Читать книгу Колыбельная тьмы мертвецов - - Страница 1

Глава первая. Несостоявшаяся смерть

Аня

Кажется, я умираю.

О смерти я слышала многое. Одни сравнивают её с вечным и долгожданным сном. Другие что-то бормочут о быстроте смерти, словно она лишь мгновение, незаметное и секундное. Третьи убеждены, что смерть безболезненна. И сейчас, умирая под холодным ливнем, я с уверенностью могу заявить, что нихрена они не знают и несут полную ересь, одна бредовей другой.

Во-первых, никакой это не сон, а если и сон, то явный кошмар. Причём самый страшный. Жизнь буквально ускользает из рук, а всё, что ты можешь сделать, это беспомощно лежать на сырой земле, устремив немигающий взгляд в мрачное небо. Смерть – это потеря, тяжёлая, горькая, страшная и неотвратимая. Это угасание, прекращение чего-то важного и ценного. Во-вторых, люди умирают долго. Смерть долгая. Крайне долгая. Может, последние вдохи и длятся считанные секунды, но те замедляются, точно насмехаются над умирающим, хотят растянуть его муки, сделать их бесконечными и нескончаемыми. За это время действительно всю жизнь вспомнишь. Каждое проклятое мгновение, когда ты не ценил то, что тебе дано. А сейчас, прокручивая воспоминания в голове, ты теряешь всё, что у тебя было, но чем ты не дорожил. В-третьих, умирать больно. Больно и до безумия страшно. Биение сердце замедляется, воздух на вкус как гниль, рот полон крови, дыхание прерывается и даётся тяжелей, холод проникает внутрь, окутывая ледяной пеленой всё тело, которое даже пошевелиться не может. А ещё в голове, точно отсчитывая последние мгновения, стучит горькое осознание, что жизнь кончена и сделать с этим ничего нельзя.

Каждый слабый вдох сопровождается пронзающей болью в груди. Горло одеревенело, сердце стучит тихо и редко, но всё ещё бьётся, точно пытается захватить как можно больше крупиц угасающей жизни.

На глазах выступают слёзы. Я не могу умереть так. Не верю, что смерть пришла ко мне именно сейчас, именно в восемнадцать лет, когда всё только начинается. Когда всё ещё впереди…

Лёжа под ледяным дождём, чувствую себя глупой. Почему я раньше этого не ценила? Почему раньше не наслаждалась прохладными каплями дождя, а сейчас готова отдать всё, лишь бы задержаться в этом мире хотя бы ещё на десяток лет? Почему только сейчас я ощущаю эту полноту жизни, которая стремительно ускользает?

Продолжаю дышать, несмотря на острую боль, потому что знаю: я ни за что не сдамся! Не уступлю смерти, не перестану бороться за жизнь!

Но перед смертью бессильны все, поэтому вряд ли мои попытки увенчаются успехом.

Держаться за жизнь становится всё невыносимей и больней. Разум приказывает отпустить её и отправиться в иной мир, когда сердце отчаянно просит больше времени. Но я не могу его дать, как бы сильно того не хотела.

– Святые мученики… – незнакомый шёпот звучит так тихо и глухо, что я считываю его за бред. Однако к девичьему голосу добавляется ещё один: мужской, молодой, свистящий, напоминающий летний стрекот сверчков, такой же звучный и живой:

– И все кадеты… Давай-ка осмотримся здесь.

Незнакомцев я не вижу. Я вообще ничего не вижу, кроме мрачного неба и угрюмых туч. Но и эта картина постепенно расплывается. Несмотря на приближение гибели, надежда на спасение не покидает меня. Этот шанс настолько ничтожен, что хочется рассмеяться в голос. Но лёгкие болят так, что я и дышу с трудом. Одна часть меня глупо и наивно верит в эту маленькую возможность, а другая удручающе шепчет, что уже слишком поздно.

От бессилия хочется выть.

– Пепел повсюду, – подмечает девушка. – Тварей было много, вот только…

– Кто убил их, если кадеты мертвы? – договаривает её мысль юноша.

Тем временем отчаяние полностью поглощает меня. Надежда на спасение гаснет, её место занимает смиренное ожидание той самой секунды, когда дыхание окончательно прервётся, взгляд остекленеет раз и навсегда, а кожа станет мертвецки-бледной и холодной. Этот миг уже близок. Его ничто не предотвратит.

– Луиза… – голос юноши полон недопонимания. – Эта целёхонькой выглядит. Но она… вся в крови. Хотя на ней ни единой раны.

Чьи-то длинные пальцы с осторожностью касаются моей шеи.

– Пульс есть, но слабый.

Дальше мои щёки пронзает жгучая боль, точно кто-то влепил пощёчину.

– Эй, – теперь говорит девушка, которая наверняка и ударила меня, чтобы привести в чувства. – Ты слышишь меня? Не смей терять сознание, иначе уж точно попадёшь на тот свет. Так что держись, если хочешь задержаться в этом гнилом мире.

Несмотря на её воодушевляющую речь, я всё равно теряю сознание, проваливаясь во тьму.

***

От удушливого дыма, исходящего от яркого пламени, скручиваются лёгкие. От сверкающих огненных всполохов болят глаза. Из-за невыносимого запаха гари с каждой секундой становится труднее дышать, а вместе с тем и бежать… Бежать с тлеющей надеждой внутри.

Пламя пожирает всё: его острые языки поглощают обвалившиеся дома, треск огня разносится по всей земле чудовищной мелодией, а деревья, чьи стволы чернеют от жара, погибают в пламенных тисках. Земля, что некогда была укрыта толстым слоем снега, горит рваными полосами, яркий свет от огня пылает в небе тёмным пятном крови. Человеческие тела, беспомощно разбросанные по земле, постепенно сгорают в жадных объятиях пламени, которое сметает всё на своём пути, не проявляя ни капли милосердия.

Бегу, прикрывая рот и нос ладонью, чтобы не задохнуться. Перепрыгиваю через огонь, чьи языки вырастают с каждой секундой. От жара кружится голова, в глазах темнеет. Пару раз я падаю на сожжённую землю, до крови раздирая колени и локти. Но встаю. Глаза предательски слезятся то ли от едкого дыма, то ли от медленно приходящего осознания.

Моя деревня горит. Горит мой дом, горит моя родина. Горит мой друг под обломками собственного дома, на которых пляшет огонь, веселясь и треща. Горит моя мать, что, быть может, ещё жива. Может, она ещё дышит. Может, её жизнь ещё не оборвалась.

Добежав до нужного дома, от которого осталась лишь груда сгорающих досок, я, не думая ни о чём, разгребаю полыхающие куски, отбрасывая их в стороны. Пламя попадает на руки, но ожоги меня не волнуют, а боль от них уходит на последний план. Огонь окружает меня, однако я будто бы не замечаю кроваво-оранжевых языков, что подбираются всё ближе и ближе. Отбрасываю очередной обломок и вижу… Её. Свою мать.

Её рот немного приоткрыт, точно она пыталась позвать на помощь или же вдохнуть как можно больше воздуха, перед тем как… Как умереть. Глаза у матери мутные и стеклянные, большая часть лица полностью чёрная, другая же покрыта грубыми ожогами и чудовищными волдырями.

Больше я не сдерживаю его. Больше не сдерживаю крик, полный отчаяния, скорби и бессилия. Кричу, кольцо боли охватывает всю меня, слёзы обжигающими ручьями льются по щекам. Треск огня меня не волнует. Пламя, подбирающееся всё ближе и готовое заключить в смертельные объятия, тоже не интересует. В отличие от поднявшегося рёва, от которого даже земля содрогается.

Поднимаю глаза в небо.

Кричу.

И просыпаюсь, резко встав.

– Твою мать! – вскрикивает юноша, уронив кружку с чем-то густым и плохо пахнувшим сначала себе на колени, а потом на пол. – Вот же… – бормочет он, с отвращением глядя на сероватую жижу, что отпечаталась пятном на его одежде. – Нельзя ж так пугать! – упрекает он меня, в то время как я отрешённо хлопаю глазами, пытаясь прийти в себя.

– Прости, – неловко произношу я сиплым голосом и тут же хватаюсь за голову: затылок гудит. Сосредотачиваю взгляд на согнутых коленях, чтобы хоть немного уменьшить боль, которая всё ещё пульсирует. Но желание узнать, где же я нахожусь, берёт верх, поэтому, не отнимая руку от головы, осматриваюсь.

Стены деревянные и старые, на ветхом полу валяются соломенники, на одном из которых я и полусижу. Из окон просачивается солнечный свет. К своему счастью, небольшому сожалению и лёгкому удивлению, я узнаю женскую казарму кадетов.

– Что произошло?

Поворачиваюсь к юноше, который встал, дабы снять испачканную одежду. Он остаётся в одной лишь холщовой рубахе, а синий кафтан с витиеватыми серебристыми узорами, по которому я и понимаю, кто передо мной, незнакомец неряшливо складывает, кинув его на соседний соломенник.

Лицо у незнакомца вытянутое, загорелое, а волосы рыжие и взлохмаченные, словно его молния ударила. Глаза у юноши добрые, тёплые, карие, как у наивного щенка, что только познаёт мир. На мочке левого уха сверкает золотая серьга.

– Ты страж…

– А тебя это смущает? – юноша отвечает широкой улыбкой, точно всё вокруг – весёлая шутка.

– Нет, просто стражи появляются, когда…

– Когда появляется нечисть, – договаривает он, кивнув. – Ты и сама будущий член Ордена¹. Не очень-то и красиво считать появление стражника дурным знаком.

– Прости, я не это имела в виду, но всё же… Что произошло?

Юноша молчит настолько долго, что я успеваю перебрать в голове все возможные причины появления стража. На корпус напала нечисть? Вполне возможно, но сейчас за окном день, а в это время нечисть не активна. А если нападение случилось ночью? Получается, я его пропустила, провалявшись в кровати? Тогда напрашивается вопрос: сколько я была без сознания?

По затянувшемуся молчанию стража, который явно тщательно подбирает нужные слова, чтобы объяснить ситуацию, понимаю, что всё намного хуже, чем я могу предположить.

– Во-первых, – наконец говорит юноша, и в его голосе улавливается южный свистящий акцент, – я должен представиться. Руанин Саймью Ванриалд Шидого Нацэ, – заметив мои округлённые глаза, страж добавляет с улыбкой: – Это моё настоящее имя. Все зовут меня Ру Нацэ. А что насчёт тебя?

– Аня. Аня Алконостова. Ты из Талора?

Ру кивает.

– Не стоит спрашивать, как я попал в Великомир. Это история не для первого знакомства. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

– Паршиво.

– Неудивительно. Тебе было бы намного лучше, не вылей ты сваренный мной отвар…

– Я вылила? – перебиваю его, возмутившись от неточности предложения стража. – Это ты завизжал, как свинья на убой, и уронил своё варево.

– Первой начала кричать ты, а я очень впечатлительный! – восклицает Ру в своё оправдание. – Кстати, об этом… Почему ты кричала?

Хочется ответить, что это обычный кошмар. Отчасти это действительно так, только вот обычные кошмары не преследуют на протяжении пяти лет. С того самого момента, когда всё и произошло. Этот кошмар нельзя назвать обычным ещё потому, что он был реален. Этот кошмар – это воспоминание. Давнее и болезненное.

– Не твоё дело, – тихо огрызаюсь я.

Ру наверняка хочет мягко донести, что это его дело, так как в первую очередь он заботится о моём состоянии, и мой крик может ему многое объяснить, но его отвлекает чей-то яростный спор, доносящийся с улицы.

Оба спорящих не стесняются переходить на повышенный тон, перекрикивая друг друга. Первого говорящего узнаю сразу же, стоит мне услышать его крикливый голос, который не перепутаешь ни с чем другим. Уж крик главнокомандующего Зыбина я знаю наизусть, мне часто доводилось его слышать. А второй голос принадлежит девушке:

– Успокойтесь! Она даже ещё не пришла в себя, ей нужен отдых!

– Это она их убила! Дай мне поговорить с этой девчонкой, и она во всём признается!

– Это слишком серьёзное обвинение, главнокомандующий! У нас нет оснований подозревать её в смерти кадетов!

– У меня есть! Как ещё объяснить то, что её единственную не тронули, когда остальным выпотрошили все внутренности?!

– Этого недостаточно, чтобы обвинять и без того раненную девушку в убийстве кадетов! Так что будьте добры, главнокомандующий Зыбин, заткнитесь и предоставьте и мне, и ей тишину и покой!

– Ты сама сказала, что у неё нет ни единой раны!

– Оговорилась!

Дверь со скрипом отворяется, а закрывается уже с хлопком, от которого хлипкая дверь смело могла развалиться на щепки.

– В приличном обществе люди здороваются, – кидает Ру, встречая вошедшую девушку, которая тоже оказывается стражем. Но если Ру производит впечатление доброжелательного и миролюбивого члена Ордена, то девушка – его полная противоположность. Шаги быстрые, но тяжёлые, взгляд мрачен, а брови угрожающе нахмурены.

– В жопу приветствия! – гневно выпаливает она, подходя ближе. – О, очнулась наконец! Чудесно, нам как раз не помешают объяснения всего этого дерьма!

Стражница опускается на соломенник рядом с Ру, закинув одну ногу на другую, и одаривает меня пронзительным взглядом. Я же тем временем подмечаю для себя её необычный вид, который только настораживает. Фигура стройная, высокий рост, короткие пепельные волосы, утончённое лицо, острые скулы, алые пухлые губы. Кажется, в ней не хватает… Человечности, что ли? А глаза уж тем более не выглядят естественно. Бирюзовые и блестящие, с суженными зрачками, как у зверя. И именно эта деталь в незнакомке не даёт мне покоя.

– Луиза, – Ру настороженно смотрит на напарницу, которая в свою очередь не спускает глаз с меня. – Тебе не кажется, что Ане не помешал бы отдых?

– Мне бы он тоже не помешал. А она и так три дня без сознания провалялась, наотдыхалась уже. Ну? – её глаза прищуриваются. – Может, объяснишь?

– Объясню – что? – приподнимаюсь, осторожно садясь, хотя Ру хочет меня остановить, наверняка считая, что я ещё слишком слаба. Свесив ноги, хватаюсь за голову, которая до сих пор раскалывается. Однако головная боль меня мало волнует, в отличие от надменного взгляда стражницы. Она точно дыру во мне пытается прожечь. Или как минимум почувствовать себя не в своей тарелке.

Во всяком случае Луиза уж точно способна поставить человека в неудобное положение одним лишь взглядом. Доверия она не внушает, в отличие от улыбчивого и открытого Ру, который заметно притих.

– Ну, например, как ты объяснишь, что среди двенадцати кадетов единственной, кто выжил, оказалась ты? Как ты объяснишь, что у всех умерших были перерезаны глотки и выпотрошены животы? Как ты объяснишь, что в это время ты лежала в луже крови, но без единой раны? Как ты объяснишь, что повсюду был пепел, точно на вас напала толпа тварей?

– Луиза, вопросов слишком много, – пытается облагоразумить напарницу Ру. – Не стоит на неё всё взваливать.

– Стоит.

Из слов Луизы я не понимаю ровным счётом ничего. О каких кадетах идёт речь? Неужели, из моего корпуса? Получается, знакомые мне юноши погибли. Целая дюжина, да ещё и таким ужасным и мучительным способом. Но как это произошло? По словам Луизы, я единственная, кто выжил, а значит, я была там. Вот только… Вот только я ничего не помню.

– Я… – голос предательски дрожит. – Я ничего не помню. Точнее… – тут же исправлюсь, заметив, что Луиза уже хочет надавить на меня, дабы вытрясти нужные воспоминания. – Точнее, я не помню, как погибли мои однокашники. Не помню, кто напал на них. Не помню, что и как произошло.

– А что ты помнишь? – как можно мягче интересуется Ру. – Нам полезна любая информация.

Три дня назад моё утро началось с того, что я ещё не ложилась. Всю ночь я провела в Нечистом лесу, выслеживая шишиг², сворачивая им шеи и связывая их крючковатые ручонки между собой. Занятие далеко не из приятных и не из лёгких, но результат стоил того, а цель – уж тем более. Получился настоящий шедевр: что-то напоминающее верёвку, только состоящую из маленьких пузатых тварей с вытаращенными глазами. И сию красоту я повесила над дверью в мужскую казарму, прямо перед подъёмом, после чего поспешила вернуться к себе в кровать, но всё пошло наперекосяк.

Мой сюрприз кадеты обнаружили слишком рано и, конечно же, подняли такой крик, что вся нечисть тут же бы убралась из Великомира навеки. Визг юношей привлёк внимание главнокомандующего Зыбина, который слишком любит своих воспитанников, за исключением меня. А дальше…

– Помню, что нас отправили в лес: разобраться с дневной нечистью, – говорю я после минутного размышления. – Помню, как меня поставили в один из отрядов, как помощницу, потому что главнокомандующий забрал мой крест…

– Погоди, – прерывает меня Ру движением руки. – В каком смысле забрал крест? Он не имеет права так поступать.

Неловко жму плечами, натянуто улыбнувшись.

– Просто… Я сделала кое-что, за что и последовало наказание.

– И что же? – выгибает бровь Луиза. – Что такого страшного ты могла совершить, раз у тебя отобрали крест? Святые мученики, да тебя и быть здесь не должно, раз креста лишили!

Луиза абсолютно права. Лишение креста означает исключение из Ордена Святовита или, в моём случае, из кадетского корпуса. Но моя выходка не настолько серьёзная, хотя Зыбин пообещал добиться, чтобы я вернулась в родную деревню, а не стала полноправным членом Ордена. Знал бы он, что моей деревни уже как пять лет не существует.

Встаю с соломенника, слегка покачиваясь. Ру тоже поднимается, собираясь подхватить меня в любой момент, если вдруг ноги не выдержат. И пусть я чувствую себя всё ещё отвратительно, в помощи не нуждаюсь. Подхожу к дальнему соломеннику, и в нос ударяет запах смрада и разложения. В очередной раз задумываюсь о том, что лучше бы и от низшей нечисти оставался лишь пепел, как и от других, и достаю гниющих тварей, связанных между собой.

– Ну, вот за это…

Ру громко прыскает, смеясь во всё горло, а спустя секунду к нему присоединяется и Луиза. Я с облегчением выдыхаю, так как ждала осуждающую речь от обоих о том, что настоящий страж не должен таким заниматься. Но их смех успокаивает меня и снимает напряжение, которое сковывало всё это время.

– Мы отправились в лес выполнять задание, – продолжаю я рассказывать то, что помню. – Тварей, вроде как, не нашли. А дальше… Дальше я уже ничего не помню.

Ложь. Я помню, как умирала. Помню, как всё тело горело в объятиях гибели, а душа, сжавшись в комок, молила о пощаде, но при этом была готова отправиться на тот свет. Помню холод и боль, помню отчаяние и бессилие, помню каждую секунду, проведённую в бесконечной агонии.

Но я не говорю об этом, потому что знаю: ничем хорошим это не обернётся. А заявление Луизы о том, что меня нашли в крови среди мёртвых кадетов, но при этом без единой раны, заставляет нервничать. Такого не может быть. Не может, чтобы я в полной мере ощущала смерть, будучи при этом абсолютно невредимой.

– Простите, – я опускаю голову. – Я и впрямь не знаю, что произошло. Что случилось с кадетами, что случилось со мной… Я…

– Мы это выясним, – обещает Ру. Хлопнув по коленям, страж встаёт и обращается к напарнице: – Я поеду в крепость и доложу обо всём…

– Нет, – его обрывает Луиза. – В крепость поеду я, а ты убедись, что с ней, – стражница кивает в мою сторону, – всё в порядке.

– Да она абсолютно здорова! И с Зыбиным у меня нет никакого желания общаться, ты же знаешь.

– Как будто у меня есть.

– Он хотя бы не грозился сожрать тебя при следующей встречи!

– Ру, ты здесь нужен, как лекарь…

– Прости, ничего не слышу, уже в пути! – и точно в подтверждение своих слов страж направляется к выходу. – Люблю тебя!

– А я думала, тебе нравятся те, у кого между ног кое-что болтается.

– Это приятное дополнение, но ты и без него изумительна! – с этими словами рыжая голова Ру скрывается за дверью. Я же остаюсь наедине со стражницей, которая не испытывает ко мне тёплых чувств. Но, возможно, первое впечатление обманчиво.

Луиза протяжно вздыхает, трёт переносицу и что-то бормочет себе под нос о дурости Ру. Затем поднимает глаза, вновь смотря на меня. И переводит взгляд на шишиг, чьи тела вздулись и начали гнить.

– Чисто из интереса: зачем?

– Это месть. Шуточная, ничего серьёзного. Неделю назад юноши подсунули мне в казарму анчуток³, а я в ответ повесила над их дверью вот это.

– Надо же. А ты мне нравишься всё больше и больше!

С этими словами Луиза встаёт и идёт к выходу. Я же неловко топчусь на месте, не зная, стоит ли мне оставаться в казарме или идти за стражницей. Та оборачивается, её ладонь касается креста, что висит на шеи, и в этот же миг шишиги вспыхивают искромётным пламенем. Роняю тварей, отходя подальше от огня.

– Как догорят, убери остатки и догоняй меня. Я же верну твой крест.

Луиза скрывается за дверью, выходя на солнечную улицу. Пусть я и знакома со стражницей не больше часа, но уже могу заявить, что она будет занозой похлеще, чем Зыбин. И что-то мне подсказывает, что главнокомандующий вряд ли справиться с жёсткой натурой Луизы.

Шишиги уже догорели. Я убираю пепел под соломенник, под которым твари и лежали все те три дня, что я провалялась без сознания. Выхожу из казармы навстречу солнечному свету. Луизы рядом нет, но долго её искать и не приходится: из главной избы, где обычно и можно найти Зыбина, доносятся крики. Туда-то я и иду, прекрасно зная, что меня ждёт.

***

– Или вы немедленно вернёте ей крест, или с этим делом я пойду к своему капитану! А вам прекрасно известна его фамилия, вам прекрасно известно его влияние в Ордене, вам прекрасно известно, что через него это дело попадёт к Тузову! – объявляет Луиза, стукнув кулаком по деревянному столу, чуть не сломав его, в доказательство своих слов.

Всё то время, что Луиза и Зыбин пытаются перекричать друг друга, точно у них соревнование, кто громче заорёт, я тихо стою рядом со стражницей, изредка пытаясь вставить словечко и от себя. И все мои попытки оборачиваются одним и тем же: либо Луиза велит не вмешиваться, либо главнокомандующий рявкает, что меня не спрашивали. Безусловно, молчать я не собираюсь, хотя стоит заметить: всё, что говорит Луиза, запросто слетело бы и с моего языка тоже.

– Она нарушила устав, убив невинных кадетов! Да ты посмотри на неё, она даже не скорбит по ним!

Аргумент весомый, спору нет. Мне и самой тошно внутри от мысли, что мне не жаль умерших. Точнее, я не чувствую ничего по этому поводу. Мне и не жаль их, и я не злорадствую. Вроде бы, на это есть причины, но не уверена, оправдывает ли это моё безразличное отношение к смерти тех, чьи имена я знала на протяжении пяти лет.

Я помню, как каждый из погибших смеялся, смотрел, ничего не предпринимал, улюлюкал, вставал в очередь, пока меня… Пока он…

От воспоминаний желудок скручивается, а в голове поднимается шум.

– Алконостова! – строгий тон Зыбина выводит меня из цепочки воспоминаний. – Что ты скажешь по этому поводу?

