Читать книгу По ту сторону крыши - - Страница 1

О том, чего никогда не было

с тем, кто всегда будет…

Первая любовь

Не бойтесь любить,

бойтесь быть любимыми.

Я впервые влюбился здесь – в кабинете моего дедушки. Мне было семь, когда застеклённые двери неохотно поддались нажатию морщинистой руки и впустили меня в маленькую комнатку. В центре – большой деревянный стол, заставленный стопками тетрадей и кружками чёрного кофе без сахара, от которых непременно на глянцевой поверхности оставались коричневые разводы. За ним – встроенный в стену шкаф с такими же застеклёнными дверцами, что на входе, только со шторками изнутри. Печатная машинка и керосиновая лампа на столе, ещё одна на приставной консоли у входа – окон, выходящих на улицу, в комнате не было. Каморка всегда была закрыта: ключ дедушка носил на шее. Так во что же я влюбился в этом кабинете? В запах янтарных одуванчиков и типографской краски, в трещинки на жирных ножках стола и кресла. В мир, которого нет на карте и о котором я мечтаю по сей день, потому что влюбился слишком сильно. Оно всегда так бывает.

Порой дедушка работал до позднего вечера. Зажигал керосиновую лампу, наполнял машинку краской и закрывался в своём кабинете. Следующие часы он проводил за проверкой тетрадей и написанием планов уроков. Да, он был учителем языка и литературы в деревенской школе. Детей в ней училось немного, классов было всего восемь. Собственно, и самих учителей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Но это лишь укрепляло авторитет дедушки, жители деревни частенько заходили к нему за аккуратно написанными заявлениями, за книгами и просто за советом. Школьники оставляли на полях тетрадей маленькие послания, выведенные хоть и неуклюже, но от всего сердца. А сердца у детей большие, даже больше, чем китовые. Я сам в этом не раз убеждался, когда стал старше.

По окончании работы дедушка закрывал двери на ключ и ложился спать. Его с бабушкой комната была самой дальней. У трёх стен стояли потёртые металлические кровати: на двух, напротив друг друга, спали дедушка с бабушкой, на третьей лежали горы матрасов и подушек. Когда я забирался на эту кровать, то становился выше дедушки! Признаться честно, вначале она мне и предназначалась, но в первую же ночь я переселился в зал. Всё дело в ужасном храпе бабушки, который сотрясал весь дом точно проезжающая мимо танковая дивизия. Только не говорите ей об этом – она, конечно, станет всё отрицать, да ещё и выставит вас виноватыми. Я проверил это на себе, когда утром следующего дня попытался объяснить, почему спал в зале. Бабушка вся насупилась, без того тонкие губы собрались в едва заметную линию, прожилка на лбу взбухла, а брови сошлись в переносице. Зрелище воистину пугающее. Если бы не вовремя подоспевший дедушка…

Моя кровать в зале стояла точно у входа в кабинет. Когда, бывало, дедушка работал ночью, перед сном я слышал глухой стук клавиш печатной машинки и тихое бормотание. Вот он сдвигает каретку в начальное положение, зажимает новый лист держателями с обеих сторон, опускает рычаги общего гашения и протирает пухлую линейку кончиками пальцев, слегка надавливая, чтобы бумага лучше прилегала к печатному валику. Изношенный механизм «Аркадаша1» временами жалобно стонет, но не останавливается. Я полюбил печатные машинки благодаря этим звукам. Со временем их становилось всё меньше, выпуск подобных устройств постепенно сошёл на нет. Уже будучи взрослым, я всё же купил старенькую «Континенталь» и писал свои тексты только на ней, снова и снова возвращаясь в заполненную летом комнатку.

Дедушка вообще любил ночи. Часто мог просидеть на веранде до самого рассвета. Расположение дома для такого занятия было наилучшим: одноэтажная постройка стояла на возвышенности, отчего наш дом как бы выглядывал за остальными. К облупленным железным воротам вела горка под крутым наклоном. Двор был большой и каменистый, с единственным растением в виде дерева тута2 прямо по центру. Его массивные кроны накрывали двор, будто зонтик. В жаркие дни сквозь листья пробивалось солнце, образуя на земле паутинку из тени и света. Все окна, а было их только два, выходили во двор. Первое – стеклоблоки, которые, подобно пчелиным сотам, плотно прилегали друг к другу и образовывали стеклянную мозаику в стене. Второе – деревянное окно с двумя створками, каждое лето меняющее свой цвет. Это было нашей с дедушкой традицией. 31 августа мы брали банку краски, обязательно яркой, и покрывали ею выцветшую деревянную раму.

