Читать книгу Вверх по реке времени. Российские школьники об истории XX века. Сборник работ стипендиатов Фонда Михаила Прохорова – лауреатов Всероссийского исторического конкурса старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век» - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 1

Эта книга продолжает серию сборников исследовательских работ старшеклассников, присланных на ежегодный исторический конкурс «Человек в истории. Россия – XX век», который общество «Мемориал» проводит с 1999 года. В отличие от двенадцати предыдущих, он составлен не по тематическому принципу – в него вошли работы, чьи авторы, став победителями конкурса, получили стипендии от Фонда Михаила Прохорова для поддержки своей учебы в гуманитарных вузах.

Такой отбор лишь с первого взгляда может показаться формальным. Внимательный читатель, несомненно, увидит, что всех участников сборника объединяет серьезный и вдумчивый взгляд на давнюю и не столь давнюю российскую историю. Конечно, все они из разных мест, пишут по-разному, на разные темы, опираются на разные исторические источники. Одни следуют за сухими строчками архивных документов, другие ведут свой «мягкий грифель» туда, «куда укажет голос» исторического свидетеля. И тем не менее между ними существует несомненная взаимосвязь: они дополняют друг друга, перекликаются, иногда полемизируют между собой. Но, главное, все исследования (как и в предыдущих сборниках) посвящены исторической памяти и погружают нас в огромное пространство российской истории. К сожалению, готовя работы к публикации, нам пришлось их сильно сократить и отказаться от приложений, которые часто представляют отнюдь не меньшую ценность, чем сам текст. Это присланные копии уникальных документов (например, копии следственных дел, справки о реабилитации, интереснейшие вырезки из газет 1920–1930-х годов, старые семейные фотографии, таблицы с данными социологических опросов, проведенных некоторыми конкурсантами, расшифровки интервью с историческими свидетелями).

Среди этих работ есть целые семейные саги, описывающие судьбы представителей нескольких поколений на фоне тяжелейших испытаний, которые им выпадали. Трудно найти российскую семейную историю без сумы, без тюрьмы, без войны. Неслучайно один из авторов этого сборника так и назвал свое исследование: «Трагедии XX века в истории моей семьи».

Для создания российской семейной саги требуются, как правило, огромные усилия, неизмеримо большие, чем во многих европейских странах. Ведь у нас семейная память очень неглубока и фрагментарна. В этом часто убеждаются молодые исследователи:

Сведения об этом периоде семейной истории крайне скудны. Я думаю, что в семье специально старались об этом меньше говорить, так как, видимо, это были тяжелые воспоминания, да и сам факт раскулачивания и отбывание срока в ссылке считался порочащим семью фактом (Дарья Дундукова).

Но, возможно, именно поэтому и возникает настойчивое желание восстановить прошлое своего рода как бы трудно это ни было – ведь для того чтобы собрать этот семейный пазл нашим авторам приходилось добывать информацию буквально по крупицам, посылать запросы в архивы, расспрашивать свидетелей, даже отправляться в путешествия.

К сожалению, никаких документов по раскулачиванию Дундуковых в семейных архивах мне найти не удалось. Интересную информацию я обнаружила на одном из интернет-ресурсов, публикующих списки людей, репрессированных во время раскулачивания. Среди множества фамилий жертв политического террора в СССР я обратила внимание на данные Порфирия Семеновича Дундукова. Год и место его рождения совпали с годом и местом рождения моего двоюродного прадеда Прокопия Семеновича Дундукова… В документе говорится о том, что арест Порфирия Семеновича был произведен в п. Половинка Кизеловского района Пермской области 6 января 1938 года, а приговор по его делу был вынесен 31 октября 1938 года. Он был осужден на 10 лет лишения свободы за антисоветскую деятельность. Если в документе идет речь именно о моем двоюродном прадеде (думаю, что вместо имени Прокофий писарь вполне мог записать ошибочно Порфирий, ведь все остальное совпадает!), то можно предположить, что Дундуковы были высланы после раскулачивания именно в Пермский край (Дарья Дундукова).

Трудно было восстанавливать то, что десятилетиями вытеснялось их предками из семейной памяти, но мы видим, как упорные поиски молодых исследователей увенчиваются успехом – обнаруживаются в архивах документы, находятся имена и даты, отыскиваются потерянные родственники и заброшенные могилы.

Для чего сегодняшним старшеклассникам эти усилия по восстановлению прерванной традиции – семейной, национальной, социальной, религиозной? Ведь и калмыцкие народные песни, не исполнявшиеся публично в течение всего периода депортации, и старообрядческая икона, которой благословляли уходящих на фронт сыновей, и корявые стихи, в которых прабабка, работавшая кочегаром в котельной, пыталась рассказать о своей жизни – для них очень далекое прошлое. Но, видимо, ощущение того, что традиция была прервана, и, как правило, прервана насильственно, все-таки не дает им покоя. Это стремление связать разорванные нити, которое прослеживается во многих работах этого сборника, можно назвать «стихийными» поисками утраченной идентичности.