Сначала я удивляюсь: с каких пор Зыбина интересует моё мнение? Но следом улавливаю знакомую нотку яда, которую главнокомандующий вкладывает в каждое предложение, обращённое ко мне.

– Я уже всё сказала, – твёрдо произношу я, сузив глаза. – Я ничего не помню и не знаю, что произошло с кадетами и кто их убил.

– Да потому что их убила ты!

– Главнокомандующий! – влезает Луиза. – Её присутствие на месте смерти кадетов ещё не доказательство вины. Вам известен случай, когда страж самолично убил своих товарищей, но при этом был оправдан.

Этот случай известен каждому жителю Великомира. В Ордене и за его пределами происшествие пересказывают множество раз, постоянно добавляя что-либо новое. Иногда такие детали похожи на правду, но чаще всего представляют собой полный бред. Не уверена, что я хотя бы раз слышала полностью настоящую историю, но прекрасно знаю, что произошло это два года назад. В тот день и случилась трагедия в Соколинске, в которой погибла четверть города.

Всё случилось из-за Сирин⁴ – опаснейшего духа. В кадетском училище чаще всего рассказывается другая часть всей истории: участие стражей. В Соколинск был отправлен целый отряд стражников под руководством самого молодого капитана за всю историю существования Ордена Святовита – Александра Демидова. И известен капитан стал тем, что убил весь отряд своими же руками. Демидов всё ещё состоит в Ордене, звание у него то же, а значит, каким-то образом его оправдали. Вероятней всего, капитан попросту попал под воздействие птицы. А такое и врагу не пожелаешь.

– И это было глупо со стороны Тузова, – отмечает Зыбин.

– Раз так, то может, поделитесь этим мнением с ним самим? – интересуется Луиза, склонив голову. – Верните крест Ане, главнокомандующий. И тогда я забуду все слова, сказанные в этих безвкусных стенах.

Широкие брови главнокомандующего, которые практически срослись в одну, неприятно хмурятся при одном лишь беглом взгляде на меня. Мелкие чёрные глаза Зыбина уставляются на Луизу, ждущую решение и готовую в любой момент начать его оспаривать.

– Она лишена креста заслуженно. Эта девка не только нарушила устав, войдя в чужую казарму, но и подсунула юношам мёртвых шишиг!

– А они их не видели, что ли? – справедливо спрашиваю я, выразительно выгнув бровь.

Кажется, ещё немного, и Зыбин точно взорвётся. Ну, или как минимум пар повалит из его раскрасневшихся от гнева ушей.

– Это ребячество недопустимо, Алконостова!

– Ребячество?! – теперь уже моя очередь вскипать и спорить с главнокомандующим, не давая никому другому вставить слово. – Я порубила тварей, разве не этим должен заниматься настоящий страж?! – Возмущённо скрещиваю руки на груди. – В отличие от парней, я занимаюсь серьёзным делом! И, если мне в комнату подсовывают анчуток, я даю ответный удар!

– Связывать мёртвых шишиг и вешать их над дверью – это серьёзное дело?

Согласна, звучит и впрямь не очень. Но объяснять Зыбину причину моего поступка – всё равно что общаться с пнём, надеясь, что он поддержит в трудный день. Лично я считаю, что, если бы у старикашки было хоть какое-то чувство юмора, он бы по достоинству оценил моё творение.

– Ты же девушка! – на полном серьёзе восклицает Зыбин, точно тем самым он пытается достучаться до меня, внушив устаревшие традиции. – Охота за нечистью – работа мужская, а ты уже должна найти суженного да под венец пойти!

– Я тоже девушка, – подаёт голос Луиза, – и тоже страж. А по правилам служить в Ордене может каждый, кто готов защищать простой люд. А теперь, после этого короткого напоминания, верните крест кадету Алконостовой, главнокомандующий. Или лишите оружия всех кадетов, которые, как я поняла, так же нарушили устав, войдя в чужую казарму, чтобы подкинуть анчуток.

Ругнувшись себе под нос, Зыбин сдаётся и со стуком кладёт железный крест со шнурком на стол. Даже стоя у стены, не так близко к столу, я узнаю свой крест, который мне вручили на первом уроке, посвящённом владению нитями и крестом⁵, пять лет назад. Немного потрёпанный, в некоторых местах темнеет ржавчина. Любой бы на моём месте давно заменил его, но в отличие от меня, любой не знаком с Зыбиным. А если и знаком, то точно ходит у него в любимчиках. Сколько бы раз я не говорила главнокомандующему, что крест нужно заменить, я получала отказ.

Забираю крест, который в руках отзывается родным теплом, и убираю его в карман серого кафтана.

– Спасибо, – говорит Луиза таким тоном, будто никогда не произносила слово, что только соскочило с её языка. – Удачи на отборочных, – кидает она мне на прощание, выходя из избы.

Иду за ней следом, как меня останавливает кашель Зыбина, означающий лишь одно: меня он не отпускал.

– Задержись на пару слов, милая.

По телу пробегают морозящие мурашки, а в голове снова становится шумно. «Милая»… Так меня называли в жизни лишь два человека, которые сделали со мной одно и то же. И если первый только пытался, то у второго всё получилось. И Зыбин знает об этом случае.

– Сегодня тебе повезло, – говорит он, когда я поворачиваюсь в его сторону. – Но я добьюсь того, чтобы ты вернулась в родную деревушку, а не вступила в Орден. Девушки должны…

– Должны что?! – обрываю его, не выдержав. – Быть хорошенькими, порядочными, послушными?! Угождать мужчинам, заботятся о детях, хранить семейный очаг и прочая белиберда?! Слышала уже, придумайте что-нибудь новое!

– Алконостова!

– Что? Вы это мне пять лет втюхиваете, я уже всё выучила.

Зыбин поднимает указательный палец, точно хочет подчеркнуть всю важность той речи, которую он сейчас скажет. Я же еле себя сдерживаю, чтобы не развернуться к старикашке спиной и не уйти куда подальше.

– Ты самовольно покинешь училище, милая. Или последствия не заставят себя ждать, – от приторно ласкового тона Зыбина все внутренности сжимаются в тугой ком, а к сердцу тихо и медленно подбирается страх, возникший от очередного «милая». Сглатываю тугой ком в горле, быстро опускаю взгляд на руки: дрожат. Прячу их за спиной, чтобы не выдать своё состояние перед главнокомандующим. Но тот всё понимает по глазам и моему сжатому положению. Стоит расслабиться, взять себя в руки, но эти мысли крутятся в голове лишь беспорядочной волной, ни одна из них не задерживается, не выигрывает в битве со страхом, что тревожно звенит и наслаждается местом, которое ему удалось занять. Дышать становится тяжелей, температура в избе неожиданно повышается. При каждом ударе сердца, которое бешено колотится, грудь пронзает колющая боль, живот скручивается, тревога становится всё ощутимей и ощутимей с каждой секундой.

Чтобы не упасть, я облокачиваюсь на стену и тут же проклинаю себя за это: Зыбин не должен видеть этого. Не должен ощущать своё превосходство. Не должен знать, что он сильнее.

Почему это произошло? Почему сейчас? Мне казалось, я победила это, отпустила, всё прошло. Почему же… Почему же мне страшно?

Перед глазами всё плывёт, но разглядеть круглое лицо главнокомандующего несложно. Его толстые губы расплываются в гадкой улыбке при виде ослабевшей меня. Возможно, дело в произошедшем со мной. В том, что я погибала, но в итоге не умерла. Возможно, прошлое здесь ни при чём…

– Вы несправедливы, – шепчу я, безуспешно борясь со страхом. Воздуха становится всё меньше и меньше.

– Ну почему же? К тебе, милая Аня, я более чем справедлив. Пойми, девушке нечего делать в Ордене. Поэтому я из самых добрых побуждений позволяю тебе вернуться в свою деревеньку, где ты найдёшь себе мужа и заживёшь под его покровительством, как настоящая женщина. Иначе, – он делает паузу, внимательно следя за моей реакцией. Слёз Зыбин не дождётся, хотя они уже подступают к глазам, как и крик – к горлу. – Иначе я позволю ребятам поразвлечься с тобой.

Ничего не отвечаю. Лишь сжимаю зубы до ноющей боли, чтобы не закричать от страха. Внутри горят обида и злость. Зная Зыбина, я более чем уверена, что его угроза реальна. Я даже с крестом не смогу ничего сделать против дюжины крепких парней, которые с лёгкостью задавят меня. Да я и пикнуть не успею, как они с меня одежду сдерут.

– Не дождётесь, – выдавливаю я и, не выдержав, стрелой оказываюсь на улице, пытаясь вдохнуть свежий воздух полностью.

Не выходит.

Он попросту не проходит внутрь.

Слёзы уже давно льются по щекам крупными каплями, собираясь у подбородка. Вытираю их дрожащими холодными руками. Щипаю себя за запястья, вспоминая, что раньше это помогало. Сейчас не выходит. Глубоко дышу, но в результате выдавливаю лишь слабый хрип, не в силах впустить воздух внутрь. Воздух точно скручивает горло в тугой узел и обвязывает его кольцом чудовищного пламени. Молюсь всем святым, чтобы это прекратилось. Проклинаю себя за очередную слабость. Проклинаю себя за то, что позволила страху войти внутрь и вновь завладеть мной.

Поднимаю взгляд, пытаясь сосредоточиться на чём-то одном. Пересчитываю деревья, стоящие впереди, но они быстро сливаются в единое пятно передо мной. В глазах стоит режущая боль от слёз, по рукам проходит холод. Дышу, несмотря на боль. Воздух понемногу проходит, дышать становится не так трудно. Но страшно до сих пор.

Кое-как встаю с земли, неспешным шагом идя в казарму. Руки дрожат, а ноги подкашиваются. Страх стучит внутри, на щеках остались мокрые дорожки от слёз, которые всё ещё просятся вылиться из глаз. Но я сдерживаю их. Не даю им взять над собой верх. Сдерживаю этот проклятый признак слабости.

Я не должна показывать её.

Её никто не должен видеть.

Даже я сама.

Дойдя до казармы, скатываюсь по стене, сжавшись. А после тихо плачу, уткнувшись в колени.

Я не сдамся. Не отступлю.

Несмотря на угрозы, я дойду до конца. Достигну своей цели.

Глава вторая. Несостоявшаяся поездка

Александр

Я умираю.

Снова.

В очередной. Грёбаный. Раз.

О смерти я слышал многое. Одни с тоской вздыхают, причитая, что конец приходит быстро, от него невозможно убежать, рано или поздно он настигнет каждого. Чувствуя знакомую, но обжигающую боль, распространяющуюся по всему телу с молниеносной скоростью, я с уверенностью могу заявить, что смерть действительно приходит быстро, но забирает она не каждого. Меня она оставляет в этом проклятом мире уже который раз, как бы я не пытался нырнуть в её холодные объятия и уйти навсегда.

Так продолжается уже почти шесть лет.

Другие, видя, что из себя представляет каждый мой день, говорили, что долго я не протяну. Признаться, внутри до сих пор тлеет слабая надежда, что так оно и будет. Но после каждой моей смерти эта вера угасает, и скоро превратится в жалкий пепел.

Так продолжается уже почти шесть лет.

Кто-то и вовсе расписывал в красках мою смерть. Мечты этого человека сбылись: я умирал множество раз. Тонул, резался, сбрасывался с обрыва, истекал кровью, отрезал себе конечности, надеясь умереть от резких и нескончаемых порывов боли. Но всё без толку.

Так продолжается уже почти шесть лет.

Некоторые показали мне, что такое смерть на самом деле. Гибель не страшна, когда её костлявые руки касаются твоей души, желая утянуть за собой. Нет, подобное воспринимается как что-то обязательное и, в моём случае, знакомое. Когда же смерть забирает кого-то другого, это ощущается как падение в пропасть. В пропасть собственного поражения, собственной боли, собственного крика, собственного кошмара, собственной ярости. Смерть – это исчезновение не самой жизни, а чего-то важного и ценного в ней самой. Того, без чего жизнь становится невозможной и ощущается мрачным и бессмысленным существованием.

Самому умирать не больно. Больно, когда умирают другие. Жизнь стремительно покидает их, а всё, что ты можешь с этим сделать, это кричать и молить о том, чтобы они не сдавались. Не уступали смерти, перед которой бессильны все. Продолжали бороться с гибелью, которая всегда выходит победителем. Не уходили в иной мир, который открывает свои двери перед каждым, когда подходит срок.

Но эти крики, просьбы, молитвы тщетны.

Очередная волна агонии пронзает меня с новой силой. Прикусываю кулак, чтобы не вскрикнуть, ругая себя за то, что попал в то место, при ударе в которое люди умирают болезненно и долго. По синему кафтану расплывается тёмное пятно крови, перед глазами пляшут чёрные звёздочки, а в груди пылающим огнём горит боль, что вспыхивает с каждой секундой всё ярче и ярче.

Ждать конца, терпя муки, я не хочу. Да и времени нет. Поэтому теперь остаётся самое трудное и неприятное.

Обхватываю рукоять кинжала, чьё лезвие полностью вошло внутрь, обеими руками, до скрежета стиснув зубы. Закрываю глаза, вдыхаю колючий воздух и резко вынимаю нож из груди, после чего рукой прикрываю открытую рану, тяжело дыша. Рука скользит чуть выше, останавливаясь у места, где должно биться сердце. Но внутри тихо.

Холодно.

Пусто.

И больно.

Снова.

В этот же момент дверь раскрывается, и сквозь тёмную пелену мне удаётся увидеть рыжую копну волос.

– Саша! – Ру присаживается рядом со мной. Его длинные пальцы касаются моих, осторожно вынимая кинжал из рук. – Ну зачем ты так? Пробовал уже раз десять! – приговаривает он.

– Одиннадцатый раз никогда не помешает, – с улыбкой отмахиваюсь я, постепенно приходя в себя.

Ру помогает мне встать и сесть на лавку. Рана начинает зудеть, знак хороший: скоро затянется. Но вот поступил я опрометчиво: нужно было снять кафтан и рубаху, чтобы не испачкать и не испортить одежду.

– Это глупо, Саша, – упрекает меня Ру, садясь рядом.

– Сказал тот, чьё сердце бьётся, как и у всех, – язвительно парирую я, закидывая голову назад и закрывая глаза. – Ты какими судьбами здесь? Помнится, ты должен быть в Подгорной с Луизой. Что-то произошло? – открываю один глаз, смотря им на друга.

Ру отводит взгляд, явно о чём-то задумывавшись. Или о причине своего возвращения в крепость, или о моей неудавшейся попытке убить себя. Терпеливо жду ответа, с деланным интересом разглядывая собственные ногти.

– В Подгорной были злыдни⁶, ничего серьёзного, – коротко говорит Ру, всё ещё не поднимая взгляд. – Дело в другом. И, я думаю, оно может касаться тебя.

– Ты нашёл способ, как мне покончить с собой? – равнодушно предполагаю я.

Как и следовало ожидать, Ру мотает головой. Серьёзность друга напрягает меня, обычно он не такой тихий и отстранённый. Но что могло произойти, что так шокировало его? Эти вопросы я оставляю висеть в воздухе, зная, что Ру всё равно даст ответ на них. Тот чешет подбородок и наконец поднимает взгляд на меня. В карих глазах я нахожу лишь смятение и непонимание происходящего.

– С тварями я и Луиза разобрались быстро. Мы возвращались обратно, вот только проезжали мимо кадетского училища.

– Западного, я полагаю?

– Да, обучением занимается Зыбин, но важно не это. Я… Я не уверен, не могу точно утверждать, но… Мы нашли тринадцать кадетов. Двенадцать мёртвых кадетов. И одного живого.

– И в чём ты не уверен? Кадеты часто умирают во время обучения, в Орден вступают самые живу…

– Дело не в этом. Тогда был день, Саша. Конечно, шёл дождь, но время было дневное. Нечисть не активна днём.

– Значит, на них напал дух.

– Повсюду был пепел, – мрачно добавляет Ру, вгоняя меня в то же замешательство, в котором пребывает он сам.

Двенадцать кадетов мертвы, убиты были, судя по всему, днём, так как Ру ничего не сказал про следы разложения, которых, видимо, не было. Но нечисть не активна днём, солнечный свет губителен для тварей. Возможность того, что кадетов убил дух, исключается наличием пепла, который остаётся лишь после нечисти среднего или высшего типов. Но они-то как раз и дремлют при свете дня. Что-то здесь не сходится. Не хватает маленькой детали, которую я мог упустить.

– Ты сказал, убито двенадцать кадетов. Один выжил.

– Одна, – поправляет Ру. – Это девушка.

– А ещё ты сказал, что это может касаться меня. Каким образом?

Догадаться несложно, но поверить трудно. Не могу представить, чтобы на свете был ещё один человек с небьющимся сердцем, но оставался при этом человеком, а не нечистью.

– Она умерла, – медленно произносит Ру, внимательно следя за моей реакцией. Внешне остаюсь невозмутимым, но внутри поднимается целое море вопросов. – Мы нашли её всю в крови. Но без единой раны.

– Она не могла убить кадетов и прикинуться мёртвой?

– Это было бы глупо с её стороны. И провалялась она три дня без сознания, а такое сымитировать никому не под силу. Мы с Луизой не отходили от неё. Тем более… По ней было видно, что она умерла.

– Было?

Ру нервно перебирает пальцы.

– Да. Когда я её увидел, она была бледной, как труп. Румянец к ней вернулся не скоро, и…

– Её сердце бьётся, – договариваю я.

– Да, я проверил её пульс, – сокрушённо подтверждает Ру. – Но, Саша, она действительно умерла, клянусь! Она выглядела такой потерянной, такой измученной. Она не призналась в том, что умерла, но ожила. Мне кажется, она боялась.

– И правильно делала, – соглашаюсь я, вспоминая, что, когда всё произошло со мной, об этом никто ничего не знал, помимо одного человека, оказавшегося поблизости. Он-то и помог мне выбраться из гнезда тварей. – Кто-нибудь ещё знает о ней?

– Думаю, Луиза догадывается, что всё нечисто с этим делом. Да и Зыбин в курсе. Но вряд ли до него дойдёт.

– До него, может, и не дойдёт, но сплетни и россказни он любит, а значит, растреплет всем.

Ситуация действительно вызывает небывалый интерес во мне. Мало того, что нечисть неожиданным образом начала атаковать людей в дневное время суток, так ещё и появилась девушка, которая, как и я, умерла, но вернулась на этот свет, не желая уступать законам смерти. Вот только её сердце бьётся, в отличие от моего. Всё это настолько увлекательно и занятно, что мне определённо стоит выпить.

– Что ты думаешь насчёт этого? – спрашивает Ру, наблюдая, как я достаю из шкафа бутылку любимого кваса, открываю её и делаю приличный глоток прямо из горла.

– Думаю, она сама ничего толком не поняла. Может, она и уверена в том, что чувствовала дыхание смерти совсем близко, но эта уверенность мигом спадёт, и ей будет казаться, что ей просто повезло выжить.

– А как же отсутствие ран?

– Этот факт не уберёт её уверенность до конца. Но это и нужно. Рано или поздно, когда сплетни перестанут быть новыми, пойдёт ещё один слух о том, что никаких ран и не должно было быть. Девушка просто увидела смерть товарищей, их кровь попала на неё, а сама она упала в обморок от такого шока. Не удивлюсь, если так всё и было.

– Ты забываешь о нечисти.

– Страж не может о ней забыть. Но у меня не такая хорошая фантазия, чтобы додумывать все детали. Спроси лучше у сплетников, из них лучшие рассказчики.

Допиваю квас, оставляя пустую бутылку в шкафу. Напиток бодрит, дарит силы и приятное послевкусие. К собственному счастью, я не пьянею, поэтому даже подумываю выпить ещё немного, но взгляд падает на сумку, что уже собрана и покоится на лавке, дожидаясь своего часа. В голове поднимаются крики, всплывают воспоминания, что давно должны были стать забытыми картинами, но до сих пор остаются свежими ранами.

– Саша? – из череды воспоминаний меня возвращает Ру. – Всё в порядке?

– Более чем, – отвечаю с лёгкой улыбкой, снимаю испачканные в крови кафтан и рубаху, сменяя их на то же самое, только чистое, и хватаю сумку, повесив её на плечо.

– Что с девушкой?

– А что с ней?

– Ей нужна помощь. Наша помощь, Саша. Она наверняка напугана, а мы единственные, кто знает о таких случаях! Мы должны ей помочь, всё объяснить.

– Этим мы только напугаем её, Ру, – как можно мягче произношу я. – Сам подумай, она явно в шоке. Не каждый день умираешь.

Лично я пробую умереть чуть ли не каждый день, но многие избитые фразы ко мне не относятся.

Ру явно не разделяет моё мнение. Его можно понять: Ру крайне миролюбивый человек, стремящийся помочь каждой живой душе, которую только видит. Неудивительно, что он пытается убедить меня в том, что той девушке, чья история смерти и жизни полна тайн и загадок, нужна помощь. Ну, или хотя бы объяснения того, что с ней на самом деле произошло. Но я не знаю эту бедняжку, не знаю, как она может отреагировать. Возможно, с ней действительно стоит встретиться. Но уже после поездки.

– Через четыре дня отборочные кадетов, – говорю я, поняв, что Ру от меня не отстанет и не пустит в Соколинск, пока я не соглашусь с его идеей. – Девушка на них точно будет. Проследи, чтобы с ней ничего не случилось. А если и случится, – беру паузу, подбирая слова, – то постарайся, чтобы об этом никто не узнал. Вторую не случившеюся смерть с одним и тем же человеком мы не сможем скрыть.

– Да, капитан.

Попрощавшись с Ру, выхожу из кабинета, идя по коридорам крепости Ордена. Сделаны из серого гранита, прочные, но тусклые, лишь солнечные лучи вносят какой-никакой свет в невзрачные стены. Мимо проходят несколько стражей, быстро кивая в знак приветствия и уважения. Отвечаю им тем же, хотя имена многих мне неизвестны.

Один стражник останавливается передо мной, отдавая честь.

– Капитан Демидов! – чётко произносит он, не отнимая ладонь ото лба. – Главнокомандующий Тузов желает вас видеть.

– Передай ему, что увидит через неделю, – кидаю я, даже не останавливаясь.

– К-капитан! – стражник едва поспевает за мной. Моё несерьёзное отношение к поручению главнокомандующего явно вводит его в ступор. – Главнокомандующий с-сказал, что это срочно.

– Как и моя поездка.

– Н-но он н-настаивал. С-сказал, что это не займёт много времени.

Закатываю глаза. Стражник не отстанет от меня, а если и отстанет, то получит выговор. Во всяком случае страж точно будет серьёзно переживать из-за невыполненного приказа. Пожалев юношу, который немного младше меня самого, я останавливаюсь.

– Ладно. Дорогу сам найду, можешь быть свободен, – добавляю я, заметив, как страж вытянулся по струнке, готовясь вести меня к главнокомандующему.

– Он ж-ждёт вас в зале совещаний.

Нехороший знак. Вполне возможно, что в зале не только Тузов, но и другие стражи: генералы и капитаны. Может, даже главнокомандующий Рылов, встреча с которым не вселяет в меня никакого энтузиазма.

Спускаюсь вниз, мысленно молясь всем возможным святым, чтобы дело действительно не заняло много времени. Ну, или хотя бы не испортило все мои планы.

– Главнокомандующий Тузов, – вхожу, отдавая честь.

– О, неужели устав вспомнил? – усмехается старый главнокомандующий, сидя за длинным столом, вокруг которого обычно и собираются стражи ради совещаний.