Совсем забыл про других обитателей дома – две коровы, один телёнок и три барашка. Небольшой курятник рядом и пасека за домом. Я был на ней только однажды, но расскажу об этом позже. Обязательно расскажу, только дождитесь. В противоположной стороне двора стояла летняя кухня. Точнее – большой гараж из металлических листов и такой же металлической крыши, уже давно проржавевшей: некогда серебристая постройка теперь была медно-коричневой. Огромный деревянный стол в центре каменистого пола, газовая плита, кирпичная печка, много тумбочек и одинокий шкаф в углу, до краёв наполненный разноцветными баночками со специями. Их бабушка использовала много, особенно любила куркуму – ярко-оранжевый порошок, отдающий слабой горчинкой, но очень ароматный. Пряности были везде: и в сладостях, и в мясе, и в тесте. Даже чай бабушка заваривала, добавляя разные травы и веточки. Дедушка в шутку называл её ведьмой каждый раз, когда в самоваре закипала зеленоватая смесь.

С летней кухней связано большинство моих воспоминаний о бабушке. Она была человеком тихим и немного холодным. Казалось, ей ни до кого нет дела, но я знал, что она заботится о других не меньше дедушки. Просто держится всегда в стороне, не вмешивается в чужие дела, а свои ведёт молча. Думаю, в этом и есть её счастье.

У нашего дома была своя маленькая особенность. Так как стоял он на высоте, то крыша соседского дома была как бы продолжением нашего двора. Да-да, каменистая земля резко переходила в серую черепицу, немного подпрыгнув. В крыше был люк, из которого частенько выглядывала лысая голова Рохана. Он был наполовину индусом и преподавал историю в той же школе, что и дедушка. Последний любил называть дядю Ро Буддой – тот носил длинную юбку – саронг и красную хлопковую рубашку до колен. Рохана это не обижало, наоборот – в ответ на такое обращение он обычно складывал ладони в молитвенном жесте и кланялся. Дядя Ро был частым гостем в нашем доме. Жена его скончалась задолго до моего рождения, так и не подарив мужу детей. Так что жил он в доме вместе с собакой, которой дал говорящее имя Ману3. Прямо через люк в крыше дядя Ро выходил к нам во двор, и тогда дедушка доставал нарды, а на столе уже закипал самовар.

Иногда к нам заходила бабушка Аяне – грузная женщина лет семидесяти. Седые волосы она прятала под платком, а вот золотые серьги всегда свисали с растянутых мочек. Эти украшения – подарок от отца, которого забрала война. Его и двоих братьев, так и не вернувшихся домой. Ая была человеком грубоватым, выражалась немного резко и вообще за словом в карман не лезла. Но когда дело доходило до книг, сразу менялась. На губах появлялась улыбка, глаза становились чуть теплее и морщинки на лбу разглаживались. Она не умела читать и писала с трудом, но часами могла слушать, как дедушка пересказывает книги, которые когда-то прочёл. Больше всего ей нравилась история про красавицу Лейли и обезумевшего от любви к ней Каиса, которого прозвали Маджнун4.

Как вы уже поняли, друзей моего возраста у меня не было. Нет, детей в деревне имелось много, и дедушка с бабушкой часто советовали мне подружиться с кем-нибудь, но, будучи единственным ребёнком в семье, я слишком привык к обществу взрослых. А потому и здесь не нуждался в друзьях-детях. Особенно здесь. Почему?

Есть в деревнях один большой плюс – неподдельное ощущение свободы. Когда просыпаешься с криком петуха, выбегаешь на улицу и вдыхаешь холодный запах утра. Откуда-то снизу доносится ленивое мычание коров, идущих пастись в раскинувшиеся зелёным ковром поля, в нос ударяет запах только что извлечённого из печи хлеба, а из сарая выходит с ведрами свежего молока бабушка. Дедушка ставит пузатый самовар на стол, и становится понятно, что без него в этом доме было бы слишком пусто. Как и без горшочка со сметаной, всю ночь простоявшего в холодильнике. Да, сметану, масло и творог бабушка делала сама. Вставала на рассвете, доила коров и уходила в летнюю кухню. Собирала сливки по горшочкам и отправляла в холод. Сметана получалась желтоватой и густой, слегка отдавала чем-то сладким и пахла… бабушкиными руками.

