Отрывок из книги
Ответствую, что мне объявили и полностью истолковали причины, по которым я предстала пред сим досточтимым судом. Понимаю, что случилось все это из-за мертвого монаха, однако не ведаю ничего по сему делу и не могу отвечать за его смерть, ибо тяготы и напасти земной жизни лишили меня сил, необходимых, чтобы зарезать и разделать, как овцу, крепкого мужчину в расцвете лет. Не могу помочь вам никоим иным образом, кроме как стать вашей проводницей по четырем селениям, лежащим на склонах горы Интестини[2], испокон веков населенных просветленными; хотя сама я решительно отрекаюсь от исповедуемой ими ереси, ибо отринула ее много лет назад, покинув деревню, именуемую Чинабро, или Киноварью[3], дабы вести жизнь в долинах среди почитателей монахов в сандалиях, храмовых кадильниц и святых. Однако я сохранила знание о том, что происходило во времена моей юности, а также потом, вплоть до нынешнего дня, и если только пожелаете, расскажу вам обо всем подробно, начиная c того дня, когда мать показала мне дракона и тем самым привела в движение дьявольские жернова, которые много лет спустя перемололи вашего собрата в мелкую муку.
Ответствую без всякого упорства и отвращения, ибо всем нам широко известно, что давным-давно просветленные прибыли в эти края, хотя многие жители равнин, откуда происходите и вы, милостивый синьор, и остальные слуги сего уважаемого трибунала, предпочитают верить, будто живем мы здесь от начала мира и, по сути, происходим от древних рас, злобных, покрытых шерстью, с острыми клыками, собачьими мордами и окаменевшими сердцами – тех, что умучили святого Калогера, когда он бродил по горам, обращая язычников в веру и приручая чудовищ; и вследствие этого ужасного преступления они были вынуждены сами бежать от мечей, пока не нашли приют в этой долине. Но признайтесь же, что ваши земляки слишком легко принимают сии сказки на веру, что можно оправдать только нашим безмерным удалением от вашего мира и еще большей ложью, потому что – как вы видите своими глазами – ни у кого из нас нет ни собачьей головы, ни спрятанного под одеждой пушистого хвоста, хотя, конечно, мы умеем по-собачьи рычать и кусать, в чем определенно убедился ваш собрат Рикельмо. В действительности же мы пришли в эти горы, когда они были еще дикими и пустыми после истребления псоглавцев и других языческих народов, ведомые желанием найти землю, которая станет отныне нашей собственной и только нам покорной, и где мы сможем жить в уединении, по собственным законам и собственному разумению, ибо наша вера – нет надобности это доказывать – отличается от вашей, и в местах, населенных почитателями святых, навлекала она на нас различные гонения.
.....
Я подтверждаю, да, это правда, что вопреки грехам ее – а может, именно по причине их – ей разрешили работать в Интестини. Послали ее под Индиче, отвесную скалу, возвышающуюся над старой выработкой, где посадили прокаженных сортировать горную породу, раскалывать кирками скальные обломки и отделять камень от вермилиона, ибо только труд заслуживает вознаграждения, праздность же порицаема и обречена на забвение. Моей матери было велено вывозить из-под Индиче кровавую руду, поскольку она умела обращаться с животными, а больше не на многое была способна; потому без зазрения совести ее бросили в логово болезни под похотливые взгляды прокаженных. На рассвете она принимала корзины со свежей породой, взваливала их на спины мулов и отводила животных в деревню прокаженных; под вечер же, когда те отделяли благородную руду от камня, земли и прочей грязи, она в темноте, с порцией пищи, выделяемой смотрителем шахты, возвращалась под Индиче, где получала свою долю оскорблений и злословия, ибо еды никогда не хватало на всех. Нет, синьор, мы сами тогда не голодали, но и не жили в изобилии, ибо не забывайте, что, хотя мы и добываем из-под земли великое богатство – вермилион, оно не принадлежит нам, и даже малейшей крупицы мы не можем оставить себе. Наоборот, мы сами принадлежим ему безвозвратно; он оставляет след в наших душах и окрашивает наши пальцы в красный цвет; именно из-за этих пятен на коже нас называют вермилианами, людьми киновари. Сие обстоятельство, как вы сами догадываетесь, весьма удобно для наместника и таких, как вы, ибо эти пятна невозможно вытравить даже колдовством, хотя я и отрицаю, что когда-либо пробовала это делать. Посему, если кто-то из вермилиан устроит побег, его, даже спустя годы, можно распознать и отвести к месту казни, которое мы называем Ла Гола; это ущелье пожирает негодяев и отправляет их на самое дно Интестини, где они смешиваются с вермилионом, что справедливо, ибо разве все мы не суть черви во чреве мира, что сначала поедают, а потом сами становятся кормом?
Я подтверждаю, что мужчины подходили по очереди к дракону, осматривали его раны, обнимали друг друга, смеялись и похвалялись, что именно их стрела лишила его жизни, когда вдруг, синьор, среди всей этой суматохи и веселья первая женская кровь потекла у меня по бедрам, и мне было никак не скрыть ее и не заслонить, потому что – как я вам ранее сказала – укротитель животных сжимал меня так крепко, как будто это я была тем драконом, за которым он отправился в погоню. Он не дал мне уйти даже тогда, когда мужчины развели огонь и распластали тушу, отрубили голову, отметив на его лбу знак света, словно она принадлежала ягненку. Потом они его освежевали. Внутренности и жир они бросали в огонь, веселясь при этом и попивая крепкие напитки, принесенные в баклажках на спине, а чернобородый заставлял меня стоять среди них и вливал мне в горло красное вино, хотя я пыталась защищаться и сжимала губы.
.....
