Читать книгу Писатель из Руара - - Страница 1

Эта история случилась в славном городе Руаре. Среди узких улочек и изящных домиков, на углу одной старой улицы и не менее старого переулочка находился театр. Сегодня вечером здесь задёрнули тяжёлые шторы из бордового бархата; тихо перешёптываясь, зрители занимали свои места на резных креслах из красного дерева. Мэтр Албиони, что более двухсот лет владел этим театром, как всегда прозвонил в бронзовый колокольчик, обозначая начало представления. Золотой свет лампочек осветил сцену, и из-за кулис вышли актёры: началось их время…

Хотя почти четверть огней сцены не горела, это было не важно. Сейчас, в неспокойные времена эпидемии бледной лихорадки, люди забывали обо всех горестях, и приходили пусть ненадолго, но побыть счастливыми, погрузившись на пару часов в мир театра. Люди сидели, восторженно затаив дыхание, радовались, как маленькие дети, и сопереживали героям пьесы. И не было в эти часы кого-то счастливее их.

Простое, но такое тёплое и уютное, словно посиделки с любящей семьёй, представление завершилось. Снова звон колокольчика театрмейстера, снова шелест тяжёлых бархатных штор и кулис. Зрители горячо благодарили хозяина театра, и расходились по домам, согревая в сердце огонёк радости, которым поделился с ними театр.

В этот раз одна из зрительниц, молодая красивая женщина со слегка растерянным лицом и трогательными ямочками на щеках, подумала, и робко позвала хозяина театра.

– Простите меня, мсье, мне больше не к кому обратиться. Учёные и знахари в один голос говорят, что надежды больше нет, но моя дочь… – сказала она, и замялась, словно пристыжённая своей смелостью. Старый вельможа доброжелательно улыбнулся.

– Понимаю, всё понимаю. Бледная лихорадка уносит много жизней каждый день – печально произнёс Албиони.

– Но у вас ведь есть какое-то лекарство? Почему в вашем театре все симптомы отступают? Почему вы до сих пор полны здоровья и сил в свои пятьсот лет?

Албиони подошёл поближе к сцене, и жестом подозвал женщину к себе. Затем указал на сияющие огни сцены, и произнёс:

– Эти огни горели ещё в дни моей юности. Тогда я только открыл свой театр, и был преисполнен юношеской жизнерадостности. Я знал, что это будет нужно многим… и я не ошибся. Только посмотрите, сколько гостей приходят на каждое представление! Огни сохранили тепло моей жизни, и только поэтому я не меняю их с самого открытия театра. Но всё течёт, всё меняется.

Театрмейстер прикоснулся к потухшей, почерневшей изнутри лампочке.

– Эта лампочка перегорела в тот момент, когда мой близкий друг едва не спалил здание театра. Конечно, он это сделал по недоразумению, но содеянного не воротишь. Вон те три лампы рядом – нити накала порвались в них, когда моя первая труппа распалась. В тот день осталась лишь пара человек, с которыми мы чудом смогли возобновить работу.

Старый джентльмен грустно вздохнул, погружаясь в воспоминания. Затем продолжил, указав на треснувший стеклянный шарик.

– Эта просто не хочет зажигаться с тех пор, как я сломал ногу, и впервые не вышел на сцену. Прошло семьдесят три с половиной года, перелом давно зажил, оставив после себя лёгкую застарелую боль, а лампочка всё равно не зажигается. И я понимаю её, ничуть не затаив обиду. За каждой потухшей лампочкой скрывается подобная история.

Женщина странно посмотрела на Албиони: неужели пожилой театрмейстер правда имел ввиду то, что сообщил ей? Конечно, чего в нашем мире только не бывает, но… разве есть здесь какая-либо связь?

– Вы говорите, что все эти лампочки угасали только в мрачные дни вашей жизни… но остальные горят со дня открытия театра уже почти два с половиной века. Неужели вам самому это не кажется странным, нелогичным? В конце концов…

Мсье Албиони посмотрел на женщину, и словно что-то хотел сказать, но только вздохнул. Одна тусклая лампочка, которая едва светила, вспыхнула и перегорела окончательно.

