Читать книгу Сны моего меча - - Страница 1

Философский детектив

Иных уж нет, а те далече…

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

15 июня 1995 года

Из протокола осмотра места происшествия

«Осмотр производился в условиях естественного освещения при переменной облачности и температуре +32° С.

Осмотром установлено: пляж на берегу Черного моря не имеющий названия и адреса расположен примерно в 300 метрах на северо-восток от границы поселка Витязево представляет собой участок открытой неогороженной дикой местности с песчаным покрытием.

На момент осмотра возле тела потерпевшего обнаружены следы от ботинок потерпевшего, а также следы кроссовок фирмы «Адидас», принадлежащие жителю п. Витязево Егорову Н. Е., который обнаружил тело во время утренней пробежки по пляжу. Других следов рядом с телом не обнаружено.

Тело не имеет видимых признаков внешнего воздействия. Потерпевший одет в белую рубашку, фиолетовый галстук, темно-синий двубортный пиджак, темно-синие брюки, черные носки, черные кожаные ботинки на шнурках… Вся одежда, включая белье, новая, чистая, хорошо выглажена. В карманах потерпевшего обнаружен 200 тысяч рублей в крупных банкнотах, билет на автобус Краснодар-Анапа, носовой платок, пачка сигарет «Родопи». Рядом с телом на песке обнаружено 7 окурков от сигарет «Родопи». Примерно в 1 метре от тела обнаружен пепел с обгоревшими фрагментами паспорта гражданина СССР и стандартами таблеток».

Из протокола вскрытия

«Неизвестный мужчина на вид около 35-40 лет, рост – 180 см, телосложение – плотное… Смерть наступила приблизительно в 23 часа 14 июня 1995 года. Сердце имеет нормальные размеры, признаки заболевания сердечно-сосудистой системы отсутствуют… У погибшего зафиксировано распухание тканей глотки, а слизистая пищевода покрыта неглубоким налётом белёсого оттенка с язвенным воспалением приблизительно посередине. В желудке наблюдается смешивание крови с остатками пищи. Обе почки воспалены. Селезенка имеет неестественно крупные размеры, приблизительно в 3 раза больше нормы. Печень увеличена…

Вывод: неизвестный умер неестественной смертью… в качестве яда могли быть использованы соединения группы барбитуратов».

Из газеты «Анапское Черноморье»

«Вчера утром на диком пляже близ Витязево был найден труп неизвестного мужчины. Обнаружил тело во время утренней пробежки местный житель Н. Егоров. По словам свидетелей, мужчину видели на пляже накануне вечером. Он обратил на себя внимание отдыхающих на пляже местных жителей, так как несмотря на жаркую погоду был одет в строгий костюм и галстук. Тем более странно смотрелся такое наряд на диком пляже вдалеке от города. Как показало вскрытие, причиной смерти неизвестного возможно стало отравление. Расследование поручено капитану О. Силину».

16 июня 1995 года

Дело не казалось сложным. Из протоколов было понятно, что неизвестный просто свел счеты с жизнью – отравился какими-то таблетками, а упаковку сжег. Полностью в картину суицида не укладывались только два момент: сожженный паспорт и отсутствие предсмертной записки. Хотя последнее совсем не обязательно. Не все самоубийцы объясняют свой последний шаг. Просто записка помогла бы закрыть дело уже сегодня. Да и паспорт пригодился бы. Зачем он его сжег?

А так, оставался один вопрос, но очень даже непростой: кто он? Отпечатки пальцев по картотеке уже проверили, как и ожидалось – пусто. Сейчас проверяли по приметам всех пропавших за последний месяц в городе. Но тут вряд ли что-то найдется. У него же был билет из Краснодара, вполне вероятно, что он не местный. Точнее это почти точно так. В Краснодар тоже направили информацию. Ситуация усложнится, если он приехал издалека. Такой вариант очень даже вероятен. Тогда поиски могут затянуться, а это уже плохой сценарий. Работы сейчас много. Бандитские войны за лакомые куски: трупы валятся почти каждый день, а людей не хватает.

«Охота же людям на курорте счеты с жизнью сводить», – подумал Олег. – «Ну искупайся, позагорай, сходи в ресторан, с бабой познакомься в конце концов. А так лежишь теперь в морге с биркой на пальце. Зачем? И мне лишняя морока».

– Олег, смотри! – Витька ворвался в кабинет, на лице – задорная улыбка. – Мы еще раз его одежду перетряхнули. Это у него в ботинке было. Ботинки новые. У него сзади большая мозоль была. Он видимо бумажку подложил, чтобы они ногу не натирали.

Он положил на стол прозрачный пакетик для улик, в нем была скомканная бумажка, видимо аккуратно вырванная из какой-то книги.

– Хм… Да уж. Вечер перестает быть томным. Интересно. Похоже на арабский. Но книга, скорее всего наша. Видишь номера 283 и 284. Шрифт такой, вполне советский. Скорее всего это номер страницы. Странно, что вверху. Обычно внизу ставят.

– Мне кажется ниже идет перевод. Видишь, звездочки стоят. Просто его оторвали аккуратненько.

– Да, вполне возможно. Тэкс. Во-первых, проверить на отпечатки. Если буду чужие пальцы – это может быть зацепкой. Во-вторых, перевести. Не знаю, есть ли там смысл, или просто вырвал случайный фрагмент из случайной книги. В-третьих, нужно установить, из какой именно книги вырван этот кусок. Возможно, это что-то даст. И будем надеяться, что он не арабский шпион.

– Хорошо, отправляю экспертам. Надеюсь, хотя бы в Краснодаре найдутся специалисты по восточным языкам. Думаю, это большая редкость. Не пришлось бы в МГУ отправлять.

– Да уж. Валяй.

1 сентября 1979 года

Привет, дневник!

Сегодня начинается моя новая жизнь, и я решила записывать все, что происходит. Мне кажется, что впереди так много необычайных событий – нужно обязательно сохранить их в памяти. В старости, когда я буду уже профессором, буду внукам рассказывать, как все было. Как я, девчонка из южной провинции, поступила в Московский государственный университет. Как я ехала из Анапы в поезде целые сутки. Как сдавала экзамены. В общежитии жила. Как мне Москва понравилась. Ходила на Красную Площадь, по улице Горького гуляла. Видела памятник Пушкину, который Достоевский открывал. Он читал здесь речь. И памятник Маяковскому и Горькому…

Не верится, что этот город, где жили все великие писатели и поэты, в этом городе теперь я живу. И учусь в лучшем университете Советского Союза. На филологическом факультете. А была просто девчонка из деревни. Маленький поселок возле Анапы, мой поселок называется Витязево. Мы с мамой живем там в простом доме из самана. Саман – это такой материал: глина, перемешанная с навозом. На Кубани много таких домов. И у нас такой же.

