Читать книгу Искаженные - - Страница 1

-1-

19 мая, среда

О странных делишках, творящихся в Баттермилке, Сандерс Румс по прозвищу Рупор догадывался с самого детства. В этом приморском городке странность висела во влажном воздухе, спускалась по ступеням извилистых улиц и шелестела в пальмах вместе с пахнущим креветками ветром. Таилась в тени Волчьего утеса и растворялась в дымке Облачного моря.

Вот-вот придет лето, и первого июня по старой традиции жители Баттермилка выйдут на балкон, а кто-то высунется из окон, чтобы ровно в 00:00 крикнуть «ПРИВЕТ, ЛЕТО!». Хотелось бы присоединиться к ним.

Но Рупор, черт побери, немой!

Однажды на уроке рисования новая учительница по имени Лен Фэйри знакомилась с учениками. Когда очередь в списке дошла до него, класс загудел, предвкушая интересное. Неисправимый идиот Билл Форриган воскликнул: «А это Рупор, и он немой!», и двадцать четыре отсталых особи заржали с такой готовностью, будто им за это платили.

– Рупор… Оригинально, – беззаботно прокомментировала Лен Фэйри (от себя добавлю: с присущей ей детской наивностью). По непонятной причине она думала, что Сандерс еще и глухой.

Но он не глухой. Нет уж, спасибочки.

А делишки-то здесь, прямо перед носом. Скажем, вот этот дуб, прозванный в народе Корягой, который Рупор спалил молнией четыре года назад, после того как его любимый воздушный змей безнадежно запутался в ветках. Тогда еще этот толстожопый шизик Уоррен, размахивая блокнотом с набросками героев из своих сочиненных Вселенных, всерьез – а ведь он был на два года старше Сандерса! – орал на дерево: «ОТПУСТИ! ПРИКАЗЫВАЮ! Я ДОЛОЖУ СТАРШЕМУ ДРУИДУ!». Ну-ну. Да только дерево не спешили исполнять команд. Той же ночью в дуб ударила молния.

Потому что случился ИМПУЛЬС. Красный шарик ярости, взорвавшийся в голове Рупора. НЕТ, НЕ РУПОРА – Сандерса Румса! Уж он-то себя уважает и ценит. Никто не знает про импульсы, только Сандерс. Он с ними давно, но до сих пор не научился контролировать их и использовать ТОЧЕЧНО. Они стихийные и возникают как… Как зевота или чих. Вернее, иногда получалось, но оно слишком непредсказуемо.

Но сейчас не об этом. Сейчас он стоит на одной из самых высоких точек города – Волчьем утесе. Это такой здоровый массив, больше похожий на нос корабля или задранный мысок ботинка. Он нависает над пляжем монолитной глыбой, вечерами отбрасывающей широченную тень, теряющуюся в море. Сандерс любит прогуливаться здесь возле школы, и ему даже не лень шлепать через весь город добрых сорок минут, чтобы освежиться и ВЫМЕСТИ собранный за день негатив. Придурки со школы щедро делятся им и реально думают, что как-то обижают Сандерса, когда просят исполнить песню или подносят телефон со включенным микрофоном для записи голосового сообщения и говорят: «Передай привет моему другу». Ха-ха, смешно до усрачки.

По обыкновению, на краю утеса Сандерс словно открывает черепную коробку, чтобы выпустить из нее рой темных мошек. Те улетают – и черт бы с ними, пусть ветер развеет их над Облачным морем. Я же не дурак, чтобы держать негатив в себе, верно? Как будто его и без того мало.

Очень важна экспозиция, поэтому: по правое плечо Румса, под утесом, мается голубое с зелеными прожилками водорослей Облачное море, целующее округлую гальку на Шепчущем пляже; по левое плечо, за пансионатом «Теплый вдох», пролегает шоссе 97, которое через десять минут приведет в залегший в низине Баттермилк. Славный-славный Баттермилк, такой дремотный и ленивый, как безобидный лесной зверь. Напротив Сандерса обосновался Жуткий лес. Это набор хвойных и – иногда – лиственных деревьев (будем честны, Сандерс в них нихрена не разбирается). Положите сверху на лес две дороги крест-накрест, и получится Заплатка – пешие туристические маршруты, избороздившие густой массив. А лес этот – главное место действия на данный момент.

Сандерс следит за Сладкой Парочкой. Они явно что-то задумали. Что-то, несомненно, ГРЯЗНЕНЬКОЕ. От предвкушения у Сандерса бешено колотится сердце, молотит изнутри маленькими красными кулачками (импульсики?) прямо по грудной клетке. Теснота. Кажется, сердце увеличилось. Как и кое-что пониже. Теснота. Всякий раз, вытирая вспотевшие ладошки о штаны, он натыкается на уплотнение. И тогда все его двенадцатилетнее тело пронзает сладостная волна нетерпения. Он хочет догнать Сладкую Парочку и дать им пинка под зад, чтобы они быстрее дошли и приступили к своим Сладким Грязным Делишкам.

А еще это ощущение в горле. Ком, не ком, но будто нечто давящее, такой обруч, своеобразная сигнализация, мол, смотри, происходит что-то странное!

Некоторые из приезжих, что безмятежно прогуливались по утесу и делали селфи у самого края, то и дело посматривали на него, не скрывая подозрения. В отличие от местных, для которых Сандерс – миловидный мальчик, но слишком уж замкнутый и со своим особым взглядом на мир.

Как хорошо, что он немой. Ему так распирает штаны, что он готов кричать: НУ ПОШЕВЕЛИВАЙТЕСЬ ЖЕ! Но надо признать – кричал бы он только на этого Алекса. Потому что Лен Фэйри, как ни крути, хорошая. И хорошенькая. И ему не терпится увидеть ее такой, какой УЧИТЕЛЬНИЦЕ представать перед учениками НЕ ПОДОБАЕТ.

Сандерс громко задышал. Руки нырнули вниз, к бедрам, отереть пот с ладоней, и левая прошлась гораздо правее, чем обычно. Тело пронзило судорогой, таз повело куда-то вбок. А потом в голове взорвался ИМПУЛЬС.

БЫСТРЕЕ ЖЕ, НУ!

-2-

19 мая, среда

– Быстрее же, Ле! Они сейчас лопнут.

Он взял ее ладонь и положил на… Спросите Сэнди Румса, он точно поймет, КУДА.

– Ну ничего себе ты!.. – воскликнула Лен. Ее большие глаза, однако, блестели такими же нетерпением и желанием. – Бешеный!

– Я не виноват. Ты слишком красивая. – Как будто короткие фразы помогали сдерживаться. – Только давай быстрее, прошу!

– Да я же и так тороплюсь, родной! И у меня туфли. А мы куда? Опять туда?

– Чуть дальше. – Спина под рюкзаком взмокла. – К старой делянке. Там точно спокойно.

Как знать. В прошлый раз они едва не попались Барти Уоррену, когда занялись этим прямо в лесу. Благо, чудак был слишком погружен в свои мысли (и Алекс в очередной раз задался вопросом, а не аутист ли паренек?) и не обратил внимания ни на громкие стоны Лен, ни на торопливые шорохи, когда они одевались, услышав хруст ветки. Хорошо, подумал тогда Алекс, что я успел кончить. Он ненавидел, когда в самый ответственный момент случалась какая-то хрень. А так уж повелось, что воздух вокруг Алекса всегда состоял наполовину из хреней. Прямо сейчас он дополнялся еще и истеричными криками чаек, и в другой день это раздражало бы и бесило.

Хорошо, что сегодня особенно солнечно, и большинство народа свалило загорать на пляж и гулять по утесу. Нередко среди них можно встретить фотографов, как любителей, так и профессионалов, крадущихся с длинными и толстыми объективами наизготовку, чтобы запечатлеть стеклянных чаек – одну из местных достопримечательностей и чудаковатостей. Когда солнце работало на износ, под его лучами птицы сверкали как кусочки стекла, да так, что иной раз просвечивались внутренности. Это из-за тонких перьев и еще более тонкой, почти прозрачной кожи. Местные киоски полнятся не только фигурками, но и стопками открыток: вот чайка сидит, вот летит, вот пикирует, чтобы схватить рыбу. Несколько раз какое-нибудь из таких фото занимало первое место престижных премий и красовалось на обложках самых разных журналов.

Утром Алексу пришла в голову идея, где они с Лен могут уединиться, и он еле доработал. Вру – все равно отпросился пораньше. Сказал начальству, что заедет в «Малыш и я» проверить, почему перестали писать камеры видеонаблюдения, а регистратор то и дело пищит. Среда – это день-лазейка. День, когда рабочая неделя в самом разгаре, все заняты и особо не заморачиваются. Этим Алекс и воспользовался. Никуда он, конечно, не заехал – его знакомая продавщица, бывшая одноклассница по имени Кори Брукс, прислала на почту липовую заявку, предварительно выдернув BNC-коннекторы из видеорегистратора, лишив тем самым камеры наблюдения возможности записывать происходящее (не забыть бы Алексу купить ей коробку конфет в знак благодарности). Но директору Алекса об этом знать не обязательно. Через полтора часа Кори воткнула коннекторы обратно и наладила запись.

Любой мужик поймет Алекса – бывают моменты, когда КАААК ПРОСТРЕЛЬНЕТ! И все. Мир сужается до размеров собственных яиц. Мозг ни о чем не думает, а любое движение приводит к стояку, и в планах только одно – РАЗРЯДИТЬСЯ. Даже если несколько часов назад ты уже потрахался. НУ БЫВАЕТ. Но у Алекса чуть не так. У него странная помесь физиологии и какой-то чувственно-животной магии. Потому что хотелось только Лен. Похотливо, как самцу, но – свою жену. Наверное, в другое время он бы просто передернул в офисном сортире, как делал это, когда Лен улетала к родне, но теперь так нельзя – во-первых, Лен рядом, во-вторых, куда приятнее разрядиться с женой и… В жену. Все же вид любимого стройного тела и сияющего удовольствием лица поприятнее унитаза, ершика, рулона туалетной бумаги и липких капель мочи на полу и некогда белом ободке. А после того как Алекс встретил Лен, рукоблудство вообще вошло в ранг микропредательства. Да и зачем оно, когда его жена – чертова нимфоманка. Он так и говорил: «Ты, блин, чертова нимфоманка!». «Чертова» помогало выразить и удивление, и радость, и неожиданность от столь прекрасного открытия. Усиливало, короче говоря. Алекс понимал: ему реально повезло.

Он прождал Лен у школы номер два (той же, откуда и Рупор), наслаждаясь майским теплом и предвкушением. Спина взмокла от рюкзака, раздутого от спешно запихнутого туда покрывала. Алекс хотел быть сверху. Точнее, на ней. А если еще точнее, ЧТОБЫ ОНА БЫЛА ПОД НИМ. Вот теперь ТАК.

Сторожка на делянке в Жутком лесу была заброшена хрен знает когда, и все, что от нее осталось, это хлипкий каркас и тщедушная шиферная крыша, дырявая, словно труп беглого преступника. Им требовалось немного – укрыться от глаз, и ладно.

Держась за руки, они с Лен бойко забрались на Волчий утес и устремились в Жуткий лес, который и жутким-то никогда не был. Разве что в детстве. Так, памятник старым городским легендам, не более (каждому детству нужен мистический элемент – это придает какой-то особой романтики и киношности).

– Смотри, какое небо красивое… – Лен Фэйри указала рукой на гладкую синеву.

Алекс улыбнулся.

– Ты когда-нибудь устанешь наслаждаться им?

– Ни за что! – она уже доставала телефон, чтобы сделать фотографию. – Я люблю небо. Оно тут такое широкое, высокое.

– Вот и я с тобой полюбил его. И вправду красиво. Только тучка портит весь перфекционизм синевы.

Действительно – где-то совсем вдали расположилось темное пятнышко, бесформенное и неподвижное. И даже когда редкие облака неторопливо плыли по небесному морю, пятнышко не двигалось.

– Ну и пусть, все равно чудесно. Вот так, чтобы веточки были видны. И немного солнца. Посмотри, родной, какое фото получилось.

– Пойдем, Лен, пожалуйста…

В Жутком лесу стояла влажная тень, пахло хвоей и почему-то сеном. И грибами. Хвоя похрумкивала под обувью, словно кто-то жевал морковку. Эпизодически попадающиеся листья нетерпеливо шуршали, словно шикали – быстрее там, шевелитесь!

И странно, конечно: ну если тебе так приспичило, Алекс, то дойдите до дома – ходьбы-то минут на десять, чем тащиться через Баттермилк к утесу! Но…

СП давно горели идеей заняться любовью на природе, пока в один теплый момент не осуществили задуманное. За пять лет это уже стало традицией. Так они встречали приближающееся лето, раннее в этих краях. А еще Алекс подумал, что раз уж его жена имеет сказочную фамилию – Фэйри (ну понятно, что «фея», да?) (пока не забыл: Лен слезно просила разрешить ей не брать фамилию Алекса, дабы не подпускать в свой сказочный мир ни капли мрачного, а Алекс и не возражал, что очень удивило Лен. Фамилия Алекса – Дарк), – то лес уж ТОЧНО должен помочь в зачатии. Это было частью его плана-визуализации. Лен вынула спираль еще в январе. Алекс даже и не подозревал, что сделать ребенка – целый труд, зачастую небыстрый. Крис Ворин предупреждал об этом. Смешно! Смешно и обидно. Вокруг то и дело залетали – и кто! Всякие идиоты, алкоголики и явно неготовые к воспитанию личности. Боялись, пили противозачаточные, но все равно рожали или делали аборты. А они с Лен четыре месяца занимаются любовью – и безуспешно. Лен говорит, что природа сама решит. Алекс злится и в глубине души обвиняет жену. Мол, почти всегда все происходит по-твоему. Хотела бы ребенка ПО-НАСТОЯЩЕМУ – давно б ходила с округлившимся животом. Алекс злится, Лен обижается. До ближайшего секса. А его долго ждать не приходится. Секс у них служит ластиком и обнулятором, своего рода прибором, стирающим память Лен – выборочно, оставляя все хорошее. Вот такое странное форматирование женского жесткого диска. Но Алекс понял: хочешь, чтобы твоя женщина перестала трахать тебе мозги или не начала делать это – опереди и трахни ЕЕ.

– Да что им тут надо?! – рявкнул Алекс.

Он-то думал, что Заплатка будет пустовать, НО: вот молодые родители катят перед собой коляску, а вот позади них семенит Инесса Мортенс, считающая, что пробежки спасут ее безнадежную фигуру. Какие-то пенсионеры, очевидно, из «Теплого вдоха», ходили как зомби средь деревьев и обнимали толстые стволы, да еще и касались их лбами.

– Да вы специально, что ли?! Намазано тут или что… Сворачивай, Лен.

Она вырвалась вперед и нырнула в серо-зеленое пятно березовой рощицы. Блузка зацепилась за выступающий сучок и скользнула вверх, обнажив загорелую поясницу с двумя соблазнительными ямками.

– Кажется, я не дотерплю, – выдавил Алекс, едва не теряя самообладание. Да еще и ветка эта как назло поддразнила!

– А долго еще? – спросила Лен, обернувшись.

Золотистый пальчик солнечного луча коснулся ее темных волос, делясь блеском. Глаза жены заиграли красками. Не зрачки, а витражная мозаика. На какой-то миг мир вокруг потерял резкость, будто стесняясь красоты стоящей в нем женщины. Такой красивой, что пространство предпочло поблекнуть, чтобы подчеркнуть ее красоту. Лен была худенькой и невероятно гармонировала с молодыми деревцами, уверенно конкурируя с ними в изящности. Его лесная фея. Его Лен Фэйри.

По подсчетам Алекса, они углубились достаточно, чтобы избежать глаз, пусть изначальный план и пошел не по плану. Дрожащими руками достав покрывало из рюкзака, Алекс кое-как постелил его в ворохе листвы и притянул Лен к себе. Та заливисто рассмеялась.

– Что, все-таки сдался? – торжествующе спросила она, кладя руку на выпирающую область его шорт и скидывая туфли.

– Не могу больше.

Он никогда не мог. Всякий раз ему оставалось чуть-чуть. То они чуть-чуть не доходят до кровати, то чуть-чуть не обсохнут. То чуть-чуть не доедят или не досмотрят фильм. Он всегда срывался за шаг до логически обозначенного финиша и набрасывался на Лен. Конечно же он и думать забыл о какой-то там делянке с его сторожкой. Пф, что за мелочь!

Алекс притянул Лен к себе и поцеловал. Он почувствовал мелкие капельки пота на ее верхней губе. Уловил запах ее кожи – цветочный луг после грозы. А от губ пахло мятой: Лен всегда носила с собой бутылку с водой, в которой плавали мятные листья, а в жаркий день добавляла туда кубики льда. Его руки легли на талию жены, но не задержались там – пальцы скользнули к животу и уже штурмовали пуговицу брюк. Лен обнимала его за шею и мягко, томно постанывала в ответ на его решительные действия, приподнимаясь на носочках. Совсем как в фильмах для взрослых, думал Алекс, до встречи с Лен считающий эти ахи-вдохи постановками. Когда брюки сдались, он атаковал блузку. Но руки слишком дрожали.

– Сама, – прошептал он и, чтобы не терять время, снял с себя футболку и шорты сразу с трусами. Следом – носки и кроссовки. На секунду почувствовал себя неандертальцем. Или диким зверем, который поймал самку, чтобы совершить свое самцовое дело. Ну, как бы так оно и происходило.

Лен пробежала тонкими пальчиками по блузке, будто сыграла короткую мелодию на флейте, и взглядом пригласила Алекса снять ее. Под блузкой – ничего. Лишь маленькие аккуратные грудки. За шесть лет совместной жизни в отношении Лен ни разу не было сказано «грудь». Как-то язык не поворачивался. Грудки – максимально образно и уместно. Алекс любил класть на них свои большие ладони. Это было частью ОБЛАДАНИЯ. Что-то такое же самцовое, как накинуться посреди леса на женскую особь и оплодотворить ее без всякого предупреждения. Он взрыкнул и посадил ее на покрывало. Мягкий толчок в солнечное сплетение, и Лен легла. Темные волосы раскинулись веерным порталом, в котором виднелось смуглое личико, созданное для блаженной улыбки. Такой, как сейчас. Алекс снял с нее брюки, провел руками от самых стоп, вверх, по голеням, к островкам коленок и дальше – к округлым бедрам. Чувствовал бархат кожи и молекулярный шелест тоненьких, невидимых глазу волосков. Вдохновившись и насытившись, пальцы нащупали формальную резинку трусиков-ниточек и настойчиво потянули. Лен что-то мурлыкнула, приподнялась, позволяя белью соскользнуть с изгибов тела и проделать путь по уже проторенной руками мужа дорожке. А потом Алекс споткнулся взглядом о маленькую темную полоску ее волос чуть ниже плоского – с маленькой выпуклинкой – живота. Споткнулся так сильно, что рухнул на колени и навис над ней. Член топорщился и пульсировал, будто в него заключили буйную сущность, чующую скорое освобождение. Лен охнула. Она всегда охала и стонала, когда дело доходило до секса. Будто ее аура становилась эрогенной зоной, реагируя на любое движение. Алекс впился в нее губами, но вздрогнул, почувствовав, что теплая ладошка Лен сжала его член и начала двигать туда-сюда.

– Ох, такой большой… – выдохнула она. Как выдыхала почти каждый раз. Настолько, что это тоже стало частью ритуала.

Алекс раздвинул коленями ее ножки. Лен, не выпуская его, повела к себе. Теплая влага приняла Алекса. Он погрузился в плаванье по Эрогенному Морю Лен и ушел в самые глубины, теряясь во времени, забывая о нем. Где ты был? Там, где мокро. Там, где тепло и не надо ждать, когда можно будет войти. Там, куда я могу ворваться без предупреждения и всегда буду встречен с радостью.

Его пробило током. Накатила волна, и он зажмурился, уходя от нее. Еще немного. Еще чуть-чуть.

Как же она стонала! Он прижимался к ее телу и так жадно брал свое, что приходилось закрывать Лен рот ладонью и поцелуями, чтобы жители Баттермилка не подумали, будто в Жутком лесу завелся маньяк, решивший зверски расправиться с девушкой. Но Алекс балдел от этих стонов. От вибрации, исходящей от губ Лен, от зажмуренных глаз, от сосков, которые зондировали его грудь. Он чувствовал ее пятки на своей пояснице, знал, что ее ножки скрещены и сжимают его торс. И ритмично надавливают, требуя еще и еще. Быстрее и глубже. Не дай Бог он выйдет. Только не сейчас. А лучше – никогда.

– Я еле держусь, – сбивчиво прокряхтел Алекс. Как же его возбуждали эти стоны! Нет, он больше не сможет. – Ты будешь?

– Очень буду!

И он отпустил. Она закричала. Ее мышцы сжимались и будто выдаивали его. Всё до последней капли. Ладонь вибрировала от нереализованных криков жены, превратившихся в импульс, который прошел по дуге от правой руки к левой, упирающейся в землю. Импульс просочился под слой почвы и расползся по лесу, содрогнув его так, что вот-вот рухнут деревья.

ТРЕСК.

Вот прям так, да.

ТРЕСК.

Шелест листьев, вибрация корней, покачивание стволов, осыпающиеся мелкие частички коры, дождик из хвоинок. Сопение недовольных зверей – испуганных и разбуженных.

ТРЕСК.

О, кажется, Алекс наконец-то оправился от оргазма и понял, что трещало не в его локальном микромирке, а здесь, в лесу.

– Что за…

-3-

СМЕРТЬ ИЗ-ЗА ВИДЕО

ПРИВЕТ, ЭТО КОГА, И МОИ КОГТИ ЖАЖДУТ НАЖИВЫ.

СЕГОДНЯ Я РАССКАЖУ ВАМ О МЭТЬЮ МАУНТЕ И ВОПИЮЩЕМ СЛУЧАЕ, ПРОИЗОШЕДШЕМ С НИМ. ВЫ УЗНАЕТЕ, ПРИЧЕМ ТУТ ИЗВЕСТНЫЙ В УЗКИХ КРУГАХ ВИДЕОБЛОГЕР, СКРЫВАЮЩИЙ СВОЕ ЛИЦО, И ПОЧЕМУ Я ОХОЧУСЬ ЗА НИМ.

НАЧНЕМ С ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ:

МЭТЬЮ МАУНТ – НЕСЧАСТНЫЙ ПОДРОСТОК, СОВЕРШИВШИЙ СУИЦИД;

ГРЕГОРИ И КАТАРИНА МАУНТ – ЕГО РОДИТЕЛИ;

TBL – БЛОГЕР-АНОНИМ;

КОГА – СОБСТВЕННО, Я.

ИТАК, ЧТО МЫ ИМЕЕМ.

РОВНО 11 ЧАСОВ НАЗАД НА ЮГО-ЗАПАДЕ НАШЕГО ГОРОДА В КВАРТИРЕ МНОГОЭТАЖНОГО ДОМА НА 25-М ЭТАЖЕ ИЗ ОКНА СВОЕЙ КОМНАТЫ СПРЫГНУЛ ПОДРОСТОК МЭТЬЮ МАУНТ. ЕГО ИЗУВЕЧЕННОЕ ТЕЛО БЫЛО ОБНАРУЖЕНО ПРАКТИЧЕСКИ СРАЗУ – ОН УПАЛ НА ПРИПАРКОВАННЫЙ У ПОДЪЕЗДА АВТОМОБИЛЬ, У КОТОРОГО СРАБОТАЛА СИГНАЛИЗАЦИЯ. СИЛА УДАРА ВЫБИЛА СТЕКЛА АВТОМОБИЛЯ И ДЕФОРМИРОВАЛА КУЗОВ. ТЕЛО ПОДРОСТКА ОБНАРУЖИЛА КОНСЬЕРЖКА ДОМА, НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО СООБЩИВШАЯ ОБ ИНЦИДЕНТЕ ЕГО РОДИТЕЛЯМ, В ТОТ МОМЕНТ ОТМЕЧАЮЩИМ ГОДОВЩИНУ СВАДЬБЫ В РЕСТОРАНЕ. МЭТЬЮ МАУНТУ БЫЛО 15 ЛЕТ, И В ПРЕДЕЛАХ СВОЕГО КРУГА ОБЩЕНИЯ ОН БЫЛ ИЗВЕСТЕН КАК МЭТ – ГЛАВНЫЙ ФАНАТ ВИДЕОБЛОГЕРА-АНОНИМА TBL’А (THE BEST LIFE (ПРИМ. АВТ.)). ТАКЖЕ ИЗВЕСТНО, ЧТО МЭТ – ЕДИНСТВЕННЫЙ, С КЕМ TBL ВИДЕЛСЯ ВЖИВУЮ.

В ХОДЕ СЛЕДСТВИЯ В КОМНАТЕ МЭТА НА ЕГО КОМПЬЮТЕРНОМ СТОЛЕ БЫЛА НАЙДЕНА ЗАПИСКА. РОДИТЕЛИ ПОДТВЕРДИЛИ, ЧТО ПОЧЕРК ПРИНАДЛЕЖИТ ИХ СЫНУ. СОДЕРЖАНИЕ ЗАПИСКИ ЛАКОНИЧНО. ЕСЛИ ТЕЗИСНО, СУТЬ ЕЕ ТАКОВА: МАМА, ПАПА, Я ВАС ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ. Я УХОЖУ, ЧТОБЫ СТАТЬ ЛУЧШЕ. ПОТОМУ ЧТО ТАМ Я СМОГУ СДЕЛАТЬ СЕБЯ, СМОГУ ОТШЛИФОВАТЬ И ПРИБЛИЖУСЬ К БОГУ, КАК ГОВОРИЛ TBL. ТОЛЬКО НЕ ВИНИТЬ ЕГО, ОН ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ И РАСКРЫЛ МНЕ ГЛАЗА НА МНОГИЕ ВЕЩИ. А Я БУДУ ХОРОШИМ. И ДАЖЕ ЕЩЕ ЛУЧШЕ. ЛУЧШЕЙ КОПИЕЙ СЕБЯ, В ЛУЧШЕЙ ЖИЗНИ, В ЛУЧШЕМ МИРЕ. ПРОСТИТЕ, ЧТО ИСПОРТИЛ ВАМ ПРАЗДНИК.