Но до этого я девять месяцев ждал момента, когда отец войдёт в мою комнату с билетами в руке, которые означали только одно – лето в деревне: дни, наполненные теплом, уютом и светом. Я нисколько не расстраивался, когда родители уезжали через неделю после нашего приезда к дедушке с бабушкой. Возможно, я не скучал по ним и эти три летних месяца. Вы не подумайте: я люблю своих родителей, даже больше, чем они могут себе представить! Но в деревне у меня просто не было на это времени. Особенно в то лето, о котором я хочу вам рассказать. Тогда произошло многое, что перевернуло мою жизнь с ног на голову и раскрутило на 180 градусов. Именно тогда я впервые услышал от дедушки про крепость.

Случилось это, когда однажды ночью я пробрался к нему в спальню, чтобы стащить ключ от кабинета. Дедушка тут же проснулся, стоило моей руке потянуться к его груди. Я испугался – думал, что меня отругают и волшебной комнаты мне не видать, как своих ушей. Но дедушка не стал меня отчитывать, он лишь слабо улыбнулся и потрепал меня по волосам, сказав:

– Человек – это крепость.

– С драконом на самом верху башни?

– И жандармами по периметру, и лучниками в стрельницах, и, конечно, крокодилом в пруду, – дедушка мягко рассмеялся: – Однажды эта крепость станет твоей навечно и это совершенно естественно, так и должно быть. Только не позволяй никому её разрушить.

Конечно, я ничего не понял. Мне казалось, что это отрывок из какой-то сказки, чтобы меня утешить и отправить в постель. Только спустя годы я пойму, что он имел в виду, когда однажды вернусь в это место.

Я буду уверен, что кресло так и стоит у массивного стола, даже если дедушка в нём уже не сидит; буду уверен, что кабинет остался кабинетом, даже если и погрузился во мрак. Стоять перед знакомыми дверьми будет больно: ни щекочущего затылок волнения, ни будоражащего сознание предвкушения, ни бешено стучащего сердца. Я вставлю ключ в замочную скважину – раньше ручки двери были на уровне моих глаз, а сейчас…

Поворачивая ключ, я буду умолять дедушку быть там. Ведь мне до сих пор больно. Ведь я всё ещё влюблен…

Подарок цвета звёзд

Каждый является звездой

и заслуживает право на сияние.

Мэрилин Монро

Той же ночью, когда я узнал про крепость, дедушка не отправил меня в постель. Он осторожно встал с кровати, чтобы не потревожить сон бабушки (но мы-то знаем, что это бы её не разбудило) и попросил меня одеться потеплее, пока сам натягивал кофту. Прямо в пижамных штанах и резиновых шлёпанцах, мы шли с дедушкой по деревне. От неожиданности этой ночной вылазки моё детское сознание трепетало точно мотылёк, кружащийся у лампочки. Всю дорогу до холма, где у нас было тайное место возле старого дуба, я пытался выяснить, зачем мы идём туда ночью. Но дедушка только щёлкал меня по носу. Он всегда так делал, когда не хотел отвечать или был занят. Поднявшись наконец на холм и разостлав плед на мокрой траве, дедушка похлопал по своим коленям. Я послушно опустился к нему.

За спиной возвышался одинокий дуб, а почти под ногами, словно ковёр, пестрели домики. Деревня была небольшая, до ближайшего города около двух часов езды. Всего одна школа, что-то вроде клуба и парочка магазинчиков с набором самого необходимого. Оставляя меня на лето, родители всегда привозили с десяток пакетов разных продуктов. Как-то раз они и сами захотели остаться со мной, но спустя неделю к нам вдруг приехали пожарные. Один из них, размером со шкаф, неожиданно показался над крышей Рохана на подъёмном кране. Оказалось, на работе срочно понадобилось присутствие отца, а так как связи в деревне не было, то решили позвонить прямо на пожарную станцию в ближайшем городе. Что ж, план однозначно сработал.

– Сегодня я хочу подарить тебе кое-что, – дедушкин голос отчётливо звучал в ночной тишине, – но ты должен пообещать, что будешь бережно хранить это всю жизнь.

О чём только я тогда не думал! О печатной машинке, о ключе от кабинета, о соломенной шляпе, в которой он всегда выходил из дома (она была на нём даже сейчас), о новом велосипеде и о многом другом, что мне очень хотелось получить.

– Хорошо, – я закусил губу в ожидании.

– Что ты видишь там? – он указал на сотни домиков внизу.

– Деревню.

– Всё? – дедушка слабо улыбнулся и поднял голову. – А там?

– Звёзды. Много звёзд.

