Отрывок из книги
«Отливающий бронзой папоротник и листья ежевики поблескивали в лучах заходящего солнца. Продолжая подъем, мы проехали по узкому каменному мосту через бурную речку, которая быстро неслась между серыми валунами, обдавая их пеной. И дорога, и речка вились по долине, густо заросшей дубняком и соснами. ‹…› Плодородные места остались позади и ниже нас. Мы оглянулись: лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще кустарника. Дорога, пересекающая рыжевато-оливковые перевалы с огромными валунами, становилась все запущеннее и суровее. Время от времени перед нами вырастали обнесенные каменными оградами коттеджи, скупые очертания которых не были скрашены даже плющом. А потом глазам нашим предстала похожая на глубокую чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и погнутыми ветром, бушующим здесь испокон веков. Над деревьями поднимались две высокие узкие башни».
Больше ста десяти лет назад в этих краях совершал длительные прогулки человек, сочинявший повесть, частью которой станут и отливающий бронзой папоротник, и бегущие ручейки, превращенные солнцем в золотые ленты, и лишенные плюща каменные ограды коттеджей. Автор будущего произведения, одной из самых известных книг XX столетия, в сопровождении приятеля отмахивал по паре десятков километров в день, изучал остатки доисторического периода в этих мрачноватых местах, а в промежутках сочинял – причем, как обычно, торопился, так как издатель нервничал и напоминал, что августовский выпуск его популярного журнала никак не обойдется без первой порции новой вещи знаменитого писателя. И писатель сдержал слово, книга была закончена, журнал вышел, на автора обрушилась новая порция славы и денег, но я сейчас не об этом. Вернемся к пейзажу.
.....
Итак, сто четырнадцать лет назад Артур Конан Дойль и его приятель журналист Бертрам Флетчер Робинсон отправились в Дартмур, чтобы погулять по тамошним трясинам и разведать обстановку на месте действия будущей «Собаки Баскервилей». Конан Дойль предлагал Робинсону стать соавтором – ведь именно он нарассказывал писателю всяческих дартмурских легенд, в частности – историю призрачного пса, в котором местные жители не без оснований видели исчадие Ада. Конан Дойлю уже приходилось писать о страшной собаке, точнее – о собакообразном существе, наводившем ужас на окружающих. В рассказе «Король лис» сбежавший из зверинца огромный «сибирский волк» является молодому сильно пьющему охотнику, которого заботливые врачи предупреждают о пагубных для нервов последствиях злоупотребления горячительными напитками. Но сейчас, в 1901 году, Конан Дойль вводит в литературную игру свой главный на тот момент стратегический резерв, Шерлока Холмса, и сочиняет просто-таки образцовый триллер, полный, впрочем, и юмора, и прелюбопытнейших историко-культурных сюжетов. Совершенство этой повести (а она совершенна – в своем роде, конечно) есть следствие напряжения между различными планами: детективным, морально-религиозным (повесть о Зле, которое держит в страхе всю дартмурскую округу уже больше двух с половиной столетий), научно-позитивистским (легенды оказались прикрытием абсолютно прагматичного преступного замысла, собака Баскервилей – просто большим псом, пасть которого злодей намазывал для вящего эффекта фосфором) и социокультурным. К тому же «Собака Баскервилей» – удивительное собрание самых разнообразных характеров провинциальной Англии (сельский доктор; удалившийся от дел миллионер-нувориш, который вернулся в пришедшее в упадок родовое гнездо; бодрый американский наследник; местный сутяга; деревенская femme fatale, прообраз героини фаулзовской «Женщины французского лейтенанта»). Все эти сюжеты растягивают ткань повествования и фабулу, но не рвут их; повесть не становится ни чистым романтическим триллером, ни выспренней аллегорией, ни викторианским бытописанием; она – всё вместе, но ничто из этого по отдельности. За главными сюжетами скрываются второстепенные, почти незаметные, оттого еще более забавные. К ним можно отнести «историографическую» линию.
Действительно, в основе «Собаки Баскервилей» лежит некий исторический манускрипт. Во время первого визита доктора Мортимера на Бейкер-стрит по поводу датировки документа происходит молниеносный обмен репликами между посетителем и Холмсом (а Ватсону от снисходительного сыщика перепадает даже тонкое замечание о написании буквы d, что и дает ключ к определению времени создания текста). Дальнейшее обсуждение манускрипта выясняет две совершенно разные позиции в отношении как самой истории (я имею в виду «область знания», а не семейное предание Баскервилей), так и тех, кто ее изучает. История о родовом проклятии не производит на Холмса ровным счетом никакого впечатления; более того, он довольно пренебрежительно, позевывая, замечает, что она может быть интересна только «собирателям фольклора». Между тем, с точки зрения историка, перед нами совершенно замечательный документ, написанный в первой половине XVIII века, он повествует о событиях, судя по всему, времен Гражданской войны сороковых годов XVII столетия. Более того, уже во втором абзаце этого странного рассказа, еще до появления порочного Хьюго и страшной собаки, автор его, тоже Хьюго, делает загадочный жест: он не только обозначает период, когда происходят те события (во времена «Великого Восстания», как Наталья Волжина переводит на русский Great Rebellion), но и советует будущим читателям обратиться за описанием упомянутого исторического периода к труду лорда Кларендона. Под последним имеется в виду Эдвард Хайд, первый эрл Кларендон (1609–1674), сподвижник несчастного Карла I, лорд-канцлер развеселого Карла II, канцлер Оксфордского университета, жестокий и наглый нарушитель гражданских прав, в конце концов изгнанный во Францию, где он и умер. Тот же Хайд – автор классической «Истории возмущения и гражданских войн в Англии» (в отличие от Волжиной, переведу Rebellion более старомодно), которую и рекомендует к прочтению Хьюго Баскервиль-младший.
.....