Я хорошо училась, писала хорошие сочинения про Пушкина, про Лермонтова, про Толстого. У нас учительница такая хорошая была по русскому языку и литературе Лидия Васильевна. Молодая. Ей 25 лет всего, а мне уже 17. Она мне сказала в десятом классе: «Люда, езжай в Москву поступать. Нечего тебе здесь делать. У тебя золотая голова. Попробуй в МГУ поступить, у тебя получится». Она сама закончила МГУ, а к нам приехала по распределению. Рассказывала мне про Москву. Какие экзамены сдавать, что общежитие дают абитуриентам.

Мама, конечно, против была. Она ругалась и говорила, какое тебе МГУ? Но я поехала все равно. Уговорила маму. Мы не очень богатые. Мама работает медсестрой в санатории, не очень много получает. Но ей сказала, что буду экономить. Что буду стипендию получать. Зато это Москва, это МГУ – такой шанс. Она не верила, что я поступлю. Говорила: съезди, провалишь экзамены и вернешься. Пойдешь в наш санаторий работать санитаркой. А я поступила. Отправила ей телеграмму, когда поступила. Дорого, конечно, телеграмма стоила, но ничего, я не пожалела – отправила. Она меня поздравила. Тоже телеграммой. А потом уже в письме написала, что очень гордится мной и даже плакала, когда получила мою телеграмму. И теперь очень гордится, что у нее дочь учится в самом лучшем советском университете.

Я теперь мечтаю стать ученым. Доктором наук и профессором филологии. Я сделаю все, чтобы моя мечта воплотилась. Это же так интересно, заниматься литературой, разгадывать разные тексты, искать смыслы, спрятанные в них умными людьми.

А сегодня был первый день. Нас всех первокурсников собрали в большом зале. Ректор говорил речь. О том, какая это ответственность учится в МГУ, что мы будущее советской власти, советской науки, техники, образования. Будем нести прогресс по всей стране и по всему миру. Что в следующем году в Москве пройдут Олимпийские игры, впервые в истории, мы увидим историческое событие. Приедет много иностранцев, но с ними нужно вести себя осторожно. Особенно с теми, кто из капиталистических стран.

А потом мы с нашей группой пошли в кафе. У нас на факультете в основном девчонки. Филфак называют «факультет невест». Всего два мальчика. Но все девочки у нас хорошие, очень культурные. Не такие как у меня в классе были. В основном все москвички, но есть и такие как я, кто приехал из разных концов Советского Союза. Мы живем в общежитии. Со мной в комнате живут две девочки – обе из моей группы. Мы познакомились еще во время экзаменов. Их зовут Фаина и Валя. Фая из Ташкента – это столица Узбекской ССР, а Валя из Кузбасса. Это в Сибири. Мы дружим и все вместе делаем. Продукты покупаем вскладчину, делимся всем. Так что все хорошо, и, мне кажется, все будет теперь лучше и лучше с каждым годом. Начинается новая жизнь, очень интересная и необычная.

Май 1995 года

Недавно пытался вспомнить детство.

Хоть что-нибудь хорошее. Как мама меня целует. Ее запах, ее прикосновения. Как она выглядела молодой или ее голос. Хоть какой-нибудь эпизод. Хоть что-нибудь. Ну или отца. Что-нибудь о нем.

Ничего не помню.

Абсолютная пустота.

Вот в романе «Обломов». Илье Ильичу снится детство. Он даже плачет во сне, когда видит мать. Ему ведь в книге 38 лет. А мне даже чуть меньше. Почему же я ничего не помню? Или он только во сне может это вспомнить? Может я тоже во сне помню, а наяву нет. То есть помнит только подсознание? А так не могу вспомнить… Вспомнить, вспомнить, вспомнить…

Когда не можешь вспомнить свою маму, ты перестаешь любить. Какая мысль. Надо записать бы. Зачем правда? Зачем?

Да, ты перестаешь любить. Не просто там женщин любить. В физическом смысле. Вообще любить перестаешь. Трагедия старости в том, что ты никого не можешь любить. Очень хочешь. Очень хочешь. Но – никак. Не получается. Не выходит. Душа каменная. Все равно, что пытаться камнем приласкать ребенка. Будешь стараться – все равно больно будет. Ребенку будет больно, тебе – трудно. Тяжело будет этот камень таскать… Тяжело… Да, как же тяжело…

Иногда помнишь какую-нибудь странную вещь. Вот откуда я помню, что Обломов плакал в романе? Или что ему 38 лет? Видимо когда-то еще в университете готовился к экзамену и запомнил. И все эти годы память все это хранит. Иногда не можешь запомнить номер телефона чей-нибудь, а ерунду какую-нибудь помнишь. Или вчерашний вечер можешь забыть, или ночь там. Если напился вчера… Да, вчера я здорово напился… Зачем же я так напился вчера?

Зачем? Помню как-то я придумал теорию, что любую мысль можно свести к абсурду, если задавать до бесконечности вопрос «зачем?» Не знаю, может не сам выдумал, может прочитал где-нибудь. Ну вот, к примеру, ты говоришь, что-нибудь умное и даже на первый взгляд бесспорное, не требующее никаких доказательств. Ну, даже не знаю. К примеру, жизнь – прекрасная штука. А я говорю: зачем? Ты начинаешь объяснять мне, что в жизни прекрасного: любовь, там не знаю, дети, цветы, природа – все вот это. А я – а зачем? Ты опять суетишься там, объясняешь, что любовь – это добродетель, которую дал нам Господь, ну или, наоборот, про секс начинаешь говорить, как это приятно. А я опять – зачем? Ну и так до бесконечности. Рано или поздно ты обязательно сдашься. Потому что хрен его знает, зачем? Все непонятно зачем? Никто не знает…

И все упирается в смерть. Понятно, если ты опять же верующий, можешь там начать про загробную жизнь что-нибудь плести, про посмертное воздаяние. Но тут можно опять спросить «зачем?» и опять будет непонятно, нахрена тебе там целую вечность летать с крылышками над облачками? Уж лучше просто темнота и небытие. По мне так лучше. Вот буддисты же примерно к этому и стремятся. Ведь что такое нирвана? Темнота и небытие. Вырвался из сансары и перестал быть. Нет тебя – нирвана… Нирвана… Вон Курт Кобейн в прошлом году ушел в нирвану… Что это я про религию… И так худо на душе. Еще про это… Надо встать. Надо встать и пойти… И выпить. Надо выпить.