– Тебе же нравится космос? – я кивнул. – Ты прав, на небе много звёзд, как и людей на земле. Каждая из звёзд живёт по-своему: одни горят ярко, другие едва заметно, а какие-то и вовсе сгорают. Что случается со звездой, которая вот-вот потухнет?

– Маленькие звёзды живут дольше всех, а когда исчезают, то просто расплываются облаками газов во вселенной, – космос действительно был мне интересен, и я зачитывался книгами об астрономии. Даже на потолке моей комнаты была карта звёздного неба: – Большие звёзды взрываются. А после взрыва образуется чёрная дыра или очень плотная нер… нейр… нейтронная. Но от такого взрыва вселенной даже лучше – так рождаются новые звёзды и даже планеты!

– А что делать, если рядом случится такой взрыв?

– Но мы же не в открытом космосе.

– А если просто представить? – дедушка наклонил голову, щуря и без того маленькие глаза. В такие секунды он был похож на лиса. Моего лиса.

– Если представить… Тогда надо бежать! Бежать быстро и далеко.

– Предлагаешь оставить звезду в беде?

– Но я не могу спасти звезду! Это невозможно! – от нахлынувших эмоций я подскочил на ноги. – А вдруг образуется чёрная дыра? Меня же затянет! Зачем её спасать, если от взрыва я умру первым?

– Именно поэтому. Может, оттого эти дыры и образовываются, что никого не оказывается рядом, когда звезда взрывается?

Дедушка смотрел вдаль и лицо его, освещённое луной, выглядело уставшим. Мелкие морщинки у краешков глаз, глубокие полосы на лбу и впадинки у губ. Интересно, о чём он сейчас думает?

– Дедушка, это не смешно, – я топнул, старательно мотая головой. Так старался, что поймал лёгкое головокружение.

Дедушка тихо засмеялся и взял меня за руку, усаживая обратно к себе на колени.

– Я рад, что тебе нравится космос.

– Это ведь так удивительно! Далеко-далеко от нас происходят такие вещи.

– У нас под носом тоже немало удивительного, – дедушка снова щелкнул меня по носу, от чего я поморщился и дёрнул плечами. – Стало быть, каждая звезда и умирает по-своему?

– Конечно. И ничто не случается дважды, ты же сам так говорил.

– Говорил. Тогда запомни и то, что я скажу сейчас: в каждом человеке горит своя звезда, я дарю тебе возможность их видеть. Не дай им погаснуть, – тёплая ладонь опустилась на мою грудь.

– Но зачем мне это? – я нахмурился и, каюсь, немного обиделся. Это его подарок? Какой мне толк от каких-то звёзд, когда у всех знакомых мальчишек были велосипеды, у одного из них даже два! А что мне? Всего лишь звёзды?

– Придёт время, и ты поймёшь, как это важно.

Больше дедушка ничего не сказал, но с того момента почти каждую ночь он водил меня на холм или звал к себе на веранду. Порой он с силой сжимал ладони и долго сидел неподвижно, беззвучно шевеля губами. Потом открывал глаза и говорил, что теперь всё хорошо. Я молча наблюдал за ним и даже не догадывался, что однажды буду кричать с балкона незнакомцу из соседнего дома о его звезде, которая почти погасла. Спасение звёзд стало делом моей жизни.

Считаете меня сумасшедшим? Просто посмотрите тёмной ночью на небо. Видите звёзды? А теперь опустите взгляд на окна в домах и всмотритесь: вот багровым пламенем в сердцах танцует любовь, а здесь – этажом ниже – теплится огонь надежды в новорождённой груди. Мириады звёзд тут и там. Я получил эти огни в подарок и хочу поделиться с вами. Только не дайте им погаснуть! И не спрашивайте почему…

Туда, где о тебе помнят

Тогда пусть станет часовая стрелка,

По мне раздастся похоронный звон.

И.В.Гёте «Фауст»5

Ещё не рассвело, когда я открыл глаза и сонно потянулся, садясь на влажном от росы пледе. Фиалковое полотно ночного неба прорывала бледно-розовая полоска света – солнце не спеша просыпалось. Лёгкая дымка легла на холмы, редкий щебет птиц и стрёкот насекомых нарушал тишину. Запахло свежестью и травой. Дальние холмы, едва различимые в облаке тумана, потемнели, и только их макушки слабо различались на светлеющем небе. На плед запрыгнул кузнечик и дёрнул усиками. Я невольно поморщился, отодвигаясь назад – никогда не любил насекомых. Рука коснулась чего-то холодного: это была перевернутая соломенная шляпа с жёлтым одуванчиком внутри. Дедушки рядом не было.

