Читать книгу Моя первая жизнь, или Все имена и фамилии изменены - - Страница 1

Предисловие.

Ну вот, через неделю мой сын отправится служить в Армию. Быстро время пролетело. Когда увидел сына подстриженным, понял – какими же и мы были классными «балбесами». Но ни мы прежние, ни эти, сегодняшние, естественно, так не считали. Сейчас, с высоты лет я говорю ему: « Ты должен определиться, кем хочешь стать в этой жизни. Что, неужели тебе не хочется кем-нибудь стать?» Молчит мой сын. «Чего папа пристал»,– говорит.

А если честно, то и я не представлял, чего же мне хочется в этой жизни. Знал, сначала надо отслужить, а потом само собой всё получится. Зато родители позаботились за меня, они уговорили меня окончить техникум (по- современному – колледж), получить образование и специальность. Так, что после Армии я должен был стать ТЕХНИКОМ – ТЕХНОЛОГОМ или МАСТЕРОМ на заводе. Круто? Ещё бы, большинство ребят совсем не хотели учиться после школы. Эх, мои восьмидесятые. Уверенные, заносчивые, добрые, любимые.

Тогда было время рабочих специальностей. Токари, фрезеровщики, слесари зарабатывали больше, чем образованные инженеры в отделах. Рабочие со временем получали 6 – высший разряд, и тогда они становились «спецами». Это уважение, доска почёта и премии на праздники. Для этого можно было не горбатиться над учебниками. А инженеры с дипломами – быстро оценивали свою перспективу – денег не будет больше оклада, как ни старайся, они были только у больших начальников. А ими станешь где-нибудь к пенсии, при примерном поведении. Поэтому в отделах практически ничего не делали, любили больше заниматься общественной работой. Готовиться к собраниям, проводить разные мероприятия, конкурсы для поднятия жизненного тонуса. Но зато все были заняты, безработицы не было.

Некоторые рабочие хотели заработать ещё больше, перевыполняли план и иногда получали действительно на много больше, чем другие. Но это быстро замечали, и тогда им подрезали расценки на продукцию, которую они делали. Чтобы не выделялись. В общем, все жили практически одинаково, серенько. Но зато завидовали друг другу мало. Добрее были.

Заводы делали продукцию для других заводов, а те еще для других. Модным было планы по производству перевыполнять, и тогда лишние изделия власти насильно заставляли приобретать друг у друга. А чтобы было не обидно, давали к ненужной, плохой продукции что-нибудь хорошее. Такой товар назывался – ДЕФИЦИТ. Все соглашались, ведь со временем ненужное можно было сдать в металлолом, и всё начиналось заново. Но я отвлёкся, ведь разговор хочу вести про свою молодость, службу в армии, а не про анализ советской системы хозяйствования.

Мысли кем стать в будущем стали появляться у меня только в армии. Наверное, погранвойска подействовали. Я захотел стать чекистом, работать в КГБ. Тогда во всех подразделениях в армии, да и на гражданке тоже, были особые отделы, в которых «бдили» за остальными людьми. Ну, там, как бы, шпионы не подобрались и не навредили чего-нибудь. В нашей части нас проверял начальник особого отдела капитан Гордиенко. За жизнь говорил с нами, а заодно интересовался, как дела в твоей роте. Неуставные отношения, дедовщина и т.п. пресекались. Этим пограничники всегда отличались от других войск. Мы были политические войска. У нас, да может у десантников, была дисциплина.

Вот с этим капитаном, слово, за слово, говоря, я и решил, что это здорово быть «КГБистом». Узнал, что есть учебное заведение – МГИМО (Московский государственный институт международных отношений). Там и появляются работники КГБ. Есть направление внутренней работы, как у капитана Гордиенко, а есть направление внешней работы – это загранка. Когда дошла речь до этого момента, в голове у меня стали проплывать моменты из кинофильмов про разведчиков. Песня « не думай о секундах с высока» Штирлица – сама запелась. И что самое главное! Если после пограничных войск поступать туда будешь (Войска ПВ принадлежали КГБ)– то наполовину уже будешь принят. А если с характеристикой от капитана Гордиенко- то вероятность поступления ещё больше увеличивалась. На землю я опустился, когда мне было сказано, что готовиться нужно прямо сейчас. А именно, рассказать, что у меня во взводе не нравится мне, или, может, кто-то не такой как все. Я грустно посмотрел на капитана. Он видимо не увидел в моих глазах (только что восторженных) прежнего огня и сказал, что это совсем не «стукачество», а огромная работа. Но разговор пошел уже сухо и быстро закончился. Но мысль стать работником КГБ, пусть и на гражданке у меня появилась. Потом, где то через год службы, когда этот же капитан (и не только он ) допрашивал меня – мечта о разведке улетела далеко, далеко. Но это история была, когда я был уже зрелым воином, когда больше года уже прослужил. Думалось что, вот ведь, как долго я уже дома не был, а ещё столько же служить. А рассказы про свою службу, да и молодость вообще, начну, когда «духом» был. Это значит, ещё присяги не принял.

БЕГ.

Команда подъём раздалась вовремя и… Думаете – неожиданно. Нет, я не спал.

«Рота подъём!» – прокричал дневальный по тумбочке несколько раз. Первый раз не слишком громко, второй – хорошо. Третий уже хрипло. Видимо дежурный по роте сержант перестарался в обучении командному голосу. Многие, как и я, уже не спали. Все-таки уже 3 неделю служим. Знаем, что к чему. Нужно будет быстро вскочить и одеться, а потом на зарядку бежать. Успеть всё это сделать, надо – пока горит спичка. Она действительно горит, где-то секунд 45. Поэтому замок (заместитель командира взвода) вслух считает до 45, а мы – все курсанты прыгаем. Кто в одном сапоге. Кто в сапогах без штанов. Кто портянки потерял. Кто – как, пытаемся быстро одеться. Вот поэтому я, как то, уже приспособился просыпаться за несколько минут до команды и уже готовиться прыгнуть к тумбочке с одеждой. С учетом того, что спал я на втором ярусе кроватей, то нужно было ещё не прыгнуть на шею нижнего бойца. Не сразу, но мы приноровились и старались не мешать дуг другу. Наиболее расторопные уже к этому времени под одеялом одевали галифе. Впрочем, если не терять времени на ругань с соседом, одеться вовремя можно. Главное правило – не экономить время на заматывании портянок. Это выйдет боком потом. Мозоли кровавые получишь точно. А застегиваться можно, пока бежишь, в строй вставать. Вообще проблема с подъёмом бывает вначале только.

Вот построились, а я вспоминаю, какой сегодня день недели. Плохие дни – когда вариант зарядки номер 3. Вообще, на тумбочке кричат – какая форма одежды и про зарядку, но никто не слышит этого при подъёме. «Ужас! Вторник! Значит – 3 вариант» – вспомнил я. Значит кросс за пределами части. Значит 25-30 минут мучений. Бег! Бег! Бег.

****

Готовиться к армии я стал заранее. Знал, что там придётся много бегать, знал, что в погранвойсках ещё больше. И вот мы с братом двоюродным и дружком моим Андреем Мовергоз решили бегать по утрам. Между прочим, очень хорошее дело. Морозным утром пробежаться по набережной любимого города – одно удовольствие. Вокруг почти никого. Солнце!!! Жалко, что я не поэт. Оно такое, что хочется жить, и легкий визг готов вырваться из тебя! Морозец подгоняет. За Волгой прямые дымки от деревянных домов. Вот с этой стороны город, а за рекой деревня деревней. Домики маленькие. Но большой портрет прищуренного Ленина в кепке с ладонью. Его укрепили на большой металлической эстакаде. И сейчас всё на меня щурится. А солнце уже полностью показалось во всей своей красе над рекой, замёрзшей, с блеском от снега. Надо уточнить, Волга замерзает в городе не полностью. Остается ближе к берегу открытая вода. Ярославль – промышленный город и вырабатывает много тёплой воды. А вспомнил про эту полоску незамёрзшей реки, потому, что на самой кромке льда, чудом не падая, по вечерам было чёрное пятно. Это птицы: галки, а может и вороны вперемежку там ночевали. Видимо на старых липах на набережной и бульваре места не хватало. Так вот они чёрным пятном сидели на этой кромке и двигались, перелетая, по течению вниз. Птицы, оставшись крайними, перелетали в середину и начало стаи. Так это пятно и смещалось вниз по реке. Люди тоже стремятся попасть туда, где теплее и безопаснее. Природа – одним словом! Но сейчас, утром, эта полоска, тонким льдом покрытая, была без птиц. Улетели в город, пищу добывать.