– Чего надо, Велимир? – спрашиваю я, садясь напротив.

– А вот и Александр, которого я знаю. Как жизнь, сынок? – интересуется Тузов, поглаживая седые густые усы, под которыми еле видно нижнюю губу. Сморщенное, старческое, доброе лицо главнокомандующего сияет знакомой душевной улыбкой. Кажется, под ярко-голубыми глазами появились даже новые морщинки. Борода, достающая до шеи, аккуратно причёсана. Я и не думал, что колтуны, которыми и является борода главнокомандующего большую часть времени, возможно расчесать. А вот седые волосы всё такие же спутанные.

– Как обычно. Жизнью не назовёшь.

– Не думал смириться с этим?

– От этих дум ничего не изменится. И смирение так просто не приходит.

Велимир только качает головой, что-то приговаривая себе под нос. Тузов знает моё положение, он и был первым человеком, который обо всём узнал, найдя меня в гнезде тварей, всего в крови. Тогда мне было четырнадцать. Ру же узнал два года спустя и так же случайно: я напоролся на косу полудницы⁷, что вонзилась в живот. После того, как я собственными руками вытащил лезвие, Ру упал в обморок от увиденного. А когда очнулся, что-то шептал на своём родном языке, явно изгоняя из меня какую-то тварь.

– Догадываешься, зачем я тебя позвал?

– Чтобы обломать поездку, которая для меня важнее, чем собственная жизнь, – пожимаю плечами. – Велимир, ты же знаешь. И ты согласился. Я обязан там быть. Это мой долг.

Перед всеми погибшими. И перед мамой, которую я не сумел уберечь в тот злосчастный день.

– Я знаю, – с грустью соглашается Тузов. – И я не хочу лишать тебя этой поездки, но дело серьёзное, Александр. И оно требует твоего присутствия.

– Единственное, что может требовать моего присутствия в такие дни, это появление высшей нечисти или духа. Больше ничего меня не остановит. И ты это знаешь, Велимир. Я всё равно уеду, что бы ты не сказал.

– Я понимаю. – Тузов сцепляет руки вместе. – Но выслушай меня, – получив согласие, главнокомандующий продолжает: – Ты же слышал о случае с кадетами?

– Только не говори…

– Твоего присутствия требуют отборочные. Ровно через четыре дня.

– Нет-нет-нет! – машу я руками, точно пытаюсь укрепить свой отказ. – Нет. Не требуют. Мне новички в отряде не нужны, моя команда полностью сформирована. И если это всё, то я, пожалуй… – встаю, идя к выходу, но Тузов спокойным тоном останавливает меня:

– В твоём отряде не хватает одного человека.

– Минимум – четыре. И у меня столько.

– Новые правила с этого лета: в отряде должно быть минимум пять человек. Я не хотел тебе говорить, потому что знаю, как ты относишься к новым членам команды. Но, боюсь, так больше не может быть. В твой отряд нужен ещё один человек.

– Хорошо, – киваю, пойдя на уступки. – У парочки капитанов наверняка найдутся лишние, пусть один переведётся и…

– Ты меня не понял, сынок, – качает головой главнокомандующий, прижав сжатые руки ко рту. Я знаю этот жест: обычно Тузов так делает, когда собирается сообщить о чём-то плохом. – Тебе необходимо быть на отборочных.

– Мне необходимо быть в Соколинске, Велимир, – чётко выговаривая каждую букву, произношу я.

– Знаю. Но на отборочных будет девочка, которая погибла так же, как и ты.

– Не так же, – возражаю, начиная выходить из себя. Такое происходит редко, обычно это я всех раздражаю. – Её сердце бьётся, спроси Ру.

То, что Тузов уже знает о случае, произошедшем с девушкой, беспокоит меня. Главнокомандующему я доверяю так же, как себе, и меня скорей пугает скорость, с которой весть разошлась по Ордену. Ру вернулся максимум четыре часа назад, но он точно держал язык за зубами. Сомнений не остаётся: Зыбин послал письмо. Вряд ли он додумался до того, что девушка умерла и воскресла, вероятней всего, он попросту обвинил бедняжку в смертях кадетов. А вот Велимир уже додумался самостоятельно.

Мог ли догадаться Рылов? Мозгов у него не так уж и много, но они есть у того, кому он подчиняется.

– Детали не так уж важны, – как ни в чём не бывало заявляет Тузов. – Я хочу, чтобы ты был на отборочных не просто ради нового члена команды. Я хочу, чтобы ты взял эту девочку.

– А я там зачем? Просто отправь её в мой отряд и всё.

– Её могут перехватить и отправить к другому капитану, прежде чем я успею что-либо предпринять. Думаю, кое-кто уже мог заинтересоваться произошедшим с ней. С девочкой может произойти беда, попади она в дурные руки. А под твоим командованием она будет в безопасности. И, возможно, с её помощью ты решишь свою проблему.

Вот только эта девушка может стать новой проблемой, с которой тоже придётся разбираться. Но вслух я говорю следующее:

– Кто ей заинтересовался?

Голубые глаза главнокомандующего уставляются на меня так, будто ответ мне известен. Но Велимир всё равно озвучивает его:

– Мечислав Ясноликий.

Спина отзывается ноющей болью. Морщусь, потирая шею. А после говорю:

– Хорошо. Я буду на отборочных.

Девушке действительно грозит опасность. И только я могу ей помочь и защитить от царя Великомира.

Глава третья. Отборочные, нечисть и капитан

Аня

Отборочные кадетов проходят в Чаще Гибели – одном из самых опасных участков Нечистого леса. Похуже Чащи будут только Заросли Невозврата. Туда совершенно не проникает солнечный свет, из-за чего нечисть активна в любое время суток, даже днём. В Заросли заходят либо самые отчаянные, либо самые безрассудные. И обе эти характеристики прекрасно подходят стражникам Святовита, которые уже сотню лет пытаются очистить весь Великомир от тварей. Раньше стражей отправляли в Заросли Невозврата. Из названия ясно, что мало кому удалось вернуться, поэтому подобные миссии стражникам больше не поручают, чтобы не сократить членов Ордена, которых и так с каждым годом становится всё меньше и меньше. Отбор проходят не многие, да и нельзя сказать, что желающих вступить в Орден так уж много. А некоторые кадеты умирают во время обучения. Работа стража крайне опасна, и этот факт становится очевидней с каждым новым случаем смерти. Мечтающих стать защитником простого люда или же заработать славы уже не так много, как пару лет назад.

Немногие из кадетов доходят до отборочных. А пережить их удаётся лишь нескольким. Обычно, из десяти кадетов выживают лишь семь.

Правила отборочных ясны и просты: нужно выжить. Пережить ночь в Чаще Гибели и убить как можно больше нечисти любого типа и вида. Каждому кадету даются три клубка нитей того цвета, которым воспитанник может владеть⁸. И это решает инструктор училища, в моём случае – главнокомандующий Зыбин. Лично я считаю, что уже давно заслуживаю пользоваться синими нитями, да и с чёрными смогу управиться. Зыбин, который стар, как гниющий пень, моей уверенности не разделяет, поэтому мне положены только зелёные – практически самые слабые. Хотя главнокомандующий обещал, что приложит все усилия, чтобы и ноги моей не было в Ордене, поэтому я ни капли не удивлюсь, если мне вручат красные – базовые и слабые. Но я всё равно пройду отборочные даже с такими нитями, с которыми возможность выжить в Чаще Гибели больше похожа на несмешную шутку.

К границе леса я и мой корпус подъехали несколько часов назад. Прибыли мы одними из первых, до начала отборочных ещё много времени. В отличие от однокашников, я выбираю провести долгие часы в уединении. Не иду в крепость, которая считается специальным местом патруля стражей, чтобы отслеживать нечисть, выходящую из леса, а остаюсь в конюшне, поглаживая кобылу по тёмной гриве. И пусть воняет здесь соответствующим образом, в компании животных мне гораздо спокойнее, чем со своими однокашниками. К тому же угроза Зыбина не даёт мне покоя.

Я волнуюсь. К отборочным я шла долгих пять лет, а к становлению стражницей и того больше. И теперь всё может сломаться из-за одного лишь главнокомандующего, чьи взгляды на мир стары так же, как и он сам. Он ненавидит девушек. Считает их усладой для глаз мужчин, симпатичным украшением, главная задача которого хранить семейный очаг и подчиняться каждому слову мужа. Отвратительно.

Каждый день своей учёбы я слышала одни и те же слова, терпела грязные шутки в свой адрес, видела похабные и плотоядные взгляды кадетов, которым главнокомандующий только потакал. И всё обернулось… А впрочем, уже неважно. Я отпустила. Забыла.

Но не простила.

Святые учат не такому. Согласно их учению, нужно прощать все обиды и злость, иначе невозможно прийти к гармонии с собой. Иначе невозможно понять жизнь, почувствовать её полностью.

Трясу головой, отбрасывая картины болезненного прошлого. Сейчас я могу только это: убирать воспоминания в глубину сознания, закрывать дверь и не давать им вырваться на свободу. Но это трудно. Особенно после недавнего странного приступа, когда я несколько лет подряд убеждала себя в том, что забыла и отпустила, но оказалось, что это далеко не так.

Тем не менее, убеждать себя я не прекращу. Так проще. И привычней.

Ворота конюшни со скрипом отворяются. Осторожно выглядываю из стойла, рядом с которым сижу, проверяя, кто вошёл. Если это Зыбин, то моему покою пришёл конец.

– Одуванчик, ну что ты? – примирительно говорит юноша, чью спину я вижу. Незнакомец предупреждающе выставляет руки вперёд, пытаясь усмирить своего коня, который отвечает ржанием и ни в какую не хочет заходить в конюшню. – Здесь не так уж и страшно, хотя запах… Не самые лучшие условия, но потерпеть-то можно!

Глядя на то, как юноша уговорами пытается завести коня в стойло, невольно смеюсь. Мой тихий смех слышит и незнакомец, обернувшись на звук и оглядев глазами конюшню. Скрываться больше нет смысла, поэтому я выпрямляюсь и выхожу из укрытия.

– Помощь не нужна?

– Не помешала бы, – отвечает юноша, и точно в подтверждение его слов конь снова начинает брыкаться и фыркать. – Он предпочитает свежий воздух. Не любит замкнутые пространства. А так, он очень послушный.

Юноша держит коня за поводья, когда тот отчаянно вырывается, пытаясь отпрянуть в сторону. Незнакомец, начиная терять терпение, с силой дёргает за уздечку, на что конь отвечает недовольным ржанием.

– Можно я попробую? – спрашиваю я. Юноша только пожимает плечами, мол, попробуй.

С осторожностью кладу ладонь на холку коня, поглаживая короткую чёрную шерсть. Аккуратно дёргаю за поводья, совсем несильно. Конь с неохотой переставляет одну ногу, а потом ещё одну, медленно заходя в конюшню. Продолжаю гладить его и не отвожу взгляд от тёмных глаз коня.

– Всё хорошо. Ты молодец, – приговариваю я, вновь потянув поводья к себе. Хозяин коня наблюдает за этим с интересом, склонив голову и сложив руки на груди.

Конь незнакомца отличается от всех лошадей, которых я встречала до этого. Он чёрный, а такой цвет редко можно встретить в Великомире, конь явно был выведен в другой стране. Выглядит жеребец сильным и выносливым, явно способен достойно перенести долгий путь. И глаза у него умные: глубокие, тёмные, всё понимающие.

– Вот так, – удовлетворённо говорю я, заведя коня в стойло.

– Любишь лошадей? – интересуется юноша, подходя к своему животному. При его виде конь вновь фыркает, будто вид хозяина только раздражает. Незнакомец пытается погладить коня за загривок, но тот чуть не откусывает юноше руку, которую он, хвала святым, вовремя отводит. – Видимо, он в обиде на меня.

– Не стоит дёргать за поводья так сильно, всё-таки ему больно. Как его зовут?

– Одуванчик.

– Одуванчик?

– У него особая страсть к этим цветам, – улыбается юноша.

Незнакомец решается вновь погладить коня, и на этот раз тот совершенно не против. Я же в свою очередь разглядываю юношу. Он красив. Даже очень. Чёрные волосы немного вьются, кожа гладкая и чересчур бледная. Глаза глубокие, синие, как вечернее летнее небо. Лицо невозмутимое и расслабленное, улыбка уверенная и дерзкая, точно он готов в любой момент бросить вызов всей нечисти в мире. Взгляд пронзающий, словно юноша постоянно подмечает детали, которые в дальнейшем обязательно использует.

На кадета он не похож. Во-первых, прибыл один. Во-вторых, такой конь воспитаннику не положен. И в-третьих, выглядит он на все двадцать, а это возраст уже для полноценного стража.

Одет юноша просто: в белую рубаху с воротом и широкие брюки. Да и я далеко не в форме: на мне серая косоворотка и холщовые штаны. Кафтаны кадетов должны выдать за час до отборочных, когда все корпуса и стражники, присутствующие на испытании, соберутся.

– Волнуешься? – спрашивает юноша, переместив пронзающий взгляд синих глаз на меня.

Смотрит он внимательно и глубоко, точно одними лишь глазами пытается понять всю меня и докопаться до моих тайн. Даже неуютно как-то.

– О чём ты?

– Сегодня отборочные, – объясняет он, входя в стойло к своему коню и снимая с его спины дорожную сумку. – А на стража ты не похожа, из чего следует простой вывод: ты кадет.

– Почему это не похожа? – вспыхиваю я. – Я ещё как похожа! Я…

– Страж бы не сидел в конюшне, когда есть возможность пойти в уютную крепость да поболтать с себе подобными. А ещё ты слишком юна.

– Ты и сам едва старше меня!

– Спорить не буду, – усмехается юноша, перекидывая сумку себе через плечо. – Советую не сидеть здесь долго, иначе провоняешь. Хотя, с другой стороны, будет чем нечисть отпугнуть.

– Да как ты!..

И это благодарность за то, что я усмирила его буйного коня?! Вот же наглец!

Юноша салютует двумя пальцами на прощание, выходя из конюшни. Его имени и звания я так и не узнала, да и смысла нет. Такого заносчивого индюка стоит обходить стороной, да как можно дальше.

Но к его совету я прислушиваюсь. В конюшне действительно не так чисто, как хотелось бы, запах стоит тот ещё, поэтому я выхожу на улицу, где вовсю пляшут летние лучи солнца. Они точно стараются привлечь внимание каждого: падают на зеленеющую траву, касаются деревянных крыш конюшен и крепости, пытаясь пробиться сквозь них и попасть внутрь, ласкают высокие деревья, которые в ответ на тёплый и сияющий свет мерно шелестят листвой.

В крепость не иду, так как не хочу встречаться с Зыбиным и однокашниками. Уж лучше погулять по летнему двору, привести мысли в порядок и сконцентрироваться на отборочных. Провести ночь в Нечистом лесу действительно непросто, но испытание проходит летом, когда ночи гораздо короче, а солнце встаёт раньше. И нечисть слабей именно летом, но нападений в это время так же много, как и в остальное, потому как твари не упустят возможности полакомиться человеческой плотью, несмотря на раннее солнце и недолгую темноту.

Со смерти дюжины кадетов прошло четыре дня. Сложно сказать, восстановилась ли я за это время. Меня ещё долго трясло после угроз Зыбина: одну ночь я не спала, сжавшись в комок у стены и дрожа от непонятного мне страха, а в остальные часто просыпалась от кошмаров, которые были разными, но все так или иначе оказывались воспоминаниями из прошлого.

До сих пор не понимаю, что произошло. И не помню. Мне хочется узнать, кто убил кадетов, да ещё и таким жестоким способом. И почему в живых осталась лишь я? Точнее, почему я выжила, если отчётливо помню, что умирала? И почему сейчас мне кажется, что когда-то я испытывала нечто подобное? Ту же боль. Ту же потерю. Ту же пустоту.

Может, мой срок не подошёл? Но если бы это было так, то я стала бы нечистью – смертником. Но на нечисть я не похожа, во всяком случае – на известную. Желания убивать у меня нет, а уж тем более отведать людской плоти. Возможно, я просто накручиваю себя. И я не умирала тогда вовсе. Но это отсутствие ран не даёт покоя. Может, обычный шок? Увидела то, что убило кадетов, вот со страху чуть и не умерла. Что же насчёт крови… Она не принадлежит мне. Просто попала, когда кадетов убили.

Но кто их убил? Или что? Могла ли это быть действительно я, как доказывает Зыбин? Ведь я ничего не помню, возможно всё.

Нет. Трясу головой, отбрасывая мысли. На убийство людей я не способна. Это ужасно, отвратительно и аморально. Святые учат другому. И какую боль бы не принесли мне однокашники, я не настолько зла на них, чтобы убить. В этом я уверена.

К месту патруля подъезжают и другие корпуса. Всего их пять: северный, южный, западный, восточный и столичный. Я из западного, и если инструкторами остальных являются генералы, то у меня это один из трёх главнокомандующих Ордена. Пять лет назад, когда я узнала об этом, моей радости не было предела, ведь я думала, что буду обучаться у лучшего. На деле же Зыбин решил уйти в отпуск от основных дел стража, поэтому и взял под своё руководство кадетский корпус, думая, что так он только отдохнёт от ответственности и прочих дел. Нельзя сказать, что учитель из него крайне плохой, чему-то обучить может. В деле стража главное не то, как тебя обучают, а то, как обучаешься ты сам. Поэтому бесчисленная практика помогла мне укрепить свои навыки и умения.

До отборочных остаётся час с лишним, поэтому я иду в крепость, где надеваю серый кафтан. Когда меня посвятят в Орден, то кафтан будет синим с серебристыми узорами. Этот момент уже совсем близко.

– Ещё не передумала, Аня? – голос Зыбина за спиной звучит как раскат грома средь белого дня.

– Мой ответ вам известен, главнокомандующий, – как можно твёрже говорю я, застёгивая пуговицы кафтана, что помогает отвлечься и не думать, насколько близко уже подобрался страх. Руки ещё не дрожат. – И вы не посмеете это сделать на глазах двух других главнокомандующих, а также генералов и капитанов.

– Я-то не посмею, милая, – руки дёргаются. – А вот в лесу тебя мало кто убережёт.

Зыбин уходит, после чего я позволяю себе глубоко вдохнуть и выдохнуть несколько раз, чтобы унять дрожь. На этот раз воздух проходит без проблем, но вот холод так просто не исчезает. Сейчас не время для слабости. Я не могу её показать именно сейчас.

На улице уже все собрались. Встаю к своим однокашникам, которые оживлённо что-то обсуждают.

– Кадеты! – Зыбин выходит вперёд, и все воспитанники, как один, выпрямляются по струнке. Главнокомандующий одаривает их гордым взглядом. Кажется, ещё чуть-чуть, и этот старикашка, которому уже лет десять место в отставке, пустит слезу. – Сегодня вас ждёт главное испытание, к которому вы так долго и усердно шли! Отборочные! Конечно, не всем они будут по плечу, – с издевательской улыбкой говорит он, смотря на меня. – Поэтому, если вы чувствуете, что не справитесь, или же кто-то более мудрый и опытный говорил вам подобное, можете выйти вперёд и покинуть испытание прямо сейчас. Заверяю, это не будет считаться позором, вы лишь будете честны перед всеми и в первую очередь перед собой.

Я знаю, чего он добивается. И этого он не получит. Я уверенно стою в строю, не двигаясь. Его угрозы не подействуют на меня. Не должны подействовать.

Но раз так, то почему мне страшно?

Никто так и не выходит вперёд, поэтому Зыбин, чья лысая голова сияет в свете закатного солнца, как блестящий котелок, продолжает говорить:

– В вас, парни, я нисколько не сомневаюсь! Уверен, лучшие из вас попадут к Мурашову, Водневу и Демидову! – при упоминании последнего воспитанники тут же оживляются и перешёптываются между собой. Кто-то тихо говорит, что возможность попасть к капитану, убившему весь свой предыдущий отряд, совершенно не привлекает, в отличие от шанса стать участником отряда какой-нибудь симпатичной стражницы.

Закатываю глаза. Зыбин же не обращает внимания на перешёптывания и грязные шутки.

– Уже к завтрашнему утру многие из вас будут носить не только синие кафтаны, но и гордое звание стражников Ордена Святовита! Да прибудут с вами святые! Не со всеми, конечно… – добавляет он на тон тише, поглаживая густые седые усы.

Главнокомандующий оставляет кадетов, уходя к остальным стражам, вокруг которых уже выстроились другие корпуса. В каждом не меньше тридцати молодых людей. Девушек гораздо меньше, чем юношей, но в каждом корпусе их несколько. Я же все пять лет обучения была единственной девушкой среди кадетов. Дело это не из приятных, а уж тем более не из лёгких.

По сравнению с другими взводами, западный корпус выглядит жалкой кучкой. Гибель дюжины кадетов серьёзно ударила по училищу, ряды заметно поредели. Наверняка произошедшее уже разлетелось по всему Ордену. И если кадеты могут не знать, почему у западного корпуса к концу обучения осталось так мало воспитанников, то собравшимся стражникам уж точно всё известно.

Зыбин встаёт рядом с двумя мужчинами такого же возраста, что и он сам. К кафтанам всех троих приколоты одинаковые серебристые значки: восьмиконечная звезда. Именно такие и носят трое главнокомандующих.

Левее всех стоит, как я понимаю, Богдан Рылов. Слышала я о нём немного, большинство говорят о нём как о жёстком, но сильном руководителе. По его лицу, иссечённому кривыми рубцами и шрамами, быстро можно догадаться, насколько он суров. Глаза тёмные, практически чёрные, и колючие. Взгляд хмурый и строгий. Рылов смотрит на кадетов как на свежее мясо, которое можно кинуть в гущу боя, чтобы отвлечь внимание противников от основного войска. По слухам, именно так Рылов и мыслит: ему ничего не стоит пожертвовать солдатами ради победы.

Среди всех Зыбин самый низкий. И при виде него сразу можно догадаться, чем он занимался на протяжении пяти лет: поеданием свежих плюшек или же настоящим делом стражника. Кажется, ещё немного, и пуговица кафтана в районе живота лопнет. Подбородков у главнокомандующего примерно три, но если смотреть на него сбоку, то и четвёртый можно увидеть. Голова лысая, а приличную часть красного круглого лица закрывают пышные усы.

В центре стоит мужчина, который, судя по виду, то ли уснул, то ли уже помер. Его глаза, под которыми собрались паутинки морщин, прикрыты. Спутанные седые усы и борода закрывают чуть ли не половину старческого лица. Волосы такие же серые и лохматые, точно старик не знает о существовании гребня или не тратит время на расчёсывание в силу своего преклонного возраста. Его я знаю, именно благодаря нему я и попала в училище. Тогда он выглядел таким же слабым и разваливающимся, но внешность Велимира Тузова – первого главнокомандующего Ордена – обманчива. Он будет проворней и живей многих кадетов и вряд ли уступит в силе кому-либо. Но ощущение, что ему осталось недолго, всё равно не покидает при виде Тузова.

Кто-то аккуратно трясёт главнокомандующего за плечо, проверяя в чувствах ли он вообще. Тузов открывает ясно-голубые глаза, а его губы расплываются в доброй старческой улыбки. На первый взгляд и не скажешь, что это великий страж. Тузов больше похож на милого дедушку, любящего сидеть с внуками и рассказывать тем байки старинных времён.

Позади главнокомандующего стоит тот, кто и вывел его из полудрёмы. И к своему удивлению я узнаю и его. Это тот самый незнакомец из конюшни. К его синему кафтану приколот серебристый символ капитанов: летящий сокол.