ДЛЯ СПРАВКИ: TBL – ЮТУБ-КАНАЛ ЧИСЛЕННОСТЬЮ В 500 ТЫСЯЧ ПОДПИСЧИКОВ, ВЕЩАЮЩИЙ ПРЕИМУЩЕСТВЕННО НА ТЕМЫ ЭЗОТЕРИКИ, БИОХАКИНГА, АПГРЕЙДА ЛИЧНОСТИ, ПСИХОЛОГИИ. АВТОР КАНАЛА В ПРИНЦИПЕ ЛЮБИТ ГОВОРИТЬ О ЛЮДЯХ, О ТОМ, КАК СДЕЛАТЬ ЧЕЛОВЕКА ЛУЧШЕ, БОЛЕЕ ОПТИМИЗИРОВАННЫМ. ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ, ЧТО ОН ИЗ НАШЕГО ГОРОДА, НО НИКАКИХ ПОДТВЕРЖДЕНИЙ ЭТОМУ НЕТ. ИЗВЕСТНО, ЧТО ОН НЕСКОЛЬКО РАЗ ВСТРЕЧАЛСЯ С МЭТЬЮ МАУНТОМ, ДАЖЕ ВИДЕЛСЯ С ЕГО РОДИТЕЛЯМИ, НО ФОТОГРАФИЙ, ПОДТВЕРЖДАЮЩИХ ЭТО, НЕТ, Т. К. TBL ЗАПРЕЩАЛ ДЕЛАТЬ С НИМ ФОТО И ИМЕТЬ С СОБОЙ ТЕХНИКУ СЛОЖНЕЕ КНОПОЧНОГО ТЕЛЕФОНА БЕЗ КАМЕРЫ, А ВСТРЕЧАТЬСЯ ПРЕДПОЧИТАЛ В БЕЗЛЮДНЫХ МЕСТАХ, НЕ ИМЕЮЩИХ ПОБЛИЗОСТИ КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ. ВЫПУСКАЛ НЕСКОЛЬКО РОЛИКОВ, В КОТОРЫХ БОЛЬШИНСТВО ИЗ ЕГО КОММЬЮНИТИ УЗНАВАЛО НАШ ГОРОД И ОКРЕСТНОСТИ, НО ЭТИ РОЛИКИ МОГЛИ БЫТЬ СДЕЛАНЫ ВО ВРЕМЯ ВИЗИТА К МЭТЬЮ И ПРЕБЫВАНИЯ В ЗДЕШНЕЙ ЧЕРТЕ. ЕМУ ОКОЛО 30, ИМЕЕТ ШИРОКИЙ ДИАПАЗОН ЗНАНИЙ В СФЕРЕ ЭЗОТЕРИКИ И ПСИХОЛОГИИ, ВЫДЕЛЯЕТСЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬЮ И, НЕСМОТРЯ НА КОНТЕНТ, ТРЕЗВЫМ ВЗГЛЯДОМ НА ВЕЩИ. СПОСОБЕН ПРИТЯГИВАТЬ АУДИТОРИЮ И БУКВАЛЬНО ОЧАРОВЫВАТЬ ЕЕ ПОДНИМАЕМЫМИ ТЕМАМИ И СТИЛЕМ ПОВЕСТВОВАНИЯ. ИМЕЕТ ЗАДАТКИ ЛИДЕРА, УМЕЕТ ТЯНУТ ЗА СОБОЙ ЛЮДЕЙ, ОДНАКО ВСЕМ ВИДОМ ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО НЕ ЗАИНТЕРЕСОВАН В ЭТОМ.

Я УВЕРЕН, ЧТО ВСЕ ПРОИЗОШЕДШЕЕ С МЭТОМ – НЕ ПРОСТО НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ. ТОЧНЕЕ, ЭТО, БЕЗУСЛОВНО, УЖАСНО, НО МНЕ ВИДИТСЯ, ЧТО НАЛИЦО – ВМЕШАТЕЛЬСТВО СО СТОРОНЫ TBL. ПРИЧЕМ, НЕ КОСВЕННОЕ, А САМОЕ НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ. СВЯЗАНО ЛИ ЭТО С СОБСТВЕННОЙ ПРИВАТНОСТЬЮ ИЛИ ЖЕ ХАЙПОМ? СЕЙЧАС КАЖДЫЙ ПЕРВЫЙ ГОВОРИТ ОБ ЭТОМ ИНЦИДЕНТЕ. КАНАЛ РАСТЕТ ОЧЕНЬ БЫСТРО, Я ДАВНО СЛЕЖУ ЗА НИМ, И ВСЕГО ЗА ПОЛОВИНУ СУТОК НА НЕГО ПОДПИСАЛОСЬ ПОЧТИ 150 ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК. НЕБЫВАЛЫЙ РОСТ!

TBL УМЕЕТ ЗАГОВАРИВАТЬ ЗУБЫ И СПОСОБЕН ВВОДИТЬ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. ОБСУЖДАЕМЫЕ ИМ ТЕМЫ, ПО МОЕМУ МНЕНИЮ, НОСЯТ РЫХЛЫЙ И СЛИШКОМ АБСТРАКТНЫЙ ХАРАКТЕР, ОДНАКО, КАК ИЗВЕСТНО, ЧЕМ БОЛЕЕ НЕКОНКРЕТНА ТЕМА РАЗГОВОРА, ТЕМ ПРОЩЕ НАВЯЗАТЬ СВОЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ. ОСОБЕННО ТОЙ ЧАСТИ АУДИТОРИИ, КОТОРАЯ НЕ ДОСТИГЛА ХОТЯ БЫ СОВЕРШЕННОЛЕТИЯ. НО ВСЕ МЫ ПОМНИМ ДЕБАТЫ TBL’А С УЧЕНЫМ-ЛЮБИТЕЛЕМ БАКСТЕРОМ ВАНСТОУНОМ О ВОЗНИКНОВЕНИИ И ЭВОЛЮЦИИ ЧЕЛОВЕКА, В ХОДЕ КОТОРЫХ ВАНСТОУН БЫЛ РАЗМАЗАН В ПУХ И ПРАХ.

ВОЗМОЖНО, TBL ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО НА НЕГО РОЮТ. ВОЗМОЖНО, ОН ЧИТАЛ МОИ СТАТЬИ О СЕБЕ И СВОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И ЗНАЛ, ЧТО Я ДАВНО СЛЕЖУ ЗА НИМ. МОЖЕТ, БОЯЛСЯ, ЧТО Я НАЧНУ РАССПРАШИВАТЬ МЭТА, ХОТЯ ЭТО В МОИ ПЛАНЫ НИКОГДА НЕ ВХОДИЛО. ИЛИ ЖЕ ЭТО ВСЕ РАДИ ПОПУЛЯРНОСТИ И МЕДИА-ПОЛЯ? ПОСМОТРИТЕ, КАКОЙ ХОРОШИЙ ПОВОД ЗАЯВИТЬ О СЕБЕ, ПОБЫТЬ НА СЛУХУ И ПРИТЯНУТЬ НОВУЮ АУДИТОРИЮ! УВЕРЕН, В СКОРОМ ВРЕМЕНИ НАС ОЖИДАЕТ НОВОЕ ВИДЕО И ДАЖЕ НОВАЯ ВОЛНА РОЛИКОВ НА КАНАЛЕ. TBL – ПРЕКРАСНЫЙ МАНИПУЛЯТОР С МАКСИМАЛЬНО ЛОЯЛЬНЫМИ ПОДПИСЧИКАМИ. ОЧЕНЬ УДОБНО ВЫПУСТИТЬ ОЧЕРЕДНОЕ ВИДЕО С КРИЧАЩЕ ПОНЯТНЫМ ПРИЗЫВОМ К СУИЦИДУ, НАЦЕЛЕННОЕ НА САМЫХ ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫХ. СЛУЧАЙ С МЭТЬЮ – НАСТОЯЩИЙ КОШМАР, И ЭТО ПОВОД ВСЕМ РОДИТЕЛЯМ ЗАДУМАТЬСЯ И ПЕРЕСМОТРЕТЬ ИНТЕРЕСЫ СВОИХ ДЕТЕЙ. НЕ ДАЙ БОГ, ЕСЛИ ЭТО НЕ ЕДИНИЧНЫЙ СЛУЧАЙ. МЫ НЕ МОЖЕМ ЗНАТЬ, ЧТО НА УМЕ У ЭТОГО СУМАСШЕДШЕГО. И НЕПОНЯТНО, КАКОЕ ВЛИЯНИЕ ОКАЖЕТ ЕГО КОНТЕНТ НА ЛЮДЕЙ В ДОЛГОСРОЧНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ.

Я ПРИЗЫВАЮ ВСЕХ РОДИТЕЛЕЙ ОГРАДИТЬ ДЕТЕЙ (И СЕБЯ ЗАОДНО) ОТ ПРОСМОТРА ВИДЕО ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА.

ПОТОМУ ЧТО СОЗДАТЕЛЬ ДАННОГО КАНАЛА – МОНСТР.

Я ПРИЗЫВАЮ ВСЕХ НЕРАВНОДУШНЫХ ПОЖАЛОВАТЬСЯ МОДЕРАТОРАМ ВИДЕОПЛАТФОРМЫ НА TBL’А. СКРИНШОТ, КАК ЭТО СДЕЛАТЬ, ПРИЛАГАЮ. ВЫ БЕЗ ТРУДА НАЙДЕТЕ У СЕБЯ ЭТУ ФУНКЦИЮ.

Я ПРИЗЫВАЮ ОРГАНЫ ОПЕКИ И ДЕПАРТАМЕНТ БЕЗОПАСНОСТИ ОРГАНИЗОВАТЬ ПРОВЕРКУ И НАЧАТЬ РАССЛЕДОВАНИЕ ПО ДЕЛУ СМЕРТИ МЭТЬЮ МАУНТА.

ЧЕЛОВЕК, СКРЫВАЮЩИЙСЯ ЗА МАСКОЙ TBL, ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОЙМАН И ОТПРАВЛЕН В ТЮРЬМУ. КТО ЗНАЕТ, НЕ ВИДЕЛСЯ ЛИ ОН ТАЙНО С МАЛЬЧИКОМ НЕЗАДОЛГО ДО ЭТОГО ИНЦИДЕНТА? ЧТО ОН МОГ ЕМУ НАШЕПТАТЬ ИЛИ ДАЖЕ ПРИКАЗАТЬ?

Я УВЕРЕН, ЭТОТ МЕРЗАВЕЦ СПОСОБЕН НА ЧТО УГОДНО.

КАК ИТОГ, МЫ ИМЕЕМ СТРЕМИТЕЛЬНО РАЗРАСТАЮЩИЙСЯ КАНАЛ, МЕРТВОГО ПОДРОСТКА И НЕСЧАСТНЫХ РОДИТЕЛЕЙ. ТАКОВЫ СОВРЕМЕННЫЕ РЕАЛИИ. НЕТ НИЧЕГО ГРОМЧЕ И ВЫГОДНЕЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ.

ПОСМОТРИМ, КАК ОТРЕАГИРУЮТ ВЛАСТИ. Я БУДУ ТЩАТЕЛЬНО СЛЕДИТЬ ЗА СИТУАЦИЕЙ И ОСВЕЩАТЬ ЕЕ ЗДЕСЬ, НА СВОЕМ САЙТЕ.

ВЫРАЖАЮ РОДИТЕЛЯМ МЭТЬЮ ГЛУБОКОЕ СОЧУВСТВИЕ.

ЭТО БЫЛ КОГА. ДО СКОРОЙ ПРАВДЫ.

Десятилетний Сандерс Румс сделал уроки и теперь читал блог Коги. Набрел на него совершенно случайно и как-то втянулся. Но ведь случайности неслучайны?

-4-

19 мая, среда

Лен казалось, что ее наполняют теплым топленым молоком в равной пропорции смешанным со сливками жирностью 33 процента, с медом и маленьким кусочком сливочного масла. Эта ассоциация действовала как афродизиак и только усиливала оргазм. В довесок – руки, пахнущие их телами. Ее пальчики возле ноздрей. Она проживает пережитое запахами. Арома-запись, ретроспектива в аромате, телесно-парфюмерная отмотка назад. И все это с примесью хвои леса. Как ей круто!

Лен открыла глаза. Над ней – бесконечное небо в виньетке хвойных макушек, такое же огромное и красивое, как ее оргазм. Облака – это волны истомы, подчеркивающие удовольствие. В такие моменты ей казалось, что весь мир – наслаждение. Гедонистка по натуре, Лен говорила себе: если и умереть, то только в оргазме. Это ее наркотик. Ее анестезия. Мир, в котором хотелось исчезнуть, раствориться, стать воздухом или даже межклеточным пространством. Обжить этот мир. Небесный мир бесконечных просторов, безлюдный, существующий вне рутины, забот и ограничений. Голубое блаженство с белыми разводами теплого топленого молока. Разве что эта странная тучка, так и не сошедшая с места и… Разросшаяся? Похоже, она обрела формы, такие знакомые и… Прекрати, Лен, не придумывай. Над тобой – целый мир. Да. И вы построите в нем дом. Нет, не дом. Город. Город средь облаков. Красивый и уютный, как Баттермилк. Но не такой… обычный. Красота в спонтанности и неожиданности. Пусть он будет… Вот да, перевернутый! А что, почему бы и нет? Там нет гравитации, нет центра тяжести, нет условностей. Какая разница, в каком положении ты будешь?

Как красиво! Перевернутый город средь облаков удовольствия. Их город. Сотворенный силой ее неги. Дата-центр удовольствия. Прекрасный город-удовольствие, да. Со своей орбитой, своим притяжением. Центр – они. Их любовь – они. Они – всё.

Ей не хотелось терять этот мираж, но мягкая волна оргазма опадала, оставляя на берегу нейронов влажную сонливость, а в носу – пахучие кадры случившегося. Лен неохотно открыла глаза. Но не смогла. Глаза УЖЕ были открыты.

А город не исчез.

И треск.

– Что за… – рыкнул Алекс.

-5-

19 мая, среда

У Сандерса закружилась голова. Он пошатнулся, кроссовки обрели жизнь, заимели нервные окончания и дернулись, напуганные громкими стонами Лен Фэйри. Дернулись, увлекая за собой самого Сандерса.

Надо сказать, парень здорово запутался в паутине эротических междометий, растянутых по всей поверхности Жуткого леса. Сандерс ГРОХНУЛСЯ. Однако, к его чести, он не вскрикнул (хе-хе), даже когда саданул задницей по зубчатой культе сломанного деревца. Не вскрикнул – и бросился наутек, и провожатым ему было резкое «Что за…», хозяйское такое, мол, кто посмел тревожить мои покои.

Хорошо еще, что сам Рупор не додумался до каких-нибудь грязных делишек, м? Только представьте, как все повернулось бы, споткнись парень в штанах, спущенных до колен, с торчащей неоперившейся свистулькой.

Впрочем, юный мистер Румс бежал что есть мочи, но виноватым себя не чувствовал. Отнюдь. Взгляните в его темные зрачки двенадцати лет от роду! Какое в них благородство! Белокурый мальчик с броско большими глазами – разве он может совершить что-то ужасное?

Нет.

Спросите у вездесущей бабушки Титы, спросите у Алисии Рут, спросите у армянской семейки Марсян, чьих детей в городе скоро станет больше, чем коренных жителей. Спросите соседей, в конце концов!

Сандерс бежал, пронзая пустоту между сосновыми стволами. Его топливо – назойливый запах смолы, столь сильный, будто в нос запихали шишек или сделали пирсинг сосновыми иголками. В груди клокотала двойная одышка: первая появилась минуты три назад, когда он наблюдал за Сладкой Парочкой; вторая одышка наслоилась на первую около двух минут назад, когда Сандерс дал стрекача. Алекс его не заметил. Но он ЧТО-ТО ПОЧУВСТВОВАЛ. Рупор знал это.

Вернемся к благородным глазам. Мистер Румс бежал один, без всякого чувства вины. В некоторой степени он мнил себя героем – как-никак, СДЕРЖАЛСЯ. Да и Лен Фэйри ему нравилась. Казалось, начни он делать что-то нехорошее, светлый и непорочный (забавно-то как) образ Лен помутнеет и испортится. Сандерсу не хотелось бы. Он не опустится до такого. Их дело – их дело. Его дело – его ЧЕСТЬ. Сандерс не желал лишаться нормального взаимоотношения с учительницей, которая, в отличие от старых дурех, воспринимала его как равного и не жалела почем зря. А значит, все самое нехорошенькое надо минимизировать. Как бы ни тянуло утолить сладостный зуд его тринадцатисантиметровой указки совести.

НО ЭТИ ГРЯЗНЫЕ ДЕЛИШКИ! Господи Боже! Ее пятки, отбивающие ритм, под который подстраивались стоны, эти блуждающие пальчики с накрашенными синим цветом ноготками в форме миндальных слайсов, это сливочно-смуглое правое бедро цвета крем-брюле. Уф. И как быть дальше? Бежать неудобно. Как будто Жуткий лес стал прорастать в его трусах! Не хватало только споткнуться.

И знаете что? У него закружилась голова!

Рупор потерял равновесие. Упал.

О, СПАСИБО ТЕБЕ, ДРУЖИЩЕ! То, что надо! Теперь все каноны дебильных фильмов соблюдены. Ты отлично справился. Наверное, еще и в дерьмо вляпался? Шаблонить – так по полной, по-комедийному. Хоть посмеемся.

БИНГО! СПАСИБО! СПАСИБО ВАМ, МИСТЕР РУМС. СПАСИБО И ВАМ, МИСТЕР ЛОСЬ, МИСТЕР ГРЕБАНЫЙ ЛОСЬ, ЗА ТО, ЧТО ВОСПОЛЬЗОВАЛИСЬ УСЛУГАМИ НАШЕЙ ВИЗУАЛИЗАЦИИ И РЕШИЛИ НАСРАТЬ ИМЕННО ТУТ. ЗАХОДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЧАЩЕ, НО ЛУЧШЕ – ПОРЕЖЕ.

Извини, сосенка, я оставлю свой след. Точнее, НАШ. Ведь мы с мистером Лосем, считай, совершили РИТУАЛ БРАТСТВА. А тебя мазнем как свидетельницу. Боевая раскраска. Ну или ритуальные символы, сама придумай. Здесь был Сандерс Румс, и он облажался. Дважды.

Оставив позади лес, Сандерс пронесся через ожившую после прохладной зимы траву, игнорируя общепринятые маршруты и, как следствие, свою Корягу. Он стремился в лоно Баттермилка, разлегшегося в низине как тот самый зверек в Божьей Чаше (где Божья Чаша – это состыкованные длани Господни, дарующие тепло, уют и безопасность). Откуда пошла такая ассоциация – не спрашивайте. Люди горазды придумывать образы, не заботясь о благозвучности. Им бы выплеснуть эмоции и впечатления, чтобы получилось максимально полно, – и славненько.

И пока в глубине Сандерса Румса зарождался третий слой одышки от второго дыхания, сам он думал вот о чем:

– какой же ты МУДАК (ой, давайте только не удивляться, откуда у пацана его возраста при полном доступе к Интернету и регулярных нападках со стороны одноклассников (не самых умных) такое слово в лексиконе);

– ты только что сам себя уронил;

– ты только что создал лосиное дерьмо и вляпался в него – а это все равно что нагадить себе в кровать и потом лечь туда;

– тобой заманипулировало киноклише;

– в своей ограниченности и шаблонности ты ухудшил себе жизнь.

Это первый массив. Но, как известно, люди не мыслят одним слоем (нет, это не отсылка к одышкам, а если напрягает, то замените на «одной плоскостью»). И между строк читалось кое-что еще, куда более удивленное и охреневшее:

– а кто заставил СП трахаться в лесу?

– тебе же всегда нравилась Лен Фэйри. Уж не ты ли ПОВЕЛ ее со своим дружочком Алексом, чтобы полюбоваться (БОЖЕ МОЙ ЧЕМ ВОЛОСАТОЙ ЖОПОЙ ЭТОГО ХМЫРЯ ИЛИ ЧТО?!)?

– не многовато ли для совпадений?

– ты сучий (см. п. 1 слоя 1) извращуга!

Был еще третий слой. Он тоже есть у людей. Робкий, но громкий, яркий, но едва заметный:

– ТЫ ГОСПОДЬ БОГ ТЫ ТВОРИШЬ ЭТОТ МИР И ЕГО СОБЫТИЯ!

Но слой этот слишком рыхлый для принятия его за чистую правду.

Конечно, думал Сандерс, в этом городке полно странностей, спору нет. И Румс готов признать, что он что-то понимает, а иногда и служит объектом этих самых ДЕЛИШЕК. Скажем, его импульсы. Действенная штука, зачастую несущая негативный окрас. Но у немого парня, признаемся, было – и есть – мало радостей, чтобы заиметь почву для позитивных всходов. И пьющая мать – это не то удобрение, которое нужно ее сыну, чтобы стать улыбающимся садовником. Но ТО – импульсы. А здесь выходило, что Сэнди будто бы ЗАСТАВИЛ себя падать, ЗАСТАВИЛ голову кружиться, ЗАСТАВИЛ мир перенести эту мерзкую кучу дерьма непосредственно на маршрут Румса. Все бы подошло под самовнушение, но это чертово дерьмо… А что если он сперва увидел кучу, не обратил на нее внимания, но вполне себе заприметил на подсознании, как люди не замечают лиц встречных, но потом видят во снах, и уронил себя? Может, Румс на самом деле додумал это, уже упав, но от шока его сознание перепутало последовательность? Самовнушение? Да нет же. Нет? Ну тогда ты еще больший извращуга, дружище, – взять и упасть на говно, ха-ха! Собственно, с какого бы хрена тебе это делать?

Перестань, Санд, ты уже говоришь как этот полоумный Найджел Филлинс. Он бы тебе за такие мысли точно влепил бы лайк!

Но все-таки: кто же прав? Кто главный: мир, позвавший Сандерса, или Сандерс, позвавший мир? Но ведь мир не мыслит, а Румс – очень даже. И мысль была первичнее. Или это мир внушил такие мысли, полностью обустроив СЕТТИНГ (так сказал бы ранее упомянутый Барти Уоррен, помешанный на РПГ-играх «друид» с его школы). Как и любому максималисту, Сандерсу хотелось бы думать, что именно он является движком, а не приемным устройством, исполняющим волю передатчика (в нашем случае – мира).

Сандерс шмыгнул и вытер нос. Не той рукой, которой нужно.

– ТВОЮ МАТЬ! ДОЛБАНЫЙ ЛОСЬ! – (Не забываем, он говорил про себя.)

Пахнущая лосиным дерьмом рука мазнула по ноздрям, шпатлюя свежий воздух. Это стало последней чертой.

В голове набух красный шар. Насыщенный, цвета крови, подсвеченной ксеноном. Шар нарастал, и Сандерсу оставалось только взять отмычку и тюкнуть по хрупкой стенке его импульса. ГРЯЗЬ. ГРЯЯЯЯЗЬ. Я не обязан страдать один. Совсем не обязан. Чтоб вам тоже было грязно, мерзко и противно! Как мне! Всё из-за вас!

Шар взорвался. Раскаленные осколки забарабанили по черепной коробке. Будто в вогнутой закольцованной Земле начался мировой обмен ядерными ударами.

Это был локальный апокалипсис.

Ибо шар взорвался.

-6-

ПРЕДСКАЗУЕМО, КАК ЧАСЫ

ПРИВЕТ, ЭТО КОГА, И МОИ КОГТИ ЖАЖДУТ НАЖИВЫ.

СПУСТЯ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ ИНЦИДЕНТА С МЭТЬЮ МАУНТОМ TBL БЕЗ ВСЯКИХ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЙ УДАЛИЛ СВОЙ КАНАЛ, А ТАКЖЕ СТЕР ВСЕ СТРАНИЦЫ В СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЯХ. НИКАКОГО ФИНАЛЬНОГО ПОСТА, ОБЪЯСНЯЮЩЕГО, ПОЧЕМУ ОН ПРИНЯЛ ТАКОЕ РЕШЕНИЕ, БЛОГЕР-АНОНИМ НЕ ОСТАВИЛ. ЕГО КОММЕНТАРИИ НА ПРОСТОРАХ СЕТИ ТАКЖЕ ИСЧЕЗЛИ.

ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО TBL ЗАМЕЛ СЛЕДЫ. ПОСТУПИЛ КАК ПОСЛЕДНИЙ ТРУС. ОН ДАЖЕ НЕ ИЗВИНИЛСЯ ПЕРЕД СЕМЬЕЙ ПОГИБШЕГО МЭТЬЮ.

ЕГО ЛИЧНОСТЬ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕИЗВЕСТНА. НИ В ОДНОМ ЕГО РОЛИКЕ НЕ БЫЛО НИКАКИХ РЕКЛАМНЫХ ИНТЕГРАЦИЙ, НИКТО ИЗ ЕГО КОЛЛЕГ ПО ЦЕХУ О НЕМ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ, НИКАКИХ КОНТРАКТОВ НЕ ЗАКЛЮЧАЛОСЬ, БАНКОВСКИЕ РЕКВИЗИТЫ ТАКЖЕ В ТАЙНЕ. НЕ УДИВЛЮСЬ, ЕСЛИ TBL НАРОЧИТО СОХРАНЯЛ АНОНИМНОСТЬ И МАКСИМАЛЬНУЮ ПРИВАТНОСТЬ, ПОТОМУ ЧТО ЗНАЛ, ЧТО ИСХОД, ПОДОБНЫЙ МЭТУ, РАНО ИЛИ ПОЗДНО НАСТИГНЕТ ЕГО АУДИТОРИЮ И ЕГО КОНТЕНТ В КАЧЕСТВЕ ПОСЛЕДСТВИЯ. ПРЕДУСМОТРИТЕЛЕН.

ИНЦИДЕНТ С МЭТОМ ОБСУЖДАЛСЯ В СОЦСЕТЯХ, НА ФОРУМАХ И НОВОСТНЫХ САЙТАХ РОВНО ТРИ ДНЯ. ПОТОМ, КАК И О ЛЮБОЙ ЕДИНИЧНОЙ СМЕРТИ В МИРЕ БЕЗУМИЯ, КАЖДОДНЕВНЫХ УБИЙСТВ И МАССОВЫХ ТЕРАКТОВ О НЕМ БЛАГОПОЛУЧНО ЗАБЫЛИ. КАК И О TBL. РЕАКЦИЙ СО СТОРОНЫ ПОЛИЦИИ НЕ ПОСЛЕДОВАЛО, ГЛАВНЫЙ ОМБУДСМЕН ПРОМОЛЧАЛ, МЭР БУДТО В СПЯЧКЕ. Я ПЫТАЛСЯ СКОЛОТИТЬ ИНИЦИАТИВНУЮ ГРУППУ ПО ПОИСКУ TBL’А И ОГЛАСКЕ ЭТОЙ СИТУАЦИИ, НО ВСЕМ РОВНЫМ СЧЕТОМ ПЛЕВАТЬ. ВСЕМ, КРОМЕ РОДИТЕЛЕЙ МЭТА. В ДАННЫЙ МОМЕНТ С НИМИ РАБОТАЕТ ПСИХОЛОГ.