Мама, мама. Почему я вдруг про нее вспомнил? Может быть, она мне снилась? Как Обломову. У Обломова мама умерла. А моя? Как странно думать, что я даже не знаю, жива ли моя мама. И отец. Последний раз когда я видел отца, его увозили санитары. Его увозили в сумасшедший дом. С-ума-сшедший… сшедший… Как там у Булгакова говорит Мастер? Я из дома скорби… Я душевнобольной… Душевно-больной. Да, отцу было сложно все это вынести. Перестройка, новое время, развал Советского Союза. Очень странное время. Странные люди откуда-то вылезли. Какие-то бандиты, кооператоры, комсомольцы, завлабы… С-ума-сшедший… сшедший… душевно-больной… Больной душевно… сшедший с ума…

Ну вот еще немного и поправлюсь. Боги, боги, как же хочется пива. Умираю как хочется… Боги, боги – это тоже, кажется из «Мастера…». Это Пилат говорит «Боги, боги». У него голова там болит. А у меня просто разрывается голова. Все тело просит… Ну вот. Наконец-то. Как же хорошо. Как же хорошо… Балтика… Как романтично звучит… Балтика… Название для парфюма или какого-нибудь курорта. А не для этого дерьма. Вот пойло-то… Но как же хорошо.

Ну вот… теперь хорошо. О чем я думал? Мама, мама… Интересно, жива ли мама… Я ведь тогда просто исчез, когда отца забрали. Просто сел в электричку на Курском вокзале и поехал куда-то. Как Веничка Ерофеев. Москва – Петушки. Та самая электричка. Но я, конечно, не поехал в Петушки. Я вышел в Железнодорожном. Просто вышел и пошел, куда глаза глядят. И напился тогда до чертиков в какой-то подворотне. Хорошо было лето. Спал на лавочке. Хорошо еще, что деньги никто не спер. Деньги у меня были с собой. Я взял из дома три вещи: паспорт, деньги и книгу.

Так и остался в Железнодорожном. Просто стал кем-то другим. Начал какую-то другую жизнь. В Железнодорожном…

Говорят, что здесь Анна Каренина бросилась под поезд. В Железнодорожном. Это была станция Обираловка. Это смешно, что меня всегда какие-то литературные аллюзии преследуют… Ну так я же филолог в конце концов. Почему бы не преследовать… Сколько дряни пылится на полках моей памяти… Анна Каренина, блин. В Железнодорожном… Обираловка… Веничка Ерофеев… Москва – Петушки. «Эта искусительница – не девушка, а баллада ля бемоль мажор!». Слеза комсомолки… Жасмин и пенье птиц…

Принеси запястья, ожерелья,

Шелк и бархат, жемчуг и алмазы,

Я хочу одеться королевой,

Потому что мой король вернулся!

Это у Венички. Глава «Кучино – Железнодорожный». Стихи Мирры Лохвицкой. Серебряный век… Она умерла от базедовой болезни. Сестра Тэфи, любовница Бальмонта. Или не любовница, там все сложно… Что-то вроде курортного романа… Бальмонт говорил, что не любовница… Господи, зачем все это пылится в моей голове, на моих полках? Откуда я все это знаю и зачем? Я цитирую Лохвицкую по Ерофееву. Цитирую цитату. Моя жизнь – сплошное цитирование… Цитирую цитаты… Спектакль в спектакле… Это в «Гамлете» было. И еще у Чехова в «Чайке»… Да уж… сплошная базедова болезнь…

…Ну да, просто уехал в Железнодорожный и начал здесь другую жизнь. Говорят «новую жизнь», а не «другую жизнь». Но я не начал новую… Просто другую. Совсем она не новая… Если бы я знал, как начать новую жизнь… Деньги были, но потом подработки какие-то. Грузчиком. Да, в основном грузчиком на местном рынке…

Мама не нашла меня. А как меня можно найти? Или она не искала? Я просто начал другую жизнь. Интересно, она искала меня? Меня невозможно найти. Я залег на дно. Исчез со всех радаров. Откуда это? Исчез со всех радаров… Что-то военное… Говорят, сейчас идет война. Я давно уже далек от всего этого, но нельзя совсем спрятаться. Скрыться со всех радаров – можно. Но нельзя внутрь ничего не пускать. Человек животное социальное… Аристотель кажется. Животное… Да, война… Чечня… Грозный… Это на Кавказе… Кавказский пленник… Лермонтов, Толстой…

Как это случилось? Как случилось, что война? Десять лет назад казалось, что ничего не изменится. Союз нерушимый республик свободных… Союз нерушимый… Да уж. Нерушимый. Десять лет. Нет Союза нерушимых… Война на Кавказе. Грозный… Десять лет…

30 июня 1995 года

– Это персидский, – Витька влетел в кабинет.

– Витя, тебя стучаться не учили? Кто персидский? Кот? – Олег смотрел фотографии с места очередной разборки и не сразу понял, о чем идет речь.

– Не кто, а что. Язык. Это персидский, а не арабский. Ну помнишь, бумажки из ботинок жмурика с пляжа.

– Ясно. А перевод есть?

– Есть. Короче это стихи. Омар Хайям. Эксперт утверждает, что фрагмент вырван из довольно редкого издания. Книга называется «Рубайят». Вышла в Ташкенте в 1971 году. Там стихи на трех языках: оригинал на персидском, а потом – перевод на узбекский и русский. Номер, который вы, товарищ капитан, приняли за номер страницы – это порядковый номер рубаи. Поэтому он и напечатан вверху.

– Что за рубаи?

– Рубаи – это стих. А рубайат – это сборник таких стихов. Всего в этой книге их 299, а он вырвал 283-е и 284-е. Они напечатаны соответственно на страницах 287 и 288.

– Погоди, а ты откуда все это знаешь так подробно?

– Эксперты книгу прислали. Взяли в библиотеке в Краснодаре.

– Что ж ты молчишь? Давай.

– Ну уж и поумничать нельзя. Вот, берите.