Такой молодой, а уже капитан. Но не может же он оказаться…

– Дорогие кадеты! – вперёд выходит Тузов, подняв руки для привлечения внимания. – Будущие стражи! – добавляет он с улыбкой. – Рад приветствовать вас на отборочных, которые покажут, насколько усердно и честно вы трудились все эти годы! Скажу сразу, испытание далеко не из лёгких. Пережить его возможно, но остаться прежним после увиденного – крайне трудно. И такова вся служба в Ордене. Вступив в него, вы изменитесь. Кто-то претерпит небольшие изменения, другие же не узнают самих себя. И вы должны осознать: вы не убежите от этого. И не вернётесь к тем, кем являетесь сейчас. Первый шаг к изменениям вы сделаете уже сегодня, войдя в Нечистый лес. Об этом вам расскажет самый молодой капитан за всю историю Ордена – Александр Демидов!

Юноша из конюшни и оказывается тем самым капитаном. Александр выходит вперёд, держа руки за спиной.

– Что ж, – медленно протягивает он, обводя собравшихся кадетов взглядом. – Как отметил главнокомандующий Тузов, с испытанием справятся не все. Буду честен с вами: некоторые из вас доживают свои последние часы. Войдя в лес, вы столкнётесь не просто с нечистью. Нет, это далеко не самое ужасное, что вообще водится в этом лесу. Вы столкнётесь с собственными страхами, которые до этого были вам неведомы. Вы столкнётесь с ужасом. Возможно, со смертью. Эта ночь станет худшей в вашей жизни, но ненадолго, если, конечно, вы после увиденного всё-таки осмелитесь вступить в Орден. Во время службы в нём будут ночи и кошмарней. Если за то время, что я говорил всё это, ваши поджилки затряслись, в горле стало сухо от страха, а в голове появился вопрос: «Что я здесь делаю?», выйдете вперёд. Вы можете уйти сейчас. Это не будет считаться трусостью и бесчестием. Нет, так вы только покажите, что цените собственную жизнь. Цените своих близких, которые вряд ли готовы потерять вас навеки вечные. Вас никто не осудит. Вас поймут, потому что даже идиоту ясны все риски работы стража.

Александр берёт приличную паузу, чтобы все кадеты ещё раз взвесили все за и против. Когда он говорил о возможности покинуть отборочные, то на секунду напомнил мне Зыбина. В следующий же миг я поняла, что Демидов в корне отличается от главнокомандующего. Когда Александр говорил, он смотрел вперёд, обращаясь к каждому. В его голосе не было ехидства и насмешливого яда. Он точно уговаривал задуматься обо всём ещё раз, оценить собственные силы в последний раз. Капитан словно пытался облагоразумить тех, кто всё ещё не уверен в собственном решении.

Даже я сомневаюсь, не переоценила ли себя. Но своего решения не меняю: я останусь и дойду до конца.

Вперёд выходят пять кадетов со всех корпусов. Среди них только юноши, девушки не двигаются. Александр кивает безо всякого осуждения, и те, кто решил покинуть отборочные, действительно уходят.

– Что же касается отборочных, – вновь говорит капитан, возвращая всё внимание к себе. – Вам известно, как они проходят. Вам необходимо пережить одну ночь в Нечистом лесу, а именно в Чаще Гибели. Нечисть там водится самая разная: и низшая, и средняя, и высшая. Вам нужно не только выжить, хотя эта задача в безусловном приоритете, но и убить как можно больше тварей. Чтобы не возникло никакой путаницы, вы будете собирать пепел, оставшийся от убитой нечисти. Вам выдадут три небольшие фляги. В лучшем случае, вы сможете наполнить их полностью. Можете работать сообща, это только приветствуется, так как в Ордене вам предстоит сражаться бок о бок со своими товарищами. В таком случае добычу разделяйте поровну, но не делитесь на большие группы. Если во время отборочных ваши поджилки всё-таки затрясутся, тело онемеет от страха, а в голове будет звенеть мысль: «Какого хрена я вообще сунулся в это?», вы всегда можете выйти из испытания. В таком случае в Орден вы не вступите. Сделать это просто: или посылаете с помощью молитвы сигнальный дым, или кричите. То же самое делаете в случае чрезвычайной опасности. Прошу, не геройствуете, дело это гиблое. Поэтому здраво оцениваете собственные силы. Встретив высшую нечисть и поняв, что вы не выстоите против неё, посылайте дым или кричите. В таком случае вы тоже выйдете из испытания. Всю ночь рядом с вами будем мы: настоящие стражи. Мы, будучи невидимыми, будем следить за вами, чтобы помочь в нужный момент и спасти вас, если это будет возможно. Это не трусость. И не бесчестие. Поверьте, нам не нужны мёртвые молодые люди, у которых вся жизнь ещё впереди. Вас не осудят. Вас поймут и спасут. Тем не менее запреты всё же есть. Запрещено нападать друг на друга. Неважно, из-за чего: из личной неприязни или из желания присвоить чужой пепел себе. Это будет считаться и трусостью, и бесчестием. Сегодня стражи добрые, поэтому это будет караться исключением из испытания. А вот завтрашнее наше настроение не знает никто, поэтому метод наказания может измениться. Напоминаю, завтра наступает в полночь, то есть в то время, когда испытание будет идти. И поверьте, люди, сражающийся с нечистью, гораздо хуже её, – с невозмутимым видом говорит капитан.

От такого заявления я немного успокаиваюсь. Спокойный тон Александра, с которым он произнёс угрозу, производит должное впечатление на кадетов, в том числе и на моих однокашников. Теперь вряд ли кто-то из них рискнёт хоть пальцем тронуть меня, как грозился Зыбин.

– Чтобы убить нечисть, нужно быть опасней и беспощадней нечисти, – говорит Александр Демидов напоследок. – Всем удачи и всё такое. Выживите, и это уже будет считаться вашей победой.

Уж не знаю, кто поручил капитану говорить главную речь перед кадетами, но наверняка этот человек уже пожалел об этом. Какого-либо воодушевления Александр точно не внушил, некоторые и вовсе ушли, передумав становиться стражем. Вряд ли такого ожидали служащие Ордена, потому как после речи капитана наступает неловкое молчание, в котором каждый переваривает услышанные слова. Тишина прерывается лишь спустя сорок секунд главнокомандующим Тузовым:

– Благодарю, Александр, за такую вдохновляющую речь! Присоединяюсь к словам своего друга: не геройствуете. Горы трупов нам действительно не нужны. А теперь: да начнутся отборочные!

Весёлая интонация Тузова после слов Александра выглядит крайне неуместно, и большинство кадетов она только сбивает с толку. Главнокомандующий хлопает в ладоши, объявив начало испытания. Наставник столичного корпуса поднимает руку и тут же опускает, дав своим воспитанникам добро входить в лес. Те идут всем взводом, но быстро расходятся. Насколько мне известно, до Чащи Гибели добраться легко: нужно лишь следовать расставленным ориентирам. Но и на пути к ней нечисть тоже может напасть.

Следующий корпус – северный – идёт спустя десять минут. За ним следует западный, примерно через пять минут. За это время кадетам раздают пояса с флягами, короткие кинжалы и три клубка нитей. Мне достаются зелёные, и вручает их сам Александр Демидов.

– Всё-таки вышла из конюшни? – с улыбкой спрашивает он, протягивая нити.

– Могли бы и представиться, капитан, – огрызаюсь я, забирая клубки. – Я достойна уже синих, просто мой наставник…

– Ты меня совсем не слушала? – обрывает меня капитан на полуслове. – Не геройствуй. И не переоценивай собственные силы. Если сказано, что зелёные, значит, пользуйся ими.

– Но с ними практически невозможно одолеть высшую нечисть!

– Раз невозможно, то беги.

– Я не привыкла бежать.

– Тебе однозначно стоит привыкнуть к этому.

Объяснить всю ситуацию с предвзятым отношением к себе я не успеваю: очередь настаёт быстрее. Сжимаю клубки и убираю их в карман кафтана, прямо к кресту. Александр неправ: я не переоцениваю себя. Это Зыбин меня недооценивает. И я докажу им обоим, что они ошибались.

Как только западный корпус входит в лес, юноши выходят вперёд, обособляясь от меня и выбирая центральную дорожку. Я же иду по правому пути, держа крест и намотанные на него нити наготове. Вокруг тихо, и лишь звук собственных шагов убеждает меня в том, что я всё ещё в мире живых. Ориентирами, которые указывают путь, оказываются красные ленты, повязанные на ветках деревьях.

Оборачиваюсь на тихий шорох, доносящийся из кустов. Вытаскиваю крест, обмотанный нитями, готовясь обратиться к святому. Шорох стихает, и любой бы на моём месте подумал бы, что ему показалось. Но я абсолютно уверена, что слышала что-то подозрительное. Озираюсь по сторонам. И в следующую секунду слышу, как хлопают чьи-то челюсти, пытаясь вгрызться в добычу, в роли которой выступаю я. Вовремя отпрыгиваю в сторону, и дрекавак⁹, атаковавший меня, падает на землю и тут же шипит, раскрыв мощные зубы.

Голова у твари большая, а тельце мелкое, поэтому передвигается нечисть с трудом. Но челюсти у дрекавака огромные, да и прыгает он высоко и далеко, поэтому следующий удар не заставляет себя ждать. Мысленно произношу: «Санкт-Владимир¹⁰, прошу, даруй мне свои силы», и с руки срывается сноп пламени, обжигающий тварь. Дрекавак визжит от боли, катаясь по земле, пытаясь сбить огонь. Его голова шипит и сгорает, образовывая нужный пепел. Вскоре он же остаётся и от тонкого тела.

Пепла немного, примерно на четверть фляги, а это и меньше. Собираю его, радуясь, что так быстро нашла первую тварь. Начало положено.

Следую за красными лентами, пока те не заканчиваются. А покосившаяся табличка, на которой видны следы когтей, говорит о том, что я достигла Чащи Гибели. Здесь уже холодней, несмотря на жаркий июль. И воздух в этой части леса другой: в нём витают смерть, смрад, страх, гниль, бессилие. Всё это крайне ощутимо. Хочется убежать, повернуть назад и больше никогда сюда не возвращаться. Но это говорит страх во мне. Желание достигнуть цели и стать стражницей Святовита велит войти в Чащу и встретиться со всеми ужасами, о которых и говорил Александр Демидов.

Кривые деревья выглядят стражниками покоя леса. Ни на одной ветке нет хотя бы засохшего листика: все деревья абсолютно голые. Земля сухая, под ногами слышится неприятный и подозрительный хруст. Опустив взгляд, вижу, что наступила на череп, покрытый грязью и разломившийся на несколько кусков, и отпрыгиваю от него подальше, схватившись за сердце, что бешено колотится, точно в любую секунду готово выпрыгнуть из груди.

Вероятней всего, это меньшее из всех ужасов, что предстоит мне увидеть за эту ночь.

В Чаще Гибели нет даже животных: ни волков, ни белок, ни сов, ни кого-либо ещё. В детстве я любила ходить в лес, несмотря на предостережения матери. Гуляла при свете дня, далеко не уходила. И мне всегда встречались лесные обитатели, которые к нечисти не имеют никакого отношения. Я даже брала из дома сухари, чтобы покормить белок. Здесь даже признаков какой-либо живности нет.

Только холод. Только страх. А ещё вой позади.

К вою присоединятся ещё один. А потом ещё и ещё. Воровато оглядываюсь, держа крест у груди. Вторая рука ложится на рукоять кинжала, чья сталь тоже может оказаться эффективной против нечисти. Судя по вою, это волколаки¹¹. И судя по вою, их несколько. Целая стая, против которой кадету с зелёными, будь они прокляты, нитями не совладать!

Сорвавшись с места, я бегу куда глаза глядят. Вой усиливается, погони не слышно, но темп не сбавляю. Изогнутые ветви деревьев царапают ладони, которыми я раздвигаю заросли, чтобы было проще пробежать. Пару раз за сучья зацепляется кафтан, и я чуть не падаю. Вой приближается, кажется, твари учуяли мой запах. Резко дёргаю рукой, и часть рукава кафтана так и остаётся висеть на кривой ветке.

Бегу до тех пор, пока не врезаюсь в широкое препятствие, которого, если здраво посудить, и быть здесь не должно.

– Так-так-так, – «препятствие», которым оказывается широкоплечий и высокий Ратибор, разворачивается ко мне лицом. Встаю с пыльной земли и отхожу от однокашника на несколько шагов назад, встав в боевую стойку и предупреждающе выставив крест перед собой. – Какой сюрприз! Тебе же известно, милая, что нам запрещено нападать друг на друга.

– Не называй меня так, – сквозь зубы цежу я, не опуская крест.

– Дай угадаю, только он может тебя так называть? – хмыкает Ратибор, угрожающе надвигаясь.

– Нам нельзя нападать друг на друга, – припоминаю я его же слова, но назад всё равно отхожу.

– Тогда и крест убери.

Спина упирается в ствол дерева, дальше идти некуда. Ратибор, который выше меня на целую голову, угрожающе возвышается надо мной, похотливо улыбаясь. Главнокомандующий наверняка дал кадетам своего корпуса некоторые указания насчёт меня.

Но Ратибор не посмеет. Он не должен…

– Стражей здесь нет, я проверил, – протягивает Ратибор, приближаясь. Воздух уходит из лёгких, внутри колотится знакомый и ненавистный страх.

И я устала его терпеть.

Стискиваю зубы, набираю носом побольше воздуха и хватаю Ратибора за руку, выкручивая её. Тот, не ожидая подобного, охает, согнувшись в три погибели, и я, воспользовавшись случаем, не только ударяю в его промежность, но и прижимаю Ратибора к земле лицом, вывернув ему руку до заветного хруста.

– Ещё раз меня тронешь, и я сломаю тебе кое-что более важное и то, что находится чуть ниже, чем рука, – шиплю я ему на ухо.

Отпустив его руку, уже собираюсь уходить, как останавливаюсь от неожиданного шороха. Доносится он то ли с правой стороны, то ли с левой, то ли вообще сзади. Вокруг витает запах гнили и разложения, а это означает лишь одно: твари поблизости.

Ратибор, почувствовав вонь, встаёт с земли, всё ещё поскуливая, как побитый щенок, из-за сломанной руки и удара по причиндалам.

– Учти, Алконостова, о своей руке я доложу стражам и скажу, кто со мной сотворил такое зверство.

– О, тогда не забудь упомянуть при каких обстоятельствах. А если не вспомнишь, то я дополню картину происходящего.

Беседа с однокашником никакого удовольствия мне не приносит, и наш разговор обрывается пришествием тварей. Их много. Очень много.

Я и Ратибор наткнулись на мертвяков¹², которые медленно выходят из-за кривых зарослей деревьев. Эти твари не должны ходит целым скоплением, но сейчас это не так уж и важно.

Мертвяки давние, следов разложения и гнилых язв у них тьма тьмущая. Кожа землисто-серого оттенка, на костлявых телах болтаются грязные лохмотья, что некогда были одеждой. Вокруг нечисти кружат жирные мухи, противно жужжа, а сами твари обнажают гнилые зубы и вяло мычат, предвкушая свежую плоть.

Идут твари медленно, едва шевеля ногами, поэтому я выбираю действовать, не дожидаясь первого удара от смертников. Бросаюсь вперёд, вытащив кинжал из пояса, и втыкаю его в пустую глазницу ближайшего мертвяка. Тот отвечает ленивым, но яростным мычанием. С хрустом быстро и резко я выдёргиваю кинжал, на котором остались кусочки гнили, и провожу лезвием по горлу мертвяка, отсекая ему голову.

Подобное я проделывала и раньше, но всегда были проблемы с головой: то кинжал застревал в горле, то не рассчитывала силу, и удар выходил слабым, то не отсекала голову до конца, и та болталась на соплях.

Башка мертвяка катится к ногам его товарищей. Проходит секунда, а затем другая, и только потом до тварей доходит, что одна из их потенциальных жертв отказалась становится их ужином и выбрала бороться за жизнь. Да ещё и голову одного из них отсекла!

На самом деле отсечение головы для мертвяка ничего не значит. Передо мной стоит обезглавленное тело, и в знак своего протеста и злости, оно размахивает руками, но я вовремя отпрыгиваю в сторону. Обращаюсь к Санкт-Владимиру, и на руках играют пламенные искры. Заметив свет, мертвяки приходят в движение, решив покончить со мной.

– Шевелись! – велю я Ратибору, который замер при виде тварей. – Или ты их, или они тебя!

Тот тоже оживляется и посылает в нечисть волну пламени. Мертвяки медленной и покачивающийся походкой идут к нам, окружая. Огонь попадает на некоторых тварей, и часть из них с шипением превращаются в пепел. Но пламени недостаточно, его должно быть много, чтобы сжечь такую толпу мертвяков. Огненные языки пляшут по земле, даже касаются и меня, и Ратибора. Становится жарко, некоторые мертвяки уже обернулись пеплом, но тварей всё равно достаточно.

Мертвяк, которого обезглавила я, подходит к своей голове. Серые костлявые руки тянутся к ней, но я отправляю в нечисть пламенный залп. Тварь мычит, огонь трещит на его теле. Уже собираюсь вновь призвать огонь, как тут… Падаю наземь, схватившись за голову.

Вокруг странная тишина, даже треск пламени не доходит до меня. Внутри давящая пустота и странное ощущение, будто всё время замерло. Вдыхаю воздух, но ничего не чувствую. Точно лёгкие застыли, точно остановилось всё. Сознание сужается до одной лишь точки, мертвяков и Ратибора я не вижу, как и лес. Даже собственные руки не могу разглядеть.

Поднимаю глаза, чтобы увидеть хоть что-нибудь, и встречаюсь взглядом с чернильной вороной. Та с интересом рассматривает меня, сидя на иссохшей ветке корявого древа. Глаза птицы абсолютно черны. Ворона каркает и мгновенно взлетает, раскрыв крылья. Птица исчезает вспышкой среди тёмных деревьев, и стоит ей улететь, как я возвращаюсь в реальность, а звуки возобновляются резким толчком.

Ледяной ветер проходит внутри морозной волной. Тяжело дышу, воздух еле-еле поступает в лёгкие и ещё хуже их наполняет. В ушах шумит глухой вой, в глазах щиплет. А ещё пахнет кровью. И смертью.

Оглядевшись, я не замечаю ничего, от чего бы мог исходить подобный запах. Мертвяки пахнут гнилью и падалью, а тот запах, что уловила я, похож на… На угасание. На прекращение и исчезновение чего-то светлого, важного и необходимого. Тревога одной волной накрывает меня, а в голове колотится мысль, что вот-вот произойдёт что-то страшное и неисправимое. А в запахе, витающем вокруг, ощущается безвозвратная потеря.

Потеря жизни.

Резкое осознание вместе с бьющимся внутри страхом побуждает меня подняться с земли и атаковать мертвяков новым зарядом огня.

– Алконостова! – видимо, мой неизвестный приступ не остался без внимания Ратибора. – Какого хрена ты творишь?

– Если бы знала, с удовольствием бы поделилась! – рявкаю я, крутясь вокруг мертвяков с огнём, как яростный ветер. – Нужно уходить! – отчаянно кричу я, чувствуя, что запах усиливается, и чуть ли не задыхаясь от него. Не знаю, как объяснить, но я точно чувствую приближение гибели. Похожее я ощущала, когда умирала несколько дней назад. Только сейчас это чувство не такое близкое и явственное, но не менее кошмарное. – Осторожно!

Слишком поздно.

Мертвяк, подошедший к Ратибору сзади, размахнувшись, перерубает его тело одними лишь руками.

Но это… Это невозможно… Мертвяки не обладают такой силой, чтобы одним только ударом рук перерубить человека… Перерубить человека пополам…

Глаза Ратибора закатываются, его рот, из которого тонкой струйкой сочится кровь, полуоткрыт. Мертвяк берёт кишки Ратибора, растёкшиеся кровавым месивом по земле, и вонзает в них гнилые зубы, неприятно хлюпая и чавкая. Мои внутренности скручиваются от одного лишь вида, будто с ними проделывают то же самое. Закрываю рот ладонью, подавляя крик ужаса и тошноту. Остальные твари, отвлёкшись от меня на мёртвое, разорванное на части тело, идут к нему, отрывая себе по куску. Кто-то берёт руку Ратибора, кто-то вонзает грязно-жёлтые зубы в ногу, кто-то вытаскивает внутренности, роясь в одной из двух половин и превращая органы в кровавую кашицу.

Невольно отхожу назад, отчаянно пытаясь остановить рвотные позывы. Вместо каких-либо мыслей в голове лишь туман. В горле пересыхает, все слова, существующие в мире, разом забываются. Слишком странное ощущение. Несколько мгновений назад я билась рядом с Ратибором, а теперь смотрю, как его тело беспощадно рвут мертвяки, желая отхватить себе больший кусок.

Так не должно быть. Просто не должно…

Люди умирают каждый день. И происходит это именно так: между жизнью и смертью лишь один миг, только он разделяет их. Всё может оборваться в одночасье, раз и навсегда. К этому нельзя быть готовым, об этом нельзя знать, этого нельзя ощущать. Но почему… Почему я чувствовала это? Почему ощущала приближение чего-то плохого и страшного? Почему мне казалось, что гибель совсем рядом, а руки смерти близки от того, чтобы утянуть за собой чью-то жизнь?

Я ведь могла предотвратить это. Могла исправить.

Могла спасти жизнь Ратибора.

Туман в голове рассеивается, на его место приходят ярость и злость. Пусть Ратибор был тем ещё мерзавцем, смерти он не заслуживает. Никто не заслуживает смерти, кроме нечисти.

Треск лент пламени, что змеятся у меня в руках, заставляет тварей отвлечься от трапезы. Те прекращают противное чавканье, лениво оторвавшись от кровоточащих кусков сырого мяса. Я же с криком бросаюсь на тварей, чьи гниющие лица перепачкались в багровой крови.

Огонь срывается с рук яростными и искромётными всполохами, поражая каждую тварь. Мертвяки пытаются подобраться ко мне, но пламя пожирает их быстрее: нечисть с шипением и невнятным криком превращается в пепел. Костлявые руки, оставшиеся от тел, тянутся ко мне, но и они сгорают в жарких языках, оставляя лишь серые хлопья на земле.

Пепла хватает на все фляги, но я, едва держа сосуд в дрожащих руках, набираю лишь одну. Остальная часть принадлежит погибшему Ратибору.

Подхожу к его раскромсанному телу. Благо, голову твари не тронули. Опускаюсь на колени рядом с ним и закрываю Ратибору глаза.

– Прощай, Ратибор, – шепчу я.

Отойдя на приличное расстояние от места смерти Ратибора, я больше не сдерживаю рвоту. Меня тошнит до тех пор, пока рвота не переходит в удушливый кашель, а на глазах не появляются колючие капли слёз. Желудок скручивается узлом, в груди пылает пламя, а сердце колотится так, будто предчувствует и свои последние минуты.

Капитан Демидов был прав. В Чаще Гибели можно столкнуться с чем-то похуже нечисти. И это что-то – чья-либо смерть.

До конца испытания мне не попадается так много тварей, как было мертвяков. Я убиваю упыря¹³, который на удивление оказывается совершенно один. Его пепла хватает на треть фляги. Встречаю нескольких бесов¹⁴, благодаря которым полностью заполняю и вторую флягу. Солнце уже начинает появляться на горизонте, когда я собираю остатки пепла одного из бесов.

