Читать книгу Скучающие боги - - Страница 1

СКУЧАЮЩИЕ БОГИ

– Проклятье, как же болят пальцы! Сколько ещё уступов и расщелин до этой чертовой глотки?! Я околею раньше, чем найду укрытие.

– И откуда в таком тумане такой ветер?!

Туман как желтое молоко разлился по ущелью. Плотный, вязкий он совсем не двигался. Серыми, гнилыми зубами торчали из него каменные глыбы, такие тонкие и высокие, словно деревья в мертвом лесу. Кто и когда выложил эти столбы – не известно, они были здесь задолго до появления первого человека. Камень на камне, они уходили ввысь, растворяясь во мгле. Между ними, по самой глади тумана, будто крохотные щетинки, неспешно шевелились верхушки древних, как сам мир сосен. Она знала, что там, под покровом желтой пелены, эти деревья уходят на несколько десятков метров вниз. И знала она, что, спустившись туда, можно остаться блуждать среди них на веки.

«Скоро будет гроза… – подумала она, – нужно поскорее найти укрытие.»

Она еще раз взглянула на карту, которую выкрала у старого отшельника. На ней, среди грязи и пыльных разводов, был проложен путь к глотке горы. Он петлял меж камней и лесов, шел вдоль реки, затем прерывался и начинался вновь. Она прошла почти половину, взобравшись сюда, на этот уступ, с которого открывался чудесный вид на ущелье. Где-то неподалеку должна брать начало тропа, уводящая к вершине, куда лежал ее путь. Она подняла глаза – там, на склонах Шедар, горели огни, где жили люди. Храбрые и честные люди, которые всю свою жизнь блуждали среди этого тумана, прятались от колоссов и хищников, дрались в междоусобных войнах, любили и умирали. Каждый их день был наполнен страхом потерять во мгле дорогу домой. Их с детства учили ориентироваться среди одинаковых камней и деревьев. «Закрой глаза и слушай! – говорили их старики. – Закрой глаза. И слушай…». Их сердца были наполнены едкой тоской по тем, почти забытым временам, когда они еще жили на склонах Мюфрид. Шедар, такой приветливый и безопасный, стал для них домом, но всякий раз, устав от работы или о чем-то крепко задумавшись, они бросали грустные взгляды на Мюфрид. Эта гора была для них священна. Она была их истинным домом. Утраченным, диким, но родным. Многие юноши, сходили тропой вниз, в Каменный лес, в надежде достигнуть склонов Одинокой звезды. А после туман оставлял их души себе. Их матери пели песни. Длинные и тягучие песни, что оседали на губах горьким пеплом утраты. Они верили, что попадут на гору после смерти и умирали с надеждой, глядя на холодные склоны Мюфрид.

Чуть ниже, укрытый за каменной толщей и зловонными чащами, слабо сиял одинокий огонек, где жил старик, который приютил её. Там был маленький домик с маленьким окном, маленькой свечой и маленьким человеком, что обогрел её и придал сил. Он рассказал, как вернуться обратно, показал карту, где был указан путь к людям, но она знала, что на ней начертан и другой путь, петляющий по склонам Мюфрид. Она украла её. Она оставила все, что у нее было. Тушку кролика, нож и фонарь, несколько книг и тростниковую флейту. Но она знала, что это ничтожно в сравнении с той ценой, какой обладал этот клочок бумаги. Она жалела о фонаре. Он бы так ей пригодился там, внизу, когда она три дня блуждала среди сосен и камней. Одинокая и напуганная. Её вера в те дни висела на волоске, но все же она выбралась. Она смогла. Сделала то, чего не смогли люди, жившие на склонах Шедар.

Несколько крупных капель, как бы извиняясь за надвигающийся шквал, неловко качнули куст папоротника. Стекли по его листу и растворились в траве. Она успела только спрятать карту и прильнуть к скале, когда тяжелая стена дождя настигла её. Вода мгновенно проникла под одежду, обволокла все ее тело.

Дождь она любила. Любила его шелест в траве и стук о деревянные полы в домах. Любила, как он подчеркивал суровую красоту этих мест. Влажный воздух, который был пропитан мудростью и покоем, и искажал звуки сямисэна, что звучал в ночи. Ей нравились краски, которыми обладал хвойный лес, всегда такие темные и таинственные. Нравилось, как солнце по утрам борется с вечным туманом и изредка рассекает его толщу ярким лучом. Нравилось, как воют волки и ухают филины, как вороний граб разносится над долиной, а ветер шелестит среди недовольных деревьев. Ей нравился архипелаг, быть может она его даже любила, но её душа была родом из других мест, и этот дождь, здесь, под открытым небом, казался ей губительным.

Она закрыла глаза и постаралась успокоить разгневанное сердце. Скоро дождь закончится. Он не может длиться долго.

«Я близка, как никогда! – думала она про себя. – Совсем скоро я проникну в сердце горы. Баривард будет мной гордиться! Я близка как никогда!»

Дождь закончился так же стремительно, как и начался. По пологим в этом месте склонам ручьями бежала вода. Резкий порыв ветра внезапно проник под одежду, качнул ее, сковывая тело зябкой хваткой.

Она зарыдала. Она закричала в голос. Слезы хлынули из распухших глаз. Она опустилась на колени, опершись руками о землю. Ладони почувствовали мягкое прикосновение зеленого мха, сжались, впились, выдавив влагу. Она была одинока, обессилена и смертельно голодна. Здесь ни перед кем не нужно выглядеть сильной, здесь, на чертовом краю света, она могла рыдать в голос, кричать и бить руками землю. И она кричала, проклинала весь белый свет, хулила все, что только можно, отдавая гневу остатки сил.

Слезы закончились так же стремительно, как и начались. Глубокий вдох.

«Нужно найти тропу!» – прошипела она, разворачивая карту.

Тропу, которую проложили первые люди на архипелаге. Когда-то давно, в начале времен, они выбрали не ту гору и бежали с нее. Многие годы спустя они осели на соседней вершине. Здесь же, в самом сердце Мюфрид, они оставили то, что могло пролить свет на самый древний вопрос о первых людях в этом мире.

На карте тропа начиналась от святилища. От круга, состоящего из семи каменных глыб, вкопанных в землю. Она посмотрела по сторонам. Впереди склон, увитый огромным терновником, сзади и с боков – ущелье. Уступ, на котором она находилась, не был естественным. Это было видно сразу, по расположенным вкруг камням, по его гладкой поверхности, которую не смогло изувечить даже время, по странной конструкции, навалившейся на склон.

Она подошла ближе.

Арка! Это была арка!

Сердце забилось в тревожном предчувствии. Кое-где угадывались руны, проступали символы, силуэты человека и зверя. И колоссов. Огромных колоссов, которые давили людей.

«Видимо, это их первая встреча… – вслух проговорила она, поводя рукой по сырому камню. – И она не была доброй. Они успели обжиться, построить дома… Колоссы пришли с моря. Они вышли из воды и разрушили все. Они были чем-то разгневаны…»

В обвалившейся арке чернел проход, достаточный, чтобы в него протиснуться.

«Фонарь…» – в который раз со злостью подумала она, заглядывая внутрь.

Она вошла, постояла немного, позволяя глазам смириться. Проход уводил вдаль и сворачивал влево, и там, на поросший мхом пол, уже падал холодный свет. Она смело шагнула вперед, свернула за угол и вышла на широкую поляну, в центре которой стояли семь камней. Это были очень старые камни, крепко поросшие мхом и почерневшие от времени. У каждого из них, на вершине было отверстие, словно игольное ушко. С противоположной стороны от прохода, из которого она вышла, были двери, высеченные в скале. У их подножия, на каменных ступенях сидели и лежали несколько развалившихся скелетов. Целыми остались лишь двое, устремившие свои пустые глазницы один на другого.

«Значит, кто-то все-таки добрался до тропы, – проговорила она. – Но никто не прошел дальше… А это, видимо, страж.»

Сбоку, в траве образом схожим с гигантской скалапендрой, покоился скелет. У него было множество рук, некоторые из них сжимали клинки. На том месте, где, по всей видимости, должна быть голова лежал череп с пугающе большими глазницами. Возле него была разбитая, бывшая некогда белой, маска с человеческим лицом. Тело создания уходило куда-то ввысь по склону. Нижняя часть лежала у подножия скал, а сверху нависал небольшой его остаток. Видимо, в какой-то момент иссохшиеся ткани и сухожилия не выдержали веса костей, и скелет рухнул на землю желтой грудой.

«Вот же уродина, – подумала она. – Хорошо, что мертва.»

Она пошла вкруг святилища, внимательно изучая камни. На каждом был начертан символ. Руна. Язык первородных. Она не очень хорошо его знала, но это и не требовалось, ведь эти руны означали имена Кордов. Семь камней – семь имен. И одна дверь.

Она шла, осторожно касаясь кончиками пальцев теплого камня.

«Один в лесу, другой в пруду,

А третий меж коло-сьев.

Четвертый ввысь, но пятый вниз,

Шестой – в тумане остров.

Но никогда и на за что

Ты не ищи седьмого.

А коль увидишь, то беги,

Чтоб не навлечь худого.»

Вспомнила она детскую считалку.

– Чтоб не навлечь худого – повторила она, с волнением в сердце огибая последний камень.

По всему архипелагу и на материке, в дремучих чащах, посреди болот и во чревах гор были такие святилища. Их строили первые люди в знак почтения перед лесом. Там поклонялись кордам и молили их об урожае и легкой зиме. Просили их сдержать хищных зверей и страшных тварей, что охотились на людей. В каждом таком святилище стояло семь камней, в каждом из них было семь отверстий, расположенных по одному на вершине каждого камня, и в каждом было начертано лишь шесть рун. Седьмая руна была выскоблена, выдолблена человеком так, что не оставалось никаких шансов разглядеть её. Почему-то люди страшились седьмого корда, боялись настолько, что тратили целые жизни на поиск и уничтожение любой информации о нем. И им это удалось, последний корд – первый среди равных был надежно стерт из истории. Его деяния забыты, его владения потеряны.

Она с трепетом в груди взглянула на вершину камня – там зияла пустота. Грубо вырубленное углубление на поросшем мхом камне.

Будь оно все проклято! – злобно ругнулась она, разочарованно глядя на глыбу. – И сюда добрались! А всего вернее – отсюда начали.

Она обессилено уселась на ступени святилища, спиной к двери, между двух останков. Слева на нее укоризненно взирал скелет в крепких, стальных латах, выкованных на материке – признаке неслыханного богатства. На архипелаге не ценили броню ни кожаную, так любимую близ Лайского леса, ни тяжелую стальную, предпочитаемую на турнирах в Таргизе. Люди, живущие здесь, знали, что нет в тумане противника, которого остановят латы, какими бы искусными они не были. Зато здесь ценили мечи. Длинные, из тонкого подвижного металла и хлесткие как плети, они крутились над головой, свистя и разрезая ненавистный желтый туман. Они висели на поясе, скрученные в кольцо, всегда готовые с пронзительным скрежетом вырваться на волю и срезать кусочек плоти.

Справа лежал второй скелет в обносках, с той же неприязнью воззрившийся на неё. Это явно был юноша. Маленький человек, ещё не узнавший, что такое любовь и труд. Гордый и смелый, повесивший на пояс железную плеть, он нашел свой конец здесь. Наверняка на его лице в последние минуты жизни была улыбка ведь он умирал на своей горе. Умирал счастливым. Беднякам нужно во что-то верить, чего-то истово желать, иначе их души быстро покрываются копотью от жгучей зависти и злобы, бушующих в их сердцах.

Мешаю вам глядеть? – спросила она. – Едва ли вы были знакомы при жизни, а теперь вечность травите друг другу байки под присмотром кикиморы.

Она взглянула на стража. На желтых костях кое где сохранилась черная, ворсистая кожа. Хитиновые пластины не потеряли свою форму, но отвалившись при падении, лежали теперь грудой среди колючих ребер. Лицо, при жизни скрытое под фарфоровой маской, истлело полностью. Никто и никогда не видел лиц у стражей, да и самих чудовищ редко кто встречал, но легенды твердили, что за маской тебя поджидает бездна.

Она поднялась, сделала не слишком изящный поклон доспехам, улыбнулась бедняку и подошла к двери.

– Ну что ж, давай тебя откроем…

Глава 1. Хижина Привратника.

– Что-то случится… Что-то случится…

Голос гулко отдавался в черепной коробке, стучась об её стенки и отскакивая как деревянный шарик на детской трещетке.

– Что-то случится…

Чувство было странное, незнакомое, будто его мозг, жилы, сердце, все его тело плавало в липком страхе. Ему хотелось кричать и биться, как ребенку, которому наскучило быть послушным, но он боялся шелохнуться, чтобы не привлечь беду.

– Что-то случится, что-то сейчас произойдет. Уже вот-вот!

Воздух ворвался в его легкие, расправил их в глубоком вдохе, коснулся сердца, сделал оборот и устремился прочь.

Человек задышал. Жадно, неуёмно глотая морозный воздух. Страх потихоньку покидал его, уступая место разуму.

Он открыл глаза.

На него смотрело небо. Лицом к лицу, совсем близко, как смерть над умирающим, оно склонилось над ним. Бездонная прорва звезд, мерцающая пустошь, куда уходят души, оно с любопытством разглядывало его, одиноко лежащего на земле. От горизонта ввысь и дальше тянулось звездное облако – огромное скопление далеких светил. Словно кривой провал среди черных скал, освещенный изнутри светлячками и фосфорецирующими растениями. А совсем близко, едва лишь руку протянуть, висела тяжелая, щербатая луна – единственное, что отделяло его от страшной бездны.

Он задрожал. Почувствовал, как жизнь наполняет тело. Как от сердца к ногам и рукам идёт тепло. Начал ощущать холод воздуха и стылой земли, на которой лежал. Запах гнилого дерева и увядающих трав коснулся его носа.

И звук. Это был шелест трав, игриво уклоняющихся от ветра, скрип старых досок и далекое уханье совы среди скрежета сверчков. А ещё он услышал шаги. Медленные, тяжелые, под которыми жалобно скрипело дерево.

Человек поднялся. Он стоял возле бревенчатой стены низенького домика. От его ног начиналась тропа, которая вела к освещенному двору. Вдоль неё, на покосившихся столбах, увитых жухлым плющом, безмолвно сидели вороны. Они поблескивали то одним то другим глазом, наблюдая за ним.

Он махнул рукой, и птицы с шумом взметнулись в небо. Они полетели в даль, окутанную туманом. Его бледные клубы осторожно стелились по земле, словно ручьи, стекая в низины, образуя запруды, омуты и болота. Он был настолько плотным и вязким, словно скисшее молоко, которое разлили до самой границы звездой бездны. Черные крылья ворон потревожили эту гладь, заставив её колыхнуться и разорваться. Как ржавые ножи, рвущие легкий шелк, засияли в свете луны колючие ограды и покосившиеся кресты. Птицы расселись на них, недовольно наблюдая за человеком.

Это было кладбище. Заброшенное, старое, неухоженное. Огромное. Оно тянулось, вздымаясь на пригорках и проваливаясь в ямы, блестело холодным металлом и влажным камнем склепов и часовенок. Далеко-далеко звучал одинокий и тоскливый колокол, да несколько драчливых воронов устроили склоку за место на ветке старого дерева.

– Я увожу к отверженным селеньям… – раздался низкий голос из-за стены.

Он вздрогнул, сердце его забилось, готовое к опасности.

– Я увожу сквозь вековечный стон…

Человек вновь взглянул на кладбище, осторожно подошел к краю стены и заглянул за угол.

Здесь был небольшой, уютный дворик, освещенный светом единственного скрипучего фонаря, висевшего на наискось сколоченных жердях, обозначающих вход. По кругу стояли ящики, валялись веревки и прочий хлам. Росли грибы, бледные, серые, словно мертвые они неприятно и липко блестели в желтом свете.

– Я увожу к забытым поколениям…

Голос звучал из дома. С этой стороны в стене было окно, а чуть дальше и дверь, открытая настеж, откуда ложился на землю приятный теплый свет.

– Был правдою мой зодчий вдохновлен…

Эти слова казались знакомыми. Он совершенно точно слышал их раньше, но воспоминания об этом постоянно ускользали.

Он очень осторожно, кляня свое сердце за неуемный бой, подобрался к окну и заглянул. Внутри он увидел человека, обращенного к нему спиной. Старого, но крепкого с огромными ручищами, одетого в зеленую рубаху с накидкой из драной шерсти. На ногах были мешковатые серые штаны, подпоясанные кожаным ремнем, а по спине опускался недлинный хвост из черных волос, богато перемешанных с сединой.

Старик что-то переминал на небольшом комоде, но внезапно обернулся и встретился взглядом с человеком. Лицо его, густо заросшее бородой, исказилось в гневе. Он схватил что-то со стола и тяжелыми шагами направился к выходу. Человек в страхе отпрянул и повалился на землю, неуклюже засучил ногами, отползая прочь, пока не уперся спиной в забор.

Старик выбежал на середину двора. Он казался огромным медведем, грудь его тяжело вздымалась, наполняя могучие легкие силой. Он свирепо глядел на него, трясущегося в грязи, сжимая в руках камень, что едва светился чем-то золотым.

– Человек… – не то удивленно, не то с облегчением выговорил он. – Человек же?

– Да… – едва вымолвил он.

– Ох… – облегченно выдохнул старик. – Как ты меня напугал. Чего ты торчишь у меня в окне ночью?! Знаешь ведь какое тут место. Я ж тебя чуть не пришиб, дурень.

Старик расслабился и опал. Улыбнулся и спрятал камень в широкий карман. Улыбка у него получилась удивительно добродушной и красивой.

– Радей послал? Случилось чего? – спросил он, направляясь в дом.

Человек в грязи закрыл глаза, чувствуя, как кровь бьется в висках.

– Ты чего там? – пробасил старик, обернувшись. – Ступай в дом.

Он поднял веки, взглянул на небо, на луну. Медленно поднялся.

Старик опять изменился в лице, но в этот раз не гневом очернилось оно, а беспокойством.

– Ты из Крайней? – тихо спросил он.

– Я не знаю… Нет.

Брови у старика полезли на лоб. Он глубоко вдохнул, сложив губы трубочкой, и взгляд его забегал по земле.

– Заходи внутрь. Я тебе сейчас все объясню. Что же ты сразу не сказал… – запричитал он, наскоро наводя порядок в доме.

Человек, чувствуя слабость и легкое оцепенение, повиновался и вошел в дом.

Все убранство его ветхого жилища состояло из грубо сколоченного стола, скорее даже верстака, таких же двух стульев по бокам, древнего, как сам мир, комода, на котором лежала небольшая черная ступка, кровати, сундука и камина, где тлели угли. На полках, что покрывали почти все стены, было большое количество баночек, бутылочек и реторт, а так же книг. Огромные запасы корений, веток, сушеных трав и грибов тут и там лежали в доме. А в углу, вплотную к дряхлому комоду, стояло какое-то приспособление, укрытое заляпанной парчовой тканью, с вышитым на нём зеленым солнцем. Один угол съехал, обнажая часть медного аппарата, больше все напоминавшего перегонный куб. На стенах были простенькие обои с древесным рисунком. На столе лежали нож и небольшие вырезанные из дерева фигурки, а так же разноцветные камни с высеченными на них символами, которые старик поспешно сгреб в широкую ладонь и спрятал под жилет. Еще здесь стояли огромные напольные часы, чье тяжелое медное тиканье придавало этому домишке величие старого особняка.

– Садись здесь! – старик выдвинул один из стульев и широким жестом пригласил его к столу, затем склонился над комодом в поисках чего-то.

– Где я?

– Ты… эм… Ты… – замялся он. – Ага! Вот она!

Он достал большую, пыльную книгу, обитую по углам металлическими накладками. Книга была в кожаном переплете без какого-либо названия, на её обложке красовался только металлический символ астролябии, заметно поеденный ржавчиной.

– Это Книга! – с гордостью пробасил старик, убирая рукавом пыль с фолианта. – Таких всего три. В университете в Халборде, в Альдерамине и здесь, у меня. Это великая ценность! Смотри!

Он раскрыл книгу, на что та отозвалась кожаным скрипом. Здесь была карта. Карта незнакомой местности, которая отображала прибрежную часть большого материка. В центре местности было не то озеро, не то небольшое море с несколькими островами, от него в южном направлении текла река, впадая в бескрайние воды, которые занимали всю южную и восточную части карты. Где-то вдоль берегов были заметны небольшие островки, а на юго-востоке чернел огромный архипелаг с двумя горными вершинами. На севере и западе, ровно по контуру шла горная гряда, прямая, словно вычерченная по линии. На самом материке было множество отметок: города, озера, леса, дороги и прочее, но особенно бросались в глаза четыре названия: Таргиз – расположенный в самом центре материка, Халборд – венчающий небольшое море, Дол-Альдерамин – стоящий на границе огромного леса, и Дид – самая южная точка, окутанная серыми контурами.

– Ты что-нибудь помнишь? Помнишь свое имя? – спросил старик, наблюдая, как человек разглядывает карту.

– Нет.

– Помнишь, откуда ты?

– Нет. Я теряю память? Все ускользает, забывается… как… как…

– …как сон на утро, после пробуждения, – с пониманием закончил старик.

– Что со мной? – человек с подозрением посмотрел на старика. – Что происходит?

Тот помолчал, внимательно вглядываясь в него, затем откинулся на спинку стула, достал длинную трубку, запалил её, глубоко затянулся сизым дымом и только потом, медленно, тщательно подбирая слова, заговорил.

– Таких как ты называют Пришлыми…

– Как это понимать, таких как я? – заволновался человек, чувствуя недоброе. – Что происходит? Почему я ничего не помню?

– Успокойся и выслушай меня, – наставительно проговорил старик, – Я понимаю твои чувства. Ты напуган и не доверяешь, и я не могу тебя за это осудить, но посмотри вокруг. Если ли здесь хоть что-то знакомое глазу?

– Что значит, знакомое глазу? – человек начинал злиться.

– Это другое место… – тихо произнес старик. – Посмотри на небо… Ты видел раньше что-нибудь подобное?

Человек вспомнил об огромной луне, о звездном скоплении, прорезавшем небесную глубь.

– Не бойся, – очень мягко проговорил старик. – И выслушай меня, пожалуйста.

Человек опал и неохотно повиновался.

– Таких как ты называют пришлыми, – терпеливо повторил старик, – Вы – удивительный феномен этого мира. До сих пор никто не знает, откуда вы приходите, по чьей воле здесь появляетесь. На вид вы совершенно обычные люди, как и тысячи живущих здесь. Вы так же чувствуете боль, любите, творите потомство, умираете… однако есть два свойства, которые отличают вас от остальных.

– Что за свойства? – недоверчиво спросил человек.

– Вы появляетесь здесь, у меня, словно пробудившись ото сна. Все попытки оживить вашу память и заставить рассказать о том, что было там, – старик неопределенно качнул головой назад, – тщетны. Ваше сознание – чистый лист, ваш опыт в этом мире равен нулю. И при этом совершенно неясно, что же в вас особенного? Почему неведомая сила выбирает на роль пришлых тех, кого она выбирает? Вы не сильнее, не умнее, не храбрее прочих. В ваших жилах течет та же кровь, сердце бьется так же ровно. Чтобы не умереть вам нужно есть и пить, чтобы не сойти с ума от скуки – работать и любить. Есть множество теорий о том, кто же вы такие, но все они безосновательны. Пустые слова и предположения, каждое из которых может оказаться правдой.

Старик замолчал, глядя прямо в глаза гостю. Дым из его рта вился среди густой бороды, причудливо изгибаясь под дыханием носа.

– Как это, появляемся…?

– Ты мне расскажи, – ответил он. – Я-то был здесь. Небо не разверзлось, земля не дрогнула. Даже ветерком не повеяло, а ты явился.

Пришлый посмотрел в окно, за которым была ночь. Оттуда на него взглянуло его отражение. Пыльное лицо тридцатилетнего человека, обветренное и с царапиной на правой скуле, – ничего необычного. Волосы, кое-как уложенные на бок и накрахмаленный пиджак, который, казалось, совершенно не свойственен этому миру. Страх и недоверие понемногу отступали. Что-то здесь действительно было не так. Запахи, звуки… Они были те же, но чувствовались как-то иначе. Острее. Да и небо… такое не подделаешь.

– Ну, хорошо, а второе свойство? – спросил он, отрываясь от окна.

– Да… Второе свойство… – оживился старик. – Второе, что отличает вас от других это то, что ваш разум подвержен силе врат.

– Что ещё за врата?

– Они выглядят по-разному. Здесь, неподалеку, стоят первые из них, сквозь которые тебе в скором времени предстоит пройти.

– Зачем мне через них проходить? – забеспокоился пришлый.

– Ты ведь не намерен оставаться у меня навечно? – улыбнулся старик. – Не бойся, с тобой не случится ничего худого. Эти врата призваны одарить тебя великой праведностью. Они способны наделить тебя качествами, которыми не может похвастаться ни один из нас. И такое прочее и сему подобное…

– Что… Что за качества?

– Я не в праве тебе рассказывать, – утомленно замотал головой старик. – Таковы правила. Ничего не поделаешь. Туда ты должен будешь отправиться один и сделать свой первый выбор сам.

– А где мы находимся? – заметив, что хозяин дома начинает сердиться, осторожно спросил человек, указывая на карту.

– Это, – старик ткнул пальцем поочередно на каждое из названий, – Великая тройка городов. Символы нашей экспансии и нашего позора! Вокруг них вертится вся жизнь на материке. Три столицы: Возведенная, Сокрушенная и Буйная. А так же Мертвая.

На последних словах его палец задержался над названием Дид.

– А мы с тобой находимся здесь…

Он указал на маленькую точку, возле Дида, сразу за которой темной кляксой было выведено большое пятно, идущее до самой воды.

– Возле Великого кладбища, южнее Серого леса.

– Откуда здесь это кладбище? – спросил пришлый, пытаясь определить протяженность и расстояния по карте.

– Верно… Это хороший вопрос. Мы подходим к самому главному, – улыбнулся старик.

Он поднялся, потрепал клюкой угли в печи и выудил из комода два оловянных стакана и пузатую бутыль с мутной белой жидкостью. Поставил на стол глиняную тарелку с грубо порезанными кусками хлеба.

– Выпей! Я назвал это Белый ворон! – не без гордости пробасил старик. – Сам настаивал. На березовых бруньках и можжевеловом листе. Это тебе не Павлушка. Сейчас я расскажу тебе одну историю… Ты, пожалуйста, выслушай меня и не перебивай. После задавай любые вопросы, я с охотой тебе отвечу.

Пришлый с опаской поднес стакан к носу и немного отпил. Вкус был мягкий, не слишком крепкий, но с тяжелым травяным послевкусием.

– Первые люди появились здесь восемь или десять веков назад. На этом самом месте. Целая сотня напуганных, ничего не понимающих людей, которые в первые же дни перегрызлись между собой, едва не поубивав половину. В официальных книгах об этом, конечно, ни слова. Там все поэтично и красиво. Однако на деле без кровопролития, к несчастью, не обошлось. Когда страсти утихли, они решили понять, где находятся, и как здесь очутились. И, если на последний вопрос ответ не найден до сих пор, то с первым разобрались быстро. Как оказалось, они находились на небольшом пятачке земли. С одной стороны их окружало бескрайнее море, окутанное зловонным туманом. С другой – стеной стоял лес, полный ужаса и опасностей, населенный страшными тварями, враждебными уродами и ядовитыми цветками. Очень скоро люди осознали, что попросту заперты. К тому времени они уже начали возделывать землю, разводить кое-какой скот, основали поселение… – палец старика указал на город Дид. – Научились делать оружие. Мало-помалу, вооружившись железом и огнем, они стали заходить все дальше в лес, наблюдая за удивительными явлениями и встречая самых разнообразных созданий. Некоторые были дурашливы и безвредны, другие – свирепы и опасны и охотились на людей, как волки на овец, но были и такие, что казались несокрушимыми, непостижимыми и до чёрта страшными. Они стояли особняком от прочих обитателей, в самой глубине леса, и большинстве своём не опускали даже взора на человека с его страстями и суетой, однако, как позже выснилось, именно эти существа несли наибольшую опасность… Так вот, в лесах того времени водилось множество хищных животных: злобные волки, медведи, кошки с кисточками на ушах, ядовитые змеи и черные голодные крысы, но на каждого из них человек со временем нашел управу. Победил, если угодно. Лес на несколько верст вглубь стал безопасен, но не дальше… Женщины и дети собирали ягоды, коренья, грибы и прочие дары леса. Мужчины обустроили охотничьи угодья и получили доступ к нескольким озерам, богатым рыбой. Однако всем было ясно, что нет иного пути, как продвигаться все дальше вглубь зловонной чащи. Место на том пятачке, где они появились, уже заканчивалось, ресурсов не хватало, а море было под надежным замком из серого тумана, который был губителен для любого разумного существа.

И вот настало время, когда первые герои древних сказаний, легенд и баллад, которые воспеваются сейчас на каждом углу, отправились на поиски прохода сквозь Серый лес. В те времена его еще называли Чертовы дебри. Это время ознаменовало начало людской экспансии. Времена великих подвигов, храбрых героев и удивительных событий!

Старик усмехнулся и наполнил оба стакана.

– Это слова из классических хроник той эпохи, – с едва уловимым разочарованием пробасил он. – На самом деле так начались времена, которые именуются никак иначе, как Темные, пропитанные кровью и липким страхом.

Оказалось, на материке была разумная жизнь. Звероподобная, сильная, сумевшая подчинить себе то, что сейчас насмешливо называют магией. И она вознамерилась препятствовать человеческому продвижению вглубь материка. Созданий этих нарекли Первородными, властителями земель. У них были вожаки, была иерархия, стояли твердыни. Они жили здесь от сотворения мира и были хозяевами по праву. Их цивилизация, если можно так выразиться, переживала небывалый расцвет. Они сосуществовали в гармонии с природой, настолько, что едва ли стали отличны от неё. Их дворцы были сплетением деревьев и скал, их дороги стали лесными тропами. Даже сам их облик, одежды, их ритуальный образ жизни уподобились природным началам. Все их существование было неспешным и задумчивым. Ты только вдумайся, какая ирония! Вершина эволюции – необоримый хищник, у которого не осталось врагов, и который давно забыл, что такое вражда, встречает человеков.

Старик немного помолчал в задумчивости, а затем продолжил:

– Люди всегда враждовали с кем-то, а, если, врагов не доставало – дрались между собой. Такова уж наша натура. И всегда, кого ни спроси, за чью баррикаду не зайди, тебе всегда объяснят, почему они правы, а те, по другую сторону, – нет. Но что же делать, когда все инакомыслящие повержены? Как быть, когда биться больше не с кем? На ум приходит с десяток вариантов, но ни один из них не звучит, как Мир во всем мире.

А вот ланнам это удалось. Потрясающая гармония и простота во всем. Ты когда-нибудь встречал двух мудрецов, которые смогли ужиться друг с другом? По отдельности каждый из них – кладезь, но вместе всегда лишь пара сварливых стариков. А эти создания – есть собрание сотен и тысяч мудрецов, мысли и действия которых распростерлись далеко за пределы отведенных им жизней. Потому никто из них не тревожился о собственном благополучии, считая это мелочным и недальновидным. Это восхищает… Однако, что ни говори, а им, созданиям, забывшим, что такое оружие, пришлось нарушить свои законы и начать защищаться.

Старик тяжело вздохнул и посмотрел на небо.

– Теперь-то мы это знаем, но тогда казалось, что это всего лишь кровожадные твари, злобные и жестокие, что сидят в лесу, заставляя людей гибнуть на топях. А в бою они были страшны… Одни убивали как звери, разрывая острыми клыками или утаскивая в болото, другие враждовали как люди, используя копья, стрелы и силки, а третьи и вовсе творили ворожбу, заставляя камни двигаться, травя скот и насылая мор.

