с возможностью ездить по свету куда заблагорассудится. Хоть к варягам, хоть к грекам, хоть к гишпанцам, хоть к эфиопам, кои ликом черны. А и в землю италийскую бы завернуть, там, говорят, строители да художники чудеса творят. Хоромы строят высокие, картины рисуют – от живых не отличишь, изобретают чего-то, кафтаны наикрасивейшие шьют. Вот там можно для родной земли таких товаров найти, небось, каких в этих местах сыскать трудно.

Он поднялся, кряхтя и прижимая ладонь к ноющему боку. Но даже боль не смогла стереть улыбки с его лица, уж больно любы были путешествия по новым землям неизведанным. Стараясь не сгибаться резко, натянул на ногу слегка подсохший башмак. Зашнуровал. Глянул из-под руки, чтоб не слепило, на солнце.

Ежели около полудня сейчас, то там север, там юг, а запад, значится, сюда будет. Не заплутать бы, а то тут листва внизу мрак вечный создает да направление лучей меняет. Все не по-людски.

Он старался выдерживать направление на столицу земель хорасанских, но без дорог это было довольно трудно. А по дорогам ходить было не можно. Везде война. Где армия на армию, где отряд на отряд, где банда на банду, а где и брат на брата. Вон тот же Мехмет собрал войско да и двинул на Асад-хана, правителя Джунара. Может, уже и город взял. А ведь единоплеменники по большому счету. Что уж о распрях меж хорасанцами и индусами говорить?

Эх, туда б добраться, прямо к Мехмету в объятья, да это уж совсем затея головоломная, посетовал Афанасий. Все друг на друга волками смотрят, в каждом чужаке врага норовят углядеть, лишат живота не за понюх, да и здоровье позволит ли?.. До Джуннара от Бидара еще месяц, почитай, а лекарство надо быстрее.

Он приложил руку ко лбу и вздохнул, чувствуя, как снова подступает сухой жар. Не помереть бы допрежь столицы, подумал он, тяжело опираясь на суковатую палку, специально вырезанную для вспомоществования в ходьбе.

А это что такое? Он прислушался. Речка журчит? Или голоса далекие доносятся? Если речка – хорошо, можно напиться водицы проточной, а вот если голоса – ну его, надо дальше в лес уходить. Или тут залечь от греха? Да, все-таки голоса. И рев какой-то трубный. Солдат, что ли, рогами сигнальными на битву собирают?

Гулкий звук выстрела прокатился по лесу, спугнул окрестных птиц. Где это? За спиной, кажись, в деревне. Он ее как раз стороной обошел, не видел даже. Как наткнулся на поля возделанные, так и в лес. А кто-то не обошел.

Тишину сотряс еще один выстрел. Поднялась к небесам струйка черного дыма. Такой ни с чем не спутаешь, так горят дома. Афанасий снова выругался, перекрестил рот и зашагал, стремясь убраться подальше.

Невдалеке от него выскочила из кустов темная фигурка. Налетела почти, ударившись в могучее тело купца, отлетела, вскрикнула, прыгнула в сторону, исчезла за деревьями. Ребенок. Голый. Темные волосы до плеч. Мальчик ли, девочка – не разобрать. Да и ладно, подумал он, опуская обратно в ножны тяжелый кинжал, который сам не заметил, как извлек на свет божий. На вид индусский ребенок, из деревни, скорее всего. Значит, туда хорасанцы пришли, и не с добром. Меж стволов показалась еще одна фигура. Подросток. В белой набедренной повязке, цепляющейся за ветки, но не могущей затормозить ярого бегуна. Пардусом пронесся он мимо Афанасия и, красиво перескочив через поваленный ствол, исчез в лесу.

Ох ты мне, подумал купец, оглядываясь, это оттуда, значит? Опираясь на посох, поковылял быстрее. Мимо пронесся еще один индус, в чалме и развевающихся на ветру одеждах. Бежал он, тяжело дыша, колыхаясь могучим животом, но довольно резво. В руках держал объемистый холщевый мешок. Еще один мужчина, крупный, похожий на воина, проломился через кусты чуть поодаль. Афанасий захромал быстрее, одной рукой усердно орудуя палкой, другую прижимая к разболевшемуся боку.

За спиной послышался неясный гул, затем топот босых ног по мягкой листве, тревожные крики, треск ломаемых ветвей и глухие удары в землю, будто спятивший великан бил по ней тяжелой кувалдой. Эти звуки были непонятны и оттого страшны особенно.

Задыхающегося Афанасия догнали еще несколько человек. Высокий мужчина в остроконечной шапке и с копьем в руке подгонял двух семенящих женщин. Одна держала за руку испуганного ребенка лет десяти. У другой ребенок был привязан за спиной платком, совсем маленький, годика два, не больше. Он улыбнулся Афанасию и, показав на него толстым пальчиком, заагукал. Прежде чем купец успел что-то сообразить, густая растительность скрыла малыша из виду. Потом его захлестнула разномастная, тяжело пахнущая маслами сандалового дерева и страхом толпа. Закрутила, понесла, заражая общим безумием.

Его толкнули, наступили на ногу. Палка, о которую споткнулся дородный увалень, вылетела из рук и затерялась в высокой траве. Чей-то мешок больно зацепил ноющий бок, кто-то наступил на ногу. Его снова толкнули, и если б не богатырское сложение, то скорее всего сбили бы с ног и затоптали.

Мужчин в толпе почти не было, похоже, они растворились в лесу раньше. Женщины и дети по большей части. Несколько стариков. Все они бежали, не разбирая дороги, выпучив глаза и раскрыв рты в тщетной попытке охладить рвущиеся легкие знойным воздухом.