СО СВОЕЙ СТОРОНЫ МОГУ СКАЗАТЬ ТОЛЬКО ОДНО: Я НЕ ОСТАНОВЛЮСЬ И НАЧНУ СОБСТВЕННОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ, РАЗ УЖ ОРГАНАМ ВЛАСТИ НЕТ ДО ЭТОГО НИКАКОГО ДЕЛА. Я ДОБЕРУСЬ ДО ПРАВДЫ И ДОСТАНУ TBL’А ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ.

СЛЫШИШЬ, TBL? Я НАЙДУ ТЕБЯ.

ЭТО БЫЛ КОГА. ДО СКОРОЙ ПРАВДЫ.

Расследование Коги здорово развлекало его после школьных будней и скучной домашки. Сандерс читал статьи этого скрытного журналиста и не понимал, что же такого мог сказать этот TBL, что какой-то пацан покончил с собой.

По мнению Румса, это полный бред.

-7-

19 мая, среда

– Любимый?

– Да.

– Что это было? За нами кто-то наблюдал?

– Похоже на то.

– Хм…

– Не переживай, – он уже «считал» ее. – Может, опять Уоррен, или как его, по деревьям лазает. А он хрен что заметит. Да и не все ли равно? Что мы, не люди, что ли?

– Ну. Я все-таки учительница…

И фея, подумал про себя Алекс.

– И что, фея? Учителя не занимаются любовью? А детей им аист приносит? А питаются они неудовлетворительными оценками? Кстати, да. Надеюсь, в этот раз получится.

Конечно же, ее муж говорил о ребенке. Вернее, о зачатии. Лен, если честно, немного раздражало, что в последние четыре месяца Алекс стал относиться к занятиям любовью как к какому-то научному эксперименту – и никакого былого чувственного послевкусия со смакованием деталей процесса. Точнее, последние три месяца, ведь в первый, после их решения о зачатии, он был спокоен и уверен, что все получится сразу, буквально в первый день после месячных, и он даже ни на секунду не озаботился чтением справочных материалов про овуляцию, благоприятные дни и прочие моменты женской физиологии. Лен говорила, убеждала, но Алекс торопился. Куда-то, зачем-то и почему-то. Какое-то ралли, экспедиция, но не нормальный секс. Ну в самом деле, это же не опыты ставить. Да, она еще не забеременела. Значит, природа решила, что пока рано. Чего ж так торопиться-то? Ей-Богу, Лен не удивилась бы, найди она в ворохе его бумаг лист с расчетами – там обязательно будут такие графы, как «Поза», «Время», «Длительность», «День недели», «Что было съедено на завтрак», «Какой фильм просмотрен накануне» и еще примерно двести—триста пунктов, столь же детализированных, сколь и абсурдно ненужных. Утрирует, ясное дело, но подход напоминал изыскания сумасшедшего профессора. Весь этот скепсис и желание продумать каждый аспект не предупреждали возможные провалы, а именно что препятствовали нормальному спокойному зачатию своей проработкой всех вариантов, которые могут привести к неудаче. И ей это жуть как не нравилось. НЕУДАЧЕ, блин! Ну кто так говорит вообще?! Ребенок – не бизнес-план, не долгосрочный проект какого-нибудь медиа-холдинга. Алекс в своем репертуаре – отталкивается от плохого, заведомо не подпуская благоприятный исход. Но так нельзя! Надо мыслить позитивно, и это само притянет хорошее. Зацикливание на упразднении плохого – это все равно зацикливание на плохом, и чем больше ты думаешь об этом, чем детальнее просчитываешь, тем хуже! А он уперся и не понимает. Тот момент, когда обстоятельность и рассудительность только мешают…

А уж как он относился к ее месячным! Стоило ей выйти из туалета с виноватым лицом и кивнуть, подтверждая вопрос, безмолвно срывающийся с его глаз искрами недовольства, как Лен сразу превращалась в предательницу. Именно так он на нее и смотрит. Для примера: эй, Генри, это был наш общий стартап. Почему ты не сказал о своем решении продать бизнес? Как ты это провернул, если у нас по пятьдесят процентов акций! Генри, ты кинул меня, чувак. Или так: почему ты не сообщил о сделке? Мы же оба учредители и имеем одинаковую долю! Что за хрень, Генри?

Ей было страшно. Серьезно! Дошло до того, что она начала бояться наступления Красных Деньков. Как будто она взаправду предавала его. Она уже начинала ненавидеть эту часть женской физиологии.

Ладно, Лен, довольно о негативном.

Алекс лежал и мирно посапывал, переводя дух, обнимал ее за плечо, а она была на боку и стискивала бедрами его ногу. И слегка шевелила тазом. Точнее, терлась своей аккуратной лужаечкой о бедро мужа. Потому что знала, как ему нравится это покалывающее касание. Знала, что так он ощущает ее СВОЕЙ. Знала, что так их отношения надежнее. Будто бы подкрепляла фундамент или смахивала пыль, чтобы ничего там не засорилось. Ей нравилось принадлежать ему. А усилителем вкуса являлся факт, что ни один из ее бывших и близко не проявлял к ней такого тепла, чувства собственности и МОНОПОЛИИ. Алекс говорил, что у него на Лен ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ПРАВА. Что это, если не любовь? Разве это не прекрасно?

– Любимый…

Она очень часто называла его любимым. Чаще, чем по имени. А еще она звала его родным. С тех пор как Лен выбрала свою судьбу и покинула Российский Союз, оставив там не только тридцать лет жизни, но и родителей с братом, ей остро требовалась родная душа. И теперь муж компенсировал ей всех. Лен это устраивало.

(Вы, должно быть, удивляетесь, откуда у русской девушки фамилия «Фэйри»? Ее фамилия в оригинале звучала «Феина», и при оформлении нового паспорта Лен воспользовалась правом перевода для большей благозвучности. Лен (нетрудно догадаться о ее изначальном имени) пытала и отца, и бабушку на предмет возникновения столь необычной фамилии, но никто не был в курсе – ни родственники, ни Интернет. Алекс вообще считает, что все, связанное с Лен, – странно, не как у всех и служит результатом деформации окружающей ее реальности и сопутствующих событий. Да что говорить – ее произношение ничем не хуже местных жителей, а несведущий даже и не отличит, что она принадлежит абсолютно иной языковой группе. А еще у нее очень милые интонации – как будто она всегда спрашивает. Поначалу Алекс постоянно улыбался, когда Лен произносила утвердительные предложения с ноткой вопроса в конце.)

– Люби-имый!..

Он вздрогнул. Задремал.

– Да, маленькая моя?

А он часто называл ее маленькой. И малышкой. И мышкой. И мышонком. Потому что, ну, она была маленькой. Сорок семь прелестных килограмм при росте в сто шестьдесят девять. Да, она была худенькой и красивой. И это знали все, но сперва это поняла сама Лен. Но еще сильнее она поняла это с появлением в ее жизни Алекса. Никто никогда не одаривал ее теплом и заботой. И всякий раз, когда слышала к себе такие обращения, Лен погружалась в пучину нежности и заново напоминала себе, какой у нее замечательный муж. Который младше ее на два года, но кажется гораздо старше, чем она сама.

– Это было восхитительно, родной. Я была в облаках и кружила с ними. А потом внизу животика как будто расцвела радуга.

– Хм, может, наконец-то того…

Лен промолчала. Уголок ее рта дернулся.

– Я… Знаешь, я видела город. Только ты не обижайся.

– На что?

Лен пожала плечиком и поцеловала Алекса в шею.

– Ну, что я так отвлеклась во время близости…

Так мило, что она почти всегда называет секс близостью. Словно боится этого слова. Как будто оно несет что-то вульгарное и грязноватое.

– Все замечательно же, мышка, не беспокойся. Я рад, что тебе хорошо.

– Город… – продолжила Лен, и Алекс понял, что его фраза осталась незамеченной для жены. Ей нужно было высказаться. Сейчас ее туманный – как это обычно бывает после секса – взгляд выражал что-то наподобие тревоги. Но не тревоги. Алекса это напрягло: как цифра, обозначающая количество уведомлений на иконке приложения смартфона – вроде бы можно работать и так, но как же тянет открыть и посмотреть, что там! Прочитать и избавиться от назойливого раздражителя! Разобраться, чтобы двигаться дальше, не отвлекаясь на красные маркеры и ярлычки. Потому что Алекс любил устранять все как можно скорее, чтобы спокойно ДВИГАТЬСЯ ДАЛЬШЕ. – Такой красивый… В облаках. И я летала в нем. Он был очень похож на наш, на Баттермилк. Там была Башня. И Сторож. И Колокольня Святой Елены. И Антенна. И может даже утес. А потом я полетела вверх ногами. Или это он был перевернутым… Я не очень поняла, потому что кругом синело одно небо. И облака.

Алекс склонил голову и увидел, как Лен сосредоточенно смотрит в небо. При этом она говорила так заученно, хоть и сбивчиво от бури эмоций, будто считывала текст, например, вон с той тучи. ВСЕ С ТОЙ ЖЕ, БЛЯХА-МУХА, ТУЧИ! Вот ведь упертая!

– То есть, он совсем был похож на наш, понимаешь?

Надлом в нотке. Словно хрустнули крекером.

– Понимаю, Лен. Меня тоже иногда уносит.

– Просто… Такое чувство, что я вижу его и сейчас.

Алекс улыбнулся. Умилился. Прижал к себе.

– Ты моя мечтательница!

Да, мечтательница. Она любила сочинять. В смысле, всякие истории. Успела пару раз издаться в РС (Российском Союзе. Давайте условимся именно на таком сокращении). Но прямо сейчас она не мечтала и не сочиняла. Сейчас она видела все как никогда ясно. Ее зрение улучшилось. А это значит, что скоро… Ой, месячные… Не буду пока говорить Алексу. Блин!

– Что с тобой, малыш?

Он никогда не повторялся. И всегда называл ее по-разному, но одинаково мило. (Хотя, полагаю, тошнотворненько и приторно для остальных, в том числе и вас, – недаром же их прозвали Сладкой Парочкой.)

– Не знаю… – Знает. – Может, встревожилась. Как-то не по себе… Будто не до конца проснулась.

Алекс провел рукой от ее грудок до лобка. Лен тихо простонала и стерла тревогу улыбкой.

– Кажется, не сплю.

– Вот именно. Пойдем домой?

– Да, любимый, пойдем.

И они оделись и пошли обратно. Он – весь в статистических расчетах, дрейфуя по водам гипотетических возможностей и надежд; она – бережно несла его семя, ощущая теплый комочек внутри себя. Периодически нюхала ладошки. И улыбалась. Да, улыбалась, но старалась не смотреть на… На… Ладно, пугливая, не бойся, ну же. НАВЕРХ. Наверх она боялась посмотреть, куда же еще. Заботливый муж стиснул ее ладонь, пребывая в полной уверенности, что Лен тревожится по поводу некоего вуайериста-шпиона. Лен вообще часто тревожилась по любому поводу, однако Алексу до мирских забот столь мелкого уровня не было дела. Они клевали его, как стрелы с пластиковыми наконечниками броню динозавра, и отлетали, а потом Алекс шел по ним, слыша хруст. Это было их Парадоксом Взаимосвязанного Непонимания – одна мыслила глобально-позитивно, но постоянно переживала по нелепым мелочам, второй – мыслил с позиции ОККУПИРОВАННОГО, но не парился над какими-то эпизодическими недопомехами, стараясь искать плюсы во всех ситуациях.

– Хей, Лен, – окликнул он, выуживая ее из толстых зыбучих слоев переживаний и дискомфорта.

– Да?

– А ты красивая!

Она прильнула к нему. Поцелуй меня. Спасибо. Да, я сама знаю, что я красивая, но почему бы тебе не подчеркнуть это своим поцелуем и ладонью. Лен воспринимала ладони Алекса как физиологический сканер подтверждения красоты. Как-то она сказала об этом, на что получила от мужа ремарку: НЕИЗМЕННОЙ красоты. А если неизменной, спросила тогда Лен, то почему нужно подтверждение? Для удовольствия. Это эгоизм, дорогая. Я будто каждый раз вылепливаю тебя заново. Ты же видишь свою фигурку.

И она видела.

Алекс любил ее поцелуи. На вкус они были как родниковая вода.

НО: не отвлекаемся; успеем еще обсудить и Парочку, и остальных.

Они покинули лес и вновь вступили на территорию жаркого солнца, потихоньку готовящегося на короткое время уступить место луне.

– Гляди. Кажется, наш наблюдатель побежал напрямую, – Алекс указал на примятую траву справа от тропинки.

– Ну и зря он. Для кого дорожки-то?

– Хех, дорожки на утесе. Природа явно удивляется такой прилежности.

Лен, однако, была серьезной.

– И пусть! Если мы не будем показывать приезжим, как и где ходить, они тут все вытопчут, как…

– Как бараны! – не думая, подхватил Алекс.

Лен помедлила, взвесила и кивнула. И оба рассмеялись.

Они прилежно пошли по вытоптанной народной тропе, которая там в лесу встречалась со своей сестрой-перпендикуляром, превращаясь в Заплатку. А перед их ногами тропа плавно сворачивала вправо и шла вниз по скользкому склону.

Стоп. А почему скользкому?

– Такое ощущение, что прошел дождик, – сказал Алекс. Его взгляд упал на туфли Лен. На них прозрачными жучками сидели капли. Видать, пристали при выходе из леса. – Да.

– Странно. На небе ни тучки. Да и я все время смотрела на облака… Как-то быстро и внезапно.

– Просто Бог долго терпел.

– Перестань! Ну зачем ты опять шутишь про это?

– Ну прости. Держись за мою руку, тут скользко.

Тропа переросла в грунтовую дорогу, сейчас немного раскисшую. Она соединяет подступ к Волчьему утесу и шоссе 97, окаймляющему с запада восточную часть полуострова. Асфальтовая нить, на которую нанизаны прибрежные города. Между утесом и шоссе – пансионат «Теплый вдох», огороженный двухметровым забором. Небольшой комплекс из пары корпусов, нескольких пристроек и уютного внутреннего двора – с беседками, скамейками, столами для барбекю и шезлонгами подле бассейна. На его территории уже можно встретить с десятка полтора стариков и людей, близких к пенсии. Говорят, здешний воздух целебный, вот и едут сюда всякие противники антибиотиков и курсов лекарств, особенно если те стоят вдвое дороже, чем двухнедельное пребывание здесь со всеми процедурами и тремя полноценными приемами пищи, включенными в цену путевки. Молодежи меньше – она предпочитает города поактивнее, поживее, как, например, Саммервилль и еще с десяток похожих, а в Баттермилк приезжают в основном по вечерам и на выходных – искупаться, прикупить креветочных чипсов или креветочного масла, отдохнуть на крыше какого-нибудь ресторанчика, любуясь закатом, а потом отправиться в арендованный домик у самого моря.

СП как раз вышла к пансионату.

– Не знаю, по-моему, жить за забором, как скот, да еще и в таком месте, это преступление. Хотя другого пансионата все равно нет.

– Зато спокойно, – возразила Лен. – И воздух вкусный.

– Да а чего тут может быть неспокойного? Маньяков у нас нет, аномалий тоже.

С маньяками, дорогие мои, он оказался прав. Нет здесь ни убийств, ни насильников, ни прочих преступников – в той же сторожке, например, ни разу не находили не то что трупа, а даже следов крови. Этот город немножко о другом.

– А дождь? – Лен хотела бы спросить и про город, который НАД, но не стала. Давайте сперва разберемся с ЭТОЙ аномалией.

– Тучка. Была и рассосалась. Ну, кроме той, но она, по-моему, уже померла. Это природа, Лен, у нее свои причуды. Вон, солнце вовсю светит.

– Найджел бы сказал, что кому-то стало жарко и он призвал дождь.

– Либо кто-то очень грустил, а мир подхватил настрой и завел ту же шарманку. Подыграл. Знаю я эти теории.

– Ну не такие уж и теории, – неуверенно, но с претензией сказала Лен, шаркнув по траве у обочины. На закругленный мыс туфельки вновь налипли жирные капли, заигравшие на солнце алмазным блеском.

– И пожалуйста. Я не против. Вот, например, нас же дождь не застал. Это потому что я не хотел, чтобы нам мешали.

Лен нахмурила тонкие бровки.

– А тот, кто следил за нами?

– Хм. Наверное, я очень сильно хотел похвастаться красавицей-женой.

– Теперь буду не хотеть, чтобы ты хвастался.

– Главное – оставайся такой же прекрасной! – Алекс внезапно рассмеялся. – А ты тоже начинаешь чувствовать себя Найджелом?

Лен улыбнулась.

– Ага. Решила не говорить тебе, зная, что ты к нему не очень.

– Но вообще, это странно – приписывать все вокруг происходящее к чьим-то хотелкам, полностью повесив законы физики на желания того или иного. Мир бы тогда был полон конфликтов и сошел с ума уже через пару часов.

А сколько этих миров? – спросила про себя Лен, чтобы не продолжать тему с Найджелом. Нет, эти разговоры не для сейчас. Но все же: кто решил, что люди живут в одном мире? Может, это лишь стыкующиеся кусочки индивидуальных реальностей.

Со стороны моря донесся крик чайки. Алекс обернулся вовремя – птица летела в сторону города, бодро сверкая в лучах солнца, как брошенная призма.

– Вон, смотри, Лен!

Стеклянная чайка как на духу. Лен любила этих птиц с прозрачными, как из хрусталя, клювами и постоянно смеялась, когда смотрела на них. Она называла стеклянных чаек фунчозой, и они оба находили это до нелепости смешным и до жути ассоциативным.

От пансионата ведет узкая полутораколейная (именно такая) теперь уже асфальтовая дорога, чтобы через почтикилометр (слитно, да) впиться в бок шоссе 97. Шоссе это надежно охраняемо высокими туями и тополями. Довольно часто кроны последних сплетались и в особо яркие дни образовывали теневые оазисы. Совсем редко в их компанию забредали крапчатые пальмы – еще одна местная особенность. Этот подвид пальм очень любим туристами, и открытки с деревьями с зелеными в синюю крапинку листьями продаются ничуть не хуже, чем с изображением стеклянных чаек.

– Да не к нему я странно, а к его идеям, – неожиданно сказал Алекс. – Фиг с ними, с его видосами, но он, по-моему, свихнулся. Городит чушь на миллионную аудиторию, лишь бы кидала донаты.

– Не знаю… Мне кажется, ты в нем видишь себя. У вас много похожего, вы оба воспринимаете мир подробно и детально, и…

– Ты серьезно, малыш? – фыркнул Алекс. – Вот этот отстраненный и замороченный чудак чем-то похож на меня?!

Лен пожала плечами. Алекс не остановился.

– Нет, ну что, ты намекаешь, что ХОТЕЛИ дождь больше людей, чем те, кто не желал? Или один хотел дождь сильнее, чем масса тех, кто нет?

– Возможно. Только не повышай тон, пожалуйста.

– Тогда за счет чего он сильнее? Что еще за маг воды такой?

– Ты вот со скепсисом, а я помню год, когда мы познакомились. В тот год я до ужаса не хотела покупать зимнюю обувь – она какая-то вся некрасивая и громоздкая. Тогда мы с тобой и познакомились, и больше холодных зим я не знала. Потому что тут их толком и нет. И что ты на это скажешь?

– Хм. Что нас познакомили криворукие башмачники? Что нежелание обуви сильнее желания любви? Что ты думала не обо мне, а о собственном комфорте? Я могу много чего сказать, фея, но не все из этого тебе – и мне – понравится. Каждому событию можно придумать с десяток версий и интерпретаций: от причины до способа. Трактуй как тебе удобно и приятно. Я предпочитаю думать, что нас свела судьба. Что мы как-то синхронизировали наши позывы к отношениям, со всеми требованиями и желаниями, и сцепились. Потому и любим друг друга так бешено. И в такие отношения ну совсем не хочется приплетать какую-то там обувь. – Он улыбнулся и поцеловал ее.

О чем я там? А, оазисы на шоссе, да. Так вот: в теплую погоду они служат недолгим кровом для перегретых двигателей автомобилей и людских мозгов. Каждые двести метров на шоссе 97 стоят указатели ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СОРИТЕ, ДАВАЙТЕ УВАЖАТЬ ДРУГ ДРУГА, и в тенях этих знаков любят пережидать жару птицы и дикие кошки. А вот когда пройдет дождь и становится мокро, а ветви тополей переваривают солнечные лучи в пищеводе-фотосинтезе, а если шоссе еще не приехали ремонтировать от ям, полных воды, потому что все сидят в обнимку у моря или пьют в одном из баров, случаются…

– Твою мать! ДА КАК ЭТО ВОЗМОЖНО-ТО!

Пежо 307 цвета застреленного в июле зайца промчался мимо, выдохнув в них бензиновой отрыжкой и грязными брызгами. Слишком знакомый Пежо.

– Он что, специально выжидал, что ли?!

– Любимый, не кричи, пожалуйста. Ну не услышал.

– Не услышал?! Окей. А ты? ТЫ тоже не услышала, что он едет?

– Я… Да, тоже.

– Что за ХРЕНЬ!

Алексу было плевать на испачканную одежду и присосавшиеся к телу беззубые рты грязевых брызг. На что ему было не плевать – так это на подлость и абсурдность ситуации. Машин нет, в воздухе тишина, а они идут вдвоем и не слышат, как из-за НЕЗНАЧИТЕЛЬНОГО поворота выскакивает чертов Пежо, проезжает мимо них, и заднее колесо КАК БУДТО САМО виляет в сторону и попадает в колдобину, в которой уже созрел прохладный мутный снаряд, только-только начинающий теплеть от нагретого за день асфальта.

– ЭТО ЖЕ НАЙДЖЕЛ! ВОТ СУЧЬЯ ЖОПА! Что за приколы?!

Лен нахмурилась.

– Может, это он следил?

– Не думаю. Ему, по-моему, вообще пофиг на все. Но знаешь, не нравится мне это. Слишком странная цепь обстоятельств. Они настолько случайны, что неслучайны. Так не бывает.

– По-моему, дождик ты объяснил просто прекрасно, – с совсем малюсенькой толикой насмешки сказала Лен.

– Я пытался занять позицию рационалиста. Которую только что пошатнули. Потому что я НЕ ХОТЕЛ, чтобы меня облили. Ты, думаю, тоже. Неужели найдется человек, который хотел, чтобы нас окатили грязью ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО? С Найджела спроса никакого – он и так шизанутый, ему до людей и нет дела.

И пока Алекс раздумывал, почему весь мир против него и с такими нелепыми и дурацкими ситуациями ему только и уготовано, что пребывать неудачником, в голове Лен робким мышонком все-таки промелькнула мысль: кто-то хотел, чтоб нас облили.

Промелькнула – и скрылась в норке, только хвост скользнул по полу.

– Еще и эта чертова туча!

Лен тоже смотрела на нее. И пусть с такого расстояния ничего не разобрать, но она летала и видела.

Нет, любимый, никакая это не туча.

-8-

19 мая, среда

Балахоны – это круто. Это как будто ты и маг, и убийца, и в рубашке, которую надевают под доспехи. Ну и капюшон-подшлемник. А броню, типа, можно выдумать, уж с этим проблем никаких. Правда, при его 80 кг и росте в 163 см комплекция позволяет быть только магом. Или толстым крадущимся убийцей. Но хрустящие под туристическими ботинками ветки громко оспаривали такое предположение. Ну и ок, магом – значит, магом. А еще лучше – друидом. Барти Уоррен – звучит довольно неплохо. Если, например, поменять БАРТИ на БАРТИУСА, то вообще крутяк. Сразу +10 к репутации и +15 к урону от заклинаний магии природы.

Прямо скажем тучноватая комплекция не мешала Барти ловко залазать на огромный тополь, прозванный им, как друидом, Сторожем, который будто приподнимался на цыпочках и глядел поверх густых крон деревьев Жуткого леса, наблюдая, все ли хорошо и спокойно, пока Барти в школе или делает домашнюю работу. Ведь кто-то же должен присматривать за лесом – его обителью, местом, куда Барти заскакивает после школы, чтобы и прочитать тот или иной параграф, и перекусить купленным по пути в гипермаркете «Мы с вами» излюбленными прохладными онигири, и погрузиться в новенький фэнтези-роман, и, наконец, снова вернуться к РУЛБУКУ – своду правил по разрабатываемой им настолке.

Рулбук, следует заметить, штука сугубо любопытная. Толстенная потрепанная тетрадь, некогда бывшая скетчбуком, но быстро переросшая в нечто большее. Мягкий, но прочный переплет, множество страниц из крафтовой бумаги хранили десятки зарисовок, сценок, моделей гипотетических и нереализованных игр, всякие отрывки из вымышленных историй, справочную информацию по разным ЛОРам, осколки правил, дизайн фигурок, типы игровых полей и бла-бла-бла. Настольная книга Бартиуса. Гроссбух. Нет, не так. Книга Таинств! И все это самыми разными чернилами – черные, синие, зеленые, красные, от шариковых ручек, гелевых, перьевых. Полная визуальная мозаика!

Но это второстепенно (при всей-то любви Барти к настольным играм), ибо больше всего на свете его занимали правила ЭТОГО мира. Точнее, по каким законам он существует. Он видел мир как Игру, а, как известно, в правилах любой игры есть бреши, и про себя себя Барти называл свое хобби ВЗЛОМОМ МИРА, но пока что это больше походило на созерцание и изучение с редкими экспериментами. Он пытался выявлять закономерности между событиями, пытался понять, может ли одно всегда вытекать из другого и оставаться неизменным. Можно ли обмануть закон подлости (да, можно), может ли Баттермилк, который Барти видит как ожившую настолку, иметь алгоритмы и когда, елки-палки, Барти, на правах гейм-мастера, начнет управлять партией и, ну, манипулировать ходом событий.

Однажды он сидел на Стороже и изучал лес. Это было около шести лет назад. Он увидел наложенный на лес крест дорог и выкрикнул: «ЗАПЛАТКА!». Да так яро, что чуть не свалился с дерева. Но удержался. Он плохо помнил события тех давних лет, но точно знал: трубил он о своей находке повсюду – и в «Мы с вами», и в кинотеатре «Паром», и у входа в торговый центр «Морской Молл», и через забор возле курилки у Морского Института Баттермилка, и когда бежал по набережной, и орал об этом со смотровой площадки утеса, а посетители Высокого парка (а, не упомянул ранее – это такая детская площадка на макушке Волчьего утеса) в недоумении поворачивали головы и с неодобрением слушали сумасшедшего пухляша. И совпадение ли, но вот Барти Уоррену пятнадцать, а две вещи с тех пор остались неизменными: он все такой же пухляш – это раз; перекресток дорог в лесу так и зовется Заплаткой – это, собственно, два. Отличие в одном – так теперь говорит весь город. И, в общем, есть еще парочка вещей, которые как будто подчинились игровому восприятию Барти, но он был не столь смелым, чтобы признать СВЕРШЕННОЕ своей манипуляцией или искажением видимого. Не мог же он задавать параметры, как в РПГ. Кстати, следует заметить, что РПГ – это еще и прозвище Барти, вполне заслуженное, между прочим. Не только за любовь к настолкам и выдуманным мирам. Барти сам как будто бы живет на границе двух реальностей и микширует реальную жизнь с фэнтези-набором.