Я пережила отборочные, но особой радости не испытываю. Её затуманивает печальное осознание того, что Ратибор не один такой. Наверняка погиб не только он, но и другие кадеты. Из западного корпуса, из других. Их больше, чем я могу себе представить.

Светило уже сияет в ясном голубом небе. Тёплые летние лучи никак не ввяжутся с увиденным за эту ночь. Пока я убивала тварей, я наткнулась на несколько трупов и скелетов предыдущих кадетов. Или стражи даже не возвращаются за мертвыми телами, или попросту не могут найти всех. В лица свежих трупов я не вглядывалась, не желая узнать кого-то знакомого.

Остаётся по тем же красным лентам вернуться к месту патруля. И всё закончится. Эта ночь будет позади.

А впереди будут ещё тысячи ночей, которые окажутся намного хуже, если верить словам Александра Демидова.

Иду медленно, всё ещё не выйдя из Чащи Гибели. Поблизости никого. Нечисть уже скрылась в укромных тёмных местах, спасаясь от солнечных лучей. А часть кадетов могла уже вернуться. Или… Лучше не думать о другом варианте.

Внезапно деревья угрожающе наклоняются, качаясь, а по земле проходит рябь. Оборачиваюсь и застываю от ужаса. На меня движется зелёное чудище, покрытое вонючей болотной слизью, а рост твари достигает семи аршин. Руки с грязными когтями неестественно длинные, доходят до голени ног, из которых тоже растут когти. Голова круглая и лысая, а при виде меня тварь останавливается, уставившись одним мутным громадным глазом на меня. Нечисть тупо улыбается, показывая острые, как ряд лезвий, зубы, на которых виден кровавый налёт.

Вот же… И это надо было наткнуться на лихо одноглазое¹⁵! Да ещё и при свете солнца, чьи лучи губительны для твари! Но лихо, стоящее передо мной, явно не испытывает какое-либо неудобство.

Нитей у меня осталось достаточно, но главная проблема в том, что они зелёные. А высшую нечисть, к которой лихо и относится, с ними одолеть невозможно! Поэтому я поступаю так, как поступил бы на моём месте любой здравомыслящий человек и как рекомендовал капитан Демидов. Я бросаюсь в бегство.

Лихо оказывается слишком умным, так как его тяжёлые шаги, от которых дрожит земля, слышатся позади, совсем рядом.

Бегу, не обращая внимания на местность. Главное выжить и оторваться от твари, а о другом я потом подумаю. Пытаюсь на бегу накрутить нити на крест, чтобы послать сигнальный дым, но спотыкаюсь и роняю клубок. Возвращаться за ним слишком опасно, а в кармане ещё есть один. Лихо приближается, его крупные ладони так и норовят схватить меня, как мелкую мошку.

Перепрыгиваю через ветки, руками отодвигаю колючие заросли, которые ломаются под грузными шагами лихо. Сучья царапают руки, лицо и шею, но боль меня не интересует, в отличие от возможности выжить.

Нужно найти открытую местность и остановиться там, дабы разобраться с лихо. Сейчас, среди узких проходов между зарослями, я попросту не могу сражаться с лихо. Во-первых, тварь может раздавить меня одной лишь ступнёй или же хлопком ладоней. Во-вторых, пространство слишком тесное, я не смогу развернуться так, чтобы попасть в глаз нечисти.

А тем временем бежать становится всё труднее и труднее. Дыхание сбивается, ноги становятся слабыми и податливыми, голова кружится от усталости и нехватки сна.

Падаю, растянувшись на земле. Откатываюсь в сторону с коротким вскриком, стоит мне почувствовать лапищу лихо над собой. Пытаюсь встать, и рука лихо вновь чуть не хватает меня, но на этот раз тварь промахивается сама, загребая лишь приличный кусок земли. Лихо ревёт, когда понимает, что вместо вкусной человеческой тушки оно схватило грязную и неаппетитную землю.

Намотав нити на крест, обращаюсь к Санкт-Святославу¹⁶, бросая искрящуюся молнию в глаз лихо. Попадаю лишь в щёку, так как тварь не стоит на месте. Очередной рёв чуть не оглушает меня. Уже хочу встать и побежать дальше, чтобы оторваться от твари, как длиннющие руки лихо вновь пытаются найти меня наощупь. Похоже, чудище серьёзно настроено меня слопать.

Бросаю очередную молнию, попадая на этот раз в когтистую лапу. Снова рёв, и я в очередной раз пытаюсь встать с земли.

– Ложись! – слышится чей-то резкий вскрик, и я, повиновавшись, опять пригибаюсь к земле. И вовремя! Ещё бы секунда, и лихо оторвало бы мне голову.

Впереди замечаю стремительно приближающееся фигуру в синем кафтане, в которой узнаю капитана Демидова. Тот призывает крупную молнию, что попадает точно в цель: в единственный глаз лихо. Но это не убивает тварь.

Капитан, поравнявшись со мной, тут же раздаёт приказы:

– Подберись к нему сзади, я отвлеку его спереди. Используй сразу огонь и бей по ногам, так ты лишишь тварь движения. А потом уж постарайся попасть в глаз.

Не дожидаясь ответной реакции, он кидается вперёд, мчась в атаку прямо на лихо. Никогда не видела такого бесстрашия. Точно его не пугает возможность погибнуть мучительным образом.

Следуя его указаниям, я обхожу тварь боком, подходя к ней со спины. Капитан справляется хорошо, привлекает внимание лихо к себе так, что, кажется, будто моя помощь Демидову не нужна, он и сам управится с высшей нечистью. Но первое впечатление чаще всего обманчиво, поэтому я перехожу ко второй части плана капитана. Вызываю огонь, выкручивая его в полыхающую плеть, и ударяю ей по ногам лихо. То орёт от боли, размахивает руками, задевая деревья и валя их на землю. Вновь ударяю плетью, усиливая пламя, которое длинными языками пляшет на ногах лихо. Александр тем временем добавляет ещё огня. Жар доходит до колен твари, и та не выдерживает и падает, подняв оглушающий грохот.

– Давай! – кричит капитан, и я действую.

Огибая лихо, подхожу к его голове. Тварь при виде меня раскрывает челюсти, желая схватить добычу, но я стою на достаточном расстоянии и действую быстро, призвав самую мощную молнию, на которую только способна с зелёными нитями. И кидаю её в мутный глаз твари. Молния проходит в точности по цели, и я, догадываясь, что произойдёт, отбегаю как можно дальше. Грохочет взрыв, и вместо тошнотворной туши лихо остаётся лишь пепел, хлопьями оседающий на землю.

– Можешь собрать, – капитан кивает в сторону пепла. – Думаю, этого хватит на все три фляги, если не больше.

– Как вы здесь оказались? – интересуюсь я, пытаясь отдышаться.

– Все выжившие кадеты уже вернулись. А тебя всё не было. Многие решили, что тебя убили под конец испытания, но я следил за тобой и знал, что отборочные ты пережила. Но вот твоё отсутствие заставило меня волноваться.

– Неужели? – усмехаюсь я.

– Я же говорил, горы трупов нам не нужны. А мне уж тем более не нужен труп моего нового члена отряда.

– Вашего нового?.. Погодите, что?!

– А я не сказал? – театрально удивляется капитан, обгоняя меня. – Добро пожаловать в мой отряд, Аня Алконостова.

Глава четвёртая. Капитан, обманывающий самого себя

Аня

– Это какая-то ошибка! – возмущаюсь я. – Я просто не могу попасть в ваш отряд!

– А мне казалось, тебе не занимать самоуверенности, – буркает Демидов, идя по лесной тропе размеренным шагом. Я же плетусь позади, высказывая всё, что только думаю по этому поводу. – Тем более что тебя не устраивает? Разве не этого ты хотела, когда шла в училище? Стать полноценным стражем?

– Дело не в этом. Меня не могли отправить в отряд к одному из самых сильнейших капитанов Ордена!

– О, ты считаешь меня одним из сильнейших, – довольно протягивает Александр, тихо смеясь. – Я польщён.

– Не я вас таким считаю, а другие! – всплёскиваю я руками, пытаясь донести мысль. Но, кажется, капитана только смешит наш разговор.

– Как бы то ни было, ты права, – неожиданно произносит он, заставляя меня заткнуться. – Тебя не могли отправить ко мне в отряд. Я лично тебя взял.

– Но это не может быть правдой!

Неудивительно, что мои возмущения не понятны Александру. В конце концов именно этого я и хотела: стать полноценной стражницей, попасть под командование сильного капитана, каким Демидов и является. Но проблема заключается в том, что не может быть всё так просто, что-то здесь не сходится, да и выглядит всё подозрительно. Я убила не так много тварей, как другие кадеты, которые тоже достойны попасть в отряд капитана Демидова. Но он выбрал меня. Лично выбрал.

А ещё беспокоился, когда я не вернулась из Нечистого леса.

– Почему вы взяли меня в отряд? – уже спокойней спрашиваю я.

Александр резко останавливается, и я чуть не врезаюсь в его спину. Капитан разворачивается ко мне лицом, внимательно вглядываясь.

– А у тебя есть варианты?

– Меня интересует ваша версия, а не собственные домыслы.

– Всё проще, чем ты думаешь, Аня. Я взял тебя в отряд из-за твоих способностей.

– Каких ещё способностей?

– Если я говорю не переоценивать себя, то недооценивать тоже не стоит. Я видел тебя в действии. Я знаю, как ты сражаешься. Я наблюдал за тобой на протяжении всего времени отборочных. Ну, почти всего, – добавляет он, заметив мой вопросительный взгляд. – Пришлось отвлечься ненадолго, чтобы спасти кадета от волколака. К тому же ты убила лихо…

– С вашей помощью, – напоминаю я.

– Если бы ты провернула это в одиночку, я бы лично вручил тебе свой значок капитана в ту же секунду. Надеюсь, я ответил на твой вопрос.

Александр возобновляет шаг, решив, что тема закрыта. Но это далеко не так, поэтому, догнав его и поравнявшись с ним, я хмуро заявляю:

– Не ответили. Вы лжёте, капитан Демидов. В вашем отряде я не из-за этого.

Примерно в тринадцать лет я обнаружила в себе интересную и полезную способность: я всегда понимаю, когда человек говорит правду, а когда – лжёт. Не знаю, как это происходит и чем обусловлено, но, если я слышу ложь, внутри появляется странное щемящее чувство в груди, точно само сознание подсказывает, что меня хотят обмануть, и пытается уберечь от этого.

– Почему?

Капитан даже не отрицает того, что лгал. Лишь бесцветным тоном спрашивает, с чего я сделала такие выводы.

Таких странных людей я ещё не встречала.

– Я понимаю, когда мне лгут.

– А, доверяешь чутью, значит, – понимающе кивает капитан, чьи губы расплываются в лёгкой язвительной усмешке. – Не думала, что оно могло подвести тебя?

– Оно никогда меня не подводило.

– Всё случается в первый раз, – разводит Демидов руками, вгоняя меня в ещё большее раздражение.

– Я в вашем отряде потому, что выжила тогда, четыре дня назад?

– Если я скажу нет, это тебя успокоит?

– Нет, потому что вы солжёте.

– Тогда ответ и так тебе известен.

Киваю, смирившись, что большее я попросту не получу. Александр Демидов не скажет мне больше, чем положено, а это вряд ли его прихоть. Смерть кадетов взволновала Орден, ведь до сих пор неизвестно, что их убило. Или кто. Меня подозревают во всём этом, поэтому неудивительно, что один из сильнейших капитанов взял меня в свой отряд. Орден хочет держать меня под присмотром. Стражи хотят, чтобы в случае чего, кто-то мог предотвратить опасность, которую я могу представлять по их мнению. И разве есть кто-то более подходящий на эту роль, чем молодой капитан, который в прошлом спас целый город, убив перед этим весь свой отряд?

Лесная тропа заканчивается, и перед нами расстилается двор патруля. На улице, кроме меня и капитана, никого. И я решаюсь в последний раз попытать удачу.

– Я могу получить честный ответ на один вопрос?

– Смотря, что за вопрос. Но так уж и быть, в честь нашего знакомства отвечу настолько честно, насколько смогу.

Значит, может солгать.

– Если бы тот случай не произошёл со мной, вы бы взяли меня в свой отряд?

Синие глаза пристально смотрят на меня, точно пытаются узнать ответ, который удовлетворит меня. Но я приму лишь правду, и Александру это известно. Капитан молчит, я уже решаю, что вопрос останется без ответа.

Он проводит рукой по чёрным волосам, взлохмачивая их.

– Мне не дано знать того, чего не произошло. Но я обещал быть честным. Меня бы здесь не было, не произойди тот случай с тобой.

Он не лжёт. И эта правда немного другая, не такая, какую я знаю и слышу обычно. Это горькая истина, дающаяся с огромным трудом. Это правда, от справедливости которой хочется кричать, а её верность давит на сердце тяжёлым грузом. Такую правду никто не хочет признавать.

И Александр Демидов искусно скрыл свою горечь от этой истины, прикрывшись лёгкой блуждающей улыбкой на лице и расслабленным тоном.

Александр лжёт сам себе. И осознаёт это в полной мере.

– Что ж, а теперь, когда вопросов у тебя больше нет, нам остаётся только пожать друг другу руки. – Капитан протягивает бледную ладонь.

Смотрю на неё с подозрением и настороженностью. Закрытость Александра не внушает доверия, но имеет свои понятные причины. Он не просто взял меня в отряд. Он выполнил приказ других стражей, стоящих выше него. Не более.

Жму его руку, которая на ощупь оказывается холодной, точно вечерняя воющая метель.

– Капитан? – настораживаюсь я, когда Александр не отпускает мою руку, а его глаза даже не смотрят на меня. Он немного вздрагивает, но несильно, точно страшится собственных ощущений, к которым не привык, и как можно дальше отодвигает их от себя, закрывает собственное же сознание от своих же чувств. Глаза расширены, будто бы страж испугался чего-то и впал в ступор и смятение. Немигающий взгляд направлен на одну лишь точку. – Капитан! – повторяю я намного громче, когда рука Александра сжимает мою ладонь ещё сильней.

Глава пятая. Девушка, ставшая стражем

Александр

– Что ж, а теперь, когда вопросов у тебя больше нет, нам остаётся только пожать друг другу руки, – с мирной улыбкой я протягиваю ладонь Ане.

Та решается не сразу, её хвойные глаза выражают подозрение и недоверие. Она будто ищет скрытый смысл в моём жесте и думает, что каждое моё действие чем-то обусловлено. Почему-то я на секунду задумываюсь, что такого Аня пережила?

Аня протягивает руку робко, нерешительно. Точно только и ждёт подвоха, готовясь в любой момент защититься, отпрянуть в сторону, убежать подальше.

Она боится. Но почему?

Её кожа очень тёплая. Подобное тепло я испытывал в последний раз, когда…

Тук.

…когда моё сердце ещё билось.

Тук.

Второй удар заставляет меня вздрогнуть. Странное ощущение, точно кость выдёргивают, только более быстрое и непривычное. Замираю, всё ещё держа за руку Аню, которая обеспокоенно зовёт меня, и вслушиваюсь.

Тук.

Ещё один удар.

Тук.

И ещё.

Откуда они? Почему сейчас? Что это и как произошло?

Тук.

По телу разливается волна тепла, точно внутри разожгли небольшой костёр, чтобы согреться прохладной ночью. Внутри что-то сжимается, но разжимается так быстро, что я даже не успеваю в полной мере почувствовать это биение. По венам разливается кровь, кожа становится естественного бледно-розового оттенка. В груди появляется… Тоска по утраченному? Вроде так это называется, когда внутри гнетёт что-то крайне тяжёлое и непосильное, когда волна тревоги захлёстывает полностью, уничтожая тебя целиком, а воспоминания об утраченном отзываются глухой и щемящей болью, разливающейся по всему телу, пропитывая его горьким ядом безнадёги. Я долгие годы не помнил, каково это, когда сердце живое, стучит и бьётся в груди, а теперь…

А теперь вспомнил.

Вспомнил отсутствие пустоты, тишины и холода. Они не задавливают собой, не вызывают желание беспрерывно кричать, не напоминают о себе каждую секунду, не смеются от бессилия того, кого поглотили, не наслаждаются его измученностью. Их попросту нет. Вместо них…

– Капитан!

Резко выдёргиваю руку, пробудившись от отчаянного и панического крика Ани. Поднимаю взгляд на неё: Аня прижимает руку к себе, к самому сердцу, тяжело дыша. Её глаза испуганно распахнуты, они смотрят прямо на меня, совершенно не моргая. Аня отходит на пару шагов назад, всё ещё держа руку у груди.

– Прости, – выдыхаю я. – Я… задумался.

Если Аня и впрямь распознаёт любую ложь, то сейчас она понимает, что именно услышала.

– С вами?.. С вами всё хорошо?

– Да.

Нет.

– Прости, что напугал тебя, – говорю я всё ещё отчуждённым голосом. – Я не хотел. Ещё раз прости. И называй меня называй меня просто Александром и на «ты», эта официальность ни к чему, – добавляю я, попытавшись слабо улыбнуться.

Аня кивает, но её страх по-прежнему чувствуется. Он витает в воздухе, как и то, что я испытал пару секунд назад. Забытое вернулось ко мне, я и подумать не мог, что всё происходит так. Почему-то мне казалось, что люди не замечают сердцебиение, не слышат его. Я же слышал. А может, это люди не вслушиваются? Или не хотят слышать?

– Сегодня у тебя посвящение, – между тем произношу я, не смотря на Аню. Не решаюсь взглянуть на неё ещё раз, так как знаю, что увижу на её лице ужас, недоверие и опасение. – Я… Можешь подождать меня здесь? Мне надо… В крепость. Кое-какие дела, и… В общем, я скоро вернусь.

– Тебе точно не нужна помощь?

От её доброты и бескорыстия хочется рассмеяться в голос. Похоже, я её недооценил. Не каждый может, испытывая страх и ничуть не скрывая его, предложить помощь тому, кто, собственно, этот ужас и внушает.

– Нет. Но спасибо.

С этими словами я резко разворачиваюсь к ней спиной и быстрыми шагами направляюсь в крепость патруля, практически ничего не различая перед собой. Кажется, кто-то окликает меня, я даже не оборачиваюсь и не останавливаюсь хотя бы на долю секунды. Каждый звук ощущается назойливым шумом. Серые стены сливаются в невзрачное пятно, воздуха я не чувствую, хотя знаю, что дышу. При удушении ощущения другие: горло сдавливают сильные тиски. Сейчас же я ничего не испытываю. В голове туманно, а внутри…

Холодно.

Тихо.

Пусто.

Снова.

Врываюсь в небольшую комнату, наверняка являющеюся кабинетом для хранения отчётов. С криком опрокидываю что-то огромное, с грохотом летящее вниз. Хватаюсь за голову, сжимая волосы до колющей боли, стискиваю зубы, сдерживая новый порыв крика, бьющийся в горле подобно дикому зверю, сорвавшемуся с цепи. Почему? Почему оно не бьётся? Почему оно забилось на короткие мгновения, а затем снова остановилось? Почему тишина, холод и пустота вернулись? Почему они снова сковывают меня?!

Сжимаю палец левой руки, вертя его из стороны в сторону. Немного оттопыриваю его, выкручиваю до заветного хруста. Острая боль быстро пронзает руку, помогая отвлечься от недавнего. Ломаю второй палец таким же образом. И третий.

Достаю из пояса кинжал. И провожу лезвием себе по горлу.

***

– Какой же ты идиот всё-таки, – говорит Велимир, осуждающе цокая языком. – А если бы кто-то другой вошёл и увидел тебя? Александр, не все такие живучие, как ты, при виде трупа многие могут и сами мертвецами стать.

В ответ на его упрёки я молчу, поднимая опрокинутый шкаф на место. На полу валяются бесполезные и скомканные отчёты о патрулях. Если бы знал, что их так много и убирать их придётся мне, сто раз бы подумал, прежде чем вымещать свою злость на этом злосчастном шкафе.

Велимир, оттирая кинжал от крови, бурчит себе под нос что-то ещё, явно ругая меня за глупость и безрассудство. Не знаю, сколько времени я провёл мёртвым без сознания с перерезанным горлом, но посвящение в стражи Ордена ещё не началось. Хотя Аня уже могла забеспокоиться о том, что меня долго нет.

– Вот ты мне объясни, а то вас молодых хрен поймёшь, – ворчит Велимир. – Какого фига ты это делаешь? Это же бессмысленно!

– Всё имеет смысл. – Я закидываю свитки на верхнюю полку и как следует приминаю их, чтобы впихнуть ещё. – Я и не жду понимания, Велимир. Просто… Это уже невозможно. Это не жизнь.

– Не жизнь, значит, – задумчиво произносит он, а после вздыхает: – А о жизнях других ты подумал? Что, если однажды твоё желание исполнится, попадёшь ты в Навь¹⁷, убив себя? Ты не подумал, каково будет тем, кто знает тебя? Каково будет Ру, Данияру, Луизе, Есению, другим стражам? Или мне, к примеру!

Застываю с мятыми отчётами в руках, а после оборачиваюсь к главнокомандующему. Тот не смотрит на меня, всё ещё протирая лезвие тканью, которое и так уже блестит. Велимир намеренно скрывает глаза, опустив их.

– Я… – Запинаюсь, понимая, что Тузов прав. – Прости.

– Да чего уж там, – буркает он немного дрогнувшим голосом.

Слёзы он скрывает плохо, уж я-то знаю. Старик неуклюже их вытирает, несколько раз шмыгнув носом.

– Я тебя напугал, – понимаю я, садясь напротив него. Бесполезные отчёты подождут, к тому же пол для них более подходящее место, чем деревянный шкаф.

– Конечно, напугал, дубина ты этакая! А если бы и вправду ты того?!

– Велимир…

– Не велимиркай мне тут! Знаю я тебя. Скажешь, что всё понял, а потом опять найду тебя с выкрученными руками и дырявым пузом! Александр, зачем ты это делаешь? Всё равно же не выходит.

– Вот именно, – обрываю главнокомандующего прежде, чем тот выдаст ещё одну тираду о неразумности и безнадёжности всей идеи. – Не выходит. А я хочу, чтобы вышло. Хочу, чтобы это закончилось.

– Но почему? Ты же живёшь, как все.

– У всех бьётся сердце, Велимир. Все что-то чувствуют. Я же… Такое про меня сложно сказать. Возможно, я что-то и чувствую. Но ощущение, что я просто внушаю себе это, вселяю в себя чувства, которых попросту нет, с каждым днём только крепнет. Это ненормально, чтобы кто-то продолжал ходить по земле после своей смерти. Мой срок подошёл ещё тогда, шесть лет назад. А мёртвые должны оставаться мёртвыми, а не как я.

Велимир лишь качает головой. Как я и говорил, понимания я не жду. Дело это бесполезное. Словами подобное нельзя объяснить, а никто, кроме самого меня, проблем с небьющимся сердцем не испытывает.

– Тогда пообещай мне кое-что. И постарайся выполнить обещание.

– Ты меня знаешь. Я всегда держу слово.

– Ты прекратишь попытки покончить с собой до тех пор, пока в Навь не отойду я. И не спорь со мной, сынок! – добавляет Тузов сурово, заметив, как я уже собираюсь возразить. – Задержись в этом мире чуть подольше меня.

С Велимиром Тузовым я познакомился шесть лет назад, когда был неопытным мальчишкой, в котором кипели злость на весь мир за его несправедливость, разочарование в том, что раньше вызывало лишь восхищение, и невыносимая ненависть, зудящая под самым сердцем от одних лишь мыслей о том, что я узнал и что потерял из-за этих знаний. Та ненависть была особенной, бурлящей в груди и разрастающейся с каждым мигом, которым она царствовала. Эта ненависть не ушла, и, наверное, это единственное чувство, в истинности которого я не сомневаюсь по сей день.