Наконец ему удалось разминуться с толпой. Опершись о дерево, купец согнулся в три погибели, пережидая боль, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул. И снова поковылял прочь от надвигающегося грохота, чувствуя, как трясется земля. Да кто ж так ее сотрясать может-то?

Впереди замаячили чьи-то спины. Неужели и он смог догнать кого-то из деревенских, удивился Афанасий. А, конечно, старики и старухи. Они брели плотной группой, опираясь на клюки, поддерживая друг друга, не давая упасть. Вот молодцы, подумал купец, эти-то своих не бросают, но держаться возле них точно не стоит, таким старым нипочем не убежать. Он взял чуть правее, обходя группу по дуге. В конце концов, это не его война, не его народ и от местных дел лучше держаться…

Перед ним с треском обрушилось деревце. Иные затрясли листвой, согнулись, застонали. Пригибая их к земле, втаптывая в почву кусты в рост человека, на прогалину вышел слон. Уши прижаты к голове, хобот свернут в кольцо, маленькие глазки смотрят исподлобья зло и тупо. К каждому бивню зверя привязан длинный, кривой меч без рукоятки. На спине поверх попоны – обшитая медью башенка, в которой – пятеро или шестеро хорасанцев, вооруженные кто самопалами[1], кто короткими саблями. Еще один, возница, сидел на загривке зверя, сжимая в руке похожий на короткий багор посох, заточенный, с крюком у основания наконечника. Им он колол зверя в шею, заставляя поворачиваться в нужную сторону.

Увидев Афанасия, слон замер, подняв ногу для следующего шага, да так и не опустив. То ли с испугу, то ли просто от неожиданности. Башенка на его спине качнулась. Хорасанцы повалились друг на друга, хватаясь за борта и крича. На землю посыпалось выпущенное из рук оружие. Один воин, разодетый как павлин, перевалился через борт, скатился вниз, с треском ломая ветки. Дернулся и затих. Слон поставил ногу на землю, башенка снова качнулась. Воины внутри нее взвыли. Возница тоже закричал, колотя пятками по ушам слона и тыкая ему прямо в темя острие своего багра. Слон закрутился на месте. Массивная серая нога придавила барахтающегося в траве вельможу. Раздался пронзительный крик. Перекрывая его, грохнул выстрел. Пуля вздыбила землю возле ног купца. Башенку заволокло сизым пороховым дымом. Слон поднял к небу хобот и издал тот самый рев, что тверич принял за голос боевого рога.

Афанасий метнулся в сторону, под сень деревьев. Еще одна пуля ободрала кору возле самого его лица. Хищно прошелестели над головой несколько стрел. Затопотал слон, усмиренный и пущенный по его следу. Затрещали подминаемые чудовищным весом зверя кусты.

Купец нырнул под поваленный ствол, перекатился, вскочил, протиснулся сквозь рощицу тянущихся из одного корневища деревьев. Скатился по склону неглубокого овражка, с ужасом слушая, как трещит, погибая под ногами слона, та самая рощица. Вскарабкавшись на склон, стремглав проскочил через еще одну рощицу. Прижался спиной к стволу дерева толщиной в восемь обхватов, прислушался. Вроде, отстали. Не отважились пускать слона в такой густой лес с оврагами? Или просто решили не связываться? С чего бы? Для слона лес – место привычное, да и товарищ их пострадал сильно, если зверь его и вовсе насмерть не затоптал. Почему отстали-то? А, вот оно что!

Сквозь густые кусты он разглядел двигающихся плотной цепью загонщиков. В основном, хорасанцы в блестящих на солнце медных панцирях. Скорее не для защиты, а чтобы издалека отличаться от местных. В руках короткие копья, которыми они то и дело ударяли себя по нагрудникам чуть ли не с колокольным звоном.

Вкупе со слонами, с которых отлично видно беглецов в густой растительности, – загон по всем правилам. Потому воины на слоне рассудили, что и он общей участи не избежит, попадет в загон, а уж там они его найдут и поквитаются. А даже если и не поквитаются, ничего хорошего загнанным в такой охоте все равно не светит.

Только вот куда их всех гонят? Впрочем, скоро будет ясно, подумалось ему. За цепь так просто не выбраться, разве только распадок какой поискать, овражек или ямку, чтоб укрыться незаметно. А когда мимо пройдут, бежать в другую сторону что есть духу.

Он снова нырнул в лес, стараясь убраться подальше от пеших хорасанцев и от сотрясающих землю слонов, высматривая подходящее убежище. Но на глаза ничего подходящего не попадалось. Несколько поваленных деревьев, под которыми не затаиться и кролику. Какие-то норы, по сравнению с коими тот овражек – просто ущелье. Все не то. А шум за спиной не утихал, приближался. Кольцо преследователей сжималось.

Впереди опять замаячили старики и старухи. От усталости они уже едва ползли, еле переставляя ноги. Присоединиться к ним, затеряться, авось не заметят. А старики кому нужны. С ними возни больше, чем от них пользы. Да нет, чай не Русь, где напрасное душегубство грехом считается. Здесь порядки другие, переколют всех, как тетеревов, и вся недолга. Да и не смахивает он на индуса, а тем более на старика, хоть и осунулся сильно.

За спиной опять грохнул выстрел. Заревел слон. Афанасий испуганным зайцем прыснул туда, куда убежали более молодые жители деревни. Они-то уж наверное знали окрестности получше. Хотя и хорасанцы не просто так облаву устроили, сначала посмотрели, куда гнать. Вот попал, думал он, а ноги сами несли его подальше от преследователей. И боль в боку стала тише. С испугу, что ль?