На Стороже Барти и заприметил Сладкую Парочку. Точнее, эльфийку Лен Фэйри – тоненькую очаровательную женщину, которую и женщиной-то трудно назвать. Вроде бы ей уже около тридцати, а выглядит как девочка. Барти сравнивал Лен с другими сверстницами и видел страшную пропасть во внешности. И когда мисс Фэйри приехала из своего Эльфийского Края, который остальные называли Российским Союзом, когда устроилась в школу номер два и когда Барти Уоррен впервые увидел ее, то решил: в его Игре появился новый персонаж. Эльфийка. Он мог поклясться, что слышал от ее Темного, что и он называет ее так. И это, ну, здорово и приятно.

Бартиус благословил и пожелал им хорошего похода, чтобы на их пути не было врагов, чтобы погода услужила, а лес был гостеприимен. Они явно куда-то торопились, во всяком случае Темный.

Как-то Барти подумал, что ему самому неплохо подошла бы роль друида – настолько он покровительственно взирал на ПОСЕТИТЕЛЕЙ Жуткого леса (его владений, понимаешь). Это, конечно, не роль Старшего Друида, занятая Крисом Ворином, но тоже вполне.

Барти, как и подобает герою фэнтези, задрал голову и посмотрел на солнце. Потихоньку алеет, тускнеет. Скоро в городе начнет темнеть. И придется идти домой. В очередной раз выслушивать от отца и вечно поддакивающей матери, какой Барти толстый, почему бы ему не побегать, ну хотя бы на беговой дорожке наверху, сын, ты уже в том возрасте, когда пора нравиться девочкам, да перестань, он опять запрется сейчас у себя и будет играть в свои картонки, как настоящий мужчина.

Ужас. Как не хочется. Его рулбук – то ли про выдуманную игру, то ли про реальную. Но все так тесно сплетается, что, наряду с его параллельными фильтрами реальности, правила будут так же гибки и смежны. Но до этого далеко.

Барти проглотил ком расстройства.

После, уже на выходе из Леса, когда внизу показались Пустоши (пустырь за гипермаркетом) и Ярмарка (непосредственно «Мы с вами»), Барти решил, что настоящая Игра не должна быть абсолютно спокойной, а интерес к ней должен подогреваться какими-то ивентами (локальными мероприятиями, если попроще). Не войнами, конечно, но всякими небольшими сражениями и необычностями.

Он, как герой, должен регулярно подтверждать свое геройство. Ну и мастерство над Игрой. Ведь меч нужно регулярно точить, чтобы он не затупился. Барти нужно убедить себя, что он Способен. Убеди себя – а потом убедишь остальных. Сперва важна вера в свои силы.

И надо бы удивиться, но Барти совсем и не удивился, когда его взор заполонил яркий свет Драконова Дыхания Железного Дракона. Ксеноновых фар, короче. Машина была повсюду и везде и, похоже, неслась прямо на него. Она взялась из ниоткуда, и рев мотора, смешанный с визгом тормозов и трением шин по раздолбанному асфальту, навалились внезапно, будто давно изнемогали от нетерпения. Барти мало чему удивлялся. Он воспринимал все как данность, которую надо переварить. Есть и есть.

Хотя какой «есть и есть»? Это же сражение! Чудовище на его пути! Не можешь победить – прогони! Опыт зачтется в любом случае. Станешь сильнее.

Наш друид поднял руки, рюкзак в страхе прилип к мокрой от пота футболке, и с губ слетела какая-то непонятная, но абсолютно уверенная тарабарщина. В салоне тряхнули длинной белой (для Барти – седой) шевелюрой, выматерились заплетающимся языком и рванули влево. Пежо 307 цвета пепла, припорошившего базальт, испуганно – а то и трусливо, ха! – улизнул с дороги и невнятной походкой (поездкой?) помчал в окружную, огибая Ярмарку.

Барти снова вмешался в правила игры. И снова сработало.

Он проследил за автомобилем, пожал плечами и пошел себе дальше. Вы представляете, у него даже сердце не ускорило ритм! Остаточная мысль после всех событий была такова: Найджел Филлинс снова пьян. Барти не переживал, что его знакомый может разбиться – в это не верилось, и он вообще не допускал мыслей с нехорошим исходом. Так Игроки будут в безопасности. Это в его же интересах. А Найджел – хороший Игрок, нестандартный. Игроки живы – Игра продолжается.

Только что Игра сильно встряхнулась.

Голова Барти взорвалась болью.

-9-

19 мая, среда

Сандерсу казалось, что что-то произошло. А именно: ИМПУЛЬС вышел на свободу и СРАБОТАЛ. Он и не думал ошибаться – уверенность в успехе подпитывалась накатывающим волнами запашком от кроссовки – КРОССОВКИ? Я ЕЩЕ И НАСТУПИЛ В ЭТО ДЕРЬМО? АХАХАХАХА! – оскверненной то ли лосем, то ли все-таки им (через мир и лося, а не ПРЯМ ИМ). Хрен его разберешь с такими выкрутасами.

Отнекиваться глупо – он захотел отомстить. Ладно, не столько Лен Фэйри, сколько этому Алексу (но было бы неплохо, чтобы досталось ВСЕМ). Имея в виду всех, он имел в виду не только Сладкую Парочку. Во всяком случае, Сандерс не конкретизировал, а в юрисдикцию его ИМПУЛЬСОВ входил Баттермилк со всеми его жителями. Потому что НЕХРЕН.

Мистер Румс прошлепал по шоссе 97 до ближайшей таблички ПОЖАЛУЙСТА, НЕ СОРИТЕ, ДАВАЙТЕ УВАЖАТЬ ДРУГ ДРУГА и с помощью острого бока металлического листа знака соскреб остатки своей неудачи (блин, или удачи, если он сам наколдовал и оно получилось?!) со снятой кроссовки, и через некоторые сотни метров свернул направо, по ответвлению от шоссе с высоким тощим столбом, на котором написано НА БАТТЕРМИЛК, и под аркой целующихся тополей, в перпендикуляре, на обочине нестояла-нележала здоровая креветка из известняка, и она приветливо махала лапками, устроившись поверх надписи ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БАТТЕРМИЛК. Прям как позирующая фотомодель на пляже.

Ах, ну наконец-то мы внутри Баттермилка. А то все вокруг да около. Люблю я этот город, черт возьми! Хороший он, теплый, ламповый. Люди в большинстве своем милые и приветливые. Со своей чудинкой, правда, но все же. Ну и с медлительностью, присущей людям периферии вдали от столиц и шумных городов. Мне особенно нравится здесь речка Быстрянка, берущая начало где-то в горах и весело протекающая через весь Баттермилк. Из-за нее здесь имеются несколько мостов, и в этом есть что-то романтическое и сказочное.

Контуры креветки начинали размываться; заходило солнце. Ну а то, что лежало под подошвами Сандерса, звалось Сквозной улицей и пролегало, собственно, сквозь город, чтобы на том конце свернуть налево и вновь влиться в разгоряченную артерию шоссе 97. Чуть дальше после креветки справа от улицы расположился гипермаркет «Мы с вами» с небольшим, но все равно бесполезным придатком – парковкой. Видимо, арендаторы решили, что сюда будут заезжать с шоссе какие-нибудь дальнобойщики или просто потребители. Но нет. К пустырю за гипермаркетом, кстати, подводил левый отросток Заплатки (не самый популярный и не шибко-то живописный – обособленный мусорными баками и прочим хламом). Никто не знал, что однажды здесь все заасфальтируют и воздвигнут огромный магазин.

В общем, с этой креветочной точки Сандерс видел город, который уходил вниз. Точнее, его зримую часть, ибо Баттермилк – город рельефный. Вдали (хоть из-за размеров городка говорить «вдали» и не совсем верно, но все же) высились Башня и Антенна (круглое здание бизнес-центра и телевышка соответственно), а позади них, у самого берега, маячили крыши гостиничных апартаментов «Наши гости». Но обо всем этом попозже. Довольно экскурсий.

Взглянем более детально: вот идет Сандерс Румс, двенадцатилетний мальчик стандартной комплекции, блондин, большие глаза, штаны с дополнительными карманами сбоку от колен, заношенные кроссовки невзрачно-коричневого цвета, мятая футболка с флагом Японии. Точнее, застиранная белая футболка с вылинявшим красным шаром, напоминающим ИМПУЛЬСЫ Сандерса. Он УГОВОРИЛ маму купить футболку на ярмарке выходного дня пару месяцев назад, подгадав удачный момент, когда Кит Роджерс подлил достаточно бренди в пакет яблочного сока Бэтси Румс, окосевшей от полученного коктейля более чем быстро. Зато она купила сыну футболку без бонусных пререканий. Но это же флаг Японии, Санди! Сандерс махнул рукой. Ты уверен, сынок? Сандерс кивнул. С тех пор ходит только в ней, лишь изредка и с неохотой отдает матери на стирку.

Никто не знал об этой пасхалке, но Сандерсу и не нужно. Как-то, возвращаясь на перемене из школьного туалета в класс, чтобы дорисовать, что не успел на уроке, он подслушал разговор Лен Фэйри и Алекса Дарка, который притащился к ней, потому что, видите ли, СОСКУЧИЛСЯ. Тогда-то Сандерс и узнал, что этот Дарк у нас, оказывается, неженка, которая считает, что все вокруг смотрят на него. Видите ли, центр Вселенной, пуп земли, король, магнит внимания. Ну-ну. Якобы, Алекс часто видит себя со стороны и старается, чтобы все было безукоризненно (ВЕДЬ НА НЕГО ЖЕ СМОТРЯТ, НУ!). Услышав это от достаточно взрослого мужика (через скоро ему тридцак), Сандерс невзлюбил его. Что за херня – какой-то дурацкий комплекс. В душе Румса проросли корни презрения к этому человеку. Понятно, что с виду ничего не заметно, и душу Алекс раскрывал непосредственно своей жене, но Сандерс здорово разочаровался, узнав, что существует вот такая ПОДНОГОТНАЯ! А сколько таких у каждого? Свихнуться. Та же Лен Фэйри, например, совсем не прочь раздвинуть ножки теплым весенним деньком, вот уж ого-го. Вот вам и пасхалки.

А сейчас Сандерс попытался поиграть в Алекса Дарка и представить, как он, Сандерс, выглядит издалека: как будто кто-то запустил красный шар для боулинга по ухабистому склону – за счет подпрыгивающей и быстрой походки. Сандерс никогда не любил велосипеды и прочую галиматью и ходил пешком, чтобы не быть жирдяем, как, например, Барти Уоррен, чертов ЛЕСНИК с нестрижеными ногтями, сидящий на своем долбаном тополе.

Несколькими минутами позже слегка запыхавшийся Румс уже шел вдоль гипермаркета. Перед его носом, виляя задницей, проехал автомобиль Найджела Филлинса. Блогер снова пьян, понял Сандерс и уткнулся в свои мысли. Если сперва он решил идти домой, то как-то незаметно передумал и выбрал промежуточным пунктом Колокольню Святой Елены. Надо сказать, что между РПГ и ним прослеживалось что-то общее. Оба зависали где-то ПОВЫШЕ. И Сторож, и КСЕ были уединенными местами. В отличие от Барти, Сандерс не вдохновлялся чем бы то ни было, не создавал свою игру, а просто сидел, глядя на развалины древнего храмового комплекса, и молчал. И мир вокруг был с ним солидарен. Мир молчал. И это радовало и успокаивало. Они общались молчанием. Это было ЕГО общество. Его беседа. Как здорово. Сделанная из красного кирпича колокольня высилась этажей на шесть—семь, винтовая лестница чудом уцелела, площадка наверху была открыта, и представьте себе: никто никогда оттуда не прыгал. Похоже, Баттермилк всех устраивал или же РАЗЛЕНИВАЛ до степени амебы. И даже родители особо не переживали за детей, когда те говорили, что идут гулять на колокольню. Слишком тут все аккуратно. Но вот Сандерс представил, как стоит наверху, смотрит на невнятные горы кирпичей, несущих в себе намек былой геометрии и древних контуров зданий; тихо светит полная луна; он ощущает запах моря и влажной крапивы и делает шаг, а под ногой ничего, и он летит вниз. В падении тело переворачивается так, что в момент приземления его голова будет воткнута строго вертикально в землю. И вот конец близок, а Сандерс высматривает своими большими глазами острый осколок камня, который метит ему прямо в макушку. В темечко. Внезапно Сандерс передумывает и не хочет никуда лететь, но поздно. Ему страшно. Камень в голову – это, должно быть, очень больно. Зачем он шагнул-то?! В последней тщетной попытке он отдергивает голову – ТОЛЬКО БЫ НЕ В ГОЛОВУ ГОСПОДИ ЭТО ЖЕ БУДЕТ ТАК БОЛЬНО – и, вроде бы, избегает камня, но боль все же пришла, жуткая и всеобъятная. Аж заломило зубы и зазвенело в ушах.

Темнота взорвалась цветным конфетти с длинными шлейфами.

«Неужели реально?» – подумал Сандерс и схватился за голову. Глаза пока не открыть – сдерживают боль. Он ощупал волосы; под ними ничего – ни крови, ни мелких фрагментов камня.

Пронесло, показалось…

Хм, кажется, начала вздуваться шишка.

Переждав чуть-чуть, Сандерс разлепил веки. Мир огранила тьма, мухами разлетающаяся по сторонам. И в самом центре несфокусированного пространства стоял кудрявоголовый хренов РПГ, с отстраненным удивлением потирающий лоб и смотрящий на него со взглядом, полностью выражающим фразу ЭЙ ТЕБЯ НЕ ДОЛЖНО БЫЛО ТУТ БЫТЬ Я ЖЕ ТАК ХОРОШО ШЕЛ ЧЕГО ТЫ ТУТ ЗАБЫЛ И ПОЧЕМУ ЕЩЕ СУЩЕСТВУЕШЬ И КАК ТЫ ЗДЕСЬ ОКАЗАЛСЯ ВООБЩЕ?

– Румс, ты чего не смотришь, куда идешь? – несмело и довольно вяло спросил Барти Уоррен, понимая абсурдность возмущений в связи с обоюдностью ситуации.

Сандерс вскипел. Все, что он мог сделать, это пообщаться на языке взглядов. И, судя по виду жирдяя, Сандерс лидировал.

– Ты давай это… Осторожнее, чувак… Ходи… – в сторону сказал РПГ и пошел восвояси, стукая ботинками по пустой и богатой на эхо парковке.

Этот баран даже говорить нормально не может, когда дело доходит до человеческого языка!

Внутри Сандерса вновь зародился ИМПУЛЬС – ого, подумал Сандерс, так быстро! – и сейчас он бегал по органам, скребясь и ища выход наружу. Как крыса, накрытая ведром. Долго ждать не пришлось. Лицо Румса вспыхнуло, он неотрывно смотрел на Барти Уоррена и про себя процедил: чтоб ты долбанулся! О, как он был взбешен, как раздражен всей тупостью событий – от никчемной слежки до пахучих приключений! ДОЛБАНИСЬ ТЫ.

Но пришел чих. Сандерс посмотрел на солнце, правда, уже уходящее, и чихнул. Ухватился за физическую возможность выпустить ИМПУЛЬС.

И освободил его.

И вскрикнул.

Потому что, кроме солнца, на небе было кое-что еще.

-10-

19 мая, среда

Мда, этот взгляд надо было видеть. Будто бы Барти выкрал у него душу или лишил способности колдовать, будь Рупор магом. Но, блин, этот взгляд!.. Наверное, хорошо, что Румс немой. Страшно подумать, что бы услыхал Барти в свой адрес. С другой стороны, лучше услышать и забыть, чем запомнить ТАКОЙ взгляд. Ладно, Создатель с ним! Барти было не до того. Вечером он твердо вознамерился засесть за разработку настолки (в который по счету раз…). Если ему позволят. Возможно, в будущем она станет популярной, и у Барти будет много денег за счет любимого дела. Как у Найджела.

Если ему позволят…

Побаливала голова, и эта боль осыпала ауру Барти сухой горечью. Он ведь направлялся домой. В это ЛОГОВО. Барти завидовал другим детям – они любили родителей. И это было взаимно. У него же случай особый: его донимали почти каждый день. Похудей, Барти, подстриги ногти, сходи в душ, смени одежду, держи, побрызгайся моим одеколоном, у нас скоро гости. Да, он не красавец. Да, на фоне родителей он больше похож на приемыша. Но где, скажем, их любовь и терпение? Хотя они и говорят, что это мы от огромной любви к тебе, сын, желаем здоровья и всего такого, ведь лишний вес это и нагрузка на сердце, и не только. И на ИХ имидж – говорил отец матери, а Барти подслушал. Уже потом, после очередной встряски. Кажется, его воспринимают как безделушку. Какая нахрен любовь?

С родителями Барти мы еще столкнемся, но просто поверьте, что на душе у парня была тоска. Аура неприятно мерцала, ныл лоб, остались крупицы брошенного взглядом заклинания Рупора, от которых еще предстоит избавиться… Короче, накрутил сам себя. А дом все ближе. Он уже слышал недовольный тон отца и презрение в его взгляде. Чувствовал, как налаженный им мир трещит по швам и осыпается мелкими осколками.

– Нет, это не мой мир. Совсем. Мне нужен портал. Ход в другое пространство. Что мне тут делать? Я не для этой Вселенной. Нет, нет. Мне уготовано иное!

Фразы должны были высосать грусть и развеяться вместе с ней, да только не особо получалось. В конце концов, не найдя ничего лучше, Барти поостыл и спрятался за пеленой отрешения, бывшего с ним некоторое время назад, до столкновения с Рупором.

И знаете, помогло. Отпустило.

Он шел по тротуару вдоль высокого забора, облицованного кирпичом. Этот забор отгораживал улицу и сам Баттермилк от Этери-Рич – райского уголка для богатых. Элита города, контраст которой подчеркивал расположенный напротив через Сквозную улицу приземистый и унылый район – Западный Удел, – прозванный Барти Анклавом. Там как будто обитали воры и убийцы, а по ночам практиковались в темной магии (ну конечно нет, но дайте ему помечтать и свизуализировать, он же любит фэнтези и пр.).

Напряжение между двумя районами чувствовалось едва ли не осязательно. Пожалуй, здесь самая враждебная атмосфера. Идя по Сквозной, чувствуешь себя на прицеле у снайперов, и кажущаяся сладкая жизни богатых – военный маскарад для ослабления бдительности, а там, под землей, маршируют солдаты, собираются армии и вовсю строится огромное орудие всеуничтожения. Ну или нет. Возможно, это все придумано самим Барти. Но в этом месте он обычно ускорялся. Мало ли что.

Чего далеко ходить – вот идет в своем шелковом полуплатье-полукимоно с нежными узорами из листьев и веточек сакуры Нацука Акияма, прозванная Барти Айз Седай. В «Колесе Времени» Роберта Джордана женщины владели Силой (считай – магией), и она видоизменяла их, не давая понять по чертам лица, сколько лет чародейкам. Так и в случае с Нацукой – поговаривают, что этой нянечке из частного детского сада было в районе 50, но кто всерьез поверит в это, не зная даты ее рождения? Широковатое скуластое лицо без морщин, миниатюрная фигура, легкая походка, черные волосы без намека на седину. И абсолютно юный высокий голос, словно разговариваешь со своей одноклассницей. Барти будто невзначай достал из рюкзака онигири, чтобы оно было на виду. Ему подумалось, что Нацуке будет приятно.

– Добрый вечер! – поздоровался он.

Размашисто идущая японка расплылась в улыбке, отчего ее скулы приподнялись еще больше, а глаз стало ну совсем не видно.

– Датути, датути! – со смешным акцентом сказала она, кланяясь с каждым словом. – Онигиря!

– Да-а, – Барти был доволен произведенным эффектом. – Обожаю!

Ее платье вблизи выглядело прям красиво и дорого – ткань буквально СТРУИЛАСЬ, как ручей, блестела на солнце и… Как мантия, в общем!

– Правирна, парезна!

И она откланялась. Спешила.

Это Этери-Рич. Или Дворцы, как именует его Барти.

А теперь поворачиваем голову налево.

Западный Удел – место, где, кроме работяг с креветочного завода и не самых зажиточных жителей Баттермилка всегда увидишь кого-то из Марсян! Марсяны (или, по классификации Барти, кобольды) – это семейство армян. Непонятным образом детей Марсян становится все больше и больше, и они просто заполонили район. Половину тамошних магазинов, парикмахерские, хозяйственные, это уж если не брать в расчет рынок «Фрешдэй», где Марсяне сидят почти за каждым прилавком, держали милые эмигранты. Вряд ли они жили так уж бедно, но Западный Удел – не только их БИЗНЕС-среда, но и среда обитания. Тут им комфортно. А кобольды… Ну, потому что такие же юркие, шустрые, чумазые, везде-везде. И угрюмые. Улыбались Марсяне только когда продавали товары.

Нет, конечно, в Западном Уделе жили не только армяне, но их было так много, что в глаза бросались именно они. Еще и Тихий округ начали оккупировать, а с такой тенденцией к размножению вскоре заполонят весь Баттермилк. Темные, в старой одежде, как будто покрытые пылью, они мало чем отличались от здешних домов и визуально полностью соответствовали им.

А вот и братья Роджерсы вернулись – главное лицо района. Два брата, не близнецы, но двойняшки. То есть, разные внешности, потому что они не однояйцевые. Но похожи. Посмотрите: здоровые, бородатые, больше всего напоминают рок-звезд, вечно пьяные, с сальными волосами, грубыми руками и преждевременно старыми лицами. Такие они – братья Роджерсы. Такова и половина Западного Удела.

Да даже растительность в районах разная! Во Дворцах ухоженная, свежая, стройная и изящная, а там – бледноватая, кряжистая, немного вялая, будто ей не хватало солнца, хотя оно трудилось для всех одинаково.

Однажды трудяги с трущоб Анклава встретятся с богачами Дворцов. И бой произойдет прямо тут, на Сквозной улице, и машины будут отлетать, как раскиданные игрушки, и туи с тополями и пальмами будут гнуться и трещать, и колокола церкви напротив площади Святого Александра будут звенеть как напуганные дети, разнося весть о Страшной Битве двух ненавистных каст, и дрогнет Волчий Утес, и отломится край его, что покроет берег Облачного Моря, и застонет Жуткий Лес, и пошатнутся здания, исходя трещинами и изломами, и полопаются асфальтовые полотна дорог, и иссечет землю, и скрутятся газоны стонущими рулонами, и попадают замертво стеклянные чайки с разрывом сердца, и взметнутся ввысь каменья пляжа, и воссияют в зареве огня самолюбины. А через некоторое время после магической бойни в этой области останутся магические же аномалии, по типу радиации, как в Чернобыле, например, или Фукусиме. И тогда Барти, чувствительный к магическим колебаниям, пройдет по этой улице, и у него закружится голова, и он упадет на спину, опадая, – медленно, будто здешний воздух от концентрации остаточных заклинаний загустел как от желатина. И взору Барти откроется небо, чудесное небо необычного мира, где в небесах парят острова земли. Новосотворенный мир, придаток войны, побочный эффект магических деяний, случайная ошибка, ставшая чьим-то домом, сформированным чистейшими чарами. О да, летающие куски земли, фрагменты иных реальностей. Какие-то из них обжиты, какие-то – нет. Крутящиеся вокруг своей оси, дрожащие, вращающиеся по странным орбитам, перевернутые…

То, что видел Барти, было странно знакомым. Наверняка он наблюдал что-то такое в играх или журналах.

Как реалистично-то, офигеть.

Барти обнаружил себя лежащим на горячем асфальте. Он и вправду упал. Упал и не заметил. Вот так.

– Чертовы маги, – буркнул он, ухмыляясь. – Тоже мне, блин.

Он встал, отряхнулся и проморгался. Ну, ничего особенного. Упал – значит, есть на то причина, будем разбираться. Голова кружится, но уже не сильно. Его защита отвела зараженные потоки магии. Он в безопасности.

– А город был красив, – решил Барти. – Красив… Однажды и у нас будет так.

Он отряхнул штаны, после задрал голову и посмотрел на небо.

– Охренеть. – Впрочем, без такого уж удивления (это же Барти). – Ну я же говорил!

-11-

ТРАГЕДИЯ СЕМЕЙСТВА МАУНТОВ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

ПРИВЕТ, ЭТО КОГА, И МОИ КОГТИ ЖАЖДУТ НАЖИВЫ.

КАК СТАЛО ИЗВЕСТНО БУКВАЛЬНО ТОЛЬКО ЧТО, РОДИТЕЛИ ПОГИБШЕГО ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД МЭТЬЮ МАУНТА СКОНЧАЛИСЬ. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ НА 23-М КИЛОМЕТРЕ ТРАССЫ LR17. ГРЕГОРИ И КАТАРИНА МАУНТ ЕХАЛИ В ТАУЭРБУРГ, ГДЕ ДНЕМ У НИХ БЫЛА ЗАПЛАНИРОВАНА ВСТРЕЧА С АДВОКАТОМ. АВТОМОБИЛЬ ВЫШЕЛ НА ПОЛОСУ ВСТРЕЧНОГО ДВИЖЕНИЯ И СТОЛКНУЛСЯ С ГРУЗОВИКОМ, ПЕРЕВОЗИВШИМ ПЕСЧАНО-ГРАВИЙНУЮ СМЕСЬ. ОТ ПОЛУЧЕННЫХ ТРАВМ МАУНТЫ СКОНЧАЛИСЬ НА МЕСТЕ ЕЩЕ ДО ПРИЕЗДА СКОРОЙ ПОМОЩИ. ВОДИТЕЛЬ ГРУЗОВИКА НЕ ПОСТРАДАЛ.

МАУНТЫ ПЛАНИРОВАЛИ ПОДАВАТЬ В СУД НА TBL И ТРЕБОВАТЬ РАССЛЕДОВАНИЯ НА ФЕДЕРАЛЬНОМ УРОВНЕ. ТЕПЕРЬ ДОБИТЬСЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ ОНИ НЕ СМОГУТ – Я ВАМ УЖЕ ГОВОРИЛ, ЧТО МОЛВА ОБ ИНЦИДЕНТЕ СОШЛА НА НЕТ.

ЧЕСТНО СКАЗАТЬ, Я В ШОКЕ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО И ГОВОРИТЬ. НЕ ИНАЧЕ КАК ПРОКЛЯТЬЕ НА ВСЮ СЕМЬЮ. НЕВЫНОСИМО ЖАЛЬ ИХ. ЭТО ОЧЕНЬ ТРАГИЧНАЯ И НЕСПРАВЕДЛИВАЯ ИСТОРИЯ, ОСТАВШАЯСЯ БЕЗ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА И ВОЗМЕЗДИЯ.