Тогда я только-только попал в особый легион, но под командованием Богдана Рылого. Всем воспитанникам поручают индивидуальные миссии, и я был не исключением. Но если обычно задания касались низшей нечисти, то мне досталась высшая.

Мне поручили справиться с гнездом упырей.

Гнездо оказалось небольшим, тварей было всего семь. Но в четырнадцать лет справиться с таким количеством нечисти невозможно, это верная смерть. Крови я потерял много. Слишком много, чтобы остаться в живых в тот самый момент, когда я вбил осиновый кол последнему упырю, едва дыша, еле стоя на ногах и ничего не соображая. Жизнь ускользала у меня из рук, её мгновения стремительно заканчивались, и лишь осознание этого звенело в голове, когда я упал прямо в гнезде, не в силах вернуться в штаб. Кровь вытекала из многочисленных ран, во рту её тоже было достаточно. Последние секунды замедлились, давая вспомнить всю жизнь. Но вспоминал я лишь одного человека и понимал, что тот получил желаемое: мою смерть. Дальше глаза сами закрылись, и весь проклятый мир пропал.

В тот момент я впервые умер.

Но ненадолго.

Меня нашёл Велимир. Тот был совершенно один и направлялся в штаб кадетов особого легиона, так как у него была назначена встреча с главнокомандующим Рыловым. Он счёл меня мёртвым, ибо моё сердце не билось, а засохшей крови было достаточно. Раны затянулись, не оставив даже шрамов, но Велимир в силу возраста и плохого зрения этого не заметил. Как он позже сказал, Тузов не хотел хоронить меня в Нечистом лесу, потому как боялся, что мой срок не подошёл. Он хотел сжечь моё тело, как и поступают в Ордене со всеми умершими стражниками. Велимир собирался устроить прощальные похороны со мной в штабе, поэтому взял меня с собой. Какое же было его удивление, когда я, очнувшись и увидев, что скачу на одной лошади со старым хрычом, начал брыкаться и пытаться соскочить с коня, думая, что меня похитил работорговец.

Тузов чуть не убил меня в прямом смысле этого слова, так как решил, что я уже превратился в нечисть, и пытался меня поджечь. Я же хотел сбежать от чокнутого деда, и у меня почти получилось, но после неудавшейся смерти я заметно ослаб и потерял сознание, так и не убежав далеко. В следующий раз я очнулся связанным, острое лезвие меча упиралось в горло.

– Кто или что ты? – спросил тогда Велимир.

Объяснял всё я Велимиру не меньше часа, а разбирались мы во всем гораздо дольше, даже солнце к тому моменту село. Ни Тузов, ни я не знали, кем или чем я стал. Сердце моё не билось, внутри было непривычно холодно, тихо и пусто. На теле не осталось ни одной раны, что нанесли упыри. Из шрамов был лишь тот, что я получил в прошлом. Он со мной до сих пор.

Я говорил и мыслил, как живой человек. Только моя кожа стала гораздо бледней, я не чувствовал голода или необходимости во сне. Все раны, которые я лично просил нанести главнокомандующего или оставлял на теле самостоятельно, через некоторое время заживали. Тогда я впервые задумался убить себя ещё раз, но остановил меня Велимир, пообещавший взять меня под своё крыло и помочь разобраться с этим.

И он сдержал обещание. Добился того, чтобы меня перевели в особый легион под его командованием. Он учил меня и поддерживал. Искал информацию, которая могла бы помочь. И хранил мою тайну, старательно оберегая и её, и меня самого.

За эти годы я привязался к главнокомандующему. Он стал для меня другом.

– Обещаю, – наконец говорю я.

– Пойдём, сынок, – произносит он усталым голосом, и я невольно задумываюсь, насколько же он стар. Любой бы на его месте ещё десять лет назад бы покинул пост первого главнокомандующего Ордена. – Скоро начнётся посвящение.

Киваю и накидываю новый чистый кафтан, так как горло старого заляпано кровью.

Посвящение проходит на улице, где собрались уже все выжившие кадеты. Во время начала отборочных их было примерно сто пятьдесят. Сейчас же едва насчитывается половина. Все вымотанные, отчуждённые и испуганные. Некоторые дрожат до сих пор, другие не сдерживают слёзы. В стороне, рядом с конюшнями, стоит телега, прикрытая холщовой тряпкой, из которой виднеется чья-то тонкая болтающаяся в воздухе рука.

Мёртвые кадеты. В телеге те, чьи тела остались более-менее невредимыми после смерти. Не думал, что их выставят так открыто.

– Он убил их… – слышу я далёкий шёпот, проходя мимо одного из кадетов. – Он убил их… Откусил им руки… Ноги… Головы. Эта тварь…

– Эй, – я останавливаюсь и подхожу к юноше, опустившемуся на землю и сжимающему волосы на голове. Тот даже не поднимает взгляд в мою сторону, а всё повторяет одни и те же слова и беспокойно трясётся. Дёргаю его за плечо, заставляя отвлечься от прискорбных мыслей о погибших друзьях. – Их не вернуть. Ни одного из них. Они умерли, сражаясь, и ты видел это. И поверь мне, увидишь ещё не раз, если вступишь в Орден. Поэтому откажись сейчас. Иначе вновь встретишься с этим, – я указываю на телегу, – в очень скором времени. Или же сам окажешься одним из них.

Юноша – ещё совсем мальчик – смотрит на меня, не мигая. Я же оставляю его наедине со своими мыслями, надеясь, что он примет верное решение и больше никогда не подумает о служении в этом проклятом Ордене.

Аня стоит в компании других кадетов. Такая же молчаливая, как и все. Её хвойно-зелёные глаза находят мои, но она их отводит в сторону. До сих пор боится. А я даже не могу объяснить ей всё, ведь любую ложь она с лёгкостью раскусит. А если скажу правду, то она быстро засомневается в своём даре чувствовать любое враньё.

Выглядит она измученной. Ночь в Нечистом лесу серьёзно отразилась на ней. Лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги. Каштановые волосы свободно распущены, но взлохмачены. Губы сухие и в трещинах. Её худые руки обхватывают плечи и немного потирают их, точно так Аня пытается успокоить саму себя.

Глядя на неё, я задаюсь лишь одним вопросом: кто она такая? Почему при прикосновении с ней моё сердце забилось? Может ли она помочь в осуществлении моего желания? Поможет ли она мне убить себя?

– Поздравляю с успешным прохождением отборочных! – объявляет Велимир, широко улыбаясь. Главнокомандующий старается не смотреть в сторону телеги, а его улыбка выглядит крайне натянутой и вымученной. – Вы уже не кадеты, вы почти стражи святого Ордена Святовита! Это великая и ответственная роль, которая далеко не всем по плечу. Но вы доказали, что вам она под силу, пережив ночь в Чаще Гибели. К сожалению, вернулись не все… – он останавливается, делая приличную паузу. То ли давая будущим стражам ещё раз попрощаться со всеми погибшими, то ли пытаясь справиться с собственной скорбью, что нахлынула на него. – Знайте, ваши друзья погибли храбро! Они погибли, сражаясь ради одной цели, которая уже сотню лет объединяет весь Орден: искоренить нечисть с этих земель. Ни одна смерть не была напрасна, ваши товарищи погибли за благое дело.

Будущие стражи едва слушают его. Такие слова не помогают, уж я-то знаю. Понимает это и Велимир, желающий поддержать скорбящих и хоть немного залечить их раны, что кровоточат из-за печали и тоски, любым способом. Обычно, в таком случае помогает молчание. Время. Нужный человек рядом. Всего этого стражи лишены.

Молчание будет расценено как равнодушие. Времени на то, чтобы рыдать навзрыд, нет, иначе сам имеешь все шансы быть убитым. И нужных людей тоже нет. Стражники не заводят семьи, редко вступают в отношения, а те далеко не заходят. Из друзей у них только такие же участники Ордена, которые видели то же самое, знают, каково это, и получают такую же поддержку, что и все. То есть никакую. Каждый страж пытается справиться со своей болью, ему некогда разбираться с чужими страданиями, даже если они в точности совпадают с его.

Если Велимир тщательно подбирает слова, выражает свои искренние соболезнования, пытаясь донести до будущих стражей, что они не одни, то чаще всего происходит всё иначе. Слова сожаления звучат механически, точно все заучили одну и ту же речь, которая не менялась уже сотни лет. Сострадание высказывают сухо, таким тоном, будто это не их желание, а их заставили, принудили. А может, выражение своего сочувствия уже давно стало вежливым жестом, этакой обязанностью.

Велимир говорит долго, суть его слов я давно упустил, как и будущие стражники. Смотря на их поникший вид, замечаю, что заплаканного юноши среди них нет. Да и кажется, что их ряды немного поредели. Что ж, тем лучше для них и для Ордена. Они сохранят себе жизнь на ещё несколько десятков лет, а Орден не лишится новых членов за несколько миссий.

Главнокомандующий заканчивает высказывать свои соболезнования, и в его ясно-голубых глазах, что заметно опухли и покраснели, видны мелкие капли слёз, которые он неряшливо смахивает, а затем переходит к главной части:

– Вступая в Орден Святовита, вы даёте клятву верности святым, своим сослуживцам и самому Ордену. Вы клянётесь служить верно и храбро, не отступать перед лицом опасности и быть готовым отдать собственную жизнь ради благого дела: истребления нечисти и восстановления покоя во всём Великомире. Произнеся клятву, вы вверяете свою жизнь в руки Ордена, в руки других стражей и в руки святых. Вы обязаны защищать простой люд от нечистой силы. Быть стражем Ордена Святовита – это честь и благородство, это ответственность и великая роль. Вступая в Орден, под вашей защитой будет весь Великомир, ваша родина, нуждающаяся в защите и надеющаяся, что вы её не подведёте и не бросите в тёмное и тяжёлое время.

Тузов вызывает будущих стражей по очереди. Первым оказывается худощавый юноша, который весь трясётся то ли от прохладного летнего ветра, то ли волнения. Паренёк опускается на одно колено перед главнокомандующим. Велимир просит произнести его клятву верности, после чего вешает на его шею новый крест, омочённый в святой воде, и накидывает ему на плечи синий кафтан. Новый страж встаёт и идёт к своему капитану.

Очередь Ани наступает быстро – она идёт третьей. В отличие от двух предыдущих стражей, она настроена крайне уверенно и решительно. Ноги не трясутся, взгляд не опущен, губы плотно сжаты, а брови немного сведены к переносице. Она опускается на одно колено и наклоняет голову вниз. Её волосы падают ей на плечи, но Аня даже не убирает их, ожидая посвящения.

– Анна Алконостова, – торжественно произносит Велимир Тузов, держа шнурок с новым крестом. – Клянёшься ли ты верой и правдой служить Ордену Святовита и святым Великомира?

– Клянусь, – следует чёткий и твёрдый, как камень, ответ.

– Клянёшься ли ты защищать простой люд от нечисти любой ценой, даже собственной жизнью?

– Клянусь.

– Клянёшься ли ты следовать учениям святых, быть честной и справедливой, поступать благородно и не сходить с верного пути добра и мужества?

– Клянусь.

– Клянёшься ли ты быть достойной стражницей Ордена Святовита, почитать все правила и безукоризненно следовать им, оберегать свою родину от недругов?

– Клянусь.

Крест опускается на грудь Ани. Та вздрагивает, её ладонь тут же сжимает новый железный крест, прижимая его к сердцу, точно она ждала этот момент всю свою жизнь.

– Ты хорошо сражалась, Аня, – отмечает Велимир. – И пусть твой бывший наставник считал, что ты доросла лишь до зелёных нитей, я смело вверяю себе синие, – с этими словами Тузов протягивает новоиспечённой стражнице клубок нитей. – Добро пожаловать в Орден Святовита, Аня Алконостова, – главнокомандующий набрасывает на её тонкие плечи тёмно-синий кафтан, прямо под цвет нитей.

Встав, Аня кланяется главнокомандующему, после чего идёт ко мне.

– Поздравляю, – произношу я, продолжая наблюдать за посвящением. – Отныне самая дешёвая выпивка в большинстве постоялых дворах для тебя бесплатна. Ну, или только вторая и последующие кружки, но не суть.

– Я не ради выпивки вступила в Орден, – хмуро отвечает она, не оценив мою шутку.

– Неужели? А ради чего ещё тогда?

Аня закатывает глаза в ответ на мой саркастический тон и такую же ехидную улыбку. Про себя я отмечаю, что её страх наконец ушёл, она успокоилась и даже расслабилась.

– Хочешь, уйдём отсюда? Поедем сразу в Воиносвет, в крепость. Всё равно ничего интересного, да и банкета не будет.

– Я думала, все поедут вместе.

– О нет, – протягиваю я. – Большинство из новоиспечённых стражей сразу же получат первое задание, из которых одна пятая точно не вернётся. Поэтому лучше свалить по-тихому, пока не загрузили. Или ты хочешь получить спальное место в конюшне, когда все приличные койки разберут?

– Я бы и от задания не отказалась, капитан.

– Какая упёртая. Будет тебе задание, но чуть позже. Не нужно рваться в бой при первой же возможности, иначе окажешься среди них, – киваю в сторону телеги с трупами. – Пошли, заодно и узнаем друг друга получше.

Оборачиваюсь к новой стражнице и замечаю интересную деталь. А точнее, отсутствие креста, который ей вручили буквально недавно на моих же глазах. Но шаг я не сбавляю, а Аня, если и замечает мой удивлённый взгляд, ничего не говорит, покорно идя за мной.

И всё же не спросить я не могу:

– Ты где уже крест потеряла?

– Он у меня, – и в доказательство своих слов Аня достаёт крест из кармана кафтана, висящий на шнурке. – Просто не могу носить.

– Не веришь в святых? Дело твоё, но крест носить нужно, это твоё оружие.

– Дело не в вере. Наоборот, я верю в святых, но крест… Он давит на меня. Душит. Поэтому и приходится носить в кармане.

– Не боишься, что таким образом святые покинут тебя?

– Святым не нужен какой-то знак, чтобы быть рядом.

– Точно, – соглашаюсь я. – Их никогда рядом-то и нет. Что носи крест, что не носи…

Аня уставляется на меня, как на больного:

– Ты не веришь в святых? Тогда зачем вступил в Орден?

– Я не верю в мёртвых, – поправляю я, игнорируя второй вопрос.

Стражница ничего не отвечает, а лишь отводит взгляд, молча заявляя, что разговор окончен. Мы как раз доходим до конюшни, в стенах которой и встретились впервые. И у её же стен нас поджидает сюрприз. Точнее, поджидает меня.

Богдан Рылов стоит у входа в конюшню, сложив мощные руки на груди. Помню, как эти руки держали меня, сжимали мои кости чуть ли не до болезненного хруста, пока я рвался к матери, неистово крича. Лицо, покрытое бесчисленными рваными рубцами и шрамами, теперь ещё усеяно и несколькими морщинами, менее заметными, чем у Велимира. Колючие тёмные глаза глядят прямо на меня, а спустя секунду взгляд переводится на Аню. Я останавливаюсь при одном виде на второго главнокомандующего и поворачиваюсь к Ане лицом.

– Вернись к другим стражам, – шепчу я.

– Что?! – Аня тоже говорит шёпотом, но менее тихим. – И почему мы шепчемся?

– Так надо, поверь мне. Стой у телеги с трупами и будь на виду у главнокомандующего Тузова.

– Александр, что?..

– Считай это своим первым приказом: вернись на посвящение и жди меня там.

Аня наверняка хочет получить ответы на все свои возникшие вопросы прямо сейчас, но закрывает рот и разворачивается ко мне спиной, возвращаясь на посвящение стражей. Краем глаза замечаю, как Рылов, увидев, что Аня уходит, оживляется. Я же иду прямо к нему, догадываясь, что меня ждёт.

– Главнокомандующий, – почтительно киваю ему в знак приветствия. – Посвящение юных стражей уже давно идёт, почему вы не на таком прекрасном событии?

– Демидов, – произносит он, окидывая меня взглядом снизу верх, точно смотрит не на симпатичного капитана, а на мелкую букашку, что надоедливо жужжит над ухом. – Ни капли не изменился.

– Ну, а вы всё такой же лысый и хмурый, – парирую я, сохраняя спокойную улыбку. – В чём дело, главнокомандующий? Кого-то ждёте?

Тот больше не медлит и хватает меня за грудки кафтана, прижав к хлипкой двери конюшни. Прядь волос падает мне на лоб, и я невозмутимо сдуваю её, смотря в хищные глаза главнокомандующего, чей взгляд означает лишь одно: я крупно влип.

– В чём дело?

– В девчонке, которую ты взял в отряд, – если бы моё сердце билось, оно бы наверняка заколотилось с бешеной силой при упоминании этих слов. – Откажись от неё и избежишь бед.

– Беды меня в последнее время только привлекают. Поэтому девушка остаётся в моём отряде и под моей защитой, а свои угрозы засунь себе…

– Угрозы не мои, – мотает головой Рылов. – Он хочет встретиться с тобой.

– Я такого желания не испытываю, поэтому спасибо за предложение, от которого я с удовольствием отказываюсь, – язвительно произношу я, склонив голову набок. – И передай ему, чтобы оставил меня в покое, – сбрасываю руки главнокомандующего с себя. – Он мне никто, как и я ему. А девушка останется в моём отряде до тех пор, пока я хожу по этой земле.

– Не заставляй его переходить к другим мерам. Или переведи эту девку к любому моему капитану, или вмешается он.

– Во-первых, она девушка, а не девка. А во-вторых, пусть вмешивается, всё равно нихрена не делает.

Я уже хочу найти Аню и убраться отсюда подальше, как мои слова прерываются лёгким свистом лезвия, что оказывается у моего горла.

О моей тайне Рылов знать не знает, поэтому, по его мнению, угроза в виде короткого меча, приставленного к глотке, должна сработать. Я же окидываю остриё скучающим взглядом, даже не шелохнувшись. Глупо показывать страх, которого и нет. Даже если бы я был живым человеком, то отреагировал бы точно так же. Не стоит показывать то, что может быть использовано против тебя.

– Давай, – говорю я. – Убей меня, раз он позволил.

Он позволил сделать это ещё шесть лет назад. Он хотел сделать это собственными руками и был близок к цели. Но всё оборвалось.

И кое-что оборвалось и у меня в тот момент.

Лезвие медленно отходит от моего горла, точно в любой миг Рылов передумает и сделает резкий выпад, от которого моя голова покатится по земле, освещённой летним солнцем. Не скажу, что я ярый противник этой затеи, но своё обещание, данному Велимиру, я сдержать обязан.

– У тебя неделя, чтобы одуматься. Дальше будут последствия.

– Жду с нетерпением, – бросаю я на прощание, возвращаясь к Ане.

Её точно нельзя оставлять одну.

Глава шестая. Весь отряд в сборе

Аня

Всю дорогу я и Александр молчим, лишь изредка он просит меня ехать чуть быстрей, если, конечно, я не хочу прибыть в Воиносвет в следующем месяце. Я же молчу, потому как после разговора с главнокомандующим Рыловым капитан выглядит так, словно проглотил комок грязи, полный червей. Когда я напрямую спросила его, всё ли хорошо, он солгал, сказав, что всё чудесно.

Тем не менее, когда нам остаётся меньше часа до столицы Великомира, я всё-таки решаюсь:

– Капитан! – я догоняю Одуванчика, который успел немного обогнать мою кобылу. – Лихо напало на меня при свете дня.

– Ты только сейчас это заметила? – устало интересуется Александр. – На будущее, внимательность к деталям, особенно крайне значительным, не помешает стражу.

– Заметила это я сразу же, как тварь напала. Вспомнила только сейчас.

– Хорошая память тоже стражу не повредит.

– Тебя не смущает, что нечисть активна теперь и днём? – перехожу я к делу, не обратив внимания на колкости капитана.

– Нет. – Александр дёргает за поводья, останавливая Одуванчика, после чего слезает с коня и достаёт фляжку с водой из сумки. – Меня это интересует, – он передаёт флягу и мне, так и не притронувшись к ней. Я делаю два маленьких глотка и даю напиться лошадям. – Как и весь Орден.

– Они в курсе?

– С самой смерти кадетов. Тогда это установилось впервые, но кто знает, может, такое уже и происходило, просто стражи профукали.

– А если кадетов убила не нечисть? – осторожно спрашиваю я, внимательно следя за Александром, пытаясь уловить правду если не в его словах, то во взгляде или движениях.

Тот убирает волосы со лба и вновь садится на коня, молча веля мне следовать его примеру. Дальше лошади идут пешком, не спеша, их даже подгонять не нужно. Тропинка узковата, с мелкими ямами и неровностями.

– А кто ещё? – усмехается капитан. – В твою причастность я в жизни не поверю. Уж извини, но на убийцу ты не похожа.

– Сочту за комплимент, – фыркаю я.

– Даже если это и не нечисть, факт её бодрствования днём неоспорим. Всё-таки лихо напало на тебя, и были случаи до этого.

– Какие-такие случаи? – навострив уши, переспрашиваю я.

– Страж из моего отряда вчера вернулся с задания. Упыри напали на местных при свете дня. Никаких неудобств или бед твари при этом не испытывали.

Похоже, скоро во всём Великомире наступят тёмные времена. Если раньше люди не боялись заходить в Нечистый лес или другие леса Великомира при свете солнца, чтобы собрать грибы или ягоды, нарубить дров, поохотиться за дичью, то теперь такие прогулки могут обернуться катастрофой. Стражей же просто не хватит, чтобы управиться со всеми тварями. А если в Великомире объявится один их духов? Ничем хорошим это не закончится ни для страны, ни для её жителей.

Тем временем мы наконец подъезжаем к Воиносвету – столице Великомира. По пути встречаются торговцы, пытающийся продать Александру и мне обереги на удачу, тёплые шапки из лисьего меха, железные гривны, расписные глиняные горшки, свежее, по словам купцов, мясо, которое было свежим дня три назад. Пару раз капитан даже останавливается и торгуется с продавцами, сбивая цену того или иного товара, а после, добившись своего, отказывается брать, ссылаясь на забытые деньги. Вслед нам звучат проклятия за потраченное время, которые вызывают лишь смех Александра.

В последний раз я была в Воиносвете пять лет назад, когда только поступала в кадетское училище. В тот момент он покорил меня внушительностью, яркими красками, постоянным движением и неумолкающей жизнью. Город практически не изменился, но перемены претерпела я.

Вокруг шумят, галдят и мчатся по своим делам люди самых разных классов. Среди них видны и стройные фигуры в синих кафтанах, к которым отныне отношусь и я. Большинство стражей, что мы встречаем, покидают Воиносвет на лошадях и при виде Александра уважительно кивают. По мощёным дорогам носятся дети, играющие в догонялки и совершенно не задумавшиеся, попадут они под лошадиные копыта или нет. Пару женщин с передниками на поясе прикрикивают на непослушных чад, которые отвечают гоготом или вовсе показывают язык в знак своего неповиновения.

Среди людей также заметны грозные фигуры в красных плащах и блестящих на солнце пластинчатых доспехах. К их поясам прикреплены резные ножны, а головы украшают железные шишаки.

– Не смотри на них, – едва слышно шепчет Александр. – Это царские дружинники. Заподозрят тебя в чём-нибудь, и беды в первый же день в столице не заставят себя ждать.