Впереди наметился какой-то просвет. Что-то блеснуло серо-голубым. Вода? Река? Точно. Неширокая и злая, она с шумом перекатывала буруны грязно-илистых вод через острые камни. А вот и жители деревни. Столпились на небольшой безлесной полянке недалеко от полуторосаженного обрыва. Загон. Теперь сильные мужчины, коих там едва ли дюжина наберется, могут либо принять бой и лечь под копьями, либо прыгать в воду и стараться выплыть. Женщины и дети остаются в руках хорасанцев всяко, им в такой реке не выжить. Ну, а старики – он прислушался к долетающим из леса крикам – уже и не жильцы.

Афанасий выбежал из леса. Надо же, а индусы-то подраться решили, подивился он, глядя, как выстраиваются мужчины перед женщинами подобием клина и извлекают из складок одежд кинжалы с волнообразными лезвиями. И пацанята с ними. Эх, поубивают ведь не за понюх, грустно подумал купец. Хотя, ежели б, скажем, татары напали, и он бы за своих перед чужими встал, а не сбежал бы позорно. На то они и свои. Хорошо, хоть тут бог миловал, не послал испытания, думал он, проверяя, крепко ли затянуты пропитанные жиром мешочки с порошком.

Уверившись, что не протекут, Афанасий перекрестился и стал спускаться в мутную, вобравшую в себя грязь окрестных полей воду, хватаясь за низко нависающие ветви и вымытые из земли скользкие корни. Спустился, сразу утопнув по колено. Постоял мгновение, привыкая к дикому напору мутной воды. Следующий шаг. Воды сразу стало по пояс. Вверив себя богу, отпустил ветку.

Его подхватило, понесло, закручивая в водоворотах. Острый камень ударил под ребра. Еще один зацепил колено, оставив на нем болезненную царапину. Набежавшая сзади волна накрыла с головой. В легкие хлынула вода. Плюясь и отфыркиваясь, он вынырнул на поверхность, заработал руками. Перевалил еще через одну стремнину, вздрогнул, услышав сквозь рев реки крики. Храни господь ваши души, хоть и не христианские.

Рядом с его плечом раздался сочный шлепок. Взметнулся фонтан брызг, с небольшим опозданием долетело эхо выстрела. Заметили, гады, мелькнуло в голове. Теперь уж за все посчитаются.

Вывернув голову, купец мельком взглянул на медленно удаляющийся берег, где суетились хорасанцы. Одни попарно вязали пленных, другие сталкивали в воду трупы. Третьи, стоя у самой воды, целились в него из самопалов. Клубы порохового дыма окутали их фигуры. Одна из пуль срикошетила от ближайшего камня, брызнув в лицо осколками. Остальные легли дальше, за границами видимости. Громыхнул долетевший залп.

Афанасий сильнее заработал руками и ногами. Опять попал в стремнину. Река жадно вцепилась в него, потянула на дно. Купец забился пойманной в сеть рыбой, но вырваться не смог. Его притопило, провезло лицом по корягам на дне. Вышвырнуло на миг на воздух, дав сделать полувдох и с силой опустило на невидимые в глубине камни, выбивая обратно только что набранный воздух. Затрясло тряпичной куклой, швырнуло в сгусток колючих ветвей. Не помня себя, ухватился Афанасий за эти ветви, замотал головой, отбрасывая со лба и глаз слипшиеся волосы.

– Боже милосердный, благодарю тебя за спасение, что послал ты мне в столь трудный час, – пробормотал он, оглядывая суковатое, вывернутое с корнем деревце, за ветви которого он уцепился. Однако на бога надейся, а сам не плошай, мелькнуло в голове, когда стволик налетел на камень, захрустел, воткнул в грудь купцу тонкие веточки. А ежели вот так? Он развернул неподатливое плавсредство большой веткой вниз, навроде киля. Путаница корней на том конце чуть изменила курс, обходя очередное нагромождение камней. Лишь треснули в кильватере обламываемые ветки. А вот так? Афанасий крутанул стволик в другую сторону, тот вильнул, закрутился, чуть не опрокинув «капитана».

Крутоват разворот вышел, подумал он, выплевывая воду, после которой скрипели на зубах песчинки, а вот если не усердствовать, то в самый раз. Он снова повел стволик, уверенно лавируя меж камней. Теперь еще вот мешочки наверх поднять, а то не промокать-то вроде не промокают, но лишний раз испытывать судьбу не стоит. Вот теперь еще локоть сюда, вот в развилочку эту, и вот эту ветку отрубить – он взмахнул кинжалом – чтоб в глаза не тыкалась. А что, хорошо, удобно даже. И вода на диво теплая, почти не чувствуется.

Да эдак он черт-те куда уплывет от персов этих. Даже до моря-окияна добраться сможет, ведь любая река туда впадает. Только бы зверюг тех хвостатых, что у стен дворца Ханумана его чуть на зуб не спробовали, не повстречать. Они в воде князья великие, от них на таком бревнышке не уплыть. Ну да пока не видно, можно и…

О том, что можно, он подумать не успел. Дерево неожиданно остановилось и начало принимать свое природное положение – корнями вниз, ветвями наверх. Одна из особо толстых веток подцепила купца за рубаху, потянула за собой, затаскивая в крону. Прежде чем он успел понять, что за чудо такое приключилось, дерево поднялось вертикально и ухнуло вниз в затяжным падении.