Солнце совсем поднялось, смотреть на него неудобно, глаза режет, и я сосредотачиваю внимание на нашей набережной. Вот какой высокий берег! Вот какие могучие липы! Они стояли здесь ещё до революции и видели, как дамы с собачками и с офицерами прогуливались. Но прекрасные мысли заканчиваются. Просто подбегаем к Арсенальной башне (это часть бывшей крепостной стены), а это почти половина нашего маршрута. А напротив башни, через мост, внизу «медвежьего» оврага домик стоит. Его в своём романе Лев Толстой упоминает, там князь Болконский умирает. Но мне не до этого сейчас. Нужно следить за дыханием, а то нахватаешься холодного воздуху и заболеешь. А это уже не просто, и ты иногда переходишь на шаг.

Хорошо – поворачиваем. Вернее я вижу, что мои спортсмены уже бегут навстречу. Но ерунда,– каких- то 50 шагов не добежал. Обратно бежится легче, не знаю почему. Так мы бегали, пока друга моего не забрили в солдаты. Он один из первых ушёл служить. Попал в Чехословакию, в ЦГВ (центральная группа войск). Тогда Советская Армия находилась во всей Восточной Европе и в Германской Демократической Республике.

А ещё были кирзовые сапоги. Мы их обували, чтобы кататься с «мякушки». Так назывался асфальтированный спуск с верхней набережной на нижнюю у знаменитой беседки. Это потом я узнал, что название произошло от дома купца Мякушина, который жил там. Так вот, по этому спуску мы катались летом на самокатах. Причём самокаты делали сами. Доставали где-то подшипники, в отверстие втыкали обструганные бруски и соединяли их доской с сидением. Задний брус неподвижный, а передний верёвкой можно было поворачивать.

Это летом. А зимой этот спуск становился ледяной горкой. Дети катались на «картонках», по-нашему так назывались куски фанеры. Кто придёт на санках, тех ругали – ведь можно лёд поцарапать. Длина этого спуска – чуть меньше ста метров. Так вот, особым геройством было – съехать, стоя на ногах, и не упасть. А кирзовые сапоги надевали для скорости. Вот с разбегу вскакиваешь на лунку и мчишься, сапоги шумят, тебя разворачивает, но ты стоишь. «Не трусь, должно опять развернуть, и поедешь опять прямо» – мысленно подбадриваешь себя. Только бы не упасть. Ведь сверху, ты точно знаешь, на тебя девчонки из нашего двора и школы смотрят. Вот съехал, наклонившись, врезался в бугор снега, который наскрёбся у борта нижней набережной, пробежал по инерции. Здорово! Ура! Получилось! Теперь высматриваешь наверху ту самую, самую. Ага, она среди других девчонок! Наверняка, видала меня. Вот оно счастье!

Да! Про кирзовые сапоги ещё. Я где то прочитал, что какой-то спортсмен тренировался, бегая с утяжелением. Вот, для тренировки к службе в пограничных войсках, я решил то же самое сделать. Моя мама работала в гальванике на заводе. Там для электролита нужен был свинец. Это тяжёлый металл, мы ещё грузила для рыбалки из него выплавляли на огне. Так вот, мне достали две тяжёлые свинцовые пластины. Я загнул голенище сапог, подсунул пластины и зашил. Теперь можно было гулять и заодно тренироваться. Конечно, зимой на этих сапогах часто падал. Да и с девчонками, познакомиться на «кирзачах» не всегда получалось. С этим вообще одни страдания. Влюбляешься в одних. Они любят других. А ты, оказывается, нравишься третьим. Так всё запутано. Да ещё старшие парни разные пакости про твоих подружек говорят.

Познакомиться для меня не было проблемой. Подойдёшь к девочкам на набережной, всякую ерунду начнёшь говорить, чтобы развеселить. Идём дальше, а сам заглядываю в лицо, как бы ненароком. И раз! Удача! Да она красивая. Сердце застучит, теперь надо следить за речью, чтобы не «брякнуть» дурь какую-нибудь, а то всё сорвётся. Девочки по одной не гуляют. Вообще, как назло, всегда попадалось, что одна подружка красивая, а другая «мягко сказано» не очень. Да и ты, конечно, не один гулял. И друзья тоже видят, кто посимпатичнее. Андрюха Капралов – мой ровесник, парень видный, тут не зевать надо. Мы толкаемся, естественно, со стороны той, что покрасивее. Так, слово за слово, могли договориться о новой встрече. Проводим девчонок. А потом разбираемся, кто с кем будет. А один раз мы с Капраловым вроде договорились, но оказалось потом, что не совсем.

****

А сейчас приказ старшины: « Рота! На зарядку, в колонну по 3, строится внизу, бегом марш!» Мы по лестнице спешим вниз на улицу, нужно ещё через туалет обязательно успеть пробежать. Построились, я в середине, по росту, в первом отделении первого взвода. Форма одежды – голый торс. Старшина в галифе, но в кедах. Он тоже срочник, но дед (полгода осталось), да и главный в роте, – ему можно так бегать. С ним наши сержанты из взвода, пока все три. Сначала бежать терпимо, пока огибаем здание казармы, к воротам движемся, петляем – поэтому несильно бежим. Вот ворота пробегаем! Да… Сейчас начнётся мучение, я это уже знаю.

Дело в том, что, не смотря на мои тренировки дома, бежать, было очень тяжело. Моя любимая бабушка, из-за заботы по любимому внуку, советовала мне взять сапоги на размер больше. Слышала она, значит, как в армии ноги в кровь стирают. Вот и хотела мне помочь. На деле всё получилось плохо. Кирзовые сапоги разнашиваются, и надо брать их даже немного «маловатыми». А у меня они стали на два размера велики. Ноги болтались в них, как карандаши в стакане. Конечно, бежать со скрюченными пальцами, чтобы не выскочить из сапог, очень тяжело. Но бегу. Вот достигли конца нашего городка. Фу… Вот закончились офицерские пятиэтажки. Они жили тут близко, чтобы по тревоге быстрее до части добираться. Успеваю заметить – какое прекрасное утро! И Воздух свежий. И листья и трава так пахнут, молодостью какой то.

А я размечтался: «Вот мы бежим, как – будто на задание, отбить прорвавшихся диверсантов. И конечно будет трудная битва, и много наших поляжет. Но я весь в крови останусь живым. Такой, поднимаюсь с земли, отказываюсь от помощи. А кругом возгласы: «Этого не может быть, один против семи и всех уложил!» Или ещё так – попутно спасаю какую-нибудь красавицу. Да, так лучше – иду я такой, весь израненный, на руках Ленку из нашей группы из техникума несу без сознания. Откуда она здесь взялась? Неважно, не дадут помечтать. Тётка, может, у неё здесь живёт.

Брат мой двоюродный приглашение на свадьбу прислал мне два дня назад. Хорошо им там на гражданке. Я тут изнемогаю в бегах, а они там веселиться будут. Да… А на свадьбе, как будто кто-нибудь про мой подвиг расскажет, и все такие: «Да, классный парень!»

А там Красавица одна спросит: « А написать ему можно письмо будет?»

А там парень, которого я не перевариваю, говорит: « Да брось ты, пойдем лучше со мной после свадьбы». А ему ответ: « Нет! Я знаю теперь, кого люблю!» Эхе, хе…

****

Мы теперь бежим по дороге между полей. Она извилистая. Нам сержанты объясняли, что её так сделали немцы, якобы для того, чтобы в ехавшую машину с воздуха из самолёта труднее было прицелиться. В Восточной Пруссии нет густых лесов, поля в основном. Этот район называли «житницей» Германии. Мы в этих землях столько небольших красных керамических трубок находили, просто ужас. Это была дренажная система для орошения полей. Наши власти всё распахали, вместе с трубами и урожаи стали оставлять желать лучшего.

Бежать всё труднее. В мозгу прикидываешь – До середины пути ещё далеко. Может четверть уже пробежали? – Нет. Там за поворотом будет дорожный знак и там, будет приблизительно четверть. Стройная вначале колонна нашей роты всё больше растягивается. Сзади наступают на сапоги. Из последних сил старюсь. О! Вот он родимый знак «Озёрск2 км». Теперь ещё столько же и обратно. Перед тем как, обратно побежим – должны дать отдышаться и справить нужду.

Колонна наша совсем растянулась. Многие бегают хуже меня. Вон курсант Свирский – из первых рядов, отшатнулся из общего строя, «кряхтит» уже сбоку от меня. Сержанты – деды со старшиной свернули с дороги и побежали к небольшому озерцу искупаться. Когда побежим обратно, они присоединятся. С нами остаются молодые сержанты (те – кто полгода отслужил и год, «Фазаны» и «черпаки»). Они, не стесняясь, руками и ногами пихают обратно в строй отстающих. Мне сзади наступают на ноги, толкают в спину. Это курсант Ванюхов, здоровый парень, широкоплечий, ростом – почти такой же как я. Только походка, какая то у него шаркающая, ноги не поднимаются высоко, он сам еле бежит. Я больше не могу! Принимаю вправо из строя – бегу уже рядом с колонной, и не в середине, а в конце взвода. «Чёрт! Когда же это всё кончится!» И тут – «Рота! Принять вправо! Стой! Справить нужду!»