Прислушиваюсь к совету Александра и отвожу взгляд от личной армии царя, пытаясь особо не выделяться. Один из дружинников останавливает шедшего за нами старого странника, одетого в грязные лохмотья, со спутанной бородой седых волос, из которой выглядываются мелкие сучья.

– Ай, чаво, милок?! – орёт старик, приставив ладонь к уху. – Не слышу ничевой, ты это погромче говори, а то я уж старый! Вот в моё время, когда твоей матери ещё в планах не было…

Чем ближе мы подходим к главной площади, где и располагается крепость Ордена, тем меньше становится низких изб с соломенными и тёсовыми крышами. Маленькие домики сменяются огромными расписными теремами с резными створками на окнах. Вместо разваливающихся телег по дорогам мчат барские колымаги, запряжённые несколькими лошадьми. Людей здесь ещё больше: и бояре, и простолюдины, и стражи, и дружинники, и ремесленники.

Посреди главной площади – её ещё часто называют Площадью Чести – высится каменная крепость Ордена, из центральной и самой высокой башни которой виднеется тёмно-синее знамя с серебряным крестом.

– Почему ворота не охраняются? – спрашиваю я, когда мы без проблем проходим через распахнутые ворота, ведущие прямиком во двор крепости.

– А зачем? Ворота запираются лишь на ночь.

– А если кто-то из врагов проникнет сюда?

– Тогда он самолично подпишет себе смертный приговор, – пожимает плечами Александр и спрыгивает с коня, ведя Одуванчика дальше за поводья. – Поверь, сюда никто не сунется даже за мешок золотых. В крепости обитают стражи – главная сила царя.

Слезаю с лошади и осекаюсь при словах Александра.

– Орден не относится к военным силам царя.

– Разве? Если бы это было так, ты бы почувствовала ложь в моих словах.

– Вовсе нет, – возражаю я. – Мой дар работает иначе. Если для человека его слова являются правдой, то они истина и для меня. А если человек понимает, что лжёт, то обман я и ощущаю. А ты просто веришь собственным словам.

– Им верят многие, – невозмутимо говорит капитан, пожимая плечами.

Конюшни крепости отличаются от всех других, что я только видела, огромными размерами и удивительной чистотой. Во всяком случае здесь царит та чистота, которая может быть только возможна в конюшне.

– Ярик, – обращается Александр к подошедшему пареньку лет пятнадцати, одетому в косоворотку, что на несколько размеров больше его самого. – Позаботься об Одуванчике и… – он оборачивается ко мне, ожидая, когда я назову имя своей лошади.

– У неё нет имени. Лошадь не моя, а из училища.

– Теперь ещё и лошадь Зыбину возвращать, – с раздражением отмечает Александр. – В общем, позаботься о лошадях, Ярик. Помни, Одуванчик предпочитает не слишком сухое сено.

Капитан передаёт поводья мальчишке, который ведёт лошадей в стойла. Я думаю, что уже вот-вот окажусь в стенах крепости, о чём мечтала последние десять лет, а то и больше. Но у Александра на этот счёт иное мнение, потому как он ведёт меня на полигон, где уже во всю тренируются стражи с боевыми чучелами, отрабатывая рукопашный бой. Приглядевшись, я понимаю, что стражей на полигоне не так много, от силы три-четыре человека, а вот тренируются кадеты, за которыми полноценные члены Ордена и приглядывают.

– Я думала, у столичного корпуса отдельная территория.

– Так и есть. Столичный, северный и южный корпуса набирают кадетов каждый год, а не как западный и восточный – раз в пять лет. И места не всегда всем хватает, народу много. Это, – он кивает в сторону тренирующихся ребят, которым на вид меньше четырнадцати, – первогодки. Зелёные и спесивые. Вот скажи, в чём его ошибка? – движением головы капитан указывает в сторону щуплого паренька с тёмно-русыми волосами, торчащими в стороны.

Мальчик бьёт чучело со всех сторон, энергично размахивая кулаками и ударяя то в бок, то в живот, то в голову. Тренируется он изо всех сил, аж волосы прилипли ко лбу, а подмышки кафтана стали мокрыми. Очередной удар – и соломенная башка чучела катится по полигону, а паренёк, подпрыгнув от радости несколько раз, трясёт сжатым кулаком, изредка прижимая его ко рту.

– Не рассчитывает силу, – говорю я. – Будь это не чучело, мальчик мог сломать руку от таких сильных ударов.

Точно в подтверждение моих слов, к мальчугану подходит страж и, глядя на сбитую голову, отчитывает кадета, который явно не понимает недовольство наставника, что видно по его раскрасневшимся ушам и возмущенному виду.

– А я не зря взял тебя в отряд.

В крепость мы входим через полигон, попадая в длинный коридор, по которому мчатся стражи со всех сторон. Никто из них не останавливается, лишь некоторые, завидев Александра, быстро кивают, не сбавляя шагу.

– Днём здесь многолюдно, – объясняет капитан, расслабленным шагом идя по коридору. Я же едва поспеваю за ним, несколько раз чуть не врезавшись в членов Ордена. – В крепости, считай, четыре крыла. В западной живут капитаны и генералы, поэтому в случае чего ищи меня там. Обычные стражи обитают в северном – самом верхнем, – куда мы, собственно и идём. Южное – самое маленькое – выделено специально для собраний Ордена и торжеств. В нём же столовая. В восточном крыле располагается библиотека и залы для тренировок.

Мы поднимаемся по винтовой лестнице на самый верхний этаж.

– Комнат тут немного, потому как зимой здесь жутко холодно. А ещё здесь проходят вечерние смотровые патрули. Так как больше свободных комнат нет, тебе придётся довольствоваться тем, что есть.

– Я не привередлива, – пожимаю я плечами. – И холод меня не пугает.

– Все так говорят до первого снега.

Капитан отворяет дверь, что ближе всего находится к лестнице, и входит первым, точно осматривается на наличие опасности, и только после этого пропускает меня вперёд.

Комнатушка оказывается меньше, чем я думала, но очень даже уютная. Посередине узкая кровать с периной и красным одеялом, усеянным вышитыми узорами. Чуть в стороне небольшое окно. У изголовья кровати стоит деревянная тумбочка, весьма хлипкая на вид, а у изножья – сундук для одежды.

– Комната у тебя отдельная, – сообщает Александр. – Я бы подселил тебя к ещё одной девушке из моего отряда, но, боюсь, она не одобрит моё решение. Ванная, правда, будет общая, и советую ходить на этаж ниже, потому что здесь вода всегда холодная как лёд.

– Спасибо, – искренне улыбаюсь я.

– Отдохни сейчас. Ты целую ночь не спала.

– Но я хочу отправиться на задание и…

– Успеешь, – мягко усмиряет мой пыл Александр, закрывая за собой дверь.

Стоит мне только плюхнуться на мягкую перину, как усталость накатывает на каждый дюйм тела гигантской волной. Глаза невольно закрываются, а в голове витают мысли о том, что я совсем не устала. Но затихают они быстро, а я проваливаюсь в сон.

***

Александр говорил искать его в западном крыле, но не уточнил, где это хреново крыло вообще находится. Ясен пень, что на западе, вот только крепость огромна, и там, где, по моему мнению, находится запад, оказывается ряд дверей, каждая из которых ведёт неизвестно куда. Стучаться в каждую мне не хочется совершенно.

Проспала я добрых несколько часов: уже солнце садится. Быстро смыв с себя всю грязь, что скопилась на моём теле во время отборочных и дороги до Воиносвета, я, связав мокрые волосы шнурком в высокий хвост и надев чистый кафтан, тут же отправилась на поиски капитана, чтобы получить своё первое полноценное задание.

Петляя по коридорам, я пытаюсь остановить мимо проходящих стражей, чтобы спросить, не видели ли они капитана Демидова. Но те и внимания на меня не обращают, а некоторые одаривают презрительным взглядом и всё равно не останавливаются, гордо подняв головы, как самые важные индюки во всём Великомире. Я уже отчаиваюсь и подумываю вернуться к себе в комнату, как слышу знакомый голос, доносящийся на этаже ниже. Быстро спустившись, я становлюсь свидетелем интересной картины.

За Александром стоит девушка-стражница с золотистыми волосами, сплетёнными в косу, а её пальцы покоятся на плече капитана и сжимаются всякий раз, когда незнакомка осмеливается выглянуть из-за спины стража. Мне знакомы эти движения. И мне известен этот страх, что поглотил девушку с головы до ног.

Осторожно подхожу ближе, слыша тихие, но полные злобы и ярости слова Александра:

– Ещё раз тронешь её или другую стражницу и попробуешь на вкус собственные пальцы, которые я тебе отрежу и затолкаю в глотку, – каждое слово он смакует в яде презрения и отвращения. Подойдя ближе, я наконец вижу того, кому угрозы и предназначаются: молодой страж, сидящий на коленях и прижимающий ладони к сломанному кровоточащему носу, смотрит на капитана с ужасом, застывшем в изумлённых глазах. – А теперь назови фамилию своего капитана и можешь быть свободен.

– З-зачем фа-фами-фамилия?! – дрогнувшим голосом вопрошает страж, всё ещё пытаясь справиться с кровью, идущей из носа. – Я-я всё-всё понял, о-осознал. Б-б-больше так не б-буду! Обещаю!

– Правда обещаешь? – губы Александра изгибаются в лукавой усмешке.

– Правда-правда!

– Ну, раз «правда-правда», то иди, конечно же, – сладким и любезным тоном произносит капитан. Я уже хочу вмешаться, да и девушка за спиной Александра сжимается от страха, что с новой силой стискивает её.

Страж чуть ноги Александру не целует, заходясь в неразборчивых благодарностях, встаёт с колен, ещё раз кланяется, благодаря капитана за его милосердие, и медленными шагами идёт к лестничному пролёту, не переставая выказывать своё уважение. Александр же, всё ещё улыбаясь так, что у меня от его ухмылки всё внутри холодеет, ласково хлопает девушку по ладони, веля ей отпустить его. После чего догоняет стража, хватает его за грудки и бросает прямо в стену.

– Не люблю пачкать руки без надобности, но и человеческим языком не всегда можно обойтись, – говорит Александр, поднимая стража с пола и впечатывая его в стену, на что юноша отвечает жалостливым поскуливанием. – Если я велю назвать фамилию своего капитана, то это ты и делаешь, недоносок! Если бы я верил всем обещаниям, что только слышал, я бы бесспорно получил звание не капитана, а доверчивого идиота. А теперь говори, пока в крепости не появилась дыра в форме стража!

Юноша же весь сжимается, но всё же едва слышно выдавливает:

– Е-емельянов.

– Так бы сразу, – Александр тут же отпускает стража.

Александр оставляет юношу валяться у стены, а сам подходит к нам.

– Ты в порядке? – интересуется он у девушки, нервно теребящей кончик косы. – Если он или другой ублюдок хоть пальцем тебя тронет, сразу ко мне. Ну, или к любому стражу из моего отряда.

– С-спасибо, капитан, – лепечет та.

– Спасибо будешь говорить, когда он наказание получит, – Александр кивает в сторону стража, что так и не поднялся с пола. – Я бы его из Ордена выпер, но это уже решать Емельянову. А нос ты ему здорово сломала.

Девушка краснеет и ещё раз благодарит капитана за оказанную помощь. Тот лишь отвечает, что для него это обычное дело, и советует быть осторожной, так как в Ордене много стражей, не понимающих отказ. На этих словах я вздрагиваю, что не скрывается от внимания Александра, но он ничего не говорит и предлагает стражнице проводить её до комнаты, но та вежливо отказывается.

Юноша же быстро уходит, поняв, что больше никакого интереса он не представляет.

– Что произошло? – интересуюсь я, когда мы с капитаном остаёмся наедине. О случившемся я догадываюсь, но почему-то мне хочется, чтобы моё предположение не подтвердилось. В конце концов я глупо и наивно лелеяла надежду, что в Ордене с таким не столкнусь.

– Он домогался до неё, – всё-таки мои опасения оказываются верными. – Любава сломала ему нос, но даже такие отказы некоторые мужчины не понимают и считают знаком проявления симпатии, – Александр раздражённо закатывает глаза. – Я просто оказался рядом.

– И помог?

– Что?

– Ты помог девушке? Встал на её сторону? – хлопаю глазами, глядя на Александра так, будто передо мной не страж с острым языком, а как минимум двуглавая лошадь с телом собаки и рогами козла. – Не говорил, что это она виновата, что это она его совратила своим видом? Ты винил его, а не её? Не говорил, что это естественно у мужчин?

С каждым моим словом взгляд Александра меняется, и теперь он смотрит на меня так же, как и я на него: с удивлением и непониманием.

– Уж не знаю, у каких мужчин естественно бросаться на девушек и даже не слышать их, когда они говорят твёрдое нет, – наконец отвечает он. – Лично я отношу таких людей к… К не людям уж точно. Они мне отвратительны. И что за бред ты несёшь?! Как я могу обвинить девушку в том, что это он не может сдержать себя и не слышит простое и человеческое нет! Конечно, я ей помог! Что за вопросы, Аня? Или ты думаешь… О, – Александр внезапно замолкает, поняв для себя одну вещь, которую я хотела скрыть, но снова не справилась. Опускаю глаза, не желая, чтобы в моём взгляде Александр отыскал всё то, что копилось внутри меня годами.

Страх. Мольба. Желание спрятаться.

Ничего из этого у меня не получается утаить. Снова.

– Мне жаль, – зачем-то говорит капитан, запуская руку в волосы. – Если тебе что-то нужно или…

– Не стоит, – быстро произношу я, не желая ставить его в неловкое положение. – Всё в порядке. Я вообще-то по делу.

Точно очнувшись ото сна, Александр тут же живо спрашивает:

– Что за дело?

– Я бы хотела немедленно приступить к заданию! – отчеканиваю я, выпрямив спину и подняв голову, чтобы мои слова звучали как можно более уверенно.

Александр с облегчением выдыхает и даже выдавливает улыбку:

– Пошли, будет тебе задание.

Признаться, я всё ещё не отошла от увиденного, но как следует стараюсь не показывать это и иду за капитаном, который ничего не говорит: ни о произошедшем, ни о моей реакции на его действия. Впервые встречаю мужчину, вступившегося за женщину, а не обвиняющего её. Наверное, поэтому я так и удивилась, не в силах поверить, что Александр поступил не так, как сделал бы мужчина с иными принципами.

Мы выходим на полигон, идя к конюшням. Уже стемнело, стражей действительно практически не осталось. Неудивительно – основная работа Ордена начинается именно ночью, когда вся нечисть вылезает из своих тёмных укромных мест, дабы поохотиться за свежей человечиной. Хотя сейчас тварям ничто не мешает делать это и при свете дня.

– Поедешь с Данияром, – объявляет Александр.

Я замираю на месте, точно мои ноги прирастают к земле.

– С Д-данияром? – переспрашиваю я севшим голосом. – С-с мужчиной?

Александр останавливается вместе со мной. Синие глаза находят мои, взгляд капитана изучающе скользит по мне, точно Александр изо всех пытается найти нить, за которую можно зацепиться и вытащить меня из гущи страха. Но все эти нити давно разорваны. Мною лично.

– Прости. Я не подумал. Видишь ли, с Данияром легко сработаться. А мне нужно знать, как ты действуешь в команде, поэтому лучше напарника, чем Данияр, и представить сложно. Он мой друг, и я доверяю ему как себе. Поверь, он не обидит тебя.

Я не обижу тебя…

Доверься мне…

Я твой друг или всё-таки больше?..

– Я… Не уверена.

– Аня, – серьёзный тон капитана заставляет меня посмотреть в его синие глаза, тёмные и глубокие. – Данияр тебя не тронет. Клянусь памятью своей матери. Ты мне веришь?

Киваю нерешительно и робко, боясь лишним движением вызвать непрошенные слёзы, что уже стоят в глазах.

– Тогда пойдём. Обещаю, в моей команде ты в абсолютной безопасности. И если кто-то причинит тебе хоть малейший вред, только скажи, и я оторву этим ублюдкам всё, что только можно, и засуну туда, куда только можно.

Сглатываю ком в горле и иду за Александром, подходя к конюшням, из окон которых горит свет. Меня всё ещё трясёт, хотя на улице тепло и безветренно. Александр, если и видит, что я ни капли не успокоилась, ничего не говорит, а лишь одаривает понимающим взглядом, точно пытается донести, что мне нечего боятся. Вероятней всего, он прав. Но такие слова редко помогают. Они не прогоняют страх, он только начинает ныть где-то под сердцем щемящим и ненавистным чувством под названием слабость, что начинает пульсировать при подобных словах. Нечего бояться, значит, и страха быть не должно. А если он есть, то я слаба. Слаба, раз трясусь от того, что не должно внушать ужас.

Стоит нам подойти к дверям конюшни, как створки резко раскрываются, а Александр едва успевает отскочить. И то, двери всё же задевают его нос, поэтому капитан с раздражением шипит и потирает переносицу.

– Ой, прошу прощения! – обеспокоенно звенит девичий голос, и на улицу, к моему удивлению, выходит Луиза, чьи глаза сияют слабым светом в темноте. – А, это ты, капитан, – увидев, кто принял весь удар распахнутых дверей, стражница мигом меняет тон с виноватого на безразличный и ленивый. – Чего припёрся?

– Вот так ты встречаешь любимого капитана… – начинает было Александр, как его перебивает знакомый свистящий акцент:

– Аня!

С Ру мы не виделись около недели, но всё равно мне кажется, что при первой нашей встречи он не был таким высоким. Страж, одетый в обычную косоворотку с порванным воротом, широко улыбается и уже хочет заключить меня в объятия, но вовремя останавливается под мрачным взглядом Александра. Ру протягивает руку в знак приветствия, и его улыбка становится виноватой.

– Рада тебя видеть, – с удовольствием пожимаю я его руку.

– А я-то как рад! Мы с Луизой поспорили, в чей отряд ты попадёшь, и теперь, похоже, она должна мне два медяка! – восторженно, совсем как ребёнок, объявляет Ру, чуть не подпрыгнув от радости. Луиза закатывает глаза, с едким удовольствием замечая:

– Ага, можешь вычеркнуть эти медяки из своего долга мне.

– Что?! Ну Луиза! – измученно протягивает Ру, тяжко вздохнув.

– Могли бы и мне спор предложить, – между тем вставляет Александр. – И почему вы двое тут прохлаждаетесь? Дел что ли нет?

– Дела были! – заверяет Ру, кивая несколько раз. – Мы только вернулись с задания, Саша, – меня удивляет, как страж произносит имя Александра. Во-первых, использует сокращённый вариант. А во-вторых, даже ударение ставит неверное, а капитан никак не поправляет друга. – Вот и зашли к Данияру, давно его не видели. Точнее, Луиза попросила… – на этих словах Луиза пихает его локтем, веля немедленно заткнуться. Но Ру, не понимая ясного, как белый день, намёка, только шипит от боли и недоумённо уставляется на Луизу, лицо которой принимает самый невозмутимый вид.

– Не будем вам мешать, – произносит она, хватая Ру за рукав косоворотки и уводя его подальше, пока он ещё чего-то не наговорил. – Доброй ночи и прочей хрени. Не умрите там.

– Удачи! – салютует Ру.

Стоит парочке удалиться в темноту ночи, как Александр хлопает себя по лбу. Видимо, подобное ему приходится терпеть чуть ли не каждый день.

Кто бы мог подумать, что Ру и Луиза, знакомство с которыми случилось благодаря моей несостоявшейся смерти, будут со мной в одном отряде! А Александр – этот хренов капитан – даже не удосужился сказать, что я уже знакома с некоторыми товарищами по службе.

– Так тебя можно называть Сашей? – ехидно улыбаясь, интересуюсь я, сложив руки на груди.

– Нет. Ни Шурой, а уж тем более ни Саней. Ру искажает моё полное имя так, что получается ругательство на его языке. Для тебя и всех остальных, у кого проблем с произношением не наблюдается, я Александр.

Киваю, прижимая сжатый кулак к губам и пряча в него тихий смех.

Вхожу в конюшню следом за Александром, ожидая увидеть максимум двух людей: конюха Ярика и Данияра, с которым мне предстоит выполнить задание. Внутри действительно только двое, но юного конюха на месте нет.

Первым, кто бросается мне в глаза, вызывая не столько интерес, сколько странную бдительность, оказывается юноша моего возраста, если не младше. Кожа у него бледная, вид болезненный. Волосы светлые, чуть ли не белые, и лохматые, точно он только-только встал с кровати. Но тёмные круги под глазами говорят лишь о том, что юноша не спал минимум три ночи. Пальцы у него длинные и тонкие, да и сам незнакомец настолько худ, что кажется, будто на него достаточно дунуть, и он развалится. Его руки сложены на груди, а глаза – бледно-голубые – уставлены в одну точку на стене. Кажется, точно он не от мира всего. Стоит в дальнем углу, в стороне.

К моему удивлению, Александр ни слова не говорит об этом юноше, точно его и вовсе здесь нет, а подходит к другому.

– Аня, знакомься, это Данияр Дымов.

Данияр – парень крепкий. Вид у него серьёзный, лицо суровое и мрачное, точно он в последний раз чему-то радовался несколько лет назад, а такое слово, как праздники, никогда не слышал. Глаза серые, холодные и немного колючие. Его лицо рассекает широкий шрам, тянущийся от левого уголка лба до правого края подбородка, и эта рваная полоса явно служит знаком, что боевого опыта у Данияра достаточно.

Он молча протягивает мне ладонь, и рукопожатие у него сухое, но сильное: рука после него немного ноет.

– Задание простое: избавить Нечистый лес хотя бы от нескольких тварей, – ровным баритоном произносит Данияр, быстро вводя меня в курс дела.

– Разве стражи занимаются таким? – удивляюсь я. – Нечисти в лесу настолько много, что от парочки убитых ничего не изменится.

– Да, но изменится, если они останутся живы, – подключается Александр. – Они продолжат убивать людей, и жертв будет больше. А если избавиться хотя бы от малого числа, то это уже хоть что-то. Хоть какая-то победа.

Данияр соглашается с капитаном.

– Есений, – Александр окликает юношу, стоящего в углу, и подходит к нему, пока Данияр вручает мне припасённый короткий меч. Признаться, я предпочитаю нити, а оружием пользуюсь редко, только в крайних случаях.

– Тяжёлый? – интересуется страж, наблюдая, как я оцениваю вес оружия.

– Достаточно. – Рассекаю лезвием воздух, держа клинок в одной руке. Затем обхватываю рукоять второй ладонью и вновь взмахиваю. – Пойдёт.

Данияр даёт мне ножны, и пока я привязываю их к поясу, обращаю внимание на Александра, что тихо переговаривается с Есением – бледным юношей, чьи руки теперь не обхватывают собственные плечи. Нет, теперь Есений сжимает волосы так сильно, что вот-вот вырвет приличные клоки. Его тонкие бесцветные губы едва заметно шевелятся, что-то шепча.

– Всё хорошо? – интересуюсь, подойдя ближе.

– Нет, – честно отвечает капитан, мотая головой. – Объясню потом, – добавляет он, заметив мой вопросительный взгляд. – Это Есений Ладов. И…

В печальных и смиренных глазах Есения стоят слёзы. Завидев меня, он замирает, хлопая глазами.

– Река сожжёт опору, – шёпотом произносит он, едва открывая рот. – Всё уйдёт под пятном крови.

Голос у него отстранённый. Слабый. Чрезвычайно тихий, точно Есений выдавливает из себя слова, которые царапают, сжигают, дерут его горло, принося невыносимую боль. Говорит он с придыханием. Есений убирает дрожащие руки с головы, Александр мягко кладёт ладонь ему на плечо, пытаясь успокоить.