Водопад!!!

Вымытое за долгие годы падающей водой озеро у подножия водопада целиком приняло дерево с висящим на нем Афанасием. Пронизанная столбами солнечного света вода затормозила падение, и в дно корни стукнулись уже на излете. Только поэтому острые ветви не проткнули купца насквозь, однако досталось ему немало. Ребра хрустнули, отдавая в многострадальный бок. Вся грудь покрылась неглубокими рваными ранками. Хрипя и отплевываясь, он всплыл вместе с деревом, покрутился и так и сяк, отцепляя рубаху от пробивших ее сучков. Опираясь на ствол, поднял голову над водой.

Водопад был не очень высокий, саженей четыре-пять в высоту, и почти не шумный, оттого-то и не заметил его Афанасий вовремя. Озеро под ним тоже невелико, саженей пятнадцать, много двадцать в поперечнике. А вытекал из того озера лишь ручеек, что с места можно перепрыгнуть. Видать, был и еще один водосток, но это значения уже не имело. Дерево все равно не проплывет по ручейку, а значит, нужно менять способ передвижения.

Афанасий оттолкнулся от послужившего ему верой и правдой ствола, в три несильных гребка проплыл отделяющее его от берега расстояние. Выбрался на сухое, цепляясь за обильно растущую по краю траву и рухнул в нее, вконец обессиленный. Полежал минут двадцать, перевернулся на спину, уставившись на барашки облаков в синем небе. Выскреб из бороды речную тину. Вздохнув полной грудью, закинул руки за голову.

А жизнь-то, оказывается, прекрасна и удивительна. Погода чудесная, работорговцы нерасторопны, а бок не болит впервые за долгое время. И ни от кого не надо удирать. Вот оно как переживания-то помогают осознать ценность спокойствия и простых человеческих радостей.

Належавшись вдоволь, он сел, отжал рукава давно потерявшей цвет рубахи. Расшнуровал обувку, вытряхнул из нее воду, хотел надеть вновь и замер, так и не сподобившись. В мозгу его адским пламенем вспыхнула страшная мысль – зелье!

Он провел руками по бокам и груди. Отбросив в сторону башмак, рыбкой кинулся обратно в озеро. Размашисто загребая руками, подплыл к дереву, которое уже снесло возникающим под струями водопада течением к устью ручья. Осмотрел ствол. Зашарил руками по скрытым темной водой веткам. Нету. Холодея, нырнул, щурясь в замутненной мусором воде. Ничего. Погрузился снова, аж до самого дна. Озеро было глубоким. Внизу вода давила так, что звенело в ушах.

Стараясь не обращать внимания на звон, он стал вершок за вершком ощупывать дно. Мешочков не было. Конечно, озарило его, ухнул-то в воду эвон где, а ищу там, куда дерево снесло. Не там, выходит. От этой мысли стало немного легче. Проплыв до того места, где он вместе с деревом слетел с верхушки водопада, нырнул вновь. Зашарил пальцами по дну, загоняя под ногти веточки и частички ила. Ничего. А если мешочки развязались, и в них попала вода? Но тогда, наверное, еще высушить можно… А если содержимое высыпалось и теперь медленно растворяется в воде? Черт! Его богатство, благополучие его семьи прямо сейчас расплывалось по темной глади, утекая вдаль тонким ручейком.

Вынырнув за очередной порцией воздуха, он в сердцах саданул кулаком по ненавистной воде, выбив из нее фонтан брызг. Та осталась равнодушной к его терзаниям. Он снова ударил по ней. Шлепок получился куда более сильным, а выбитые брызги накатили волной, которая пришла… Почему-то сзади. Озадаченный, купец обернулся.

Чуть позади, лицом вниз плавало почти обнаженное тело. Колыхались по воде размотавшаяся чалма и белая набедренная повязка. Еще один с водопада сверзился. Индус. Да может, живой еще?

Афанасий подплыл, поднырнул, схватил подмышки, перевернул. Взглянув в темные, остекленевшие глаза, понял – этому уже ничем не поможешь. Жалко, молодой ведь совсем. Явно из тех, кто вступился за своих женщин и детей на полянке у реки. Ну да, вон и рана от копья в животе. Рана такая, что не сразу от нее умрешь, помучаешься сначала. Зверье! Может, еще живого в речку кинули.

А он же упал-то где? Афанасий взглянул на устье водопада, перевел взгляд на тело. Вот, значит, оно как? Все, что слетает с водопада, попадает не совсем в то место, куда стремится вода?

Оттолкнув индуса подальше к берегу, Афанасий снова нырнул, почти вслепую зашарил по дну руками. Вынырнул, чтобы глотнуть свежего воздуха, опять нырнул. Когда легкие начало жечь огнем, пальцы наткнулись на веревочную петлю. Сжали судорожно. Загребая одной рукой, Афанасий вытащил добычу на свет божий, поднял над головой. Отбросив волосы со лба, вгляделся. Они, родимые.

Держа мешочки высоко над головой, будто б даже близость воды могла им повредить, он выгреб к берегу. В том же месте, где и в первый раз. Уселся на примятую траву и, зачем-то вытерев ладони о насквозь мокрые порты, осторожно стал развязывать шнурки. Руки не слушались, тряслись, и на то, чтоб расшнуровать первый мешочек, ушло довольно много времени. Он заглянул внутрь, втянул ноздрями сернистый запах, потряс, перекатывая от стенки к стенке крупные зерна неведомого вещества. Слава богу, сухое. Только у горловины чуть подмокло. Да наверняка капли скатились, когда развязывал. Второй мешочек поддался уже быстрее. Тоже все сухо. В третий попало немного влаги, он вообще был самым худым из всех подобранных на оружейном дворе Хануманова дворца. Может, его на будущее еще в рогожу какую завернуть? Афанасий огляделся, хотя прекрасно понимал, что в этих далеких от человечьего жилья дебрях вряд ли что подходящее сыщется. Разве что от чалмы мертвеца кусок отрезать, но это уж форменное святотатство выйдет.