Но люди одерживали верх, ведь они появлялись по-прежнему целыми сотнями. Подрастали и крепли поколения тех, кто был рожден уже здесь – людей, выросших в большой ненависти. Павших в бою чтили, как героев, выживших нарекали богами. Территории, которые удавалось захватить, тут же приспосабливались под быт людей. Все звери, живущие на них и представляющие угрозу, истреблялись, деревья вырубались, а земля подготавливалась под посевы и пастбища. Так продолжалось долгие годы. О своем новом доме мы стали узнавать больше, изобретать новые, эффективные способы его подчинения. И вот, человек заходит все глубже и берет все больше, продвигаясь во всех направлениях. По ночам в лесах полыхают пожары, а на утро люди копаются в пепле. Играет музыка, поют девушки… Все идет как надо.

В камине стрельнули дрова. Маленький алый уголек вылетел на пол, по нему волнами бегали невидимые языки пламени, пульсируя, словно живые. Дерево под ним заблестело, а после почернело, превратившись в темную язву. Скоро он угас, обратившись в мертвый черный комочек, над которым еще некоторое время вилась ввысь тоненькая ниточка серого дыма.

– И тогда появились они… – продолжил старик. – Корды. Прекрасные создания. Семь царей, наделенных необыкновенной силой, чуждой, непонятной, а порой и страшной. Они предложили людям свободный проход через лес, в незанятые земли в обмен на прекращение вражды.

– Согласились? – одними губами прошептал человек.

– Глупые люди решили, что это капитуляция, – задумчиво произнес старик. – Что враг повержен, а предлагаемые условия, это просто репарации. Это была победа, но какая-то скомканная, не настоящая, незаконченная. Многим это пришлось не по вкусу. Мало кто хотел остановиться в шаге от полного разгрома, слишком много было пролито крови, а большинство мужчин не умело ничего, кроме как воевать и выживать. Состоялся большой сбор, после которого люди, конечно, двинулись в последний поход, убивая, насилуя и грабя…

– Насилуя? – удивился человек.

– Да. Были среди зверя и прекрасные создания, обликом схожие с тонкими девушками. Их назвали нимфами. Тебе не раз еще доведется услышать в придорожных кабаках похабные песни на эту тему. К тому же в людском обществе произошел раскол, и многие перешли на сторону зверя. В основном молодые духом и телом, в которых еще не закостенела злоба и которые не боялись задаваться вопросами.

– Что было дальше?

– Ответ зверя был страшен. В одну ночь, одним могучим ударом Дид был стерт с лица земли, после чего началась Великая охота, воспетая не одним поэтом. За несколько дней род людской был истреблен почти полностью. В живых оставили только совсем маленьких детей и их молодых матерей. Остальные же, будь то женщины или старики, крепкие воины или калеки, уничтожались, словно скот пораженный чумкой. В те дни погибли тысячи, и все они лежат здесь, на Великом кладбище города Дид. У меня под боком.

Старик надолго приложился к стакану. Борода его от каждого глотка бесшумно елозила по одежде.

– Что было потом? – в нетерпении спросил пришлый.

– Потом был Золотой Конкордат.

Старик вытер намокшие пальцы тряпкой и перевернул страницу, где под очередным знаком астролябии были начертаны два золотых рунических символа.

На последующих страницах было множество записей, выведенных теми же рунами – он пролистнул их, не задерживаясь, добравшись до перевода, и с трепетной осторожностью придвинул книгу ближе к человеку.

– Вот. Здесь все написано. Ты прочти, это важно, а я приготовлю что-нибудь поесть.

Пришлый взял книгу. Слог был красивый, словно песня, дающий много возможностей для различных его интерпретаций. Но, если отринуть эмоциональные акценты и неоднозначные рифмы и воспринимать только слова, то можно было заметить, что условия, которыми обеспечивалось мирное сосуществование двух рас, были на удивление мягкими, если помнить, при каких обстоятельствах они были выставлены. Главным и обязательным к исполнению пунктом был строжайший запрет на убийство первородных, именуемых далее Ланнами. Заходить на территории, отведенные ланнам, так же запрещалось, единственным исключением из правил были специальные тропы, ведущие к вратам, на всем протяжении которых было безопасно.

Далее было много записей о самих вратах. О том, для чего они служат, и кто должен сквозь них пройти. Всего их было семь. Каждый пришлый, попавший на материк должен был преодолеть их, оставив на входе плату. За последними вратами человека ожидало великое знание, и по описанию оно было настолько ценным, что ради него стоило провести в поисках всю жизнь.

В конце шло подробное описание границ территорий отведенных для каждой из рас, именуемых Разделами и карта.

Старик поставил на стол деревянную тарелку с разложенной на ней зеленью, твердым, как камень мясом, которое по виду напоминало янтарь и свежим, ароматным хлебом.

– Что скажешь? – спросил он.

– Что за знание ожидает в конце?

– К несчастью, ещё никто не добирался так далеко, – расстроено пожал плечами он, – или добирались, но обратно никто не вернулся. Бытует мнение, что там находится ответ на извечный вопрос о нашем появлении здесь.

– Неужели за столько лет никто так и не смог найти ответ?

– Никто, – развел руками старик. – Это не так просто, как кажется. Этот вопрос сродни любовной страсти: сперва, он полностью завладевает твоим умом, не дает покоя, но уже через некоторое время наскучивает и отступает, теряясь в насущных делах.

– И никто уже не пытается искать? – возмутился пришлый.

– Почему же? Есть группа ученых в Университете, есть влиятельные люди, вкладывающие немалые средства в решение этой проблемы. Есть огромная армия исследователей, наконец, что непрестанно рыщет по материку в поисках ответов и наживы.

– И все они пропадают после последних врат?

– Тут, видишь, какая штука с этими вратами… – старик неудобно поерзал на стуле и замолчал, словно подбирая слова. – Мы не знаем, где они находятся. За столетия, что мы здесь прозябаем, люди смогли отыскать лишь трое из них. Первые, стоящие у нас под носом, вторые, ведущие в Скоубруг и последние, уводящие в Горный раздел. И всё. Говорят, есть карты, на которых отмечены четвертые врата, но это, скорее, слухи.

– Я не понимаю, – возмутился пришлый, – если это столь важно, то почему на их поиски не брошены все силы?

– Ну… – улыбнулся старик. – Потому что для рожденных здесь эти врата не несут никакой пользы. Они на нас не действуют. Людям достаточно тех земель, что предложили ланны. Кто знает, может через десятки или сотни лет место закончится, и начнутся новые темные времена.

Воцарилась задумчивая тишина. Старик жевал мясо, поглядывая на пришлого, а тот боролся с вихрем мыслей и вопросов, раздирающих голову.

– Ты можешь показать мне город Дид? – спросил он, наконец.

– Не думаю, что ты найдешь там что-нибудь кроме поросших мхом камней, да гнилых руин былого величия. К тому же путь через кладбище не безопасен…

– Что там? Разбойники? – усмехнулся пришлый.

– О, нет, не разбойники… – проговорил старик. – Это кладбище давно заброшено. Много веков назад. Там не сыщешь живой души.

– Не удивительно, ведь прошло столько времени…

– Безусловно! Однако заброшенным это место стало уже спустя пару лет после тех событий, о которых я рассказал.

– Почему?

– Люди похоронили здесь тысячи и тысячи тел. Своих родных, соседей, друзей, павших в дни Великой охоты. Они закапывали в землю тех, кто всем нутром ненавидел ланнов, кто боролся с ними всю жизнь. Только представь, какие чувства обуревают человека, который так близок был к заветной цели, но, подступив совсем вплотную, вдруг осознал, что он – ничто в сравнении со своим врагом. Что все это время он был словно блоха, которая намеревалась выпить без остатка кровь из крепкого пса. А тому псу стоило лишь удачно задрать лапу, чтобы все усилия, которые ты прикладывал на протяжении целой жизни, пошли прахом.

– И что? Ланны запретили сюда приходить?

– Нет, конечно… – в нерешительности ответил старик. – Понимаешь, столь сильная злоба, которая жила в тех людях, в равной степени, как и великая и настоящая любовь… они всегда оставляет след. А здесь, на этом маленьком пятачке земли, злобы этой было предостаточно. Сильной, истовой.

– Что это значит? – видя нерешительность хозяина, проговорил человек. – Я не понимаю.

– Через несколько месяцев, после того, как начались погребения, земля иссохла, а деревья, цветы и даже трава сгнили. Не погибли, как погибают от засухи, а именно сгнили, превратились в червивое месиво. Люди стали замечать, что даже в самый солнечный день, здесь было как-то зябко, пасмурно и тоскливо. Ну а последней каплей стали рассказы о том, что де кто-то видел, как глубоко на кладбище среди могил бродят тени.

– Тени?

– Да… тени! – пожал плечами старик.

– И вы в это верите? – прищурил глаза человек.

– Ну, мой дорогой друг, – старик недовольно заерзал. – Я живу здесь слишком долго и повидал уже немало жутких вещей. И тени на кладбище ночью – не самое страшное, что я видел, однако… однако и меня это пугает.

– Но ведь этого не существует! Вы говорите о мертвецах?

– Ну… не существует, так не существует, – быстро согласился старик. – В конце концов, мало ли что могло привидеться ночью людям после пережитого страха.

Человек внимательно смотрел на хозяина дома. Ему показалось, что тот согласился только, чтобы завершить этот разговор.

– А что было потом? – спросил он.

– Потом? – задумался старик. – Потом корды ушли. Говорят, их дом теперь на вершине Садал-Сууд, куда людям никогда не взобраться.

Человек встал и подошел к двери.

Здесь была прекрасная тихая ночь в ту же секунду коснувшаяся его лица, пробежав по телу прохладными мурашками. Луна все так же безмолвно плыла по небесной ране, высветляя щербатый контур деревьев и крестов. Нигде, куда ни посмотри, не было видно ни огонька, ни костерка, ни какого иного признака присутствия других людей. Они были здесь одни, в низине, на пороге кладбища, посреди глубокой осенней ночи. Стрекот кузнечиков успокаивал, волнами прокатываясь по траве, меняясь под порывами ветра. Над липкими грибами и вокруг фонаря игриво кружились крупные желтые светлячки, а в луже неподалеку квакали лягушки. Далеко справа шумел лес, где-то ухала сова и хлопала крыльями беспокойная птица. Вороны, что устроили склоку из-за креста, исчезли, видимо, потеряли интерес к человеку. Вдали, на кладбище, едва озаряемые лунным светом стояли два каменных изваяния, скрестивших мечи, высоко поднятые над головой. Они величественно возвышались над приземистыми склепами и оградами. Никаких теней под ними, конечно, не было, лишь едва заметно зеленело фосфорецирующее зарево.

«Что же со мной приключилось? – подумал он. – И все это – мой новый мир? Мой Прекрасный новый мир?»

– Хорошо, – заговорил он, возвращаясь за стол. – Если принять на веру все, что ты мне сейчас рассказал… Что мне нужно делать?

Старик посмотрел на него с одобрением и вновь запалил трубку.

– Меня зовут Привратник. Я – первый человек, которого вы – пришлые встречаете здесь, и на мне лежит самая тяжкая ноша – заставить вас поверить в то, что с вами произошло и не дать натворить глупостей. Все это, – он широким жестом обвел рукой комнату, – теперь твой дом, где тебе придется дожить начатую жизнь. Завтра утром ты отправишься к своим первым, а может и единственным, вратам, за которыми будет деревенька Крайняя. Там ты должен найти Радея, он направит тебя дальше.

– Куда, дальше? – спросил пришлый.

– В конечном итоге ты должен прибыть в Таргиз, это одна из трех столиц, где тебе подыщут работу и жилье. После чего ты волен делать, что угодно.

Старик наклонился ближе и заглянул ему в глаза.

– Но, послушай меня… Всё это мелочи, которые так или иначе с тобой произойдут. Ты узнаешь материк, переговоришь со множеством людей, найдешь себе дело и обретешь собственные взгляды на все, что тебя окружает. Вся соль не в этом! Что бы кто тебе не сказал, помни, кто ты есть. Ты – пришлый! Какая-то высшая воля избрала тебя и поместила в нашу действительность. Не знаю – в наказание ли, или за заслуги, но ты оказался здесь. Тебе дали второй шанс, начать жить с чистого листа. Многие мечтают об этом, устав от службы, от жизни с нелюбимой женой, от ошибок, совершенных прежде… Но боятся. Боятся мести, порицания, долговой повинности и прочего. А ты чист. Хочешь сшибать палкой галок с заборов – пожалуйста, отправиться за моря – никто не остановит, познать травы и варить микстуры, декокты и снадобья – воля твоя. Единственное, чего ты должен всеми силами избегать – это, при такой уникальной оказии, что с тобой приключилась, прожить пресную, скучную и незаметную жизнь!

– Но, быть может, я к тому и стремлюсь? – улыбнулся человек.

– Вполне вероятно, – согласился старик. – Быть может, я сейчас беседую с душегубом, поправшим все мыслимые законы так, что даже дьявол его не принял и швырнул обратно на землю. В таком случае спокойная жизнь была бы тут к месту. Но, повторюсь, дело не в том, кем ты был, а в том, кем станешь теперь. Попробуй! Вы, пришлые, приходите все реже, кто знает, может быть именно тебе суждено разгадать великую тайну своего второго рождения. Так или иначе, но появление здесь человека подчиняется определенным законам, что позволяет нам утверждать, что за всем этим стоит или стоят существа разумные, создавшие все это. А то, что пришлые, которые в начале времен являлись целыми сотнями едва ли не каждый месяц, а теперь появляются по одному раз в несколько лет, заставляет думать о том, что все это движется к завершению, что, в свою очередь, так же говорит о наличии некой системы. А любая система, какой бы искусной она не была, может иногда дать сбой.

– Похоже на большой эксперимент… – неловко улыбнулся человек.

– Или на колонизацию, – пожал плечами Привратник. – На ссылку. На сотворение, в конце концов. Это может быть что угодно. Может какой-то заигравшийся Божок потехи ради создал нас, и тут же забросил под сердитым взглядом Бога-отца.

– А что находится за этими хребтами? – спросил пришлый, проводя пальцем по ровному контуру карты. – Эти горы не выглядят естественными. Слишком прямые очертания…

– Эти горы неприступны, ещё никому не удалось преодолеть их, но вот здесь, – ответил старик, указывая на карте место, выше Тагиза, где полукругом была выведена надпись «Золотое море», – на северо-востоке, за великой пустыней ничего нет кроме песков и змей.

– А что там должно быть? – не понимая, спросил человек, видя интригующий взгляд старика.

– Горы! – проговорил он. – Здесь по всем правилам должны находится горы, внутри которых мы заточены. Однако пустыня там простирается бесконечно. И пустыня та крайне опасна для человека. Несколько десятков экспедиций сгинули среди её барханов. Есть великое множество рассказов и легенд о существах, живущих в тех песках, об их обычаях и культуре.

– Первородные?

– Да, – едва кивнул старик. – Север Золотого моря – вторая по величине, после Лайского леса, территория, принадлежащая ланнам. Они враждебны и жестоко карают нарушителей границ. Однако есть слух, который весьма и весьма похож на правду, что где-то там, среди барханов и пещер, берет свое начало древняя тропа! Одна из тех, что ведет к великим вратам.

Старик добродушно поглядел на человека и вновь наполнил стаканы.

– Вот и думай теперь, – медленно проговорил он, – кем ты станешь, зная обо всем этом. Ведь, если там стоят врата, то ждут они тебя, но не других.

– А сколько нас? – озадаченно спросил пришлый.

– Едва ли с десяток, – пожал плечами старик. – В основном, к великому моему счастью, исследователи, но есть и такие, кто предпочел гнуть подковы и сеять поля.

Внезапно ночную тишину прорезал далекий гортанный стон, словно огромный кит проплывал неподалеку.

– Что это? – забеспокоился пришлый.

– Это… – тревожно прислушиваясь, ответил старик. – Это…лес…шумит.

– Какой же это лес?!

Человек вскочил и прильнул к окну.

– Да… Обычный, с деревьями… – ответил Привратник, едва улыбаясь.

– Что?! Чему ты улыбаешься? – рассердился человек. – Кто там стонет?!

– Да…Слушай, я не знаю. Здесь всегда кто-то стонет, плачет, бродит или воет. Место здесь такое, должен понимать.

– Что со мной..?

У него похолодели ноги, в затылке поселился холодный туман, и Привратник, быстро подскочив, мягко опустил его на стул.

– Что происходит?

– Ты слишком часто задаешь этот вопрос, – мягко проговорил старик. – Часто даже для пришлого. Тебе не кажется? Лучше поешь скорее. Тебе просто ударил в голову мой напиток. Не стоило так резко подскакивать.

– Напиток? – переспросил человек, заплетающимся языком. – Какой же это напиток. Ты ж его гонишь… Вот прям здесь.

Он неопределенно махнул рукой в сторону зеленого солнца.

– Гоню! – не стал отпираться старик. – А потом… Потом делаю из него напиток!

– Мешая с водой? – улыбнулся пришлый.

– Эк тебя… – снисходительно проговорил старик, глядя на него. – Давай я помогу перебраться на кровать.

Кровать тяжело пахла старым немытым телом, но была мягкая и большая. Он грузно бухнулся на нее, чувствуя, как голова заходится в буйном танце. Старик чего-то ворошился кругом, ворча себе под нос – не то ругаясь, не то посмеиваясь. Сон, со своей вязкой тяжестью боролся с головокружением, постепенно превосходя его.

– Постарайся не уснуть. Это скоро пройдет, а я пока закончу пару дел, раз уж выпал такой случай, – усмехнулся старик, склонившись над человеком.

Привратник запалил большой фонарь, взял несколько вещей из комода и вышел прочь.

Головокружение, как он и обещал, довольно скоро сошло на нет, оставив медную тяжесть в затылке. Рядом оглушающе тикали часы, отмеряя минуты его новой жизни. В камине трещали дрова, поглощаемые пламенем, выводящим на стенах причудливую пляску. В доме было на удивление безопасно. Он чуял это нутром, словно оказался в родном доме ребенком, в те времена, когда все проблемы решались его невмешательством.

Однако за окном что-то происходило. Природа словно ожила и наполнилась криками птиц, писком мышей и шумом ветра. Её как будто тихонько лихорадило.

Человек сел, сильно морщась и сжимая руки на висках. Гадливое ощущение недельной пьянки поселилось в горле.

– Что же ты там намешал в свой напиток, старый дурень… – в слух усмехнулся он.

Он поднялся, подошел к аппарату, укрытому тканью и осторожно откинул её. Как и ожидалось, под ней таился большой перегонный куб с торчащими трубками и емкости под напиток. Рядом лежали ингредиенты: несколько пузатых бутылочек с темной жидкостью, закопуренных пробкой, пучки трав, кореньев и неких сушеных палочек, больше все похожих на крысиные хвосты.

Он ухмыльнулся и сел обратно, силясь выглянуть наружу, когда воздух прорезал протяжный крик, переходящий в отчаянный вой. Словно одинокий волк, неизвестное создание выло насколько позволяла грудь.

По телу пробежали мурашки, прокладывая дорогу тревожным мыслям. Страшно было подумать, какому существу может принадлежать такой крик. Столь отчаянный и пронзительный, наполненный болью вой.

Человек боязливо поежился и встал, безотчетно потирая ладони.

– «Здесь всегда кто-то воет, стонет или плачет», – со вздохом вспомнил он слова Приватника.

Шум и возня за окном усилились, обратившись в нескончаемый шелест мелких лапок, крыльев и хвостов. Он осторожно подошел к двери и выглянул наружу.

Двор, освещенный раскачивающимся фонарем, двигался. Среди грибов и грязи, болотных кувшинок и мшистых камней ползли, бежали и извивались черви, стрекозы, жуки размером с гусиное яйцо, многоножки, пауки и прочие гады. Между ними шумно сновали мышки и хорьки, выдры и лисы, а в небе начинал зарождаться грозный вороний граб.

Пугающе было то, что все твари, до самого последнего безмозглого червя двигались в одном направлении – прочь от кладбища, в сторону колючего силуэта леса.

– Да будь ты проклята! – злобно раздалось из-за кустов, справа. Там, пробираясь против течения напуганного зверья, шагал, отмахиваясь фонарем, Привратник. Он воевал не то с крысой, не то с выдрой, которая упрямо пыталась залезть ему за ворот. Наконец, ему удалось схватить её за холку. Старик гневно посмотрел ей в глаза, после чего со всей силы зашвырнул зверька в темноту.

– В дом! – крикнул он на человека, выбравшись на свой двор.

– Что происходит? – начал было тот, но старик раздраженно заставил его замолчать.

– Возьми веревку и нож. Там, в столе.

Человек повиновался, быстро откинул тяжелую крышку стола и нашел среди стамесок и тесал крепкий, короткий нож с окованной жестью рукояткой. Веревка висела на здоровенном гвозде, рядом с дверью. Он продел в неё руку и перекинул себе на плечо.

– Готово!

Старик оценивающе оглядел его, не переставая рыться в сундуке. Он перебирал какие-то камни, что светились неверным сиянием. Найдя нужные, он опустил крышку, закрыл сундук и спрятал ключ на груди под одеждой. Поднялся, опершись о него рукой, и подошел к столу.

– Там что-то случилось, – заговорил он быстро, разливая Белого ворона. – Я пошел бомбануть кротовьи норы, они как раз по ночам этими тварями полнятся, как все началось. Видишь, семь ветров дерутся?

– Они с кладбища все бегут. От тех статуй с мечами.

– Нет, дружок, здесь другое, – замотал головой старик, поднося к губам стакан. – Они бегут не откуда, а – куда.

Суету за окном вновь прорезал протяжный плачь.

– Чей это крик?

– …какой толпы, страданьем побежденной? – с нервным вздохом закончил его слова, поглядев за окно, Привратник.

– Что это значит? – не унимался пришлый.

– Это плачет Гамаюн. Но плачь её очень древний и звучит крайне редко. Она поет, когда вершится большое зло над ланнами. Будь осторожен, мой друг, сейчас каждый зверь может захотеть перегрызть тебе глотку…

Шум за окном внезапно оборвался. Они оба невольно поглядели на двор. Там копошились черви, да подыхал лисенок, зашибленный в спешке, и никого больше не было.

И тут грянуло. Ветер ударил с такой силой, что заныли стены у дома. От злобного воя засвербело в ушах. Фонарь громко звякнул, оторвался и разбился о камни, разлив немного горящего масла. Силуэты деревьев упруго изогнулись, послышался громкий треск. Несколько костлявых громадин рухнули, сотрясая округу страшным грохотом. Даже вороний крик на секунду потонул в шуме ветра, но затем разразился вновь. Природа выла и лютовала, швыряя старые доски, поднимая далеко ввысь сухие ветви и кружа их в листолёте.

Но уже через минуту все стихло. Резко. Так обрывается мелодия, после мощного крещендо, позволяя уловить его отзвук в витражах. Кружась и волнуясь, заспешили обратно на землю желтые листья. Звонко грохнулось старое ведро. Упало и укатилось к поваленной изгороди. Как внезапный, мгновенный ливень широкой волной на землю осыпались мелкие камни вперемешку с ворохом трухлявых ветвей. Всё стихло.

– Пошла волна… – одними губами прошелестел старик.

Пришлый вышел во двор и увидел далеко справа стаю бегущих со всех ног зверей, зверьков и птиц. Их путь освещали тысячи светлячков, от чего их неуемный бег походил на огромного желтого змея, уползающего в своё логово.

– Куда они бегут?

– Это гон! – ответил старик. – Кара людишкам за то, что натворили.

– За что?

– Что же там случилось… Идем, нужно кое что проверить, – тяжело взглянул на него Привратник.

Они вышли за дверь. Темень кругом, казалось, сгустилась ещё сильнее, даже звездный свет с трудом добирался до земли. Старик быстрым шагом направился за угол дома, где недавно боролся с грызуном. У края он остановился, спрятал фонарь за бревна сруба и начал внимательно вглядываться в темноту позади дома, где лежало Великое кладбище. Вокруг к этому моменту все стихло. Желтый змей уполз далеко в чащу, сопровождаемый многотысячной вороньей свитой.

– Держи фонарь пониже, пока не спустимся в овраг, – проговорил старик и тронулся дальше.

Человек тоже поглядел на кладбище. Тихо, туманно, мрачно. Там не было ничего необычного, однако сердце неуёмно колотилось в ребрах, надеясь, видимо, разглядеть мертвяков.

Они шли, продираясь сквозь колючие кусты терновника.

«Терновник…» – человек вдруг осознал, что знает это растение. Знает, как оно выглядит, где растет… Вернее, помнит, что оно растет в гористой местности. По крайней мере, такую картинку рисовала его память. Он подивился тому, как избирательно вычищено его сознание. Все, что могло бы указать на то место, откуда он явился, стерто. Однако общие знания и навыки о том, что это вот, например, терновник, сохранились. Он растет из земли. Земля питается влагой от дождя. Кормит деревья. Деревья дают плоды, которые он ест и переваривает в желудке. Затем они, наконец, попадают обратно в землю с его дерьмом. И ещё, в его голове есть мозг, чтобы осмыслить все это.

Всё это он знал. Знал, как и любой другой человек, живущий под солнцем. Но ведь младенец, едва едва рожденный или уже пытающийся ходить, или даже говорить, не знает этих простых вещей. Ему невдомек, что существует круговорот воды, что есть времена года, что земля вертится вокруг солнца…

Он вдруг остановился, пораженный.

«Не земля, а Земля.» – он крепко зажмурился, пытаясь ухватить слово, что постоянно от него ускользало.

– Идем, чего застыл?! – громким шепотом проговорил старик.

Человек не двигался, боясь потерять эту мысль. Но она никак ему не давалась. Он вдруг ощутил себя неимоверно глупым. Словно впервые в жизни он попытался подумать и порассуждать, но вдруг понял, что не способен на это.

Наваждение прошло, оставив после себя горький привкус пустоты и бессилия.

– Не земля, а Земля, – разочарованно повторил он, поглядев на старика.

– Идем, видишь там, впереди что-то светится?

Человек раздосадованно посмотрел. Овраг уходил вдаль. Его стены возвышались на добрых пять метров, завершаясь неровным краем с редкими, костлявыми деревцами. В его жерле, плотными черными пятнами рос злополучный терновник.

«И никаких тебе гор…» – с грустью подумал он.

Вдалеке неясно сиял холодный белый свет. Он стелился по дну оврага и заползал невысоко на его песчаные склоны. Несколько деревьев, что разделяли их, выглядели жутко, протягивали свои сломанные, многосуставчатые ручищи к свету, пытаясь завладеть им. Или загасить его.

– Что это? – обретаясь, спросил человек.

– Слушай!

Он замолчал, прислушиваясь. До его уха донесся слабый стон, прерывающийся на рокочущий храп. Там кто-то был. Кто-то крупный и сильный. И скорее всего раненный.

Привратник указал рукой на край оврага. Песок там был взрыхлен. Помято несколько кустов. Судя по всему, там недавно кто-то сверзился вниз, на самое дно. От того места в сторону сияния уводили следы, перемешанные с черными пятнами.

Старик загасил фонарь и жестом велел ему сделать то же. Затем осторожно приблизился к следам. Человек последовал за ним. Сияние, и страдающее под его покровом существо стало ближе. Храп иногда прерывался гулким рычанием, которое всякий раз обрывалось неприятным бульканьем, принося существу немалые страдания.

Человек силился пробиться взглядом сквозь свет, и порой ему казалось, что он видит очертания некоего животного. Крупного животного. Опасного.

– Это кровь, – тихо ответил старик, растирая черное пятно меж пальцев. – Слушай, там кто-то…

Он не успел закончить. Существо мгновенно отреагировало за голос. Оно ринулось на них, раскрывая окровавленную пасть. Свет, который исходил от зверя, вспыхнул, словно искры в костре, потревоженном палкой.

Человек, ослепленный, закрыл глаза, успев заметить лишь ожесточенную волчью морду и огромные, длиной в ладонь, клыки. Существо пролетело над ними, орошая их кровью, и неуклюже, поднимая пыль и ломая ветви, оно рухнуло на землю и тут же страшно зарычало от боли.

Чьи-то руки схватили человека и увлекли за собой. Привратник накрыл его своим телом, от чего в нос ударил крепкий запах пота и табака.

– Что это? – с ужасом спросил пришлый.

– Провалиться мне на месте, если я ошибаюсь, но это Корд! – проговорил старик. – Смотри!

Они выглянули из укрытия. Там, совсем недалеко, на земле лежало существо. Больше всего оно походило на огромного волка, но сложенного так, чтобы ходить вертикально на задних лапах. Передние же лапы, а вернее сказать, руки были совсем как человечьи – с крепкими когтями, венчающими длинные пальцы и необыкновенно сильными. Это было видно по упругим буграм мышц, скользящим под кожей. Морда была волчья, куда более крупная, но все же волчья. Однако было в ней что-то жуткое, что-то, что вызывало мурашки и дрожь по телу. Человек долго не мог понять, что это, но потом вдруг осознал. На волчьей морде были настоящие людские эмоции. Существо мучилось, корчилось от боли и плакало, совсем как человек. Это было ужасно. Это было настолько противоестественно, что хотелось немедленно бежать прочь от этого места. Создавалось впечатление, что это не зверь обрел людской облик, а напротив, человек, подвергшийся страшным опытам, извратившим его тело. Человек, стонущий от боли, превращенный в монстра, в чудовище… в урода.

– Гляди, как он прекрасен, – восторженно проговорил старик.

Человек содрогался от его вида, чувствуя огромное отвращение к этому созданию.

Сияние сильно угасло, и теперь на них воззрились два изможденных золотых глаза. Корд смотрел с ненавистью, но иногда по его лицу пробегала черная тень боли, и тогда брови складывались домиком, глаза закатывались, а губы плотно сжимались совсем как у юноши, раненного в драке.

– Он же, как человек… – прошептал пришлый.

Из плоти, чуть пониже ребер у Корда торчал металлический штырь длиной с человеческую ногу. Штырь сидел глубоко, покачиваясь в такт движению. На его окровавленном конце, остались смазанные отпечатки ладоней.

– Мы должны что-то сделать, – бормотал Привратник. – Что-то сделать нужно…

Человек завороженно смотрел на животное, хотя это слово казалось неуместным в отношении такого создания. Корд едва дышал, держа штырь навесу на слабеющих руках. Последний прыжок дался ему слишком дорого, и силы окончательно его покидали.

Умирающий молодой, ещё недавно блещущий силой и красотой, юноша. Это тоже было удивительно. Именно юноша. Именно молодой. Не было в глазах у Корда старческой усталости, и какой-то древней мудрости. Словно и не бродил он по земле сотни лет. Он глядел просто, уже смирившись со своей участью, и просто ждал, когда это, наконец, случится, кидая взгляд то на землю перед глазами, то на рану, из которой сочилась кровь. Последнее, что ему нужно было сделать в жизни, последнее решение, которое принять, – это выбрать момент. Момент, когда холодный металл пронзит его и завершит мучения. Его сияние блекло с каждой минутой. Его прекрасная, лунная шерсть седела и сохла, как трава по осени.

В целом свете не осталось звуков, кроме хриплого и обрывающегося дыхания, тонущего в звездной пустоте. Оно улетало ввысь, и словно люди, что протягивали руки, молясь и открывая свои самые сокровенные тайны, провожали его сухие и ломкие ивы. Ветер, ещё недавно такой сильный, теперь едва шевелил воздух, осторожно касаясь щек и боясь потревожить даже листочек, лежащий на земле, а где-то за лесом, совсем уже далеко кричали ушедшие птицы. Человек вдруг ощутил себя отрешенным солдатом, отставшим от своего воинства, осознавшим вдруг, что такое свобода и понявшим, что она ему не нужна.