БОЮСЬ, ТЕПЕРЬ НАМ ТОЧНО НЕ ДОЖДАТЬСЯ НИКАКОГО РЕЗОНАНСА И ПРОДВИЖЕНИЯ ПО ДЕЛУ TBL И МЭТЬЮ МАУНТА.

УЖАСНО.

ЭТО БЫЛ КОГА. ДО СКОРОЙ ПРАВДЫ.

-12-

Статье выше – два года.

Статью выше в то время читал Сандерс Румс. Как и остальные, посвященные ситуации с Маунтами. Вряд ли ему так уж нравился Кога – какой-то скользкий проныра, да еще и, как он сам однажды признался, азиат, вечно сующий нос не в свои дела, находит инфоповод погромче и трезвонит о нем на весь блог.

Однако Сандерсу нравилась подача Коги, его манера излагаться. Нравилась дотошность, с которой он раскапывал очередное дело. Жаль, что ему не удалось разобраться с TBL’ом и довести расследование до конца. Никакой справедливости.

Да, справедливости нет. Об этом можете не рассказывать немому мальчику, которого регулярно дразнят в школе.

В сентябре его родителей вызвали в школу. В ежегодном сочинении «Как я провел лето?» Сандерс подробно расписал ход расследования, обратил внимание на наплевательское отношение властей города к громкой проблеме, мистическое исчезновение блогера, выказал свои увлечения скандальным журналистом и поднимаемыми им проблемами. Классную руководительницу это встревожило, и она настоятельно рекомендовала родителям заняться сыном и организовать его досуг так, чтобы он соответствовал возрасту мистера Румса.

И вот как обычно подвыпившая мать читает ему скучную лекцию, то и дело сбиваясь и стараясь совладать с размякшим неповоротливым языком, а Сандерс систематически кивает, с разным ритмом, чтобы не было совсем уж роботизированно, а сам ищет этого TBL’а. Единственное, что осталось от него в интернете, это закэшированный в копии страницы сайта аватар – черточки-ленточки, похожие на иероглиф.

Поисковые запросы отчасти подтвердили его правоту – то была руна, похожая на сложенного из палочек гуманоида, а между ног у него до самой «земли» торчал кол. Интернет назвал эту руну «Эшар», и она призвана «защитить от зла и дать внутреннюю силу». Правда, аватар TBL’а был исполнен в форме восьмиугольника, замыкающимся вокруг руны.

И больше никаких следов.

Был человек – и не стало.

А если и не стало, то нечего забивать память. Выбросить из головы, как TBL выбросил себя из интернета, и жить дальше. Своего дерьма выше крыши.

-13-

19 мая, среда

Сука, херово. Как же, блять, херово! Сколько еще раз надо резко надавить на тормоза и высунуть голову из машины, чтобы наконец-то блевануть? Каждый переулок Баттермилка заблеван Найджелом за его долгую карьеру алкоголика. И обоссан. Сколько еще он будет ПРИСТРЕЛИВАТЬСЯ и КАЛИБРОВАТЬ дозы алкоголя и последующее с ним взаимодействие?! Сколько зашуганных людей должны попасться ему на глаза, чтобы до него хотя бы дошло, что садиться бухим в авто – это немножечко не то, чего ждут от видеоблогера-миллионника, пусть и начинающего терять свой хайп (хотя в день у него до сих пор может набежать по паре сотен подписчиков, а то и больше). И уж явно это не то, чего ждут мирные и ни в чем не повинные жители. Считай, его соседи. Вот сегодня досталось Барти Уоррену – Найджел чуть не задавил его. Не, ну как это? Да и откуда он выплыл, мать его? Ладно, не забыть бы извиниться перед ним (он не забудет; он никогда не забывает ничего, даже когда пьян в жопу).

Он никогда ничего не забывает. Может, это и к сожалению. Кое-что силится забыть, но оно с ним теперь на всю жизнь. Но что если это реально утопить? Истина, как говорят, в вине. Вот и пусть себе маринуется там.

Повод нажраться сегодня был просто потрясающим – исполняется два года Приходу Спокойствия, и это не может не радовать. Однако Найджел перешел черту комфортного опьянения. Голову стиснули клещи и шерудили в голове эндоскопом, а в живот воткнули планетарный миксер и врубили на полную скорость. Как он понимал, что черта пройдена?

Приятность опьянения сменялась тревогой;

Голова кружилась слишком сильно, чтобы отмечать этот факт с непринужденной улыбкой;

Подходила тошнота;

Мысли ОТКЛЕИВАЛИСЬ и улетали.

Последнее было особенно поганым. Это та стадия, когда он терял над собой контроль. Мозг как будто обкладывали ватой, все органы чувств и нервные окончания притуплялись, сознание будто сажали за решетку и заставляли смотреть на то, что делает твой доппельгангер. А сам Найджел скован по всем статьям, и в эти периоды его существование превращается в борьбу за власть над самим собой и возвратом контроля. Ну и главным квестом вспыхивала надпись ОТРЕЗВЕТЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ. Тогда-то он и сам не прочь блевануть, чтобы, допустим, не ложиться спать с полным желудком алкоголя, который не даст покоя и во время сна, будет отравлять его тело, и на утро он проснется дураком. С чугунной головой, мерзким вкусом во рту, фиолетовыми губами от вина, тягостью в душе и, сука, опухшим. Он верил, что после орального опорожнения никакая интоксикация ему не грозит, а отрезвление придет как можно скорее. И ни намека на похмелье! Верил и верил. И не важно, обосновывается это научно или нет. Ему помогало. А это главное. Пусть хоть ночные феи заботились о нем во время сна – похер абсолютно.

Чаще всего особо длинные отростки морали стучатся в окно сознания Найджела после обильного алкогольного орошения. О, эти всходы прекрасны. Но очень быстро погибают.

Сегодняшнее сегодня мало чем отличалось от иных сегодней. Он снова косякнул – перебрал вина. Обидно, ведь даже не смешивал. Правда, за последние двое суток его единственным пропитанием был никотин от вишнево-коньячных сигарет Rich Department (RD). А в мини-баре чудом уцелело красное сухое. Спустя десять минут после открытия бутылки и первого глотка (и одновременного опустошения бутылки на четверть) он отправился в «Морской Молл», ибо красное вино пробудило страстное желание сочного мяса с насыщенным вкусом. В гриль-баре «Steak easy» он заказал себе огромный тибон прожарки medium rare и схерачил вместе с бэби-картофелем, приправленным розмарином и шалфеем, и половиной сдобренного ароматным сливочным маслом початка кукурузы с красивыми отметинами решетки барбекю. Там он, кстати, и догнался – персонал в баре был прошаренным, умудренным опытом, и к стейку ему предложили бокал чилийского вина. Оно было таким замечательным, что Найджел заказал аж целую бутылку. Кстати, «Steak easy» – один из дорогущих ресторанов торгового центра, и это весьма спасало Найджела, которого до сих пор (!) преданные и самые ярые фанаты просят время от времени сфоткаться и благодарят за интересный контент (и умоляют выпускать видео почаще, и систематически донатят, благодаря чему Найджел преспокойно откладывает деньги с рекламных контрактов и монетизации видео на парочку счетов). В основном это интернет-знакомые, всплывшие в реальной жизни, но бывает и такое, что кто-то кому-то сболтнет, и тогда в Баттермилк приезжают специально, чтобы найти Найджела и поговорить о ВЫСОКОМ. О, а поговорить есть о чем, вы еще сами убедитесь.

Но эти приезжие нервировали. Напрягали. Мало ли что за человек попадется? Какие у него намерения? Но пока везло.

Лофтовый полумрак бара, пропитавший висящие цепи и крюки для подвешивания туш, скрадывал покрашенные в белый разбросанные волосы Найджела, длина которых – с надкусанную ненадломленную спагеттину. В этом винно-дымном сумраке (спасибо, что разрешают курить прямо в зале) мало кто мог увидеть его, проходя по коридору. Что вообще-то здорово. А то иногда, чесслово, он чувствовал себя аквариумной рыбкой, на которую пялится каждый третий. Если он где-то ел, то после первого же запеленгованного взора ему кусок в горло не лез, даже если это кусок мраморной говядины, что сочился розоватым соком и еле сдерживался, чтобы не растаять прям на тарелке. Тогда Найджел сосредотачивался не на еде, а на взгляде, который ощупывал его со всех сторон, проникал в полость рта, сдавливал гортань, вызывал спазмы, копошился во взъерошенных волосах, трогал темные круги под глазами… Короче, такое себе. Найджел этого не любил и считал, что подобное отношение обесценивает человека как человека, трансформируя личность в аксессуар и примочку, бля, для фотки. Радовало одно – средняя зарплата в Баттермилке не столь высока, чтобы посещать «Steak easy» с частотой Найджела, но белые рубашечки и дамы в пиджаках из Централ Дока один хер прибывали сюда на бизнес-ланч или встречу, не стесняясь ни смелого интерьера, ни сигаретного дыма.

Как бы то ни было, а выблевывать стейк было, сука, жаль. Еще на этапе ПОДЪЯТИЯ полупереваренной еды по пищеводу Найджел почувствовал отдельные кусочки, бьющие о его стенки, хотя black angus зернового откорма был прекрасен и чуть ли не развоплощался на атомы, лежа на языке. Но вот были кукурузины, и в ответственный момент он чувствовал, как зернышки неприятно задевают зубы в попытках исторгнуться и пропадают в кустах обочины Круговой улицы Западного Удела. Если его кто и видел тут, то явно не удивился бы – в здешних трущобах блюющий пьяный чувак – обычное явление, так что все ок. Где-то на заднем дворе орали дети, а где-то еще какая-то семейная пара ругалась прямо посреди улиц, совершенно не стесняясь. Похоже, они и вышли поближе к народу, чтобы быть на виду – так ведь гораздо веселее поливать друг друга грязью, сразу становишься более изобретательным и красноречивым, а уж сколько потом об этом будут судачить и обсасывать косточки каждой брошенной фразы, вообще не счесть!

Совершив дела, Найджел неуверенно, но напористо поехал по Круговой, выруливая на Сквозную. Голова его болталась в такт мягкой игрушке в виде песочных часов, подвешенных сверху возле лобового стекла. Найджел снова стал шейкером; опустошение, увы, не сильно помогло, лишь взбередило нутро. Горло неприятно саднило после рвоты.

Слева вырос «Мы с вами», и Найджел решил свернуть туда, чтобы прикупить чего-то для попить и поесть. Он опять не хотел появляться в городе. Некоторое время – точно. Ему тут тесно. И душно. Тошнит. Слишком много нагромождений. Полно людей и, стало быть, риска. Возможно, уже утраченного, но… Ему хотелось верить, что да. Но… А еще люди – напоминание о необходимости. О его призвании. Эти чертовы видео. Чертовы люди. Блять! Тут все не так! Нужен простор для сознания. Лучше бы прикупить запасы и осесть у себя в Приморке.

Найджел пошарил по соседнему сиденью, не отрывая взгляд от светофора. Пальцы нащупали миниатюрный корпус GoPro X, и нашему блогеру стало полегче. Он захотел снять видео. Нужно побеждать свои психи и обращать их в дело. Ему нужно это видео. Не город. Не магазин. А просто выплеснуться. Еще и для того, чтобы унять это грызущее чувство. Если вы блогер – вы раб. Вы обязаны аудитории. И у вас не будет ни одного спокойного дня. Вы станете бояться мыслить вхолостую, перестанете что-то обмозговывать, отупеете, потому что самые лакомые кусочки сознания припасете для видосов и стримов, а каждую интересную мысль начнете записывать. Сука. Зачем он ввязался в это всё?! Блоггерство – как инъекция, ты нуждаешься в них, даже если ненавидишь. И эта надобность заставляла его ненавидеть людей еще больше. Или не людей, а себя. Или восприятие своей деятельности – с аудиторией-то он дружелюбен, и они хорошо относятся к Найджелу. Но сама суть, что надо что-то снимать, потому что народ ПРОСИТ – это жесть.

Обо всем этом он думал, пересекая Сквозную и въезжая на территорию гипермаркета. К счастью, его можно было объехать по кругу, и Найджел свернул (к чему тут счастье и для чего ему понадобилось ехать по кругу – загадка, даже не спрашивайте. Может, его опять тошнило.). Правда, поехал против часовой, что как бы недопустимо, и, словно в знак того, что он делает что-то неправильное, на пути возник Барти Уоррен, который, впрочем, вовсе и без страха смотрел на фары Пежо 307 (цвета сигаретного пепла, разбавленного каплей воды), будто в глаза чудища. Стоял с властно поднятыми руками.

– Ебать!

Крик стал пусковым механизмом. Найджел отпустил тело и позволил ему завалиться на бок, руки потянули баранку влево. Пежо недовольно взвыл, с губ Найджела также слетел ворчливый стон. Опасность миновала, но как-то надо было принять ровное положение, и тогда Найджел оттолкнулся головой от боковой стенки салона, выгнув шею, и, помогая себе инерцией автомобиля, который руки Найджела накренили вправо, поймал баланс. Симбиоз, черт возьми. Партнерство. Сотрудничество. Автомобиль и человек. Трансгуманизм, бля.

– Не, валить надо отсюда, пока херни не понатворил. Слишком много знаков уже. Лучше воспользуюсь доставкой.

Конечно, сказано это было не так быстро и не столь внятно, ибо язык в жопу пьяного похож на речь человека под анестезией. Но вы бы разобрали, думаю.

Это еще хорошо, что со стороны пустыря за гипермаркетом никто не любил ходить. Но у главного входа стояли и машины, и люди, и последние не забыли повернуть головы в его сторону и – опционально – покачать головой. Но они торопились. Надо бы прикупить холодненького пивка, взять джерки, снэки и отправиться на пляж, полюбоваться скорым закатом.

Найджел выехал обратно на Сквозную и повернул в сторону шоссе 97. Он помахал креветке, а, проехав, обернулся и послал ей воздушный поцелуй. Непреднамеренные резкие движения стоили ему очередного приступа вертолетов, и мир стал вращаться вместе с рулем. Только чувствительность была чересчур, и малейшее колебание баранки разворачивало округу с десятикратной амплитудой.

На шоссе он въехал с молитвой, прося мир, чтобы никаких машин и людей не было ни слева, ни справа (пьянка пьянкой, а безопасность никто не отменял – не забывайте, что трезвый встревоженный Найджел находился в плену пьяного).

Сработало. А все потому, что он помахал креветке. Найджел придумал себе ритуал – помахать креветке, когда видит ее, чтобы день прошел хорошо. Ну типа такого амулета, благословения (Барти назвал бы это БАФФОМ (и пару раз называл)). Раньше хотелось даже придумать ей какое-то имя, пафосное, величественное, но склонная к жизненной простоте (несмотря на посещения дорогущего стейк-бара, ибо это своего рода убежище) натура Найджела решила, что креветка, просто креветка, приносящая удачу, – это уже круто. Без всяких, если угодно, выебонов.

КРЕВЕТКА, ПРИНОСЯЩАЯ УДАЧУ. Охуенно же!

Вне города Найджелу стало спокойнее. Когда твои надзиратели – туи, тополя да крапчатые пальмы, а за плечами благословение креветки, становится спокойнее. Жаль, дорога кривовата. Она явно не для него-сегодняшнего.

– Здорова, дождь! Точнее, счастливого пути! – потому что шоссе было несколько мокрым.

На капоте и лобовухе сидели пара десятков капель-линз, фокусирующих в себе микромир, перевернутый вверх ногами. Ого, это, получается, как груднички, что видят мир наоборот. Круто. Деревья оказались вверху, а безбрежное небо – под ними. Словно пещера с соляным озером, над которым нависли сталактиты. Красотень. А как бы выглядел Баттермилк, зависни он над головой? Странное зрелище, думаю. Вот тогда я бы точно сошел с ума. Записал бы свое последнее видео и прострелил башку к херам собачьим.

Почему в сталактитах шевеление? Внутри всех капель что-то задвигалось, и Найджел, выпрыгнув из шкуры насекомого с фасеточными глазами, переключился на дорогу. Через нормальное стекло. И увидел Сладкую Парочку, спокойно идущую по краю шоссе…

Найджел запереживал и принялся сетовать на закон подлости. Стоило ему акцентировать внимание, что креветка помогла, как НА ТЕБЕ. Словно мир с насмешкой сказал: нехрен тут хвалиться и демонстративно пользоваться мной.

Солидную колдобину он не увидел. Почувствовал. Машина слегка провалилась влево и резко вернулась в прежнее положение, как если бы ей в ухо попала вода, от которой избавились резким потряхиванием. Звук был такой себе – будто в ботинке хлюпнула вода. Найджел не столько увидел, сколько понял, что СП окропило… Надо подумать, стоит ли за это извиняться. В зеркале заднего вида Алекс Дарк что-то говорил. Как при видеозвонке с неработающим микрофоном. Пожалуй, хорошо, что Найджел не расслышал.

Он рассмеялся. Кажется, Сладкой Парочке выпал джекпот. В полной мере. Ну ничего. Вместе и в горе, и в радости, так что он только укрепил их отношения, во. Нечего. Совет им да любовь, не благодарите. Ну и какой тут ИЗВИНЯТЬСЯ? Пф, в самом деле.

Мооооооооргнул.

Долго, тягуче, с мыслями, улетающими в космос, ибо гравитация его черепной планеты была, мягко говоря, на нуле. Можно прыгнуть – и всё. Улетишь.

О!

Волчий утес. Вот куда он захотел. Посмотреть на край мира, релакснуть, покурить, если получится. Но там уже надо поосторожнее. Во-первых, в Высоком парке возле смотровой наверняка людно – у посетителей пансионата рабочих дней нет, как и у их детей нет желания сидеть дома. Это я к чему – там уже не блеванешь, ибо пьянка пьянкой (второй раз), а мораль и человечность терять все-таки нельзя, о детях и том, что они могут видеть, надо думать. Курить лучше там, где никому не помешаешь. Вот только тошнило, а никотин мог усугубить.

Он притормозил, нарочито резко, чтобы всколыхнуть свое нутро. Приоткрыл дверцу, вывесил наружу верхнюю половину туловища и уставился в асфальт.

Давай, Найджел, если что-то осталось, сделай это сейчас. Потом уже не сможешь. Выдави всю гадость. Освободись, очистись.

Блогер прислушался к своим ощущениям и понял, что спазмов больше не будет. Если только он не сделает хотя бы один глоток вина. А это вряд ли в ближайшее время.

«Теплый вдох» остался по правую руку, что тоже не совсем хорошо и правильно, ведь скудная, но все же дорога шла именно там и вела к Приморскому округу, где Найджел и проживал последние пару лет. Но фигня в том, что оттуда к утесу не проехать, а идти вверх по крутобокому отростку Заплатки не было никакого желания и сил. Да и все равно тропа провела бы через пансионат, так что выбор очевиден – зачем идти, когда можно ехать. Ничего страшного, если Найджел воспользуется услугами Заплатки и заедет на утес на автомобиле. Так, вроде, никто не делал, но разве это останавливает? Быть первопроходцем – это здорово, даже в самых незначительных вещах, и не надо лишать себя удовольствия.

А дети, которые увидят это, Найджел? Или езда на автомобиле в неположенном месте вредной привычкой не является? Ну… Что-нибудь придумаем. Остановимся пораньше, например, или мир поможет.

Не исключено, что реально помог.

Дорога была удивительно пустынна, но тому виной два фактора: недавно каким-то хреном прошел дождь, и сильный, и прямо сейчас, в 19:27, если не врет приборная панель, в пансионате заканчивается ужин. Что касается первого фактора, то тут Найджела ждало удивление – он не видел ни тучки, ни намека на пасмурность. Откуда он взялся – непонятно. Второй же фактор радовал Найджела-пленника, который с облегчением отметил, что число гипотетических жертв автомобильной аварии заметно снизилось (если только Найджел не заедет на детскую площадку Высокого парка и не передавит всех).

По утесу ехать было диковато. Он чувствовал себя кем-то вроде Нила Армстронга, но вместе с тем и смущался (ну не он, а который пленник). Народа и вправду практически не было, если не считать человек шести, отирающихся у смотровой площадки; кто-то даже сидел на заборе.

– Э, ну вы че, братва, мокро же! – но фразе было суждено остаться пленницей салона.

Осторожнее, Найджел, будь осторожнее. Похер на них. Главное – не слети с утеса. Не жми на газ. Этого почти холостого хода вполне хватит, чтобы аккуратно подъехать к краю.

Не испытывая страха на первом уровне, Найджел подкатил к обрыву и повернул машину правым боком к морю, так что морда его смотрела на Высокий Парк, на Жуткий лес за ним и на город где-то там дальше.

Вздохнув, он посмотрел на камеру на пассажирском сиденьи, стиснул зубы и схватил ее. Стеклянные чайки носились над волнами. Вдалеке гудели судна креветочного завода. Все как обычно.

Воздух на утесе пьянил. Плеск моря освежал и приводил мысли в порядок. Шелест песка и гальки внизу сосредотачивал.

– Хорошо, – сказал Найджел, хлопнув дверью Пежо. Он вытянул руку, направил на себя объектив, вдавил пальцем кнопку записи и… – Херово, конечно. По-настоящему дерьмово. Вот живешь ты себе, а потом какой-то мудила переключает внутри тебя тумблер. И накатывает тоска. И паника. Спрашивается: какого черта? Ответа нет. Всем привет, это Найджел Филлинс. Мир по-прежнему чуднее, чем кажется. Внезапно прошел дождь, который остался незамеченным, а сейчас на перилах ограждения сидят какие-то парни и не переживают о своих мокрых жопах. Почему – непонятно. Те миллион четыреста, что продолжают меня смотреть, удивятся, что это видео носит характер влога, но я начинаю понимать, зачем они нужны. Влоги – для одиноких людей, которым иногда нужно выговориться, высказаться – а это, на минуточку, разные вещи! – или пообщаться. Ну да, учитывая, когда вы увидите этот ролик, наше общение можно интерпретировать как связь космического экипажа и ЦУПа, принимающего сигнал с далекой Нибиру, но тем не менее. Из откровений: сейчас я в жопу пьян. В хлам. Но я говорю и не сбиваюсь, тогда как десятью минутами ранее чувствовал себя так, будто мне вкололи лидокаин в каждые пять миллиметров десенной дуги. Привычка, однако! Привычку не пропьешь. И не утопишь. На то она и привычка. Я решил выйти из своей берлоги, но все, на что меня хватило, это съесть и выблевать прекрасный стейк и выпить и выблевать шикарное красное сухое. Немного обидно, но как уж есть. Сейчас, сосредоточив внимание на объективе, я чувствую себя лучше, ответственность перед столь лояльной аудиторией, которая до сих пор со мной, поддерживает меня, волны Облачного моря успокаивают и будто подталкивают в спину, шепча, мол, не дрейфь, все ок, а я, по правде говоря, даже и не знаю, чего говорить. Не, с потоковой речью у меня все нормально, но я разучился беседовать на житейские темы. Все о своем, о насущном… Сегодня ехал и видел мир в перевернутой капле дождя. Это круто, но бедные младенцы. Вот… Щас, закурю, секунду… Да, ура, я справился. И первая затяжка прошла хорошо. Тошноты нет, а значит – я в строю.

Итак, друзья, мои любимые РД со мной, вишнево-коньячный дым питает легкие, никотин прогоняет чувство голода. Все в порядке. Напоминаю, что курение и употребление алкоголя вредят вашему здоровью. Будьте сознательны и не употребляйте. Хотя вам виднее, конечно, но, думаю, мои зрители вполне себе адекватны.

Так… Справа парни поглядывают на меня и, похоже, выкрикивают мое имя. Но в данную секунду я никого не хочу видеть и не желаю ни с кем общаться. В режиме онлайн и in real life, короче. Не сегодня. Я опять забыл постирать свой спонсорский балахон, и моя шевелюра привлекает достаточное внимание. О, вы слышите? Найджел, это Найджел. Слышите? Это они кричат. Те ребята с площадки. Меня снова узнали. Долбаный балахон. Э-э-э, я не хочу, чтобы они мешали мне. Я только настроился. Но твою мать! Как тут сосредоточишься, когда они выкрикивают мое имя? Что там? Найджел, Найджел, Найджел Филлинс. Ага, ну? Тупой наркоман! ЧТО?! Ах вы сучата!

Впрочем, ладно, проехали. Это мелочи. Я попытаюсь поговорить без своих заморочек, но блин! Вот парни сидят на перилах, да? Но ведь недавно был дождь. Почему они выбрали это место? Неужели больше негде посидеть? Почему дождь прошел так незаметно? Знаете, мне иногда кажется, что мир – это симуляция, где человеческий мозг играет роль сервера, подгружающего локации. Вот вы идете вперед, и мир грузится. Я запомнил одну старую фразу из инета: однажды ты обернешься, а реальность не успеет прогрузиться. Это ж пиздец! Страшно! А вдруг этот дождь – это конфликт серверов? Ну, типа, у кого-то в реальности дождь прогрузился, а у кого-то нет – только последствия в виде мокрой травы и земли. Или вообще произошло наслоение или пересортица: мокрая земля попала на мой сервер, хотя не должна была, а сухие перила – к тем чувакам. Кошмар, бля! Ну вот, опять я о своем. Все-таки это не выбить из меня. И скажите теперь, кто будет вживую слушать мои речи? Потому я обменял этих несчастных на вас. По крайней мере, никто не перебьет, хо-хо-хо.

Знаете, я сейчас стою на краю и смотрю на Шепчущий пляж внизу и далекую набережную Баттермилка, что лежит за лесом и даже немного видна отсюда. На пляже красиво искрятся самолюбины, которые широко известны не только местным, но и туристом – это такие херовины, похожие на заточенные в камни Вселенные и космические туманности. Очень красиво. Над макушками деревьев выглядывает самый-самый кончик Башни, ну да и хрен с ней. Я готов пребывать в городе, но вот так, издали. Я могу его чувствовать, но, когда я внутри него, он начинает давить меня, поедать. Словно погружаюсь на дно Марианской Впадины. Почему так происходит – не знаю. Раньше не было. До блоггерства. До этой чертовой визуализации и сотен теорий о мироздании. Нахера я углубился во все это? Иной раз и поссать нормально не можешь – думаешь, а что да как, действительно ли я ссу или это симуляция. Так и обоссаться недолго.

Мдэээ. Видать, не поговорить нам как обычным людям. Не знаю, напишите в комментариях, что думаете на этот счет. Только без претензий – для меня данный формат в новинку и в диковинку, чувствую себя голым. Хотя как хотите, что я вам, мамка, что ли.

