Читать книгу Navium Tirocinium - - Страница 1

Пролегомена

Вот уж не думал, что когда-либо займусь писательством. Талантов подобных никогда в себе не наблюдал, скорее даже наоборот – тяготел к более точным наукам. В школе литература была одним из самых моих нелюбимых предметов.

Да и говоря по правде, я был бы достоин презрения окружающих и потерял бы уважение сам к себе, если бы до последнего настойчиво твердил, что эту книгу полностью написал я сам. Хотя по ходу того, как продвигалась работа, я говорил моим друзьям и знакомым, что я пишу историко-приключенческий роман. Бесспорно, моей заслуги в том, что получилось, очень даже немало. Но совесть не позволяет мне полностью присвоить себе авторство.

Постараюсь вкратце пояснить. С детства я тяготел к странствиям и путешествиям – стремление, которое, правда, заключалось в основном в прочтении огромного числа книг про моряков, индейцев, ковбоев, рыцарей и всякого рода путешественников. Мне хотелось знать, как там, в далёких странах живут люди и на что они похожи эти далёкие края. Но заботливые правители нас тщательно от подобной информации ограждали. И мне, простому мальчишке, оставалось лишь смотреть «Клуб кинопутешествий» и мечтать… Я уже учился в вузе – конечно же, в техническом, – когда в нашем царстве-государстве начались желанные перемены. Занавес, отделявший нас от остального мира, упал или приподнялся – это кому как нравится, и перед нами открылись уникальные возможности. Но поскольку авантюризма мне явно не доставало, и к тому же я имел несчастье быть единственным ребёнком у своей матушки, я никуда не уехал, а покорно пошёл по проторенной дорожке. Однако детское моё любопытство никуда не делось. Я уже немного знал английский и за скромную плату достал пару адресов тех иностранцев, желавших переписываться с кем-нибудь из России – тогда на Западе вошло в моду всё русское. Разумеется, я предпочёл выбрать адреса девушек. С одной из них, американкой я обменялся парой писем, после чего она предпочла исчезнуть. Но вот с другой мы стали настоящими друзьями. Это оказалась замечательная молодая шотландка, весёлая, общительная, деятельная и настоящая патриотка. Несмотря на мой далёкий от совершенства английский, а может быть, даже благодаря простоте моих немудрёных, но искренних фраз, мы достаточно скоро подружились. Я с нетерпением по много недель, а то и не один месяц ждал от неё каждое письмо. Это только через несколько лет у меня появилась возможность пользоваться факсимильным аппаратом, а уж затем всеобщим достоянием стали электронная почта и интернет, а поначалу всё было мучительно долго. Через три года я первый раз побывал в Шотландии и сразу стал почётным гостем на свадьбе у моей шотландской сестры – поскольку именно такие отношения установились между нами и чему я был безмерно рад. Я перезнакомился со всеми её многочисленными родственниками и друзьями, среди которых чувствовал себя очень уютно и комфортно. Излишне говорить, что недолгая моя поездка была полна впечатлений и знакомств, что и отложило отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.

Когда я вернулся домой, то сам завёл семью. Но, увы, долго наслаждаться благами семейной жизни мне было не суждено. Более того, к большому моему сожалению всё закончилось, как это частенько и бывает, позорным скандалом, который я по своей глупости и неопытности не смог избежать и даже чем-то спровоцировал. Наверное, здесь всё и началось… Пережить этот удручающий и драматичный этап в моей жизни мне помогла моя шотландская сестрёнка и новая поездка, итогом чего, в конце концов, уже через много лет стала эта книжка…

Я не раз встречал у маститых писателей в прологах к романам любопытные истории о том, как эти самые романы создавались и что послужило их основой. Великие авторы увлечённо писали про услышанные ими якобы истории в забытых богом селениях, про принесённые им незнакомцами рукописи, про откопанные в старых библиотеках манускрипты и приводили ещё множество подобного рода выдумок. Да-да, именно выдумок, как же иначе, или для корректности можно их назвать литературным приёмом. Не мог же я считать себя настолько простофилей, чтобы поверить во всю эту чушь, призванную лишь заинтриговать будущих читателей.

И вот сейчас мне в некотором роде стыдно тех моих мыслей, хотя они, возможно, и были вполне разумными. Краска приливает к моему лицу, когда я представляю, что будут думать обо мне читатели, когда я сообщу им, что на самом деле произошло. Это выглядит ещё более нелепо, чем те инсинуации великих прозаиков о происхождении их трудов. Поэтому я со стыдом и ужасом предвижу, как читатели – если таковые вообще найдутся – отнесутся к моим следующим словам и с каким презрением они будут обо мне думать, принимая меня за обманщика и шарлатана. Что ж, я этого вполне заслужил и обязан терпеть, и заранее всех прощаю.