Мы разбредаемся на обочине. Кто- то прямо на коленки садится. Я встал «в наклонку », руки на колени опёр, дышу как паровоз, во рту пересохло. Многие садятся перемотать портянки – не успеют, как следуют это сделать, и значит, будет хуже. Сержанты сделали своё дело, уже гонят нас в строй: «Бегом! Марш»!

Я на своём месте опять бегу, чуть – чуть отдышались, вроде силы остались. Сейчас вон у того перекрестка развернёмся и обратно. Топот, топот сапог. Вот он уже – перекрёсточек!! Сей час, пока разворачиваться будем, немного замедлим темп – здорово! Ну, теперь ещё столько же.

Опять уже устал. И бегу рядом со строем. И не со своим взводом, а уже со вторым. Хорошо я не один такой. Вот этот, куда- то дальше меня, назад отстал. Чуть не сшиб его. Не оборачиваюсь – упасть могу, только сержанты позади орут. Они по бокам бегают, запинывают обратно в строй. Ой! Меня так толкнули, что я уже напротив своего взвода. Еле сапоги со своими ногами успел переставлять. А то бы упал.

–Митин! А ну- ка, в строй! И ещё толчёк в спину.

Я запихиваюсь на своё место, сзади опять на ноги наступают.

«Да где же этот знак, у которого будет уже три четверти, как пробежали?»– думаю я.

И вдруг – «Хрясь». Что это? В глазах потемнело, чуть не упал. Да это же, мне в «морду» дали! Курсант Ванюхов – деревенщина из глубинки Горьковской области, что-то рычит. Я отскочил опять в конец взвода. Но здесь сержант тыкает в спину так, что я вперёди Ванюхова, опять встраиваюсь в колонну. Он мне что-то грозит сзади. Но не до разборок. И я, и он еле дышим.

« Рота! Принять вправо»– кричат командиры. Машина, какая – то проезжает, мы, пока на обочину сдвинулись, медленно бежим. Да, с этой историей не заметил, как по городу уже бежим. Это здорово, ещё «чуть- чуть» и к воротам подбегаем, а по части медленно движемся. Зарядка закончена, но… Проклятый Ванюхов. Ощупываю свою челюсть – гад! Щека разбита изнутри, до глаза не дошло. Синяк в целом небольшой получится, наверное. Это прощать нельзя! Что подумали бы пацаны с моего района. Даже представилось, как они говорят: «Ну что, вот и покажи, на что способен, а то только болтать горазд, про подвиги свои».

К этому времени оказываемся у здания нашей казармы. Оно трёхэтажное красивое, в готическом стиле. У немцев, говорят, здесь была школа СС. В колонну по одному бежим наверх по лестнице в роту. Думаю: «Если сейчас не отвечу – потом не соберусь. Да и выше я нахожусь сейчас чем он». Смотрю вниз – Ага, вот ты где. Гад! Я сверху тычу кулак в его широкую «морду». Он отшатывается. Но дальше напирают снизу уставшие бойцы, они как в водовороте подхватывают нас наверх. Знаю, это ещё не всё – но и страх прошёл, только сердце ещё сильнее стучит. Вот мы уже на своём этаже. Гад оказался впереди, пропал где-то. Длинный коридор. С одной стороны окна, а с другой двери помещений. Спальни, оружейная комната, классы. В нашей спальне – только наш взвод (около 30 человек). Иду между двухъярусных кроватей по проходу к своей койке. Вот он! Впереди Ванюхов со своим дружком Еропкиным. Они призывались из одного района. Оба «дуба» по умственному развитию. У карты на политических занятиях – один Африку не может показать, а другой карту вообще никогда не видел. Вот Ванюхов направляется ко мне, его Еропкин подзуживает.

Я уже говорил, что обидчик мой из сельской глубинки, ширококостный, удар его, если пропущу, будет накаутирующим. Но вижу, что не поворотливый он. А ведь я боксом почти год занимался. Надо попробовать, чему учили. Эта «деревня» со всего размаху бьёт, я приседаю под его руку, выпрямляюсь уже сбоку от него и по его челюсти успеваю заехать. Между кроватей тесно, я вцепляюсь в него так, чтобы ему не повернуться. Позиция удачная получилась. Я правой рукой крепко прижимаю его к себе, чтобы руки его не освободились, а левой наношу ему по затылку удары. Впереди и сзади наши сослуживцы обхватили нас и растаскивают. Всё! Ванюхов пытается вырваться, но его крепко держат. Бойцы кричат, что из-за нас накажут всех. Это обычная история – коллективное наказание. То весь взвод маршировать заставят, то перекуры сократят из-за кого-нибудь одного. Сейчас быстро умываться надо и на утренний осмотр строиться. Будут проверять форму одежды, внешний вид. Курсант погранвойск должен быть побрит, иметь свежий подворотничёк, начищенные сапоги. Поэтому все разбегаемся доделывать у кого чего не в порядке. Ванюхов злой, не может понять, как какой -то «дохляк» ему тумаков насовал. После драки кулаками не машут.

Солдатские будни.

«Рота! Выходи строиться на вечернюю поверку!» – орёт изо всех сил дневальный. Это значит, что надо заканчивать подшиваться. Вечером в распорядке дня нашей курсантской жизни написано, 20 минут свободного времени. Мы сначала думали: « Вот! Хоть немного отдохнуть давать будут». Но оказалось, что ты только- только успеешь подшить белым материалом «подворотничёк» гимнастёрки. Да в туалет сходить. Хорошо, что я не курю. А то мужики никак не могут накуриться. Всё время не хватает. Вот, только успел хорошо подшиться ( это значит, что видно небольшой кантик из под воротничка), как уже бежать строиться надо.

С белой материей, чудеса происходят. Ну, кто знал, что шея так пачкается. Раньше и не думал об этом, а теперь, даже если с мылом её моешь каждый день, воротник все равно становится грязный. Поэтому белую тряпочку использовать получится, перевернув её, не более двух раз. Где взять столько белых тряпок? На первый раз выдали сержанты, показали, как правильно пришивать надо, и хватит. Говорят: « Где хотите там и берите». А если «подворотничёк» на утреннем осмотре будет не то чтобы грязный, а не свежий – то мало не покажется, накажут не только тебя, но всё отделение. Так я стал писать домой, чтобы бандероль присылали с подшивочным материалом, и стельки для сапог, кстати, тоже просил. Со стельками ноги в сапогах меньше болтались. А пока – где брать? Что из белого материала? Правильно – простыни! Они стали уменьшаться в размерах. Даже, если ты свою жалеешь, то кто-нибудь у тебя оторвёт кусочек всё равно. Ведь в спальнях, когда весь личный состав на зарядке, дежурные моют помещение, наводят порядок. Да и в течение дня дневальные заходят туда. Поэтому никак нельзя было уследить, кто именно рвёт простыни.

Но сейчас бежим строиться в две шеренги. В коридоре как раз вся рота помещается. Четыре взвода. Во взводе 3 отделения.

«Носочки выровняли»! – орёт старшина, проходя со списком личного состава.

Почему поверка, а не проверка? Никто толком не знает, но в армии лишние вопросы не задают. Старшина – старший сержант Филимонов. Круглолицый, среднего роста мужик. Именно мужик. По возрасту не больше, чем на 5 лет старше меня, но он уже взрослый какой-то. Потом только стало ясно, что это так выглядело в сравнении с нами – духами. У всех сержантов форма была ушита, сапоги с набитыми каблуками, волосы уже не «налысо» сбриты. Короче подтянутые были вояки.

–Рота! Ранясь, смирно, вольно – грохочет команда. Слово «равняйсь» нужно кричать без звука «В». Тогда звучнее получается. Филимонов начинает зачитывать.

–Курсант Абросимов

–Я.

–Курсант Варичев

–Я.

Сзади меня Огарков пытается острить по поводу фамилий, смешно их коверкая. Морозкин поддерживает его, тихо хихикают.

–Курсант Огарков.

Тишина. Я- то слышал, а Огарков прозевал.

–Курсант Огарков.

–Я – Заорали у меня за спиной.

–Ты что, родной, оглох? Тебе что «киль намять», чтобы слух прорезался? Сержант Кочетков разберитесь с бойцами.

–Курсант Митин

–Я – отвечаю громко. Я всё расслышал вовремя. ХА-ХА.