Олег взял в руки небольшой том в синей обложке, на которой восточной вязью крупно стояло имя автора на узбекский манер: Умар Хайём. Название «Рубайят» было гораздо мельче на трех языках. Он нашел текст, который уже видел на оборванной бумажке. Русский перевод гласил:

283

Как жаль, что бесполезно жизнь прошла,

Погибла, будто выжжена дотла,

Как горько, что душа томилась праздно,

И от твоих волнений отошла.

284

Коль на день у тебя лепешка есть

И в силах ты кувшин воды себе принесть,

Что за нужда тебе презренным подчиняться

И низким угождать, свою теряя честь?

– Ну что же. 283-й стих даже немного похож на предсмертную записку. Но само по себе это мало что объясняет. Хорошо бы саму книгу найти. Все равно пока других зацепок по этому делу нет. Тело по приметам не опознали среди пропавших. Знаешь, я предлагаю дать объявление в газеты по краю. Шансы не велики – но вдруг. Это будет хоть что-то.

– Хорошо, я отправлю факс в газеты. Напишу, что разыскивается такая-то книга с вырванным фрагментом.

– Действуй, Витек, – Олег со вздохом вернулся к фотографиям бандитов, убитых вчера в районе поселка Сукко.

15 октября 1979 года

Здравствуй, дневник! 

Сегодня была на студенческой научно-практической конференции. Валя сказала, зачем тебе это нужно, пойдем лучше погуляем. Погода еще стоит хорошая, золотая осень. Но я пошла на конференцию.

Я знаю, если хочешь заниматься наукой – нужно участвовать в таких конференциях. Пока просто слушала доклады ребят со старших курсов, из аспирантуры и даже задала один вопрос. Но обо всем по порядку. Было очень интересно. Я записывала самое интересное, поэтому могу написать здесь по конспектам подробно…

…Очень хороший доклад читал студент 4-го курса о персидском поэте Омаре Хайяме, XI-XII вв. Точнее он был не только поэтом, но и астрономом, математиком и философом. Кстати, жил на территории современного советского Узбекистана – в Бухаре и Самарканде, хотя родился на территории современного Ирана. Хайям писал рубаи – это жанр, который был распространен в персидской поэзии того времени.

Для западной культуры Хяйяма открыл в XIX веке английский поэт Эдвард Фитцджеральд. Он перевел и издал его стихи, и они стали очень популярны. В них Хайям писал о том, что нужно радоваться жизни и пить вино и предаваться плотским утехам. Это очень необычно для того времени. Ведь мусульманам строго запрещено пить алкоголь. Поэтому его стихи вызывают споры. Фитцджеральд считал Хайяма гедонистом, то есть проповедником культа жизненных наслаждений. Но потом буржуазные литературоведы начали утверждать, что Хайям был суфием – это такое мистическое и аскетическое течение в исламе. Он зашифровывал в своих стихах особые смыслы. Например, под вином подразумевалось мистическое постижение истины, а под возлюбленной – он подразумевал Аллаха.

Но многие советские ученые отвергают такой подход. Они говорят, что Хайям, видимо, был знаком с учением суфиев, но в итоге он наоборот шел против них. Об этом и был доклад, что нельзя отдавать наследие Хайяма буржуазным литературоведам. Мы – советские ученые – должны доказывать, что он был атеистом и материалистом – одним из первых на Востоке.

Я задала вопрос докладчику, как он думает, почему буржуазные филологи настаивают на суфийских корнях поэзии Хайяма? Он ответил, что это дает им возможность бороться с диалектическим материализмом и коммунистической идеологией, они стоят на реакционных позициях религиозного идеализма.

После конференции он подошел ко мне и поблагодарил за вопрос. Мы познакомились. Его зовут Саша. Он спросил, где я учусь, почему заинтересовалась Хайямом. Я ответила, что это очень необычно. Все читают доклады по русской классике, советской литературе или по европейским авторам. А тут – персидская поэзия, и это очень интересно.

Он предложил встретится завтра после учебы и сходить в какое-нибудь кафе. Я рассказала об этом девчонкам в комнате. Они сказали, что это свидание. Но я не думаю, что это свидание. Просто пригласил поговорить, потому что он увидел мой ум и мой интерес к персидской поэзии.

Фая сказала, что у нее есть книга Хайяма. Она издана в Ташкенте и там стихи на трех языках: на персидском, узбекском и русском. Я попросила почитать, чтобы завтра было, о чем поговорить с ним…

12 июля 1995 года

Стук в дверь, и она тут же резко распахнулась.

– Олег, нашлась! Книга нашлась!

– Да ладно. Это удача, Витя. Везет тебе. Где нашлась?

– В Краснодаре. Тетка одна нашла ее на лавочке. Утром гуляла там с внучкой и нашла. Взяла себе, даже не заметила, что вырван кусок. А когда увидела объявление в газете – посмотрела и принесла ее в отделение.

– Отлично. Эксперты уже посмотрели, там есть что-нибудь?

– Нашлись отпечатки нашего пляжного жмурика. Но это еще не все. На форзаце записан адрес. Адрес в Витязево. Это совсем рядом с местом, где обнаружили тело.

– Отлично. Значит, нашлись концы. Книга при тебе? Возьми фотографии с места происшествия. Через пять минут выезжаем.

По адресу, указанному в книге, их ждал простой саманный домик. Олег постучался. Ему открыла уже не молодая, но еще довольно привлекательная женщина. Лицо покрыто густым загаром, морщины только начали появляться на лице.

– Людмила Ивановна Зырянова?

– Да, это я. Что случилось?

– Капитан Силин. Это старший лейтенант Петров. Мы из уголовного розыска. У нас к вам есть разговор. Можно пройти?

– Боже! Ко мне вопросы? О чем? Да, проходите, конечно.

– Вы живете с дочерью?

– Да, с Дашей.

– Она сейчас дома?

– Нет, в школе.

– Хорошо. У нас разговор не для детских ушей.

– 15 июня здесь на пляже было обнаружено тело мужчины. Вы слышали об этом?

– Да, ко мне приходил участковый, спрашивал об этом. Но я ничего не знаю.

– У нас просьба. Не могли бы вы посмотреть фотографии покойного. Есть основания полагать, что он может быть вам знаком.

– Ох… Знаком? – Людмила приложила руки к груди. – Погодите… Даже на знаю… Подождите… Сейчас… Я попробую собраться…

– Да, конечно. Подышите немного. Может быть воды?