Привратник онемел, во все глаза глядя перед собой, и человек увидел его истинное лицо. Его душу. Одинокий, живущий на краю света. Всеми забытый и всеми покинутый, стойко несущий своё бремя, которое с каждым годом все больше походило на глупые выдумки стариков. Едва ли в городах к нему относились с почтением, едва ли его уважали те, кто, как считается, познали жизнь… Едва ли его не считали сумасшедшим.

По его лицу катились мелкие слезы, ловко бегая по канавкам морщин, а тело сотрясала крупная дрожь. Одинокий старик, с лихвой хлебнувший горя.

Корд сдался.

Или наоборот – собрался с силами, и штырь, уперевшись в землю, прошил его насквозь, выдрав из спины кусочек красного мяса. Тело сутуло скрючилось, лапы подобрались, как бывает, когда убиваешь паука, и сильно сжались. Он закричал… жалобно, как мальчик, не желающий умирать молодым. Крик оборвался гортанным бульканьем, а из пасти сильными толчками хлынула кровь, в которой на миг застыли и тут же растворились в траве стекленеющие глаза.

Сияние зверя угасло, и на мир с неимоверным грохотом обрушилась тишина.

Глава 2. Беримир и его тайна.

Дознаватель своё слово сдержал. Когда на город опустилась ночь, а волнения были окончательно подавлены, ему разрешили уйти. Жалкие остатки бегущих от правосудия людей ещё сновали по городу в надежде выбраться за стены, но гвардейцы быстро их ловили и брали под стражу. От недавнего буйства толпы, от шума и возбужденных криков более чем решительно настроенных людей не осталось и следа. Бунтарский пыл был подавлен канонадой выстрелов и лаем десятков собак. Всё закончилось, не успев, как следует, начаться.

И в том была его вина.

Его тайно везли из города в телеге, укрытого щепками, бочками и вонючей мешковиной, пахнущей гнилыми яблоками, опустошенного и едва живого. Из башни его выволокли в мешке, как стухшую скотину… Нет! Хуже – как дерьмо, из-за смрада от которого не развязывают мешок, чтобы не стало дурно. Его швырнули на сырые камни и били. Били со злостью, мстительно, стараясь достать до лица и горла. Отчего он подумал, что били его свои, что было ещё горше. Затем его хватили крепкие руки в стальных перчатках и заволокли на возы. Его рука подвернулась, и кость вышла из плечевого сустава, пронзив тело иглой боли. Он вскрикнул, но вызвал этим только новую волну гнева. Через несколько минут и шесть особо сильных ударов, пришедшихся на лицо и руку, его оставили в покое. Плечо болело страшно, и он молил всех святых, чтобы кость как-нибудь вошла обратно. Телега тронулась грубо, ухабисто. Одна из бочек сильно ткнулась в него ржавой оковкой, а из разворошенных мешков сильнее завоняло гнилью. Боль в руке от каменной мостовой, по которой стучали деревянные колеса, сводила его с ума, доводя до исступления.

Его везли через город, обходя места столкновений, часто останавливались, пропуская стражу и гвардейцев и отгоняя прочих, кто встречался на пути. Сквозь завесу боли он слышал своё имя. Слишком часто, чтобы это было случайностью. Оно как будто служило ключом к свободному проезду. Всякий стражник, едва его заслышав, хмыкал и отступал в сторону. Многие заглядывали в повозку и ухмылялись, находя там измученное и избитое тело Беримира.

– Это он? – спрашивали они. – И что же он такое?

– Не твоё дело! – только и отвечал возница. – Уйди с дороги!

И они расступались. Сплевывали на землю, бранились, выдерживали паузы, хмыкали, но расступались, и телега всякий раз следовала дальше.

«Их предупредили… – думал он, с отчаянием. – Но не сказали всего. Они знают, что меня нужно пропустить, но не знают кто я такой. Они выполняют приказ. Как всегда всего лишь выполняют приказ. Очень удобно, когда после приходится искать себе оправдание».

Кони ржали и шли неохотно, они страшились огня и резких звуков, но возница нещадно хлестал их, отчего они, то пятились, то рвались вперед. Беримир смотрел на небо, качаясь как труп и крича чуть ли не в голос, глядя на проплывающие мимо верхушки ветхих зданий Культурного района, на высокие зеленые тополя и березы, равнодушно взиравшие на все свысока. Небо было затянуто черным дымом от пожаров и наполнено криками, но небесная рана хорошо виднелась в черноте. Некоторые здания были объяты пламенем, но пожарные бригады и гвардейцы быстро гасили огонь, набирая воду из заранее заготовленных резервуаров заранее заготовленными ведрами.

Они ехали долго, и сознание потихоньку оставляло его, обретаясь вновь на особо ухабистых местах. Он мечтал полностью погрузиться в забытие, но страшная боль и мысли о содеяном не позволяли это сделать. Вскоре облик домов изменился, они стали более приветливыми, более ухоженными. На балконах и под окнами, в глиняных горшках блестели яркими пятнами цветы, многие стены были красиво расписаны и окрашены, а за стеклами висели нарядные шторки. Из некоторых окон выглядывали взволнованные лица, все они провожали взглядом телегу и перешептывались.

«Мы едем на юг, – понял он, – в самое сердце Повелья».

Через четверть часа над ним проплыли каменные своды первых Нижних ворот, называемых вратами Спокойного моря, стражи у которых было втрое больше, чем обычно. Здесь снова кого-то били. Большая возня, грубая брань и женский плач слышались со всех сторон. Все выходы из города были заранее перекрыты, и люди попадали в такие вот ловушки, пытаясь выбраться. Громовым треском выстрелили однозапальники, и шум сразу поутих. Зычный офицерский голос зарычал сквозь дым:

– Успокоиться! Всем успокоиться! Приказываю вам сложить оружие и сдаться на милость архонта! Каждому, кто покорится по доброй воле, будет дарована жизнь!

«Стреляют в воздух, – подумал Беримир. – Убивать будут позже».

Возница придержал коня, но не остановился, пока его не окружили гвардейцы.

– Стоять! – рявкнул один. – А ну слазь с воза!

– У меня красный ярлычок! Беримир! – воскликнул он. Вышло как-то неуверенно, совсем не так, как он, видимо, рассчитывал, потому что гвардеец направился к нему быстрым шагом и стащил на землю.

– Отстать! – крикнул офицер.

Раздался стук копыт, и перед Беримиром возникла сперва бурая лошадиная морда со слепыми глазами, вокруг рта которой пузырилась белая пена, а затем и лицо офицера. Он был уже не молод, по контуру измазанного сажей лица росли пышные седые бакенбарды. Губы были плотно сжаты в презрительной улыбке, а в глазах отражался огонь от пожарищ, что шло вразрез с серебристым цветом аксельбанта на кителе. С такими глазами он выглядел точно демон.

– Покажи ярлык! – скомандовал он, не сводя золотых глаз с Беримира.

Возница помахал перед ним чем-то и добавил:

– Это Беримир! Нас велено пустить.

Офицер посмотрел на него и коротко кивнул. Затем вновь поглядел на Беримира, но как-то странно.

«Что это? – подумал он. – Жалость? Скорбь? Нет же… Это презрение. Или все же в этом взгляде есть что-то. Какое-то участие. У него умное лицо, почтенный возраст. Он может понимать. Он должен понимать, что мне не осилить такое в одиночку!»

Беримиру захотелось объясниться ему, этому офицеру гвардии. Казалось, что тот способен понять, обелить его имя, но тщетно. Возница торопливо взобрался обратно, и повозка тронулась. Офицер проводил его взглядом и скрылся за бортом.

– Открыть ворота! – раздалось вдалеке.

Заскрипели тяжелые створы, открывая путь в Спокойное море. Несколько человек ринулись к свободе, раздались выстрелы, небо прорезал женский визг, и снова занялась возня.

Возница хлестнул коня, и телега ускорилась. Когда над ними проплыли своды внешних ворот, крики и гомон мгновенно стихли. За городскими стенами на них обрушилась тишина. Дохнуло прохладой от заполненного водой крепостного рва и приятным запахом сырых досок, из которых были сколочены дома в предместьях. Вместо шума, брани и драк здесь квохчали утки да квакали ночные лягушки. Вместо буйства огня, пожирающего сухие доски, слышался шелест листьев и редкий лай добрых псов. Здесь как будто ничего не случилось, хотя многие бунтари жили именно в этих домах.

«Что теперь с ними будет? – думал он. – Им обещали даровать свободу, но разве может архонт допустить это? Кого-то наверняка отправят в Боргот, выжигать бучу. Других повесят в назидание. Но сколько повесят? Двух? Трёх? Десяток? Сотню?»

Вскоре предместья с его хмурыми домами кончились. Теперь перед глазами проплывали черные силуэты деревьев, утомленно качающихся на ветру. Неудавшийся бунт, сотня людей, запертых в канале, вонь, гарь и позор побежденного народа остались позади. Здесь царило спокойствие, ярче заблестели звезды, утопая в небесной ране, и пели соловьи, выводя длинные рулады. Иногда мимо проходили люди, они в хмельном веселье приветствовали возницу и уходили, наслаждаясь безмятежным моментом. Лениво лаяли собаки, да скрипела телега – вот и всё, что происходило здесь. Мятеж казался выдумкой, дурным сном, который забудется через несколько минут.

На одном из холмов телега накренилась, и он увидел город, над которым едва заметно раскинулось алое зарево. Не зная о том, что там творилось, можно и не приметить его. В празднества, в особенности в день Жатвы, Таргиз сиял куда ярче, хлопали шутихи, и взлетали красные огни – город пел и радовался. Даже в угрюмом и хмуром Культурном районе на домах зажигали лампы, а в окнах выставляли свечи, отчего эта часть города в такие дни выглядела приветливо и уютно.

Сейчас там рыщут гвардейцы со своими страшными черными псами. Ловят будущих каторжан, пока те не успели зарыться глубоко под землю.

Внезапно возница крепко ругнулся, и телега, сильно подпрыгнув, сошла с дороги. Конь беспокойно заржал и начал биться, натягивая узцы и шумно выдыхая воздух, от чего плечо с равнодушным хрустом вернулось в сустав. Беримир издал протяжный вой, но выдохнул с облегчением. Сильной боли больше не будет. Возница, ругая последними словами взбешенное животное, громко сплюнул и сошел на землю.

Беримир успел только подумать, что его сейчас прирежут, когда тот стянул его с телеги и толкнул. Он упал во влажную мягкую траву, которая восхитительно сильно пахла свежестью и жизнью. Человек повозился с упряжью и очень скоро, не проронив больше ни слова, сел на коня верхом.

– Постой! – прохрипел Беримир. – Что мне теперь делать?

Но человек ничего ему не сказал, он пришпорил коня и умчался обратно. Беримир понял, что ему хорошо заплатили за это. Плата за молчание и пренебрежение, чтобы знал отныне свое место.

Он остался один. Избитый и связанный. В самом сердце Повелья.

Через дюжину беспокойных дней, наполненных страхом и тревогой, он добрался до Садал-Сууд и, моля судьбу о милости, протянул украденные у вчерашних пьяньчуг деньги молодой и красивой девушке, что отпускала билеты на монорельс. Пьянчуги узнали его. Весть о предательстве разошлась быстрее, чем он ожидал. Они смотрели угрюмо и говорили дерзко, желая развязать драку, за что и поплатились.

– Здесь не хватит до Ямы, – обеспокоилась она, глядя на горстку резаных медяков.

– Мне бы только гору преодолеть, – ответил Беримир, заискивающе заглядывая ей в лицо. – На другую сторону попасть.

Девушка посмотрела на него настороженно.

«Наверное, я не первый человек, который этим путем удирает от архонта…» – подумал он.

Она поколебалась несколько мгновений, затем сгребла ладонью монеты и выдала небольшой бумажный билетик с напечатанной на нём Золотой башней Таргиза.

– Благодарю вас! – проговорил Беримир. – Благодарю! Я этого не забуду.

Девушка неуверенно улыбнулась и поспешила заняться своими делами, а Беримир, затравленно озираясь, отправился занять своё место. Двери монорельса закрылись, и вагончик отправился в свой недолгий путь над черной бездной.

«Какой позор, – думал он, – какой позор! Нырнуть бы сейчас туда, в эту чернь. Бесславный конец для прославленного предателя. Нужно было остаться с ними там, в каналах и разделить их судьбу. Во всяком случае, это было бы честно».

В вагончике помимо него и стражника был ещё один человек. Он сидел на местах для господ и укрывался пледом – не смотря на середину лета, воздух под горой был прохладный, если не сказать морозный. По ночам на стеклах вырисовывался иней, а через пару минут движения они непременно покрывались испариной. Холодом тянуло из бездны, глубоко внизу, наверняка, были многочисленные червоточины и пещеры, а, возможно, даже большие естественные полости, наполненные замерзшей водой. Слухи ходили разные. Где-то там пролегала тропа. Узкая, словно козья, она жалась к склону и вела от одного свода к другому. Ступишь на неё, пройдешь и не заблудишься – с одной стороны влажный камень, с другой пустота.

Человек непрестанно ерзал и бросал косые взгляды на Беримира.

«Неужели, узнал? – думал он. – Хотя ерзать он может и от холода, а глядеть ему попросту больше некуда».

Но Беримир видел что-то ещё. Недовольный изгиб губ, сморщенный нос и взгляды… Робкие, боязливые, но ненавистные. Так глядят на грабителя в подворотне, протянувшего к тебе обе руки. В одной просящий жест, в другой блестящий нож.

«Вне сомнений, он знает, кто я. Но имеет ли это значение? Что он может сделать мне здесь, в вагончике, над бездной? Скорее это я прирежу его».

Стражник – плечистый и угрюмый тяжело потянулся и издал протяжный зевок. Когда-то давно Беримир слышал, что он не так прост. Не раз и не два случалось так, что пассажиры не доезжали до станции и пропадали. Но куда же здесь можно пропасть? Однако такому человеку, каким был Беримир, стражник вагончика над бездной был скорее другом, нежели врагом. Но теперь, в свете последних событий, всё могло перемениться, и, не известно, чью сторону примут он и вожатый.

«Лучше об этом не думать, пусть будет, как будет! – Решил про себя Беримир и, состроив напоследок страшную морду господину, уставился в окно».

Путь через Садал-Сууд в этот раз казался утомительно долгим, но, спустя час, и он подошел к концу. Господин, так и не проронил ни слова, а когда двери раскрыли, он поспешил через площадку, не оборачиваясь. Беримир не стал его преследовать, какая, в сущности разница, расскажет он о том, кого встретил под горой или нет.

По эту сторону о событиях в городе знали спутано. Правда исказилась много раз, прежде чем дойти досюда, но и тут говорили о некоем предательстве, что послужило гибели многих и многих людей. Однако жизнь в этой части Повелья шла иным чередом, и волнения в городе тревожили здешних жителей не так сильно.

Перебравшись через гору, он немного поумерил бег и даже позволил себе выспаться, уйдя далеко в поле, где его никто не потревожит. Зверья здесь было предостаточно, и иногда получалось набить желудок досыта свежей крольчатиной или румяной рыбой. По ту сторону горы он воровал яблоки, вишни, хлеб и вино. Однажды он украл пухлую несушку, размозжил ей голову камнем, кое-как ощипал и зажарил на костре. До этого он почти не ел два дня, и та курятина показалась ему особенно вкусной. А один раз он утащил небольшой, но целый бочонок вина. Судя по тому, как его желудок исторгал выпитое, и как раскалывалась надвое голова, это было дешевое вино, Красноборское крепленое или Святой Павлушка, а может и Грошик. Кислый вкус выходил быстро, оставляя неприятную горечь во рту. Слабость Корда или Душевный лицей были совсем другими, терпкими, насыщенными и не такими крепкими. Других вин он не знал. Всякий в Повелье обязан был попробовать два эталонных напитка, чтобы знать, каким должно быть вино, ну а после все пили Грошика или Павлушку, которые хоть и не претендовали на лавры, но из-за своей цены и более-менее сносному вкусу были распространены всюду. Помимо воровства он искал и честные способы встретить ночь сытым и пьяным, но с каждым днем это становилось все труднее. Вести о бунте в два дня разошлись по всему Повелью. О предателе, которого звали не то Боромир, не то Драгомир, не судачил разве что немой. Однако по эту сторону горы всё было куда тише, и деревни радушно встречали путника, предлагая ему постель и миску лукового супа в обмен на простые услуги – где подлатать забор, где скосить траву, а где заколоть свинью. Так он и шёл, не страшась больше погони и не боясь быть узнанным. На вторую неделю он начал забывать, что такое спать в поле, съедаемым комарами и тлей. Он обитался в харчевнях и пивоварнях, мельницах и трактирах, прося самые дешевые кровати, а, если нет, то место рядом со свиньями на колючей соломе. Он слушал. Вести из Таргиза приходили неутешительные. На площади Архонта возвели виселицы и растущие из хвороста столбы. Несколько десятков людей уже отбыли в Боргот на клеймление и каторги, а суд для пойманных в ночь мятежа был упразднен. Поговаривали, что вот-вот начнут жечь и мучить первых приговоренных, что их сапоги, рубахи и прочие вещи уже отдали родным. Что сам архонт вышел из Золотой башни и предостерег народ от новых волнений и проклял некоего изменника и предателя Брагомира, назначив за его голову сто серебряных кун.

При этих словах Беримир неудобно поерзал на стуле. Сто серебряников не такая уж большая сумма. Дом на них не купишь, виноградник не разведешь. Разве что коня, да меч. Правда, хорошего коня, обученного не бояться драки, да и меч не плохой, может даже серый. Но всё же, сто кун за предателя и изменника. Виновника провала целой революции! Или, если посмотреть с другой стороны… А кто он, если посмотреть с другой стороны? В чем опорочил его архонт и его глашатаи? В том, что он раскрыл замысел мятежников и выдал их властям? В том, что он предотвратил кровопролитие и спас государство? В таком случае его стоит наречь героем! Богобоязненным гражданином и примерным горожанином, вовремя раскусившим планы врага.

Ответа он не получил. Люди, обсуждавшие это, увели разговор в другое русло, затянув длинные подогретые вином речи об охоте, арене и прочих делах, свойственных мужчинам.

Беримир оставался подле них как можно дольше, даже проследил до тех пор, пока пьяные и веселые бездельники не разошлись по домам, в надежде услышать что-то ещё о событиях в Таргизе. Разочарованный он вернулся в трактир и поднялся к себе.

«Как много в их словах правды? – думал той ночью Беримир, мучаясь на жесткой кровати. – Сколько раз она исказилась прежде, чем дойти досюда? И что же сказал на самом деле архонт? В каком свете он представил им Беримира? В чем именно он повинен? Что же, черт подери, происходит?!»

Беримир ждал, что его возненавидят друзья. Те, кого он предал: Борут и Вайда, Безносый, Робеспьер и Резник, прочие… Однако на него ополчился архонт, а ведь по всем правилам он должен держать его имя в строжайшей тайне. Если народ узнает, как именно было совершено предательство, волнения могут начаться вновь. Так для чего он раскрыл его имя? Чтобы его искали и свои, и чужие?

Наутро он продолжил свой бег. Теперь новости о речи архонта, о его словах, звучали все чаще, но яснее они не стали. Он по-прежнему, не хотел никого ни о чем расспрашивать и вскоре смирился.

«А, к дьяволу… – решил он, – Какая теперь разница. Мой билет в один конец, и что мне за дело о том, что думают люди. Беримира больше нет. Это имя не сможет обелить теперь и сам Зверь».

В тяжелых мыслях он вышел к Яме. Она черным пятном простиралась далеко, до самого хребта. У её подножия, а иногда и глубоко внутри раскинулись около дюжины деревень и крохотных городков, в которых жили горняки. В одном из таких поселков ворчливая старуха попросила заточить её притупившийся нож. У неё было недовольное морщинистое лицо, а глаза на всякого смотрели с отвращением, и Беримир захотел поскорее уйти, оставив её просьбу без внимания. Но, когда она вынесла его, он с удивлением распознал добротный стальной охотничий нож. На нём вдоль канавки шла искусная гравировка с изображением бараньего стада, погоняемого человеком в соломенной шляпе. У человека было злое лицо, а в руке он сжимал кнут. Рукоять была выполнена из рыжего дуба и обита темным металлом, сильно исцарапанным от времени.

– Сколько просишь за этот нож? – спросил он прямо.

Старуха сильно сжала губы и посмотрела на него так, что Беримир сразу понял, что с ножом она не расстанется.

«Жадная карга, – в гневе подумал он, – ты ведь даже не понимаешь, что держишь в руках». А вслух произнес:

– Это отличный нож, береги его. Я заточу его так, что будет резать перья налету.

На следующий день, сполна отработав ночлег и жидкую похлебку из куриных потрохов, он ушёл, незаметно прихватив и нож. Беримир не соврал, он был заточен прекрасно, уж в чем-чем, а в ножах он смыслил. Пера налету он может и не разрежет, но кожу, мясо, сухожилья и кости прошьет без труда. Когда он ночью прокрался в дом, где храпела старуха, и увидел в куче соломы и ветоши свой нож, то рассудил, что ещё одна капля яда в его совести ничего не изменит. Взамен он положил на стол крупного карася, не без труда, добытого из ближайшего водоема.

«Вот тебе, бабуля. С этим ты хотя бы знаешь, что делать».

После чего он покинул дом и, тайком пробираясь сквозь кусты ежевики, бежал прочь.

На следующий день он пересёк Южный хребет. До желанной цели оставалось совсем немного – два, а может быть три дня пути. Твердый камень Великого тракта здесь заканчивался, упираясь в широкую тропу, уводящую вверх, к вершине невысоких гор. Беримир взобрался на перевал, сетуя на то, что не прихватил по дороге крепких башмаков. Те, что были на нем совсем прохудились, а новых достать теперь попросту негде. Крутой подъем плавно сменялся не менее крутым спуском. На изгибе было небольшое плато, окруженное с обеих сторон каменными глыбами. Здесь стоял одинокий масляный фонарь. Кривой и причудливый он напоминал клюку старика, костлявую и твердую словно камень. Огонь в нем не горел, но было видно, что фонарь зажигают часто, едва ли не каждую ночь. В глубинке к таким вещам относятся более трепетно, чем в суетливых городах. Многие вещи тут подчинены ритуалам и несут исключительно символический смысл, забывая о практичности. Беримир согнулся, успокаивая дыхание после тяжелого подъема, и взглянул вперед. С вершины открывался чудесный вид. Здесь, за хребтом земля была ничейная, хмурая и, как говорили в городе, проклятая – здесь стоял Серый лес. Вон, его колючий контур ощетинился против неба. Место откуда человек начал своё завоевание материка, восславленное в балладах и преданиях. Исток. Где-то за ним находится неведомый портал, из которого выходят пришлые. Когда-то давно первые люди проходили по этой самой тропе, между двух каменных глыб и, так же как и он, стояли и смотрели вдаль, правда, в другую сторону.

Он обернулся. Здесь был лес и тропа. Больше ничего не было видно. Даже Садал-Сууд, огромный и величественный терялся вдали, сливаясь с небом и лесами, обступившими его со всех сторон.

Между хребтом и мертвым лесом широкими дугами, похожими на мыльные пузыри в корытах прачек, раскинулись поля, полески и небольшие озера. Золотой, в свете закатного неба, змейкой извивалась небольшая речка, на одном из истоков которой раскинулась деревенька, окутанная как паутиной рыбацкими сетями. Она была у самого подножия хребта. Покати отсюда колесо, и оно ударится в один из домишек.

Беримир не помнил, что это за поселение. По всему видать, что обычная рыбацкая деревушка.

«Нужно быть осторожнее, – подумал он. – Дремучие люди – дремучие мысли».

Далеко-далеко, у опушки леса светилась неверными огоньками Крайняя. Севернее неё живет только один человек и больше никого. И эта мысль одновременно и пугала и успокаивала. Там Беремира уж точно не сыщут ни друзья, ни враги.

«Вот здесь и сгинуть мне, – с грустью подумал он. – За тридевять земель, трижды проклятым и увенчанным короной предателя. О-хо-хох. Не о таком конце ты мечтал Беримир, не о таком».

Он покрутил головой, выискивая место для спуска в обход тропы. В рыбацкую деревеньку с её паучьими времянками он заходить не хотел. На исходе дня он прибыл в Крайнюю, потолковал там со старостой, переночевал и на утро отправился дальше, через золотые поля к берегу Тундоры и вдоль него до самого устья. Здесь перед ним стеной встал зеленовато-молочный туман. До самых небес.

Дальше бежать было некуда.

События в городе остались позади. Теперь его ждала жизнь отшельника, память о котором развеется, как пар изо рта холодной ночью. Он хотел стать спасителем, мнил себя сильным и храбрым, человеком, что вел едва ли не армию на свержение. С ним советовался сам Лорем, и Робеспьер полагался на его знания и интуицию. Он не раз выручал их и рисковал жизнью и свободой, подготавливая почву для ростков революции. Однако теперь всё это в прошлом. Люди запомнят лишь его последнее деяние – предательство! Подлое ковартсво! Матери, объясняя деткам, почему их отца больше нет, будут произносить его имя, старые бабки станут шептать на углах, проклиная его, а мужчины, глядя, как их дети отправляются в железных клетках в Боргот, будут наполняться ненавистью и искать в толпе его лицо.

Он сидел на кривом стволе поваленного дерева и потрошил рыбу. Нож не очень подходил для такой работы, но особого мастерства здесь и не требовалось. Несколько серебристых тушек уже висело на жерди, тихонько покачиваясь на ветру. Он достал хорошее, не источенное огниво и чиркнул горячими искрами на солому, уложенную под аккуратным костерком. Сухая трава тут же занялась огнем, от которого по его телу пробежал приятный озноб. Дело близилось к зиме, и ночи становились всё холоднее, заставляя просыпаться и кормить оголодавший огонь.

Лачуга, в которой теперь жил Беримир, находилась в самом устье реки, на песчаном пляже. С одной стороны кривым частоколом возвышался Серый лес, а с другой, далеко за широкими водами, зеленел и цвел, не смотря на позднюю осень, великий лес Лайский. Путь туда, за золотые вершины, за приветливые поля и бойкие речушки был необычайно труден и опасен. За годы, что человек пребывал здесь, очень многие пытались пройти сквозь него. Ходили слухи, что кому-то это даже удалось. Одни говорили, что находили Тропу, другие утверждали, будто вступали в сговор с ланнами, или пробирались тайком, что весьма похоже на выдумку. Так или иначе, но многие и многие храбрецы и авантюристы сложили свои головы под зелеными кронами или сгинули в его топях. Во времена экспансии, когда был захвачен Дол-Альдерамин, солдаты гибли там целыми сотнями, не успевая даже добраться до врага. Но те времена прошли, город находится во власти людей, а этот лес по-прежнему остается последним оплотом. Последним рубежом.

Единственным местом, кроме города и пути к нему, где побывал человек, был маяк, одиноко стоящий на отвесном уступе. Добраться к нему можно было только по воде и, взобравшись затем по крутым ступеням, вырубленным в камне. В народе тот маяк называли старуха Фрида или просто Старуха. Выглядел он подобающе – кривой и костлявый, он навалился на опорные балки винтовой лестницы, словно скрученная болью дряхлая женщина на клюку. Во лбу у него, среди развешенных для сушки сетей, похожих на седые клочкастые волосы, горел жарким пламенем глаз, с любовью устремленный в густоту тумана. Самой глубокой и темной ночью, когда звезды укрыты от взора тяжелыми облаками, можно разглядеть второй маяк, стоящий на архипелаге – маяк Златаря, с той же любовью глядящий на свою Фриду.

Солнце медленно клонилось к горизонту, все ближе подступая к могучим кронам, щедро заливая их медовым предзакатным светом. Река здесь не столь широка, как дальше, к северу, где она разливается и превращается в огромный средиземный бассейн, со множеством островков, рассыпанных над её бездонным чревом, как пшено по серебряному блюдцу. Главный её приток, именуемый Малой Тундорой, уходил на восток. Такой же медленный и неспешный, как его мать, он был главной судоходной жилой питающей великий Таргиз, возведенный на его берегах. Венцом же Средиземного бассейна был Халборд. Город-порт, на вершине которого стояла мрачная темница Боргот, а ниже, на делянке, под протекцией картонных львов был институт естественных наук, являющийся оплотом знаний, как о мире людей, так и о мире ланнов. Этот город опасный для чужаков и неприветливый с виду, взрастил больше бунтарей и исследователей, чем прочие, сложенные вместе. Дальше, за ним начинались мрачные и враждебные земли, населенные темными, жестокими существами, и там Великая река растворялась, разливаясь мелкими протоками, омутами, ручьями и болотами. Люди любили эту реку. Дающая жизнь, увлажняющая всходы, она была символом всей жизни на материке, напоминающем о незыблемости ее порядков.

Беримир глядел на нее, сидя на трухлявом дереве и вырезая из еловой ветки маленького ослика. Рыба уже румянилась на огне, источая приятный аромат горячей еды. Ель в руках была мертвой, как и все по эту сторону реки. Её дерево мягкое и податливое легко принимало нужную форму. Он смотрел и думал о хранителе маяка – человеке, что всю свою жизнь посвятил поддержанию огня. Единственной его связью с внешним миром был старый, как сам маяк, ворон, который знал путь до университета и обратно. И Беримир думал, сколько времени пройдет, сколько кораблей успеет затеряться в тумане, прежде чем люди поймут, что хранитель на Фриде умер?

Туман стоял неприступной стеной и выглядел завораживающе. Огромная стена высотой больше, чем может взлететь птица, он клубился тяжелыми желтыми облаками. От него неприятно пахло тухлой рыбой и стылостью. Даже в самый сильный шторм, когда его разрывали на части ветра, туман не наползал на землю дальше, чем на несколько сотен метров. В такие часы внутри него бушевали молнии, в сполохах которых, как говорили, можно разглядеть силуэт огромного воина, ведущего вечный бой со стоглавой гидрой. Беримир, конечно, не верил в глупые сказки, которые рассказывают перед сном у костров беззубые старики. Во всяком случае, за несколько месяцев, что он здесь провел, он не видел ничего подобного. Но все же, как и любой разумный человек, он опасался тягучего тумана. Боялся, что однажды невидимые преграды, что его удерживают, рухнут, и желтая гниль изольется и поглотит весь мир.

О тумане на материке знал каждый. Это была одна из величайших загадок этого мира. Он сводил с ума любого, кто заплывал в него, причиняя страшную боль и лишая возможности размышлять. Очень многие пропали, прежде чем было найдено средство – особое растение, из отвара которого можно получить некий декокт, делающий человека едва ли не слабоумным, но способным переносить ядовитый воздух. Это растение росло исключительно на архипелаге и все, что связано с ним содержалось в строжайшей тайне. Человек, который открыл его, был простым бродягой. Не известно, как к нему в руки попало то растение и тем более не ясно, как он смог изготовить из него нужное зелье. Однако он это сделал, и на архипелаге, спрятанном в глубине, была основана первая колония.

Ослик был готов. Беримир поставил его к остальному стаду, которое он от безделья вырезал за эти месяцы. Конь, телега, свиньи и, теперь, осёл – единственные его здесь спутники. Ещё был кот. Настоящий, живой. Он однажды вывалился из леса, словно гонимый псами. Протыгыдыкал по песку, явно не понимая, где находится, увидел человека и стрелой умчался обратно. Потом Беримир часто видел его, сидящего среди травы и ветвей и наблюдавшего за ним.

Однажды он решил проследить за котом. Сделать это незаметно было невозможно, потому Беримир решил просто держаться от него на расстоянии.

Он тогда еще не знал, чем обернется для него эта прогулка. И, думая об этом позже, он часто размышлял, согласился ли он на это путешествие, зная, чем оно закончится.