– Он говорит мало. А если и говорит, никто не может понять, что именно. Точнее, слова-то понятны, но вот смысл…

– Он теряется, – договариваю я.

– Можно сказать и так.

Есений резко хватает меня за рукав кафтана, я вздрагиваю, пытаясь отскочить, но страж вцепился крепко.

– Есений! – Александр дёргает его за плечи, пытаясь отцепить от меня, но хватка у болезненного на вид стража оказывается, на удивление, сильной.

Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с мольбой. Он открывает рот и тут же закрывает, либо не решаясь сказать, что хотел, либо подбирая подходящие слова. Хотя в его случае слова всегда будут неподходящими. Я даже перестаю самостоятельно вырываться, ощутив к Есению… Понимание? Сочувствие? Или мне просто хочется узнать, что такого он скажет?

– Кукушка знает, когда падёт последний лепесток, – наконец произносит Есений отрешённым тоном, опустив взгляд. По левой бледной щеке стекает одинокая слеза. Он отпускает меня.

Внутри бешено колотится сердце. Не от того, что Есений резко схватил меня. Не от его слов. Нет. От его голоса. Он не просто отчуждённый.

Он мёртвый.

– Александр…

– Я пытаюсь выяснить, что с ним, – отвечает тот на незаданный вопрос. – Не бойся, он тебя не обидит.

Это я уже и сама поняла.

Дав несколько наставлений о том, что не стоит лезть на тварей, не имея в голове чёткого плана действия, Александр уходит вместе с Есением, чьи глаза покраснели от слёз.

Внутри появляется странное пульсирующее ощущение при виде стража с мёртвым голосом. Вспоминая его слова, его отчуждённый тон, его мокрые дорожки слёз на щеках, я спрашиваю себя, что с ним такое? И не нахожу ответа. Но почему же мне кажется, что он так близко, такой простой и понятный, точно я его знаю давным-давно? Будто он под самым носом.

Но одну вещь я поняла сразу же, как Есений схватил меня за руку.

Он нуждается в помощи.

И почему-то именно в моей.

Глава седьмая. Пустые могилы

Александр

– Есений, я ценю твою заботу, но моя поездка крайне личная, – как можно мягче говорю я, глядя на то, как страж, сидя верхом, с особым интересом разглядывает уздечку, словно видит её впервые в жизни.

Кажется, Есений не слышит меня, ибо говорю я ему одно и то же уже несколько раз подряд. Он даже глаза на меня не поднимает, гораздо больше его волнует грива кобылы: не спутаны ли волосы и как они лежат. С другой стороны, глупо ждать какой-либо реакции от Есения: невозможно понять, когда он слушает, а когда нет. И слушает ли вообще.

Наплевав на всё, я дёргаю за поводья, веля Одуванчику трогаться, и моему примеру следует Есений, тут же обративший на меня взгляд светло-голубых глаз.

Вздыхаю, мысленно бранясь и медленно теряя терпение.

– Я поеду один, – говорю я чуть ли не сквозь сжатые зубы от раздражения. – Ты же оставайся в Ордене. Или найди Ру, отправляйтесь вместе на задание.

Как только Аня и Данияр уехали, я мигом отправился в свой кабинет, чтобы написать жалобу на стража, который грязно приставал к девушке. Всё это время Есений был со мной: тихо стоял тенью, глядя пустым взглядом то в пол, то на меня, то в стену, то на свои руки, то на мою коллекцию выпивки. Он будто пытался от чего-то отвлечься, вечно перемещая собственное внимание. Иногда он теребил концы рукавов кафтана и поправлял их, если они задирались. После того, как я закончил с жалобой, я подкинул письмо в дверную щель кабинета капитана Емельянова, вернулся снова в свой, быстро собрал дорожную сумку, схватил её и двинулся обратно к конюшням. Есений молча пошёл за мной.

Уже на улице, увидев полигон, я только обратил внимание на Есения. Он и раньше мог ходить вслед за кем-то, чем очень пугал Ру и раздражал Луизу. Меня же это настораживало, но я не подавал виду, что что-то не так.

Но сегодняшний случай иной. В этом деле мне не нужна никакая компания. Даже редко говорящего Есения.

– Нам придётся долго скакать, – пытаюсь я отговорить стража от совместной поездки и упоминаю для этого неудобства, что придётся терпеть. – Остановок будет мало. И еду я взял только для лошадей. Точнее, только для своего коня.

Есений даже не моргает. И под напором его взгляда я сдаюсь, поняв, что только теряю время:

– Ладно. Поехали.

– Дай земляники, – неожиданно произносит Есений, стоит мне отвернуться от него.

Я даже замираю на миг. Голос Есения звучит тише и слабее по сравнению с теми словами, что я в последний раз слышал от него. А это было около часа назад.

Смотрю на стража краем глаза: светлые волосы в беспорядке, под глазами синие круги, щёки впали, уголки сжатых в тонкую линию губ опущены. Иногда мне кажется, что кожа Есения бледнее, чем у меня – мёртвого человека. Но сердце стража с причудами бьётся, это я проверял не раз.

– Будет тебе земляника, – отвечаю я, сглатывая ком, подкативший к горлу. – Как раз июль, в лесу её полно.

Почему-то после моих слов печаль только сильней окутывает Есения.

***

Первую остановку мы делаем, когда уже переваливает за полдень, а до Соколинска остаётся ехать ещё несколько часов. Как раз к закату должны подъехать к городу.

Спрыгиваю с Одуванчика и раскрываю дорожную сумку, доставая припасённую для лошадей еду. К сожалению, взял я только для своего жеребца, поэтому ему придётся поделиться лакомством с лошадью Есения. Пока скакуны грызут сухари и даже решаются вкусить траву, что растёт вблизи дороги, я подсаживаюсь к Есению, мирно устроившемуся на стволе упавшего дерева. Рядом растёт куст земляники, и я срываю пару алых ягод.

– Есений.

Он срывает травинку и оборачивает её вокруг запястья. Молча протягиваю ему землянику. Есений реагирует не сразу: сначала пытается обернуть травинку так, чтобы та не соскальзывала с руки, а затем, когда она всё же падает на землю, страж уставляется на крупные ягоды, покоящиеся в моей ладони. Есений берёт только одну, внимательно её разглядывает, точно это заморское украшение, а не сладкая земляника. Слегка надавливает на алый плод, выдавливая сочный сок, чьи капли стекают по ладони Есения. На красные потёки, что остаются у него на руке, Есений смотрит с нескрываемым ужасом, и я уже подумываю выхватить ягоду у него из рук, надеясь, что это его успокоит.

Но Есений не даёт мне этого сделать. Он сжимает пальцы посильнее, и земляника лопается, а весь её сок оказывается на Есении: попало и на кафтан, и ему на лицо. Страж приоткрывает рот, и его нижняя губа подрагивает, а руки трясутся.

– Есений? – обеспокоенно спрашиваю я, бросая другие ягоды на землю.

Грязной рукой он хватается на голову, пачкая волосы земляничным соком. Он часто дышит, пальцы его второй руки сжимаются в кулак, на лице застывает немой ужас. Я ничего не успеваю предпринять, как Есений шепчет:

– По миру запоёт колыбельная тьмы мертвецов.

После чего он убирает руку от головы и неуклюже трёт глаза. Из его слов я мало что понял, но спрашивать бесполезно: ответа всё равно не последует. А вопросов у меня много. Что такое колыбельная тьмы мертвецов? Как она запоёт? И когда?

– Есений, – зову я, хватая стража за ладони и осторожно отлепляя их от его лица. – Есений, пожалуйста, посмотри на меня, – когда голубые глаза действительно одаривают меня долгим взглядом, я почему-то ощущаю себя крайне уязвимым. – Послушай, я хочу помочь тебе, но как – знать не знаю. И мне нужно кое-что выяснить, чтобы это понять. А сделать это можно только с твоей помощью. Так помоги мне, чтобы я разобрался со всем этим и помог тебе. Сожми руки, если ты услышал и понял меня, – костяшки пальцев Есения впираются в мои ладони. – Замечательно. Сделай то же самое, если согласен со мной.

Я знаю, что Есений не может отвечать даже обычным кивком или мотанием головой. Выяснил я это в первую нашу встречу, когда собирал свой новый отряд. Поэтому и решил проверить, может ли он отвечать с помощью других движений.

Сначала страж медлит, раздумывает, как лучше ему поступить. Я же не тороплю его и не давлю, терпеливо ожидая. Конечно, он уже мог дать ответ своим бездействием, но мне всё же хочется верить в лучшее.

И его ладони сжимаются в кулаки.

– Тебе нужна помощь? – уточняю я и получаю положительный ответ. – Я могу тебе помочь? – ничего не происходит. – Я бессилен? – кулаки сжимаются. – Ты нуждаешься именно в моей помощи? – снова согласие. – Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы тебе помочь? – Есений ничего не делает. – Ты знаешь того, кто может тебе помочь? – страж отводит глаза, а его руки не двигаются. – Ты знаешь, что происходит с тобой? Почему ты так говоришь? – Есений отвечает согласием, и я отпускаю его вспотевшие ладони.

Я только больше запутался в этом деле. Есению нужна моя помощь, но при этом я ничем не могу ему помочь. Спрашивается, в чём он нуждается? В моём бессилии, в котором я вновь тону, не зная, как выбраться из этой пучины?

Есений отворачивается и поднимается, идя к лошадям и немного покачиваясь, точно от головокружения. Он ласково гладит свою кобылу по лбу, а Одуванчик, будто бы захотев, чтобы и ему уделили немного внимания, тыкается мордой в плечо стража. Есений поворачивается к жеребцу и выдавливает что-то наподобие улыбки: уголки его рта слегка дёргается вверх и замирают.

Впервые вижу, чтобы Есений улыбался.

Как и то, чтобы Одуванчик позволял чесать себя за ухом.

***

Маме всегда нравилось ночное небо больше, чем дневное. Когда я спросил, почему, она тепло улыбнулась, взяла меня за руку и повела ночью к морю, а после сказала посмотреть на небо, что отражалось в шумящих волнах. Я всё сделал так, как она и просила, но ничего не увидел. Небо в тот день было совершенно обычным: тёмно-синим, бескрайним, с редкими крапинками звёзд. Когда я прямо заявил об этом маме, она по-доброму рассмеялась и сказала, что всё перечисленное мною ей в небе и нравится, потому как напоминает мои глаза.

Она любила во мне всё. Я же ненавижу в себе каждую внешнюю черту, что досталась мне не от матери.

Вот и сейчас небо чистое и тёмно-синее. Мама бы точно не спала, сидела бы у окна и любовалась мелкой россыпью звёзд. Я бы подошёл к ней сзади, тихонько спросил, почему она не спит, а после бы взял одеяло, накрыл её спину и уселся рядом. Мне нравилось проводить ночь вот так, вместе с мамой: сидеть на кухне, болтать обо всём на свете, смотреть на небо. В то время моё сердце билось, и я чувствовал себя по-настоящему живым.

Как же мне этого не хватает.

Как только мы проходим через главные ворота Соколинска, я улавливаю знакомый и родной запах моря: солёный, прохладный и свободный. Меня тут же одолевают воспоминания о тех годах, что я счастливо жил в городе, даже не подозревая, что через несколько лет его настигнет страшная беда в лице Сирин. То было беззаботное детство, сменившееся мраком взросления.

– А ну стоять! – страж, охраняющий вход на кладбище, при звуке наших шагов очухивается ото сна и мигом выпрямляет спину. – Кто идёт?

– То же самое у нечисти будешь спрашивать? – бесцветным тоном говорю я, выгнув бровь.

– Да как ты смеешь дерзить стражнику Ор… – Страж осекается, замечая значок капитана, приколотый к моему кафтану. Я одариваю его хмурым взглядом, без слов веля дать мне и Есению пройти. – К-капитан, п-простите, не узнал…

Больше ничего не говоря, страж пропускает нас вперёд – на кладбище – и вновь встаёт на пост. В каждом городе Великомира стражи также дежурят рядом с кладбищами, ибо в могилах могут лежать и те, чей срок не подошёл, а смерть их случилась преждевременно. Такие восстают из земли, но уже в виде нечисти, жаждущей свежей крови. Да и некоторых тварей закопанные кости не оставляют равнодушными. Многие упыри, ещё будучи одиночками, заглядывают на кладбища в поисках для себя могилы и пристанища. Волколаки же как раз приходят именно за костями: выигрывает их волчья натура, жаждущая что-либо погрызть. Поэтому стражи и стоят на кладбищах ночью, внимательно следя за покоем мёртвых.

Дорогу до нужных могил я знаю. Стражей хоронят крайне редко, их тела всегда сжигают, чтобы борец с нечистью сам не стал тварью, в сражении с которой и отдал жизнь. Поэтому голубцы¹⁸ стражей отличаются от остальных: на них всегда выцарапан солнечный крест. Но четыре могилы, которые стоят в ряд и рядом с которыми я опускаюсь на колени, абсолютно пусты.

Мне не позволили похоронить погибших товарищей. Я даже не видел, как сжигают их тела, потому как на меня одели кандалы и посадили под замок до суда. Когда же меня оправдали и освободили, я лично воздвигнул голубцы на кладбище Соколинска и вырыл могилы. Я бы сделал это в родных поселениях друзей, но все они были родом из деревень, а там никому нет дела до охраны кладбищ. Да и не везде эти кладбища есть. А пустые могилы притягивают к себе нечисть, поэтому я решил не рисковать и не навлекать беду.

– Давно не виделись, ребята, – произношу я скрипящим голосом. Сглатываю ком и продолжаю: – Простите, что опоздал. Возникли некоторые дела… Не важнее встречи с вами, но ничего сделать я не смог. Снова.

Сжимаю подол кафтана, пытаясь справиться с тем, что происходит внутри. На самом деле там холодно. Тихо. Пусто. И больно до безумного крика. Перед глазами вмиг всплывают картины прошлого, что нахлынули на меня ещё когда я вошёл в родной город. Такие же яркие. Такие же сильные. Такие же болезненные.

Я вижу лицо каждого товарища. Чувствую их горячую кровь на своих руках. Слышу, как они пытаются дозваться до меня, верят, что мне ещё можно помочь, хотя сами нуждаются в большей помощи. Наши мечи скрещиваются. До сих пор помню те бесчисленные лязги, от которых сыпались искры.

Помню, как мои руки, сжимающие меч, ловко им орудовали, пробивая каждую защиту, что ставили мои друзья. Помню, как они умоляли меня, помню каждое их слово. Помню, как они кричали моё имя, веря, что я их слышу и в следующую секунду брошу меч.

Я их слышал. Но меч не опустил.

Помню, как сопротивлялся. Как кричал внутри, когда кровь моих друзей оказывалась на мне. Как бился с оковами, что сдерживали меня, когда я оказался среди трупов своих товарищей.

Я был слабее тех чар, что пленили меня. Не мог их разорвать, как бы того ни хотел. И как бы я не желал обратного, моя рука летела вверх, лезвие взмывало в воздух, и земля в очередной раз впитывала в себя чужую кровь. Сколько было пролито на неё за все века – неизвестно. Знаю только, что в тот день она пропиталась кровью четырёх безвинных людей.

И кровью одной твари, что сгубила более тысячи людей.

Я бы хотел, чтобы ко всей этой крови добавилась ещё одна: моя. Но это невозможно.

– Два года прошло, – между тем произношу я. – Любой бы смирился. Вы бы точно сказали мне отпустить всё это, – горько усмехаюсь. – Но я не могу. И не хочу. Я не позволю себе этого сделать. И простите меня. Если бы не я, вы бы ещё столько прожили, столько бы всего увидели.

Не знаю, подошёл ли срок моих друзей в тот день. Я стараюсь как можно меньше об этом думать. С одной стороны, если они должны были умереть в тот момент, когда моим разумом управляла Сирин, то значит, им было суждено пасть от моей руки. А от этого осознания не становится легче. С другой – если их срок не подошёл, то они могли жить ещё десяток лет или больше. А от этих мыслей только хуже.

Оглядываю могилы друзей: голубцы немного покосились, деревянные крыши покрылись трещинами, а кресты поржавели. По сравнению с другими захоронениями, могилы моих друзей могут показаться нелепыми, грязными и неопрятными. Я редко бываю в родном городе, и не всегда удаётся проведать друзей. А больше ухаживать за их могилами некому.

Могилы – некая привилегия для знатных господ, богатых бояр и влиятельных людей. Конечно, обычные люди могут похоронить своих близких, но земля, отведённая на кладбище, для них слишком дорога. Поэтому бедняки нередко устанавливают голубцы рядом со своими домами или вовсе закапывают тела в лесу, как-либо помечая места захоронений. Знать же может позволить приобрести себе место на кладбище задолго до смерти. Многие куски земли пустуют как раз по этой причине: они принадлежат ещё живым людям.

От богато расписанных голубцов, принадлежащих знатным семьям, становится не по себе. Захоронения обильно украшены золотом, а крыши изрезаны в искусных витиеватых узорах. Невозможно сказать, какая из могил выглядит вычурней и пышней. Лишь складывается впечатление, что люди зачем-то борются между собой, пытаясь выяснить, чьё захоронение богаче, пестрее и краше. Каждый хочет как-то выделиться среди других. Даже если речь идёт о кладбище, где все в равной степени закопаны в землю.

Четыре могилы стражей среди остальных кажутся мне уголком простоты и естественности. Голубцы я вырезал сам, крепил к земле собственными руками, рыл могилы самостоятельно, а затем опускал в землю вещи, что были дороги моим друзьям, и вновь закапывал, бережливо притаптывая землю.

– Я кое-что вам принёс, – говорю я после затянувшегося молчания, повисшего в воздухе угнетающим облаком. – Вацлав, – я поворачиваюсь к первому голубцу – самому широкому и высокому. Таким же был Вацлав: крепким, сильным и бесстрашным. Ничто не могло его сломить и заставить сдаться. Но всё же его взгляд потух, когда я рассёк грудь Вацлава мечом. – Что бы я не принёс тебе, ты всё равно будешь этому рад, – губы сами дёргаются в слабой, но искренней улыбке. – Но я-то знаю, чему ты будешь рад больше всего, – открываю дорожную сумку и достаю небольшой тряпичный свёрток. Развернув его, я кладу круглый пряник у могилы Вацлава. – Прости, больше принести не смог. Кухарка и так чуть меня не прибила, когда я один стащил. Еле убежал от неё.

С Вацлавом мы частенько проворачивали такое. Он был старше, мудрее и опытнее меня и относился ко мне не как к командиру отряда, а как к младшему брату, постоянно прикрывая мне спину и поучая. Для него я был ребёнком, рвущемся вперёд, а не капитаном, заботящемся о безопасности всего отряда. Пусть в еде я не нуждаюсь, но вместе с Вацлавом нередко бегал на кухню и воровал вкусности. Нам влетало от кухарок, даже Велимир делал предупреждения, грозясь отправить на север за такие выходки, но мы продолжали. А едой делились либо с остальным отрядом, либо с другими стражами, либо с юными кадетами, которые уставали от тренировок настолько, что даже не доходили до столовой.

– Истислав, – следующий голубец чуть пониже и тоньше, узоры на нём получились самыми ровными и чёткими, а углы заострённые, – мне не хватает твоей музыки. Сколько не слышал музыкантов на ярмарках или в тавернах, тебя никто не превзошёл, – подле земли я кладу деревянную свирель. – Я её сам сделал, специально для тебя. Безусловно, я не мастер в этом деле, но звук не так уж плох, как мне показалось, когда я её вырезал. Уверен, в твоих руках она заиграет удивительной мелодией.

Истислав прославился в Ордене как заядлый пьяница и неисправимый разгильдяй, увиливающий от дел всеми возможными способами, что порой доходили до нелепости. И всё это оказалось лишь сплетнями. Когда меня назначили капитаном и вручили под командование четырёх стражей, Истислав встретил меня с пустой бутылкой кваса в руке, задорным настроением и песней, чьи слова было сложно разобрать из-за пьяного состояния стража. На заданиях же он действовал иначе: серьёзно, вдумчиво, чётко, быстро и сосредоточено. Даже умудрялся завести разговор во время боя, поддержать беседу, обсудить каждую тему, что только приходила ему на ум, и остаться при этом невредимым и в хорошем расположении духа.

– Жаль, что я её не услышу. Но, пожалуйста, спой свою мелодию Злате. Так и знал, что стоило вам рассказать о ваших взаимных чувствах, – третий голубец выглядит более лёгким и изысканным, но вместе с тем проще, чем остальные. Он тесно прилегает к могиле Истислава. – Злата… Я долго думал, что тебе привезти. А потом вспомнил о твоей бесконечной любви к чтению, особенно к стихам, – я кладу рядом с голубцом Златы сложенный пополам пергамент. – Знаю, ты велела мне бросить это дело, пока я в конец не оскорбил великое искусство поэзии. Но всё мне хочется верить, что в этом стихотворении ты найдёшь что-то сносное.

Я не поладил со Златой с первой же нашей встречи, так как мы состояли в одном особом легионе под руководством Велимира Тузова. Злата везде была первой: и в боях, и в молитвах, и в фехтовании. Она не видела перед собой преград, а если те и были, то она безжалостно их ломала. Когда мы познакомились, Злату за минуту уложила меня на лопатки и вывихнула мне руку. Позже, когда я стал капитаном, она была готова удавить меня на месте. Злата делала для Ордена то же, что и я, даже больше. Но повышение в звании она не получила. Злата оспаривала многие мои решения, но всё равно подчинялась. Лишь спустя время мы нашли общий язык. Я пообещал, что сделаю всё, лишь бы она продвинулась по службе. Но не успел.

Мало кто понимал, что между Истиславом и Златой. В один момент они могли горячо спорить, чуть ли не вгрызаясь в глотки друг друга, а уже в следующий миг один из них был готов убить каждого, кто только тронет второго. Их страсть была неоспоримой, но непостоянной: она зажигалась точно по щелчку пальцев, подобно огню, чей жар тянется до самых небес. В их глазах читалось многое, но ничего из этого они так и не осмелились сказать друг другу.

– Ратмир, – обращаюсь я к младшему товарищу. Его голубец ниже всех. – Месяц назад я виделся с твоими родными. С ними всё хорошо, твой дед помогает бабушке по хозяйству. Никогда не видел, чтобы люди настолько трепетно относились друг к другу даже спустя столько лет. Неудивительно, что ты вырос таким. Тебе я привёз два подарка. Один из них просила передать твоя бабушка, – вытаскиваю из сумки два белых платка с разной вышивкой. На одном узор ровный, красивый, ярко-синий с серебром; другая же вышивка корявая и несуразная, и даже непонятно, что изображено: то ли птица, то ли безногий конь. – Думаю, понятно, какая сделана мной, – бережно кладу вышивки у могилы Ратмира.

Несмотря на то, что Ратмир был моим ровесником, для меня он был неопытным ребёнком, делящим мир на чёрное и белое. Он даже не догадывался, что могут быть и другие цвета. Ратмир подчинялся мне беспрекословно, выполнял каждое поручение безупречно, ожидая похвалы. Я был его примером для подражания, Ратмир всегда был на моей стороне, даже если я сам осознавал, что неправ. Он ко всем относился со странной, ничем необоснованной любовью. Ратмир считал, что её заслуживает каждый, никакие причины попросту не нужны. Он даже к нечисти относился по-особенному: всякий раз, убивая тварей, Ратмир молился и святым, и богам о покое душ, что некогда были нечистью.