Отогнав от себя эту мысль, принялся привязывать мешочки обратно к ременной перевязи. Затем не торопясь обулся, достал кинжал и подступился к невысокому, тонкому, с высокой кроной деревцу, из ствола которого можно было сделать отличный посох. Замахнулся.

Деревце вздрогнуло листьями, треснуло и стало заваливаться на сторону, обнажая топорщащийся щепками слом. Афанасий удивленно посмотрел на занесенный кинжал. Как же так? И тут до него долетел звук выстрела. Прежде чем он сообразил, что делать, ноги сами бросили его в кусты.

Пули застучали по листьям, как град. Сверху, от водопада, раздались разочарованные возгласы на фарси. Ругань. Посыпались камешки под ногами спускающихся вниз преследователей.

Бесермены проклятые догнали. Видать тот, со слона навернувшийся, знатным человеком был, и надо не его самого, так хоть голову убийцы начальству доставить. А может, просто осерчали дюже, что посмел кто-то их воле не подчиниться. Но бежать всяко надо поелику можно быстрее, думал Афанасий.

Отсидеться не удастся, заметят вмиг. В той стороне – открытая поляна, а вон там – дебри вовсе непролазные. От водопада наступают загонщики. Остается только вдоль ручья или по руслу, а то больно заросли густые. Вот только чтоб добраться, нужно преодолеть насквозь простреливаемую чашу водопада. Опасно, конечно, но и тут не лепее – выпущенная из ружья пуля стряхнула листья с куста над самой головой. Как же выцелили-то, нехристи? Глядя на рассеивающиеся по краям опушки облачка порохового дыма, понял – по берегу не получится, застрелят.

Покачавшись на носках для верности, он греческим марафонцем рванул с низкого старта. В несколько длинных шагов преодолел расстояние до берега и, вытянув руки, нырнул в мутный водоем. Несколько пуль булькнули следом.

Афанасий заработал руками, с трудом разгребая тяжелую воду. Вынырнул, вызвав сверху шквал криков и выстрелов. Снова нырнул под аккомпанемент сыплющихся вокруг пуль. Увидев наверху застрявшее поперек истока ручья дерево, выгреб к нему. Собрав все силы, опять нырнул, оттолкнулся ногами от близкого дна и дельфином взлетел над деревом. Оцарапав живот, перевалился через ствол и кувырнулся на спину в узком русле.

Несколько пуль зло вгрызлись с той стороны в нетолстый ствол. Крики раздались уже почти рядом. С трудом выпростался он из русла и вскочил. Тут же грянул еще один ружейный залп. Стрелков было человек тридцать, половина палила, а половина перезаряжала, судя по всему. Долго так продолжаться не может, все равно зацепят в конце концов.

Афанасий присел и по краешку русла начал сползать вниз, прикрывая лицо от хлещущих ветвей. Поняв, что так не уйти, спрыгнул в ручей и побежал, поднимая фонтаны брызг. Хоть воды и по колено, но бежать под гору не очень тяжело. Только бы не поскользнуться.

Он успел отбежать шагов на триста, прежде чем хорасанцы спустились вниз и высыпали на край чаши. Пальнули несколько раз, но скорее для порядка – для точного выстрела было уже далеко. Заорали в спину что-то, да не разобрать было за шумом воды.

Купец остановился, уперев руки в колени, отдышался чуть, распрямился, сложил в сторону преследователей внушительный кукиш и побежал дальше, уже медленнее, уже осторожнее ставя ноги.

Сзади послышался нарастающий грохот. Афанасий оглянулся и обмер. Бесермены спустили вслед за ним камень размером с бочку, который несся вниз по руслу, как по ледяной горке, подпрыгивая и набирая скорость, подминая ветви и разбрасывая по обе стороны веера грязи. Купец побежал, но ту же сообразил – по скорости от такого не уйдешь. Метнулся в сторону, застрял в густо растущих по берегу кустах, завозился, с трудом продавил ветки на пол-аршина. Камень прокатился мимо, обдав ветром и потоками воды пропотевшую под рубахой спину.

Афанасий попытался пробиться глубже в чащу, но дальше ходу не было, ощетинившиеся колючками наподобие терновых кусты гнулись, но не ломались, никак не желая пропускать русича. Он вернулся назад и вновь побежал по руслу, боком, стараясь держать в поле зрения и низ и верх, опасаясь, не устроят ли преследователи еще чего.

А те не заставили себя ждать. Всей гурьбой хорасанцы с трудом выкатили на гребень еще один камень, больше первого. Раскачав на раз-два-три, пустили вниз.

Камень понесся по желобу, подпрыгивая, разбрызгивая вокруг себя комья грязи, цепляя за собой росшие по краю растения. Афанасий выскочил из русла, подпрыгнул, уцепился за низкую толстую ветвь. Захрипел, с трудом подтягивая грузное тело, зацепился подбородком, втащил наверх одну ногу, другую. Поднявшись, уцепился за другую ветку, повыше. Перебрался на нее.