Теперь скорее бы: « Рота отбой». Эта одна из любимых для всех команд. Пока сержанты медленно идут в спальню, нужно быстро раздеться, очень аккуратно сложить обмундирование и прыгнуть в кровать под байковое одеяло. У курсанта вообще небогатое хозяйство. Как говорится: «Всё свое ношу с собой». Вот табурет у спинки кровати. На него гимнастёрку и галифе складывают. Возле него сапоги с портянками, обмотанными вокруг голенища. Еще прикроватная тумбочка. В ней туалетные принадлежности. Подшивочный белый материал можно хранить ещё в ней. Это практически всё. Командир моего 1-го отделения – сержант Кочетков, он же и заместитель командира взвода т.е. «замок». Еще сержант Бочкарёв и сержант Чудаков. Вот мои три начальника. Они тоже с нами в кубрике спят.

Чудаков – фазан, только сам закончил учебку, еще не заматерел. А Бочкарёв и Кочетков уже год отслужили. У молодых сержантов не так много привилегий. Они должны всё время быть с личным составом. Поэтому Чудаков быстро придёт, помыв ноги. Но пока, мы одни лежим на двухъярусных кроватях. Я наверху, мне видно в окно часть соседней школы. Там учат поваров, на границе много специальностей есть. Но им сержантов не дают. Только нам в инженерных ротах и водителям с автошколы. Кровати через три от меня, Морозкин из Наро-фоминска – крепкий парень с накаченной спиной, так, что она у него похожа на фигуру шахматного коня. Он начинает шутить, анекдоты рассказывать, подсмеивается над всеми.

–Митин. А ты почему Митин? – спрашивает меня. – Потому что… – и пытается срифмовать мою фамилию, смеётся, всем весело.

–А ты, тогда Иван – потому что болван! – Среагировал я. Все опять смеются.

Морозкин, получив отпор, переключается на других. Кто- то не сможет ответить раз, другой. И как то не заметно, над ним начинают подтрунивать уже все. Козлы отпущения во многих коллективах появляются. И в школе, и на работе.

–АЛЁ-Ё-Ё!!! – дверь резко открывается и появляется Чудаков. Он ещё недавно сам был курсантом, всё ещё не забылось, знает слабые стороны жизни молодого бойца.

–Курсант Абросимов!

–Я

–Ко мне,– командует сержант.

Бедный Абросимов вскакивает с кровати, быстро протискивается между рядами кроватей, виляет между тубареток и, не доходя до Чудакова шага три, переходит на строевой шаг. В трусах, босиком – со стороны, наверное, смешно. Но все молчат. Алексей Абросимов, парень из Москвы, с выпученными глазами. Он немного неуклюжий, медлительный. Но зато по Уставу, по «политике» у него всё в порядке. Быстро всё запоминает.

–Курсант Абросимов по Вашему приказанию прибыл, – бойко говорит Лёха.

– Прибыл, говоришь. А что это ты под подушку спрятал? А? Хочешь, чтобы весь взвод из-за тебя завтра лишний круг по плацу маршировал? – Чудаков успел заметить, что курсант что-то сунул под подушку.

–Никак нет, товарищ сержант, – уже потерянно говорит Абросимов.

–Так. Давай неси всё, что у тебя есть там.

Бедный Алексей тащит спрятанный под подушкой хлеб. Он его с ужина принёс, не успел съесть. Залёт!

В столовой еда тоже по команде. За длинным столом, рассчитанным на всё отделение, сержант сидит с краю. Дежурные по столовой уже стол накрыли. Стоит кастрюля с первым блюдом, со вторым, чайник, хлеб, тарелки, вилки – уже всё готово. Бедные курсанты стоят пока вдоль стола и слюни глотают. – Командир, ну не тяни… Наконец команда: «Приступить к приёму пищи».

Назначенный боец начинает раскладывать половником по тарелкам еду. Естественно первому сержанту, потом, по собственным симпатиям, подаётся другим курсантам, они тянут к нему свои тарелки, отталкивают другие миски, пропихивают свои, ругаются в полголоса. Последний получил свою порцию, когда сержант уже половину пищи съел. Так и со вторым блюдом. Бедные бойцы бросают взгляды на тарелку сержанта. – Ну, ешь ты помедленнее. Но вот наш командир поёл, переговаривается с другими сержантами. И вот – «Закончили приём пищи»! «Отделение, встать, строиться на плацу. Марш»! Кому последнему накладывали, как правило, не успевал доесть. Да и другие тоже не наелись. Поэтому «тырят» по карманам оставшиеся куски хлеба.

–Ты что? Правил не знешь?– начинает воспитывать Чудаков.

Абросимов молчит. Он знает, что хлебная заначка и у других есть: «Но блин, почему меня заметили?»

–У кого ещё хлеб под подушкой? Хотите, чтобы я проверил? Еще у кого увижу, пеняйте на себя.

Приём пищи в столовой! Ясно? Здесь бардак разводить нечего. – Сержант, конечно, знает, что может ещё провинившихся найти. Но ему неохота. Сейчас на этом бойце примерное наказание устроит.

–Так вот, на первый раз, считай, отделался легким испугом. Понял боец?

–Так точно! – облегчённо рапортует Алексей.

–Что, так точно? Упор лёжа принять. 50 раз отжался.

–Есть. – Абросимов падает и начинает отжиматься.

Конечно, пятьдесят ему не отжаться, и после двадцати он просто лежит, и поднимаются у него одни плечи. Но сегодня ему везёт, сержант не придирается, а мог бы и ногой заставлять живот от пола поднимать.

Наконец «отжимальщик» встаёт: «Товарищ сержант, ваше приказание выполнено!»

–Всё на сегодня. Всем спать.– Приказывает Чудаков.

Постепенно становится тихо. Слышно только, как кто-то похрапывает. Но вот возвращаются Бочкарёв и Кочетков. Они смотрели в ленинской комнате фильм по Польской программе. Разница во времени с Поляками -1 час раньше. У нас отбой в 23 часа. У них ещё все гуляют. Плюс там ближе к «Загнивающему капиталистическому Западу». Кино показывают «допоздна». А у нас в Союзе в 24 часа гимн проиграет и телевизор выключается. Серый экран шипит.

–Думаешь каптёр не врёт? – слышится речь Кочеткова. – В «самовол» то он ходил, может и не врёт. Она, говорят, с мужем всё ругается, – отвечает сам себе он.

–Да. Вроде на самом деле ходил, – поддерживает Бочкарёв. – Иришка – девка «шесть шаров!»

Вот это – Да! А здесь, оказывается, интересные вещи творятся, – думаю я. А «шесть шаров» – это выражение такое. Значит очень хорошо, класс. Но сон берёт своё. Хотя всё ещё болит рука. Это я на своих проводах в армию решил похвастаться, как буду на турнике упражнения делать. А выпито уже было не мало – вот и сорвался на землю. Локоть зашиб. Теперь отжиматься приходиться практически на одной руке, но подтягиваюсь всё равно 12 раз, на отлично. Подъём переворотом делаю легко. Я руку на кровати свешиваю так, чтобы локоть на углу лежал. Больно, но терпимо.

Мне врач на медосмотре посоветовал: « Пройдёт только через боль, но если хочешь, можем тебя перевести в другие войска, в стройбат». В стойбате служили парни с проблемами в милиции или со здоровьем. Работали там в основном, а не служили. Многие, как мне говорили, автомат за 2 года службы только на присяге и видели. Через месяц службы, где то, медицинская комиссия была. Сортировали нас, кто не тянет – в другие места и вообще в другие войска отправляли. Вот один врач внимательно у меня осматривал мою руку. Думал, может я закосить захотел. Но я уже видел себя героем пограничником, поэтому отказался.

–Тогда терпи, долго будет болеть. – Сказал врач с черными глазами и носом с горбинкой. Я вспомнил что, кто- то говорил, что лучшие врачи – евреи. И букву «Р» не выговаривает. Вот этот, наверное, из них, знает, что говорит.

–А потом то, пройдёт?– поинтересовался я.

–Потом не заметишь как, пройдёт. – Ответил врач.

Точно не заметишь, вот и сейчас я, вроде засыпаааюююю.

Воспоминания.

Вот уже больше месяца, как я на службе. Не заметил, как стал военным, выполняю разные команды дурацкие. Как будто, так и всегда было. «Есть!» «Так точно!» «Никак нет!» «Разрешите». Скажешь «Можно»– тебе сразу «Можно Машку под забором», и «упор лёжа принять» и «50 раз отжался».

Перед армией запугивали нас, что вот с дедами придется драться. А если «слабинку» дашь, то «зачморят» совсем. С восемнадцати лет в солдаты забривают. А я техникум заканчивал, поэтому отсрочку получил. Пошёл служить, когда до девятнадцати лет меньше месяца оставалось.