– Нелогичным? – грустно переспросил Албиони. Женщина испуганно сделала шаг назад. – Не стоит искать логику там, где царствуют другие мерила реальности. Не всё в жизни рационально. Почему вы сами не пали духом и не смирились, когда вам сказали, что надежды нет? Не логичнее ли было отпустить ситуацию и принять истину, какой бы горькой она ни была? Простите…

Тон театрмейстера был спокоен, но его глаза выдавали целую бурю эмоций – ярость, досаду, негодование, сожаление… Женщина только виновато промолчала. Зачем нужно было лезть в душу к старому человеку, и высказывать ненужные сомнения?

Когда бесшумная буря утихла, хозяин театра снова подошёл к сцене, и своими руками вывернул одну из сияющих лампочек, бережно завернул её в шёлковую салфетку, и протянул собеседнице.

– Примите от меня этот подарок вашей дочери, и вверните его в прикроватную лампу. Пусть она напомнит вам о том, что где-то в мире всегда сияет свет надежды. Что любая радость может гореть в сердце долгие века. Что любая печаль может оказаться всего лишь иллюзией, горькой грезой, принесённой молчаливыми ветрами. Что любовь побеждает все неприятности. Что вся наша жизнь – всего лишь пьеса на сцене, после которой мы подарим миру последние аплодисменты, и вернёмся к тем, кого мы любим всей душой.

После этих слов женщина ещё долго стояла, бережно сжимая драгоценную лампочку, сияющую тёплым золотым светом. Но в её сознании маячил ещё один вопрос… хотя она не знала, могла ли задать его? Но всё же она решилась, мысленно коря себя за любопытство.

– Господин Албиони, простите, но… что будет, когда в театре не останется ни одной лампочки? Их не так уж и много…

Пожилой театрмейстер грустно улыбнулся, и посмотрел куда-то вдаль.

– Представление закончится. Навсегда. Театр, верно, ещё будет работать, если кому-то нужны ещё эти старомодные театры. А я отправлюсь на заслуженный покой. Но это произойдёт только тогда, когда погаснет предпоследняя лампочка сцены.

– А почему не последняя? – спросила леди, но Албиони ничего не ответил. Впрочем, она сама догадалась, какой мог быть ответ на этот вопрос. Ещё раз оглядев сияющую лампочку, бережно завёрнутую в мягкую тряпочку, леди вышла из здания театра, а золотой свет мягко плясал на оконных стёклах ночного Руара.

Спустя пару дней, после ещё одного представления, та же леди пришла к мсье Албиони, сияющая от счастья. Да и в целом она выглядела лучше, чем в первую встречу: на щёки вернулся румянец, скорбные морщинки разгладились, а спина распрямилась.

– Я должна поблагодарить вас, мсье Албиони, моя дочь… ей стало лучше! И мне тоже! Могу я сделать вам ответный подарок? Прошу, возьмите это, в знак моей бесконечной благодарности! Свет вашей лампочки спас две жизни, и они благодарны вам за это!

– Милая дама, вам нечем отплатить мне. – улыбнулся в усы старый хозяин театра. На что женщина достала из свёртка старый ночник в виде симпатичного рыжего ёжика. Полустёртые глазки-бусинки радостно улыбались, эмаль на круглом пузике слегка потрескалась от времени. Было видно, этим ночником часто пользовались.

– Когда мне было грустно или снились кошмары, бабушка всегда включала этот ночник, и всё сразу становилось хорошо. Он не такой яркий, как ваши огни сцены, но вдруг он сможет стать одним из них?

Албиони величественно поклонился леди, и поставил ночник на место вывернутой лампочки. Стеклянная фигурка ёжика засветилась ярчайшим золотым пламенем, сравнявшись с остальными театральными огнями.