Серый лес был мертв много веков. Что случилось, какая неведомая силища смогла высосать жизнь из целого леса, – оставалось загадкой. Почему-то из хроник и летописей были изъяты любые упоминания о том событии. Неизвестно даже, когда это случилось. Пару веков назад… с погрешностью в пятьдесят лет. Вроде как кто-то с кем-то воевал, и что-то пошло не так. Даже цыгане, которым, как они непреложно считают, ведомо все об этом мире, пожимают плечами и отводят взгляд в сторону, заслышав о мертвом лесе.

Он протянулся от устья Тундоры до самых Восточных гор и занимал территорию не слишком большую в сравнении с Лайским, однако таинственности в нем было не меньше. Давным-давно, на заре людских времен, этот лес был рубежом, разделявшим людей и ланнов. Значительно позже, после заключения мира, человек впервые ступил под его, тогда еще цветущие, кроны. И с тех пор через чащу некогда прекрасного соснового бора была проложена всего одна тропа. Остальная территория считалась нехоженой. Вокруг тропы выросло несколько поместий, огромный парк и пара десятков рыбацких хижин, половина и которых были заброшены уже спустя год. Как оказалось, Глухое озеро не могло похвастаться обилием рыбы, а среди сосен, чем дальше от тропы, тем меньше пряталось зверья. Так или иначе, но будто неведомая сила отваживала людей от леса. Мягко и не враждебно, она просто вселяла в них уверенность, что там ничего нет. Исследователей и ученых из университета интересовали исключительно руины Дида, паломники ходили до врат, а местным и вовсе делать там было нечего. Лес стоял нетронутый до тех самых пор, пока не превратился в мертвый. Но и тогда это не взбудоражило умы. Умер и умер… Какой-то лес на краю мира. К тому времени люди уже успели позабыть свою историю. Их пыл охладел, уступив место делам насущным. Теперь же лес стоял как предостережение… Предостережение от неведомо чего.

Кот бежал быстро. Он, конечно, сразу заметил преследователя и пытался теперь затеряться среди сухих ветвей, ловко перепрыгивал с камня на камень, пролезал под поваленными стволами и шуршал в кустах. Беримиру нравилась эта игра. Наверное, он даже был счастлив, поспевая за ним, влекомый каким-то детским озорством. Здесь он мог не опасаться, что его кто-то увидит, и ему хотелось немедля скинуть тяжесть минувших лет и вдохнуть беззаботный воздух. Наверное, когда он был совсем юным, он так же точно бегал, сломя голову, не боясь упасть или заблудиться. Но он этого не помнил. Не мог помнить, потому что юность его прошла в другом мире.

Кот уходил все глубже, часто оглядываясь и точно выдерживая направление. Беримир следовал за ним, начиная немного тревожиться, ведь так глубоко заходить ему ещё не приходилось. Погорелые сосновые стволы становились крепче, изредка прореживаясь кряжистыми дубовыми громадами и смоковницами, росшими обособленно от прочего леса, каждая на отдельной полянке. Это выглядело, по меньшей мере, странно, и совершенно точно такое их расположение было рукотворным. Ничего подобного близ опушки не было. Небо как будто стало ниже и тяжелее, его заволокли свинцовые тучи, которые надрывно пульсировали и неспешно клубились, едва не касаясь щетины деревьев.

Беримир что-то слышал о таком явлении, но, как и все прочее, посчитал выдумкой. Между тем старожили окрестных деревень говорили, что, чем дальше заходишь в мертвый лес, тем темнее и тревожнее становится небо. Если на землю пали густые тени – это верный признак поскорее вертаться взад, покуда неведомое лихо не укрыло твои следы и не заволокло в чащобу черную, куда даже вороны не суются. Это были одни из тех рассказов, что призваны отвадить маленьких деток от опасных мест, но сейчас, здесь, когда небо и впрямь накрылось невесть откуда взявшимися тучами, эти байки зазвучали совершенно иначе.

Беримир остановится, в сердце зародилась тревога, молящая его бросить свою затею. Кот черным юрким пятнышком уверенно трусил между деревьев и через пару минут исчез из виду. Вместе с ним ушли и единственные звуки. Ни шелеста, ни крика птиц, ни жужжания надоедливых комаров – ничего, кроме оглушающих ударов крови в висках. Он осмотрелся. Лес, только лес и ничего более. Однако он здесь был куда более живой, чем на берегах реки или вдоль Тропы. Помимо редкого травяного подшерстка между голых стволов росли небольшие кусты и молодые деревца, отчаянно спешащие к свету. Тоненькие сосенки взрастали на курганах своих отцов, терновник и раскидистые листья папоротника зеленели на возвышенностях. Конечно, это была лишь крупица того травяного буйства, что произрастало здесь несколько веков назад, но, как известно, все на свете начинается с малого.

– Ау-у-у – вдруг протянул кто-то в глубине. Голос принадлежал будто бы девочке, но вместе с тем был он какой-то странный на половину волчий, не человеческий.

– Кто там?! – в то же мгновенье крикнул Беримир, сразу проигрывая бой со страхом.

Никаких девочек здесь быть не могло. До Крайней было далеко, да и в ней каждый ребенок знает, куда ходить можно, а куда нет. У Привратника в доме детей отродясь не было, разве, что пришлый явился ребенком, но это совсем невозможно. Неожиданно остро захотелось бежать, просто убраться от этого места подальше, к себе на берег. Он почувствовал, как ноги едва не тронулись, но почему-то удержал их. Что-то проскальзывало сквозь вихрь панических мыслей, что-то неуловимое. Он ощутил, как ветер забрался ему под одежду, а ноги начали вязнуть в земле, словно в каше. Руки дрожали, и непрестанно обшаривали одежду, словно искали карманы. Беримир сжался, физически пытаясь подавить тревожные мысли. В ушах нарастал звон.

«Нужно бежать! Скорее бежать! Здесь кто-то есть! Кто-то голодный… отколол овцу от людского стада и загнал в мертвый лес, чтобы полакомиться мясом. Кто-то хочет добраться до меня, запустить тонкие пальцы под одежду, обвиться вокруг рёбер тугой хваткой и чавкать, чавкать, чавкать, утоляясь теплой кровью».

Что-то треснуло. Наваждение спало. Он разогнулся, успокаивая руки и вдыхая полной грудью. Огляделся.

Это был манок. Со всей уверенностью Беримир понял это. Кто-то заприметил человека в лесу и начал охоту.

Он потряс головой, отгоняя липкую волну несвойственного для него страха и успокаивая дыхание.

«Кто-то лезет ко мне в голову» – подумал он, чувствуя, как проходит звон в ушах.

Крик повторился вновь, но звучал значительно дальше.

Беримир не тронулся с места, он уже окончательно владел собой. Будь он чуть слабее духом или намного моложе, он бы уже бежал, не разбирая дороги, прямо в западню. Но он достаточно знал об этом мире. На него охотились, как охотятся на людей в Лайском лесу. Где-то неподалеку сидит нечто голодное и кричит, подражая ребенку. Оно ждёт, что человек подойдет достаточно близко, чтобы убить его одним страшным ударом. Оно лезет к нему в голову, наполняя душу страхом, и оно хочет сделать это поскорее, потому что чувствует, что добыча не так проста.

– А-у-у-у – громко раздалось сбоку, совсем близко. В ногах на мгновение появилась слабость, а сердце забилось в рёберной клетке. Он не дрогнул и закрыл глаза, весь обратившись в слух. Сзади послышалось шуршание.

«Вот ты где…» – понял он.

– А-у-у-у – взвыло с другой стороны и намного дальше, но Беримир уже не обратил на это внимания.

Он медленно наклонился и поднял с земли сухую, но толстую ветвь. Сжал её крепко, чувствуя, как древесина увлажняется потом от его ладоней. Вдруг за спиной раздался детский смех, и он, не глядя, махнул дубиной. Ветвь не встретила сопротивления, а только ударилась о ближайший ствол, разлетевшись в щепки. Его качнуло в сторону, и Беримир успел заметить, как бледно-голубой огонек со смехом метнулся от земли ввысь и затерялся в сплетении тонких ветвей. Испуг мурашками пробежал по телу, и он бросился бежать, не разбирая дороги. А странное создание неприятно завывало у него за спиной то с одной, то с другой стороны; то ближе, то дальше раздавался детский смех и холодящее душу «А-у-у-у». Продираясь сквозь колючие ветви, он не видел, куда ступает, страх упрямо гнал его вперед. Внезапно он вырвался на поляну, посреди которой возвышался небольшой то ли домик, то ли сундук, стоящий на четырех деревянных столбах, сплошь увитый сгнившими колючками да усыпанный ветвями. Он возник настолько неожиданно и выглядел столь страшным, что и без того напуганный Беримир резко отпрянул и, повалившись на землю, ударился головой о камень. Под звуки детского смеха сознание покинуло его, и последнее что он видел, были серые голые стволы мертвых деревьев, устремленные в свинцовое небо.

Очнулся он, когда совсем стемнело, голова разрывалась от боли, а на затылке была запекшаяся кровь. С трудом сев, он огляделся: в лес пришла ночь, теперь он казался действительно зловещим, мертвые деревья, словно, простирали свои изломанные ручья, больно цепляясь ими друг за друга. Звезды осторожно мерцали в вышине, едва подсвечивая землю, а луна огромным блином висела над самой головой, озаряя скелеты этого леса и пуская длинные колкие тени. Не то домик, не то сундук, стоящий на столбах оказался не чем иным, как ящиком с припасами, которые охотники оставляют в лесу, чтобы во время долгой и неудачной охоты можно было утолить голод. На дне у него был люк, а столбы служили препятствием для мелкого зверя, который не прочь полакомиться человеческими запасами. Иногда в нем помимо прочего оставляли тряпичную куклу бабы, что была призвана отвадить злых лесных духов. Так или иначе, но этот домик на ножках был давно заброшен и выглядел действительно мрачно. Особенно сейчас.

Беримир поднялся на ноги, смутно припоминая, чего он так испугался, и вдруг понял, что смеющийся огонек был Аукой – маленьким лесным духом. Это безобидное, впрочем, создание пугало и заманивало путника глубоко в чащу, чтобы оставить там на милость судьбы. Причинить вред оно было не способно, но нагнать на душу страх могло. В некоторых случаях этот дух мог и помочь выбраться из леса, но в большинстве своем ему было куда интереснее запутать, заблудить и напугать. Если бы Беримир понял это сразу, он не стоял бы сейчас здесь с разбитой головой.

«Болван ты, Беримир, – с облегчением подумал он и усмехнулся. – Теряешь хватку».

Оглядевшись, он с горечью осознал, что напрочь заблудился – так далеко в лес ему заходить ещё не приходилось, вокруг не было ни единого знакомого места, а отсутствие дневного света ещё больше усугубляло дело, ведь всем известно, что даже знакомые места выглядят иначе, озаренные светом звезд. А здесь, куда не кинь взгляд, кругом костлявые мертвые деревья, что в бесконечном узоре переплетаются с тенями так, что порой сложно понять, дерево это или его тень.

В таком свете мертвый лес выглядел чарующим. Если отринуть страх и взглянуть на него пытливым взором художника, то можно было распознать его таинственную красоту. Он был словно из легенд, о которых поют барды, из страшилок, что рассказывают на ночь сварливые бабки. Он служил декорацией для всего непознанного и величественного, что когда-либо происходило в местах, где нет человека. В воздухе стоял оглушительно живой гомон животных, тех самых, которых не должно здесь быть. Стучали стальными клювами дятлы, щебетали синицы, тонко-тонко попискивали маленькие корольки и возился со своею шишкой хитрый клест. Под ногами, едва шевеля листву пробегали пугливые мыши и наглые бурундуки, на которых то и дело обрушивались с неба черные когтистые тени, а в глубине, за деревьями кто-то кричал, кто-то крупный и зловещий, чей голос отдавался долгим эхом.

Узреть все это было восхитительно, но и медлить сейчас было опасно, и Беримир тихонько направился в ту сторону, откуда так неосторожно вылетел на поляну. Пробирался сквозь кусты он почти крадучись, тщательно выбирая, куда поставить ногу, опасаясь издать лишний шум, часто останавливался и подолгу вглядывался во мрак. Гомон зверья не утихал ни на минуту, но через некоторое время он перестал отвлекаться на него, и стал чутко улавливать только те звуки, которые казались ему опасными. Так он шел около часа, взволнованное сердце в груди колотилось настолько сильно, что Беримир начал всерьез опасаться, не услышит ли кто этот бой.

Спускаясь в очередную низину, он успел заметить за ней яркое сияние. Он припал к земле и осторожно подполз к краю, то, что он там увидел, казалось невероятным. Невдалеке, в нескольких метрах кружились в хороводе те самые лесные духи, один из которых совсем недавно гнал его по лесу. Их было девять, и они резво вертелись в своём завораживающем танце то, скрываясь, то вновь выглядывая из-за деревьев. Их холодное свечение озаряло лес, а льющийся по округе смех создавал ощущение безмятежности. Вдруг из-за дальних деревьев показался ещё один огонёк, а навстречу ему вылетел ещё, появились новые хороводы, среди которых были и зеленые огоньки. Беримир, как зачарованный наблюдал за этой пляской, он обнаружил, что под его руками растет самая обычная трава, а кругом стоят самые живые и здоровые деревья, которые он только видел. Это открытие наполнило его сердце теплой радостью, – лес все-таки жил, несмотря на все невзгоды, которые ему пришлось пережить. Здесь, посреди толщи серых деревьев, куда ещё долго не ступит нога человека, расцветала жизнь, в одном из своих самых чистых проявлений. Вся округа озарялась мириадами мотыльков, несущих свои фонарики, а по земле то и дело пробегали лисы, хорьки и зайцы, по ветвям резво прыгали белки, смешно играя друг с другом.

Слева, властно наблюдая за вакханалией, на огромном камне горделиво полулежал волк. Белый, словно лунный свет. Он лежал с высоко поднятой головой и полным спокойствия взором смотрел перед собой. А справа тяжелыми шагами расхаживал огромный и страшный, черный как смоль медведь. Этот могучий хищник не охотился, но охранял. Он тяжелой поступью бродил вокруг, угрюмо всматриваясь в лес в поисках неведомых тревог.

«Он не ведал страха и не признавал ничьего превосходства… – вспонмил Беримир слова из старой сказки».

И хотя ни величественный волк, ни суровый медведь не принадлежали к миру первородных, они все же отдавали дань, охраняя его детей, которые резвились здесь.

Вдруг из кустов как ветер выбежал черный с белым кот, он пронесся между деревьями и, прыгнув, покатился кубарем с рыжим лисенком. Теперь понятно, куда он все время уходил в лесу. Они дурашливо играли в траве, вовлекая все новых и новых зверят.

Но самым невообразимым было то, что за ними, за поляной, через несколько оврагов и нешироких омутов громоздились полуразрушенные стены твердыни. Это был не замок, не дворец, не поместье, а именно твердыня. Причем не людская. Её каменные стены возвышались над мертвым лесом, как огромное надгробие, как усадьба вампиров средь крестов. Серые, гладкие стены, словно невообразимых размеров глыбы, выросшие из земли, казались неприступны. На вершинах твердыня обретала более знакомый вид и имела крыши, бойницы, мостики и площадки. Она не была заброшена – об этом говорили огни, горевшие в нескольких окнах и тени, проходящие в них. Четыре башни, одна внизу, две повыше и последняя, самая крупная, стелились они по холму, чернея на фоне неба. К твердыне не вело ни одной дороги, её подступы густо заросли терновником и, вся она выглядела довольно зловеще, но сердце Беримира отчего-то радовалось. Возможно потому, что он увидел в ней не мрачную и враждебную крепость, а оплот ланнов, который процветал и жил.

Над крепостью кружили вороны, а среди деревьев, что стояли вкруг неё на почтительном расстоянии, то и дело мелькали пугающие тени. Чем ближе к стенам, тем больше огней сновали между кустов. Кто-то могучий пробирался сквозь лес с противоположной стороны. Его поступь обозначалась встревоженными птицами и сухим хрустом деревьев. Само существо звуков не издавало.

А ещё до его слуха донеслись звуки музыки. Тягучие и низкие, словно бы виолончель. Нота тянулась долго и ровно, затем сменялась на более высокую столь же долгую, потом опадала вниз и снова возносилась вверх. Беримир не смог бы описать мелодию. Она не была печальной или тоскливой, не была заунывной или дремотной. Она была задумчивой.

«Это невероятно! – думал он. – Ведь это твердыня, самая настоящая твердыня, а это значит, что где-то неподалеку может стоять дворец! Вот почему был сожжен целый лес – здесь охотились на ланнов!»

Беримир улыбался, и сердце его пело, как вдруг заметил, что волк глядит прямо на него. Дрожь пробежала по всему телу, и сразу стало как-то зябко под острым, как полет стрелы, взглядом желтых глаз. Медведь тоже насторожился, но не видел человека. Пока еще не видел. Прочие же создания резвились как прежде, не обращая ни на кого внимания.

Волк глядел долго и неотступно. Он изучал чужака, наблюдал. Вот уже и медведь направил свои шаги к укрытию Беримира, чуя неладное. Его глаза двумя далекими звездами блестели на черной шкуре.

Человек бросился бежать. Сразу. Не раздумывая. Он знал, что наверняка навлечет на себя этим беду, но и остаться в своем укрытии не мог. Он продирался сквозь лес, боясь оглянуться, но погони не последовало. Волк утратил к нему интерес и смотрел теперь вновь перед собой, а медведь лишь проводил его тяжелым взглядом, замерев на месте.

Теперь, спустя несколько недель после тех событий, он сидел на берегу, с улыбкой вспоминая о поляне, о волке и о медведе. И о крепости. Они отпустили его. Они подарили ему тайну, которую он будет стеречь до конца своих дней.

С тех пор он несколько раз предпринимал попытки найти то место, он заходил далеко в лес, блуждал по нему, пытался отыскать свои же следы, но всякий раз возвращался ни с чем. Даже домик с припасами, которого он так испугался, пропал.

– А ведь ты знаешь дорогу, – проговорил он, глядя на кота. – Уж ты-то знаешь, как добраться до той поляны.

Но кот молчал, в наслаждении прикрыв глаза.

Он поставил ослика меж прочих фигур и направился к воде, проверить сети, но не успел пройти и половины, как деревья закачались, по воде резкой волной пробежала крупная рябь, и на него обрушился страшный ветер.

Глава 3. Убийство Корда. Борук и Борна.

Утро выдалось пасмурное. Тяжелые свинцовые тучи нависали над домами некогда красивыми и яркими, расписанными в желтый, зеленый и коричневый цвета. Под окнами в те годы, будто толстенные языки, висели цветы, а над каждой крышей вертелся резной флюгер. Сейчас дома выглядели подстать небесному своду – такие же угрюмые и грузные. Краска облупилась и шелестела на ветру, старенькие ставни скрипели, а из стойла внизу вторила им лошадь. Сейчас здесь всё было старое. Давно не сыщешь дома, над которым развивались бы ленты или, повинуясь ветру, дрожал расписной петух или ласточка.

«Скоро солнце взрежет нас…» – подумал Растимир, приоткрывая один глаз.

Он любил момент, когда раннее светило, едва показавшись из-за далеких гор, пронизывало всю деревню желтыми лучами. Они всегда возникали так внезапно, оживляя Крайнюю, добавляя ей теней и черных уголков, длинных золотых дорог, прогоняя туман. Огромная, каменная мельница – гордость этих деревни, возвышалась над домами, как величественный горец, уперевший руки в бока и тяжело ворочающий усами. У неё не было дна, лишь сложенная из камней стенка, защищавшая от ветра. Шесть мощных бревен, на которых она держалась, были едва ли не с лошадиный круп толщиной. А тень от её крыльев покрывала собой всю деревню.

В детстве Растимир был уверен, что каждое утро эта мельница прогонят туман, вращая своими белыми крылами. И он уползает обратно к стене, но каждую ночь возвращается, пытаясь захватить деревню вновь. Отец посмеивался и улыбался над его придумкой. Брат трепал по соломенным волосам, Велена легонько касалась его носа и улыбалась. А матушка… Что же делала она?

Растимир сел на кровати и повернулся к окну. Оттуда на него взглянула ненавистная Болотина. Странное место. Скопление омутов, оврагов, болот и колючего, отвратительно черного кустарника. Она вбирала в себя туман, который плотными желтыми клубами сочился меж её кряжей. Отсюда Болотина казалась небольшой – хоть камень перекинь, однако это было обманчиво. Она простиралась зеленовато-черным пятном на несколько миль во все стороны и была глубока, словно карьер. На дне, до которого невозможно было добраться, был самый страшный омут, который только мог существовать на материке. Он лежал там как черное зеркало, вода которого никогда не знала дуновения ветерка. Множество тропинок испещряли эту язву, и по одной, как говаривали старики, нельзя пройти дважды. На самом деле можно, но не долго. Однако местность действительно менялась, словно спящий колосс лениво ворочался под ней.

Туман уползал. Плавно обтекая блестящий глаз Болотины, он растворялся на подступях к Серому лесу. Слева проглянула тропа, ведущая к Привратнику, за ней заблестели на солнце золотые колосья ржи. Растимир знал, что в них уже нет жизни, поля только-только обработаны, и последний урожай собран. А блестит роса. Кристальные капельки ночной прохлады, озаренные солнцем. Но даже они, обманчивые, выглядели куда живее, чем ивы, терновник и камыш по другую сторону тропы. Справа простирались пологие холмы, далеко на западе подступающие к берегам Тундоры. Реки отсюда не было видно. Только в самую ясную погоду, из-под колпака мельницы можно было разглядеть её блеск.

«Скоро всё покроет снегом, – с некоторым разочарованием подумал он, глядя в центр Болотины. – И я снова спущусь на дно. И я снова буду искать».

Растимир постоял с минуту, глядя вдаль и наслаждаясь морозным воздухом, затем одернул себя от налетевшей вдруг тоски и развернулся. Его комната располагалась на втором этаже их большого дома, и в ней было единственное окно, что выходило на лес. Тяжелые балки, незаметные в других помещениях, выходили здесь из стены и уходили в стену, и он уже достаточно подрос, чтобы биться о них головой. Кровать, сундук, широкий стол и книжные полки – его гордость – это было всё, из чего состояла его жизнь.

Широкий, клиновидный меч, который подарил ему Ярош, подпирал стол. Когда брат узнал об этом, он расстроено покачал головой и пробурчал что-то о книжных червях и прытких девчонках, и ушёл.

Растимир тогда только похмыкал ему вслед и состроил рожу. Что брат мог понимать в его жизни? Ему бы только мечами махать да колоть шпагами. Другое дело – книги! Они влекли его и были страстью, которая сопутствовала всюду.

В городах и замках, куда отец брал его с собой, он непременно старался улизнуть от скучных разговоров и учтивых приветствий. Он искал продавцов знаний. Отыскать их было не трудно. Одни были тяжелые, большие, с надменными лицами, которые, как они сами считали, придавали им ещё большего веса. Их руки прятались одна в рукаве другой, а товар носил сзади дохлый служка или ослик с тележкой. Книги у них были подстать, такие же тяжелые и пыльные, содержащие массу правил и жизнеописаний неких давно забытых мужей.

Другие продавцы были иного сорта. Нелепые, рассеянные, ободранные – они всегда были готовы сбавить цену или продать знания за ломоть хлеба. Иногда у них попадалось что-то стоящее, но чаще всего это были сборники стишков, баллад новых и старых и сказок. Они быстро исчерпали свой ресурс в глазах Растимира, хотя он считал своим долгом поддержать их если не монетой, то хоть добрым словом.

Самым же желанным продавцом был исследователь, только-только вернувшийся из странствия. Они приносили с собой удивительные сборники по травничеству, которые так ценила его сестра, карты лесов близ Скоубруга, на которых были отмечены тропы, стоянки и опасные пещеры. Они имели при себе бестиарии всех мастей, даже те, создания в которых Растимиру казались вымышленными, книги с заклинаниями, с описаниями ведьминых камней. Они носили книги Легенд! Не те дурацкие балладки и похабные песенки, что были на слуху во всех кабаках материка, а настоящие рассказы о героях древности, об их деяниях и смертях. Такие книги не были запрещены, но непременно выискивались и изымались. Кто-то очень хотел, чтобы люди скорее позабыли своё темное прошлое. Некоторые показывали ему даже оккультные трактаты и учения, обладание которыми в лучшем случае каралось бучей и долгой каторгой, а в худшем петлёй на шее.

В большинстве замков кастеляны знали сына Радея – хранителя Врат и беспрепятственно провожали его в библиотеки, где он просиживал до зари. Служки подносили еду, а смотрители ворчали, глядя, как он треплет их драгоценные страницы. Отец частенько находил его спящим, среди оплавленных свечей и ветхих пергаметов о призраках и уносил в постель.

Растимир повалился обратно на кровать, глядя на книги и размышляя. Он мечтал стать исследователем, как его мать. Отыскивать неизведанные тропы, блуждать в тумане и своими глазами увидеть живого колосса. Ему казалось, что он настолько много знает о первородных, о материке, о проклятиях и обо всем чудном, что кто-то непременно должен его заприметить! Какой-нибудь капитан воздушного судна должен однажды крикнуть:

– Хэй! Гляди, что за парнишка! Я изволю взять его с собой! Этому миру нужны светлые головы!

Тогда бы он, не задумываясь, поймал брошенную веревку и уполз от дел земных, от глупых и скучных обязанностей, от суеты и насмешек. Он бы взобрался на борт, запрыгнул на леера и улетел с ними. И ни разу бы не обернулся.

– Ладно, Растимир-мечтатель, – проговорил он вслух, – сын хранителя, поднимайся! Всё это ещё впереди.

Он взглянул на себя в зеркало и вздохнул. Высокий и тощий, нескладный-неладный с копной вьющихся каштановых волос он больше походил на сына рыбака с Крючьего берега, чем на сына старосты. Но глаза были мамины – изумрудные, а взгляд жесткий и пытливый.

Покривлявшись немного перед зеркалом, он раскрыл сундук и, порывшись в нем с минуту, вытащил свой походный дублет, натянул штаны из плотной ткани, а на ноги надел высокие кожаные сапоги. Ни у кого в деревне не было такой одежды. Здесь она была в диковинку. Там, за хребтом, люди носили дублеты расшитые бархатом, с подвязанными манжетами и золотой нитью на оторочке. Цвета вина, цвета молодой травы, цвета спелых налитых слив и вишен. Расшитые жемчужными пуговками и стальными заклепками, украшенные серебряными брошками с агатами и аметистами. Турнирные и замковые рыцари надевали поддоспешные дублеты из пухлой ткани, защищавшие кожу от грубого железа. Мелкие бароны – отвязные пьяницы и драчуны, казалось, даже спали в таких доспехах, всегда готовые к драке. Но тех, какие надел сейчас Растимир, не было ни у кого во всём Повелье. Это было облачение ловчих из Скоубруг. Суровые и жестокие охотники, пережитки темных времен. Они гнездились близ Лайского леса и бродили по лесному разделу, отлавливая и убивая за деньги всё, что выбиралось из чащи и было опасно для людей. Этакие убийцы чудовищ. Безжалостные и кровожадные. Их ремесло не терпело промедления, и крепкая сталь была бесполезна против когтей, жвал и ядовитых шипов. Они носили один, острый как бритва меч за спиной, опускались в глубокие пещеры и ходили лесными тропами да и выглядели едва ли не хуже тех, кого убивали.

Та броня, что была сейчас на Растимире, давно уже утратила все свои прекрасные качества, потому как даже выглядела не обнадеживающе. Крепкие кожаные ремешки с металлическими бляшками, призванные туго стянуть на груди доспех, чтобы тот стал одним целым с телом хозяина, давно поистерлись и были заменены обычными веревками. Левый наплечник отсутствовал, а на груди, как раз там, где располагалось сердце, зияла дыра, которая в былые времена была аккуратным разрезом от пронзившего кожу клинка, а теперь выглядела, как дыра в земле после выкорчеванного пня. Доспех сейчас больше походил на хулиганскую кожаную куртку с дерзким стоячим воротником, чем и привлекал Растимира. Приобрел он его на базаре в городе, где частенько бывал с отцом и братом, там же были куплены и сапоги. Вот они были замечательные: крепкая темная кожа, высокая шнуровка и прочная грубая подошва, делали их превосходной обувью для дальних походов.

Он оглядел себя, встал в одну героическую позу, затем в другую, покосился на клинок брата, размышляя, стоит ли брать его с собой, и вновь подошел к окну.

Вчера Чобанчик – сын пухлого мельника, сказал ему, что видел де на краю леса тень, которая плясала от дерева к дереву и улетала в сторону реки. Она будто бы имела человеческие очертания и двигалась крадучись, от нее во все стороны расходились радужные всполохи, а ног было сто. Он это, конечно, выдумал, о чем говорила незатейливость описания, скорее всего Чобанчик видел шевеление кустов и пляску теней, или попросту насмехался над ним, вспоминая лешего, но Растимиров голод по приключениям не мог оставить это без внимания. В бестиарии, собранном Эмиром из Халборда – плененным ученым, окончившим свой век за стенами Боргот, не было ничего похожего на это дурацкое описание, да и быть не могло. Но как бы там ни было, а сходить в лес стоило. Провести день в проклятом лесу всегда лучше, чем в старой деревне.

Он подхватил сумку, в которую с вечера уложил сыр, который теперь был весь в слезах, хлеб, фляжку с водой, а так же пару полосок сушеного мяса. Под сумкой лежали «Властители земли» – сборник баллад и сказаний, кропотливо собранных Саввой Добрым – талантливым поэтом и бардом. На обложке были изображены красиво схлещенные кривая сабля и такой же кривой коготь, высекающие искры.

«Интересно, устоит ли какой коготь перед заостренной сталью? – подумал Растимир».

Решив, что это невозможно, он вышел из комнаты.

Солнце уже немного прогрело воздух, и было приятно понежиться в его теплых лучах, столь ценных в пору увядающего лета. Здесь его встретил Волуй – близкий друг и заклятый враг его отца. Этот старик здорово помог Радею, особенно когда пропала их мать. Помог через силу. Отец почему-то не желал его видеть после ее пропажи. Они долго и часто спорили, бывало, даже дрались, но неизменно любили и стояли друг за друга. Растимир подозревал, что старик как-то связан с пропажей Анны, связан настолько, что едва ли не был причиной её ухода. То, что мама ушла по своей воле, он не сомневался, как ни старался отец убедить его в обратном. Велена и Ярош поначалу клялись и божились, что она потерялась, или её кто-то увел, но с годами он всё чаще натыкался на их замешательство в разговорах об этом. Словно все они знали правду, но боялись открыть её. Он чувствовал эту ложь, и виновником её был Радей. Он один твердо стоял на всём.

– Ты помнишь, какие поиски я организовал?! – кричал он. – Помнишь, сколько дней и сколько людей прочесывали лес и Болотину? Зачем я, по-твоему, всё это делал?

«Как же я мог это помнить? – думал в такие моменты он. – Ведь мне было всего три года».

– Дядька Волуй, доброго дня вам! Давно отец уехал? – спросил он, облокотившись о забор и крутя во рту жухлую соломинку.

– Давно уж, только солнце показалось, так и, эт самое, не было их уже. Только не уехали, а ушли, вона коняга ваша так в стойле и стоит, да-а. – протянул он, опершись о клюку, с которой не расставался уже много лет.

Растимир поглядел на стойло, конь и вправду был там, без упряжи, спокойно стоял, пережевывая сено.

– А когда вернутся, не сказали?

– Да откуда ж мне знать! Я ж, эт самое, только спины их видел. Как за ворота уходили. Верно, к рыбакам пошли, те опять сети поставили, Змейку перегородили, сволота. А нам тут голодай. Управы на них нет никакой, – разгорячился старик, а затем, погрозив кулаком с зажатой клюкой и смешно втянув голову, обиженно буркнул, – Набить бы морду!