****

Как было здорово! Учеба закончилась, направили по распределению на моторный завод. Про этот завод можно много говорить. В лучшие времена здесь работало 40000 человек. В три смены трудились. Безостановочное производство. В литейных цехах печи не тушили, чтобы не сорвать производственный процесс. Отливали корпуса двигателей и другие части для них же. Специфический запах стоял на много километров вокруг. В конце концов, на этом «монстре» собирали двигатели для грузовиков разных моделей, от обыкновенных КАМАЗов и МАЗов до карьерных самосвалов. По кооперации двигатели отправляли в Белоруссию и в Татарстан. Там их ставили на автомобили. На этом заводе я ещё в техникуме на практике успел поработать несколько раз. И вот теперь распределили меня сюда опять. А некоторых наших девчонок хотели отправить в другие города работать. Я с отличием закончил «технарь», поэтому в родном городе остался. Вообще то, парни всё равно в Армию уходили, а через два года уже можно самому выбирать свой дальнейший путь. Девкам хуже, им три года по распределению отработать надо. Что было: и слёзы и истерики. Но насколько я знаю, всё утряслось хорошо. Все остались в родном городе. Предки связи подключили, справки разные раздобыли.

Хотя специальность позволяла стать небольшим начальником – мастером, или в отдел технолога устроиться, куда большинство наших девчонок пошло, нас с Волковым Саней устроили на станки поработать, куда не шли работать обычные люди. Расценки маленькие на этих операциях.

– Да вам всё равно в Армию идти, помогите производству, – попросило начальство.

– А мы, тогда пораньше уволимся, чтобы время осталось погулять до службы.

Работали по сменам, друг друга сменяя. Сначала я даже пытался норму сделать. Берешь заготовку, ставишь в приспособу и рассверливаешь отверстие в литье. Потом меняешь инструмент и зенкуешь фаску под болт. Норму не сделал ни я, ни Саня Волков. Там тётка какая – то работала, она и установила рекорд. Теперь расценки на эту операцию упали. Денег стало мало. Никто не хотел здесь горбатиться, и ставили на эту работу таких как мы.

Я до завода добирался чаще всего на троллейбусе. В утреннюю смену к семи утра надо было успеть. И другим людям кстати тоже. Эти «рогатые» машины и автобусы люди штурмовали в прямом смысле.

Стою на остановке. Вот – вижу появляется мой троллейбус номер 8, быстро прорываюсь в первый ряд ожидающих на остановке, многим не нравится, но ничего я аккуратно протиснулся. Теперь главное попасть так, чтобы двери распахнулись напротив тебя, тогда тебя сами пассажиры занесут в транспорт. Но так думают и другие. Знают, что, если не попадёшь, что называется в струю, то можно и на обочине этого людского водоворота оказаться, до проёма дверей не доберёшься. Останется на лестнице позади троллейбуса висеть или опоздаешь. Толпа людей, друг друга оттискивая, постепенно выходит с тротуара на дорогу. Водитель бибикает, чтобы под колёса не лезли. Но вот повезло, двери распахиваются напротив меня, а там уже битком народу, хватаюсь за поручень и протискиваюсь вперёд, сзади подпирают и я уже в троллейбусе. Ура!

Стоим как «Килька в бочке», утрамбованные такие.

–Граждане машина дальше не пойдёт, если не закроете двери.– Объявляет водитель.

Содрогаюсь от толчков – это висящие у дверей дёргаются, пытаются закрыть их.

– Да, подвиньтесь чуть- чуть, всем на работу надо! – требуют снаружи.

–Да некуда уже, не резиновый троллейбус, – отвечают счастливчики внутри. Добрые люди!

Транспорт потихоньку трогается и… резко тормозит. Люди по инерции проталкиваются вперёд , и двери, наконец, закрываются. Постепенно осматриваюсь по сторонам. Рука мужика сзади, через меня, схватилась за верхний поручень так, что он практически висит на мне. При каждом качке он на меня падает, – я похоже, вообще, его держу. Да и вонища перегаром от него. Надо как то поменяться, пролезти подальше внутрь. Но тут тётка, в которую я уперся, поворачивает голову.

–На следующей не выходишь?– спрашивает она, и, не дожидаясь ответа, протискивается за меня.

Как это получилось у неё?

–Мужчина не выходите? – Женщина дальше, расталкивает уже мужиков за мной. Платье между телами застревает, она руками то сумку придерживает, то платье, чтобы пуговицы не оторвались. – Да, дай пройти! Подвинься немного, встал как вкопанный, – повышает голос на мужика.

– Да как? Мне не развернуться. Осторожней локтями то, – мужик бурчит.

– Прямо, не развернуться. Вот сюда пройди!– командует женщина.

Но тут троллейбус повернул – всех качнуло, и как то все поменялись сами собой.

–Осторожно! Платье порвёшь! Из-за тебя вся растрёпанная выйду отсюда. – Не унимается тётка.

–ХА, ха, ха. Беременной ты отсюда уже выйдешь! – Съязвил мужик.

Все кто рядом стоял, засмеялись. А я не заметил, как очутился совсем в другой компании.

Я ещё на остановке, каким – то боковым зрением заприметил её. Она к нам в техникум пришла после 10 класса. По-моему, тоже на «Холодную обработку металлов резанием». И тогда многие парни стали шеи сворачивать, провожая её взглядом – «косяка давить». Нет, она, конечно, не красавица. И лицо круглое, широкоскулое, восточное и глаза большие. А волосы седые ( т.е. белые ) под «Мирей Матье» подстрижены. Гарсон – вроде эта причёска называется. Потом догадался – восточные женщины не бывают блондинками. Значит крашенная перекисью водорода. Среднего роста, но дальше всё как надо. Фигурка точёная. И что самое главное, щеголяла она в джинсах «MONTANA». Они туго обтягивали её крутые бедра. Обувь с каблуками делала своё дело – ягодицы… Ну, прямо Ой!!! Фирма идёт. Грудь, кстати, небольшая, но это уже как- то не замечалось. Зная свои достоинства, она и походкой какой- то ходила, ну… так что парни млели. Да ещё и улыбалась, будто дразнила. У меня джинсов не было, были брюки клёш от бедра, внизу 35 см., сам в ателье заказывал( в магазине какой то отстой продавали).

Но к ней такие, самые крутые парни приставали. А мы только переговаривались – «Стал бы», – «Конечно стал бы». Но между прочим, «по – серьёзному» гулять с ней не хотелось. Выглядела она совсем по – взрослому. Я не пытался даже подойти. В конце концов, её, говорят, видели с каким- то мужиком совсем взрослым.

И вот меня прижали прямо в неё. Она у окошка тут, с какой- то знакомой стояла. Они, лицом к лицу, держась за поручни, что- то, только что говорили. Но я помешал, между ними встрял. Тепло стало мне и от того, что прижался к ней так близко, и от какого- то волнения внутри. Соседка за спиной ёрзает, от других отбивается. Троллейбус покачивается, вверх – вниз, скорость видно набирает. А она снизу немного на меня смотрит. Не пойму, злобно или нет. Платье на ней такое тонкое, что, чувствую я – вот изгиб её бедра. А ещё чувствую, что внизу живота моего, как- то всё напрягается. И.. О боже! Вижу я, что и она моё напряжение чувствует. Я руку просовываю за её спиной, хватаюсь за поручень, отталкиваясь, пытаюсь спиной отодвинуть нависших людей. Но в ответ меня ещё сильнее к ней прижимают. Сейчас моя соседка пощечину мне, наверное, даст. Но она ко мне сама жмется. НЕ может быть! Пытаюсь отодвинуть свою нижнюю часть спины, но девчонка в ответ двигается плотнее. Да и ладно! Значит так и будем ехать. Я пытаюсь поймать её взгляд, что вообще происходит между нами? Но не видно, волосы её одни седые, т.е. крашенные передо мной. Одной рукой она за поручень держится, а другая уже на груди у меня. А я тоже могу одной рукой держаться. Вот так,– уже опустил свою руку вдоль тела своего и её тела тоже. И пальцы, как будто случайно, касаются её. Да! Вот это под платьем нащупывается след от её… нижнего белья. И троллейбус качается в такт. Вверх- вниз. И напряжение всё сильнее. И не стесняюсь я уже. И вроде и платья то, на ней уже нет, и вот и голову она подняла ко мне, и посмеивается только. Крепко теперь вжимаюсь и …

****

–Да ёлки палки!– выругался я про себя, а на самом- то деле слова были посильнее. – Вот опять! Проснулся я на своём втором ярусе. Проклятые ПОЛЮЦИИ замучили. До армии парни рассказывали, что в компот добавляют Бром, для уменьшения желания. Каждый день этот напиток пьём в обед и ничего. Почти каждую ночь сладострастные сновидения. И чтобы не липнуть, надо теперь спуститься с третьего этажа в умывальник. Мимо дневального почти пробегаю мелкими шажками, одной рукой незаметно оттопыривая испачканные трусы. Он весь изнемогает у тумбочки, спать хочет. Ему не до меня. Смотрю на свои дешёвенькие часы (Их у меня никто, как ни странно, не отнял). До подъёма ещё полчаса. Потом ещё успею заснуть немного.