– Нет, спасибо. А почему вы думаете, что я его знаю?

– Я скажу вам об этом позже. Сначала посмотрите фотографии. Вы готовы?

Она неуверенно кивнула. Силин достал фотографии. Когда они ехали, он выбрал ту, где труп был больше похож на живого. Она вздрогнула. Ему на мгновение показалось, что она узнала покойника. Она отвела глаза и глубоко задышала.

– Нет. Я его не знаю, – на ее глазах заблестели слезы.

– Людмила Ивановна, вы уверены? Может быть, еще раз взгляните.

– Нет! Не надо. Это точно, я его не знаю.

Олег был разочарован.

– Очень жаль. Я был уверен, что вы нам поможете… Видите ли, это довольно странно… Мы обнаружили книгу, которая, возможно, принадлежала покойному. На форзаце книги был записан ваш адрес.

Она опять вздрогнула и недоуменно уставилась на него, всхлипывая.

– Адрес?.. Мой адрес?

– Да. Вот эта книга, – он достал томик, в пластиковом пакете.

Она какое-то время смотрела на книгу.

– Да, я знаю эту книгу. Это «Рубайят» Омара Хайяма. Много лет назад я подарила такую книгу одному человеку.

– Где это было? В Краснодаре?

– Нет. Почему в Краснодаре? Нет. Это было в Москве…

Она помолчала, собираясь с мыслями.

– Видите ли. Я училась в Москве. На филологическом факультете МГУ.

– МГУ? Как же вы здесь очутились?.. Простите… Я имел ввиду…

– Да, я вас понимаю. Как после филфака МГУ можно попасть в такую дыру… Дело в том, что я проучилась там недолго…

Она покраснела.

– Но это не относится к делу. Сейчас я работаю в детском санатории медсестрой.

– Это я знаю.

– Да, конечно… Конечно, вы знаете.

– Я подарила эту книгу своему другу.

– Как его звали?

– Его звали Саша Филимонов. Он тогда был студентом, учился на четвертом курсе. Кстати, потом он стал довольно известным специалистом по Хайяму.

– Когда это было?

– В 1979 году. Как видите, очень много воды утекло с тех пор…

– Отчество не помните?

– Александр Александрович. Его отец был известным востоковедом. Даже на телевидении выступал с лекциями…

В это время в дверь вошла девочка-подросток.

– Мама, привет… Почему ты плачешь? – она с тревогой посмотрела на мать.

– Даша, привет! Все в порядке. Это из милиции. Опять про мертвого мужчину с пляжа спрашивают. Мы уже договорили.

– Спасибо, Людмила Ивановна. Нам действительно пора. Вы нам очень помогли. Всего доброго.

Возле калитки их догнала Даша.

– Подождите. Я хочу вам кое-что сказать… В общем… Я видела этого мужчину, которого потом нашли мертвым. Мама запретила мне говорить, чтобы меня в милицию не забрали… Но я видела его. Он стоял вот здесь, возле калитки. Я вышла из дома, а он стоит… Увидел и уставился на меня. Я испугалась и заперлась в доме. В щелочку подглядывала. Он постоял и ушел…

На обратном пути в отдел Олег вспоминал во всех подробностях прошедшую встречу: «Да уж… Она явно что-то скрывает. Кажется, и покойного узнала. И девчонке запретила рассказывать про встречу. Возможно это и есть ее московский знакомый. Возможно, он и отец ребенка. Девочке как раз сейчас лет 15. Получается, что она родилась в 1980-м. То есть, романтическая история была в 1979-м. По времени все сходится» – рассуждал Олег.

– Слушай, Витя. Есть все основания полагать, что нашего неизвестного при жизни звали Александром Александровичем Филимоновым. Он москвич, окончил филологический факультет МГУ, специалист по Хайяму и сын какого-то известного профессора. По крайней мере, его отец был известен в конце 70-х. Так что делай запрос в Москву и закроем дело…

25 октября 1979 года

Привет, дневник!

Ты знаешь, последняя неделя прошла как в тумане, как во сне. Дорогой дневник! Я очень-очень счастлива. И поделиться могу только с тобой. Потому что только ты меня поймешь. Потому что даже мои соседки по комнате и мои лучшие подруги – Фая и Валя меня не понимают. Они уверены, что я сошла с ума и что я поплачусь за свою доверчивость.

А я уверена, что я самая счастливая девушка на свете. Не думай, дневник, что это просто слова. Я это могу доказать. Ведь это просто чудо, когда простая девочка из провинции поступает в лучший университет страны, а буквально через несколько месяцев знакомиться с удивительным парнем. Он главный специалист по поэзии Омара Хайяма в Советском Союзе, сын знаменитого профессора, которого я часто видела еще у себя дома по телевизору. Ведь это настоящая сказка!

Ну разве так не бывает? Мне кажется бывает. Я думаю, что именно так и должно все быть в нашей лучшей стране. Не должно быть этих страданий от любви как у Ромео и Джульетты. Ведь они страдали, потому что это были времена феодальной раздробленности. И в капиталистических странах, если полюбит бедная девушка парня из богатой семьи – они тоже страдают. Вот как в индийских фильмах показывают.

Но ведь у нас совершенно другая страна. И Саша увидел во мне мой ум, начитанность, умение рассуждать. Он же меня заметил на студенческой научной конференции! Ведь это идеальное место, чтобы познакомиться двум умным интеллигентным людям. Где же еще, как не там? Он увидел, что я достойна его и полюбил меня – что же тут такого.

Девчонки говорят, что у него слава университетского донжуана, но я им не верю. Мне кажется, что они мне жутко завидуют, хотя завидовать очень нехорошо. Я их успокаиваю и говорю, что они тоже найдут себе скоро хороших парней, и они тоже будут их любить. А они качают головами и говорят, что я дура и им меня жалко. Сами вы дуры. И самих вас жалко.

Но расскажу все с самого начала. На следующий день после конференции мы договорились, что встретимся после учебы на Ленинских горах. В этот день шел дождь и погулять у нас не получилось. Саша пригласил меня в ресторан. Мы доехали туда на такси. Я первый раз в жизни ездила на такси и первый раз в жизни была в ресторане. Мы были в «Праге» на Арбате. Очень хороший ресторан, мне там понравилось. Отец Саши известный ученый и он может себе позволить иногда ходить в ресторан – так Саша сам сказал. Еда была вкусной, мы пили коктейли – их я тоже попробовала первый раз. Сначала мы говорили о Хайяме, а потом о разном. Я рассказывала ему про свой поселок, про учительницу и как я поступала в университет, про девчонок из комнаты.