Камень пронесся под ним, с треском снеся ветку, на которой он только что стоял. Волна поднятой снарядом грязи с ног до головы окатила Афанасия, забила рот, уши, глаза. Отплевываясь и оттираясь, он спрыгнул с дерева.

Но вот и поворот, который скрыл его от взглядов преследователей. Хотя теперь-то уже можно было пойти и другим путем. Спущенный сверху камень проложил в лесу такую просеку, что два всадника могут разойтись, не цепляясь стременами. Попал бы под такой – мокрого места не осталось бы. Что ж, можно и по просеке, все равно ничем уже его не достанут, пару верст он выгадал.

Но купец не стал искушать судьбу. Свернув, он быстро пошел по краю русла и вышел к дороге, сабельным шрамом пересекавшей пологий склон. Ручей нырнул под деревянный мостик, Афанасий же вышел на не сильно наезженную, узкую – одной телеге едва проехать – дорогу, прислушиваясь и приглядываясь к верхушкам деревьев. Если погоня за ним продолжится, то обязательно спугнет пичуг малых, над кронами густыми стаи поднимет.

Но нет, пока все было тихо, спокойно.

После грохота выстрелов лес затих, словно залечивая раны. Убегающая вдаль натоптанная дорога, ручей, мостик, голубое небо с барашками облачков. Если б не чудные деревья вокруг да не птиц странные голоса, можно было б подумать, что он дома, в родной Твери. Просто отошел чуть от города, в лес, а сейчас выйдет на Волгу, увидит плывущие по ней корабли, причалы, кремль на дворе белокаменный. Эх, хорошо бы так: раз, и дома.

Размечтался, одернул он себя. Сначала до побережья доберись, да на корабль сядь, только тогда можно будет начинать радоваться – и то тихонько, ведь еще два моря надобно проплыть. А вот интересно, куда впадает сей ручеек? Наверняка ведь в реку. А река течет к морю. Ну, может, не сразу, в еще одну реку впадает, а та в свою очередь в окиян. А в Бидаре есть река? Точно есть, но как называется, куда течет? Он попытался вспомнить, сориентироваться – и не смог.

Нужно было меньше увлекаться питием вина с Мехметом да одалисками его, а окрестности изучать, укорил он себя. Но от мысли пойти вдоль ручья не отказался, тем более, что за дорогой лес стал реже и идти можно было относительно спокойно. А вот по дороге могли и хорасанцы расхаживать. Даже если не те обиженные, предводитель которых так неудачно под слона сверзился, а другие, все равно – ну их…

Кряхтя, Афанасий сошел с дороги и вновь устремился вдоль ручья. Склон за дорогой был более пологий, и вода текла медленно, лениво покручивая на своей поверхности сорванные ветром листья. Уже перевалившее через зенит солнце пригревало сквозь раскидистые кроны деревьев.

Как же хорошо-то, когда ни от кого бегать не приходится, и никому по харе кулаком ездить не надобно, думал Афанасий. Только вот посошок бы срубить, так оно легче. На склоне каждый шаг начал отдаваться болью в раненом боку.

Ближе к вечеру он дошел до вытоптанного места. Приглядевшись к следам, удивленно почесал в затылке. Круглые отпечатки копыт мешались со следами волчьих или даже медвежьих лап. По огромным ямам, оставленным слоновьими ногами, внахлест отпечатались четырехпалые следы крупных птиц. Следов же борьбы, крови и обглоданных костей видно не было.

Что ж тут у них? Договорились звери промежду собой на водопое не охотиться? Жить складно да ладно? Похоже. Но как же умища-то на такое хватило? Особенно у оленей безмозглых, да у кошек хищных, убийство у которых в крови. Он с содроганием вспомнил черного зверя, сеющего смерть направо и налево в устроенном Хануманом Колизее, и помимо воли перекрестился. Господи!

Звериные следы широкой полосой уходили вглубь леса, но дальше распадались на отдельные тропки. Копытные, а за ними и хищники шли в горы, слоны сворачивали к прогретой солнцем долине. Афанасий попробовал пройти чуть дальше по слоновьей тропе, может, там легче спуск окажется, но вскоре убедился, что для человека, да еще и не очень здорового, заказан путь, посильный даже маленькому слоненку. Не продраться сквозь лес.

Он вернулся к ручью. Одна тропинка выделялась среди других. Широкая, удобная, проходящая по самым ровным, сколь хватало глаз, местам. Справа и слева от нее росли высокие деревья. Смыкаясь кронами, они давали прохладную тень. А вот следов на ней почему-то не было. Вернее, были, но едва заметные, что-то вроде царапин. От птичьих лап, что ль? Или поопасней кого? Кто знает, какие тут, в глухомани, чудища водятся…

С одной стороны, конечно, не стоит по дороге, коей мало кто ходит, идти. Но с другой – проще ж так. Для обессиленного и больного Афанасия это было особенно важно. Обреченно вздохнув, он поковылял по тропе. Поначалу шел с опаской, оглядываясь, ожидая нехорошего, но постепенно привык, успокоился, зашагал бодрее. Даже насвистывать стал памятную с детства мелодию.

Ближе к вечеру, когда он уже почти спустился в долину, ему показалось, что за ним следят. Недобрый, внимательный взгляд будто сверлил затылок.

Он обернулся, но никого не заметил. Постоял немного, прислушиваясь. Никаких подозрительных звуков, тишь да гладь и пение птичек. Снова стал спускаться – опять этот взгляд. Ему стало не по себе, ноги сами понесли быстрее. В кустах справа раздался шорох. Купец обернулся, выставив вперед отточенный конец посоха. Опять никого. Может, местный? Пошел в лес за дровами, увидел чужака, да решил разузнать, что за человек, зачем пришел. А сейчас в деревню побежит, подмогу звать.