– Тише вы, дядь Волуй, – улыбнулся Растимир, – дело надо миром решить, а то, чего доброго, и вовсе реку нам перекроют, с них станется.

– Да ну… – отмахнулся старик.

– Хороший сегодня денек, солнечный, – произнес он, оглядывая небо. – Хочу сегодня до Серого леса сходить, говорят там опять первородных видели. Брешут, конечно, но… Может, хоть огни повидаю.

– Дались они тебе, эти первородные, что с них проку-то? – пожал плечами дед.

– Умный вы человек, дядька Волуй, а дальше деревни нашей ничего не видите, – добродушно ответил Растимир.

– Моё время к концу подходит, и этот мир для меня сужается, мой мальчик. Небо становится все ниже, зимы – длиннее. Раньше я любил гулять до самого хребта, а теперь и за околицу выйти трудно. Так на что мне эти первородные? – улыбнулся старик.

– Они часть этого мира! – избегая спора, проговорил парень, – Такая же, что и мы.

– В моем мире их больше нет, Растимир, – грустно усмехнулся он и оглядел деревню. – Посмотри, разве встретишь ты здесь рыську, али нимфу? Даже лесные огни не кажут носа дальше Болотины. А ведь раньше, еще до твоего отца, они заглядывали в наши окна по ночам. Нет, Растимир, в моем мире их больше нет.

Старик смешно пожал плечами и пошамкал беззубым ртом. Из ближнего дома донесся звонкий женский голос:

– Волу-у-уй! Где ты?

– У-у-у, кляча старая! – заворчал он и смешно скривил морщинистое лицо. – Послушай меня, молодой человек, никогда не женись! Слышишь? Никогда! Одни. От баб. Беды.

Растимир улыбнулся, а старик тем временем задорно подмигнул и совсем было ушел, но у забора своего дома обернулся и, потупившись, проговорил:

– Ростик, сынок, надо сегодня вечером, эт самое, вспомнить бы… – он посмотрел в глаза парню полными сожаления глазами. – Ты заходи ко мне. Мне давно нужно кое о чем тебе рассказать.

«Вспомнить бы». Он всегда употреблял это выражение, – подумал парень, – не помянуть, не почтить память, а именно – вспомнить».

– Да, – вздохнул Растимир и, посмотрел себе под ноги. – Вас опять не пригласили?

– Я зажгу лампадку. Мы с бабкой вспомним об Анне. Не тревожься за нас и… заходи. Я буду тебя очень ждать сегодня.

Он скрылся в своей избе, оставив Растимира в смешанных чувствах. Внезапный ветер качнул верхушку дерева, что росло неподалеку, обрывая с него последние листья. Растимир поежился, вздохнул и побрел.

Он направился к дому, где жила Гжелка, девушка, при виде которой грудь его сама собой начинала выпячиваться колесом, плечи расправлялись, а кудри начинали колыхаться на невесть откуда взявшемся ветерке. Волуя у дома не было, видимо, ушёл к своей бабке, да и на самой улице людей было не много – работали в поле, выжимая из земли последние соки. Дом девицы стоял на правой стороне, ближе к началу, рядом с воротами, по бокам которых тянулся высокий частокол. Для защиты от кого здесь был этот частокол, Растимир не понимал, ведь опасного зверя в округе не водилось, разве что волки, а разбойникам просто нечего было стребовать с жителей Крайней. Тем не менее, высокие заостренные бревна стояли стеной, преграждая путь неведомой опасности. Поговаривали, что когда-то давно что-то здесь случилось, и что люди несколько недель жили в страхе, как их предки в темные времена. С тех пор и стали возводить такие стены, и с точки зрения обороны деревенька, окруженная с трех сторон водой, занимала очень выгодную позицию, если, конечно, враг не станет нападать с реки. Как бы то ни было, а бревна стояли крепко, правда, тяжелые ворота, давно не закрывавшиеся, намертво вросли в землю в распахнутом виде. Но это никого не тревожило.

– Хей, Ростик! – окликнули его двое людей, шедших навстречу. Один был здоровенным детиной, настолько большим, что любая лошадь стояла возле него чахлым осликом. Широкоплечий, с крепкими дубовыми руками он выглядел настоящим богатырем. Серая льняная рубаха, подпоясанная простой веревкой, колыхалась на могучей груди. Его тяжелая поступь и жалобный скрип всего, к чему он прикоснется, были всегда слышны задолго до его появления. Второй был поменьше. Неуклюжий, нескладный, с женскими бедрами и узенькими плечиками он казался принадлежным к той породе людей, которых никогда не воспринимают всерьез. Однако каждый здесь знал, что с ним лучше не связываться, потому как человек этот был подлый, жестокий и имеющий какую-то патологическую тягу к причинению зла. Это были братья Вид и Зубаха. Завсегдатаи местного кабака и главные дебоширы деревни. Были они всегда в приподнятом настроении и каждую встречу с Растимиром стремились сделать незабываемой. Незабываемой для него.

– На охоту собрался наш большой человек? – насмешливо проговорил Зубаха с противной улыбкой на лице. – Нарядился то, ты только глянь, Овидий, ну прямо воин, а!

Овидий с нахальной рожей перегородил дорогу Растимиру.

– Лешего опять увидал, не иначе! – проговорил Вид и дико заржал во всю свою лошадиную глотку. – Да ты хоть знаешь, кто носит такие доспехи?

Ростик только вздохнул, историю с лешим ему не могли забыть уже несколько лет, а виной всему был один пришлый, который до того был напуган, что побоялся идти в деревню и на протяжении нескольких недель искал обходной путь, но Змейка с одной стороны и болота с другой мешали ему сделать это. Совсем скоро он одичал и приобрел вид настоящего лешего, околачивался вокруг деревни, не решаясь ни войти в нее, ни уйти обратно, Тундору ему было не переплыть, слишком широка была эта река. Так и бродил по округе до самой встречи с Растимиром, а чуть его завидел, тут же бросился бежать, ломая кусты и дико вереща. Растимир с не меньшим криком кинулся в сторону деревни. Собрали тогда мужиков, слово сына старосты чего-нибудь да значит, взяли вилы, косы, топоры да колья и пошли в лес, а когда все выяснили, то подняли Ростика на смех, дескать, со страху вон чего себе напридумывал, столько народу на ноги поднял.

– Знаю! – обиженно буркнул Ростик и попытался протиснуться между ними.

– Знаю… – передразнил его Зубаха, отпихивая обратно – А коли знаешь, так зачем носишь? Или всё же на охоту пошёл?

– Вам нет дела до того, куда я пошёл! – собравшись с духом, зло пробурчал он.

– Так говоришь, будто убеждаешь нас в этом, – медленно проговорил Зубаха. – Ты это дело брось, мальчик! Так говорят господа со своими слугами, а какой же ты нам господин? Брал бы пример с брата своего. Вот где человек, начинающему дельцу всегда руку помощи протянет. И гордыни в нем нет! Да, Овидий?

– А то как же! – ухмыльнулся тот. – Я на его месте тоже в помощи не отказал бы.

– Шли бы вы отсюда! Вот узнает отец о ваших делах – выгонит! – набравшись смелости, сказал Растимир.

– А кто ж ему скажет? Уж не ты ли? – нагло спросил Зубаха, в то время как Вид прижал парня к забору своей огромной лапой.

– Чего молчишь, гадёныш? – от Овидия кисло пахло дешевым пивом. Взгляд был глуповатый и хамский, но злости в нём не было. В нём вообще не было ничего кроме тупого, первобытного превосходства сильного над слабым.

– Я не скажу, – проклиная себя за трусость, пробурчал Ростик.

– Громче! – зарычал Вид, отвратительно брызжа слюной. В тот же момент на его плечо опустилась рука брата.

– Я не скажу! – быстро повторил парень.

– Отпусти его, – Зубаха миролюбиво улыбался, – он никому ничего не скажет. Потому как знает, что за его акцией последует наша реакция, правда Ростик? Тебе не стоит сердить моего брата, однажды он может не рассчитать силы и случайно причинить тебе вред. А теперь беги, слушайся отца и брата.

Он повернулся и пошёл прочь, а Овидий с силой притянул его к себе и резко бросил в сторону, затем постоял немного над ним с угрожающим лицом и тоже тяжело удалился.

«Ну, доберусь я до вас! Настанет день, когда вы у меня в ногах валяться будете, проклятые ублюдки!» – зло подумал Ростик.

Он встал, стряхнул с себя пыль и весь оставшийся путь до дома Гжелки, проделал в сладких думах о различных вариантах скорой мести. Добравшись до её жилища, он перелез через забор и проторенной уже дорожкой, быстро прошмыгнул к заветному окошку, где была комната девушки. Осторожно заглянув внутрь, он в последний момент успел заметить обнаженную спину, которую в следующий миг скрыла белая с вышитым на ней узором длинная рубаха.

– Гжелка! – громким шепотом позвал он, досадуя, что не выглянул на минуту раньше.

Девушка обернулась, улыбнулась, затем осторожно прикрыла дверь в комнату и высунулась в окно.

– Привет, Ростик! – игриво сказала она, нарочито высовываясь из окна так, чтобы её груди осторожно выглянули из-под рубахи, давая разыграться фантазии.

Гжелка была красива, молода, с белозубой улыбкой и темными волосами, её пышные формы будоражили умы многих мужчин в этой деревне, и она знала об этом, потому ощущала себя единственной и бесконечно желанной девицей здесь. Не то, чтобы она была действительно единственной, просто её любовь к жизни была настолько велика, что затмила такие качества как скромность и сдержанность. За это Гжелку любили все, но вместе с тем это ей и мешало, потому что, во-первых, никто не воспринимал её как серьезную спутницу жизни, а, во-вторых, глядя на её мать, все понимали, что пышность её форм – признак вовсе не природной красоты и притягательности, а первый симптом совершенно тривиальной полноты.

– Ты куда собрался, лешего увидел? – широко улыбнулась она, обнажая ровненькие белые зубки.

– И ты туда же, – насупился Растимир. – Что вы этого лешего забыть то никак не можете?

– Ну, извини, извини, – не переставала улыбаться она. – Так ты все-таки куда?

– Отец попросил к лесу сходить, посмотреть, что там с силками, – произнёс он заранее заготовленную ложь. – Наше свидание завтра в силе?

– Если ты не передумал, то в силе, – игриво ответила она. – А что мы будем делать?

– Пусть это пока останется в тайне. А у тебя есть кто-нибудь дома? Может, я зайду на пару минуток? – глуповато улыбаясь, предложил он.

– Нет уж, потерпи до завтра! Кстати, Ярош сегодня свободен?

– Он с отцом уехал, не знаю, когда вернется, а что тебе до него? – подозрительно спросил Растимир.

– Да, ничего, – все с той же неизменной улыбкой сказала она. – Просто интересуюсь.

За её спиной что-то скрипнуло, девушка резко обернулась:

– Все, мне нужно идти. Беги, проверяй свои силки.

Она поцеловала свой пальчик и коснулась им носа Растимира, после чего захлопнула ставни, выглянула сквозь стекло в последний раз и скрылась в глубине комнаты. Растимир несколько огорченный столь скорым завершением разговора выбрался за пределы владений дома и пошёл по направлению к лесу. Вчера вечером Велена по секрету сказала ему, что Гжелка заглядывается вовсе не на него, а на Яроша, и что Ростик мал слишком для такой девушки как она. Услышав это, он поспешил пригласить её на свидание, в ходе которого собирался непременно все выяснить. Встреча была назначена на завтра, и он, признаться, очень её страшился.

А в это время, в доме напротив, где размещался небольшой трактир двое незнакомцев, которые поселились здесь пару дней назад, сидели в тесной комнате на втором этаже и приглушенно разговаривали.

– Слушай, Борна, а ты уверен, что это Корд? Может просто крупный зверь? – прогорклым голосом спрашивал небольшой коренастый человек, потягивая трубку и засовывая звонкую конструкцию, состоящую из металлических пружины и стержней, в кожаный наплечный мешок.

– Это корд. Он ясно выразился, – угрюмо ответил Борна, крепкий мужчина средних лет с усталым лицом, допивая бульон из деревянной миски.

– Ну, смотри, – с алчным блеском в глазах проговорил первый. – Это ж сколько нам отвалят то за эту животину?

– С учетом того, что уже дали, триста серебряных кун. И один золотой самородок, если изловчимся притащить его целиком, не потрепав шкуры. Но я бы на это не рассчитывал.

– Почему?! – набычился коренастый.

– Потому что, это корд, Борук. Корд! Не нимфа, ни оборотень, даже не леший. Это корд!

– И что? – погано ухмыльнулся Борук. – Не завалим?

– Не знаю, – честно признался он. – Корд – есть само воплощение силы и мудрости. Многие твари, которые обитают в чащобах, несокрушимы, непонятны, а порой и вовсе противоестественны. Чертенками и карлами пугают детей, заставляя их бояться леса и не заходить далеко. Оборотнями и лешими стращают целые деревни, морами и призраками уже небольшие шахтерские поселки, а колоссами – целые города. С половиной из них лучше никогда не встречаться, а другую половину я бы не хотел знать вовсе. Однако выше всего этого зверинца, выше этих тварей стоит корд. Понимаешь?

– Нет, – тупо ответил Борук.

Борна разочарованно вздохнул и поднялся на ноги.

– Ты бы принял заказ на нимфу? – вдруг просил он.

– Ну! – согласился Борук. – Ещё и трахнул бы по пути.

– А на оборотня?

– Ну, черт знает… Если прижало, взял бы.

– На лешего?

– Не! К этой твари я не подойду! – прорычал он и сплюнул на пол. – Помнишь, самому архонту пришлось положить чуть ли не три дюжины пехтуры, чтобы его извести? Целый лес близ Вишневого замка выжгли.

– Помню… – угрюмо подтвердил Борна. – Так чего мы-то вдвоем с тобой на корда лезем?

– У нас ловушка есть! – Он пнул мешок тяжелым сапогом, тот отозвался металлическим скрежетом. – И этот! Как его… Нежданности момент!

– Какой, к дьяволу, неожиданности?!

Борна встал, подошел к окну. Здесь, возле самого трактира, рос кряжистый тополь. Серый и стылый, с понурыми ветками и порченным к низу стволом, он напомнил наемнику его самого. Такой же одинокий, неудобный и некогда прекрасный.

– Ну… – пробурчал за его спиной Борук. – Он же нас не ждет! Так? Или не так?!

– Да так, так… – согласился Борна.

– Я тебя понять не могу! – разгорячился наемник. – Ты мне прямо скажи! Чего ходишь вокруг да около, словно баба возле гладкой палки?

– Откуда этот человек знает, что именно сегодня в старом лесу будет корд? Он там что, завелся? Как какой-нибудь трупоед на пепелище? Это ж корд, как-никак, царь их!

– Да у тебя мандраж просто! – нахально улыбнулся Борук. – Он нам жижицу эту дал, приманку, стало быть. Тот учует и прискачет, ногой в капкан ступит и всё! Забирай денежки!

– А они ведь дворцы строили и твердыни. Магией владели…

– И что?

– А то, что люди не намного их разумнее!

– И что?! Ты задрал! Говори яснее! – Борук выпрямился в полный рост, сжал кулаки. Ему не нравилось, когда он не понимал других людей, и это непременно вызывало в нем злость.

– Прибежит наш архонт на окраину Таргиза, если ты там какую-нибудь жижицу, как ты выразился, разольешь? Ступит в капкан?

– Не! Он же не дурак.

– А корд – дурак?

Борук в задумчивости сел обратно на кровать, которая под его весом, едва не треснула.

– Вот то-то и оно, – подытожил Борна. – Ты видел лицо того человека?

– Нет, ты уже спрашивал.-

– И кто он, не знаешь?

– Не знаю.

– И как он нас нашел – тоже не ясно… – вздохнул он. – От этого дела смердит.

– Поздно уже отказываться, мы плату взяли, – проворчал Борук.

– Да. Поздно… – тихо согласился Борна.

За окном день клонился к вечеру, небо затягивала серая небесная твердь. Сквозь тонкие доски пола, с первого этажа доносился обычный шум, присущий постоялому двору. Какая-то местная девушка красиво и грустно пела о славных мужчинах, уходивших в леса в поисках лучшей жизни. Её голос звучал глухо, и многие слова было не разобрать, но мотив был известный, давно приевшийся, однако сейчас он зазвучал совсем иначе.

Как темен лес, что свет небес

Не видит взор людской.

Не уповай на милость тех,

Кто ждет тебя, родной.

О, как наивен и упрям

Твой гордый, тихий нрав.

И ты уйдёшь во тьме густой,

Любовь мою забрав.

Я положу в кармашек твой

Два жёлтых янтаря:

Один от злобы охранит,

Другой вернет тебя.

Придёт рассвет, и часть души

Покинет дом родной.

Но в этот час так крепко спит

Мой маленький герой.

Я не устану вас молить,

Мой светлый, добрый Бог,

О возвращении живых

В дома своих отцов.

В дома своих отцов…

– Ладно, может умники из университета чего придумали, и дело выгорит.

– Во! – подскочил Борук. – Эт по мне. Так и есть, ага!

– Идем! – поднявшись, провозгласил Борна. – Эта ночь сулит нам великие славу, деньги и уважение!

Они вышли из трактира и направились в сторону леса, подозрительно озираясь по сторонам, здесь то их и заметил Растимир. Слухи о том, что в трактире поселились мрачные и нелюдимые постояльцы, разошлись по деревне в пол дня, все-таки для такого селения это было событие. Никто докучать им расспросами не стал, потому как выглядели они людьми, которые могут принести неприятности. В трактире иногда останавливались путники, пришедшие из-за хребта, но очень и очень редко. В основном это были исследователи или паломники. Первых здесь интересовали поросшие мхом развалины Дида и Великое кладбище, а последних, как приверженцев культа Зверя, – врата проклятого леса и руины, что стояли в нем. Больше людям из дальних земель здесь делать было нечего. Барщину деревня платила вовремя, пришлых встречала исправно, а ничего иного от местных никто не ждал.

Растимир, завидев две мрачные фигуры, быстро направившиеся в сторону леса, припал к земле. Они шли быстро, таща за плечами огромный мешок, ощерившийся иглами. Высокий, тот что шел без груза, постоянно оборачивался, явно не желая, чтобы за ними увязались любопытные хамы. Он жевал во рту соломинку, имел прямую, как стрела спину и гордо вскинутый подбородок. Растимир почувствовал возбуждение. Он враз позабыл о своих планах и быстро спустился в Болотину, растворившись среди ивняка. Отсюда он мог идти рядом и не терять их из виду. Густые кусты, даже голые в стылую пору, служили хорошим укрытием. Заблудиться он не боялся – всю Болотину он облазил уже давно, сперва в поисках матери, а потом и из любопытства. Эти двое шли вдоль тропы, изредка пропадая среди жухлых колосьев ржи. Они двигались молча и быстро, без устали преодолевая широкие поля, оросительные канавы и редкие овраги.

Остановку сделали лишь на подступях к самому лесу, возле древней сторожки, давно покинутой и поломанной временем. В ней хранились некоторые инструменты – одна кирка, несколько молотков, правила для кос, старый фонарь и разная другая утварь, которая может срочно понадобиться на полях. Растимир выбрал место посуше и осторожно подполз ближе, выглядывая из-за кустов. Коренастый скинул свой мешок, совсем не выказывая усталости. Он огляделся, повел плечами, будто от холода, и отошел к сторожке помочиться. Его напарник уверенно, не таясь, вышел на тропу и долго вглядывался вдаль, в сторону деревни. Затем повел взглядом по окрестностям, словно запоминая их, скользнул по Растимиру, по болотам. Потом развернулся всем телом в сторону леса. Долго смотрел на него, вглядывался в чащу, в верхушки деревьев. Смотрел с уважением. Казалось, он наслаждается видом мертвых сосен. У Растимира даже возникло желание выйти из своего укрытия, ведь плохой человек не может так смотреть на лес. Второй был явно лишен подобных чувств. Растимиру показалось, что он пустил ветра, пока справлял нужду, от чего тишина и самобытность этих мест прорезалась его жирным хохотом. Высокий с разочарованием посмотрел на своего друга, после чего они принялись устраивать лагерь.

Стемнело. Возле сторожки горел костер, отбрасывая прыткие тени на старые доски. Небо постепенно затягивалось тяжелыми тучами, которые тут же скрывали едва проявившуюся звездную рану. Было очень тихо и спокойно, даже уютно. Воздух наполнился кваканьем лягушек, тихим шелестом ветвей. Где-то в глубине леса ухал беспокойный филин. По широким болотным гладям сновали ондатры и выдры, тревожа ровную поверхность воды, заставляя звезды, что отражались в ней, прыгать по волнам.

Растимир любил Болотину, но вместе с тем и ненавидел. Её темноту, её тугой воздух, звуки. Ему всегда казалось, будто она что-то скрывает. Что-то очень важное и чарующее. То, что не принадлежит миру человека. Ему казалось, что она сильнее его, а ещё, что, если она захочет, то поглотит их деревню и превратит её в такую же смердящую гниль. Здесь пропала его мать. Так говорит отец и люди в деревне, а Волуй всегда отводит взгляд и молчит. Он знает… Он что-то знает о её пропаже. Надо зайти к нему сегодня и выслушать старика.

Растимир лежал на подстилке из лапника, которую он потихоньку соорудил, когда понял, что ждать придется долго. Он съел половину своих запасов, отдал подкравшейся выдре хлеб, от которого та отказалась, но измочила в воде. Тело начинало затекать, а вместе с ним угасало любопытство. О походе в лес уже не было и речи, и он начинал жалеть об этом, чувствуя разочарование в своем выборе.

Те двое сидели у сторожки уже пару часов, травя байки и совершенно не опасаясь, что их услышат. Эта перемена в их поведении удивляла Растимира. Теперь они выглядели совершенно обычными путниками, разбившими лагерь перед сложным переходом. Они кричали и смеялись, шутили и хохотали в голос. Коренастый называл своего напарника Борна. Лишь это Растимир смог усвоить достоверно. Это имя он произносил так, словно это был не просто Борна, а сам Великий Борна! Хотя Растимир и слышал его впервые, по всему было понятно, что оно имеет большой вес в определенных кругах.

Солнце коснулось горизонта, и Растимир уже было отчаялся, хотел тихонечко оставить свой пост, как вдруг они начали собираться. Коренастый громко хлопнул в ладоши, поднялся, взвалил мешок на плечи и зашагал вперед, а Борна развернулся в сторону деревни, упер руки в бока, расправил плечи, и, кажется, закрыл глаза. Так простоял он всего минуту, после чего встряхнулся, подхватил свои вещи и легкой походкой направился за напарником.

Любопытство вновь подстегнуло Растимира, он чертыхнулся и двинулся им во след.

По лесу они пробирались быстро, уверенно. У Борны в руках появилась карта, к которой он то и дело обращался, сравнивая ориентиры. Они шли в определенное место, удаленное от тропы. Путь вел в чащу, опускаясь вниз, в лощину. Там, насколько знал Растимир, был небольшой омут, множество кустов колючего терновника и старый, невесть откуда взявшийся здесь, дуб. Коренастый, как ни в чем не бывало, зажег трубку, на что напарник не сказал ни слова.

Один раз Растимир неосторожно ступил и с громким хрустом переломил сухую ветвь. Наемники тут же замерли, поглядели сперва друг на друга, потом на то место, откуда раздался звук. В следующее мгновенье Борна растворился во тьме. Растимир почуял неладное и быстро и тихо отполз на несколько метров назад. И не зря, всего через пару минут, на том месте, где он лежал, возник наемник. Он внимательно и чутко вглядывался в ночной лес, слушая его звуки. В его руке блестел длинный нож. Он опустился на одно колено и подобрал поломанную ветвь, осмотрел ее и осторожно положил на место. Растимир видел, как явственно выделяются следы, которые он оставил, когда уползал. И видел, что наемник тоже смотрит на них. Борна поднялся и вновь исчез в темноте. Сердце у Растимира рвалось наружу, но он, укрывшись под большим поваленным деревом, лежал, не шевелясь, и наблюдал через щель внизу. Все было тихо. Отсюда не было видно второго человека, но Растимир был уверен, что тот стоит на прежнем месте. Внезапно бревно качнулось, несильно придавив ему ногу. Перед ним, прямо перед глазами возникли два сапога, с небольшими шипами на носках и начищенными до блеска пряжками. Наемник вскочил всем весом на бревно, от чего то рассыпалось в труху, щедро засыпав Растимира мелкими щепками, землей и червями. Борна чертыхнулся, провалившись, быстро отскочил, осмотрелся и, ругаясь себе под нос, уже не таясь, пошел к напарнику.

– Что там? – раздался прогорклый голос Борука.

Ответа Растимир не услышал. Он полежал несколько минут, борясь с отвращением, затем выбрался из грязи и спрятался за ближайшим деревом. Дальше идти не было нужды.

Наемники остановились под тем самым дубом. Один раскладывал ловушку рядом с камнями, россыпью лежавшими возле дерева, с силой вкручивая стержни в сердцевину и натягивая пружину, другой ходил вокруг и разливал из большого флакона темную жидкость.

Вокруг стояла мертвая тишина, иногда прорываемая свистом ветра, запутавшегося в колючих ветках да скрежетом, словно стоном, мертвых сосен. Небо окончательно заволокло облаками, не было видно ни звездной раны, ни луны. Лишь неясный, мутный силуэт, висевший ровно над головами наемников, говорил о её присутствии.

Борук вставил последний стержень и начал взводить всю конструкцию, которая под его руками начала издавать натужный скрип. Через несколько минут все было кончено. Он уложил её возле камней, припорошил землей и ветками и, потирая ладони, достал трубку и попытался раскурить, но Борна с силой ударил по ней рукой так, что она улетела далеко в сторону, гневно посмотрел в лицо напарнику и вручил какой-то сверток. В свертке оказались когти, которые оба наемника немедленно нацепили на ноги и взобрались на дерево, затерявшись среди ветвей. Все стихло.

Долгое время ничего не происходило. Шли минуты, сердце в груди Растимира билось, словно пойманный воробей. Недалеко от него шуршали мыши, снующие по холодной земле в поисках неведомо чего. Раз из темноты неба сорвалась довольно крупная неясыть, рухнув на землю, вытягивая когтистые лапы. Раздался тоненький писк, затем большие крылья взмахнули раз-другой, и птица, взметая древесную пыль, вознеслась обратно к вершинам деревьев. Растимир невольно посмотрел вверх, вдруг подумав, что такая же, но куда более крупная птица, может наблюдать и за ним.

Прошло четверть часа или около того, беспокойный стук в груди успокоился, сменившись скукой – ничего не происходило. Он начал не на шутку замерзать, здесь не откуда было взять лапник, а любое движение в тишине леса могло выдать его.

«Наверное, отец уже вернулся, – подумал Растимир, – и сейчас неспешно и молча готовится. Сегодня в доме будет необычно тихо. Велена не закроется в комнате за своей пряжей или травами, а Ярош не будет пропадать неведомо где или упражняться с мечом. Сегодня все они соберутся за нашим столом, зажгут свечу и будут говорить. Волуя, конечно, вновь не пригласят… Интересно, о чем он все пытается мне рассказать? Нужно все-таки зайти к нему, выслушать».

Птица вновь сверзилась с небес, хватая нерасторопную жертву, громко крикнула и унеслась во тьму. Те двое как будто растворились в ветвях дерева. Они не шевелились и не издавали ни малейшего звука, но он точно знал, что они ещё там – от дуба невозможно было уйти незамеченным. Несколько раз, далеко впереди появлялось сияние, раздавался клекот и детский смех. Это игрались или охотились немногочисленные обитатели Серого леса. Один раз где-то в глубине леса кто-то протяжно не-то завыл, не-то застонал, но возле дерева все по-прежнему было спокойно.

«И чего я тут лежу? – с досадой посетовал Растимир. – Только промерзну. Велена опять будет ругаться».

Внезапно в воздухе повисла тревожность, что-то стало происходить. Мыши, снующие в беспорядке у подножия дуба, ринулись в сторону Растимира, наверху послышались негромкие хлопки – это птицы сорвались со своих мест. Однако ни одна из них не опустилась вниз. Ветер утих, заполнив эту часть леса настороженной тишиной. Что-то приближалось.

Сердце в груди вновь затрепетало, а по телу пробежали вполне явственные мурашки. Ему показалось, что даже наемники, затаившиеся на дереве, немного дрогнули и напряглись.

И тут тишину прорезал леденящий душу вой, переходящий в ужасающий, полный злобы рык огромной твари. Впереди, за пригорком вспыхнуло и угасло холодное сияние. Через минуту вой повторился, но уже куда ближе, а вместе с ним по лесу пробежал сильный порыв ветра, словно природа вторила этому звуку. Сияние на этот раз разгорелось чуть правее, кинув на землю длинные тени.

Когда порыв ветра стих, Растимир различил, как за его спиной быстро движется что-то большое. Ему вдруг стало страшно, и он пожалел, что не отступил ещё тогда, на Болотине. Существо обходило их по кругу, а, значит, это не был простой или первородный волк или медведь, хотя и встречи с любым из них Растимиру не пережить.

«Оборотень… – подумал он, – Вот на кого они охотятся».

Тварь уже была слева, замыкая круг, громко несясь, сквозь сухие ветви. Существо совсем не страшилось, что его заметят, и, наконец, вырвалось на пригорок, за которым впервые вспыхнуло сияние.

Растимир едва справился с собой. Это был корд. Такой, как его описывали легенды и исследователи.

Огромный белый волк, стоящий на задних лапах, покрытый лунного цвета шерстью. Он стоял, широко раскинув сильные когтистые лапы, озаряемый белым теплом. Два голубых топаза глаз светились холодным пламенем, хвост возбужденно взметал пыль за спиной. Он был едва ли не вдвое выше самого рослого мужчины, но был при этом тонок и изящен. В нем ощущалось совершенство. Совершенство всего, что было в нем заключено. Это был Самвона.

Корд рванулся с места, вспыхнув, словно молодая луна. Он бежал яростно, будто его гнала вперед великая злоба. Передвигался он на манер оборотня, на четырех лапах, быстро перебирая ими и иногда совершая огромные прыжки.

Он бежал прямо в ловушку. Растимир даже закусил губу от страха перед тем, что сейчас произойдет, но корд, не дойдя нескольких метров, взмыл в воздух, к вершинам деревьев и, как огромный берсерк, бесстрашно бросающийся на кучу врагов, тяжело приземлился на дерево, где укрылись наемники. Дерево со страшным хрустом повалилось, озаряемое сиянием зверя. Растимир успел разглядеть людей, отчаянно цепляющихся за ветви, их лица, полные ужаса.

Борна упал на землю первый, вскочил, в панике завертел головой и побежал, но корд прыгнул вслед и ударил когтистой лапой по спине. Человек повалился, как подкошенный колос. Зверь замер над ним, разглядывая, громко вздымая грудь и выпуская клубы белого пара. Его аура пылала, озаряя лес на много метров вокруг. Он смотрел с интересом, словно пытаясь понять, кто эти люди и зачем они пришли в его владения. Растимир с содроганием понял, что корд думает, размышляет, как ему поступить и делает это, совсем как человек. Эта мысль никак не вязалась с его обликом. Да, многие и многие источники только и твердили о мудрости кордов, об их прозорливости и чистоте ума, но видеть это вживую, было чем-то необычайным. Пока он бежал меж деревьев, рычал и убивал, он казался совершенным зверем, несокрушимым хищником, но теперь он выглядел чем-то гораздо большим.

Растимир не понимал, почему он так зацепился за эту, на первый взгляд незначительную, деталь, но именно взгляд, что длился лишь пару мгновений, напугал его сильнее, чем даже смерть наемника.

