Читать книгу Северная сказка о богатыре Сянуме - - Страница 1

Перо белой куропатки

Снежная буря сотрясала чум, в тёмном месяце так бывает часто. Сянуме только-только успел опустить за собой полог, как Подземного льда мать принялась забрасывать снежные мауты¹ к звёздному небу, срывая сверкающие искорки на потеху своим девяти сыновьям. Сянуме поблагодарил суровую Сыраду-няму², за то, что дозволила счастливо завершить охоту и вернуться к родному очагу, к старенькой мамке, хлопотавшей в центре чума у огня.

Парень с удовольствием растянулся на оленьей шкуре в ожидании ароматной похлёбки, которую мамка неторопливо помешивала, то и дело подбрасывая в котелок корешки и травы. Запах летней тундры плыл по чуму. Тепло струилось от очага, заботливо обнимая усталого охотника. Нежная песня мамки лилась из любящего сердца, ласкала слух, проникала прямо в душу. Песня принадлежала только ему, Сянуме, последнему сыну, младшенькому. Песня родилась вместе с ним, с ним и умрёт. Её мелодия будет жить, пока бьётся сердце Сянуме. Это материнское благословение и оберег.

Задремал Сянуме. Привиделось ему, что бежит он по лунной дороге, петляющей среди шкур звёздных оленей, которые развесила просушиться Туй-нямы – Огня мать. Сверкают шкуры, переливаются разноцветными волнами, вспыхивают языками яркого пламени, да не обжигают. Весело охотнику ловко уворачиваться от всполохов небесного огня, весело удаль свою показывать. А Туй-нямы стоит высоко на серебристой площадке рядом с Кичеда-нямы – Луны матерью, кивает и улыбается благосклонно.

Вдруг снежный маут мелькнул прямо перед молодым охотником, обвился вокруг сиреневой звезды, сорвал её с неба. Заплакала Туй-нямы. Рванулся Сянуме навстречу падающей звезде, перехватил маут сильными руками, смотал умело, а звезду обратно в небо подбросил. Туй-нямы и Кичеда-нямы радуются, на серебристой площадке танцуют. А парень подбоченился гордо, победителем стоит посреди лунной дороги. Тут и обрушилась на него сеть, свитая из снежных ремешков сыновьями Сырады-нямы, и голос загремел сурово: «Как смеешь ты игрушки у моих детей отнимать?»

Забился охотник, да не тут-то было! Крепко держит снежная сеть. Тянут её невидимые мощные руки, увлекают Сянуме в ледяное царство, сам станет игрушкой злых детей Сырады-нямы. Барахтается отчаянно парень, только напрасно всё: ремешки снежной сети туже скручиваются, завиваются в толстые жгуты, надёжно опутывают охотника. Нет пощады от разгневанной матери глупому человеку-обидчику.

Откуда ни возьмись, налетела стая белых куропаток. Разметали птицы снежную сеть, освободили охотника, опустили на сугроб бережно. Самая крупная куропатка гладит крылом по щеке, а из глаз серебряные слёзы падают. Протянул Сянуме руку к её крылу, взвилась стая, исчезла вмиг, как и не было. И только нежный напев едва касается слуха, да смех, будто бубенчики оленьей упряжки, тает в морозном небе.

***

Мамка склонилась над спящим сыном. Славный мальчик вырос. И впрямь, утешение в горе. Сильный, ловкий, совсем, как отец. И статью в него пошёл – высокий да плечистый, и лицом, и характером. Залюбовалась мамка дитём, невесомо гладит длинные чёрные волосы, проводит пальчиком по дугам чёрных бровей, легонько касается тёплой ладонью щеки. Улыбается навстречу распахнувшимся тёмно-карим глазам-озёрам:

– Умаялся, сынок. Подкрепись ароматной похлёбкой. – Женщина скользнула к очагу.

Сянуме тряхнул головой, прогоняя остатки дрёмы, поднялся, потягиваясь. К его ногам упало белое перо с чёрными крапинами, складывающимися в загадочный узор.

Сянуме получает помощников

Мамка уж давно управилась с посудой, сходила за свежим снегом, и тихонько устроилась на покой, укрывшись пологом. А Сянуме всё рассматривал в задумчивости перо белой куропатки, сидя у очага. Откуда бы ему взяться посреди тёмного месяца? Разве что прямиком из сна в руки упасть. Только подумал – перо замерцало, запульсировало на ладони, покатились от него тёплые волны – золотые да серебряные, а чёрные крапины узора в стрелу сложились. Обомлел молодой охотник. Много слышал он о чудесах и от мамки, от почтенных стариков, однако, сам не сталкивался до сих пор.

– Здравствуй, Сянуме! – Охотник вскочил, от неожиданности стряхнув перо с широкой ладони. Оно закружилось по чуму, поднимаясь вверх, в сопровождении добродушного смеха.