Очень важную, едва ли не решающую роль в этих поисках играет часто вполне осознанное желание освободить семейную память от страха, сковывавшего ее многие десятилетия. В одной из работ об этом прямо говорится:

Жестокие законы порождают насилие, насилие порождает страх, а страх, в свою очередь, разрушает личность, превращая ее в послушное, безропотное существо (Антон Протасов).

Погружаясь в семейное прошлое, они узнают, что страх преследовал их близких в течение многих десятилетий. Страх стать жертвой репрессий принуждал к молчанию, заставлял освобождаться от всего (в том числе и в своей родословной), что портило биографию, что могло вызвать подозрения соответствующих органов. Поэтому в работах можно найти много упоминаний о том, как подчищались документы, исправлялись года рождения, менялись фамилии, как скрывалось социальное происхождение и наличие родственников за границей, не упоминались в анкетах репрессированные родные, не сообщалось об угоне во время войны в Германию.

Страх заставлял их близких долгие годы вытеснять из памяти несправедливость и жестокость, жертвами и свидетелями которых они были:

Практически всю оставшуюся жизнь Анна Васильевна держала втайне те ужасные события, которые произошли с ней в молодости. Только в последние годы она кое-что рассказала о них своей дочери (Антон Протасов).

Ушедший из жизни нынешних школьников страх перед своей семейной историей позволяет им искать и находить источники, которым они могли бы доверять. Благодаря этому мы можем познакомиться с чудом сохранившимся дневником прапрадеда, матроса Балтийском флота, оказавшегося после Цусимы в японском плену. И с бережно хранимым в семье дневником, который вела 19-летняя прабабушка в блокадном Ленинграде, и, наконец, с записями школьного учителя, проливающими свет на восприятие людьми в российской глубинке событий августа 1991 года.

Конечно, отнюдь не все работы в этом сборнике посвящены семейной памяти. Но и во всех остальных главное – интерес к людям и их судьбам, к их повседневной жизни. И тем самым включение человека в историю. Так появляются в работах образы и рассказы тех, кто не оставил и не мог оставить никаких воспоминаний, кто «присутствовал» в истории лишь в сухих цифрах статистических сводок.

При передаче таких рассказов возникают картины трудно представимой любому европейцу тяжелой повседневной жизни 1920-1950-х годов и полных борьбы с житейскими трудностями 1960–1970-х. Это рассказы о том, как выжили, как вытянули, напрягая все силы, как пережили коллективизацию и террор, оккупацию и плен, блокаду и депортации, трудармию и ГУЛАГ, непосильный труд, холод и голод. Голод – вслед за страхом – главная тема в описании повседневной жизни всей первой половины XX века:

Еще до войны досыта не наедались, а тут вскорости и фашист напал, стало еще тяжелее. Картошку берегли, чищенной не видели. В мундирках варили, чтобы не срезать нисколько. Делали затируху из лебеды. В ход шли и корешки, особенно по весне собирали всякую траву. Животы раздувало, но на работу шли: задания в колхозе приходились на каждого ребенка. Возили воду в бочках ребятишки шести-семи лет (Виктория Архипова).

Из таких жизненных историй (и в этом заслуга наших авторов, выбравших для себя, как мы надеемся неслучайно, гуманитарную стезю) вырастает понимание не только причин вытеснения и забвения прошлого, но и корней бесконечного терпения, покорности судьбе и приспособленчества людей, занятых прежде всего выживанием.

И нельзя сказать, что жителям глубинки подобные действия со стороны государства казались справедливыми, нет. Но они старались забиться в свой уголок и молча переносить несправедливости и лишения. Возможно, такое отношение к власти – это их стратегия самосохранения. И, видимо, гораздо легче было жить, не осознавая в полной мере происходящего за границами села, деревни, разъезда. Это тоже можно назвать стратегией выживания. Но, не возмущаясь несправедливостью, принимая происходящее как некую данность, не оценивая его, люди замыкались в очень ограниченное пространство, обрекали себя на полную покорность (Алексей Губанов, Анастасия Петрова).

Никто из наших молодых авторов вроде бы прямо не задается вопросом о природе пресловутой «эффективности» или неэффективности сталинского менеджмента. (Напомним читателям, что само выражение «Сталин – эффективный менеджер», так часто повторявшееся в последние годы, впервые было произнесено одной из участниц нашего конкурса.) Авторы не вступают в прямую полемику о необходимости жестокой мобилизационной политики, но едва ли не каждый рассказ этого сборника – о бессмысленности и жестокости, с которой она осуществлялась.

И получается, что за счет их близких, которые во время войны «попадали под указы», получали сроки за невыполнение трудодней, за опоздание на фактически принудительные работы, за так называемую спекуляцию, за буханку хлеба, вынесенную голодным детям.