С дерева темным мешком свалился второй человек, видимо, все это время он боролся с ветвями, опутавшими тело. Он выскочил на поляну и встретился взглядом с кордом. Секира, которую он только что вытянул из-за спины, беспомощно упала на землю. Растимир видел, какой ужас был у него на лице, он ощутил его страх. Наемник не успел убежать далеко, корд в два прыжка настиг его и заглотил так, что клыки вошли в живот, рванул от земли, с хрустом перекусил и бросил уже мертвое тело о камни.

Раздался громкий лязг, и стальные стержни со свистом полетели во все стороны. Послышались глухие удары и шорох – это деревья и земля принимали в себя холодный металл. Труп второго наемника поволокло по земле от попавшего в него штыря. Один из них вонзился в ствол старой сосны совсем рядом с Растимиром, но, не встретив большого сопротивления, прошел насквозь и унесся вдаль.

Растимир вжался в землю и съежился. Он был в безопасности, но боялся другого.

Корд взвыл, пригвожденный к одному из деревьев. Он зарычал от злости и боли, вырвался и вновь, совсем по-человечьи вытянув лапу и оперевшись о землю, опустился на колени.

Воцарилась тишина. Все стержни достигли своих целей. Растимир осторожно выглянул из укрытия. Корд тяжело поднялся, из его тела торчали по крайней мере четыре штыря. Сияние, что ещё недавно полыхало, как огромный костер, почти угасло и теперь только едва заметно окутывало его.

Он ушел, не взглянув больше на тела. Совсем как раненый человек, тяжело хватаясь за стволы, морщась от боли и придерживая разорванный бок.

Когда корд скрылся, а лес вновь начал оживать, Растимир выбрался из своего укрытия. Он осторожно подкрался к Борне, который ещё подавал признаки жизни. Наемник лежал, погружая дрожащие руки в разорванный живот, стараясь не дать внутренностям вывалиться наружу. Боли он, видимо, уже не чувствовал. Он был одет в точно такую же стеганую куртку, опоясанную ремнем с широким ножом в металлических ножнах. Растимира замутило, однажды он видел, как забивают корову, тогда что-то пошло не так, и удар не имел достаточной силы. Животное не оглушили, оно билось, пытаясь спастись, и его просто зарубили, очень грубо, неаккуратно. Мужики тогда сетовали, что плохое будет мясо, да и кровь не уйдет легко. Корова висела с уже разрезанным горлом, но ещё живая, и дергалась, не желая принимать, что умирает. Так и этот человек. У него было красивое, сильное лицо, он не был злым или наглым, возможно, он был честным – именно это определение пришло Растимиру в голову, когда он впервые увидел наемника так близко. Он помнил, как он смотрел на лес и на деревню, как, замерев, вдыхал здешний воздух. Он был глубже, тоньше, чем многие из людей, знакомых Растимиру, но сейчас он был похож на ту корову. На самую простую, умирающую скотину. Глаза метались в орбитах, цепляясь за каждый листочек, каждую звездочку на небе, каждый сучок на сгнившем дереве. Возможно, именно так глядят на бездну, в которую спустя мгновенье канет душа.

Растимира пробрало липким холодком, предчувствия смерти. Он поднялся и попятился, не желая развернуться к наемнику спиной. Вдруг в глубине леса раздался отчаянный крик, переходящий в протяжный вой. Словно одинокий волк, неизвестное создание выло насколько позволяла грудь. Лес вновь пришел в движение, отзываясь на крик скрипом и свистом деревьев.

Растимир побежал. Когда он выбрался на тропу и поравнялся со сторожкой, лес позади разорвался вороньим грабом, ветром и множеством существ, которых будто гнала чья-то злая воля.

Глава 4. Ссора с отцом.

А несколькими часами ранее по дороге, вдоль реки неспешно возвращались в свой поселок дядька Радей с сыном Ярошем и дочерью Веленой. Дорога была старой, вымощенной камнями, многие из которых давно были выкорчеваны и прилажены крестьянами, где в печи, где в кузне, а где и под нужником. Там и тут виднелись прорехи, присыпанные золотой листвой. Радей с тоской глядел на нее. Когда-то это был Великий тракт, проложенный ещё в стародавние времена самим архонтом. Он брал свое начало в Крайней, вел через молодые поросли до хребта, огибал Угольную яму и петлял среди прекрасных долин Повелья до самого Таргиза. Там он проходил у подножия Золотой башни и Игристых садов, и через западные ворота уводил в Халборд и дальше, в провинцию Скоубруг, где и заканчивался, в славном Дол-Альдерамине. Эта дорога объединила людей, создала торговлю и распространила единые законы по всему материку. Возле нее было безопасно жить и трудиться, по ней было не страшно передвигаться даже ночью. Она встала в один ряд с Тундорой, превратившись в главную сухопутную артерию. Вокруг с поразительной быстротой росли деревни и даже небольшие города, и не счесть, сколько на её пути было виноделен и лесопилок, мастерских и больших мануфактур, торговых площадей и цыганских развалов. Жизнь процветала вдоль Великого тракта, Тракта Трёх городов, одного из символов людской цивилизации. В прежние годы нельзя было пройти и четверть часа, чтобы не встретить повозку, паломника или бродячего торговца, в приветствии поднимающего шляпу. Беспечные моты, улизнув из под пристального родительского взора уходили в Глубь. Так они называли путешествие по кабакам и придорожным трактирам все дальше и дальше от Таргиза, в обе стороны. Порой, самые отчаянные и беспечные добирались до арены, а один побывал даже у Привратника. Это были славные деньки, пропитанные духом нового, грядущего. Но, как и у всего под солнцем, слава Великого тракта постепенно увядала. Появились новые дороги, некоторые деревни объединились в города, выросли замки, что непременно образовывали вокруг себя новые культурные центры, которые тоже соединялись дорогами. Последним значимым моментом был монорельс, который ощутимо сокращал расстояния и проходил сквозь чрево Садал-Сууд, тогда как тракт огибал все неровности, а возле горы и вовсе делал огромнейший крюк. Массивные колонны, на которых висел вагончик, заканчивались у подножия Угольной ямы, и вместе с ними заканчивалась и жизнь. Дальше был хребет, деревня Рыбаков огромные пространства нехоженой, болотистой земли и Крайняя, за которой стоял Серый лес. Ни жить, ни торговать здесь никто не хотел, и эта часть тракта очень быстро пришла в запустение.

– Ты видел раньше этого Мыцлава? – спросил Ярош, чувствуя, как гнев потихоньку отступает.

Он шёл, нахмурив брови и крепко сжимая рукоять клинка. На поясе, поверх расшитого кунтуша висела, удерживаемая тремя ремнями сумка, в которой покоилась изодранная кожаная рукавица.

– Да, я знал его ещё до того, как он появился здесь, – рассеянно ответил Радей, поглядывая по сторонам. – Он из Культурного района, кажется.

– Он из Таргиза? – удивился Ярош. – Мне он не понравился.

– Он ответил грубостью на грубость. Только и всего.

– А что, теперь он там старейшина? Куда делся этот старый рыбожор?

– Почтенный Войцех сейчас в отъезде.

Велена усмехнулась. Почтенным Войцехом старосту деревни Рыбаков придумала называть она. Когда-то давно он несколько лет прожил в предместьях Таргиза и обзавелся там привычками, которые едва ли соблюдали даже при дворе. Всех кругом он называл хамами и считал ничтожными, однако по какой-то неведомой причине подчеркнуто вежливо и учтиво относился к семье Радея, считая их единственными людьми своего сорта. Эдаким элитарным обществом за хребтом. Радей относился к нему снисходительно, а его дети неприкрыто смеялись, на что Войцех отвечал самой доброжелательной из своих улыбок, по всей видимости рассудив, что они еще слишком юны, чтобы понять его тонкую натуру, но в будущем непременно оценят терпение и такт.

Ярош замолчал, раздосадовано отведя взгляд в сторону.

– Следовало напомнить собаке, где её место! – угрюмо проговорил он.

– Не злись так, Ярри, – иронично улыбнулась Велена. – Он был крупнее и совсем тебя не боялся.

– Я не злюсь, – соврал он.

– Да… Ты только пышешь своей уязвленной гордостью. Оставь это дело, ты уже проиграл ему дважды! Когда он заставил тебя покорно молчать, и когда ты поскользнулся на кишках. Каков был смех, а?

Велена как-то странно усмехнулась, словно разочарованная в чем-то.

– А ведь они тебя не любят. Ты для них напомаженный зазнавшийся щенок с неизменным отвращением на лице. Лаешь, лаешь… Иногда укусишь. Потешный такой, глупый.

– Откуда в тебе столько яда, сестрица?

– Что стряслось с Иволгой? – пропуская вопрос мимо ушей, поинтересовалась она.

– Да, что с твоей птицей? – оживился отец.

Иволгой звали сокола, которого он приобрел в Таргизе на базаре. Эта была взрослая самка, верхняя часть её туловища была аспидно-серая, а нижняя охристая с тонкими черными пестринами. Ярош всегда любил мгновенье, когда он снимал мешочек с темно-карих глаз, любил наблюдать, как её взор устремляется вдаль в поисках добычи. Сейчас она кружила неподалеку, радуясь нечастой свободе.

– Я не знаю, что нашло на неё! Она ударила меня! Пробила когтями рукавицу, словно била дичь, а не садилась на ветвь.

– Выглядело так, будто она просто плюхнулась на тебя с небес, свалив с ног.

– Почему ты стерпел их насмешки? – обратился он к отцу.

– Да… – не сразу нашелся Радей. – Они это не со зла.

– Не со зла просили убраться восвояси? Не со зла кричали нам в спины и улюлюкали? Они унизили тебя. И нас заодно.

Радей не желал заводить этот разговор, но все же ответил, стараясь говорить как можно мягче.

– Послушай, у них сейчас тяжелое время. Большие гильдейские суда почти лишили их рыбы. Сам видел, как их паруса надуваются все ближе и ближе к нашим берегам. И это не китобои, у них на борту не крючья, а сети. А какие же они рыбаки, если у них нет рыбы? Они были пьяны и непременно устыдятся своих слов, вот увидишь. К тому же твой Мыцлав совсем не разделял их смеха, а он действительно выглядит вожаком. А значит, куда важнее, что разумеет на этот счет он, чем целая прочая деревня.

– Взгляни вокруг, отец. Посмотри, какие кругом поля! От их деревни и до самой Болотины сплошь плодородная почва, которую нам не хватает рук засеять. Почему бы им не обучиться этому? Почему не взять в руки плуг, одолжить у нас семян и засеять поля золотой рожью?

– Ох, Ярри… какими категориями ты стал мыслить, – улыбнулась Велена, – а ведь совсем недавно тискал девок в предместьях да кидался с мечом на пугало.

– Заткнись, сестрица! Довольно уже!

– Они слишком стары и самобытны, чтобы…

– Они ленивы! И слишком дерзко себя ведут! Отчего ты запретил нам учить их?

– Учить?! Да ты с этими братьями занимался едва ли не разбоем! И надо сказать, только лишь потому, что я не знал об этом! И я до сих пор, мой дорогой мальчик, тешу себя надеждой, что ты просто слаб, и они помыкали тобой!

– Признайся, братик, ведь тогда неспроста подняли шум, вы действительно надругались над той девкой?

Ярош бросил на сестру ненавистный взгляд, но смолчал, скрипя зубами. Ситуация тогда вышла из под контроля, и он пытался все остановить, но Вид слишком разъярился. А когда этот детина впадал в ярость, могло случиться все, что угодно. Ему уже приходилось убивать людей, и он ничуть об этом не сожалел. Ярош боялся его. Наверное, единственного по эту сторону хребта.

– Над тобой они не смеялись, Велена, – с подозрением заметил он.

– Конечно! Они уважают меня. Они любят! Меня.

– Харрр! – с гордостью вокликнул Радей. – Да там нет ни одного человека, кто бы не обращался к нашей Веленьюшке со своими хворями и недугами! – Он ласково приобнял дочь могучей рукой, отчего та благодарно улыбнулась. – К ней приходят даже из Скоубруга! А на зеленых полях Повелья она известна как Целительница из-за хребта! Вы подумайте…

– О, Боги… Избавь мои уши от этой льстивой песни. Что же это получается? Тебя их усмешки не задели, сестрицу они любят-почитают… Один я остался в дураках?!

– Как всегда, Ярри, – съязвила Велена

– Это почему же? – в негодовании остановился он.

– Потому что… – начала была Велена.

– Нет! Ты, моя златовласая гадюка, помолчи! Я хочу послушать отца. Врать он обучился только Росту. Да и то его навык хиреет. Почему я всегда выставляюсь на посмешище, а? Отец! Что бы я не делал! Чтобы я не натворил! Добро ли, худо ли – надо мной всегда смеются! Только мать! Одна лишь мать из всех ваших чертовых рож смотрела на меня как на человека с большим будущим, а не как на деревенского дурачка!

– Ярош, прекрати… – тихо произнес Радей, почуяв, что сын взбешен не на шутку.

У Велены с лица пропала самодовольная ухмылка, что очень его порадовало. Упоминание матери всегда действовало на них отрезвляюще.

– Нет, ответь! Мой дрожащий папенька! Что во мне не так?

Он схватил отца за рукав и резко повернул к себе. Дубинка, висевшая на поясе, на случай волков больно ударилась о колено. Манжет на его стареньком дублете лопнул по шву, серебряная пуговица прыгнула и затерялась в листве.

«Вот будет кому-то подарок» – промелькнуло в голове у Яроша.

Его голос умолк. Казалось, сама природа притихла, слушая эти слова. Легонько, повинуясь слабому ветру, покачивались березы, по бледно-рыжей траве пробегали волны. Вдалеке, со стороны деревни по небу расползалось большое черное облако, но трое людей, стоящих в тяжелом молчании на берегу тихой речки, его не замечали.

Наконец, Радей, осознав, что всё это не шутка, заговорил:

– Ты мой сын! Ты моя кровь, и вся моя любовь обращена к тебе. Тебе уготовано большое будущее, ведь ты должен занять моё место здесь, чтобы встречать людей, прибывших из неведомого места. Направлять их и помогать. А так же тебе предстоит управлять двумя нашими деревнями, справляться с тяготами и невзгодами, кои могут обрушиться на нас. Снаряжать барщину в Таргиз…

– Замолчи! – с отвращением прошипел он. – Мне мерзко это слушать! Теперь я понимаю, почему мать покинула нас, – тихо, но жестко проговорил Ярош, глядя на копошащуюся в траве сестру. – Она не видела в тебе мужчины. Ты заточил ее здесь и сгубил! А ведь она была Ласточкой! Так ее называли! Она летала по материку, словно была от Зверя, а ты – лежалый пень, поросший мхом, весь мир которого вьется вкруг корней.

Радей замер, почувствовав жесткий укол совести, а Велена быстро обняла его за плечи, гневно глядя на брата.

– Ярош, прекрати! – Воскликнула она. – Это уже не смешно.

– Конечно, не смешно, но разве ты считаешь иначе, сестрица? Разве тебе не тесно в этой дыре, Веленьюшка?

– Кто-то должен это делать, – серьезно ответила она. – Успокойся, и пойдем домой.

Он дернулся было, чтобы повиноваться, но остановился, вдруг ощутив… безразличие. Они смотрели на него: отец с намешанным на лице не то гневом, не то растерянностью и Велена, как всегда самодовольная и непоколебимая, словно говорившая ему:

«Ну что, дурачок, намолол опять чепухи. Не стыдно?»

«Да черт меня дери! – подумал он вдруг с невообразимой ясностью в голове. – Почему я всех вас терплю? Меня что, кто-то держит?»

Он посмотрел на них оценивающим, совершенно новым взглядом. Взглядом человека, что внезапно осознал свою силу. Или свою свободу. Он винил отца в гибели матери, и это чувство год за годом вытачивало его ненависть и раздражение. И, если раньше, Ярош не мог усомниться в словах отца, в правильности всех принятых им решений, то сейчас, казалось, всё встало с ног на голову. Он почувствовал под ладонью рукоять меча. Хорошего, острого, словно когти уличных кошек, лезвия. Взглянул на свой расшитый мехом и золотыми узорами кунтуш. Сапоги с начищенными бляшками и черной, как сама смола, кожей. Осторожно потянул за ремень, на котором висела сумка с рукавицей для Иволги.

«Приятная тяжесть… – мелькнуло у него в голове. – Тяжесть моих вещей».

Затем он встретился с глазами отца, сощурился и вдохнул.

– Ярош, замолчи! – уже с гневом строго приказала Велена, с опаской наблюдая за братом.

– Пусть говорит, – промолвил Радей, отстраняя дочь. – Он мужчина и имеет на это право.

Ярош помолчал несколько мгновений, пристально вглядываясь в серые глаза отца, а затем решился:

– Я ухожу. Пока еще есть силы и время. Я давно это решил! Жизнь, которую так страстно ты для меня готовил… – он закрыл глаза и помолчал несколько мгновений, сдерживая ликующий гнев. – Мне тошнить хочется, всякий раз, когда о ней вспоминаю! Что это за прозябание в чертовой дыре, на болоте, рядом с проклятым лесом. От этих мест, от этих деревьев и от всех нас за версту несет гнилью. Гнилью! Тягучей, зеленой гнилью! Кто мы? Где мы? И зачем мы здесь сидим рядом с этой зловонной дырой в земле? Скоро в Крайней не останется никого кроме глупых стариков и беззубых коз. Ты спрашиваешь, почему я вожусь с братьями? Да потому что они единственные здесь, кто ровня мне по возрасту! А я хочу жить! Жить! Слышишь? Жить под небом Таргиза! Жить на просторах Повелья! Гостить в его домах и пить их вина, ведь я ещё так молод и силён! Взгляни на нас! Нам ли тревожится о барщине, которая даже не доходит до архонта?! Нам ли ждать у гнилого забора пришлых, что приходят раз в десяток лет?! Взгляни на мир, как он изменился, посмотри, как он велик и прекрасен! А ты, старый, трухлявый пень! Какую участь ты готовишь своим детям? Разве мы не можем быть счастливы? Разве мы не заслужили право выбирать? Ты нанял для меня лучших учителей фехтования, и я обучился многому! Так неужели сын Радея из Крайней, Хранителя врат прекрасно владеющий шпагой не заслуживает офицерской службы? Или битвы на арене Дол-Альдерамина?!

– Ярош… Я… – растерянно пробормотал отец, качнувшись от внезапного порыва ветра.

– Да ты хоть знаешь, что твоя святая Веленьюшка собирается улизнуть в Халборд, на службу в университет?

Радей и Велена переглянулись, и Ярош понял, что отец знал об этом. Его лицо обмякло, а затем ожесточилось. Последний мост только что вспыхнул белым пламенем.

– Мы хотели тебе сказать, правда, – тихо молвила Велена, с опаской поглядывая на него.

Ему понравилось выражение её лица. Растерянное, неприкрытое и настоящее.

– Опять Ярош в дураках… Да будьте вы все прокляты! – в гневе вскричал Ярош. – Это что же получается? Рост через пару лет направится в Таргиз, сестрица – в Халборд, а Ярош останется гнить здесь, в деревеньке Крайняя, где на него плюет каждая собака? Потому что кто-то должен это делать?! Ну, уж нет! И это я ещё боялся сказать тебе, что ухожу, – усмехнулся он, – боялся ранить твои чувства… Да мне следовало кричать об этом, знай я заранее, как ты распорядился нашими жизнями!

Темная туча, расползалась все шире, накрывая собой и деревню, и Змейку, и посевные поля. Она приносила сильный, порывистый ветер и запах гнили. Потихоньку нарастал шум от кричащих птиц, а в кустах, по обе стороны от дороги, то и дело проносились юркие мышки. Вода в Змейке покрылась крупной рябью и с шумом плеснулась о берег.

– Как жаль, что я не послушал тогда мать, когда она молила меня вывезти её отсюда. Я, дурак, решил, что она не в себе, что не понимает, о чем просит. Ведь я стянул её уже с воза, прогнал наглого цыгана, который хотел увезти её, замотанную в тряпки со своей дурацкой палкой. Задержись я хоть на минуту, и она, возможно, была бы свободна. Была бы свободна от тебя!

Радей ударил сына. Изо всех сил он опустил тяжелый кулак на его лицо. Он ударил бы ещё, если бы между ними, как кошка, не впрыгнула Велена.

– Да она сошла с ума! – взревел он. – Я нашел её хромую, с искалеченными руками, с ногами, кости в которых удерживались лишь благодаря железным штырям! Столько лет я слушал плачь о её пещере, столько лет я помогал ей забыть о прошлой жизни. Я разделил всю её боль, всю тоску, и она была благодарна мне за то! Она родила вас, и, казалось, забыла, смирилась, но потом что-то произошло. Что-то случилось у неё в мозгу, и она вновь вознамерилась лезть в ту дыру, где однажды уже похоронила свою жизнь!

Он замолчал, гневно вздымая грудь. А вместе с ним стихли шум ветра, корчавый граб тысяч ворон и плеск воды, словно сама природа вслушивалась в его слова. Эта тишина отрезвила, напугала людей. Только теперь они поняли, какой шум стоял кругом, а теперь стих. Радей и Велена обеспокоено завертели головами, озираясь по сторонам. Ярош поднялся, чувствуя, что творится что-то очень странное. Лицо начинало пульсировать, отдаваясь тупой болью.

И тут грянуло. На них обрушилась стихия с такой силой, что жалобно затрещали деревья, а придорожные грязь и пыль колючим ветром ударили в лицо.

– Что это? – крикнула Велена. Её голос едва пробился сквозь ветер.

– Скорее, с дороги! – Радей могучей рукой сгреб обоих и швырнул в сторону.

Они повалились на землю и куборем прокатились несколько метров, очутившись в низине. Здесь, между деревьями, ветер был милосерднее, но все равно надрыво завывал среди редких берез и кустарника. Запах гнили стал заметно тяжелее.

– Воняет как… – встревожилась Велена. – Всю Болотину разворошило, значит, дует из леса. Но что там могло приключиться?

Радей непрестанно оглядывался. В какой-то момент его глаза встретились взглядом с Ярошем, лицо которого начало опухать. Он ещё злился, но уже неосознанно и сейчас, увидев раздутое лицо сына, разом как-то сник, обмяк, весь его вид указывал на огромное сожаление о том, что случилось.

– Ярош, прости меня! – качая головой и сильно жмурясь, вымолвил он. – Я не знаю, что на меня нашло. Нужно скорее поспеть домой, старуха у Волуя даст тебе что-нибудь холодное.

Он попытался прикоснуться к сыну, но тот лишь дернулся и со злостью отошел в сторону.

– Глядите, сколько воронья, – воскликнула Велена, указывая на черную тучу над деревней. – Кружит там. Кричит. Что-то явно происходит.

– Нужно возвращаться… – угрюмо проговорил Радей. – Им нужна наша помощь…

– Тише вы! – Воскликнул Ярош. – Что-то приближается!

Из общего буйства выделялся ещё один шум. Словно что-то неслось прямо на них. Какая-то стая. Зашевелились кусты, и из них выскочили десятки мышей, белок и выдр. Дикие собаки и лисы, зайцы и кабаны бежали в едином порыве, не замечая друг друга, а из земли, словно черный гной из прыща, лезли, извиваясь, черви.

Одна из дохлых псин, с ободранным боком заметила людей и оскалилась. Из её пасти свисала белая пена, а в глазах бушевал огонь такой лютой злобы, что мурашки бежали по коже. Она сорвалась с места и побежала прямиком на Велену, раскрывая уродливую пасть. Девушка застыла в оцепенении и закричала, а потом, не контролируя движения, отпрянула назад, навалившись на отца, который никак не мог вытащить зацепившуюся дубинку. Они оба повалились в ворох листвы. Глупые, слабые и беззащитные. Ярош с отвращением посмотрел на них и выхватил клинок. Красивый, обоюдоострый, полуторный меч с гардой формой полумесяца и кожаной рукоятью, он приятно и знакомо лег в руку. Он сделал два быстрых шага, наперерез животному и широким сильным ударом отсек ему половину туловища. Собака пробежала ещё пару метров, теряя внутренности, и упала на бок, у самых ног Велены. Очень скоро она затихла, её глаза, наполненные теперь не злостью, а страхом и удивлением, остекленели и больше не цеплялись за мир.

Радей вскочил, силой разрывая ножны и вытаскивая таки свою дубинку.

– Проклятье! – нервно выругался он, сквозь зубы, награждая гневным взглядом свое орудие.

– Давно нужно было перебить этих псов, – спокойно сказал Ярош.

Ему доставляло наслаждение, чувствовать свою уверенность на фоне растерянного взгляда отца. Он не держал зла за удар, знал он наперед и все, что тот мог ему сказать. В какой-то степени он даже радовался, что все так обернулось. Теперь все слова были сказаны, все самое ужасное позади, а, как известно, самая темная ночь, всегда перед рассветом. Теперь он уйдет. Теперь он совершенно точно покинет это место. И эта мысль перевешивала, и оскорбления рыбаков, и даже осознание того, какое место в жизни определил для него отец.

– Раньше они не доставляли хлопот, – обретаясь проговорил Радей. – Может курей потаскают, да и то не припомню такого. А тут в одиночку напала на троих. Что-то здесь не чисто.

– Пойдем скорее домой, – испуганно сказала Велена, глядя на разрубленный труп.

– Да, идём! Но глядите в оба. В округе водятся волки, вепри, не говоря о том, кого мог пригнать ветер из Серого леса. Да и собак здесь действительно слишком много.

Радей вновь обрел уверенность. Он выпрямился, вдел руку в кожаную петлю на рукояти дубины и теперь легонько поигрывал ей, привыкая к весу и разминая кисть.

Они пошли по низу. До деревни было рукой подать, но идти было тяжело. Велена в своем длинном льняном платье непрестанно ругалась, цепляясь за корни и сучья и очень скоро изодрала его в клочья, оголив рыхлые бедра. Ярош только ухмылялся, глядя на её страдания. Нет, он любил сестру, он уважал Велену, уважал её дело, которому она отдавалась так беззаветно, берег и наполнял её библиотеку, помогал собирать травы и коренья. Он ловил для нее насекомых и выслушивал её горести, пока пестик в её руке выжимал сок из майских листьев или превращал в пыль мышиные кости. Но любовь эта раскрывалась только, когда они оставались одни, в остальное же время, они язвили и плевались ядом друг в друга. Такова была их натура. Так им было проще. Это делало их сильнее.

Крайняя была совсем рядом, змейка уже ушла в сторону, задавая контур полуострова. Деревьев здесь было не много, и стояли они на достаточном расстоянии. Гибкие березы и невысокие ели и сосны не внушали опасений, но вот редкие и хрупкие тополя, черными исполинами уходящие ввысь, скрипели так яро, что казалось, вот-вот рухнут.

Впрочем, так и произошло.

На пригорке, после которого земля круто опускалась вниз, со страшным скрежетом повалился огромный тополь. От удара его ветви разлетелись на множество осколков и пыльной лавиной обрушились во все стороны, раня людей. Ярош успел толкнуть сестру, глядя, как она с испуганной гримасой полетела вниз.

«Убьется, непутевая…» – только и успел подумать он, когда одна из ветвей тяжелым молотом ударила его по голове. В глазах побелело, ноги подкосились, и он рухнул, потеряв сознание.

Ему привиделась мама. Он вновь видел тот день, когда она с совершенно безумным взглядом, замотанная черт знает в какие тряпки, роется в коморке при чердаке и выуживает из щели свою палку. Она называла её посохом, потом насмешливо клюкой. Она колотила им о землю, пытаясь сломать, а после гладила и страшно выла сквозь слёзы.

И вот она оборачивается, лучась от счастья, и видит его. Ярош стоит, оцепенев, не зная, что делать и только смотрит. Смотрит, как меняется её лицо, пытаясь определить в себе ли мама. А потом она раскрывает рот, сильно и быстро дыша, её исхудалые, болезненные руки до белых костяшек впиваются в гладкое дерево драгоценного посоха. Она попалась. Попалась как каторжанин с выжженной бучей на лице при отчаянной попытке к бегству. Она только смотрит и беззвучно плачет, тихонько качая головой. Ярош никогда ни прежде, ни после не видел такого взгляда и таких слез. Они сочились из её глаз, словно капустный сок сквозь щели деревянной кадки.

Он закрывает перед ней дверь. Опускает тяжелый засов. И сразу хватается за голову, мечется по дому, не зная, куда деться он её безумного воя, от страшной возни за дверью. Он боится, что мама что-то сделает с собой и только молит богов, чтобы скорее вернулся отец. Он просит её простить его, повторят, как заговоренный, что так будет лучше, что мама не должна уходить, ведь ему всего двенадцать маленьких годков.

– Ярош! Ярош, очнись! Сынок, ты должен встать!

Радей лежал рядом, его ноги сдавил толстенный ствол упавшего тополя. Он, что было сил, кричал и тряс его за плечо, стараясь привести в чувства.

– Велена в опасности! Она упала вниз, ты должен её отыскать. Скорее! Тут рыщут волки. Да очнись же ты! – он, что было сил, ударил Яроша в плечо, и тот, наконец, пришел в себя.

– Ты должен найти сестру, она упала вниз. И будь осторожен, я слышал вой.

– Вой? – переспросил он.

– Да, волки!

Радей глядел на него, изредка вздрагивая от боли, уперевшись руками в дерево, стараясь уменьшить его тяжесть. Ярош поднялся, хватаясь за затылок, в голове ужасно шумело, в неё будто вбили гвоздь и раскололи на несколько частей. Любое движение отзывалось острой болью, но тело потихоньку начинало слушаться.

Он быстро подскочил и попытался приподнять ствол, но Радей остановил его.

– Со мной все будет хорошо, кость цела. Иди за сестрой! Встретимся у деревни.

«Как же не вовремя все случилось», – пронеслось у него в голове.

Ярош побежал вниз, чувствуя огромную злобу. Ещё несколько минут назад, он так радовался своему триумфу, такому чистому и правильному, а теперь вмешалась какая-то неясная сила и спутала все карты. Он рад был уйти, покинув отца в добром здравии и ясном уме, уйти, не беспокоясь о том, что оставит здесь. Теперь же что-то произошло, что-то, что наложит отпечаток на весь материк. Это было ясно сразу. Природа бушевала. Лютовало её первородное естество. Наверняка клирики или эти полоумные монахи, что бродят к своим вратам знают, в чем дело, но пройдет время, прежде чем их знание распространится по всем разделам. И как раз этого-то времени у него и нет. Шанс – очень редкий зверь, и его нужно использовать сразу, иначе он пропадет, растворится, как снег в руке и другого такого уже не будет. Если он не уйдет сейчас, то рано или поздно им с отцом предстоит длинный разговор, который развеет в нем всю решимость. Ярош знал себя хорошо. Совесть – его первейший враг! Ах, как жаль, что он не пришел в этот мир от Привратника, говорят, где-то стоят врата, которым под силу излечить этот недуг.

Он нашел следы, оставленные сестрой. Она катилась куборем.

«Вот неумеха! И падать, как следует, не научилась, – мелькнуло у него в голове».

Она лежала на мягком мхе, неестественно скрученная. Мурашки, холодной волной пробежали по его телу, от неприятной догадки, но обошлось, Велена была жива. Она жмурилась и стонала – видимо, ей крепко досталось при падении. На груди девушки неприятной липкой массой блестело содержимое её желудка.

– Ты цела? – спросил он, оглядывая её тело.

– Да… Голова сильно кружится. Тут кто-то воет, там… – Она неопределенно махнула рукой на спину Ярошу.

– Идти можешь? – спросил он, но тут же выхватил клинок и развернулся, очертив им длинный полукруг.

Сталь, покрытая рунической вязью, рассекла воздух и погрузилась во что-то мягкое. Раздался резкий визг.