Хм… Как там принято в таких видосах? Давайте я покажу вам машину. Смотрите – это моя Пежо 307, купленная в 2011-м. Здоровая лошадка, моя подруга. Мой компаньон. Мы как Геральт и Плотва. Посмотрите на нее. Надеюсь, вам видно. Взгляните, как красиво блестят капли дождя в лучах уходящего солнца. Красота – она ж, по сути, везде, надо только видеть, присматриваться. Какой красивый закат! Как здорово, что высота утеса позволяет насладиться им отсюда! Диск похож на болванку, которую вытащили из доменной печи. Чудеснейшее зрелище. В этих каплях оно еще круче. Я поднесу камеру поближе. У моей гоупрошки хороший фокус. И макросъемка. Сейчас, подцеплю каплю, чтобы скатилась и слилась вот с этой, пониже. Тогда она станет больше. Мир в капле ширится и тоже увеличивается. Он выпуклый и заключен в сферу, прям как игрушка, которую надо трясти, чтобы взболтать белые хлопья снега в глицериновом эфире. Во-о-о, глядите. И я вместе с вами. С такого ракурса особо не заметно, что все вверх дном. Солнце-то почти на уровне глаз. А давайте-ка я сяду в салон и покажу вам мир с той стороны – так будет лучше. Щас… Момент… Иэх, во-о-от. Вон перевернутая Башня, лес. Смешно, но тоже занятно – я думал об этом, когда ехал на утес. Не поверите! Никогда не смотрел на эти капли и не обращал внимания, что мир через них вверх тормашками. Давайте проедем к смотровой, покажу вам город через наш огромный бинокль. Сука, какой же закат! Так, попробую урулить одной рукой. Ого, смотрите – какое преломление света. Чудные законы оптики и сбои в программе мира. Фата моргана, мираж, и вот он перед вами! Настоящее чудо. Баттермилк взлетел в небо и перевернулся, словно окно моей тачки – такая же линза. Недавно читал книгу Дэна Симмонса – «Террор», – так там люди видели на горизонте корабль, плывущий по небу. Из-за того же преломления света. Правда, там это было обусловлено особенностями местности. А здесь, скорее, более хитрый процесс за счет стекла. Красота… Мы с вами наблюдаем нечто необычное. Надо бы… Так, где моя зажигалка. Секунду, ребята, похоже, выронил. Щас. Ага, вот она. В общем, сейчас подъедем и… Твою мать.

Найджел уже был не в машине – зажигалка упала на траву, и блогер высунулся из автомобиля. И никаким преломлением не объяснить то, что он видел.

– Ребята, это не мираж. Не мираж…

В оранжево-малиновом небе расплылось огромное пятно, словно гигантский остров. Сокрытый облаками и дымкой, темноватый, неразличимый, однако узнаваемый за счет имеющихся особенностей рельефа, так часто виданных здесь, в Баттермилке. И вот эта, кажется, зеленоватая область, и серебряная лента Быстряки, и тоненькая извилистая ниточка, так похожая на дорогу или… Шоссе?

– Он здесь, – прошептал Найджел, инстинктивно пригнувшийся под такой махиной.

Выключил камеру и закурил.

-14-

19 мая, среда

– Да, это оно. Мое измерение. Мой мир. МОЙ! И моя интуиция подсказывает, что там мой рулбук будет действовать. О да, это точно.

Когда 90 процентов времени ты пребываешь в альтернативной реальности, не особо любя этот мир, видеть вещи начинаешь по-иному. Дела – это квесты, враги – это миссии, школа – изучение новых заклинаний и способностей. И объединяет их очень важная штука. Прокачка. Очки опыта. Растет уровень персонажа, из чего следует, что растет и сила, и интеллект, и ловкость. И что-то еще, особое.

Жить в вымышленной надстройке Вселенной – потрясающе. Это спасает и уберегает. Тебя всегда примут и развлекут, надо лишь немного потрудиться, напрячь голову, вжиться в роль и интегрироваться в иное пространство.

Странно, однако Барти всегда любил сериалы и фильмы с грустными концовками. Если в конце книги главный герой умирал, а доброе королевство разрушали враги, ему это приносило извращенное удовольствие. Хм, пожалуй, нет, не так. Те горькие эмоции, которые он испытывал от подобных концовок, были столь тяжелы, что приносили свою особую, больную радость. Кому-то так же хреново, как и ему. Кто-то так же страдал. У кого-то дела похуже, чем у Барти. Своеобразный элемент поддержки, мол, не ты один страдаешь, братан, поверь на слово. Наверное, оттого Барт и любил надстраивать мир вокруг себя, чтобы радоваться и жить, создавая вокруг себя некое подобие сказочной реальности, пускай она и существовала лишь в его голове. Это до поры.

Но когда Барти, отрубив все настройки, увидел в небе что-то, что явно походило на город, и очень хорошо знакомый город, ему снесло крышу. В некотором роде. Одно дело пялиться на придуманных орков и мерцающие от нехватки воображения замки и ратуши вместо построек Централ Дока, и совсем другое – понимать, что ЧТО-ТО есть ПРЯМО СЕЙЧАС. Без твоей помощи. Без твоих усилий.

Или все-таки?..

Может, я и создал, наконец-то? Может, меня вознаградили за усилия и старания? За то, что я не сдался? Подарили мне… Подарили мне новый мир? Мой, МОЙ!

А еще Барти подумал, что там даже не придется ничего взламывать и выискивать бреши в правилах. Потому что это явно магическое явление. А там, где магия, всегда найдется место – главное место! – Бартиусу Великому!

-15-

Вождение в нетрезвом виде, умеренно-девиантное поведение, мелкий дебош, эпизодический вандализм наподобие езды по Волчьему утесу… ЧТО ЗА ХЕРНЯ? – возмутитесь вы и будете вполне правомочны заявить это. Вы же, в конце концов, не слышали разговора между Найджелом Филлинсом и Остином Паркером на площади имени Святого Александра возле Фонтана Встреч.

Вот он:

– Ты когда-нибудь задумывался, Остин, что наш город похож на рекурсивный рыбный скелет, м?

Собеседник Найджела – товар единичный. Он похож на ватную палочку, которой немного попользовались: торчащие соломенно-рыжие волосы венчали ломкую бледную фигуру с как будто бы несоразмерно длинными руками за счет общей худобы. Если бы не цепкие глаза любознательного человека, его можно было бы принять за хворого. И, уверен, никто бы ни за что не поверил, что мистер Паркер – старший сотрудник департамента безопасности дирекции Баттермилка.

– Наш? – с нажимом спросил Паркер, перекатываясь покрасневшими глазами по лицу и одежде Найджела.

«Шерлок Холмс, бля», – быстро проговорил про себя Найджел и улыбнулся.

– Я с ним очень сроднен.

– Быстро, однако.

Еще у Остина Паркера диссонирующий приятный баритон. Такой, знаете, очень располагающий к себе, как у психолога, и это при условии, что сама его внешность будто намекала: с этим парнем лучше дел не иметь.

– Я адаптант, братан, ничего странного.

Край левого уголка рта Остина едва заметно дрогнул. Называйте это усмешкой.

– У меня мало времени, Найджел.

– Да я в курсе. Держи очередную книгу. – Увесистый том, который Найджел стискивал в руках все это время (извините, что не сказал сразу), перекочевал в ветвистые пальцы Остина.

– Как обычно? – он даже не взглянул на обложку, не прочитал, что за роман и кто его написал. Его интересовали купюры внутри.

Обстановка напрягала Остина. Вокруг было людно, поскольку Фонтан Встреч – это, сука, Фонтан Встреч! Да и как бы центр города, в шаговой доступности все, что душе угодно: от торгового центра и кино до автостанции, церкви, пляжа, баров, кафе и прочих радостей жизни. Конечно же тут не обойтись без самого разного народа!

– Нет, сегодня побольше. Страниц на двести.

Теперь изогнулась уже бровь Паркера. Его лицевые элементы как будто жили своей отдельной и очень неторопливой жизнью.

– Что на этот раз?

Найджел прикурил сигарету. Махнул рукой. Затянулся.

– Хм? – чуть резче и экстатичнее, что ли, спросил Паркер, демонстративно морщась от ароматного дыма.

– Да так, по мелочи. – Блогер махнул рукой. – Выехал той ночью на встречку.

– Опять?!

– Да херня делов, там самую малость.

– Кончай бухать, Найджел. – Паркер был неподвижен, и только пребывающий в динамике рот выдавал в нем живого человека. – Сгубишь себя, дурак.

Найджел развел руками.

– Пока у меня есть такой читающий друг, как ты, со мной ничего плохого не случится. Умные друзья – лучшие друзья!

– Пользуешься, – хмыкнул Паркер.

– Взаимопольза, – контрхмыкнул Найджел.

Остин покачал головой и посмотрел на фонтан. Ничего сверхъестественного: парень и девушка (очень красивая), в платье по колено, босоногая, сексуально обвивает изящными тонкими кистями шею нарочито невзрачного парня. Их тень исполнена в виде двух обнимающихся же детишек. И все это – под крапчатой пальмой, из зеленых с синими прожилками листьев которой и струится искрящаяся на солнце вода.

– Во сколько это было? – не поворачиваясь, спросил Остин.

– Около двух. С двух до трех.

– Хорошо. – Как же Найджел ненавидел эти каменные интонации Паркера. Что ни слово, то брошенный на голову булыжник. – Я сотру, где надо. ПОДОТРУ. Да-да, никто вновь не заметит. Все верно, старина Остин, верный друг, опять приходит на помощь. – Затем резким движением головы перевел взгляд на Найджела и широчайше улыбнулся. Протянул руку и энергично пожал протянутую в ответ. – Ну, спасибо, дружище. Не переживай, все прочитаю. Но смотри, как бы мне не надоели эти… Буквы!

– Спасибо. Ты отличный друг, – буркнул Найджел разворачивающемуся от него Остину Паркеру. И добуркнул: – И актер тоже.

Паркер лишь взмахнул рукой.

А Найджел вновь успокоился. Ежемесячный ритуал проведен. Можно быть спокойным.

Ну, теперь по винчику?

-16-

19 мая, среда

Не надо печалиться. Сколько раз Крис Ворин говорил эту фразу в самых отчаянных ситуациях? Удивительно. Ведь где он теперь? На втором этаже своего трехэтажного коттеджа в Этери-Рич, на возвышенности, с видом на плещущееся вдали море, которое частенько сливалось с небом и создавало иллюзию абсолютного ничто. Во дворе – фонтан и чудесные крапчатые пальмы, баня, веранда с газовым грилем для барбекю и беседка в стороне с мелким питьевым фонтанчиком. Интересный факт: гриль он купил после того, как узнал, что Алекс Дарк любит готовить и в будущем хотел бы поднакопить денег и заиметь его себе, дабы попробовать соорудить что-нибудь на гриле. В общем, в плюсе были все – ничего не подозревающий Алекс стал относительно частым гостем в семье (правда, теперь он приходил не к его сыну Майклу Ворину, а непосредственно к Крису) и пободрел, повеселел. А это отлично. Еще одно доброе дело. Крису этого хватало. Сколько они выпили здесь пива и сидра… И вина, конечно, да. Этот двор помнил пару громких ссор Алекса и его жены Лен (тогда еще просто его девушкой) по поводу того, что ее бойфренд снова перебрал или засиделся. Есть в этих отголосках прошлого что-то уютное и… Удобное. Будто разношенные ботинки. С возрастом такие ассоциации приходят в седеющую голову все чаще.

Странная двойственность в восприятии нашего очередного героя: с одной стороны, он и подумать не мог, что все повернется таким образом, и деревенский паренек Крис из многодетной семьи, что называется, вырвется в люди и станет важным человеком, пусть и многое (прошу прощения за тавтологию) потерявшим и упустившим. С другой же, он никогда не сомневался, что, в сравнении с четырьмя братьями, его ждет судьба поинтереснее и головокружительнее, а жизнь явно не закончится банальными походами в алко-маркет и борьбу в гляделки с телевизором – по аналогии с типичным жителем Западного Удела. Он знал это, но не знал. Такой вот парадокс.

Собственно, Крис Ворин выглядит так: росту в нем 182 см, комплекция плотная, в наличии небольшой живот, прическа – короткий ежик, волосы почти полностью седые, что для шестидесятилетнего мужчины, прошедшего две военные кампании, норма, ну зато пока еще чернющие брови; кулаки как чугунные утюги, лицо открытое и светлое, глаза с хитринкой, под левым глазом белеет шрам, оставленный пулей, которая скользнула по скуле и убила его товарища сбоку. Лен как-то назвала Криса похожим на богатыря и приобщила к культуре своего народа. Тот сравнение одобрил. Если бы вы поговорили с Крисом, то сказали бы так: в его голосе слышалось что-то снисходительное. Причем, не надменно снисходительное, а такое, смиренное, что ли. Нет, даже не смиренное. Как бы получше сказать… Короче, он будто всегда был расположен к беседе и рад услышать что-то новое, но словно наперед знал, что вы скажете, и всячески старался скрыть это. Вот. Далее: трижды ломанный нос. Типичный такой нос-картошка полковника, который дослужился до звания не связями, а благодаря честному труду. Излишние честность и достоинство привели к тому, что его очень сильно подставили на службе, да так, что погнали из вооруженных сил. И с тех пор он не только невыездной, но еще и безработный – принимать в околовоенные структуры его категорически отказывались, а «работать на дядек я не хочу, не для того служил и воевал, да и несолидно уже». Благо, в свое время удалось более чем неплохо заработать и получить от государства ряд преференций (например, землю в Баттермилке, автомобиль, пожизненную индексируемую пенсию, субсидии на квартплату, уменьшенную налоговую ставку на земельный участок и имущество и не только). В имуществе же, помимо пары автомобилей, парочка домов здесь, на полуострове, аккурат у моря, и деньги за сдачу жилья приходили очень достойные. Так, после увольнения Крис Ворин осел дома. Подрастал сын Майкл, которому наконец-то можно было уделить достаточно времени. Он включил режим отца, отчего Николь Ворин начала любить его с утроенной силой, чего не скажешь о Крисе. В свои двадцать три он женился только потому, что этого требовала деловая этика. Негоже офицеру ходить одному. Ну и, конечно, женатым больше возможностей для получения льгот и расширенных льгот. Например, приоритетная очередь в выдаче жилья. Как бы это, можно сказать, одна из основных причин, почему Крис стал женатым. Не сказать, что он выбрал первую попавшуюся и захомутал ее (хотя ему это было довольно легко), но, пожалуй, выбрал меньшее зло из всего, что имелось – в юной Надин он видел задатки прекрасной хозяйки и ответственной матери, и этого было достаточно. Любил ли он ее? Тут тоже парадокс. Вроде бы и нет, но как не любить женщину, которая выносила твоего ребенка и воспитала, пока ты сам ползал по окопам и стрелял в людей. Проводя время в военных кампаниях, он особо не задумывался, а вдруг жена изменяет ему. Главное, чтобы, когда он приходил вечером, на столе стоял ужин, дома чистота, кровать расстелена, одежда выглажена.

И вот он оставил службу. Занялся участком, поставил новый забор, благоустроил двор, разбил клумбы, заказал ландшафтного дизайнера… И стало скучно. Майкл уже подрос и не так сильно нуждался в отце, а основное время проводил в школе, с друзьями или за компьютером. Крису быстро все приелось. Осваивать современны технологии желания не было. Самые интересные книги (по эзотерике, конечно) давно прочитаны. Лишенный своего дела (службы), он перестал чувствовать, что работает для людей. Перестал чувствовать себя необходимым, понимал, что не приносит людям пользы. И себе, соответственно. Крис от этого очень страдал. И стал Помогать.

Началось все мягко и незаметно: его жена уехала к себе, чтобы побыть последние дни с матерью, попавшей в больницу после четвертого инсульта. Как-то вечером Майкл неуклюже спустился по лестнице на первый этаж, в гостиную, и, весь бледный, тонким надломленным голосом, похожим на корочку инея, сказал: папочка, мне очень плохо. Крис подхватил сына под мышки. Сын вскрикнул. Крис положил его рядом с собой на угловой диван. Скрючившийся Майкл был бледен, по лицу цвета мятной жвачки тек холодный пот, а вскоре его начало рвать, затем поднялась температура. Крис не на шутку перепугался, но звонить никому не стал. Все, чего он хотел, – чтобы сын выздоровел. ПРОСТО ВЗЯЛ И ВЫЗДОРОВЕЛ, СТАЛ КАК ПРЕЖДЕ, БЕЗ ВСЯКОГО ВОТ ЭТОГО. Сам Крис после армии никаких лекарств не принимал, болезни и недуги обтекали его, будто гору, и в тот момент его голова была максимально пуста с практической точки зрения. Тогда и перемкнуло. Пока бедный, похожий на мороженую креветку со дна морозильной камеры сын отрывисто посапывал, изредка содрогаясь, Крис буравил его взглядом и прогонял болезнь – не надо печалиться, – убеждая и себя, и Майкла, и мир, что его сын здоров, и когда проснется – будет как огурчик. Без всяких последствий. Будет здоров, бляха-муха, и точка! Никаких НО!

Волевой характер не подразумевал ни рефлексий, ни отступлений. Прямая, как таран, мысль, бронебойная и всесокрушающая. Сын проснулся только утром. Полностью здоровым. Тогда-то Крис и понял: он что-то может. Что-то, чему способствует мир, например. Или Всевышний. Или он сам. Оказалось, у Майкла было какое-то сильное отравление (Крис узнал об этом после). Узнал он и о том, что так просто оно не лечится. То есть, без всего. А у Криса получилось.

Он поделился своим достижением с женой, но Надин в ответ усмехнулась и сказала:

– Куда-то тебя не туда занесло. Может, все-таки найдем тебе какую-нибудь спокойную работу, если тебе, хм, скучновато? А сыну лучше дать лекарство на всякий случай.

Крису захотелось ударить ее, но он не стал даже возражать и спорить. Лишь напомнил ей, как однажды она прибежала к нему с дикой головной болью, а он эксперимента ради дал ей таблетку кальция. Ну что, вы уже поняли, что через десять минут голова Надин прошла, и она сердечно благодарила мужа? Правда, так и не поверила словам о таблетке кальция. «Я же знаю, что это были не они, дорогой». Ну-ну.

Обходиться без таблеток он привык еще в армии. Не всегда есть возможность раздобыть анальгин, парацетамол или уголь. Крис начал с головных болей. Они виделись ему зависшим у затылка темным шариком, который можно сдуть или поджечь ментальной зажигалкой, чтобы не оставить и следа. При сдувании, думал Крис, шарик может найти себе новую жертву, а это нехорошо. Получается, что Крис перекладывает болезнь на другого, так что лучше от нее избавляться сразу, пока пыль не опадет наземь. Потом был случай, когда его друг (тот самый, которого застрелили с помощью скулы Криса) потерял голос. Мерфи, так его звали, служил радистом, и потерять голос накануне боевых действий – вариант донельзя неприятный. Что сделал Крис? Закрыл глаза, представил – или даже увидел – темный силуэт Мерфи, приблизил, сфокусировался на шее, приблизил, «дошел» до области горла, расширил картинку, – нырнул в темный коридор проекции, всмотрелся в темень и увидел еще более темные жгуты, где-то свернутые в узлы, где-то – в паутину. И тогда Крис достал огненный меч Архангела Михаила и разорвал все канаты, попутно прижигая их, рубцуя раны, чтобы не было новых отростков. Он делал все кропотливо, медленно, с точнейшей детализацией, даже слышал запах паленой пыли (именно так). В общем-то, повоевав и поприжигая отростки, Крис добился скорейшего выздоровления Мерфи. О своем деянии он никому не сказал. А потом война, ранение, подстава, увольнение, семейная жизнь… Все забылось. До того самого дня, когда Майклу стало плохо.

С тех пор Крис реанимировал свои воспоминания и методики, припомнил еще пару случаев, которые граничили с фантазией и детским дурашничеством, но, тем не менее, срабатывали. И как бы сегодня жена ни смеялась над ним, как бы сам Майкл, его, черт возьми, сын, который и стал отправной точкой к Помощи, ни подкалывал отца, Крис говорил про себя: неважно, как это выглядит и какими способами достигается. Неважно, совпадения это или нет. Главное, что работает.

Затем была его любимая собака Фрэйди: алабая мучил отит. Устав, что рекомендованные ветврачом средства помогают лишь на пару недель, при очередном осложнении Крис занялся лечением самостоятельно. Тогда-то ему и пригодился случай с Мерфи и его горлом. Он представил каждое ухо Фрэйди пещерой, поросшей черным мхом, ну и материализовался там, то есть, в ухе, с факелом. Яркое и жаркое пламя пожрало всю гадость, спалило к чертям собачьим. Ну и запашок был, фу. В процессе Крис вспомнил, что раньше орудовал огненным мечом Архангела Михаила, и заменил ОРУДИЕ. Так, он не только вырезал оскверненные куски ушной плоти, которые сам себе представил, но и поставил клеймо – крест-накрест, чтобы оградить ухо от всяких напастей. Своего рода печать, оберег. Утром уши Фрэйди было как новенькие и больше не болели. И снова Крис Ворин никому об этом не сказал. Надин держалась от собаки в стороне, ибо не любила их как явление, но возражать Крису, конечно, не могла. А тот не считал нужным делиться с ней очередным успехом – на кой ляд ему новая порция подколов? А Майклу пришлось соврать: последнее купленное лекарство оказалось эффективным, сын, теперь все хорошо.

И Крис Ворин кое-что понял: я нужен этому миру. Я могу приносить ему пользу, могу найти себе место. Найти свою нишу, обрести цель, Предназначение. Через два года о нем, как о целителе, узнал Баттермилк. Пять лет спустя – весь Южный Федеральный Округ. Подробнее – позже, но не факт.

В данный момент Крис прогуливался с Фрэйди. Алабая он выпускал только в лесу и на Шепчущем пляже – побаивался, что здесь, у Сквозной, может попасть под машину, а то нет-нет да вырулит какой-нибудь горячеголовый лихач. Страшнее представить, что Фрэйди может спрыгнуть с утеса. Рано утром или поздно вечером Крис приходил на опустевшую стоянку «Мы с вами» и бросал верной подруге фрисби или резиновое полено с пищалкой внутри. Так было безопаснее.

Гулять по Этери-Рич Крис не любил. Пусто тут. Сплошные подъездные дорожки да заборы, не развернуться. И ни деревьев толком, ни кустов – одни карликовые пальмы, сосны и живые изгороди. Народ в основном сидит дома под кондиционером или в своих кабинетах по делам, так что самый престижный район города был еще и самым пустым.

Благо, рядом Западный Удел, и хоть прямо сейчас и приходилось игнорировать очередные насмешки братьев Роджерсов, люди в большинстве своем здесь живые, а еще – нуждались в Помощи.

Но не сейчас. Несколько человек стояли рядом с небольшим круглосуточным магазинчиком и потягивали дешевое пиво. Таково главное развлечение всех вечеров этой части города – вернувшиеся с креветочного завода работяги расслабляются, травят несмешные и тысячу раз рассказанные и обсмеянные анекдоты, ржут с них, будто слышат впервые, и по возможности цепляются к прохожим (желательно, чтобы из Этери-Рич).

Компания шумная, сумбурная и с неприятной вибрацией. Среди мужиков была и Алисия Рут – худющая женщина под сорок с серым лицом, ломкими волосами, меланхоличным выражением лица. Пожалуй, ее можно было бы назвать симпатичной, по-простому симпатичной, кабы не плохие зубы – покрошились от диабета. Собственно, как только у Алисии обнаружили диабет первого типа, редкое, но дружелюбное общение с Крисом переросло в ненависть. Алисия злилась, что Крис не исцелил ее от неизлечимой болезни и вовремя не предвидел, что она случится с ее организмом.

– Так ты же мне никогда не верила, Алисия, разве нет? И не ты ли вместе с Роджерсами все время смеялась надо мной? Мне казалось, что ты – последняя, кто поверит, что я могу Помогать, – говорил ей Крис.

– Да, ну и что? – невозмутимо смотрела на него Алисия Рут. – Разве тебе помешало это предупредить меня или как-то вылечить?!

А сегодня она была первой, кто заметил Криса. Алисия что-то сказала Роджерсам и кивнула в его сторону.

– О! Че, Далай-лама, в Тибет собрался? – крикнул один из них, чтобы второй заржал.

И не только заржал, но и добавил:

– Не, слышь, в эту, как ее, в Шамбалу!

– В шалаву, епта!

– А-ха-ха-ха! – разразилась смехом вся дружная компания. Донесся звон бутылок.

И что таким отвечать? Правильно:

– Доброго здоровья, Кит, Катберт! Алисия, и тебе.

И ускорил шаг. Те что-то еще пьяно вякали в ответ, но зачем акцентироваться на них?

Солнце уходило к западной части полуострова, Баттермилк приобрел розовато-лиловые очертания, а трава казалась и вовсе синей. Солнце вообще вело себя странно по мнению Криса: садилось быстро и незаметно, словно ждало, чтобы улучить момент и скрыться. От этого создавалось стойкое предположение, что некий невидимый зритель к концу дня теряет терпение и нажимает на перемотку. Закаты в Баттермилке набрасывались исподтишка.

Вдали помигивали огни Башни с белеющей в дневные часы вертолетной площадкой, сейчас похожей на медный гонг, неряшливо водруженный на здание бизнес-центра. В воздухе разлился аромат солоноватого моря, цветов и озона. Вечер принес с собой прохладный ветерок, который приятно скользил по разогретой коже. Крис держал Фрэйди на коротком поводке и шел в сторону шоссе 97 – как раз к Шепчущему пляжу. Навстречу ему, держась за руки и имея вид уставший, немного раздраженный, но тем не менее счастливый, шли Алекс Дарк и Лен Фэйри. Крис всмотрелся в их одежды и примерно догадался, что произошло, и связал свои предположения с их настроением, которое улавливалось и практически виднелось вокруг них туманно-сероватым ореолом.

– Что, непредсказуемые события? – спросил Крис, протягивая руку Алексу. – Лен, вечер добрый, чудесно выглядишь… Несмотря ни на что.

– Здравствуйте, – синхронно ответили они: мягкий бас Алекса и тонкий дрожащий голос Лен Фэйри, голос цвета фиалки.

– Да этот придурок Найджел опять набухался и нихрена не видит. Вот, – взмах на светлые брюки Лен, – окатил из лужи.

Крис Ворин улыбнулся.

– Ну ничего, ничего. Не надо печалиться! Ты, главное, поменьше ругайся и не акцентируй внимание на негативном. Не притягивай. Так оно быстрее уйдет.

– Вот и я так говорю! – встряла Лен, обрадованная союзнику по психопрофилированию мужа.

Алекс цикнул. Таков был его ответ.