Я – дневальный.

«Рота подъём!» – орёт дневальный. Но я не вскакиваю с кровати и никуда не бегу. Дело в том, что наш взвод дежурный по части. Мы в наряде по роте. Мы – это: Романенко, который сейчас на тумбочке стоит, а Я, Пашка Краснов и ещё один боец – просто дневальные. Чистоту, порядок наводим. Завидуем тем нашим бойцам, кто в караул пошёл. Им там автоматы дали с боевыми патронами, всё по – настоящему. Ходят там часовыми, охраняют объекты, территорию части. До этого мы Устав зубрили и теперь знаем – Часовой лицо неприкосновенное!

Если кто подойдёт к тебе чужой, кроме разводящего, можно после предупредительных: «Стой! Кто идёт?» «Стой! Стрелять буду!» и пальнуть, в конце концов, в кого-нибудь.

А если этот «кто-нибудь» ночью, например, захочет подобраться к тебе со спины, ну, там склад открыть и патронов украсть, а может и пулемёт, то ты уже будешь готовым. И раз! Он тебя обхватил руками сзади, а у тебя штык-нож. И ты его…

Но меня не взяли в караул, я просто дневальный по роте. Сержант Чудаков – дежурный, а мы дневальные. Один стоит на тумбочке с телефоном, с повязкой на руке, а другие моют пол и лестницу в подъезде. Потом меняемся. Теперь мы на себе поняли, что значит выражение сержантов: «Сгною на линолеуме!»

Дело в том, что по нашему длинному коридору посередине постелен светло зеленый линолеум. А по бокам – просто крашеные деревянные половицы. И вот этот длинный пол должен быть идеально чистым, а кирзовые сапоги оставляют на нём чёрные полосы, даже если очень осторожно идти, всё равно полоски чёрные остаются.

–По краю линолеума ходим!– голосят, нет, просто истошно орут дневальные с тазиком.

–Чего это там курсанты на корточках делают? Замученные какие-то, с тряпками, чего-то кричат?– недоумевали мы сначала, когда с занятий из классов на перерыв выходили гурьбой. Но на всякий случай шли по половицам сбоку, не зная ещё, зачем это.

Только потом, когда дневальными побывали почти все – всегда ходили по краям коридора без напоминаний. Вот что называется: «Уважайте труд уборщиц!»

Свободная середина, а по бокам курсанты «гуськом» друг за другом ходят, иногда перепрыгивая через линолеум, как через ручей. Смешно для непосвященного.

Чистыми должны быть и деревянные панели на стенах, вдоль всего коридора. Тоже касается подоконников и разных потайных мест. Таких как, например, огнетушитель и короб под него, верхние части плакатов с наглядной агитацией и прочие места, где может скопиться пыль. Сержант может провести где-нибудь платочком и найти грязь. Тогда никакого отдыха – опять начинать мыть с самого начала. Но мы стараемся, Чудаков сказал, если быстро и чисто вымоем коридор, то, может, отпустит в кафе. О! Это мечта. На территории части есть кафешка. Там печенье, плюшки разные, пирожные, сметанка, чаёк сладенький. Рассказываю, а у самого слюни текут. Очень хочется есть, и спать – всегда!! Но нас туда не пускают. Это можно только офицерам и сержантам. Или группой в сопровождении командира, за какой-нибудь очень уж знаменитый повод. А у меня сегодня день рождения! 19 лет!

Чудаков нашёл всё же к чему придраться и заставил нас мыть проклятый линолеум сначала. Мы теперь уже без всякого усердия работаем. Быстро поняли – никуда нас не отпустят отдохнуть. Быстро вымоем – начнём опять сначала. Поэтому куда торопиться? Солдат спит – служба идёт. Сейчас в других взводах (Их четыре в роте) идут занятия. Все по классам сидят, зубрят одни Устав, другие на политзанятиях Политическую карту изучают, запоминают страны врагов из НАТО и наши дружественные по Варшавскому Договору. В коридоре – тишина.

Сержант наказал: чуть, что дневальному орать во всё горло: «Дежурный по роте на выход!»

Это если придёт офицер из штаба – дежурный по части с проверкой. А сам Чудаков отправился в наш класс. Сейчас там никого. Может дембельский альбом делать или письма писать, сказал без нужды не тревожить.

Я с намыленным полотёром и Паша Краснов со здоровенной тряпкой стоим у окна и смотрим вдаль. Тазик с водой – посредине линолеума. Андрюха Романенко поближе к нашему классу, почти у тумбочки дневального. Он на «шухере». Чуть что и мы уже в «поте лица драим» линолеум, а Романенко с усердием протирает пыль с панелей. Каждый о своём думает. Мне вспомнился последний день в родном городе.

****

С Пашей мы земляки, вместе в начальной школе учились, в судомодельный кружок ходили, потом в «технаре», только в разных группах. Ещё совсем недавно, на следующий день после сбора в военкомате, сидели мы с ним в электричке у себя в городе. За окном моросил дождик, и хотя в вагоне было тепло и сухо, мы всё же ещё чувствовали этот влажный воздух, с которого только что пришли. Мы ночевали на вокзале, сидя на жестких стульях из толстой фанеры, скреплённых в ряды по четыре штуки. Потом нас разбудили сопровождающие пограничники. Тогда впервые команда « Подъём» прозвучала, и быстро под противным дождём нас отправили в вагон зелёной электрички. Про которую анекдот есть. Длинная, зелёная колбасой пахнет?

Это электричка из соседних с Москвой городов. В провинции в магазинах с продовольствием, да и со шмотками тоже, плохо. Вот люди и отправляются отовариваться в Столицу. Обратно возвращаются с огромными сумками. За это Москвичи нас не любят. Обзывают голодранцами. В очередях отпускают товар по небольшому количеству.

– Больше 2 кило в одни руки не отпускать!– требуют в очереди москвичи. – Понаехали тут, всю колбасу скупили.

–Мы за своим приехали. Эта колбаса с нашего мясокомбината. Вы всю выгребли. Всю Вам отправили по разнарядке. Так что давайте батонами и нечего.– Требуют приехавшие из соседних областей.

Но продавец стоит за своих: «Сказано больше двух кило в одни руки не давать и точка!»

–Совсем обнаглели, мы что виноваты, что у нас ничего нет. Страна то одна у нас!– Возмущается одна полная женщина.– Мы и так намучились к Вам ездить. Мы также вкалываем как и вы. Москва – столица нашей Родины! – Язвительно продолжает она.

–Так. Дочка стой, а я в конец очереди. На вот тебе сумку,– говорит другая, помоложе, быстро ориентируясь в сложной обстановке.– Возьмёшь, сколько дадут!

Так вся очередь перестроилась: через одного – двух человек встал член одной семьи.

Голь на выдумки хитра!

Вот в этой самой электричке нас и расположили. За окнами снаружи постепенно становилось всё больше народу. Это были наши родители, друзья, любимые. Те из них, кто нашёл в вагоне своих сыновей или мужей, заняли места у окон электрички и что- то кричали, показывали пальцами, улыбались и тут же плакали. Другие же суетливо перебегали от окошка к окошку, их взгляды торопливо перебегали по стриженным головам новобранцев и не могли сразу отыскать того, кого было надо. Тогда нам самим казалось, что мы похожи друг на друга.

Я внимательно следил за движущимися по ту сторону людьми, стараясь не пропустить родного, знакомого до мелочей милого лица. Мать обещала ко мне придти, но с вокзала, где мы ночевали, нас почему- то отправили раньше, чем обещали. Всё время пока шла посадка по вагонам, я ждал, что меня окликнут. Но меня никто не позвал. Несмотря на то, что отправку ускорили, чуткие материнские сердца невозможно было обмануть. Каким – то образом опять все провожающие были в сборе. Я заметил как Пашка Краснов, сидевший неподвижно, весь оживился, завертелся, мешая мне наблюдать за улицей. Всё ясно – под одним из зонтиков появилась его мать. А моей мамы всё не было. Тут я подумал, что она придёт в тот час, что ей сказали на призывном пункте, а электричка со мной уже уйдёт. Я отчётливо представил одинокую тень на перроне. Мне сделалось очень жарко и ужасно неудобно сидеть от этой мысли, я заёрзал на сиденье, стал оглядывать вагон внутри. Здесь творилось то же самое, что и на улице. Те же жесты, гримасы, махания руками. Кто- то уже приспособился и жевал собранные в дорогу харчи.