Ярош повернулся и увидел четырех волков, один из которых стоял криво и свистел при каждом вдохе. Через несколько секунд он осел, взгляд уставился в пустоту, лапы начали царапать землю, дыхание участилось и через некоторое время затихло вовсе. Из шеи слабеющими толчками изливалась кровь. Другие волки не шелохнулись, только смотрели на него тем же злобным взором, что был у пса, разрубленного пополам. Он с облегчением подметил, что это обычные звери, хоть волки и были черны словно уголь. Даже в эту темень, окружающую их, они казались черными пятнами с мерцающими недобрым светом желтыми глазами. Один из них, что стоял посередине, пришёл в движение. Он ощерился, шерсть на загривке и морде вздыбилась, лапы озлобились клыками, и зверь приготовился к прыжку. Человек перехватил почерневший меч, выставил обе руки вперед и начал ждать.

Все произошло быстро: волк прыгнул, но промахнулся, челюсти хватили воздух. Ярош ушел с линии атаки и в полуобороте сопроводил зверя коротким взмахом клинка, затем прыгнул следом и с силой рубанул сверху вниз. Волков осталось двое. Они незамедлительно кинулись на человека, однако он закрутил мечом перед собой, плавно переставляя ноги и сбивая их с толку. Они яростно зарычали, не сводя взгляда с человека, а сверкающая сталь, выписывающая свой смертельный танец у них перед глазами, не позволяла подступить ближе. Но их было двое, и один из зверей начал заходить за спину, каждый миг пытаясь ухватить человека за одежду.

Нужно было что-то предпринять, иначе они нападут с двух сторон. Как говорил его учитель фехтования:

«Всегда перемещайся! Стоя на одном месте, ты позволишь врагам окружить тебя и будешь повержен!»

Но позади была Велена, что была лакомой добычей для зверей, и он не мог свободно двигаться. В животе потихоньку начинал зарождаться страх, как вдруг из-за кустов с громким криком выпрыгнул Радей, опуская тяжелую дубину на одного из волков. Хребет хрустнул, и зверь, неестественно сложившись, без единого звука замер на земле. Последний волк, не раздумывая, бросился на старика и, прыгнув, вцепился зубами в выставленное для защиты древко, повалив человека на землю. Ярош быстро оказался возле них и широким взмахом снизу вверх, не целясь, ударил. Серая масса мгновенно вывалилась на отца из рассеченного живота. Волк дернулся, вытягивая разрубленное тело, и окостенел.

Радей застонал, попытался скинуть тушу, но руки соскользнули, и тяжесть вновь обрушилась на него. В траве зашевелилась Велена, поднялась на руке, держась за голову и скривив лицо, будто только что проснулась. Её прекрасное платье напоминало сейчас клоки яркой ткани, чудом не спадающие с тела. Такие иногда носят цыганские женщины в качестве грубой повседневной одежды. Велена в таком наряде выглядела крайне нелепо, если не сказать – смешно. Она озиралась по сторонам, а когда заметила их и подбежала, Ярош уже помог отцу стащить мертвого волка.

– Как ты? Цел? – взволнованно спросила она, обращаясь к отцу.

– Нога, – только простонал он.

Велена опустилась ниже, задирая рваную штанину. По всей видимости, волк, перед тем как умереть, здорово оцарапал старика задними лапами, или, выбираясь из под дерева, он так сильно повредил её. Кожа висела белыми клоками, словно ее выдирали крючьями, но кость была цела.

– Откуда здесь волки? – стараясь не глядеть на рану, спросил Ярош.

– Это гон, Ярош, посмотри на небо! – он указал рукой вверх. – Видишь, сколько воронья, и все летят с болот, и этот ветер… Зло свершилось в нашем лесу.

– Рана не чистая, надо как можно скорее доставить тебя в деревню, – Велена оторвала кусок своего платья и туго стянула им ногу повыше колена.

– Гон? Что такое гон? – спросил Ярош, озираясь по сторонам.

– Кто-то из них убит человеком, – морщась от боли, произнес старик. – Видать, те охотники из трактира не просто так посетили наши края.

В эту секунду раздался оглушительный, полный ярости рёв. Он был совсем близко, и доносился со стороны нехоженых лесов у подножия хребта.

– Велес… – с ужасом прошептал Радей. – Скорее, уходим!

Не теряя ни минуты, Ярош и Велена подхватили отца под руки и потащили прочь. Рев повторился и уже сопровождался треском ломающихся сучьев. Что-то огромное приближалось к ним, круша все на своем пути.

Не успели они пробежать и полверсты, как существо обогнало их и выскочило сбоку. Это был огромный, просто колоссальных размеров черный медведь. Его грубая, тяжелая шерсть топорщилась на лопатках, пока он медленно подходил ближе. В темно-карих глазах горела проклятым огнем злоба, а на морде был уродливый шрам, кривыми буграми опускавшийся к шее и делавший его ещё более устрашающим. Он был окутан едва различимой темной аурой, которая, казалось, поглощала свет. В этих жилах текла кровь первых обитателей материка, и сейчас она взывала к отмщению. Велес остановился в нескольких метрах от людей и замер; из его ноздрей с шумом вырывался воздух. Это был темный зверь, каких боялись даже ланны.

Радей, позабыв о ране, сгреб детей руками у себя за спиной.

– Мы тебе не враги, – со всем спокойствием произнес он.

Зверь не шелохнулся, он тяжелым взглядом смотрел на людей.

– Нам не одолеть его, – тихо произнес он, не сводя взгляда с медведя. – Бери сестру и уходите!

– Ну уж нет! – чувствуя ужасающую несправедливость, спросил Ярош. – В два меча выстоим!

– Не выстоим, – обреченно ответил отец, поглядев на сына. – Бери сестру. Живи, как нравится.

Ярошу приходилось видеть первородных, но всегда в клетках и гораздо более слабых. В основном это были лесные духи всех мастей, томящиеся под жарким солнцем на закрытых базарах Таргиза или Халборда. Очень редко он встречал их хищные разновидности, но все они были светлые. Сейчас же перед ними стоял темный зверь, и клетки между ними не было.

– Мы тебя не бросим! – гораздо сильнее, чем хотела, вскричала Велена.

Велес словно ждал этого. Он поднялся на дыбы, загородив собой пол неба, и издал рёв такой силы, что он чувствовался всей кожей, а потом опустился и с силой ударил лапами о землю. Ноги у людей подкосились, но они устояли. Радей толкнул детей и сделал пару шагов навстречу зверю.

– Бегите! – прокричал он.

И они побежали. Ярош схватил сестру и потащил её прочь от этого места. Впереди уже виднелись стены, окружавшие деревню. Они бежали быстро, когда сестра пыталась вырваться, он крепче сжимал ей запястье, не позволяя вернуться. Ветер уносил все звуки, доносившиеся с того места, где остались отец, а заставить себя обернуться он не мог.

«Трус! Проклятый трус, вернись!» – требовало сердце, но ноги упрямо и молчаливо несли его вперед.

Наконец, они выбрались на дорогу, и ветер снова ударил в полную силу. Деревня была совсем близко, её огни светились теперь намного ярче. Девушка упала без сил и зарыдала, уткнувшись лицом в листву.

– Мы бросили его! Мы его бросили!

– Идём, медведь может догнать нас, – вглядываясь в черноту леса, произнес Ярош.

– Как же я тебя ненавижу, – не унималась она.

Ярош попытался подхватить её под руку, но она вырвалась, тогда он с силой поднял её на ноги. В ответ Велена набросилась на него, колотя кулаками, куда придётся.

– Он умрёт там из-за тебя! – в порыве гнева выкрикнула она, сжимая свои кулачки. – Вернись к нему! Ведь ты же воин!

Она снова кинулась на брата, но он, на миг ощутив приступ ярости, ударил её кулаком в лицо, после чего, проклиная все на свете, побежал обратно в лес.

Глава 5. Гон в деревне. Парро и волк.

Растимир вбежал в деревню по хлипкому мостику, когда в ней уже царил хаос. Люди кричали, в панике забегали в дома, закрывали ставни и прятали детей в подполье, кругом дико лаяли собаки. Женщины пронзительно визжали, глядя на снующих под ногами черных крыс, хватались за голову и судорожно пытались влезть как можно выше. У них были страшные, совершенно дикие глаза полные ужаса, первобытного страха, казалось, что они вот-вот вылезут из орбит. Крыс вокруг было так много, что числом они едва ли уступали воронью, но откуда им тут взяться в таком количестве?

Черная, клокастая, будто драная, шерсть, судорожные, рваные движения, словно от огромного то ли возбуждения, то ли голода. Маленький, острый нос, непрестанно ищущий пищу, хвост, обагренный кровью от нескончаемых ударов, а на маленькой голове блестят темные глаза-пуговки. Это были крысы Парро, названные в честь исследователя, который впервые описал их. Они обитали глубоко под развалинами Дида и выходили на охоту по ночам. Один черт ведал, чем они там питались и как жили, но иногда такую крысу встречали даже за хребтом, близ гор, а однажды нашли и вовсе на судне, которое шло в Халборд. Парро называл таких особей разведчиками и предостерегал, что если позволить такому уйти – за ним явится вся свора. Деревня кишела ими. Их черные, щетинистые тела сновали меж домов и улиц, проникая сквозь дыры в заборах и наводя омерзительный ужас. Иногда некоторые особи задирали маленькие морды вверх и замирали. В эти моменты их ноздри жадно ловили влажный запах крови, а, различив его, вся свора с противным писком срывалась с места и устремлялась к жертве.

Растимир читал о них в своём бестиарии от Эмира из Халборда и знал, насколько они опасны, но знал он и еще кое-что… У своры есть король. Судя по количеству этих созданий, он вполне может быть тут. Парро успел описать его, как огромное существо с несколькими головами и бессчётным множеством лап. Голодное и жестокое. Страшное. Исследователь сгинул в руинах Дида, и все, что от него осталось это дневники, в которых последней записью было описание крысиного короля. И рисунок. Черный сплетенный комок, больше похожий на судорожно нарисованную кляксу.

Растимира пробрала дрожь. Неужели смерть Корда смогла пригнать сюда свору? Как это событие сумело подчинить себе крысиную волю, повлиять на всех этих животных, заставить их бежать, не разбирая дороги. Гибнуть и нападать на людей.

Кто-то кричал из-за домов, что нужно закрыть ворота, но голос потонул в вороньем грабе и криках о помощи. Большинство жителей сновало между домами в поисках родных и безопасного места. Воронье, поглотившее уже все небо, то и дело срывалось вниз и облепляло черными крыльями то одного, то другого, старясь добраться до глаз и горла. На улице уже лежало несколько изуродованных тел с пустыми глазницами и выеденными боками. У забора, на противоположной стороне улицы, сидела девочка – дочка держателя постоялого двора, сидела и, зажав руками уши, громко визжала. А прямо перед ней раскинула руки мертвая женщина, на спине которой копошились птицы. Растимир подобрал лежавшую рядом ветку и, размахивая ею, побежал к девочке. Вороны взметнулись ввысь, но быстро расселись невдалеке от недоеденного тела. В ожидании. С клюва каждой капала черная кровь. Он присел рядом с девочкой и попытался успокоить её, но она вовсе его не слышала, тогда он силой отнял её руки от головы и прижал рыдающую малютку к груди. До его дома было рукой подать, но нужно было отвести девочку, её звали Амиша, к отцу, который жил почти у самых ворот. Он посмотрел в сторону её дома, куда уводила единственная улочка деревни – там было страшно. Ночь скрывала многие вещи, творившиеся под её покровом, но не могла заглушить крики одуревших от страха людей.

В этот момент он краем глаза успел заметить, как какой-то довольно крупный зверь пересек дорогу и скрылся меж домов.

«Крысиный король!» – мелькнуло у него в голове.

Испугавшись, он приник к забору и зажал девочке рот. Она дернулась и посмотрела на него напуганными глазами.

– Тише, Амиша! Кажется, я что-то видел! – прошептал он и убрал руку с её губ.

Девочка не проронила ни звука, а только с тревогой посмотрела ему за плечо.

– Где твой отец? Матвей, то есть…

– Я не знаю, он дома, конечно! – забормотала сквозь слезы она. – Он придет, вот увидишь!

– Давай-ка лучше мы к нему придем. И, пожалуйста, – тише! – он крепко взял её за руку и осторожно, но быстро повел к их дому.

Вся деревня была охвачена ужасом, словно подверглась нападению, как в древние времена, но люди уже оправились. Мужики, кто покрепче, пришли в себя, похватали топоры, вилы да дубины и махали ими, разгоняя особо крупные черные крысиные пятна. Крысы тут же спасались бегством, разбившись на части или завидев огонь. Растимир с Амишей осторожно пробирались вдоль забора, замирая всякий раз, когда мимо проносилась свора Парро. Благодаря высоким кустам сирени и ивняка им удавалось оставаться незамеченными.

По пути они встретили трясущегося Зубаху и Вида с тяжелым кистенем в могучих руках. Здоровяк с остервенением колотил крыс, загнанных в угол между забором и старым тополем. Когда они подошли ближе, он уже закончил свое дело и довольный собой хлопнул брата по плечу с такой силой, что тот повалился на землю. В его глазах пылало зверство, зубы были стиснуты, а могучая грудь вздымалась и опадала, словно меха на кузне. Он непрестанно поглядывал по сторонам, видимо, его необоримая сила жаждала новых жертв.

– Что происходит, вы знаете? – спросил Раситимир, вываливаясь из кустов и с опаской поглядывая на здоровяка.

– Ак черти женятся! – со злорадным довольством ответил Вид, – Гляди, какая кругом силища! Чувствуешь этот дух? Эти маленькие твари пришли покусать нас, но не тут-то было!

Он легко махнул, запустив зазевавшуюся крысу далеко в кусты, откуда немедленно выскочили и разбежались в разные стороны несколько её собратьев.

– Будь они прокляты! – заныл Зубаха, поднимаясь на ноги. – Укусили меня за руку! Где твоя сестрица шляется? Мне помощь нужна!

Рука и правда была в крови, он баюкал её, прижимая к груди, и весь дрожал от страха. Было видно, что ещё чуть-чуть, и он окончательно потеряет самообладание.

– А братишка то мой, гляди, струхнул! – усмехнулся Овидий.

– Да пошел ты! – чуть не со слезами, заорал он. – Не выношу я всего этого, ты же знаешь! А ты, Рост, лучше мне скажи! Ты же вечно читаешь про эту дрянь?! Эти твари ядовиты? У меня вся рука в огне, может, они мне кровь попортили?!

Овидий захохотал. Сам он тоже получил несколько ран, но демонстративно не обращал на них внимания.

– Я не знаю, – соврал Растимир. Ему доставляло удовольствие глядеть на своего недруга в таком виде. – Не думаю. Помогите мне лучше отвести девочку к её отцу. Это – Амиша, дочь трактирщика.

За их спинами, в доме что-то полыхнуло, и окна озарились разрастающимся пламенем, внутри кто-то закричал.

– Этого ещё не хватало, – обеспокоился Вид, – сейчас вся деревня погорит. Нам, эта, к воротам надо. Закрыть их скорее, чтобы больше не лезли крысы. Хватай соплю, и не отставайте!

И они пошли. Пламя в доме разгоралось все сильнее и действительно грозило перерасти в большой пожар, но людям внутри все же удалось с ним справиться. Шли быстро, легко отмахиваясь от зверья.

Один раз мимо них с ядовитым шипением пробежал некрупный барсук в компании двух рыжих лисиц. Несколько раз они видели зайцев, куниц, грязных белок и выдр. Все зверьки были явно взволнованы и метались то-ли в страхе, то-ли в злобе. Многие старались напасть на людей, шипели и показывали зубы, но большинство просто бежало, куда глаза глядят.

Девочка почти успокоилась, семенила рядом с плачущим личиком, но голоса уже не подавала, только всхлипывала иногда. По пути наткнулись на Гжелку, лежащую навзничь в луже крови, устремив бездонный взгляд пустых глазниц в небо. Её прекрасная обнаженная грудь была изуродована Парро, которые копошились в животе отвратительной черной массой. Растимира чуть не вырвало от этой картины, а Овидий наоборот похабно ухмыльнулся:

– Жаль девку, хороша была и всегда приятно пахла! Вон, сопля, – обратился он к Растимиру, – твой шанс стать мужчиной лежит! Гляди, другого может и не представиться.

Он отвратительно заржал. Казалось, из-за происходящего им завладел некий кровожадный инстинкт, любая жестокость, которую они встречали, казалась ему уместной. Вид наслаждался мощью происходящего и совсем не переживал о погибших. Он чувствовал себя частью этого буйства. Томившаяся в нём сила, сдерживаемая людским порицанием, наконец, обрела свободу. Он, словно ребенок, подбежал к телу девушки и с силой опустил тяжелую дубину на её грудь и живот. Крысы, кому удалось уцелеть, рванулись во все стороны, орошаемые кровью и желтыми кусочками костей. Некогда красивое лицо девушки дернулось и обратило взор на Ростика. По его телу пробежала дрожь, а содержимое желудка вновь попыталось вырваться наружу. Он только и успел закрыть глаза Амише, а Овидий уже подбежал к следующему трупу, но что-то остановило занесенную дубину. Это был труп сына мельника с густыми черными волосами, Растимир часто играл с ним в поле, но особо дружен не был. Тело немного полноватого юноши было отмечено глубокими порезами на лице и шее, что явно принадлежали животному крупнее крыс.

– Тут где-то рыщет волк. Охотится на людей, – жалобно заныл Зубаха, подходя ближе. – Я видел.

Овидий лишь серьезно поглядел на труп, а затем на Растимира. Волки редко используют когти в охоте, если на жертве и остаются следы от лап, то по большей части случайно. Вся злость и сила волка – в клыках, после которых на несчастной жертве видны глубокие рваные раны. На теле парня такая рана была. Его голова была склонена набок так, что ухо касалось плеча, а из шеи с противоположной стороны был вырван приличный кусок. Зубаха при виде этого не сдержался и склонился к земле, где его начали терзать страшные спазмы, выворачивая желудок наизнанку. Овидий молча ткнул дубиной в грудь парню, которая была исчерчена тремя глубокими порезами, и перевел взгляд на Растимира.

– Так себя волки ведут? – спокойно спросил он.

– Я не уверен, – признался Рост, сразу понимая, в чем дело. – Лапа очень широкая, должно быть это очень старый волк.

– …и очень умный, – закончил его мысль Овидий.

– Или медведь, – сказал Растимир. – Для медведя это вполне типично.

Очередная стая Парро, с десяток грызунов, выбежала из темноты прямо на них. Овидий выступил им навстречу, молотя дубиной по земле, от чего твари быстро разбежались кто куда.

– Эй, Зуб, ты точно волка видел? – спросил он, напряженно озираясь по сторонам и крепче сжимая дубину, с которой теперь капала черная в свете луны кровь.

– Точно! – откашливаясь, ответил тот. – Там!

Он махнул рукой в сторону, откуда они пришли. В глубине улицы никого не было, кроме пары человек, ковыляющих вдоль забора да нескольких баб, которые тряпками пытались сбить пламя возле своего дома.

Вдруг в темноте, со стороны ворот послышался голос. Это вне всяких сомнений был отец девочки, его сильный трубный бас не сложно узнать. Именно он звучал обычно по ночам, выпроваживая выпивох и дебоширов со своего двора. А через некоторое время показался и сам трактирщик. Он стоял на пороге своего дома, держа масляную лампу в руке, а за его спиной женщина спешно спускала одного за другим своих детей в подпол. Девочка радостно вырвалась и побежала к нему.

– Стой! – только и успел крикнуть Ростик, но она его не послушалась.

– Амиша, вот ты где! – радостно воскликнул трактирщик и выбежал ей навстречу.

Девочка прыгнула к нему в объятия и снова зарыдала. Маленькие плечики стали вздрагивать, послышался её тонкий голосок, который быстро перешел в детское хныканье.

– Ну-ну-ну, моя маленькая, успокойся, – гладил её по голове трактирщик.

– Ты нам нужен, Матвей! – с неприязнью крикнул ему Овидий и сплюнул на землю. – Надо закрыть ворота.

Трактирщик посмотрел на него, кивнул и пошел в дом, где из открытой крышки погреба высунулась его жена и протянула руки, готовая взять девочку.

В этот самый момент из ближайших кустов с грохотом и треском выпрыгнуло нечто крупное и черное. На миг блеснули желтые клыки. Блеснули и тут же с хрустом погрузились в плоть трактирщика. Волк схватил человека прямиком за лицо и начал неистово мотать из стороны в сторону, стараясь лапой прижать еще сопротивляющееся тело к земле.

Матвей успел уцепиться руками за морду зверя, не позволяя сломать себе шею. Его ноги то подлетали вверх, глухо ударяясь о старые балки дома, то грохотали по земле, поднимая ворох пыли.

Наконец, шея не выдержала и хрустнула. Враз обмякшее тело безвольно повисло над крыльцом. Лампа сейчас же выскользнула из его рук и упала за окно, в одной из комнат.

Волк разжал челюсти, и Матвей, словно мешок, упал на крыльцо. Голова страшно и неестественно запрокинулась и уставилась пустыми глазницами на людей. Глаз у него больше не было, впрочем, как и лица. Оно было изодрано, кожа большими лоскутами свисала вниз, оголяя желтые кости.

Только сейчас до их слуха дошел пронзительный визг девочки, которая так и не сумела попасть в погреб. Она сидела на стылых досках пола, зажав уши руками, и кричала что есть мочи.

Волк вознес к небу свою очерненную кровью морду и сладострастно завыл.

Растимир никогда прежде не слышал волчий вой так близко. В проклятом лесу волки водились, но их было очень мало, и охотились они далеко, в чаще. По дороге до города, между станций из повозки или из окон монорельса этот вой казался необычайно интересным и притягательным. Сейчас же от него стыла в жилах кровь.

Волк выл, широко расставив огромные лапы, и неожиданно много Парро со всех сторон начали прибывать на этот звук. Растимир готов был дать голову на отсечение, что вой служит для них призывом, хотя это и было невозможно. Крысы хлынули черным, копошащимся потоком прямо к телу Матвея.

Первым пришел в себя от увиденного Овидий. Он закричал, сперва неуверенно, как бы пробуждая свою храбрость, затем громче и громче. Наконец, руки стиснули дубину, и он бросился на волка, расшвыривая по пути крыс. Вой оборвался, желтые глаза впились в человека, шесть на холке встала дыбом, сделав его едва ли не в два раза больше. Зверь ощерился и прыгнул.

Овидий ничего не успел сделать, настолько стремителен был этот прыжок. Он повалился в кусты возле забора, хватаясь за разодранную грудь. Волк вернулся на место и вновь завыл.

Было в этом звере что-то сверхъестественное. Его повадки не походили на обычного волка. Его вой, его взгляд были будто человечьи.

Внутри опять завизжала Амиша, затем что-то лопнуло, и в том месте, куда упала лампа, вспыхнуло пламя.

Крысы бросились из дома врассыпную, разнося зловонный запах паленой шерсти, выбегали наружу, расползаясь муравьиными потоками по кустам.

Пламя быстро охватило трактир. Волк стоял недвижим, наблюдая за людьми. Он не нападал, не бежал, но лишь стоял, поднимая пыль беспокойным хвостом. Крика Амиши и других детей уже не было слышно. И лишь когда просела крыша, он одним легким прыжком скрылся во тьме.

Так закончилась эта ночь.

По утру не досчитались шестерых человек. Семье трактирщика удалось уцелеть – из погреба, куда они спустились, шел наружу небольшой ход, для быстрого доступа к запасам с улицы. Амиша, как только начался пожар, вылезла через окно. Теперь все они молча стояли над телом отца, глядя как рыдающая мать треплет изуродованный труп за рукав.

Ворота закрыли. Их покосившиеся от времени створы были забаррикадированы. Выход за пределы деревни был строго настрого запрещен. Тела, накрытые тряпками, лежали возле главного дома. Волуй не позволил их пока хоронить, ссылаясь на опасность снаружи. Растимир всю оставшуюся ночь провел на крыше одного из домов, возле ворот примыкающего к стене. Отсюда была видна дорога, ведущая в деревню Рыбаков. Где-то там, среди редкого осеннего леска была его семья. Он был уверен, что его брат – ловкий и смелый воин, и отец, обладающий великой силой, справятся и с десятью такими волками. Их раны перевяжет Велена и поможет найти дорогу домой из окружающих лесов, которые она обошла вдоль и поперек в поисках целебных корений. За это Растимир не боялся. Его тревожили крысы. Он видел как сотни, если не тысячи черных щетинистых тел ушли от Крайней в направлении деревни рыбаков.

К утру он побрел домой, так и не дождавшись родных. Мимо куч убитых крыс, мимо погорелых изб, мило плачущих людей.

– Что это было, а? Волуй? – спрашивали мужики старика, сгрудившись невдалеке от накрытых тел.

– Гон, – прошептал он.

– Что?

– Это был дикий гон.

– Что оно такое, этот гон?

Старик помедлил. Когда-то давно, когда он был ещё совсем юным, случилось что-то похожее. Они с семьей жили тогда в северном Повелье, близ Таргиза. Их деревенька пряталась в одном из многочисленных лесочков, рядом с приветливой речкой. Возле поселка она расширялась, образуя заводь с тихим течением, а посередине был островок с тремя березками. Небольшой такой – хату поставишь, и места больше нет. В тот день они как раз играли на том островке и видели, как внезапно птицы взметнулись в небо, поднялся сильный ветер, и все живое будто стало корчиться от боли. Кони в стойлах вздыбились, собаки лаяли, словно черт им глотки драл, даже куры и те всполошились. Из леса набежало много зверья. Злого зверья, обезумевшего. Люди из деревни разбежались кто куда. Одни попрыгали в воду, другие кинулись к городу, сквозь деревья. Потом все стихло: и ветер и гомон животных. Природа успокоилась, постепенно оправляясь от вспышки гнева. Им повезло, что они были на том островке – беда прошла стороной. В деревне нескольких людей подрали дикие собаки и вепри. Вечером, когда люди вернулись, они стали рассказывать про странные вещи, что видели в чаще. Говорили, что даже самые мирные и безобидные зверьки нападали на них, не щадя своих жизней. Старики тогда говорили, что это прошел дикий гон, который есть ответ на зло, творимое человеком.

Волуй рассказал об этом, все как помнил. Люди кругом умолкли, обдумывая услышанное. Жена Матвея рыдала все безутешней. К ней присоединились голоса их детей. Другие женщины пытались их успокоить, но все попытки были тщетны.

– Вчера в лесу убили Корда, – неохотно подал голос Растимир. – Я видел.

Все посмотрели на него. Парень лишь затравленно огляделся. Сильнее всего он боялся увидеть в их глазах усмешку, боялся, что ему припомнят лешего. Однако лица людей были серьезны.

– Как ты говоришь? – переспросил Волуй. – Корда?

– Да. Это были те двое, из трактира.

– Наемники из Скоубруг, – твердо проговорил Овидий. – Я их по одежде определил.

– Верно, наемники… – задумчиво протянул старик и обратился к Растимиру. – Расскажи, что ты видел.

И Растимир рассказал. Он поведал обо всем без утайки, почему-то сейчас ему показалось опасным умалчивать о чем-то.

– … и, когда я выбежал из леса, за спиной поднималась буря. И огромная стая ворон.

– А крысы? Их ты не видел? – поинтересовался Волуй.

– Нет. На Болотине их не было.

– Все сходится. Тогда, эт самое, тоже ходили слухи, что был убит Корд, – сказал старик. – А мы не верили… Ну что же, если это действительно так, то нам не остается ничего другого, кроме как, эт самое, переждать. Старые книги утверждают, что гон длится не более трех дней. Мы закроем ворота, укрепим стены, выставим дозорных и будем ждать.

– А как же мой отец и Ярош, и Велена? – всполошился Растимир.

Старик замолчал, скорбно глядя на землю.

– Они сами придут! – вскрикнул один из мужчин. – Да! Сами! Они сильные, справятся.

– Нет! – ужаснулся Растимир.

– Придут, придут! Не бойся, – подхватил его другой человек.

– Да мертвы они уже, – злобно проговорил третий и сплюнул на землю. – Мы живы только потому, что в деревне были. Крупный зверь не смог преодолеть стены. Подумать только, а я хотел разобрать их на дрова…

– Я туда не пойду! – послышался ещё голос. – У нас по лесам и медведи бродят и волки. А крысы? Куда они ушли? Такая свора была!

– Это же мой отец! Вы должны найти его! – вдруг понимая свою обреченность, прокричал Растимир.

– Нет, не должны! – жестко ответил один из мужчин. – Посмотри вокруг. Весь наш дом разрушен. Если за воротами зверь лютует, хотя бы в половину, так же, как здесь, то нам нечего там делать.

– Но там все спокойно! Вы же видите! Кругом тишина, не прокричит и шальная птица. Ушел зверь. Прошел по нам, как волна и ушел.

– А ну как он возвращаться станет? – прошамкал беззубым ртом другой. – Не хочется мне оказаться на его пути.

– Да как же это?! Сколько раз мой отец выручал вас! Сколько ран и хворей исцелила моя сестра?! – Растимир оглядел всех. – Теперь помощь нужна им! Они там, среди волков и крыс! И, может быть, в этот самый момент им нужна помощь!

Женщины возле трупов подняли скорбные лица и посмотрели на Растимира. Казалось, в них теперь гораздо больше мужества и отчаяния, чтобы пойти с ним, чем в мужчинах, окружавших его.

– А вы! Дядька Волуй! Почему вы молчите? Ведь он ваш друг.

Старик пошамкал беззубым ртом и поднял взгляд на парня.

– Я бы первый пошел с тобой, Ростик, но в моих ногах уже нет прежней силы. А заставлять этих людей я не в праве. Они и так хлебнули горя.

– У меня женка погорела! – быстро закивал беззубый.

Из-за угла на землю, прямо под ноги людей вывалился человек.

– Там! Там! – задыхаясь, кричал он. Лицо у него было в крови, волосы подпалены, а штаны, снизу, до колена были изодраны в труху.

– Что там? – тяжело спросил Овидий.

– Там чёрный! Он… Он… Утащил. А она кричала! А он тащил.

– Да успокойся ты. Расскажи как есть. Спокойно.

Мужичок сел на доски сломанного забора, отдышался, немного пришёл в себя и заговорил.

– Мы пожар заливали. Боялись, огонь другие дома пожрет. Я и жена моя. Ещё конюх ихний помогал, – он кивнул на Растимира, тот с отчаянием оглядел всех и грузно опустился на землю. – Потом конюх исчез куда-то, но мы внимания не обратили. Мало ли что могло случиться, может, к своим убег, черт его знает. Давай дальше тушить. Воронье летало кругом, сумятица стояла, а мы тушили. Спасали, стало быть. Моя жена ногу подвернула…

– Говори яснее! – грубо перебил его Вид.

– Яснее, мою жену под воду утащили! – жалобно проскулил он, с мольбой взирая на мужиков. – Я на берегу её оставил, решил к вам сходить. Умаялась она и прикорнула на бережке, как зверье успокоилось. И только я возвращаюсь, вижу, как тащит её черный за ногу в воду. А она спящая. Не чувствует ничего что-ли. Я закричал, да только голоса не было, настолько испугался. А он тащит её. Черный человек. И только она воду почуяла, проснулась, рот открыла крикнуть, руками вспорхнула. Тут и нырнул черный и утащил её под воду. Ягодку мою.

Все ненароком посмотрели в сторону реки.

– Помогите, а? – прижимая руки к груди, заскулил мужичок. – Не дайте сгинуть милушке моей.

Ответом ему была тишина.

– Никто из них тебе не поможет, – с кривой усмешкой, тихо, но так, чтоб услышал каждый, проговорил с крыльца Растимир. – Среди них нет ни одного настоящего мужчины. Их заботят только собственные шкуры.