– Почаще слушай жену, дружище. Она у тебя в этом плане умница, подкованная, чувствует мир. Потому и красавица такая.

– Да я стараюсь, Крис, стараюсь, – пробубнил Алекс, опуская голову, снова беспомощно признавая правоту старшего товарища. Наставника.

– Ничего. Я тоже не сразу научился. Но жизнь послала тебе Лен, а значит – не просто так. Тем более что она покинула семью и живет теперь с тобой.

– А Алекс тоже моя семья, – ревниво заявила Лен, обнимая мужа. Демонстрировала: он мой. И ничуть не менее значимый.

– Дай-то Бог, ребята. Живите здесь и сейчас и радуйтесь каждой мелочи. Наслаждайтесь моментом. Алекс, позвони, как будет время. Пройдемся, Фрэйди возьму с собой. А то и перемолвиться не с кем.

Алекс вздернул брови.

– А клиенты?

Крис поморщился. Не любил это слово.

– Как-то пока не хочу. Подустал. Времени много уходит. Я сейчас перевожу их на дистанционные процедуры. Но к Саманте хожу. Так надо, я знаю.

– И я, – сказал Алекс.

– И я, – сказала Лен.

– Ну все, ребят, не буду задерживать. До встречи. Берегите себя!

– Счастливо! – синхронно кивнула СП, а Алекс добавил: – Пока, Фрэйди!

Они ушли, и Крис проводил их теплой улыбкой. Их аура изменилась. В ней появилось больше золотистого. Славно. Он уже собрался идти к пляжу, дать Фрэйди поплавать, но на той стороне улицы, среди кустов шиповника, увидел матово-рыжий шар. А еще услышал пару влажных всхлипов – совсем еще свежих. Крис посмотрел налево, посмотрел направо и перешел дорогу.

– Лиз! Лиззи, выходи, не прячься!

Потому что это была Лиз Уолк – девочка с Западного Удела, слишком рано столкнувшаяся с несправедливостью судьбы. У Лиз умерла мать, и бремя хозяйства легло не на ее придурка-папашу (как говорил Алекс), а на эту тщедушную бедолагу. Крис ощущал толику вины за эту смерть – одно время он косвенно Помогал матери Лиз, но то время пришлось на вал нуждающихся со всего полуострова, и он этот момент… Немножечко упустил. Двумя месяцами ранее он намекал подругам Элли, намекал и ей самой, а потом и заявил прямо, что может Помочь, но та лишь криво ухмылялась и качала головой. Для большинства, особенно если ты из местечка по типу Западного Удела, реальная помощь – это деньги. А лечить в полной мере без «ответа» второй стороны Крис не мог.

Лиз неуверенно, испуганным диким зверьком показалась из кустов. Крис чувствовал ее расположение к нему, в ауре поблескивали прожилки доверия. Будьте уверены – ни к кому другому она бы не вышла. Но – шепотом, – разве что еще к Лен Фэйри.

– Иди сюда, Лиз! Вон, Фрэйди почуяла тебя и ждет.

Девочка ступила на тротуар. Худая, скорее даже тощая, со спутанными волосами до середины спины. Волосы цвета насыщенного апельсинового сока. Лицо в веснушках, на костлявом торсе висит заношенная майка с неладной гирляндой масляных пятен, короткие джинсовые шорты и познавшие многие километры кеды с обрезиненными мысками. Покрасневший небольшой нос, растертые глаза со слипшимися от слезинок ресницами.

– Опять плакала, – как будто с обвинением заключил Крис. Он и обвинял. Но не ее.

– Здравствуйте, мистер Ворин… – стеклянным извиняющимся голоском. Извините, что попалась, не хотела вас расстраивать, я просто вышла на улицу и не думала, что меня кто-то заметит, правда, простите, ну да, плачу, но кто же из нас не плачет?

Крис Ворин позволил Фрэйди, бойко виляющей купированным хвостом, подойти к Лиз и радостно ткнуться мордой ей в ладошку. Девочка от неожиданности вздрогнула, но улыбнулась и сосредоточила все внимание на алабае. Она хотела полностью погрузиться в поглаживание и тем самым спрятаться от всевидящего взгляда Криса, но…

– Значит, опять, да?

– Мистер Ворин, не надо, пожалуйста… – взмолилась Лиз. – А вы куда идете?

– К Шепчущему пляжу. Не хочешь с нами? Фрэйди плавать будет.

Она гладила собаку отрывисто, резко, будто подметала пол. Словно хотела прогнать либо их, либо тему разговора.

– Я… Мне в аптеку для папы.

– А что случилось?

Розовый закатный мир очень удачно гармонировал с волосами Лиззи, а вот кожа в вечернем освещении казалась сгоревшей на солнце. Все вокруг погрузилось в малиновую дымку. Длинные тени опутали дороги Баттермилка и фасады домов маскировочными сетями. Чего они не смогли скрыть, так это слез Лиз Уолк.

– Папа наругал меня за то, что я нерационально потратила деньги на продукты. А я всего-то хотела, чтобы на ужин вместо риса были овощи. Хоть разок!

Крис стиснул зубы. Даже если бы у него имелись с собой деньги, он бы не дал их. Точнее, Лиз ни за что бы не взяла. Надо бы подружиться с ней, чтобы девочка не боялась время от времени захаживать на то же барбекю. Алекс явно не будет против, если к их регулярным посиделкам присоединится Лиз.

– Он съел, но так наорал на меня, что у него разболелась голова! И он… Прогнал… А-а-ап… – расплакалась.

В розовато-оранжевом свете заката ее слезы напоминали икринки. Лиз покраснела, веснушки стали контрастировать, волосы – словно гуще и насыщеннее. На минуту Крис подумал, что сейчас она перевоплотится в огненную птицу и испепелит его, своего отца и весь Баттермилк.

– Ну перестань, Лиз, перестань, пожалуйста.

Он хотел подойти и успокоить ее. Может, приобнять. Но что-то останавливало. Он не очень умел обращаться с детьми. Майкл вырос и всегда был парнем закрытым, самостоятельным. Что делать ТУТ – непонятно. Он вспомнил ситуацию с Майклом и больным животом. Да уж, здесь одной только верой не обойтись. Лиз беззвучно рыдала, спрятав лицо в ладонях. Крис стиснул зубы и посмотрел на небо.

– О! Иди сюда, Лиз. Смотри!

Крис Ворин, однако, договорив, сам подошел к ней и присел на корточки. Он таки приобнял ее одной рукой, а другой указал на облака.

– Смотри, Лиз. Видишь это облако?

Всхипывая, девочка покорно посмотрела в том направлении.

Облако напоминало лениво плавающее в океане животное – какое-нибудь млекопитающее с шерстью цвета топленого молока и охристым подбрюшьем и большими легкими, которые медленно вздымались изнутри и опадали. Оно не было статичным и меняло форму.

– Д-да…

– Наблюдай.

Крис Ворин, не опуская руки, стал водить мягкими круговыми движениями, аккуратными, но уверенными, как какой-нибудь доктор или мастер. Он будто взял смоченный ацетоном платок и втирал в разлитое пятно краски. И что удивительно – пятно и в самом деле стиралось! То есть облако.

Лиз проморгалась и насухо вытерла веки, чтобы повисшие на ресницах слезинки не искажали картину. И да – Крис Ворин стирал облако! По-настоящему. Лиз цепко следила за движениями руки. Ой, ну конечно она в курсе, что облакам свойственно собираться и рассеиваться. Плавно и незаметно! Но тут-то, тут! Движения полностью совпадали с траекторией пустоты, блуждающей по молочной составляющей облака вслед за пальцами мистера Ворина. Как будто у Криса, улыбающегося спокойного Криса, отросли пальцы до неба с ластиком на концах, и он сосредоточенно избавлялся от того, чего быть как бы не должно.

За две минуты от облака почти ничего не осталось. Лиз была удивлена и выказывала это неотрывным взглядом. Периферическим зрением она наблюдала за Крисом, за его рукой и поблекшей улыбкой.

– Хм. – Он нахмурил брови.

Лиз промолчала. Но еще через секунд двадцать начала догадываться.

Да, она все поняла.

– Очень интересно, – с действительно интересом сказал Крис Ворин. – Это чего это…

– Не стирается, да? – маленькая толика разочарования в голосе.

– Не пойму. Этого не должно быть. Хм. Странно.

Белое пятнышко облака не хотело исчезать. Более того, оно как будто обретало очертания – не такие эфемерно-размытые и воздушно-условные, а несмело-четкие, ровные, – превращаясь из наброска в готовый рисунок с контурами. Мелкий-мелкий, едва различимый. И стало понятно – это не облако.

– Ой, – вырвалось у Лиз. Она повернула голову и посмотрела на северную часть города.

– Да уж. Интересно.

Крис Ворин посмотрел в ту же сторону. На вертолетную площадку Башни. Точно такая же была в небе над ними.

-17-

19 мая, среда

– Любимый, может, зайдем к твоим? Не хочу так идти. Неприятно.

– Конечно, Ле. У тебя там остались какие-нибудь вещи?

– Что-то – точно. Все равно лучше так, чем так, – она посмотрела на брюки. Впрочем, с улыбкой.

– Ну хорошо.

Алекс держал ее за руку. Они свернули со Сквозной налево, на Круговую, что опоясывала Западный Удел, будто змея, обвившая гнездо с яйцами.

Не то чтобы этот район плох, просто люди тут живут специфические – в большинстве своем работяги местного креветочного завода, обслуживающий персонал, дворники и уборщицы с дендрария, медсестры, продавцы и мелкие звенья городского муниципалитета. А еще те, кто просто… Плохо живет, что ли. Не имеет целей выше, кроме как вечерком под пивасик посмотреть футбольный мяч или потрындеть с соседом о расширившейся жопе какой-нибудь местной особы. Где-то неряшливые, в чем-то апатичные, максимально пассивные и обособленные. Детский сад и школа расположены практически в центре трущоб, отчего дети вырастают замкнутыми и, хм, преданными геолокации и контингенту. Монотонная (как будто у других не такая) работа с не самой высокой ставкой, уныние типовой невзрачной застройки с низкой квартплатой угнетают местных. Близость с Этери-Рич лишь усиливает их злобу и хмурь, отчего два района, противоположные по статусу и разделенные Сквозной, ведут что-то наподобие холодной войны, и частенько западникам, как их называют остальные, приходится разнимать дерущихся чад, которые воплотили в жизнь желания их родителей. К слову сказать, родители из Этери-Рич чаще просто вызывают полицию и затем угрожают судами и имеющимися связями. А еще чаще просто приучают детей не выходить за пределы частной территории, отчего их отпрыски вырастают такими же замкнутыми, только с золотым отблеском.

Со временем Алекс приобщился к любви к красивому и эстетичному (все-таки жена закончила художественный лицей и десять лет работала дизайнером) и потихоньку сменил отношение к родному району. Чувство ностальгии тлело, но почти полностью заместилось осознанием, что тут, конечно, так себе. Волей-неволей будешь хмурым. Здешние дома будто измазаны сажей, особенно в сумерках, и при всей своей цветастости напоминали скорее разукрашенных на железном столе патологоанатома мертвецов. Как его бабушка в день похорон. Размалеванная, но насколько нарочитая, настолько же и безжизненная и неестественная.

Здесь располагался дом родителей Алекса. Здесь жили его мама и сестра Саманта со своим сыном Максом. Здесь рос он сам. Первые разы, когда Лен приезжала сюда из Российского Союза, ее все устраивало, но по мере узнавания города, его ландшафтов и пейзажей стала проявлять желание о смене обстановки. А именно – жилья. Так, например, у них случилась ипотека в Тихом Округе – куда более благоприяный район, с кучей зелени, к тому же рядом заливисто журчала Быстрянка, распыляя в воздухе мельчайшую водяную пыль. Но дотуда, простите, сейчас топать и топать, а город хоть и небольшой, но глазастый, а Лен – учительница. Не подобает шлындать по Баттермилку в таком виде.

Сегодня более-менее регулярные заходы в Западный Удел стали чем-то ностальгическим, местом, где начинались отношения Лен и Алекс, где они познавали друг друга и строили планы на совместное будущее. Никаких угнетений Лен не ощущала. Чего-чего, а настроения западников ей непонятны. Причин для расстройств и озлобленностей не было. Красота внутри, говорила она. И ей все верили, но не все могли взять пример. Вот Алекс частенько не мог.

Да и потом, думала Лен, сложилось ощущение, что местных так воспитали – в постоянной ненависти и мнимой нехватке чего-то. Но тут так же высились пальмы и туи, так же почти везде зеленел газон, за которым, правда, мало кто следил, но в этом же, например, нет вины жителей других округов, не правда ли? В общем, какая-то коллективная негласная договоренность быть недовольными. Странно, зачем им это.

Как и непонятно, для чего здесь этот ненужный магазин, в котором только и делают, что покупают алкоголь. Рядом хороший рынок «Фрешдэй», недалеко «Мы с вами», а этот стоит только для выпивох… Толпятся, смеются таким неприятным смехом, курят. Скорее бы проскочить это место.

– Давай чуть быстрее? – она потянула Алекса вперед.

– А, духи-хранители, – хмыкнул он, глядя на шумную компанию. – Классика. О, кажется, это смеется госпожа Алисия Рут. Не теряет своего, молодец!

– Чего не теряет? – не поняла Лен. – А что она вечно с ними…

Она замялась. Алекс широко улыбнулся.

– Ошивается?

Лен смущенно кивнула.

– Ха, я знал, что у тебя вертелось примерно это слово, мышка, но ты такое не говоришь. Беру ответственность на себя! А Рут… Ну, тут все просто – она спит с Роджерсами.

– С Роджерсами?!

– Ну ладно, не только, – рассмеялся Алекс. – Со многими оттуда!

– Ужас… – Лен покачала головой. – И как так можно…

– А кто еще будет спать с этим Стоунхенджем?

– Перестань, любимый.

Ей не нравилось прозвище, которое Алекс дал Алисии Рут, а остальные подхватили. Стоунхендж. Казалось бы, за что? За зубы! Диабет высосал из ее организма кальций, и это сказалось на зубах. Они покрошились и обломались, а прибегнуть к услугам стоматолога у Алисии не было финансовых возможностей. Лен было жаль ее, но что поделать? Каждому и везет, и не везет по-своему. Зато у нее есть компания, есть регулярная близость.

Алекс позволил ей ускорить шаг, и вскоре неприятное место осталось позади. Они шли к сероватому, как и все вокруг, дому, глядя под ноги. Алекс считал количество окурков, жвачек и банок из-под пива, а Лен – лежащие на асфальте и газонах листья. Каждый из СП ощущал некую недосказанность и какую-то струнку, что висела меж ними тонкой паутиной, то и дело посверкивающей на угасающем солнце. Алексу не терпелось разорвать эту струну, но было ясно, что дело в Лен. Наверное, озадачена своим летающим городом. Алекс украдкой посмотрел не небо, но ничего не увидел. Ну с его зрением немудрено. Вообще странно: жена его после секса была умиротворенной и спокойной. Потом Алекс припомнил, какое сегодня число, и нехотя пришел к неутешительному выводу, что у Лен приближаются месячные. Скорее всего, она озадачена именно этим. Но лучше бы пока не подпускать мысли о новом цикле. Если их прогнать и не думать, то вдруг все получится?

Но была и еще одна причина СМЯТОГО поведения Лен: племянник Алекса. Макс. Очаровательный парень десяти лет, который до сих пор не произнес ни слова. Боль Алекса. А уж какая боль его сестры и матери – вообще трудно представить. Исчезнувшего в связи с низкой семейной ответственностью папашу Макса это явно не заботило. На второй день после родов малыш подцепил острый менингит и едва не умер. Роды были тяжелыми, из-за врачебной ошибки ему, когда доставали, повредили позвоночник и шею. А потом с каждым годом болезни в маленьком болезненном тельце стали расцветать одна за одной: помимо диагностированного ДЦП с бессовестно зашкаливающим тонусом и спастикой обнаружились очаги эпилепсии, что была редким, но стабильным гостем, проблемы с опорно-двигательным аппаратом, с речью. Коротко говоря, Максу десять, он передвигается в коляске (его передвигают), он не может ходить и сидеть, координация рук за это время худо-бедно пришла в состояние минимального обслуживания себя – поесть, попить, переключить канал или сыграть партию простой игры на планшете или ноутбуке, не требующей сложных и быстрых движений и особых умственных способностей. Ну и он молчит, а ведет себя иной раз так, будто ему года три—четыре. Силами Саманты и ее подруг по несчастью удалось добиться, чтобы в школе номер два Тихого округа выделили класс для детей с особенностями развития. Вся эта предыстория вот к чему: по мере приближения возможности забеременеть, когда уже все решилось, Лен стала пугаться и по-настоящему опасаться чего-то похожего. Но если честно, так думал Алекс, а не сама Лен. Он был уверен, что жена боится этого. Стоит только взглянуть на нее, когда Макс рядом или пытается донести непослушную ложку до рта… Это пюре, размазавшееся по лицу, будто облачко в комиксе, внутри которого написано «Что поделать, вот так распорядилась жизнь, я не виноват». Именно потому Лен приходила сюда неохотно – чувствительная и сопереживающая, она с трудом выносила физическое присутствие Макса рядом с собой, поскольку испытывала боль от невозможности что-либо изменить. И боялась схожей ситуации, да. Быть может, Алекс это надумывал, но одно знал точно – он-то точно боялся. Он находился в ловушке. И Лен знала об этом. Однажды она сказала ему, что ты боишься иметь ребенка, здорового ребенка, потому что тебе будет неудобно перед сестрой. Алекс молчал, разрешая принять это за согласие. А до этого, пока Лен не призналась, что она в присутствии Макса чувствует себя виноватой от беспомощности, Алекс втайне злился на жену, думая, что она испытывает отвращение к племяннику. Но потом была речь Лен, полная признательности, и муж умилился и полюбил ее еще больше. Вот так.

Как бы то ни было, они позвонили в дверь, и Саманта, как всегда растрепанная и запыхавшаяся, открыла им. И тут же убежала вглубь дома, обронив «Ща ща ща у меня пирог!», что было выброшено стремительно, будто из пулеметной очереди. Она редко оставляла Макса одного и все время старалась заниматься с ним теми или иными упражнениями, не давая продыху ни себе, ни ему.

– Привет! – уже из кухни крикнула Саманта.

– Привет-привет, – сказал Алекс пустому коридору.

Пахло тыквенным пирогом. Лен улыбнулась этому. Она восхищалась умением Саманты делать несколько вещей сразу. Причем, не самых простых, да еще и вкусных. СП прошли в кухню. Около стола в спецкресле с тысячью поддерживающих планок и фиксаторов сидел Макс, перед ним на подставке – ноутбук. Диктор медленно и четко произносил буквы алфавита.

– Вот, учимся, – улыбнулась Саманта буднично-горделиво. – Пирог, если что, готов. Чуть не сгорел, фух. Чайник поставлю сейчас.

– Я поставлю, – смущенно сказала Лен, в который раз отмечая сходство Алекса и сестры в том, что касается опережения и продумывания.

– Макс, – шепнул Алекс Лен и кивнул на мальчика в кресле. И затем уже громко: – Привет, Макс! Здорова, дружище!

Алекс подошел, протянул руку и дождался, когда Макс, чья реакция была притуплена очередным курсом таблеток от эпилепсии, переведет свое внимание на Алекса. Макс улыбнулся, голубые глаза наполнились узнаваемостью и живостью, открытостью и лучезарно-радостным добродушием. Он резкими неровными движениями приподнял руку (скрюченные пальчики разлепились и кое-как выпрямились, но не полностью), и Алекс крепко пожал ее.

– Здравствуй, здравствуй, – почтительно говорил Алекс, уважительно склонив голову и тряся руку Макса. – Рад нашей встрече, снова рад!

– Мбу! – ответил Макс.

Широкая улыбка и смешные, как у бобра, верхние передние зубы с щербинкой. Алекс поправил светло-русую челку Макса.

– Максик, привет! – помахала Лен Фэйри. – Как поживаешь?

– Ну, расскажи, чем сегодня занимался, – сказала Саманта. Она уже научилась понимать Макса с его звуками (или додумывала все сама, натягивая на действительность).

Макс вновь что-то «проговорил», и Лен с Алексом со знанием дела закивали и удивились великим свершениям ребенка. Макс был доволен, что его аудитория оценила сегодняшние подвиги. Все взаимообрадовались.

– А мама где? – спросил Алекс.

– На работе. Там день рождения у кого-то. А вы чего в таком виде?

– Да один придурок…

– Случайно вышло, – сказала Лен, обогнав Алекса. – Все хорошо, просто машина, лужа и мы оказались слишком рядом друг с другом.

Саманта выглянула в окно.

– А что, был дождь?

– Эпизодический, – со звоном в голосе ответил Алекс.

Саманта была невысокой и, ну, не то чтобы толстой или полной, а, скорее, в теле, крепко сбитая. Она часто таскала Макса на руках и заработала не только ноющую спину, но и внешность домохозяйки, граничащей с тяжелоатлеткой. Инвалидной пенсии Макса хватало на жизнь без работы (да так, что иногда Саманта умудрялась давать в долг СП на покупку чего-то для дома), но времени для себя у нее не находилось. Некрашеные волосы цвета выгоревшей на солнце черной футболки нуждались в уходе, коже не помешали бы крема и релаксирующие процедуры. Саманта выглядела хронически уставшей, но, вместе с тем, готовой к бою в любую секунду. Потому что ее жизнь – бой.

– Эт самое, Самант, мы пойдем в душ, ладно? Ты нам дай только пакет для грязной одежды. Вещи лежат там же?

– Там же, да, – не отрываясь от сына, сказала Саманта. – Давайте недолго, а то мы еще не ужинали.

– Ну мы как раз спустимся к чаю. Вы ешьте.

В проеме Алекс обернулся и помахал Максу.

– До встречи, Макс!

Однако он уже был поглощен экраном ноутбука и неунывающе нависшей над ним мамой, которая упорно и безотчаянно образовывала сына, каким бы ограниченным в своих жизненных проявлениях тот ни был.

Второй этаж. «Территория моей молодости», – подумал Алекс. Они заглянули в его бывшую комнату, превратившуюся в гардеробную и гладильную. Его старые вещи все так же лежали на второй сверху полке, а вещи Лен – на третьей. Совсем мало; так сказать, минимальный резервный запас, который наконец-то пригодился. Они выбрали более-менее цивильные футболки и спортивные штаны, пропахшие старым деревом шкафа и выдохшимся за пару лет лавандовым саше. Алекс посмотрел туда, где раньше стояла его кровать. Вспомнил, как в первый раз овладел здесь Лен. Точнее, это был не первый их раз, но здесь он как бы одомашнил ее, присвоил, зарегистрировал на своей территории. И эти воспоминания колыхнулись внизу. Алекс стиснул зубы.

– Пойдем, Лен.

Ванная. Она была сделана по ее проекту. Алекс гордился женой – талантливой во всем, что касалось творчества. Он любил наблюдать за ней не только во время ее акта сотворения чего бы то ни было, но и потом, во время изучения результата. Например, когда Лен входила в ванную комнату, она становилась похожей на богиню, создавшую идеальный мир, которым любуется с нескрываемым удовольствием. Прямо-таки восхищается. И дает понять другим, что да, я горда своей работой, знаю ей цену и прекрасно помню, сколько сил на нее потратилось. Имею право.

– Кажется, я хочу тебя, – прошептал Алекс, закрывая дверь.

– О, любимый, – просияла Лен и скинула блузку. К сексу она была готова всегда.

Алекс подхватил ее и усадил на стиральную машинку. Пальцы пытались выгнать пуговицу ее брюк из петли. Внезапно нахлынувшее желание отразилось на координации рук, и довольно скоро, целуя жену, Алекс про себя чертыхнулся и грубым движением стянул брюки вместе с трусиками, так и не сладив с пуговицей. Затем спустил с себя шорты. Лен облокотилась спиной на стену, чуть содрогнувшись от холодного кафеля, и приподняла ноги. Алекс просунул руки под ее коленями, вцепился в поясницу и подтянул поближе к себе.

Лен целовалась как голодная кошка, лакающая молоко. А еще у нее всегда были неизменные маникюр и педикюр – сине-голубого цвета. Алекс уже и не помнил ее другой. И это здорово – ногти постоянного цвета предкосмического неба придавали дополнительный эффект, что Лен не от мира сего. Его инопланетянка. Его эльфийка.

Они дышали громко и жадно, напрочь позабыв об окружающем мире. Забыли о соблюдении тишины, забыли пустить воду, чтобы звуки было слышно не так громко. Алекс вошел резко. Сообразно внезапности и напористости вскрикнула Лен.

– Ой… Это, наверное, было громко…

– Нормально, – сопел Алекс.

Закончили довольно быстро. Могли бы еще быстрее, но Алекс оттягивал момент (за годы с Лен он научился «переставлять будильник»). Не выходя, он прижал жену к себе и крепко поцеловал, заключив в объятия.

– Я люблю тебя, Лен, – а про себя добавил: «Ну давай же, пожалуйста, пусть все получится, тем более два раза подряд».

Лен томно улыбнулась и откинулась назад. На сей раз холодный кафель разгоряченному телу пришелся кстати. Алекс дал ей пару минут, потом сказал:

– Ну, пойдем мыться?

В душ они забрались вместе и потерли друг друга смазанными гелем для душа ладонями. Основательно помыться, с напусканием воды в ванну, с пеной, солью и прочими прелестями они решили дома.

– Пойдем скорее, – проворковала Лен.

– Чего, печатать захотелось? – с пониманием спросил Алекс.

– Ну конечно, родной.

– Чудеса.

Алекса забавляло это: после секса он обычно ненадолго, на самую малость, но засыпал. Это было нужно организму. Дурацкий стереотип о тупых мужиках-эгоистах, которые типа получили свое, отвернулись и захрапели? Нифига. В одной медицинской статье он вычитал, что после оргазма (или во время) в организм впрыскивается гормон. Окситоцин, кажется. Он-то и провоцирует сон. Собственно, с тех пор Алекс и вправду нашел отличный способ, как засыпать, если долго ворочался. Но это Алекс. А поражался он тому, что Лен после занятий любовью бросалась писать свои романы и рассказы. У нее открывалось второе дыхание. Будто близость освобождала мысли от ненужного, и творческая ипостась полностью овладевала ей.

Они вытерлись, оделись и покинули ванну. Слева от них имелась небольшая ниша, что-то типа эркера, куда Лен, еще думая жить здесь вместе с семьей Алекса, настояла вмонтировать окно. Алекс открыл его. Вдохнул.

– Ах, какой воздух. Лен, иди понюхай, тебе понравится.

Он не видел, как Лен испуганно посмотрела на окно и кусочек неба, не видел, как отшатнулась, не видел, как в глаза пришел страх, но услышал робкое:

– Н-нет, любимый… Мы… Я очень голодна. Пойдем?

