Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

Оглавление

Группа авторов. Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

Предисловие

Благодарности

Введение. История болезни

Западная традиция

Восприятие топоса в России

Часть I. АНАТОМИЯ

Глава 1. Анатомия чувств и проблема взаимодействия души и тела в русском сентиментализме

«Чувство и чувствительность» в западной науке и русской литературе

Литература и медицина о любви как о патологии

На пути к новому диагнозу: от меланхолии к лихорадке

От сентименталистского синкретизма к романтическому дуализму

Часть II. ДИАГНОСТИКА

Глава 2. Диагностика любви: традиция

Глава 3. «Febris erotica» в романе Герцена «Кто виноват?»

Случай Круциферского и борьба романа с романтизмом

Бельтов: «культурный» романтик

Любовь Круциферская: проблемы самодиагностики

Глава 4 «Обыкновенная история»: романтические пациенты Гончарова

Александр Адуев: романтическая влюбленность как перформанс

Юлия Тафаева: романтическая истеричка

Эпилог романа: триумф психологической модели

Часть III. ТЕРАПИЯ

Глава 5 «Вопросы о душе» в эпоху позитивизма

Чернышевский и Юркевич

Сеченов и Кавелин

Глава 6. Что делать со страдающей от любви женщиной? Методика лечения Чернышевского

«Женщина говорит контральтом, мужчина – баритоном»

Любовная лихорадка или Atrophia nervorum? Случай Кати Полозовой

«Экспериментальный роман» à la russe

Глава 7. От любви как болезни к стыду как болезни: решение Толстого

Консилиум по-толстовски

Стыд или любовь? Правильный диагноз

Излечение жизнью

Заключение

Библиография

Отрывок из книги

The Lovesick Maid, or the Doctor Puzzled. Меццо-тинто У. Уорда по рисунку Д. Опи, 1802

Мой «остраненный» подход к топосу любви-болезни побудил меня исследовать медицинские и культурные традиции, породившие этот мотив, и открыл серьезный философский смысл этого на первый взгляд банального литературного клише. Идея о том, что нереализованная или безответная страсть может вызвать физическое расстройство и, в более широком смысле, что по физическим симптомам можно судить о состоянии психики, предусматривает определенные медицинские и философские взгляды на человеческую природу. Она предполагает взаимосвязь между душой и телом, между сильными эмоциями и соматическими заболеваниями, а также – на другом уровне – между внешним и внутренним, явным и скрытым. В этой книге утверждается, что в силу разных причин природа такой взаимосвязи глубоко волновала русских писателей, поэтому постоянное использование ими топоса любви как болезни было не автоматическим воспроизведением традиционного мотива, а способом решения серьезных философских, этических и, в некоторых случаях, идеологических проблем при помощи узнаваемого литературного тропа.

.....

Однако «честь» введения западного любовного кодекса в русскую беллетристику историки русской литературы обычно приписывают В. К. Тредиаковскому (1703–1768). Привилегированный статус Тредиаковского как первого «серьезного» эротического писателя на русском языке обусловлен не только тем, что его перевод аллегорического романа Поля Таллемана «Езда в остров любви» (1663), опубликованный в 1730 году, стал первым печатным светским произведением, посвященным исключительно теме любви50. Взявшись за перевод любовного романа, Тредиаковский столкнулся с проблемой воспроизведения западной любовной культуры на русском языке – задачей, которая представляла трудности и за одно поколение до него, о чем свидетельствуют мемуары Куракина51. Роман Таллемана, описывающий путешествие героя по аллегорическому острову любви, представляет каждый этап романтических отношений, а также их многочисленные эмоциональные нюансы в персонифицированном виде. Поэтому переводчику пришлось подбирать русские эквиваленты для таких терминов, как rendez-vous (свидание); billets-doux (любовные письма); cruauté (жестокость); désespoir (отчаяние); jalousie (ревность) и др.52

Тредиаковский, который мыслил себя в роли русского Овидия, очевидно, осознавал новизну и сложность задуманного проекта53. В предисловии «К читателю» он указывает две главные особенности произведения, которые заставили его отказаться от использования староцерковнославянского языка в этом переводе: (1) эта книга светская, и (2) это книга «о сладкой любви» [Тредиаковский 1849, 3: 649]. Попытка Тредиаковского оправдать свой языковой и стилистический выбор показывает его понимание того, что произведение, которое он решил перевести, не вписывается в русло русской литературной традиции: как тематически, так и стилистически оно не имеет прецедента в его родной культуре. Новизна темы романа для русской аудитории очевидна из той негативной реакции, которую он вызвал, несмотря на огромный успех (а возможно, и благодаря ему). Подобно тому, как ассамблеи Петра Великого, по мнению многих, привели к «повреждению нравов в России», Тредиаковского, по его собственному свидетельству, изложенному в письме И.-Д. Шумахеру от 18 января 1731 года, обвиняли в развращении русской молодежи:

.....