Парень обернулся, провожая перо глазами. У распахнутого полога чума стоял гость. Бубенчики на его шапке мелко тряслись, сощуренные от смеха глаза лукаво поблёскивали.

– Ов-хов! – радостно воскликнул Сянуме при виде шамана. – Давно тебя не было видно, уважаемый Тубяку. Иди к очагу. Надеюсь, путешествие твоё удачей завершилось.

Шаман движением руки остановил перо белой куропатки напротив щёлочек глаз, внимательно изучил узор, в который вновь сложились чёрные крапины, и удовлетворённо кивнул. С надеждой смотрел молодой охотник на могущественного Тубяку, разгадок ждал. Дунул Тубяку на перо, отправляя его в сторону Сянуме. Оно послушно скользнуло вверх и плавно опустилось на грудь парня. Шаман устало потёр лоб:

– Хо-ов! Моё путешествие завершилось, а твоё только начинается, славный воин. Призвали Матери тебя на помощь. Нельзя медлить. Запрягай лучших оленей в нарты, спеши. Небесный гвоздь³ путь укажет. Дам тебе в попутчики своего любимого дямадэ – белого волка. И помни – никто, кроме тебя, не в силах справиться с бедой.

Заплакал от досады Сянуме:

– Ов, деу-деу! Зачем загадками говоришь, почтенный Тубяку? Обрадовалось сердце моё, когда глаза тебя увидели. А уши слышат слова твои бессмысленные и слезами сердце заходится.

– Эх, сынок, твоё сердце само видеть и слышать умеет. Не мешай ему, просто следуй за зовом Матерей.

***

Шаман проводил Сянуме до берега Медвежьего озера, а там велел притормозить. Легко соскочил на скрипучий плотный снег:

– Ещё одного помощника дам тебе здесь. – Ударил Тубяку в бубен, затянул песню.

Закружился на середине стылого озера небольшой – размером с собаку – колючий вихрь, засвистел тоненько, стремительно приближаясь; рухнул сугробом к ногам шамана рядом со смирным белым волком. Вылез из сугроба баруси. Сянуме глядит во все глаза, не надивится:

– Эй-неначай! Вот так помощник: одна рука, одна нога, один глаз, одно ухо…

– Зато ума побольше, чем у двуногого верзилы, однако. Тубяку-Тубяку, зачем к этому невеже привязываешь?

Стыдно стало охотнику:

– Не держи волка в сердце на меня, баруси. Хочешь, имя тебе подарю?

– Ов-хов! Не так и плох верзила, как думал я. Сможем вместе стадо оленей гнать. Давай имя. Только чтобы красивым было, как летний год, и таинственным, как зимний⁴.

– Прими имя Денду⁵, уважаемый баруси. – Сянуме протянул попутчику ладони, сложенные ковшом. Тот принял невидимое подношение, прижал к груди и улыбнулся половинным ртом.

Шаман молча наблюдал. Губы сомкнуты строго, а в глазах радость плещется: поладили. Так-то лучше.

Напоследок Тубяку склонился над рукавицей молодого воина, в которую спрятал Сянуме перо белой куропатки, протянул несколько гортанных фраз. И вдруг выпорхнула оттуда в волнах серебряного и золотого света белая птица с чёрными глазами-бусинами. А на спине чёрная стрела остриём к голове. Сделала птица круг, опустилась на спину оленя-вожака, он только ушами шевельнул, да голову склонил, будто согласился с птицей.

А Тубяку похлопал Сянуме по плечам и исчез, как не было его.

Огляделся охотник по сторонам, вперёд, назад взгляд направил. Только безбрежная снежная пустыня вокруг. Не видать ни рек, ни озёр. Кусты и пригорки белым пологом укрыты. Ни одной живой души вокруг на многие дни пути. Лишь маленький растерянный человечек посреди ледяного безмолвия. Спешить ему нужно, а куда, зачем, сокрыто таким же непроницаемым пологом тайны. И отчаяние навалилось на Сянуме, бесконечное, как зимняя тундра под небом тёмного месяца.

Вдруг разорвалась небесная тьма разноцветными всполохами. Денду колесом заходил вокруг нарт, заулюлюкал:

– Радостный знак Огня мать посылает! Благодари Туй-нямы, верзила двуногий!

Куропатка белая крылья расправила, шею вытянула. А белый волк носом к нартам Сянуме толкает. Сел в нарты Сянуме, прокричал благодарность в небо, затянул мамкину песню, дарованную при рождении, и отправился вслед за лучами Нуо чехо.

Чёрная стрела на спине белой куропатки засияла, отражая небесные всполохи.