Итак, когда я второй раз оказался в Шотландии, друзья сделали всё возможное, чтобы я забыл о своих горестях и проблемах. Посещение многочисленных музеев, старинных замков, плавание на паромах на острова, поездки на машине по безлюдным горным дорогам с живописными пейзажами, прогулки по покрытым вереском холмам – всё это должно было отвлечь меня от проблем и вновь пробудить вкус к жизни. Но и, конечно же, хорошие, добрые компании по вечерам со стаканом вина или толикой чего покрепче. Однажды мы очутились в доме Сэдди – так зовут маму моей названной сестры. На самом деле её имя Сара, но все её зовут Сэдди. В общем-то, я ещё с моей первой поездки в Шотландию был знаком с этой немолодой неунывающей женщиной, родоначальницей огромного семейства, и ныне бабушкой роты гвардейцев и стайки фрейлин, а также прабабушкой многочисленной и не поддающейся счёту армии правнуков и правнучек. Она ещё жила в тот год в небольшой трёхкомнатной квартирке в западной части Глазго. Муж её умер за несколько месяцев до свадьбы их младшей дочери, моей названой сестры, и поэтому я его, к сожалению, никогда не видел. Знаю лишь, что он был честным рабочим на верфях на Клайде, а его бабушкой была некто Дженни МакГрегор, в то время как Сэдди являлась потомком Максвеллов и Лесли… И вот, после тёплой встречи, обниманий и поцелуев я вручил Сэдди привезённый мною подарок. Честно говоря, уже не помню точно, что это было – по-моему, оренбургский пуховый платок. Мы мило пили чай, разговаривали о том, о сём. Потом старушка поинтересовалась, читаю ли я книги. Конечно, я читал, и ещё сколько! Тогда Сэдди вышла на пару минут и вернулась с каким-то большим предметом, завёрнутым в ткань неопределённого цвета и перевязанным хлипкой бечёвкой. Моя гостеприимная хозяйка сообщила, что в свёртке находятся какие-то рукописи. Бумаги эти, по её словам, были очень очень старые, потому что ей они достались ещё от недавно почившей старшей её сестры Нетты, а ей – от их родителей, а от кого они достались им она не знала. Нетту я хорошо помнил по первому моему визиту в Глазго. Казалось, тогда они с сестрой соперничали в привлечении моего внимания и опеке надо мной. Она курила как паровоз, как и её сестра Сэдди, и в результате получила рак лёгких. Предчувствуя приближение смерти, Нетта попросила свою сестру свозить её на море – на один из испанских курортов. Через пару месяцев после возвращения в Шотландию, её не стало. Кстати, Сэдди после этого трагического случая бросила курить (это на семидесятом-то году жизни!)

Кажется, я немного ушёл в сторону. Так вот, Сэдди сказала шамкающим голосом, что она как-то пыталась разобрать, что в них написано, но так и не смогла понять, что это такое – то ли письма, то ли какие-то рукописные книги или скорее их черновики. Она показывала эти бумаги своим детям, уже немолодым и даже некоторым из их детей. Однако, как она сообщила со вздохом, ни у кого из них не появилось желания копаться в этой толстой кипе листов. Но у Сэдди рука не поднималась выбросить этот свёрток, который так и оставался лежать в её кладовой многие годы. И вот она, с видом будто делает великий подарок, вручила мне эти бумаги. Разумеется, я был не в силах отказаться, тем более, что Сэдди намекнула, что надеется узнать от меня, что же написано на этих листах. В свою очередь, сделав вид, что с огромной радостью принимаю «подарок», и пообещав почитать рукописи, я забрал свёрток, горячо поблагодарил старую шотландку и на том мы и расстались. Тогда я ещё не представлял, во что вляпался. Очутившись через пару недель у себя дома, я ради любопытства развернул свёрток и понял, что в кипе в общей сложности около тысячи (!) листов, исписанных мелким почерком. Хотя я прилично читаю по-английски, но необходимость прочесть этот штабель листов не пойми чего привела меня в ужас. В итоге я снова аккуратно завернул рукописи, завязал, убрал на самую верхнюю полку и надолго забыл про них. Тем более что в следующие месяцы я был всецело поглощён работой, поиском путей приобретения моего собственного жилья, оформлением документов на ипотеку и прочей связанной с этим суетой. Сначала я успокаивал мою совесть (я ведь обещал прочесть рукописи!) большой занятостью и нехваткой времени. А когда она, совесть то бишь, мало-помалу впала в летаргический сон, то я и вовсе забыл про бумаги. Причём так сильно забыл, что чуть не лишился рукописей. Когда я перевозил мои небогатые пожитки в свою новую квартиру, я просто напросто не удосужился залезть на стул и глянуть, не осталось ли чего в шкафу. Лишь когда я закрывал дверь и бросил в этот миг прощальный взгляд на последнее моё временное обиталище, что-то ёкнуло внутри и я вдруг вспомнил о тех бумагах.