А потом он пригласил меня к себе домой. Сказал, что познакомит меня со своим отцом. Я, конечно, согласилась. Он живет в самом центре Москвы. Квартира очень большая, потолки высокие. Когда мы пришли, оказалось, что папы Саши нет дома. Саша сказал, что мы еще выпьем вина или чая, он поставил пластинку и мы танцевали. А потом целовались. Что было потом мне очень стыдно рассказывать … Саша сказал, что он меня очень любит и мы поженимся. Я была очень счастлива и поехала в общагу.

Фая и Валя, конечно, тут же спросили, как прошло свидание. Я им рассказала, как все было. Они стали меня ругать, говорили, что я провинциальная дурочка и он просто меня использовал. Но это не так, Саша очень хороший и добрый. Я сказала, что он честный комсомолец и добрый парень, что он не обидит меня и мы скоро поженимся. Они назвали меня блаженной и сказали, что у него каждый месяц новая девчонка. Я им не верю…

Всю неделю мы встречались каждый день. Саша каждый день дарит мне цветы, приглашает в ресторан или кафе. А потом мы едем куда-нибудь. Иногда на квартиру к какому-нибудь его другу или к нему. Он подарил мне красивые сережки, а я подарила ему книгу, которую мне дала Фая – другого подарка для него у меня не было, а нужно было что-то подарить. Вот я и подарила ему не свою книгу. Потом я Фаине отдам за нее деньги. Зато Саша обрадовался, он сказал, что давно мечтал именно о таком издании, чтобы было на трех языках – персидском, узбекском и русском…

Май 1995 года

Рубайят… Слово из прошлой жизни. Красивое слово. Сейчас оно мелькнуло в рекламе. Хайяма начали использовать в рекламе по телевизору… О времена, о нравы… Хотя… Почему нет, собственно…

Когда-то я считал себя специалистом по Хайяму… Считал… Я не был специалистом, но считал себя специалистом. Просто писал статьи, диплом, потому диссертацию, выступал на конференциях, симпозиумах… Писал, что было положено… Говорил, что было положено… Что Хайям был атеистом. Писал то, во что сам не верил… Что положено… Кем положено… Во что положено…

Это было в другой жизни… Сейчас я не знаю, был ли Хайям суфием или он был правоверным мусульманином, или он был безбожником и алкоголиком… Я сам алкоголик и атеист… Атеист? Ну да, пожалуй, что атеист… Алко-голик.

«Я главный специалист по Хайяму в Советском Союзе». Так я говорил, когда знакомился. Тогда девушки на это клевали очень хорошо. Сейчас нужно быть бандитом, или коммерсантом, или банкиром. А тогда клевали на физиков и лириков… «Главный специалист по Хайяму в Советском Союзе»…

Ну и папа. Папа знаменитый. «А вы не сын того самого?» «Да, конечно. Я его сын»… Того самого… Да, того самого… Он был знаменитостью… Ездил на симпозиумы, выступал на центральном телевидении… А сын тем временем соблазнял девочек с филфака…

Бессоме, бессоме мучо… Сцена из «Москва слезам не верит»… Соблазнение Кати… Экзотика девчонкам нравится… У меня был Хайям… Экзотика: персидская поэзия, странная философия, суфий – не суфий… Много поводов для тонкого интеллигентного разговора. Идеальное соблазнение… Плюс фамилия – шансов нет, точно в десятку… Ворошиловский стрелок… Что-то военное… Сейчас война… Пропал со всех радаров… Залег на дно…

Девчонки… Мне сейчас всего лишь 35… Говорят, что самый возраст для мужчины, а у меня наоборот. Ничего не хочется. Только пить… А когда-то их было много… Девчонок… Каждый месяц – новая. Писался перед пацанами: «У меня каждый месяц новая девочка. Не люблю долгих привязанностей». Каждый месяца новая девочка… Малолетний ублюдок…

А теперь только – каждый день пить… Залить все мысли, все чувства, все желания… Алко-буддизм… Алко-атеизм… Можно записаться в пророки… Новая религия… Все залить водкой… Говорят, сейчас много паленого спирта, можно отравиться. Вот бы отравиться спиртом… Почему мне не попадется паленый спирт… Найдут через недельку, когда запах до соседей дойдет… Взломают дверь… Кто такой? Вот паспорт… Кто он? Сын того самого… «Главный специалист по Хайяму в Советском Союзе»… Пропал со всех радаров… Нужно сообщить его маме…

Интересно, жива ли мама? Или отец? Где они?

Моя мысль попалась в силки,

Моя тень уходит на небо,

Мои песни полны тоски

По чистому, белому снегу…

В силки… Это чьи стихи? Кажется, мои. В молодости баловался… Мои песни… Чистота… Где моя чистота?… Мама, папа… Становишься старым, когда перестаешь любить. Старость никого не любит… Разве интересно? Ничего не интересно… Мне кажется нужно кончать со всем этим… Просто покончить… Пустота, небытие… Все надоело… Да, надо сделать последнее усилие… Нужно покончить… Нужно. Просто покончить… Исчезнуть. Не хочу, чтобы узнали. Чтобы мама узнала… Вот что нужно – идеальный выход. Чистый. Так уйти, чтобы никаких следов. Чтобы никто не узнал кто ты… «Главный специалист по Хайяму в Советском Союзе»…

Нужно уехать подальше… Деньги есть… Я взял деньги, паспорт, книгу… Книга… «Рубайят»… Я записал ее адрес… Она… «Это не девушка, а баллада ля бемоль мажор!»… Жасмин и пенье птиц… Анна Каренина…

Люда… Она была девушкой октября… Задала мне какой-то вопрос про Хайяма на конференции… Господи, как защемило… Ведь я любил ее… По-настоящему… Господи, ведь я теперь люблю ее так, что сердце щемит… Как стыдно все это вспоминать. Как это все мерзко. Какой я мерзкий… Бессоме, бессоме мучо… Катя и Рудольф… У нее ребенок, а он не хочет… Сцена: объяснение на бульваре… Найди мне врача…

У нас, конечно, не так все было… Это было на кухне, в общаге… Она жила в общаге… Она плакала, но врача не просила… Как стыдно вспоминать… Господи, надо выпить… Вот, теперь лучше… теперь лучше… Да, она потом писала мне. Я на всякий случай записал ее адрес на книге, которую она мне подарила… «Рубайят»…

Она родила дочь… Назвала ее Дашей… Моя дочь… У меня есть дочь… Сколько ей сейчас? Она уже большая. Ей лет четырнадцать, наверное… Какая большая. Неужели прошло столько лет?..

