Русский политический фольклор. Исследования и публикации

Оглавление

Группа авторов. Русский политический фольклор. Исследования и публикации

От составителя

Михаил Лурье. Политические и тюремные песни в начале XX века. Между пропагандой и фольклором

Александра Архипова, Сергей Неклюдов. Фольклор и власть в «закрытом обществе»

1. «Новый фольклор» в «Новом мире». 1920–1930-е годы

2. Фольклор протестует в деревне

3. Фольклор протестует в городе

4. Чекисты собирают фольклор

5 фольклор подвергается репрессиям

6. Власть создает фольклор

7. «А завтра была война» (вместо заключения)

Александра Архипова. Последний «царь-избавитель». Советская мифология и фольклор 20–30 годов XX века

Вступление

«Монархический» вариант новой легенды о царе-избавителе

«Большевистская версия»

Заключение

Ирина Козлова. «Сталинские соколы». Тоталитарная фразеология и «советский фольклор»

Александр Панченко. Беглецы и доносчики «Военные нарративы» в современной новгородской деревне

Вступление

Устная история и персональный нарратив

Село Менюша и Вторая мировая война

«Свои» и «чужие»: локальная идентичность в военных условиях

«Рассказы беглецов»: жизнь в оккупированной зоне

Константин Богданов. Чудак, чувак и чукча. Историко-филологический комментарий к одному анекдоту

Михаил Лурье, Мария Ахметова. Rex ex machina в локальном нарративе. Рассказы о проезде Хрущева через Бологое

1

2

3

4

Анна Минаева, Александр Панченко «Сон Горбачева» и русский политический фольклор эпохи перестройки

Жанна Кормина. Политические персонажи в современной агиографии. Как Матрона Сталина благословляла

Канонизация старицы

Визит Сталина к Матроне: версии

Церковный сталинизм

Заключение

Мария Ахметова. Видение о загробной участи патриарха Алексия II. Об одном современном эсхатологическом тексте и его контексте

Михаил Алексеевский. Очерки из новейшей истории российского политического анекдота

1. Из подполья – в Интернет: судьбы политического анекдота в России

2. «Не попавшие никуда»: механизмы возникновения современных политических анекдотов

3. Cracking Zuganov’s Jokes: использование анекдотов в современной политической борьбе

Вместо заключения

Наталья Комелина. Политический фольклор из «особого хранения» фольклорного фонда Пушкинского Дома

Программы по собиранию фольклора: 1920-е годы

Изъятие антисоветского фольклора из архивов

«Особое хранение»

Общая характеристика коллекции № 193 («Особое хранение»)

Политическая частушка

Анекдоты

Сатирические поэмы

Тексты частушки из архива И. Д. Фридриха (подборка № 3)

Отрывок из книги

Вероятно, не все современные российские фольклористы согласны с тем, что само понятие «фольклор» представляет собой социальный конструкт, что за ним нельзя увидеть неизменных культурных сущностей и что манипулирование образами народного «творчества», «искусства» или «знания» позволяет в большей степени судить не о воображаемом «народе», но о самих манипуляторах – ученых, политиках, литераторах, религиозных деятелях и т. д. Однако многим исследователям – и фольклористам, и представителям иных гуманитарных дисциплин – такая точка зрения представляется не только наиболее обоснованной, но и открывающей существенные эвристические перспективы. Речь в данном случае идет не столько о вполне очевидных возможностях деконструкции «традиционной» фольклористики, сколько о процессуальном подходе к исследуемым этой дисциплиной материалам, позволяющем по-разному определять и анализировать «фольклорные» составляющие тех или иных культурных явлений.

Что бы ни говорили о фольклоре представители разных академических школ и направлений, очевидно, что за этим термином обычно стремятся увидеть тексты, представляющие собой достояние не элит, а «угнетенных классов»; явления, не соответствующие стандартам «высокой» (читай – нормативной) культуры; скорее «иррациональные», чем «рациональные» идеи и представления; ложь, а не истину в обыденном понимании. Так, «школьный фольклор» в этом смысле представляет собой «контркультуру» среднего учебного заведения, окрашенный в протестные тона субпродукт образовательного процесса. Писатель, утверждающий, что каждую из услышанных им волшебных сказок можно назвать «поэмой», озабочен прежде всего литературной легитимизацией «народной словесности»: фантастические истории, рассказываемые крепостными крестьянами, приобретают значимость лишь благодаря сопоставлению с конвенциональной для элиты литературной нормой. Иными словами, одна из латентных коннотаций термина «фольклор» подразумевает, что последний всегда в чем-то «ненормативен». Неудивительно поэтому, что Алан Дандес видел в фольклорных текстах проекцию «коллективного бессознательного», продукцию массового невроза, типизацию и инверсию подавленных стремлений, характерных для того или иного общества либо культуры (Дандес 2003: 72–107).

.....

Как бы то ни было, эта песня, судя по количеству ранних фиксаций, имела весьма широкое распространение, неоднократно публиковалась в дешевых песенниках 1910-х годов. И что особенно важно для нас в контексте данной статьи, она была известна как в вариантах, очевидно тяготеющих к одной или к другой из «полярных версий», так и в «промежуточных», например, включающих историю с купцом, но не содержащих строф о любви к свободе.

Таким образом, «политическое» содержание тюремной песни легко оказывалось «мерцающим» элементом, то исчезая из текста, то возникая в различных версиях и вариантах. По-видимому, к середине 1910-х годов окончательно сложилась ситуация, при которой наличие такого содержания, более или менее явственно эксплицированного, стало общим местом в данном сегменте песенной традиции.

.....