Афанасий хотел было достать кинжал из ножен, чтоб, если что, быть совсем готову, да почему-то постеснялся. Побрел дальше, заложив палец за кушак, рядом с ножнами, и чуть сгибая ноги в коленях, чтоб сподручней было отпрыгнуть или броситься на врага. Только вот где враг-то? Вроде и тут, вроде и смотрит, а не поймешь где.

Кусты за спиной зашуршали, Афанасий оглянулся. Опять никого. Или мелькнуло что-то? Или морок? Он снова пошел, на этот раз быстрее, стараясь не обращать внимания на боль в боку и усталость.

Преследователь не отставал. Он шуршал в кустах то справа, то слева от дороги, но как бы быстро Афанасий ни оглядывался, заметить никого не удавалось. Наверное, все-таки не человек. Зверь? Но какой? Может, просто сбежавшая из деревни и заблудившаяся в лесу собачонка? А может, корова? Ну и плевать, что в сих местах она считается священной, подумал он, ощупывая рукоять кинжала. Надо б пугнуть. Остановившись, подобрал с земли суковатую ветку и швырнул туда, где последний раз померещилась ему неясная тень. Махнув рукой, продолжил путь, стараясь побыстрее добраться до возделанных полей, что виднелись сквозь густые кроны.

Преследуемый невидимым соглядатаем, Афанасий прошел еще версты две. Пот ручьями катился по спине, дыхание с шумом рвалось из легких, ноги гудели. В общем, можно было уже и о ночлеге подумать – огромное красное солнце низко висело над горизонтом, но останавливаться здесь, в поле зрения непонятного преследователя, не хотелось.

Опять шорох. Афанасий схватил палку и швырнул в кусты. Она ударилась во что-то живое, и в ответ раздался рык. Густой, низкий. Страх пригвоздил купца к месту, заставив вибрировать каждую клеточку его организма.

Трясущейся рукой тверич вынул кинжал и направил его острие в сторону, откуда пришел звук. В кустах завозилось что-то тяжелое. Листья затрепетали, захрустели ветки. Купец стал медленно пятиться. Нога его зацепилась за что-то, поехала.

Земля поддалась, открывая огромную яму. Он потерял равновесие, взмахнул руками, выронив кинжал, и опрокинулся в пустоту.

Ткань рубахи натянулась, затрещала, принимая на себя немалый вес купца. Его ударило спиной обо что-то деревянное и швырнуло лицом вниз. Удар о землю выбил из него дух. Голову и плечи засыпала подсохшая трава и обломки веток. Прежде чем последняя успела упасть на его голову, Афанасий вскочил, сжимая кулаки, и замер в изумлении.

Он стоял на дне большой ямы-ловушки, глубиной в три человеческих роста. В дно были воткнуты заостренные деревянные колья, один из которых, зацепившись за рукав рубахи, смягчил падение. Стены были гладкие, будто специально отполированные. Над головой зияло отверстие со следами порушенной им маскировки.

– Господи, на кого ж такую поставили? – вслух спросил Афанасий, оглядывая огромное сооружение. – На слона, что ль? Так они тут вроде не ходят. На того, кто в кустах шебуршал? Наверное, но тогда каких же он размеров?

Сверху раздалось… Нет, не рычание. Какое-то утробное мурчание. Навроде кошачьего, но басовитое, с хрипотцой. На краю ямы что-то заворочалось, вниз посыпались куски маскировки. Афанасий отпрыгнул подальше, больно ударился спиной о кол. Прижался к нему спиной, выставив клинок навстречу неведомой угрозе.

Над краем появилась огромная морда, отдаленно напоминающая кошачью, да не совсем. Черный нос, маленькие, прижатые к черепу уши, пронзительный взгляд желтых глаз под нависшими бровями, тяжелая нижняя челюсть. Длиннющие белые усы и черные полоски на рыжей шкуре.

Зверь приоткрыл пасть, обнажив желтые, кривые, огромные как сабли клыки, и снова издал то самое мурчание. Облизнул длиннющим розовым языком черные губы, оглянулся на что-то невидимое, опять посмотрел на купца и снова замурчал утробно. У Афанасия волосы на загривке встали дыбом.

– Поди! – заорал он и взмахнул кинжалом.

Хищник мягко поднялся на лапы и прошелся по краю, не отрывая от русича голодных глаз. Протянул огромную лапу, выпустив кривые острые когти. Так же пристально глядя на купца, прошелся в другую сторону, явив взгляду впалые полосатые бока.

Тигр?!

Афанасий слышал легенды об этих огромных страшных зверях, за один присест способных сожрать целую деревню. Или перепрыгнуть саженный забор с коровой в зубах. или разворошить крышу дома и, спрыгнув внутрь, добраться до прячущихся.

А яму-то, наверное, как раз для него и отрыли – глубокую да гладкую сделали, чтоб не вылез. Все же кошка, хоть и большая. И колья вкопали с большим промежутком, на счастье купца, эвон какая туша. Может, и хорошо, что он сюда сверзился, а то настиг бы его тигр в лесу, порвал бы точно, кинжалом от такого не отобьешься.

Хотя, оборвал тверич поток страшных мыслей, рычит-то он страшно, конечно, но ежели по размерам сравнивать, так против нашего мишки бурого, похоже, не устоит. А на бурого люди и с одной рогатиной хаживали. Не все возвращались, то правда, но ведь бороли изредка. А ежели против белого, что из земель северных, где вечные снега, так и вообще кошка это драная.