Ему не ответил никто. Овидий тяжело вздохнул и зашагал к берегу, а за ним, повинуясь инстинкту, двинулись и всё остальное стадо. Растимир не стал глядеть на это и, махнув рукой, скрылся в доме.

Мужичонка забегал вперед и все время скулил и хватался за лицо, напряженно вглядываясь в воду.

– Черный человек… Утащил… Черный… – бесконечно повторял он, находясь будто бы в бреду.

На берегу они сразу увидели следы волочения, уходящие в реку. Были там и ещё одни следы, не принадлежавшие человеку, это было заметно по почти полному отсутствию отпечатков от пальцев. Они были шире и с более острой пяткой, глубоко проваливающейся в песок. Невдалеке обнаружились ещё одни, но там явно произошла борьба, потому как следов было великое множество, и располагались они в беспорядке. А рядом лежал измазанный в крови камень, на котором были клочки содранной кожи. От него тянулся в воду такой же след, но только перемешанный с кровью.

– Конюх… – обреченно пробасил один из мужиков.

– Никак утопец к себе забрал, – сказал другой.

– Мертвяки здесь?

– Забил камнем насмерть!

– Черный человек.

– Бежать отсюда надо.

– Мертвяки в Тундоре только сидят, да и то ближе к горам. Сюда-то как дошёл?

– Бежать нужно, говорю!

Нарастала паника. Люди пятились от берега, страх в их сердцах достигал апогея. Ещё чуть-чуть и они бросятся со всех ног кто куда.

– Замолчите вы, дурни! – зло и громко крикнул дядька Волуй. – Вы трое! Соберите бревна, доски и огородите проход в деревню, к воде не подходить! Вы, живо отыщите удобное место для наблюдения. Меняемся каждые полдня. Остальные, эт самое, в деревню, проверить ворота и частокол. Пища есть, руки есть, время есть. Пересидим.

– Живо! – прогремел Овидий, видя, как застыли мужики. – Делайте, что велено!

Берег быстро опустел, на нём остался лишь мужичонка с вымученным и залитым слезами лицом, сидящий на коленях и бессильно плачущий, глядя на спокойную водную гладь.

В этот момент в деревню по хлипкому мостику вошел человек.

Глава 6. Игор приходит в деревню. Гостяй и Пешка.

За всю ночь они так и не сомкнули глаз, старик всё сокрушался о смерти животного да грозился покарать тех, кто совершил такое. А человек всё молчал. Ему казалось, что это происходит не с ним, что это дурной сон, и скоро всё закончится. Того, что он видел, не должно существовать. Весь его опыт, все его знания, даже те, которые забыты, он это чувствовал, противились увиденному.

Он наклонил голову и посмотрел на двор. Тишина там стояла страшная. Ни ветра, ни песен цикад, даже муха не нарушала молчание мира. Один лишь раз в их дом вбежал кот. Черный с белым, драный и с совершенно безумными глазами. Он молниеносно залез под кровать и ошалело глядел оттуда зажженными глазами.

Привратник плакал, как плачут старики. Он сидел на стуле, уперевшись одной рукой в колено, а другой, закрыв лицо, непрестанно всхлипывая и вытирая влажный нос. Его печаль была неумолима, и человек не смел проронить ни звука, сидя на полу, возле двери.

Он вспоминал лицо корда – злобное и напуганное, и его кидало в дрожь. Нет, душегубом в прошлой жизни он точно не был.

– Ты имя свое вспомнил? – вдруг спросил старик, по всей видимости совладав с чувствами.

– Нет… А другие помнили?

– Едва ли.

Кот, только заслышав голос Привратника, быстро вылез из под кровати и с мурчанием начал тереться о его ноги.

– Это вот Тишка, знакомься! – пробасил он, поднимая кота на руки и крепко сжимая в объятиях. – Был один, кто помнил. Давид. Вероятно, единственный из вас в новой истории, кто носил собственное имя. Сгинул где-то под Альдерамином.

– Что это было? Почему вся живность так всполошилась?

– Было убийство, – ответил старик, бережно перекладывая кота на стол и закуривая трубку. Руки у него дрожали. – А это был ответ. Месть, если угодно. Теперь волна покатится по всему материку, как круг на воде после камня, все больше и больше набирая силу.

– И что нам теперь делать?

Ему вдруг стало страшно. Он помнил слова старика о том, что утром ему придется покинуть этот дом и отправиться через лес в некую деревню. А ещё он осознал, что этот лес именно тот, о котором он упоминал, рассказывая о появлении здесь людей – с ядовитыми цветками и уродами.

– Ничего, – пожал плечами старик. – Волна ушла, здесь теперь самое безопасное место на всем материке. Хотя… Признаться честно, я не верю, что она способна уже нанести серьезный урон.

– Почему?

– В прежние времена, когда случалось подобное, человек был защищен куда меньше. Люди тогда в основном кочевали, продвигаясь на север все глубже, да и леса тогда занимали значительные территории. Не то, что сейчас.

Он умолк на несколько мгновений, глядя в пустоту.

– Упрется зверье в стены города, да и потонет во рвах, к чертям собачьим. Горе одиноким путникам, кого все это настигнет в дороге, а остальные уберегутся. Ничего им не сделается.

Пришлый поднялся и сел напротив Привратника, запустив руку под грубую, но теплую шерсть Тишки. Тот отозвался недоверчивым взглядом.

– Расскажи мне о кордах. Какие они?

– Корды… – старик горестно посмотрел за окно. – Корды – они великие! Ты разглядел его лицо? Я только на гравюрах раньше видел и, скажу тебе, они не идут ни в какое сравнение с реальностью. Как он умирать не хотел, а…

– Много их? – человека передернуло, по спине пробежали мурашки, как будто гуси прошлись по его могиле.

– Семеро. Это вот был Самвона – дух леса, Одетый в лунную шерсть, Стерегущий чащи.

– А кто другие?

Старик не ответил, а лишь вздохнул, огляделся и склонился над комодом, доставая кувшины, кривые глиняные тарелки и запасы еды. В конце он выудил из глубины длинный металлический штырь и несколько скоб.

– Я сейчас вернусь и расскажу тебе, раз это все равно выпадает на мои плечи. Посиди пока тут.

Он вышел в ночь. Тишка проводил его любопытным взглядом и уставился на человека. У кота были огромные глаза разного цвета – один лазурный с темной синей окантовкой вкруг тонкого зрачка, другой изумрудный. Он несколько раз втянул носом воздух вокруг себя, после чего завалился на бок и растянулся на столе, свесив вниз костлявые лапы.

Привратник вернулся скоро, держа в руках две длинных кроличьи тушки. Они были уже освежеваны, выпотрошены и лишены головы. Он молча протянул их человеку, а сам взялся за скобы, осторожно, боясь обжечься, закрепляя их на боковых стенках камина. Затем он протер штырь и без особых излишеств насадил на него кролей. Штырь занял свое место над огнем, снаружи Привратник прикрепил к нему ручку. В угли полетели несколько больших картофелин и луковиц, а само мясо было щедро полито яблочным соусом, от чего по дому разошелся приятный дух скорой еды.

Старик пододвинул стул и уселся напротив очага, медленно поворачивая вертел. Он сейчас выглядел очень красивым. Не внешне, но внутренне. Человек, находящийся дома и уверенно делающий какое-то доброе дело, всегда выглядит красиво.

– В нашем мире не так уж и безопасно, – внезапно заговорил он. – Чуть, не туда зайдешь – пропадешь. Не того окликнешь – выжгут бучу. Церковь набирает силу, как в темные времена. Клирики снуют по материку, проповедуя ложные ценности. В равном, по определению, обществе огромная пропасть между людьми. А после недавней смуты во все стороны как крысы разбежались бунтари. И поди разбери, кто их них несчастный угнетенный, а кто бандит с большой дороги. Я тебе не должен такое рассказывать, не должен навязывать свои взгляды, но так уж повелось, что жизнь в ближайшие несколько месяцев не будет течь как прежде. Гон непременно повлечет за собой большие перемены, поэтому я и позволяю себе эту вольность.

– Ты говорил про Таргиз, что там мне помогут найти работу…

– Да брось, давай… никому ты там не нужен! – поморщившись, вздохнул привратник. – Ты сейчас как кость в заднице у любого, к кому не обратишься.

Старик раздраженно потрепал картошку клюкой и подтянул ближе лук, который начинал подгорать.

– Я тебе вот что скажу, посиди-ка ты в Крайней некоторое время, пока не станут ясны причины и не будут видны последствия гона. Радей найдет тебе дело и крышу над головой. Он надежный и хороший человек, а после уж сам думай.

Человек опал, почувствовал слабую злость и отчаяние. Он совершенно точно понял, что не хочет находиться здесь. Этот дурацкий мир, с его дурацкими законами и тварями с людскими лицами казался чуждым и неприветливым. То немногое, что ещё недавно теплилось в его угасающей памяти, растаяло незаметно и быстро, как снег в конце весны, и от этого стало ужасно грустно. Он потерял последнее, принадлежавшее ему, последнее, что он мог рассказать, утаить или вспомнить, когда на сердце станет тяжко. Отныне все, что у него появится, будет исходить из этого мира. Одежда, еда, знания, цели и даже самое ценное, что есть у человеческой души, то единственное, что отличает одну жизнь от другой – это события и память о них.

Он осиротел. В эту самую минуту на него впервые взглянуло одиночество.

– А что с кордами? Расскажи мне о них подробнее, – спросил он, чтобы увести рассудок от тяжких мыслей.

Старик не спешил с ответом, словно понимал, о чем думает его гость. Он трепал в камине угли, выуживая клюкой румяную картошку. Заговорил он лишь, когда часы ударили медным боем. Неспешно. Мудро.

– Материк, с его разделами, он… он загадочный, непостижимый и очень опасный. Здесь легко погибнуть от неизвестной хвори, проклятия, руки каторжника или когтей ланнов. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра, потому что мы соседствуем с силой, которая не спешит делиться своими секретами и намерениями, но с которой мы обязаны считаться. И сила эта очень могущественна! Её мир темный, основанный на чутье и вековых знаниях. Он сокрыт в самой глубокой и черной чаще, за семью замками.

Есть определенная ирония в том, что каждый человек рано или поздно осознает, насколько он мелок рядом с ними, как суетлив, и как ничтожны его дела. Однако, понимая это, мы весьма по-хамски относимся к ланнам. Мы ловим, торгуем ими, как какими-то рабами. Прекрасными и сильными, надо заметить, рабами. Мы предаем топору их леса, тесним их с болот, травим их реки. И всякий раз, когда я слышу об очередных бесчинствах, я спрашиваю себя, почему же нет ответа? Как долго может полниться чаша их терпения? Что еще мы должны сделать, чтобы этот народ низверг нас? И вот сегодня что-то, наконец, случилось. Ответ! Но… какой-то сдержанный. Словно один из солдат, не подчинившись приказу, пальнул из своего ружьишка, не в силах больше смотреть на вражью наглость. Это не достойно смерти корда, понимаешь?

–Так кто же такие корды?

– Корды – это духи лесов и рек, гор и болот, морей и равнин, – начал старик. – Они царствовали на этих землях безраздельно. И царства их жили в гармонии друг с другом и никогда не враждовали, во всяком случае, так говорят. Они строили прекрасные дворцы, на фундаментах которых сейчас воздвигнуты многие города и твердыни. Самвона правил лесами. В его власти были и Серый и Лайский леса. В те времена в них происходили чарующие вещи, ты ещё услышишь рассказы о зеленых огоньках, бегающих между деревьев, о скопищах светлячков, ночью освещающих целый лес, о сильных и гордых зверях, живущих там и о совсем крохотных и слабых, которые, не опасаясь даже хищников, сновали в чаще. Рокита правила реками и озёрами, она властвовала над Тундорой. Она была матерью всего живого, что росло в этих краях. Её воды ласково питали землю и несли жизнь всякому существу. Реки были прозрачными, и их в те времена населяла только прекрасная пухлая рыба. Не было тогда этих ужасных созданий, которые сейчас сидят в глубине. Властителем гор была Орлица. Это очень сильный и мудрый Корд. Ей подчинялись горы на севере, которые до сих пор совсем не изучены и скрывают очень много странных, порой пугающих мест и явлений. Её острые голые скалы возвышаются на многие километры, царапая небо, а горные хребты тянутся далеко на север. Ботух – царь болот, места, где находят свое последнее пристанище первородные. Туда тебе, мой друг, лучше не соваться. Никто из тех, кто ушёл на болота не вернулся. Там смерть. Есть мнение, что за лесом скрыто урочище ланов, хранящее в себе множество информации о мире, до появления людей. Заветная мечта любого исследователя. Пангур правит степями и полями на востоке, где сейчас Степной Раздел. Он покровитель ветров и равнин, лугов и трав. Там в основном и расположились нынешние поселения людей. А вот Корд Калбей правит морем. Говорят, он похож на огромного старца блуждающего в тумане. Считается, что именно он наслал на океан этот губительный туман, который так замедляет изучение водных границ. О последнем Корде не известно ничего. Ни, где его вотчина, ни как он выглядит, ни над чем властвует. Потому, благодаря своей загадочности, считается первым среди равных.

– Какая-то мифология… – с недоверчивой улыбкой сказал пришлый.

– Она и есть, – улыбнулся в ответ привратник, – если только мы одинаково трактуем это слово.

Два замечательных румяных кролика легли на деревянные тарелки. От них шел дивный аромат, который, смешиваясь с запахом зелени и невесть откуда взявшегося мягкого хлеба, отогнал на время тревожные мысли.

Старик и его гость умолкли, наслаждаясь пищей. Горячее мясо приятно согревало тело и успокаивало мысли. Человек поражался, как все-таки легко он принимает на веру этот мир. Может, для того пришлые и теряют память, чтобы им не с чем было сравнивать новую действительность? Он был убежден, что все, что с ним сейчас происходит, невозможно. Этого не может быть! Но как должно быть, он сказать не мог. Его память о былой жизни окончательно развеялась, оставив после себя лишь некий скептический взгляд на вещи.

Подошла к концу вторая бутыль Белого ворона, за которой неподъемной тяжестью обрушился на них поздний сон. В голове знакомо зашумело, и завыли вновь неведомые киты. Он провалился в забытие, успев подумать напоследок, что от простого алкоголя, он не должен слышать ничего подобного, и что, вернее всего, старик примешивал туда те неприятные светящиеся грибы, что росли неподалеку.

Человеку приснился терновник. Колючий и неприступный. Он рос один посреди иссохшейся долины. Его нужно было непременно вырвать, лишить его длинные корни силы, но у человека ничего не получалось. Он дергал его и дергал, изранил руки в кровь, а куст так и не шелохнулся. Он бродил кругами, выискивая, где бы ухватиться, а потом, протянул руку к солнцу и привлек его на землю, наблюдая, как плавится все вокруг. Это было столь прекрасно, что он улыбался, глядя, как плавятся камни, и земля, как несчастный куст, с которым он столь яростно боролся, начинает тлеть. Порезы на руках от крепких игл шипели и покрывались черной коркой, закупоривая кровь и боль. Он наслаждался победой и тем, с какой легкостью он провернул это. Но потом, глядя на приближающееся светило, его прорезала знакомая мысль, сорвав с лица улыбку.

Не земля, а Земля!

Когда пришло утро, они обнаружили за окном всё ту же гнетущую тишину. Жизнь покинула эти места, уступив место покою. Казалось, теперь они стали частью Великого кладбища. Повсюду лежали трупики насекомых, грязного, но помнящего свою рыжину, лиса и птиц. По земле неспешно и молчаливо ползли тени, перемежаясь с редкими яркими лучами, скользящими по надгробиям и тропинкам. Тяжелое небо неповоротливо клубилось плотными свинцовыми тучами, которые плыли так низко, что, казалось, можно докинуть до них камень. От яркого пореза на ночном небе не осталось и следа, как, впрочем, и от многого, что так пугало в свете луны.

Наконец, человек смог разглядеть размеры кладбища и поразился, насколько оно было великим. С одной стороны, на вершине оврага стоял редкий частокол из сухих деревьев, к которому поднималась одинокая тропка. Лес казался вполне приветливым и светлым, что немного успокоило человека. Он боялся увидеть мрачную, колючую чащу, сквозь которую ему предстоит пройти. С другой стороны, если проникнуть взглядом через кресты и могильники, далеко-далеко, там, где должен быть горизонт стояла желтая стена, едва различимая на таком расстоянии, но все же заметная. Она казалась необъятной, и как будто издавала утробный низкий гул. Она шла с запада на восток, описывая прибрежный контур материка, и выглядела зловеще.

– Значит, вот так мы тут заперты? – улыбнулся подошедшему привратнику человек.

– Да, это и есть тот самый туман, – проговорил старик, прикладывая руку ко лбу. – До него идти несколько дней. Петлять среди могил. Я был там много раз, особенно поначалу, когда поселился здесь. Там страшно.

– Как это? – стараясь проникнуть взглядом сквозь желтую пелену, спросил человек.

– Там нет совсем ничего живого, – пожав плечами, ответил старик, – ни кустика, ни травинки, ни даже какой плесени или мха. Чего уж говорить о животных и жучках. Жизнь боится подползать к той стене, и нам не стоит этого делать без веской причины.

– А что там?

Пришлый указал рукой на далекие светлые руины, раскинувшиеся возле опушки Серого леса. От некогда величественного строения остались пара башенок и часть крепостной стены. Остальное было разрушено до самого основания.

– То город Дид, конечно. Сокрушенная столица.

– Ты был и там?

– Приходилось… – уклончиво ответил он. – Я хранитель этой земли и должен знать, что на ней происходит.

Камни разрушенной крепости ярко блестели даже в пасмурную погоду, представляясь хорошим ориентиром. Человек подметил это, потому что многие части кладбища были в глубоких низинах и, спустившись туда, можно было не скоро выйти на свет. Судя по размеру, Дид был большим городом, стоящим на нескольких холмах. По кругу, на почтительном расстоянии виднелись остовы других каменных строений, видимо сигнальных или сторожевых башен.

На сердце немного полегчало. Ночью все окружавшее его выглядело до жути страшным и злобным, но сейчас, под лучами утреннего солнца, мир вокруг был понятен и прост. Но самое главное, что он увидел цивилизацию. После ночи, проведенной под рассказами старика, после страшной смерти корда и волны разъяренного зверья, он представлял себе жизнь, ведомую людьми, полудикой и жестокой, наполненной нескончаемым страхом.

– Я придумал тебе имя! – торжественно объявил привратник, складывая в наплечный мешок провизию. – Нарекаю тебя – Игор!

– Игор? – с сомнением переспросил человек.

– Да! Был такой персонаж… – запнулся, вспоминая, старик. – Хороший, в общем-то. Хозяина любил. Ну да не важно. Главное, что ты теперь с именем, и вся вселенная отныне знает, как тебя называть. Прощай, Игор! Ступай смело и делай, что хочется, если от этого нет вреда.

Он протянул ему мешок, кое какую одежду на смену той, что на нем была и ивовую трость.

– И это все? – спросил Игор, чувствуя внезапное волнение. – Мы расстанемся вот так?

– А что тебя тревожит?

Человек огляделся, ехидно соображая, с чего бы начать, но привратник не дал ему заговорить.

– Не страшись своего пути. До деревни, и на много верст после нее, с тобой не случится ничего дурного. Здесь безопасно, а в Крайней тебя встретят добрые люди. Не теряй эту трость, они есть только у пришлых. Они для чего-то нужны, но, конечно, никто не знает, для чего. Во всяком случае, из них получаются отличные помощники в дороге.

– Трость? – с сомнением переспросил Игор, разглядывая свежесломанную ветвь. – Что же в ней особенного, ведь ты только что отломил его от этой ивы!

Он кивнул в сторону куста, растущего неподалеку, на котором был явный след от отломанной ветки. Старик как бы в недоумении тоже уставился на сук, словно размышляя, что бы соврать.

– Это, эм… Это не простая ива!

– Разумеется, – ехидно улыбнулся Игор.

– Ну, всё, ступай, – недовольно буркнул Привратник.

– Ты не проводишь меня?

– Нет. Это не принято, да и мне нужно как можно скорее понять, что же вчера случилось. Ступай и ничего не бойся, дорога здесь одна, не заплутаешь!

Он махнул на прощание рукой, и легонько подтолкнул Игора в спину.

Путь до деревни оказался не близким, но удобным. Тропа, что петляла по склону утеса, была ровная, не каменистая, созданная такой тысячами ног паломников. На вершине, когда она уводила в лес, Игор обернулся. Домик привратника выглядел совсем крошечным, стоящим возле входа в необъятную серую мешанину из плит, крестов, склепов и оград. Отсюда великое кладбище походило на руины равнинного города, который пережил ураган. Каменные изваяния, сторожившие вход, днём не выглядели столь величественно, как ему показалось ночью, но, тем не менее, резко выделялись и приковывали внимание. Было в них что-то чужеродное, что-то необъяснимо красивое.

Старик стоял внизу и ковырял рукой ивовый куст.

– Вот пройдоха… – с улыбкой сказал он и помахал ему свой тростью. Привратник заметил это и помахал в ответ. Игор не мог видеть его лица, но почему-то был уверен, что тот улыбается ему своей доброй улыбкой. Он вздохнул, чувствуя, как трепещет его сердце, и зашагал прочь.

Тропа неспешно уводила вглубь, осторожно поднимаясь на пригорки и опускаясь в овраги, поворачивая, огибая черный омут и расправляясь, словно жердь. Игор ощутил неприятный туман в голове, как будто надышался зловонной травы. Этот лес давил на него, действовал нагнетающе. И хоть он и просматривался очень далеко во всех направлениях, от него исходила вполне явственная угроза. Игор вдруг остановился, осознав, что идет по кладбищу. По огромному урочищу ланнов. Ведь, если верить словам привратника, то они были неделимы с окружавшей их природой, а значит, мертвый лес в какой-то степени есть огромный могильник, где каждый сухой пень служит надгробием самому себе.

– Привратник не на краю великого кладбища, он в самом его центре, – тихо произнес Игор, оглядываясь вокруг. – Кажется, юг вашего материка совсем прогнил. А это что?

В какой-то момент ему показалось, что из-за серого частокола за ним кто-то наблюдает. Какой-то силуэт непонятного существа, неподвижно сидящего на камне. Он смотрел неотрывно, и Игор, наконец, понял, что это статуя. Каменное изваяние, поеденное временем, обросшее мхом, единственным, что здесь имело цвет. Дальше показалась ещё одна статуя, за ней ещё. Деревья, вернее то, что от них сталось стали расти рядами, явно высаженные так специально, а ноги после мягкой и пружинистой почвы почувствовали камень. Он вошёл в сад. Древний и холодный. Чем дальше Игор заходил, тем более ухоженным становился он. В стороны от главной тропы отходили маленькие тропки, которых сопровождали невысокие колючие кусты. Кое-где сохранились почерневшие фонари со стеклянным домиком на вершине, которые своим кривым силуэтом пугали не меньше, чем, иссушенные деревья, простирающие тонкие руки к небу.

Статуй становилось все больше. Большинство изображало людей, стоящих уверенно в героических позах. Они были облачены в странноватые военные одежды, у каждого при себе была шпага, меч, кистень или булава. Нередко они изображались стоящими на голове какого-нибудь жуткого монстра. Одна из скульптур была совсем чудной: на ней был высечен низкорослый человек с непропорционально короткими и тонкими ногами, в руках он держал рогатку, а за спиной висела огромная вилка. Головы у него не было, а камень на шее был неровно обломан. Игор посмотрел вокруг, надеясь отыскать её в кустах, но безуспешно.

Особняком, на отдельных площадках стояли скульптуры ланнов. Одного он узнал сразу – это был Самвона. Горделивый волк, стоящий прямо, на двух ногах. Игор вновь вспомнил лицо испуганного юноши, сокрытое под маской зверя и полные обиды глаза. В глазах этой статуи был покой.

Прочие статуи ланнов были необычайно отвратительными, изображавшими уродливых существ с огромными не то клювами, то не головами. У кого-то было несколько рук, кто-то стоял на птичьих ногах или лежал бесформенной кучей. С огромным удивлением Игор обнаружил статую кота, вылизывающего зад. Тот сидел на постаменте, высоко задрав ногу и погрузив голову в каменную шерсть.

Все это вызывало улыбку, но никак не вязалось с рассказами о могучих созданиях, сокрушивших в три дня целое людское воинство. Словно, это была ирония. Весь сад иронии.

Статуи остались позади, зародив в душе странное, пока неясное ощущение. Под ногами вновь зашуршала земля, а тропа сузилась и вытянулась прямая как стрела. Игор шагал бодро, стараясь наслаждаться тишиной леса и редкими теплыми лучами солнца, пока не увидел серебряный блеск вдали, справа.

– Озеро! – воскликнул он. – Здесь, на карте было озеро!

Он смело свернул с тропы, чувствуя в сердце небывалый подъем, и начал спускаться вниз, весело прыгая через камни и поваленные деревья. Но что-то его настораживало, чего-то здесь не хватало. Он остановился, огляделся и обнаружил, что на земле нет жухлых осенних листьев. Конечно, откуда им тут взяться, но видеть это было необычайно странно. Только камни, поросшие сизым и зеленым мхом, да древесная труха. Он ощутил себя человеком всю жизнь прожившим на одном конце континента и вдруг посетившим другой и впервые увидевшим…

– Континент!

От неожиданности он чуть не упал, неловко ступив, запнувшись о собственную мысль. В памяти вновь сверкнуло воспоминание. Сверкнуло и тут же поспешно растворилось, как призрак в тумане. Игор сильно сжал голову руками и зажмурился, стараясь не потерять его. Но как же быстро оно ускользало!

«Как сон на утро, после пробуждения…» – вспомнил он слова привратника.

Он хватался за тающее воспоминание, выуживая из него нити образов. Горы, цветы, белые низкие дома с крышами цвета охры, волны бьются о невысокие скалы, а потом стужа и метели, и снег валит огромными тяжелыми хлопьями, падает на покосившийся забор из гнилых жердей. Из старых черных жердей! Валит снег на землю… Крупный снег… Снег…На землю валит снег.

«Континент! Континент! Континент…» – твердил он у себя в голове, но слово это больше не будоражило его память.

– Да будь все проклято! – со злостью воскликнул он, но ему не отозвалось даже эхо.

Постояв немного на месте и борясь с неожиданным приступом гнева, он поднял взгляд на озеро, которое уже проглядывалось сквозь серый частокол. Его серебряный блеск был столь ярок, что оставлял в глазах жженые пятна, а воздух, тянувшийся от него, пах прохладой и осенью. Горько вздохнув и злобно хуля весь этот мир с его вороватыми законами и принципами, он спустился вниз.

Озеро было прекрасным. Студеная, черная вода изливалась на песочный берег тягучими волнами, струясь среди камней и пенясь под ногами. До другого берега было рукой подать, всего четверть часа пути, а вот на восток серебряная гладь тянулась очень далеко, утыкаясь в огромную горную гряду, грозно возвышающуюся над лесом.

На противоположном берегу стояло мрачноватое поместье с огромными черными глазницами окон и небольшой башенкой с красной крышей. Во дворе его росло белое дерево, окутанное в невесомый саван, сотканный как будто из паутины. Огромной паутины. Игор тут же представил отвратительных мохнатых обитателей поместья, и ему стало не по себе. Хорошо, что их разделяло озеро.

Но самым удивительным, он даже протер слезившиеся глаза, было то, что заброшенное строение окружали вполне живые корабельные сосны, щекочущее свинцовые тучи пышными зелеными кронами. Они словно стражи окружили его плотным строем, оберегая от болезни, которая погубила лес.

Это было замечательно! Сердце радовалось, глядя на дышащие жизнью деревья.

Чуть поодаль, за высоким камнем, на том берегу, где стоял Игор, покачивалась лодка. Старенькая и черная, как тот забор из гнилых жердей, что он вспомнил, она легонько билась о камень, и эхо от её ударов разносилось далеко по озерной глади.

Это было приглашение, будто неведомая сила звала его на тот берег, к черному дому. Словно мир, в который он попал, осторожно напоминал о себе и старался выглядеть радушным. Но он не решился, подумав, что еще слишком мало знает это место, чтобы сходить с безопасной тропы.

Игор как завороженный смотрел на лодку, думая о чем-то своем, когда краем глаза заметил одинокую волну, бесшумно приближающуюся к нему. Что-то большое быстро двигалось под водой. В страхе отпрянув, он отбежал на безопасное расстояние. Бугор исчез, оставив после себя только волны, бесшумно излившиеся на берег – озеро словно ответило обидой на отвергнутое предложение. Игор замер, чувствуя, с каким волнением бьется его сердце, и увидел, как на том берегу из пролеска спустился к берегу большой серый не то волк, не то пёс. Он спешил к разрушенному строению и вскоре скрылся в нем. Игору показалось в этот мемент, что в некоторых окнах промелькнули человеческие фигуры.

– «Неужели там кто-то живет?» – подумал он, приглядываясь.

Через некоторое время он, последний раз взглянув на озеро, вновь вышел на тропу. Когда Игор приблизился к другому берегу, то увидел дорожку, уводящую к поместью. Она выглядела очень мрачной и заброшенной, но совершенно точно в былые времена была хорошей наезженной дорогой. Возле поворота стоял указатель, едва различимый среди сухого кустарника, надпись на котором была стерта. Об этом говорили крупные рытвины, проделанные не то камнем, не то клинком.

– «Странное место, – подумал он. – Странное даже для этого мира».

Воздух едва успел прогреться солнечными лучами, когда Игор, наконец, вышел к вратам. Они были огромны и величественны, они устремлялись вверх и были выше любого дерева в лесу. На каменных сводах были мастерски высечены изображения людей и самых разных животных. Причём люди здесь охотились, ели, дрались, убивали, предавались извращенной любви и другим очерняющим их делам. Это было очень наивное собрание человеческих пороков и страстей. Зверь, напротив, был спокоен и сдержан и кроме как сидящим и с мудрой угрюмостью взиравшим в пустоту, никак больше не изображался. Не двусмысленный посыл завершала на самом верху каменная фигура человека, окруженного зверьми, принявшими его в свою стаю.

Игор поначалу усмехнулся той тривиальной простоте, но улыбка быстро сошла с его уст. Он увидел стражей.

Три изваяния. Кукушка, крыса и хомяк. Величиной с два человеческих роста, они были мерзко искажены, их лица или морды отвратительным образом были перемешаны с лицами людей. Порочными и некрасивыми. Но самым пугающим было то, что эти монстры были живыми. Они неотступно глядели на человека, вращая в черных глазницах каменными зрачками. Их твердая шкура немного шевелилась, издавая противный скрежет. Стражи не могли двигаться в полную силу, а лишь немного и с явным усилием поворачивали головами. Хомяк держал в лапах большую свинью, а рот его был набит камнями. Мелкие зубки хищно выглядывали из под верхней губы, и, казалось, сквозь них струилось что-то вязкое. Крыса премерзко высматривала, словно намереваясь что-то утянуть, и в возбуждении переминала щербатыми лапками кончик своего хвоста. Шерсть животного была облита смолой и торчала во все стороны острыми клочьями. Кукушка сидела над пустым гнездом, крича и воздевая к небу ободранные крылья. Тело птицы было странным образом смято в области живота, будто по медному кувшину ударили молотом.

Возле ног стражей стояли корзины, блюдца, на камнях лежали тарелки и подсвечники. Сюда явно приносили дары. Подношения были самыми разнообразными, начиная от сгнивших остатков еды и заканчивая скелетиками грызунов. Хомяка задабривали едой и травами, кукушку почитали при помощи свечей и животных, а вот крысе не досталось ничего кроме сломанных ложек и ножей.

– Отдай нам твою зависть! – прошипела гадливым языком крыса, прищурив глаза.