Когда же я опять посмотрел за окно, то увидел знакомый тёмно синий плащ и голубую вязаную шапочку. Да, это была моя мама. Я приподнялся, взмахнул рукой, и она меня заметила. На её глазах, хоть она и улыбалась, появились слёзы. У самого меня пересохло в горле, и какой- то лишний комок образовался там, мешая глотать. Я украдкой, чтобы не заметили, стёр накатившую слезу. Пашкина мать подошла к моей. На призывном пункте они познакомились друг с другом и сейчас остались довольны, что мы с ним по-прежнему вместе. Тут поезд тронулся, мать и другие провожающие пошли рядом с вагоном. Теперь все плакали открыто, и сам я опять с трудом подавил слёзы. Электричка быстро набирала скорость, скоро мама скрылась из глаз, но у меня мысленно всё виднелось её заплаканное лицо. За окном теперь мелькали знакомые дома, пролетали мимо церкви моего старого города. А я тогда подумал, что вот теперь я уже взрослый, детство прошло, и от этого то – очень грустно.

****

Я очнулся от своих мыслей. Что же делать – теперь у меня вот такая жизнь. Паша, похоже, тоже, куда то мысленно улетел, смотрит вдаль куда то за окном. Он крупный мужик, почти толстый. Очень тяжело ему с «физо». Бег, подтягивание для него беда. Он всё хочет проситься в другую роту перевестись, где поменьше требования. Наша – то рота – отличная! Значит и все в ней должны быть отличниками. А это на самом деле трудно.

–В первой роте меньше гоняют и по «физо», и вообще меньше ко всему придираются, – говорит Краснов, увидев, что я на него смотрю. – Я с Саней Алексеевым из нашего технаря говорил в курилке вчера, понял – никакого сравнения нет с нашей долбанной отличной ротой.

– Осталось ещё почти четыре месяца до конца учебки, потом разъедемся по разным заставам. Там, говорят, как в семье живёшь, все друг за друга. Будем только вспоминать этот ужас. Потерпи.

– Нет. Я буду рапорт писать, чтобы перевестись в первую роту. Я на комиссии у врача узнал всё. Пишешь командиру взвода, отдаёшь через своего сержанта. Должны перевести. – Не унимается Паша. – А одно место рвать на «отличника», чтобы лишнюю лычку получить? Да на хрен мне это. Очень хорошо, если буду после школы младшим сержантом. Вообще говорят – чистые погоны, чистая совесть.

–Меня бег тоже совсем достал, сапоги очень велики. Вчера мне из дома стельки войлочные прислали. Вставил, вроде стало можно жить, не знаю надолго или нет хватит. И рука болит очень в локте. Я тебе рассказывал – это я с турника сорвался на своих проводах в армию, – говорю я, а сам несколько раз согнул руку в локте и чувствую, что меньше стала она болеть. Не соврал врач еврей. Хороший врач! – Нет, я потерплю уж, немного осталось.

–А я рапорт подам, тем более, что всё равно скоро все разъедемся, – бубнит курсант Краснов.

У него немного дёргается щека, это с рождения у него. Мне он кажется похожим на белого медведя. Белого потому, что волосы у нас поотросли, и теперь мы их сами друг другу стрижём ручной машинкой или просто ножницами под расчёску. И стало видно, что Паша белобрысый – с почти белыми бровями. А медведь потому, что гимнастёрка у него как- то мешком сидит. Не успеет он заправиться, как она опять у него вся расправляется. Что – то с размером не так. Да у нас у всех форма как- то вся висит. А сержанты свою ушивают по фигуре, эх, ничего, доживу и я до этого дня…

– Да! Время совсем не двигается. День быстро пролетает, а неделя долго идёт. До конца учебки не дождёшься, – отвечаю я, глядя за окно на плац. На плацу кого- то муштруют строевой. РАЗ, ДВА, РАЗ, ДВА… Нога достает до погона впереди идущего, РАЗ, ДВА. Я не слышу, но понимаю уже, что там творится.

–Мужики! Есть план!– подходит Романенко к нам.

– Есть ли у Вас план мистер ФИКС. – Смеёмся мы.

– Да слушайте. Чудаков надолго ушёл. Когда воду менять пойдём в следующий раз, можно тазик внизу спрятать и смотаться в кафешку самим. Всё равно не отпустит нас сержант. Наших командиров никого! Никто ничего не спросит. Если что – подумают, вдруг нас офицер послал, что- то купить.

–Да, можно попробовать, – говорю я, глядя в окно. Там заветное кафе не видно, но я знаю – оно сбоку от плаца. И занятия строевой закончились. На территории – как все вымерли. Все где- то при деле находятся.

–Да. Сейчас самое время. Занятия минут двадцать ещё продолжатся, – размышляю дальше, а сам уже лезу рукой во внутренний карман гимнастёрки.

Тут должны храниться тоже обязательные для всех бойцов вещи. Платок, маленькая расчёска и военный с комсомольским билеты. Некомсомольцев в погранвойсках не было. Ну и денежки хранили. Кто – то письма ещё от любимой хранил. Всё это полагалась на утреннем осмотре вынимать и показывать сержантам. Они наводили в твоих вещах «шмон» и половина вещей у тебя в кармане оказывалась не положенной к хранению. Но деньги, надо отдать должное, никогда не брали. Почти все хранили их под корочками для документов.

Боец получал три рубля восемьдесят копеек. Много это или мало – не скажешь. Для курильщиков этого мало. А у меня пара рубликов желтеньких всегда в заначке была. Вы, может, подумаете – что, на что тратить то деньги. Ведь в столовку строем ходим – бесплатно, обмундирование бесплатное, в кафе не пускают. Но, как и везде деньги быстро кончаются, их собирают на всякие «разности». То на тетради, то на ручки с карандашами. Несколько раз делали фото цветные. Они очень дорогие. Я свои отправил домой бабушке. Она потом в ответном письме спрашивает: « Всё ли хорошо у тебя? Грустный очень и худой».

– Это шанс немного скрасить суровые будни курсанта, – решаюсь я, сжимая в кулаке два жёлтеньких рубля.– Давай Паша, пошли менять воду вниз в туалет. Быстро сбегаем.

– Я не пойду. – Вдруг говорит Краснов.

– Что засикал? Вон уже видно потекло, – ехидничает Романенко.

–Да пошёл ты! Чего сам- то не идёшь? А?– Паша когда нервничает, у него щека больше дёргаться начинает. Он переступает к тазику, тряпку мокает. Я смотрю на его толстые икры в сапогах, кажется, сейчас голенища лопнут, настолько они в «обтяжку». Думаю ему трудно натягивать их по утрам.

– Меня же Чудаков за старшего оставил. Если вдруг выйдет. То что? – приводит безотказный аргумент Романенко.

– Я вообще скоро перевожусь от Вас. Мне залёты не нужны, – отбивается Паша.

–Да ты вообще размазня! Пограничник хренов. В «стройбат» тебя надо, – говорит Романенко и смотрит уже на меня.– Митин. Ну, ты же вроде нормальный пацан. Другого раза не будет.

– Да ладно, Паша давай таз, пойду заодно воду поменяю, – решаюсь я, да и деньги уже в кулаке зажаты.

–Сочень и ещё ТУ-134 пачку купи, пожалуйста, – протягивает мне бумажку Романенко, – запазуху засунешь, невидно будет.

Вот уже бегу по цветочной аллее мимо ухоженных клумб. Красота! Все бордюры побелены. Розы классно пахнут. Через плац короче, но нельзя по нему без дела ходить. И вообще пешком ходить тоже курсантам нельзя. Любой сержант докапается: «Алё военный, ты чего разгуливаешь как на гражданке?» И вопросы, и упор лёжа принять, и 50 раз отжался. Поэтому бегу потихоньку. Стараюсь уверенно с беззаботным видом. Вот недавно меня послали капитана Рыжикова позвать с занятий. Я также бежал, и сердце не стучало, что же сейчас – то, оно просто выскочить готово. Вот и дверь в Кафе. Встаю в очередь. Знакомых искоса выглядываю. Ни-ко-го. Ха! Коржик возьму и сметану пол стаканчика, нет – целый стакан сметаны. Стою, смотрю в окно на плац.