Снежная буря

«Доверчивый Сянуме – отправился в дорогу, конечной цели не ведая, на мудрость шамана полагаясь. Едут, едут, нарты, светят, светят звёзды, тает тает месяц. Тает вера Сянуме. Кружит, кружит вьюга, стынет, стынет тундра. Стынет сердце Сянуме. Стынет. Сты-ы-ынет. Сты-ы-ы-ы-ынет!» – Ледяные руки Сырады-нямы обнимают молодого охотника за плечи, холод проникает в грудь, подбирается к сердцу. Вкрадчивый голос звучит над самым ухом, проникает в голову, ныряет вглубь, бьётся внутри юрким тугунком⁶.

Сянуме вздрогнул, вскинулся, замотал головой. Сморил его сон прямо на ходу. «Хэв-хой!» – прикрикнул, взмахивая хореем⁷ для бодрости. А олени и сами резво бегут. Белая куропатка летит впереди, стрела на её спине посверкивает под звёздами. Белый волк, которого охотник Таланом назвал, трусит по правую руку, на нём баруси Денду бочком примостился, делает вид, что дремлет. Над головой тёмное небо с яркими крапинами звёзд, такими близкими, что кажется, взмахни неловко хореем, и зацепишь сразу несколько. Впереди белая бесконечная тундра. Всё спокойно. Всё, как много дней назад.

Семь раз по семь останавливался Сянуме отдых оленям дать и самому отдохнуть. Засыпал с надеждой, что Матери во сне придут с наставлением, расскажут, зачем позвали, что ждут от него. Напрасно надеялся. Только Полярного льда мать бродила рядом, караулила, когда усталость веки Сянуме смежит, холодными речами опутывала. Страшен её холод, даже тысяча кокулей⁸ от него не спасёт.

Закручинился Сянуме, припомнив последний сон. Повесил голову. Вдруг, и правда, напрасен его путь? Олени остановились. Талан зарычал тихонько. Денду соскочил на снег, забегал вокруг нарт суетливо. А белая куропатка на плечо охотнику села, затрещала, запфыркала.

Сянуме напряг глаза, вглядываясь в даль. Казалось, всё по-прежнему, только место встречи земли и неба будто ближе стало. Обрадовался охотник:

– Ов-хов! Мы к краю земли подошли! – Оглядел встревоженных спутников, руками развёл удивлённо. – Эй-неначай! Почему вы не ликуете? Скоро-скоро будем там, куда мудрый шаман Тубяку нас направил, с Матерями встретимся.

Пока увещевал Сянуме приятелей, край земли ещё к ним придвинулся. И понял тут охотник, что большой снег надвигается. Не иначе, как Сырада-няма неводить⁹ путников задумала. Развернул он оленей, поставил нарты набок поперёк дороги, накинул ровдугу¹⁰, укрывая всех.

Только баруси глупый всё кругами носится, в укрытие идти не спешит, на имя не отзывается. Кувыркается, вскидывает вверх то руку, то ногу свою. Дямаде Талан смотрел, смотрел на своего седока из-под полога, а потом сорвался, и ну с ним заодно кружить. Махнул Сянуме рукой на демонов. Что им будет? Снежная буря страшна тем, кто из плоти и крови состоит, оленей вот и белую куропатку поберечь нужно. А баруси да дямаде своими правилами живут, знают, что творят.

Подумал так Сянуме, обнял оленей за тёплые шеи, устраиваясь поудобней, а куропатка порск – и вылетела наружу. Бросился охотник следом, а баруси тут как тут: толкнул в грудь бесцеремонно и решительно: дескать, сиди внутри, смертный, не путайся под ногами.

Сидит Сянуме в обнимку с оленями, слушает, как гул грозный всё ближе и ближе подходит. А холод лапы протягивает властно, леденит дыхание, заставляет веки смежить, в темноту затягивает. У оленей морозная бахрома на мордах повисла, льдинки на ресницах моргать мешают. Жалобно мычат олени, носами тыкают хозяина, а он застыл неподвижный, как нухуко¹¹.

Привиделось ему, что идёт он по тундре, по правую руку зимний год царит, а по левую – летний. Навстречу две женщины спешат, одна другую обогнать хочет, да каждая своего года держится. По снегу вышагивает Сырада-няма в праздничной парке, украшениями позвякивает, словно льдинками, манит к себе. А по упругому мху лёгкими шагами мамка ступает, такая, как перед расставанием была – косы посеребрёные, взгляд ласковый. Подошла первой, щеки сына коснулась рукой нежной. Откуда ни возьмись, на меже, разделяющей зимний и летний годы, чум появился прозрачный. Видит Сянуме в том чуме себя малышом несмышлёным и мамку молодую, красивую. У очага жаркого сидит малыш, строит аргиш из оленьих зубов и кусочков коры неловкими пальчиками. Мамка гладит его по голове, смеётся от переполняющего счастья тихонько, песню ему поёт.