Я считаю, что моя прабабушка, не причинив никакого серьезного вреда стране, была жестоко репрессирована и отправлена на Колыму в лагерь Эльген. Мне стали известны лишь некоторые моменты ее жизни в лагере, но и от них мне, если честно, не по себе… Когда на одной научно-практической конференции я рассказывал о судьбе моей прабабушки, то член жюри сказал, что Анна Васильевна – уголовница, которая сама виновата в том, что оказалась в исправительно-трудовом лагере Эльгене. Но разве можно называть юную девушку «уголовницей» только за то, что она накормила голодных детей? Разве она заслужила за это пятнадцать лет лагеря? Я думаю, что нет. Ответственность за такое «воровство» лежит на самом государстве, которое не смогло обеспечить население своей страны элементарным продовольствием (Антон Протасов).

Такие примеры есть едва ли не в каждой работе:

Прадед Насти якобы не уплачивал налоги (со слов соседей) – его увезли без разбирательств, прапрадед якобы совершил «поджог». Подобными «злостными преступниками» и были наполнены лагеря и тюрьмы. Почему государство было столь беспощадно к ним? Ведь некоторые из них, такие как Д***, инвалид войны, без ноги, не представляли интереса как рабочая сила. Но… «вор должен сидеть в тюрьме». Вот только многие из них становились «ворами», чтобы выжить, другие попадали по недоразумению и даже, как видим в случае с человеком, который выписал лес на строительство веранды, за свою доброту (пожалел вдову, мать пятерых детей) (Алексей Губанов, Анастасия Петрова).

Авторы этого сборника стараются избегать декларативных заявлений, обличительного пафоса, но, внимательно изучая источники, приходят к серьезным и очень критическим выводам. Например, о том, почему кронштадтские моряки стали главной движущей революционной силой и одновременно одной из первых жертв революции; что скрывается под приглаженной официальной советской картинкой эвакуации в Великую Отечественную – и как на самом деле жилось эвакуированным и тем, кто их принимал. Как трагическая реальность прифронтового госпиталя отличалась от до боли знакомых по советским фильмам сестричек в пригнанных белоснежных халатиках и картинно забинтованных больных. И как с помощью сухих справок, списков и подсчетов: сколько было призвано из их сельского района в армию в 1939 году и сколько вернулось – выстраивается общая картина тяжелейших ошибок власти и чудовищных потерь, которых можно было избежать.

Истории и сюжеты из нашего прошлого – редко со счастливым концом, но другой российской истории у нас для наших молодых, как бы этого сегодня многим не хотелось, к сожалению, нет. Даже когда речь идет не только о конкретных людях и судьбах, а о памяти о местах.

Это прежде всего память о навсегда утраченной малой родине. Весь XX век в России прошел под знаком перемещения и переселения. Бегут герои наших авторов: с западных границ империи в Первую мировую, бегут из столиц в провинцию в Гражданскую; высылаются в период коллективизации, эвакуируются во время Отечественной войны, депортируются в 40-е, уезжают по вербовке в 50–60-е.

На страницах своих работ конкурсанты возрождают память об уничтоженных, но когда-то процветавших деревнях и хуторах, пишут о не осуществившейся мечте прабабушек и прадедушек, приехавших строить светлое будущее, но обещанный социалистический рай оборачивался лишь вечным «котлованом».

Есть то, что объединяет тысячи и тысячи сегодняшних русских сел, – их развалины. Когда-то мы восхищались, когда рассматривали в учебниках истории, различных журналах иллюстрации со средневековыми руинами. «Как живописно!» – восклицали мы. Но чтобы воочию увидеть самые настоящие руины, далеко ходить не надо. Наши села сплошь состоят из руин. Чуть ли не каждый второй дом – заброшенный, разрушающийся, окруженный непроходимыми зарослями бывших садов и бурьяна. Но есть в Курлаке особые развалины, можно сказать, исторические. Правда, выглядят эти руины не так уж и живописно (Дарья Губарева, Дарья Козлова).

Тяжелые истории, тяжелое наследство – с руинами социализма, но эти работы и их авторы с их рефлексией внушают надежду. И в лучших работах школьников мы видим их реальный вклад в формирование памяти о минувшем веке, вклад их поколения, тем более, что в своих датах рождения они все-таки будут писать «19…».

Итак, докопались ли мы до понимания собственных корней?

В какой-то мере, да. Мы правнуки выходцев из деревни. И хотим мы того или нет, но наши прадеды передали нам частичку себя, деревенских, со всеми плюсами и минусами, со всеми противоречиями В наших семьях в принципе не принято думать о прошлой жизни плохо. Принято даже верить сказочным образам деревни, идеальному образу России. Старшим, наверное, обидно терять этот образ. Но нам, пожалуй, лучше знать правду. Так гораздо понятнее становится многое в нас самих (Алексей Губанов, Анастасия Петрова).