Потом прошло несколько месяцев обустройства нового жилья. Понятное дело, что занятие это было хоть и хлопотное, но куда приятнее, чем читать не пойми что. Так прошла весна, лето. И вот, одним тёмным осенним вечером, не зная чем себя занять, я вдруг вспомнил про эти бумаги и решил наконец-то если не выполнить моё давнишнее обещание прочитать их, то хотя бы попытаться это сделать. С некоторой неохотой я достал эту кипу макулатуры, развернул, уселся в старое кресло (новое я ещё не приобрёл) и принялся просматривать страницы.

Я сразу сообразил, что это рукопись книги со странным названием на латыни или нескольких книг. Судя по пожелтевшим страницам, написано всё это было ужас как давно. Ещё более я удивился после прочтения первых нескольких страниц. Как я говорил, в то время на досуге, обычно перед сном – для скорейшего засыпания – я читал много книг, причём в оригинале, и большую часть из них составляла английская классика. Так вот, стиль изложения, используемые обороты в рукописи сильно смахивали на английский литературный язык … первой половины девятнадцатого века! Витиеватые фразы, многоуровневые предложения, апелляции автора к читателю и ещё много чего, свойственного тому времени. Хотя, возможно, это была лишь хорошая имитация, кто знает, или же я просто ошибся в своём суждении – всё же в вопросах литературы я всего лишь дилетант…

День за днём читая понемногу рукопись, я обнаружил, что некоторые страницы отсутствуют. К счастью страницы были пронумерованы. Оказалось просто напросто, что некоторые листы лежат не на своём месте, как будто очередной «хранитель» рукописи случайно рассыпал её, а потом неаккуратно сложил обратно, перепутав порядок страниц. Мне пришлось потратить битых два часа, чтобы устранить эту оплошность. Про себя я ругал того небрежного неизвестного хранителя (не знаю, кто там был – Максвелл, Лесли или кто ещё), не подозревая ещё, что мне предстоит потратить на эту рукопись ещё не час, не день и не месяц – а целые годы! Более того, то, что сейчас находится перед вами, это перевод лишь трети всей этой рукописи, и мне предстоит ещё титаническая работа, если господь отпустит мне ещё время.

Сейчас я пытаюсь понять, с какой стати я взялся за это неблагодарное дело. Наверное, потому что жизнь сложилась так, что у меня не было больше семьи, и вряд ли уже появится, и не надо было уделять всё свободное время заботливой жене и послушным детям. К тому же я избавлен, к моему большому сожалению, от необходимости честным трудом зарабатывать себе на хлеб насущный, ибо здоровье моё давно уже пошатнулось, да так пошатнулось, что наше доброе государство взяло на себя заботу о моём благополучии. Мне не надо было обязательно работать, и порой появлялось много времени, которое я не мог потратить на привычные для других радости жизни. Но сидеть без дела и скучать, наблюдая, как бесцельно, впустую проходят день за днём, я тоже не мог, и потому решил попробовать перевести рукопись. Кроме того мне нравилось, то, что я уже успел прочесть.

Почему я потратил так много времени на перевод трёх сотен листов? Да потому что это была не просто работа переводчика! Рукопись напоминает собой по большей части черновик с множеством зачеркиваний, пометок, исправлений, клякс. Где-то встречаются нестыковки в сюжете, а в иных местах откровенные исторические ляпы. Поэтому, по сути, мне пришлось не просто редактировать, а вносить несчётное число разного рода исправлений и поправок. А для этого потребовалось стать немножко писателем и даже историком, проштудировать кучу материала про ту эпоху. К тому же мне хотелось перевести рукопись как можно ближе к стилю оригинала – может быть, чтобы тем самым отдать дань уважения автору. Поэтому мне пришлось много читать классических переводов подобной литературы того времени, чтобы набрать лексический запас и перенять стилистику той эпохи. Я ведь за всю свою жизнь к тому времени даже и маленького рассказика не накрапал. А поскольку мне приходилось по мере возможности работать в различных компаниях по своей основной профессии, то перевод и редактирование рукописи проходили очень неравномерно, порой только по выходным дням, а иногда я вынужден был прерывать моё «писательство» на месяца.

После этого я бывал в Шотландии ещё несколько раз и пытался выяснить, кого на самом деле стоит считать автором рукописей. Но, увы, Сэдди знала про это не более того, что уже рассказывала мне ранее, и заверила меня, что я, если хочу, могу опубликовать перевод под своим именем.

В итоге, через одиннадцать лет после того, как бумаги попали в мои руки, я, наконец-то, могу быть немного доволен. Немного – потому как прошло столько лет, а я в состоянии предъявить на суд публики пока лишь треть рукописи…

Ну, вот и закончились мои разъяснения, которые, надеюсь, вас не сильно утомили и не отбили охоту прочесть этот роман. Что ж, если это так, то желаю вам твёрдости духа, чтобы «переплыть» эту книжку. Если вы, кстати, не заснёте после первых пяти-шести страниц, то, значит, у нас есть что-то общее и вы также упрямы, как был и я, когда принялся за перевод этой старой рукописи или не пойми чего.

Итак,