Однако что делать-то? Ждать, когда зверь уйдет, и пробовать вылезти? Забраться на кол, как мужики на ярмарке за сапогами, да прыгнуть с него на край, пальцами зацепиться. Даже здоровый, в молодые годы, с трудом он смог бы совершить такое, а уж теперь-то… Остается только ждать. Вдруг охотники какие придут проверить, не попался ли полосатый? Да этого гада заодно прогонят, а то и застрелят? Или сам он уйдет, решив пообедать кем-нибудь более доступным?

Афанасий зло посмотрел на тигра. Тот улегся на краю, положив на лапы большую голову. На купца он глядел пристально, но как-то грустно, – вот, мол, еда-то, но видит око, да зуб неймет.

Меж тем смеркалось. Вопреки ожиданиям, тигр не ушел, просто прикрыл глаза. Но уши его все время двигались, чутко ловя любой шорох вокруг. Ноздри раздувались, втягивая в себя разнообразные запахи ночного леса. Судя по седым шерстинкам на морде, зверь был немолод. Тяжело ему уже было гоняться за зайцами и кабанами, вот он и решил выждать, когда менее подвижная добыча сама полезет в пасть.

Словно в подтверждение этой мысли, тигр рыгнул и завозился, удобнее устраивая голову на лапах. Тяжелый кошачий дух достиг ноздрей купца. Ну нет, брат, дырку ты от бублика получишь, а не Афанасия, подумал купец и удивился тому, как желчно звучат его мысли, аж во рту горько. За время путешествия он очерствел, стал жестоким. В мыслях и словах его часто проскакивали ругательства, чего раньше за ним не водилось. Он чувствовал постоянное раздражение и злость на всех окружающих, неважно, виновны они в чем или нет. Ведь, казалось бы, наоборот, столько всего интересного повидал, столько узнал полезного, сокровища, считай, добыл на безбедную старость, радоваться надо, ан нет. Может, история с Лакшми виновата? Тоже вряд ли. Дело пусть и недавнее, но прошлое, потерянного не вернешь, чего переживать-то? Наверное, это старость. Заканчивать надо с беготней, драками и прочим. Домой бы вернуться.

Меж тем, стемнело. Все растворилось в сумраке и только верхушки деревьев чернели на фоне звездного неба. Морило в сон.

Убедившись, что тигр прыгать в яму не собирается, Афанасий решил устраиваться на ночлег. Место выбрал подальше от края, над которым улегся зверь. Тот иногда шевелился в темноте, распространяя неприятный, острый запах, но попыток достать купца не делал. Умный, враг, понимал, что деваться Афанасию некуда. Ну да и черт с ним.

Купец нашел место посуше, свернулся калачиком. Прижал одной рукой ноющий бок, подложил кулак под голову. Закрыл глаза. Начал читать молитву. По памяти и пропуская половину слов. Добраться смог только до середины – провалился в тяжелый, без сновидений, сон.

Утро застало его в той же позе. Проникающие на дно ямы лучи солнца погладили лицо, трели перепархивающих с ветки на ветку птиц разбудили, отогревшиеся от ночной прохлады гады зашуршали вокруг. Афанасий протер глаза, сплюнул накопившуюся за ночь во рту горечь. Посмотрел на тигра.

Старый зверь так и лежал на краю ямы, положив голову на лапы. Не сдох ли часом, мелькнула надежда. Нет, увы. Вон, ушами шевелит, прислушивается. Неужели даже воды попить не отлучался? Афанасий почесал в затылке.

Вот об этом-то он и не подумал. Места тут водой были обильные, что ни шаг, то ручеек, потому водой он не запасался. А пить уже хотелось. До вечера он еще как-то выдержит, а потом что делать? А потеешь на этой жаре сильно. Надо что-то придумывать.

Он попытался зачерпнуть горсть земли, чтоб швырнуть в зверя, но та рассыпалась на мелкие комки. Подступился к колу, чтоб вырезать из него длинную палку и заточить на манер копья, а может, и кинжал на конец привязать. Попробовал сделать несколько зарубок. Кол оказался выстроган из крепкого, обожженного на костре дерева. С таким возиться до следующей ночи, а толку может и не быть. А если попытаться вырезать якорь и, распустив веревку, на которой подвешены мешочки, попытаться забросить на ближайшее дерево? Коротковата. Да и как вылезать? Подставить беззащитные руки и голову под зубы большой кошки, которая только того и дожидается? На, мол, жри с потрохами? Представив себе эту картину, Афанасий поежился. Так ничего и не придумав, он уселся на дно ямы, обхватив голову руками.

Странный шум привлек его внимание. То ли скрип, то ли лязг. Что-то в нем было, но знакомое. Раз он тот звук услышал, то тигр и подавно. Зверь повел ухом, поднял голову, втянул ноздрями воздух, зашипел, как облитый водой банный камень, и, пружинисто вскочив на все четыре лапы, исчез из виду. У Афанасия от радости захватило дух. Это был звук катившейся телеги, да не одной. Купец хотел закричать, но из пересохшего горла вырвался лишь задушенный хрип. Он поворочал языком, набирая немного слюны, облизнул губы. Приложил ладони трубочкой ко рту и заорал по-русски.

– Эй! Эге-гей! Люди добрые! Сюда! Тута я!

В яму посыпались стебли пожухшей травы. Над краем появился наконечник копья, а следом за ним – бородатая физиономия. Афанасий запрыгал возбужденно. Он никогда не думал, что будет так рад видеть хорасанского воина.