– Если бы каждый из ваших постоянных зрителей принёс бы даже самый маленький светильник… – начала женщина, но мсье Албиони мягко прервал её жестом.

– Нет. Многие пытались приносить свои светильники, чтобы найти замену перегоревшим лампочкам, но пока что… кроме вашего прижился только ещё один, вот этот. Его историю позвольте умолчать, но помните: тут тоже замешана добрая душа. Редки, очень редки случаи, когда душа способна исцелять. Но давайте продолжим разговор чуть позже. Наступает время представления, шоу должно продолжаться.

Шоу должно продолжаться, и, пока горят огни сцены, театр будет жить.

***

Прошло несколько лет. От эпидемии не осталось и следа, Руар зажил своей спокойной размеренной жизнью, но даже в таком тихом городе случаются беды. Так и здесь случился пожар. Страшный пожар, что оставлял мёртвый прах от домов, и тех, кто не успел их покинуть. Столбы огня гудели адским оркестром… Богачи спасали свои состояние, активируя пространственные тоннели, и сбрасывая туда драгоценности и шёлковые ленты денег. Это был настоящий хаос, которого Руар ещё никогда не видел, за всю свою долгую жизнь.

Многие встали с вёдрами и огнетушителями именно здесь, на углу улицы и переулка. Огонь перекинулся на здание театра Албиони, и уже начал пожирать верхние этажи. Не помогли даже противопожарные гранаты, которые были принесены несколькими военными вопреки уставу, разрушительная стихия разгулялась не на шутку.

Мсье Албиони стоял и спокойно смотрел на то, как пламя пожирает само олицетворение его жизни. Огонь уже уничтожил третий этаж, где находились антресоли с реквизитом.

– Господин Албиони, что нам делать?! И почему вы так спокойны? – спросил один из актёров. Пожилой театрмейстер развернулся к юноше:

– Уже ничего не сделать. Рушится всё. Этот театр был моей жизнью почти двести пятьдесят лет. Четверть тысячелетия, если округлить. Старое отмирает, но вы же знаете, как любят говорить мои земляки, «Мироздание не терпит пустот». Просто… пора идти дальше.

– Но как же огни?! Неужели вы позволите им сгореть? Просто так?! – с ужасом в глазах воскликнула женщина, что просила помощи во время эпидемии.

– Они не сгорят, не волнуйтесь. – всё так же спокойно ответил Албиони. – Вспомните пьесу о братьях-императорах. Все мы живы, пока жива память о нас. Будьте спокойны, вершится должное.

Огонь поглотил второй этаж, оставив ад на месте гримёрок и квартиры самого хозяина театра. Начал понемногу обваливаться потолок первого этажа, круша пылающими балками бедные кресла партера. Некоторые из актёров и постоянных зрителей не выдержали этого, и кинулись внутрь театра, пока тот ещё не обвалился, чтобы выкрутить лампочки из плафонов. Столько, сколько позволит время! Но стихия была неумолима, и скоро театр пришлось покинуть, поскольку первый этаж тоже поглотило пламя. Тяжёлые шторы, ряды кресел, сцена – всё было объято огнём. А мсье Албиони только стоял и спокойно смотрел, хотя если бы кто-то взглянул в его серебристые глаза, то заметил бы невероятную боль утраты. Театрмейстер легко мог изобразить спокойствие, но глаза всё равно выдавали в нём истинные чувства.

Театр сгорел…

Утром следующего дня пожар всё же смогли потушить. Некоторые здания можно было отреставрировать, другие же сгорели дотла. От театра Албиони остались лишь головёшки.

Та самая леди, что приходила когда-то к Албиони, встретила пожилого хозяина театра, стоящего близ магазина одежды, который держал его близкий друг – владелец ткацкой мануфактуры и поставщик реквизита. На джентльмене было белое пальто, широкополая шляпа и лаковые туфли нежно-кремового оттенка. В руке – небольшой саквояж: чудом спасшийся реквизит из оперы о Путешественнике и трости из красного дерева.