Большую часть территории, прилегающей к деревне, занимали бескрайние холмы, у подножия одного из них – небольшое озеро, куда собирались стада, чтобы напиться. Редкие деревья и кустики эрики – похожего на ёлку невысокого кустарника с красивыми розовыми цветочками, бадана и пролеска. И, конечно, моря одуванчиков. Бабушка говорит, что луговой мёд – особенный, а самый вкусный получается из одуванчиков. Такой мёд всегда стоит у нас на столе во время завтрака. Если намазать свежий хлеб домашним маслом и полить сверху густоватым, почти прозрачным золотистым нектаром, получится лучший бутерброд на свете!

От таких размышлений у меня заурчал живот. Взяв шляпу с одуванчиком внутри, я уверенно зашагал к полю дождя. Оно было в самой низкой точке деревни – в пологом овраге. Лучшего места для кладбища, коим поле дождя и являлось, не найти. Дедушка всегда ходил туда с одуванчиком, но прежде никогда не брал меня с собой, да и одному ходить не разрешал. Почему поле дождя? Я сам его так назвал. Сейчас расскажу отчего, только дайте перелезть через искорёженный чёрный металл забора и пройти с десяток молчаливых надгробий, здороваясь с каждым, а затем обогнуть по узкой тропинке разрушенные статуи, чтобы встать подле дедушки у серого камня.

– Вот, – я протянул ему шляпу с цветком.

– Спасибо, – он сел на колени перед холодной плитой и опустил растение в стеклянный стаканчик.

Пару минут мы простояли в молчании. Небо уже окрасилось в голубой, одинокие облака размеренно плыли в объятия солнца. Где-то залаяли собаки.

– Кто это, дедушка?

– Мой друг.

– Что с ним случилось?

– Он забыл дорогу к дому.

– Разве у него не было места, где он жил?

– Жилище ещё не дом, – дедушка выпрямился и стряхнул землю со шляпы. – Родители оставляют тебя на лето, но пройдёт август, и ты уедешь обратно. Скажи, асланым, наш дом в деревне – твой дом?

– Конечно!

– Но ты не живёшь здесь.

– Живу.

– Только летом.

– Пускай! Здесь живёте вы с бабушкой, а я – ваш внук. Если это ваш дом, то и мой тоже.

– Сколько же у тебя домов?

Я хотел было что-то ответить, но ничего не пришло мне в голову. А ведь и правда, если любое место, где есть мой родственник, я могу назвать домом, сколько же их у меня…

Дедушка опустил морщинистую ладонь мне на макушку и потрепал по волосам. Он терпеливо ждал, пока мозаика в моём сознании сложится и, когда я обнял его, спрятав лицо в вязанной кофте, сказал:

– Пока мы с бабушкой здесь – это и твой дом.

– У твоего друга никого не было?

– Был, но он понял это слишком поздно, – дедушка похлопал меня по плечу и надел шляпу. – Нам пора, дождь собирается.

– Дождь? Но на небе ни тучки, да и… – я посмотрел на дедушку. Он стоял, подняв голову и придерживая соломенные края шляпы. Тонкие губы слегка подрагивали, на щеке блеснула слеза. – И правда дождь. Пора домой, дедушка.

Незнакомое чувство тревоги смешалось с детским преувеличением, вырисовывая страшные картины в воображении. До этого я ни разу не был на кладбищах. И правильно делал! Ощущения здесь не из приятных: будто не хватает кислорода, а сам воздух становится с каждой секундой холоднее. Тут и там с глянцевых поверхностей смотрят люди, которых давно нет. Как призраки. На кладбищах голова пустеет, ноги становятся ватными и подкашиваются, кончики пальцев покалывает. Вот-вот и свалишься в обморок от тишины, которую хоть ножом разрезай. И мысли лезут самые гадкие. Почему-то представляешь своё имя, вырезанное на камне, и какую-нибудь грустную эпитафию. С каждым шагом по сырой земле тревога усиливалась. Какое-то гнетущее чувство росло и крепло внутри меня.

– Всё хорошо? – спросил дедушка, когда, погрузившись в раздумья, я запнулся о ветку и чуть не упал.

– Да, – вышло не так уверенно, как хотелось. Потому что хорошего было мало. – Не знаю.