Алекс нахмурился.

-18-

19 мая, среда

Пока Макс отвлекся на мультфильм в телевизоре, Саманта подсунула ему картофельно-куриное пюре. Две минуты назад это были картофель и запеченые куриные грудки, но пока что ее сын не овладел достаточными навыками для пережевывания и проглатывания полноценной фактурной пищи. Пока что надо так. До поры. Пока не научится.

Макс лениво жевал и смотрел в телевизор пустоватыми глазами. Но там, за таблеточной пеленой, вызвавшей отстранение, таился ум. Она видела, знала. На занятиях, где таким же детям, как и он, показываются карточки с ответами, Макс всегда выбирал правильный. Иногда капризничал, конечно, и взмахивал рукой – наугад ли или же от спастики, – но Саманта не сомневалась, что ее сын умный. И будет умным. И пусть сейчас пюре стекает по подбородку и с хлюпом падает в силиконовый нагрудник с карманом, никаких сомнений нет. Но от каждого скрюченного пальчика или стона от изнеможения сердце Саманты стискивала боль, нескончаемая боль, граничащая с любовью к сыну.

Воспользовавшись паузой, она наполнила чайник и поставила кипятиться. Достала тарелки, вилки, разложила. Села. Вздохнула. Взяла из холодильника открытую еще вчера бутылочку пива. Налила. Осторожный глоток. Лучше. Помогло. Напиток охладил ее. Трасса была залита холодом, и можно вновь идти на спуск. Пока Макс сосредоточенно жевал, перебросив свое внимание на еду и телевизор, Саманта подвинула ноутбук к себе и открыла почту. Должен был прийти ответ из департамента соцзащиты на ее письмо по поводу выделения путевок для нее и Макса в Уреки (Грузия), на магнитные пески. Она читала отзывы, что те очень хорошо влияют на тело ребенка. А в ее деле любая зацепка, даже самая маленькая, – гигантский шанс к изменению ВСЕГО. Потому в свое время и согласилась на визиты Криса, хоть и не видела пока никаких результатов.

Ответа не было. Еще глоток. Спина постанывала. Саманте казалось, что она слышала ее вживую. Покрутила в пальцах бокал. И вправду – стонет. Вот дела. Неужели так быстро охмелела? Хм… Да нет, все проще. Кухня и ванна соединены общим стояком, и по нему как раз очень хорошо слышно, как ее брат с женой «моются». Саманта ухмыльнулась и прибавила громкость телевизора – Максу пока рановато слышать такое.

Сын ел неловко. Видно, что сегодня тоже подустал, и руки слушались плохо, отчего и пришлось кормить его. Так, а что из занятий было сегодня? Кажется, виброплатформа. Да, она. А! Вот чего у нее так спина ноет. Держать Макса, чтобы он не терял равновесие, при вибрирующей платформе – то еще испытание. Когда тебя так колбасит, тело потом волей-неволей болит.

Ответа на почте не было. Глоток. Еще глоток. Когда же они ответят-то? Почему молчат? Она надеялась на поездку в июле. Она не может упустить. Вдруг это то, что нужно? Вдруг уже в августе Макс будет есть совсем по-другому, научится нормально проглатывать пищу? Сможет нарисовать маму, заговорит, напишет первое письмо, пойдет в школу…

Почему же нет письма-то!.. Надо будет завтра позвонить. Эта путевка ей очень нужна. Ей много каких путевок надо. И врачей. Специалистов. Не перечесть. Где же взять на это все деньги?.. Она не успевает делать ничего, что могло бы принести дополнительный заработок – все на сына. А его пенсия покрывает не все затраты, далеко не все. Иногда что-то подкидывает Алекс. Иногда, правда, и она ему – в период «отдыха» от реабилитаций и курсов лекарств. Такой вот денежный пинг-понг. Эх, а вот бы хоть раз съездить в свое удовольствие, без лечебных путевок и обязательного проживания в санатории с каждодневными визитами к десяткам специалистов. Просто покататься, показать сыну мир… Почему нет такого Универсального Места, куда можно приехать, побыть какое-то время, а потом раз – и уезжаете здоровыми?!

Глоток. С возрастом мечты Саманты стали совсем другими. Более нужными. Увы, жизнь – это главный редактор для многословных грез человека. Саманту уже не пугало, что мечты превратились во что-то сугубо практичное и материальное. Мир и счастье базируются именно на этом. И пусть хоть кто-то попробует оспорить. Тому придется иметь дело и с Самантой, и с Максом.

Почему-то слезы. Ну-ка брысь. Она давно разучилась плакать. Выплакала весь объем девять лет назад. Восемь лет. Семь. Потом сил на это не осталось. Все резервы Саманта направила на борьбу. Хваталась, как утопающая, за все. За любую соломинку. Так и согласилась на предложение Алекса позвать Криса Ворина – помочь. Случилась их дружба. Конечно, Саманта безмерно уважала чистые помыслы Криса, но в эти метафизические фокусы верила слабо. Когда у тебя рождается ребенок-инвалид, верить в чудеса удается как-то не очень. Но вокруг так убедительно говорили и говорят ГЛАВНОЕ – ВЕРИТЬ, что даже такой вариант, над которым раньше Саманта только бы посмеялась, устроил бы ее полностью и внедрился в жизнь как нечто обязательное. Да и Крис обладал довольно убедительной репутацией. Отчего ж не попробовать?

– Да, сын. Лучше бы всего этого не было. Лучше бы не так. – Макс приоткрыл рот и повернулся к маме. Несмело улыбнулся. У Саманты дрогнули губы. – Я люблю тебя, Максик…

Макс улыбнулся, обнажив смешные бобриные зубы, и вновь уставился в телевизор. Там шел мультфильм про какую-то сказочную страну, где все были счастливы. Десятки зверушек катались по джунглям на ожившем паровозике с большими забавными глазами, на берегу загорали корабли, они радостно гудели трубами, приветствую разлегшихся на пушистых облаках птичек. И все у всех было хорошо.

А когда у нас будет хорошо? Когда все мы будем счастливы? Полноценно. Где же ты, чудесная страна?

Гражданского мужа она и не вспоминала. Настолько ей был противен его гнусный поступок, что самое лучшее – это забыть, тупо забыть. Свалил, как последний трус. Слабак. Тряпка. Позволить себе напоминать о нем – слишком много чести ему и мало уважения к самой себе. Нет, Макс, я все сделаю одна, а где понадобится мужская помощь, попрошу Алекса. Мы не одни.

Саманта осушила бокал и посмотрела в окошко. За невысоким забором из профлиста на той стороне улицы виднелся оранжевый кусок соседского окна. Фонари по улице горели через один, делая из дороги светотеневые бусы. Солнце почти ушло и светило вбок. В небе сияла луна, красивая, сытная, образцовая.

По дороге бегали Марсяне, на газонах копошились Марсяне. Боже, в дефиците света почти каждый ребенок кажется очередным сыном этих армян. Они нравились Саманте своей живостью. Бойкие шустрые дети, помогающие родителям, играющие допоздна и встающие рано. Однажды Макс будет играть с ними.

Что-то сегодня мысли вырвались наружу. Всплыли. Сорвались с цепи.

И улетели в небо. Саманта проводила их взглядом.

Где же ты, лучший мир?

И воображение вырезало на бархатном полотне неба контуры и очертания. Она была Богом и смотрела сверху на То Место, Где Нет Инвалидных Колясок. Где Нет Больных Детей. Где Все Здоровы И Счастливы. Да. То Самое Место. Где всем будет хорошо. И ей с Максом в том числе.

Так четко, вау. Наверное, на голодный желудок лучше все-таки не пить. А то подобные фантазии пугают натуральностью.

– А вот и мы! – радостно сказала Лен, улыбаясь (чуть виновато).

– А, хорошо, – Саманта взглянула на Лен с некоторой панической и неловкой стремительностью и вновь отвернулась к окошку. Хм, странно. Очень.

Вновь посмотрела на Лен. Потом на Алекса. Алекс смотрел на нее. Лен опустила взгляд.

Все замолчали.

Вы уже слышите эту неловкость, что тихо гудит в их головах? Чувствуете напряжение? Столкновение Неуместных Слов. Ситуация, когда все все прекрасно понимают, но молчат. И каждая из сторон знает. И ничего не скажет. И это ясно, как день. Маленькая сцена, мини-спектакль, который просто надо пережить и двигаться дальше. Но не тут-то было.

Например, СП стояли и чувствовали себя виноватыми. Они были уверены, что Саманта взглянула так, потому что слышала их возню в ванной. В то время как она тут сидела с больным сыном, готовилась накормить их; может быть, ей требовалась помощь, а они там устроили очередной громогласный перепихон. И забавно, что им не понять, что Саманта была озадачена вовсе не этим. Отнюдь не этим.

Каждый предпочел забыть о последующих тридцати пяти минутах, когда ели вкуснющий пирог и пили зеленый чай с фенхелем. Разговор не то чтобы не клеился – скорее, он по-прежнему напоминал неумело поставленную театральную речь сценариста-новичка. И кстати, забыть им этот эпизод было легко, ибо каждый пребывал в себе, и только вставленные невпопад междометия и шаблонные фразочки служили маяками, что они как бы тут, слушают (ну или делают вид), что-то имитируют. Короче, полная хрень.

Алексу было неудобно. Неуютно. Он смотрел попеременно на жену и сестру и ничего не понимал. Лен нарочито избегала смотреть в окно, которое так любила за доступ к широкой полосе неба «в этих тесных стенах, милый». Саманта же, напротив, то и дело поглядывала туда – нервно, отрывисто, будто ныряльщик, выпрыгивающий из воды, чтобы схватить порцию воздуха.

– Чего ты там все разглядываешь? – наконец, не выдержал Алекс.

Лен выронила ложку. Ложка упала и звякнула.

– Ой, блин… – смято произнесла Лен и нырнула под стол.

«Что за абсурд?!» – подумал Алекс. Но погодите, мы не о нем.

– Я… Не знаю, просто. Поняла, что забываю смотреть в окно. А там хорошо, чудесно, – мечтательно говорила Саманта, и Алекс дивился Лен-образным словам в ее лексиконе. – Там небо, там хорошо и спокойно.

Ах, Саманта, твой взгляд блуждает, будто по картине, а ты не замечаешь. Не понимаешь, что засечь это очень легко. Тем более, твоему брату. Ты думаешь, что захмелела, что тебе вручили такой сиюсекундный дар удерживать иллюзию и не расставаться с ней, с возможностью отвлекаться и возвращаться к ней вновь, почувствовать себя на секундочку жителем Того Самого Места, Где…

– Все хорошо? – подозрительно спросил Алекс. Зря он так хмурился – никто не видел этот взгляд.

– Очень.

Но она была не тут. Этот взгляд не свойственен Саманте, эти эмоции – тоже. Как и фразы.

– Лен?

– Д-да, – она посмотрела на него с мольбой.

Пойдем отсюда дорогой ну пожалуйста умоляю тебя я же сейчас со стыда сгорю пойдем прошу ты видишь как мы выбили Саманту из равновесия все допивай и собираемся.

Алекс все прекрасно уловил – на то он и Алекс. Откашлялся.

– Да, я помою, не переживайте. – Отстраненно сказала Саманта. – Идите.

Лен как обычно поразилась: ох уж эта дарковская проницательность и игра на опережение. Ну, а с такими нотками в голосе можно действительно не засиживаться. Кажется, сейчас все были рады разойтись, чтобы обнулить сегодняшние результаты завтрашним днем и жить без зазубринок. Во всяком случае, Лен трактовала все именно так. Алекс примерно схоже.

Но не Саманта. Она парила. Краем глаза видела мельтешение, автоматом говорила фразы, а потом стало тихо. Она даже не вышла их проводить. Но когда позвал Макс – вернулась к нему, накормила. И выкроила еще минутку, чтобы взглянуть в окно.

Там, вверху, гигантским островом расстилался город. А на земле стоял его брат-близнец, который пристально смотрел на сестру.

-19-

19 мая, среда

Они видели. Оба. Но, тем не менее, прямо сейчас Крис Ворин говорит:

– Должно быть, дирижабль. Или аэростат какой-нибудь. Сейчас же техники вон сколько.

– А вон там? – Лиз указывает чуть правее, где из вечернего ничего выглядывают два светящихся квадрата. Точно такие же неоновые канты у крыш гостиничных апартаментов «Наши гости», расположенного за Централ Доком.

– Этот, наверное, как его… Дрон, что ли?

Так смешно. Оба понимают абсурдность этих слов. Ну а вы готовы вот так резко взять и принять факт появления в небе висящей вверх тормашками копии города? Или даже всего мира… По крайней мере, на первый взгляд это точно копия Баттермилка. Так что, готовы? Если да, я вам не поверю, даже не пытайтесь. Не принял этот факт и Крис. Точнее, одна его часть приняла и даже воодушевилась. Она воскликнула: ЭТО ПО МОЮ ДУШУ! ЭТО ОНИ! Город, где я нужен и помогу всем. Они ждут меня!

Кто ОНИ? Да хрен его знает. Это понятие для Криса было метафизическим, эфемерным, представляло собой сгусток Признания, его эгрегор, символизм. Они – это кто-то свыше, кому он нужен. А ведь он теперь всегда кому-то нужен. Он Помогает. Однако восприятие людей очень похоже на капусту. Никто не мыслит и не впитывает информацию только верхним слоем. И если мы отбросим тот лист с воодушевлением (вызванным ИМИ) Криса, то увидим ярый протест и рациональные поиски объяснения происходящему. Сложные поиски, хаотичные. Рождающие такие вот потешные фразы или нелепые шутки, одну из которых и слышит Лиз:

– Наверное, зеркало перевозят. Хе-хе.

– Хе-хе, – механически повторяет она, неотрывно глядя на небо, внезапно обретшее какой-то новый, еще не расшифрованный смысл.

Город проявлял себя. Выпучивался из небытия, вылуплялся подобно птенцу, и чем внимательнее они рассматривали его, тем больше обрисовывался. Показывался, словно всплывала со дна гигантская подлодка.

Абсурдно, но… Вертолетная площадка на макушке Башни (точнее, внизу, Башня-то перевернута) есть. Как и чуть поодаль виднеется контур Волчьего утеса, а он, на минуточку, по своей высоте одинаков и с Башней, и с «Нашими гостями». Утес напоминает загнутую страницу книги, словно кто-то собирался перелистнуть ее, но замер. Хочешь, не хочешь, а в небе проявляется город. Быть может, Крис уже замечает очертания земли, еще пока далекой. Или додумывает? Но, несмотря ни на что, все это как-то подозрительно ПРАВИЛЬНО.

Крис опустил руки, чувствуя себя, пожалуй, немного глуповато и смущенно. Вроде как он не справился, но в то же время его-то оплошностей не было. Облако да – стерлось. Но вот это…

– Город… – мечтательно произнесла Лиз. – Наш Баттермилк…

– Я думаю, Лиз, что это что-то иное. Неопознанное. Что-то, чего мы никогда не видели.

– НЛО?

– Нет. Хотя не исключено. Может, какое-то погодное явление. А наше сознание адаптировало картинку, использовав недавние воспоминания. Вон же Башня, мы оба ее видим. И Гостей. А вон утес, заметила? Вот и взяты какие-то похожие образы.

Уверен, что и вы почувствовали этот взгляд девочки – полный скепсиса и потаенной насмешки. Еще чуть-чуть, и зрачок начнет бегать по всему глазу и вырисовывать фразы в духе «Серьезно? Самому не смешно?».

– Или искажение. Мираж. Эффект линзы. Фата моргана. Да полно вариантов.

Да, полно вариантов. Мертворожденных. Оба они уже приняли истину – над ними завис Баттермилк. Если сперва это серое пятнышко, которому предстояло стать Башней, расползалось, как синяк, то потом оно обрело фактуру, подобно шишке от удара, картинка стала несколько проявляться и вспучиваться. Город то растворялся, то обретал плотность. А иной раз будто приближался молниеносными рывками, но оставался на месте. Очень странное зрелище.

Крис Ворин, руководствуясь своими внутренними ощущениями, шагнул к Лиз и положил руку ей на плечо.

– Не бойся, – сказал он, потому что один из его собственных капустных листов сознания трепетал от страха. Там, где юные видят чудо, опытные – многоступенчатую опасность.

– А я и не боюсь. – Лиз улыбалась, будто смотрела любимый мультфильм. – А что если это… Рай?

И Лиз подумала, что там может быть ее мама. Живая-здоровая. Она не видела тело матери после того, как у той оторвался тромб. И в ее мыслях вся эта ситуация казалась… Какой-то незавершенной. Нет точки в истории. Тетя Хоуп уверяла, что надгробие – это самая что ни на есть точка, но Лиз не признавала такого исхода. Как будто мама вышла без предупреждения в магазин и еще не вернулась. Как бы сказал Барти Уоррен – квест не закончен. А вдруг только что Лиз встретила возможность подвести черту и обрести спокойствие. Если честно, она даже готова смириться, что мама «не вернется из магазина», но пусть хотя бы предупредит об этом. Тогда она не будет стоять на кухне, резать овощи и поглядывать в коридор – а ну как хлопнет дверь и в кухню войдет мама с радостным «Я дома, дорогая!»? Потому что Лиз устала.

Шел одиннадцатый час вечера. Лиз Уолк снова плакала.

-20-

19 мая, среда

Подробнее об Алексе Дарке.

Бьюсь об заклад, что не только мне в данный момент он кажется несколько плосковатым. Но я-то все о нем знаю, а вот вы – пока нет. Например, я знаю, что Алекс всегда был уверен, что его жена возьмет его фамилию, потому что, ну, так принято. И вообще, что за неприкрытое неуважение – жена и не с фамилией мужа? Что скажут друзья и родные? Но потом случилась Лен, которой темная фамилия ДАРК ну никак не подходила. Какая ж она Дарк? Фейри. Конечно же Фейри. Так привычная и – по задумке – устойчивая жизнь Алекса начала ломаться, а возведенные понятия и позиции – иссыхаться и крошиться, проседать. И случилось небывалое – он сам попросил Лен оставить ее фамилию. Не нужно омрачать себя. До нее он жил в кромешной темноте и считал себя проклятым. Да, смешно, да, не он один такой, но ему частенько казалось, что весь мир настроен против него. Он пребывал в жесткой конфронтации, в состоянии холодной войны. Будто повсюду полно шпионов, которые только и делают, что собирают на него инфу и передают своим начальникам, а те уже насылают ВСЯКОЕ. Алекс изучил закон подлости и научился обходить его, научился играть на нем, делать что-то противоположное, руководствуясь этим законом, дабы получить желаемый результат. Хрен знает как, но это работало.

С Лен он познакомился на литературном форуме конкурса рассказов, куда оба выслали свои работы. Алексу просто нравилось создавать миры, выстраивать концепции, брать прототипы окружающих его людей, совмещать их, взбалтывать и выдавать готового героя, нравилось придумывать систему магии, ее законы, принципы работы, нравилось творить миры, флору и фауну, рельеф, существ, народности, культуру, религии, ломать голову над обычаями, пословицами и поговорками, как это все взаимодействует с мироустройством, как отражается на политике, одежде, особенностях речи и поведении… Одним словом, ТВОРИТЬ. Очень уж его это убаюкивало, успокаивало. В такие периоды он чувствовал себя всемогущим, настоящим демиургом, и это позволяло чувствовать себя уверенно в компании людей даже тогда, когда для уверенности поводов и не было. Но написанное им поддерживало, внушало чувство собственной важности, хотя оно срабатывало и не всегда. Дело в том, что Алекс всегда хотел… М-м-м… Признания. Призвания. Чего-то добиться. Достичь. И не сказать, что речь о деньгах, допустим, богатстве или том же писательстве. Как будто… Как будто ему что-то УГОТОВАНО. Что-то свыше всего этого. Деньги его не интересовали. Оставаться человеком – вот основное. Быть полезным, сделать что-то важное. И сыграть некую ключевую роль в, в, в… Да. Он чувствовал, что для чего-то он пригодится, без этого никак, иначе зачем это всё?

А Лен же изучала язык Алекса и посчитала самым эффективным написать рассказ на неродном языке, совместив приятное с полезным. Опыт показал, что это прекрасная методика. Не знаю, углублюсь ли я подробнее в эту тему или нет, но сейчас на ней останавливаться не буду. Рассказы тут вот к чему – писательское мироощущение Алекса научило его заглядывать глубже, видеть не только объект в настоящем, но еще и его прошлое и будущее. Алекс всегда считал, что находится на несколько шагов впереди. Он много продумывал, много проживал. Он называл себя вариатистом. Это как предсказатель, но когда ты видишь не одно будущее, а сразу несколько, пусть и не всегда осуществимых вероятностей. И состояние «боевой готовности» вкупе с писательскими привычками и агрессивно воспринимаемым миром породило вечную боязнь происшествий, нацеленных на уничтожение Алекса. Нет, серьезно. Он каждую секунду ожидает подвоха от всего – подкосившийся фонарный столб, упавший кран, свалившийся космический спутник. Каждую секунду он готов к нескольким вариантам развития событий, и это, если честно, пиздец. Словами Алекса, конечно же. Да, понимает всю тупость, да, осознает абсурд, но поделать ничего не может. Даже там, в лесу, занимаясь любовью с женой, он поглядывал на деревья и оценивал, какие пути отступления выберет в случае, если сломается каждое из них. На какое дерево запрыгивать, если появится кабан, куда нырять, если вдруг откроет пальбу какой-нибудь сбежавший с психушки тип. Короче, то, что его пенис не обмяк, было подвигом. На самом деле нет, ибо сам Алекс привык так жить. Его девиз – надейся на лучшее, но жди худшего. Он вычитал его в одной книге про мальчика и поезда, и там герой придерживался этого правила, только не заглядывал ТАК далеко.

К слову, это продумывание сделало Алекса… Как бы сказать-то… Готовым ко всему, что ли? Нет. Спокойным? Нет, не совсем. Скорее, невозмутимым. Ну, знаете, когда пересматриваешь в пятый раз фильм и знаешь все дальнейшие события, и ни одна драма, ни один кульбит сюжета тебя не возьмет. Вот с ним так же. Он не может отдать всю полноту чувств моменту, потому что успел пережить и проработать его раньше. Отсюда и проблема – неумение радоваться сиюсекундно. Ни мелочам, ни чему-то большему.

Ну а чтоб вы понимали, насколько сильно Алекс считал себя противоборствующей стороной в войне с миром – состояние Макса, в каком он есть сейчас, Алекс принял на свой счет. Очередная подлянка. Типа, назло. На, получай. Я сильнее. Вон как я могу сделать! Фиг тебе, а не полноценный племянник! И искаженный разум Алекса привел к тому, что он мнил себя центром Вселенной, а все происходящее – пранком. Он чувствовал дикую вину перед сестрой и лично перед Максом. Казалось бы, почему? А потому что мир стремился уколоть АЛЕКСА, а досталось невиновным. Стало полегче, когда его друг Майкл рассказал об отце, о его Помощи, мотивах и отношении к жизни, и Алекс, недолго думая, пригласил Криса Ворина в гости, познакомил с семьей и организовал для Саманты и Макса систематические визиты Криса, который Помогал. Саманта не очень жаловала этакие визиты с практической точки зрения, ибо для нее на физическом плане изменения были не видны, но Алекс понимал – и Крис лишь утвердил его в своем мнении, – что тварный мир куда глубже физиологии, и изменения не всегда ВИДНЫ. И Макс стал для Алекса философской книгой, задачей, над которой предстоит думать и думать. Зачем мир послал Макса таким? Почему столько болячек? Саманта же не заслужила! Алекс считал себя благородным. Считали его таковым и все вокруг. Вопреки фамилии он нес свет и некое рыцарство, жил по определенному Кодексу и трактовал себя человеком открытым, честным и довольно хорошим, вот только загнанным в угол, в осаде. И как будто Макс – последний ключ к дешифровке себя, ключ к познанию. Алекс ни на секунду не сомневался, что его племянник излечится и станет нормальным, но словно бы вся ситуация замкнулась именно на Алексе. Тем грустнее было смотреть на очередные попытки сестры отправиться с сыном на очередное лечение – с горящими глазами и надеждой. Но Алекс предполагал, что следующий уровень игры должен разблокировать именно он. Как-то так.

Знаете, ему реально было охереть как тяжело. Больно. И только взгляд Макса помогал не пускаться в бессильную истерику – взгляд, будто этот сидящий в специализированном кресле для инвалидов ребенок совершенно здоров и просто прикалывается над ними. Столько радости и огня в глазах Алекс не видел ни у кого. Довольно часто у племянника текли слюни, потому что нормально сглатывать он так и не научился, и это корежило, но потом ты смотришь в эти полные превосходства и абсолютного понимания глаза и… Уже сам ничего не понимаешь. Удары диссонанса. Будто Макс их разыгрывает.

Еще одна загадка – это длительные попытки зачать ребенка. В этом Алекс тоже видел что-то символичное, помимо страха Лен Фэйри. Но об этом потом.

– Опять ты с этой зубочисткой, муж. Ну что это. Сходи ты уже к стоматологу!

– Ни за что. Думаешь, я снова не выбегу из кабинета? Да легко! И потом – зубочистки быстрее и не такие жуткие.

Речь о зубе мудрости, которому вздумалось расти вбок. Левый нижний. Он, подобно «Титанику», врезался в соседний и создал тоннель между десной и стыком, в который постоянно забивалась еда. До того как это обнаружить Алекс в один день почувствовал во рту вкус гноя. Изучил языком всю ротовую полость. И нащупал что-то наподобие кондитерского мешка. Он надавливал на него, и на язык лилась новая порция гноя. Тогда Алекс перепугался – ему ж жену целовать! А вот это вот все явно помешает. Он отпросился с работы и побежал в платную клинику делать рентген. Там-то он и выяснил, что никаких воспалений в десне нет, кондитерских мешков – тоже. Вариант – удалить зуб или смириться, но имеется риск, что зубы «поплывут», потому что зуб мудрости будет расти вбок и толкать собратьев. И ну начал следить. В рюкзаке всегда была парочка зубочисток. После каждого приема пищи – тщательная чистка или полоскание, чтобы не создавать никаких кондитерских мешков. А, я не сказал, что это за мешок. Это сгнившая прямо во рту еда, застрявшая в зубном кармашке. С тех пор зубная профилактика посильными бытовыми методами (когда не было зубочистки, на помощь приходила разогнутая скрепка, иголка, тонкий гвоздь) заняла в жизни Алекса важное место. И жена не очень приветствовала ни зубочистку (что считала очень уж некультурным, некрасивым и неэтичным), ни позицию Алекса «справлюсь сам». Но терпела, потому что любила. А любовь – это еще и компромисс. Компромиссы. Частые.