Стоп, стоп… Кажется что-то нашлось. Зачем мне столько всего в голове? Вот же нашлось… Как это называлось? «Тамам Шуд»…. Да, точно… Это называлось дело «Тамам Шуд»… Давно уже читал… По-английски в каком-то западном журнале… Так, так, так… Надо вспомнить… Меня тогда очень зацепила эта история. Я ее даже использовал где-то в статье.

Что там было? Как это? В Австралии на пляже нашли тело неизвестного, а в каком-то потайном кармане бумажка с надписью «Tamam Shud»… На пляже… Так вот… «Tamam Shud». Это значит «завершенный». Типа конец… Выяснилось, что клочок из «Рубайят», из одного стихотворения. Предполагалось, что он умер от отравления. Книгу с вырезанным словом нашли. Ее принес в полицию какой-то левый мужик. А в книге – телефон женщины. Но она так и не узнала, кто это… Я тогда подумал, что она его знала, но не стала говорить полиции… Узнает ли она меня? Конечно узнает. Но не скажет никому… Она не скажет…

Там потом еще выяснилось, что за три года до этого в пригороде Сиднея тоже было самоубийство с Хайямом… Тоже отравление и тоже Хайям… Но связи так и не нашли… Что-то я тогда подумал? Да… Это цитата цитаты… Сцена на сцене. Вот и у меня будет цитата цитаты… Смерть на пляже… Спектакль в спектакле… Идеальный уход… «Главный специалист по Хайяму в Советском Союзе»…

24 декабря 1979 года

Дорогой дневник!

Я пишу эти строки в поезде. И опять только тебе я могу доверить свои чувства, свою боль, свое отчаяние. Вся моя хрустальная сказка разбилась вдребезги. Может быть, это очень банальный образ, зато очень точный. Вдребезги… Короткое и емкое слово… Мне сейчас безумно, безумно больно. Так больно, что кажется, я могу не вытерпеть и покончить со всем этим, уйти из жизни, только бы не терпеть это жжение в груди. А еще – не испытывать этот стыд и унижение. Я еду домой, потому что мне некуда больше поехать. Хотя, когда я представляю свою встречу с мамой и что она мне скажет – мне хочется уехать куда-нибудь на другой конец света – на Северный Полюс или в Южную Америку. Но я не могу уехать на Северный Полюс. Скоро у меня будет такое пузо, что я не смогу пробежать и 100 метров. А еще через некоторое время у меня будет ребенок и тогда все – конец…

Что больше всего меня сейчас угнетает, что этот ребенок – его. Этого чудовища, этого подонка и подлеца, который, не моргнув глазом обещал, что мы поженимся. А когда узнал, что я… что у меня будет ребенок, заявил мне, что этот ребенок не от него и он ничего такого мне не обещал. Это было на кухне нашего общежития. Он пришел ко мне, потому что я думала, что заболела.

Меня постоянно тошнило, и я подумала, что отравилась. Но потом выяснилось, что это за болезнь. Я не ходила на занятия почти неделю. Я не знала, что делать и как ему сказать. Он пришел ко мне в комнату, и мы вышли в кухню, чтобы можно было поговорить…

Он просто посмеялся надо мной. Сказал, что у меня таких парней как он, должно быть, с десяток. Я заплакала и сказала, как он может так говорить. Он же знает, что был у меня первым… Он смутился и сказал, что это было давно… А я плакала и не знала, что ему на это сказать… Он предложил сделать аборт, но я ему сказала, что не буду никогда этого делать, и если он не хочет жениться, как обещал, то я уеду к матери и буду одна воспитывать нашего ребенка. Потому что нельзя лишать жизни невинное существо… А он сказал, как хочешь, только меня не впутывай в свои дела…

Я сказала, что как это может быть, что он мне несколько дней назад говорил, что любит меня, а теперь говорит, чтобы я его не впутывала в свои дела. Я думала, что у нас уже нет своих дел, есть только общие… Он промолчал, а потом сказал, что ему уже пора… И ушел…

Я еще долго потом плакала и сейчас еще плачу. Хотя на меня попутчики косятся и, кажется, очень недовольны, что я плачу. Но я не могу сдержаться. Мужчина, который едет на нижней полке даже спросил, может быть мне нужно помочь или что-нибудь нужно. Но я сказала, что ничего не нужно. Просто плохой день и мне очень-очень грустно. А мне не грустно, а очень-очень больно и страшно за мое будущее. И еще мне очень-очень страшно будет сказать все маме. Я не представляю, что она скажет и что будет дальше. Я хотела написать ей или телеграмму дать, чтобы как-то подготовить, чтобы не так сразу… но не смогла. Написала заявление, чтобы меня отчислили, забрала документы. Конечно, все меня спрашивали, что случилось. Хотя кажется, все и так знали прекрасно, что случилось, потому что шила в мешке не утаишь, думаю, врач из поликлиники сообщил в деканат, что студентка забеременела. Забрала документы, попрощалась с девчонками из общежития и поехала домой… Вот так все мои мечты и планы разбились вдребезги… Я не знаю, что мне сейчас делать и как дальше жить… Мне просто хочется умереть…

Сентябрь 1995 года

Стук. Дверь резко распахивается.

– Нашли! Нашли этого Сашу. Александра Александровича.

– Ну и?

– Жив-здоров. Хотя… Не очень здоров… Короче, он конченный алкоголик. Ушел из дома, когда отца забрали в психушку.

– Его отец в психушке?

– Так точно. Загремел туда три года назад – 1992-м. После этого Саша ушел из дома. Сказал матери, чтобы его не искала и пропал. Так говорят соседи и знакомые его матери.

– А сама мать, что говорит?

– Она умерла год назад. Но все утверждают, что она его не искала. Когда мужа забрали и сын ушел, она моментально сдала. Почти не выходила из дома. Постоянно в черном ходила. Здоровье резко ухудшилось.

– Ну, а Саша?