Дедушка нахмурился и сжал мою ладонь крепче. Сердце стучало так громко, что его биение эхом отдавалось в ушах. Я зажмурился и, открыв глаза, увидел очередное надгробие. Никогда бы не подумал, что мой голос может звучать так звонко. Я спрятался за дедушку, который от моего внезапного крика остановился. Он присел передо мной на корточки и спросил снова: всё ли хорошо. Глаза его смотрели с такой жалостью, что мне стало стыдно за свою слабость. Но за соломенной шляпой я видел лицо. Его лицо. И желания играть взрослого у меня не было.

– Пожалуйста, пойдём домой.

Дедушка только кивнул, и, ускорив шаг, мы подошли к выходу из кладбища. По мере приближения деревянного заборчика, что огораживал поле дождя, воздух становился теплее. Вместо голой земли под ногами была трава.

Перешагивая через низенькие доски, я обернулся. В стаканчике у могилы стоял второй одуванчик.

***

Конечно, бабушка нас отчитала. Только мы переступили порог, как она выбежала из летней кухни и шлепнула дедушку по плечу, а меня отправила греться к печке. Я даже не сопротивлялся – обычно бабушке приходилось ловить меня и тащить за собой, но сейчас всё было иначе.

– Дай ему тёплого молока, – прошептал дедушка и направился к дому, пока бабушка, взяв меня за руку, качала головой.

– Замёрз настолько, что ноги не ходят? Я просила не гулять по ночам, но кто меня слушает. – Её ворчание доходило до ушей с какой-то задержкой. Может и правда просто замёрз…

Я сидел на деревянном стуле у печки, поджав ноги к груди и уткнувшись в колени носом. Бабушка готовила кята – лепёшки с зеленью. Знали бы вы, как я их люблю! А какой получается звук, когда ломаешь хрустящее тесто и видишь зелёную начинку с домашним сыром, который бабушка крошит прямо руками.

– Согрелся? – голос дедушки раздался над ухом. Он уже переоделся и протягивал мне шорты с футболкой.

– Переоденься и иди завтракать, – скомандовала бабушка, переворачивая очередную лепёшку.

Уже подходя к ступенькам, ведущим в дом, я обернулся. Дедушка перебирал чётки, бабушка готовила. Всё, как всегда. Но почему в груди так тесно? Прижав вещи к себе и разувшись у порога, я прошёл внутрь. Первая комната представляла собой квадратный коридор. Здесь всегда было прохладно, стояли кровать и холодильник. Да, кровати были везде, просто потому, что у бабушки с дедушкой было семь детей – шесть мальчиков и одна девочка. Когда кто-то из них приезжал в гости с семьей, дом заполнялся под самую крышу. Вторая комната – вытянутый прямоугольник. У двери что-то вроде дивана, вот только спинка деревянная и доходит до потолка. Рядом маленький столик со стульями, сбоку стол побольше. Кровать, на которой я сплю и телевизор в углу. А ещё из зала есть выход на веранду. Справа – дверь в кабинет дедушки, а возле телевизора – в спальню дедушки с бабушкой. Вот и весь дом. Ванна была в пристройке сбоку, туалет за домом. Ничего особенного, да? Но я люблю это место. Каждую трещинку в стене, каждого паучка на потолке и каждую скрипучую дверь.

Переодевшись, я вернулся во двор. Меня ждал заваренный дедушкой чай и приготовленные бабушкой кята. Ни о чём другом думать я больше не мог. Да и зачем?

Глаза как твои

— Вы видите то, чего никто не видит.

– Вы не видите то, что видят все.

Белые. Таких глаз я никогда не видел. Выцветшие и мутные, словно запылённое стекло, они смотрели будто насквозь. Жуткое зрелище. Мы шли с дедушкой из магазина, когда незнакомая бабушка стукнула тростью прямо у меня под ногами. Я хотел было сказать что-то резкое, но дедушка опустил ладонь мне на плечо и поздоровался:

– Здравствуй, Мара.

– Твоему внуку, – голос её, точно лезвие по пенопласту – такой же противный и скрипучий, – не помешает хоть иногда смотреть под ноги.

Я округлил глаза от возмущения и поджал губы.

– Ну, знаете…

– Я помогу тебе спуститься с небес, – женщина хмыкает и сплёвывает на землю. – Конечно, он умрёт. Ты многого не замечаешь, но я вижу, как ты мучаешься от этой мысли, и как страдает твоё сердце. Слишком наивное, чтобы признать, что это неизбежно, ребёнок.

– Мара, – дедушка сжал пальцы на моём плече.

– Думаешь, он всегда будет рядом? Прими это, пока не поздно. Иначе потом придётся слишком много плакать.