Совсем недавно я был нормальный человек. А теперь… Помню, привезли нас сюда под вечер. Спрыгиваем с машины, в которую посадили после поезда. Оглядываемся по сторонам. Сержанты, что нас сюда привезли, пытаются построить нас в колонну. А мы всё толпой ходим. С трудом им это удалось. Но идём – кто, как хочет, разговариваем друг с другом. Мимо нас ровные квадратики людей в форме пробегают. Туда – сюда. Один квадратик бритоголовых около нас остановился, и бегут они такие, на месте. Сапогами топают. Мы даже подальше от них посторонились. Из дурдома, что ли?

– Взвод! На месте. Стой! В колонну по одному в столовую марш!– командует им сержант. И побежали солдатики друг за другом. Умора какая то! Ха-ха!!

– Вешайтесь ребята! Вы ещё не знаете – что вы ПОПАЛИ! – раздаются возгласы от пробегавших.

– Разговорчики, – прикрикивает им командир.

А теперь я и сам, как робот, на месте со всеми бегаю. Марширую, говорю по-дурацкому.

–Митин! Тебя сюда кто послал?– Раздаётся сзади голос.

Не поворачиваясь, я узнаю. Это наш замок, то есть заместитель командира взвода сержант Кочетков. Он вообще-то в карауле должен быть. Как он здесь оказался? Что соврать то теперь?

–Никто. – Сам не зная почему, я говорю правду. Просто, наверное, подумал, что всё равно всё выяснится. Лучше сразу отмучиться.

–Совсем припухли! – говорит не сильно громко сержант. Ему неудобно отчитывать меня в Кафе. За прилавком отоваривают посетителей две женщины – наши буфетчицы.

–Это залёт воин! Пойдёшь в роту, доложишь сержанту Чудакову, что бы тебя наказал, как следует. Я потом проверю, как исполнил приказание. – Он говорит мне всё это, а сам косится на буфетчицу Капку. Гримасы суровые не строит мне, стесняется её видно и со стороны может показаться, что просто разговариваем мы ни о чём.

–Есть. Разрешите идти.

–Не идти, а бегом марш! – Сквозь зубы рычит Кочетков.

Обратно бегу не торопясь, чего уж теперь то. И сердце не стучит, как будто легче стало, что ли.

Зато теперь я герой! На весь взвод прославился. Теперь завтра только обо мне говорить и будут.

–Всё! Хана. Поймал меня Кочетков!– говорю я Романенко – Забирай свой рубль.

–Откуда он там взялся?

–Они термосы с едой из столовки в караул несли, наверное, ну вот он и заскочил в Кафе. Не судьба значит. – Пашка говорит.

– Да! Ты замолкни! Ты всё накаркал, – злится Романенко.– А к Чудакову, ты сходи перед самой нашей сменой. Может к вечеру все добрее будут.

****

Вот подвал – здесь туалеты и умывальники, и сушилка, и ещё кладовки для разного инвентаря. Окна узкие наверху – повыше, чем у меня дома были. В умывальном отделении по всему периметру крантики с холодной водой. Да, горячую воду мы видим только раз в неделю в бане. Но ничего уже привыкли и бреемся холодной водой и умываемся без проблем. Те краны, что у окон, всегда свободные. А у других стен к воде по утрам очереди выстраиваются, курсанты торопят друг друга, ругаются. Всем успеть надо, время как всегда ограничено, нужно ещё столько дел сделать кроме умывания. Постель заправить так, чтобы рубчик был сбоку и чтобы полоски на байковых одеялах были на всех кроватях в одну линию, не виляли. Не понравится сержанту – будешь раз десять перезаправлять. Вот все и торопятся. А к свободным кранам у окошек не идут. Это места для сержантов. Многие решали попробовать рискнуть умыться здесь. Потом или отжимались, пока силы не кончатся, и плошмя не упадёшь, или ещё какие экзекуции тебе придумают. Так что мало не покажется. В общем, всегда они свободные, чтобы сержант без очереди, неспеша, всё сделал. Они командиры наши, что скажешь. Это всё-таки не так обидно, как если бы тобой командовали деды. Они то – тоже рядовые. А тут вроде ты по уставу должен подчиняться сержантам. Они младшие командиры. Скоро и мы такими станем. Хотя перегибы конечно есть. Во второй роте один курсант достал своего сержанта, тот сорвался и ударил бойца. Неудачно попал. У того фингал весь глаз накрыл, не скроешь. Разжаловали драчуна в рядовые и отправили в строй роту. Неизвестно повезло ему или нет.

Но я в другом отделении подвала, где нужду справляют. На возвышении в две ступеньки вмонтированы чаши, на одном уровне с полом, между ними кафельная плитка. Эти плитки и «очки» должны быть чистыми. Так мне Чудаков сказал, когда назначил меня сюда в наказание за неудачный поход за жрачкой.

–Алё! Военный! Как там тебя, иди сюда. Передай шланг с водой и покажи, как кирпичиками чистят, – обратился он к бойцу по фамилии Кулагин, который там в наряде был, потом добавил. – Вот Митин, что бывает, если борзеть начинаешь.

Вообще сюда назначают в наряд или больных, или у кого «залёт». Боец достал откуда-то маленькие осколки разбитого красного кирпича и стал царапать кафельную плитку, потом полученное месиво смыл шлангом.

–Так, Митин, всё понятно? Чтобы всё блестело, я приду – проверю. – Чудаков ещё хотел, что- то сказать, наверно лекцию прочитать про службу по Уставу, и как тогда бойцам плохо будет, но не успел.

– Товарищ сержант, разрешите обратиться,– появился вовремя наш дневальный. – Вас к командиру роты вызывают.

–Так, всё понятно? – спросил ещё раз сержант.

–Так точно!– отвечаю я.

–Выполнять,– бросил удаляясь Чудаков.

–Вот бери, а я пойду, покурю, – протягивает мне кирпичи курсант Кулагин. Он постоянно косит под больного. Не хочет служить, потому, что знает – ему скоро из военкомата придёт приказ об освобождении от воинской обязанности в связи с рождением второго ребёнка.

Нехотя я взял эти красные камешки, поскоблил немного. Потом подумал, что это ведь недостойное занятие. Пацаны мои засмеяли бы, если бы узнали – чем я тут сейчас занимаюсь. Да. Всё хватит – и так всё чисто, открыл кран с водой для шланга, и стал поливать всё вокруг. Точно, и так всё чисто. Сыро, но чисто. Тут слышу гром от множества бегущих сапог, это занятия кончились. Бойцы на перекур бегут через туалет. В подвале стало тесно от курсантов.

– Надо завязывать это грязное дело,– подумал я. Бросил шланг, закрыл воду. Скоро вообще смена наряда должна быть. И Кулагин куда-то делся?

– Опа! Опять Кочетков идёт, – увидел я, как курсанты расступаются перед идущим, похоже, прямо ко мне, сержантом.

Это, значит, они с караула уже пришли. Наряд закончен. Я отвернулся, пытаюсь, как будто, по нужде пристроиться. Но не успел.

–Курсант Митин! Ко мне! – сзади команда.

–Курсант Митин по Вашему приказанию прибыл!– Рапортую я, протиснувшись между бойцов к сержанту.

– То, что доложил Чудакову, всё как положено – молодец! У тебя сегодня день рождения, мне сказали.

–Так точно. Девятнадцать!

–Молодец! Ладно, освобождаю тебя. Иди готовься к ужину.

–Есть! Товарищ старший сержант.

Ну и денёк! Ну и день рождение.

Про день рождения

День рожденья – день варенья! В детстве почти не справляли мне эти дни. Один раз помню, классе в третьем, разрешили друзей привести. Мама лимонада купила, пирожных. Поели мы и нас быстренько на улицу выгнали гулять. Всё-норма!

Только 18 лет решил сам отметить. С бабушкой договорился.

–Бабанька! – говорю – Восемнадцать всё же. Можно позову друзей.

Разрешили, может, потому, что братан мой двоюродный к этому времени со своей девчонкой уехал к её родителям. И тетя Вера с ними. Типа смотрины. Познакомиться.

Вот, пока я дома с бабушкой остался вдвоём, пригласил Андрюху Мовергоза со своей девчонкой и Виталика Колесова к себе домой. Больше просто не поместилось бы. Надо отдельно описать моё жилище.

****

А дом мой – это подвал старинного трёх этажного кирпичного здания, построенного князем Куракиным. Дом угловой, с одной стороны набережная, с другой памятник Некрасову. Он открывает вход на «Бродвей». Так мы бульвар называем. Впрочем, 3 этажа будет, если считать и наш подвал. Подвал или полуподвал, кто как называет. Окна стоят прямо на асфальтовом тротуаре. Видно как ходят ноги. Иногда это ноги молодых женщин, я сколько раз приседал, чтобы подсмотреть, что там у них под юбкой. Но ничего не увидел – стены очень толстые. Нужно на подоконник вылезти ближе к стеклу, чтобы лучше увидеть, но тогда и тебя бы заметили.