– Он уехал в город Железнодорожный. Это ближнее Подмосковье. Снял комнату-малосемейку, работает грузчиком на рынке ну и пьет как сапожник. Говорят, допился уже до скотского состояния.

– Что-то не сходится. Подожди, это точно он?

– Да, точно. Паспорт при нем оказался. Проверили – все сходится. Александр Александрович Филимонов. Он подтвердил, что знает Людмилу. У них был короткий роман в студенческие годы. Она забеременела, уехала домой в Витязево. Когда дочь у нее родилась – написала ему. Он тогда адрес написал на книге.

– Так, а про книгу-то он что-нибудь говорит?

– Нет, он не знает, что с ней. Книга оставалась в квартире у матери. Вы же знаете, как раньше профессора жили. Квартира шикарная в центре столицы. Когда мать умерла, на нее положили глаз «черные риелторы». Они ее отжали, а все имущество распродали. Библиотека у них была большая. Есть информация, что книги попали в букинистические развалы на Арбате. Естественно, дальнейшую судьбу книги установить не получилось. Как она попала в Краснодар – непонятно.

– Как же так? Я был почти уверен, что это он. Это должен быть он…

– Самое смешное, что Саша рассказал, что совсем недавно думал о том, чтобы поехать к Людмиле в Витязево, повидать дочь, и там где-нибудь свести счеты с жизнью. Но так и не решился.

– Это уже чертовщина какая-то. Один хотел это сделать, а другой – сделал. Как прикажешь это понимать? Кто же этот жмурик?

– Не знаю, товарищ капитан.

– Витя, где же мы просчитались? Ведь все складывалось просто идеально. Вырванный фрагмент привел к книге, книга привела к Саше. Мотив суицида – прозрачный: угрызения совести подлеца, который по молодости и глупости отказался от собственного ребенка. Как книга оказалась в Краснодаре – тоже можно объяснить. Например, он на поезде добрался из Москвы до Краснодара. Там купил новую одежду и новые ботинки. Но они жмут, и он решил подложить бумагу, чтобы они не так натирали. Садится на лавочку в парке, вырывает листы из книги, а книгу забывает на лавочке. Но адрес он помнит наизусть, книга ему не нужна. Он едет в Витязево, смотрит на дочь, но не решается войти и встретится с Людмилой, идет на пляж и глотает смертельную дозу снотворного. Сжигает паспорт, чтобы его не опознали, потому что ему стыдно перед любимой женщиной, которую он бросил…

– Ну это ты уже в психологию ударился, Олег.

– Ну предположим, ударился. Но все же звучит логично: логика действий, мотивы поступков – все на своих местах.

– Да, все на своих местах.

– Ничего не понимаю.

Олег помолчал.

– Вот что, Витя. Давай-ка закрывать это дело. Мы можем его еще год вычислять, но так и не найдем концов. А у нас с тобой других дел по горло. Сегодня переговорю с шефом. Так что все… Дело закрыто…

14 июня 1995 года

Сегодня день моей смерти. Я пришел на пустынный пляж и что же вижу я здесь? Удоды. Это странно, но я вижу их первый раз в жизни. И в последний, конечно. Я ведь уже сказал, что сегодня день моей смерти… И еще я сегодня первый и последний раз в жизни видел свою дочь… Удивительно все взаимосвязано. Или это просто в моей голове строятся эти странные цепи рассуждений и сети из смыслов.

Так вот. Удод. У Омара Хайяма был земляк и младший современник – суфийский поэт Аттар, написавший мистическую поэму «Беседа птиц». Сюжет такой: птицы устраивают собрание, на котором должны решить, кто будет их царем. Первую скрипку играет как раз удод. Он предлагает отыскать легендарного Симурга, имя которого переводят как «тридцать птиц», чтобы предложить ему титул царя. Удод считается самой мудрой птицей, он возглавляет поход. Одни птицы сходят с дистанции, другие – гибнут. В конце путешествия остается лишь тридцать из них. Поэма заканчивается тем, что они находят озеро, в котором якобы живет Симург. Естественно, птицы видят в нем собственные отражения. То есть, Симург – это и есть они все вместе взятые и каждая из них в отдельности.

Эту поэму упоминает Борхес в своем рассказе «Приближение Альмутасиму». Фактически это пересказ несуществующей книги полудетективного содержания… Опять цитата в цитате… Некий индийский студент разыскивает в огромной стране человека по имени Альмутасим за которым Борхесу видится Бог – ни много ни мало. Роман, естественно, заканчивается тем самым моментом, когда его отделяет от цели поисков одно мгновение и он уже слышит его голос.

Совпадение еще и в том, что сегодня годовщина смерти Борхеса. Он умер девять лет назад в Женеве от рака. Я умру сегодня на пустынном пляже близ Анапы от яда. Меня, как Симурга или Альмутасима, можно искать, но невозможно найти. Меня можно разгадывать как в деле «Тамам Шуд», но невозможно разгадать.

Мое тело найдут уже очень скоро. Но никто так и не узнает кем я был, чье тело найдено. Я как древний суфий создал из своей смерти поэму с двойным дном, с тайным смыслом, который может увидеть лишь посвященный. И единственный человек, который точно будет знать мое имя, никогда не скажет его другим. Она, конечно, узнает меня, но будет молчать…

Я оставил все нужные подсказки. В ботинке – обрывок из «Рубайята» (я выбрал стих 283, который можно считать эпитафией моей жизни), на книге – ее адрес, книга – на скамейке в Краснодаре. Они обязательно найдут меня в Железнодорожном. Но я буду живой и здоровый.

Самое трудное в этой истории было найти пьянчугу, который очень похож на меня, отдать ему мой паспорт, а его забрать, чтобы сжечь. Я дал ему денег, поселил в моей комнате и объяснил, что он должен говорить, когда к нему придет милиция и спросит про книгу…

Хотя нет… не то. Самое трудное – посмотреть в глаза совей дочери и не изменить решение, уйти… Даша. Дочь. Второй шанс, который дал мне Господь… Может быть, она сможет все исправить. Сделать этот мир лучше и чище. Может быть, она проживет свою жизнь правильно… Оправдает всю мою мерзость…Я вдруг за секунду, пока смотрел в ее глаза представил, как мы могли бы жить в этой хижине на берегу моря, втроем… Я, она и наша дочь… Непрожитая жизнь… Какая это могла быть хорошая, славная жизнь… Но так уже не будет. И у меня назад уже дороги нет…