– Мара, – дедушка повторил чуть громче.

– Ты и сам это видишь, – она подняла трость и потрясла ею в воздухе, – Господь решил оставить меня без глаз, но наделил даром видеть человеческие души. И я вижу, что его душа не находит покоя. Он страдает и будет страдать ещё долго. Пройдёт много времени, прежде чем этот глупый мальчишка сможет смириться. Это твоя вина.

– Я услышал тебя, Мара, – дедушка взял меня за руку и потянул за собой.

– У него твои глаза. Твои! – крикнула вслед старуха и зашлась в приступе кашля.

– О чём она говорит? У тебя глаза серые, а у меня карие. Как они могут быть одинаковыми? – я едва успевал за дедушкой. Обычно он ходил медленно и никуда не торопился, а сейчас шёл так быстро, будто хотел убежать от чего-то.

– Всему своё время.

Это всё, что сказал тогда дедушка. Когда мы дошли до дома, он заперся в кабинете и не выходил до самого ужина. Я сел на качели – деревянную плашку, перевязанную верёвками и подвешенную на ветке тута. Странное чувство, которое впервые я ощутил в поле дождя, вернулось. Дыхание сбилось, кончики пальцев закололо от холода, в горле неприятно защекотало. Я посмотрел в сторону летней кухни, где готовила хангяль бабушка. Мой любимый. Но от этого стало только хуже. На глазах выступили слёзы и нос защипало. Может, это всё от лука… Точно! Для хангяля нужно много лука, вот и захотелось плакать. Ведь других-то поводов нет. Нет?

Я обернулся. Сквозь мозаику стеклоблоков угадывалась дверь кабинета. Наверное, дедушка сейчас разбирает прошлые планы уроков или печатает на машинке. Скоро он откроет застеклённые двери и выйдет во двор. Прямо сейчас и откроет. Ещё секундочку…

А в голове гремели слова старой женщины: «Конечно, он умрёт». Я спрыгнул с качели и замотал головой, жмурясь до белых пятен в глазах.

– Нет, не будет этого! – подошва тапочка упёрлась в камень, я полетел назад и, оказавшись на земле, закричал в голос.

Испугавшаяся бабушка выбежала ко мне и опустилась рядом на колени. Она прижимала меня к себе, попутно ощупывая – не ушибся ли. Но такие раны никто разглядеть не в силах.

– Неправда! Неправда! Неправда! – я вопил на весь двор, задыхаясь от слёз и отчаянно пытаясь поверить в свои же слова. Но старый скрипучий голос в голове обернулся в мой собственный и повторил:

– Он умрёт…

Дверь кабинета тихо скрипнула и закрылась.

***

На следующий день я пришёл к этой женщине сам. Она, как и вчера, сидела на лавочке возле железных ворот и стучала тростью по земле. Голова её была опущена. Только сейчас я заметил, как странно она одета: тёмно-синий платок, прижатый плетённым ободком к макушке, большие серьги с круглыми звеньями, длинная юбка с бахромой и чёрная рубашка со стоящим воротником. На плечах шерстяной платок, закреплённый брошкой в форме паука. В такую-то жару… Странная она.

– Я не смогу помочь тебе, и никто не сможет, – стоило мне подойти, как старушка заговорила своим противным голосом. – Каждый через это проходит по-разному, каждому уготована своя дорога, и какой она будет, не узнаешь, пока на неё не ступишь. Твоё сердце волнуется, я вижу, – она подняла голову и причмокнула губами, сморщив нос. – Дай руку.

Я был уверен, что это она виновата в моём волнении. Что именно из-за неё в груди так тесно. Мне даже подумалось, что она прокляла меня. Но всё же я протянул руку, потому что где-то глубоко внутри знал, что так надо.

Старушка нахмурилась, дрожащей ладонью водя по воздуху, и, лишь коснувшись моей, продолжила:

– Твой страх велик, ребёнок, но он напрасен. Это неизбежно и оттого пугает. Раньше ты и подумать не мог, что однажды он умрёт, да? Что же тебя заставило усомниться? – женщина хрипло рассмеялась, поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону моей ладони. – Мне тоже так казалось. Но посмотри на меня – я старая. Даже слишком. Но Господь решил, что нам ещё рано встречаться. Такова Его воля и такова моя судьба. Но когда время придёт, я не стану противиться. – Старушка покачала головой и заговорила снова. – Он никуда не уйдёт. Тебе понадобится время, чтобы понять это. Не смотри на мир – научись его видеть.

