Читать книгу Буду твоей Верой - - Страница 1

– Мам, ну как? – забегаю в кухню и кручусь вокруг своей оси, слегка расставив руки в стороны. А больше и не получится, потому что проход в нашу кухню настолько узкий, что моему папе приходится проходить боком.

– Красавица, – мама поднимает вверх большой палец и переворачивает аппетитные скворчащие оладушки.

– Ты всегда так говоришь, – обречённо вздыхаю и зажимаю пальцами нос, чтобы не травмировать свои обонятельные рецепторы. – Пойду, спрошу у независимой стороны.

– Доча, поешь! – кричит вдогонку мама.

– Мне некогда!

А всё потому, что с утра я провозилась с мытьём и сушкой головы. Обычно я готовлюсь к универу с вечера, чтобы утром себя ничем не отвлекать и приходить на занятия вовремя.

Но в субботу мы с мамой ходили по магазинам и купили мне новые полусапожки – замшевые. И мне подумалось, что к новой обуви вряд ли подойдут мои свалявшиеся за ночь волосы. Если пытаться производить впечатление, то сразу всем своим видом, а не частично.

Прагматик во мне во все уши трубил, что потратиться на замшевые сапожки для дождливой осени, зная, что другие мне не светят – слишком самонадеянно как минимум и не рационально как максимум.

Но мамуля умеет уговаривать, убеждая в том, как они мне идут.

Мне и самой они симпатичны, а если эти сапожки добавят мне баллов, чтобы понравится ещё и ему, то, возможно, я перестану чувствовать угрызения совести.

Но мне всё равно крайне важно услышать мнение самого говнистого члена нашей дружной семьи – моего младшего брата, одиннадцатиклассника Ромы.

– Ро-ом, – трясу занавеской, которая является дверью, разделяющей одну небольшую комнату на два идентичных пространства.

У нас обычная двухкомнатная хрущёвка в старом районе с бабушками-собачницами, милыми ухоженными, расположенными вдоль первых этажей палисадниками, обустроенными этими самыми бабушками; с деревянными столбами и протянутыми между ними верёвками, на которых жители самого нижнего этажа сушат в летнее время бельё, с дедами, играющими по выходным в домино или нарды; с облитыми флотским мазутом скамейками, чтобы по вечерам молодёжь не собиралась под окнами, раздражая этих самых бабушек, с переломанными советскими обшарпанными детскими площадками, где малышня собирает занозы и шишки.

Наше детство с Ромой прошло там же, в этих песочницах с формочками для куличиков из песка в радости, что он мокрый и липкий, но мы совершенно не подозревали о том, что до этого его смочили местная толстая кошка и худая соседская собака.

Зальную комнату занимают родители, а нам с Ромой на двоих досталась спальня, разделённая тонкой перегородкой из гипсокартона. Как только Роме исполнилось четырнадцать, он занавесился от меня шторкой, тогда как моё убежище полностью открыто для его глаз.

– Ром, ты одет? Можно войти? – стучу по шторке. – Я знаю, что ты не спишь.

– Я сплю, – пыхтит брат, наверное, как обычно, прячась с телефоном под одеялом.

– Не ври. Я вхожу, – закрываю руками лицо, мало ли… – Я вошла, Ромка.

– Вижу, – опять это голос, как из трёхлитровой банки.

Отрываю от лица один палец, потом другой и в щёлочку между ними подсматриваю одним глазом.

– Ёлки-иголки! – хватаюсь за сердце от увиденного.

Мой брат с голым торсом, но, к счастью, в спортивном трико, отжимается от пола, а на голове у него…зелёный, самый настоящий противогаз.

– Доброе утро, – снимает с себя устройство защиты и являет мне свою глупую мокрую взъерошенную голову.

– Где ты его взял? – хватаю противогаз и верчу в руках.

Ну действительно настоящий!

Ой, а вонючий какой!

Ромкиным пОтом!

– Из кабинета ОБЖ стырил, – ржёт мой брат-полудурок.

Иногда я не верю, что мы – родственники.

Я – отличница, суперответственная, мегарациональная и остроконсервативная пацифистка с альтруистическими замашками.

Мой брат же – бестолковый раздолбай. Это всё, что можно о нём сказать!

– Ром, ты – дурак? – хотя и так понятно. – Сегодня же чтобы в школу вернул, понял? Иначе я родителям расскажу, – шикаю на брата.

– Стукачка, – бубнит брат и поднимается с пола. – А чё припёрлась?

Ах, точно!

Расправляю плечи, натягиваю на лицо свою самую обворожительную улыбку, как я считаю, выставляю кокетливо вперёд одну ножку в новом полусапожке.

Вон, как стихотворно получается!

– Ну как? – интересуюсь у братца.

Рома оценивающим взглядом проходится по мне, а я томительно ожидаю, нервничая, что начинаю опаздывать.

– Ну! – поторапливаю брата.

– Тебе правду или соврать?

– Правду, конечно, – фыркаю я.

– Полный отстой, – мои плечи обречённо падают, а нога подламывается с устойчивого невысокого каблучка, – кажется, в таких ходила наша прабабушка.

– А если соврать? – ещё на что-то надеюсь я.

– Ну-у…– приценивается брат, – ничего так, тебе идёт! – ржёт так, что хочется схватить противогаз и настучать по его наглой физиономии.

– Дурак, – вылетаю под мерзкий хохот брата из дьявольского логова и прямиком несусь в прихожую.

«Сам он – отстой», – бубню себе под нос и пытаюсь натянуть бежевое кашемировое пальтишко, купленное на распродаже летом.

– Веруня, а позавтракать? – мама появляется в прихожей с наколотыми на вилку невыносимо аппетитными оладьями.

– Некогда, мамуль, у меня злаковый батончик с собой есть. Пока, – машу маме рукой и проворачиваю замок.

Выхожу за дверь и … эх, не могу!

Да ёлки-иголки!

Я – не слабохарактерная, я – слабоустойчивая.

Перед едой.

Перед любой вкусной едой.

Залетаю обратно и выдёргиваю из рук так и стоящей в прихожей мамы один верхний оладушек и засовываю целиком в рот.

По дороге прожую!