– Вы сказали, что у меня глаза дедушки, но ведь они другие, видите? – я наклонился и широко раскрыл глаза. – Вот они, ни капельки не похожи.

Мара прищурилась, сжала рукоять трости пальцами и уставилась мне в грудь. Брови её дрожали.

– Вы смотрите не ту…

– Совсем не похожи, говоришь? – старуха скривила губы в ухмылке и сплюнула на землю. – Всему своё время, глупый мальчишка.

– Ничего не глупый! Не обзывайтесь, – я насупился и вырвал ладонь из чужой руки. – И зачем я вообще пришёл сюда. Только и делаете, что говорите загадками, а я потом придумываю всякое. Даже почти поверил, что вы ведьма и прокляли меня. Не хочу с вами разговаривать!

Я развернулся и уверенно зашагал обратно, пиная каждый камень, что попадался под ноги. Настроение было прескверное. И всё из-за этой бабки, будь она сама проклята. Наговорила мне чепухи и сидит там, смеётся над моими страданиями. Точно ведьма.

Пока я поминал бедную старушку на добром слове, солнце остановилось прямо над моей головой. Стало жарко и душно. Я спрятался в тени каштанов и прислонился спиной к каменной изгороди.

– Только настроение себе испортил, – пробубнил я и пнул очередной камешек. Он ударился о другой камень, подпрыгнул в воздухе и врезался в пустую металлическую бочку. Тишину сотряс глухой звон, на звук откликнулись цикады и сверчки. Листик каштана упал на крышку бочки. Листья эти большие и красивые, похожие на ладошку с пятью пальцами, оттопыренными во все стороны. Дедушка рассказывал, что из них готовят отвар и делают настойки, которые укрепляют сердце. Мы собираем листья каштана каждый август, чтобы зимой бабушка добавляла их в чай. Интересно, а как здесь зимой? Наверное, родник замерзает, а холмы прячутся в снегу…

Как-то мы с дедушкой устроили небольшую зиму. Бабушка тогда очень разозлилась. Нам было поручено взбить подушки, подвешенные на веревке, но при очередном ударе ткань порвалась и белые гусиные перья разлетелись по двору, подхваченные ветром. А когда бабушка увидела это и собралась уже закричать на нас, одно перо влетело ей прямо в рот. Тогда она и сама пару раз ударила подушку выбивалкой. Дедушка изо всех сил старался не засмеяться, а я тихо хихикал в кулак у него за спиной.

Воспоминания вызвали у меня улыбку и, успокоившись, я пошёл дальше. Неприятное чувство внутри притупилось, но появилось новое – волнующее по-доброму. Словно совсем скоро Новый Год и обязательно случится что-то хорошее.

Много лет спустя я пойму, как права была старушка Мара. Я буду часто слышать, что мои глаза похожи на дедушкины, что в них есть тот же тёплый свет и спокойная мудрость, как будто ничего меня удивить не может. Вот только поражало меня в мире всё, и с каждым днём лишь сильнее. Со временем я научусь замечать то, чего никто замечать не хочет: буду видеть, как играют в салки листья с ветром, как кружат в вальсе снежинки, как оставляют невидимые следы на песке волны, как обнимают облака солнце. И буду видеть дедушку везде, куда упадёт взгляд. Душа моя и правда будет долго страдать, не желая принять действительность. Оно так всегда бывает, когда привязываешься слишком сильно. Но это будет потом, а сейчас…

А сейчас меня ждал на столе обед и очередной день счастливого лета в доме по ту стороны крыши.

Слёзы солнца

Солнце не просто взошло, оно нахлынуло

как поток и переполнило весь мир.

Р.Д.Брэдбери «Вино из одуванчиков» 6

Я был настроен решительно. Дедушка постоянно что-то считал, когда смотрел на меня, а потом гладил по волосам и улыбался. Мои попытки узнать, что же он считает и почему делает это только со мной, не имели успеха. Сегодня я не выдержал и, хлопнув ладошкой по деревянному столу в кабинете, сказал, что не сдвинусь с места, пока не узнаю ответа. И даже сел на пол, сверля дедушку взглядом. Тот только прищурился, продолжая как ни в чём не бывало разбирать тетради. В комнате было тихо. Кажется, я просидел на полу, не переставая дуться, целую вечность.

– Значит, не сдвинешься? – дедушка поднял взгляд и посмотрел на меня.

– Не сдвинусь! – я гордо задрал голову, но в эту самую секунду мой живот предательски заурчал.