Читать книгу Учебник Литература Приднестровья (литература родного края) - - Страница 1
ОглавлениеВведение
Современная литература Приднестровья стала самостоятельным фактором культуры с 1990 года, когда была образована Приднестровская Молдавская республика. Писатели стали хроникерами этого непростого времени, опираясь на традиции русскоязычной литературы МССР, представленной в первую очередь такими именами как Анатолий Дрожжин, Борис Крапчан, Николай Фридман. Традиции великой русской литературы, лучшие образцы литературы советской также являются живительными источниками молодой литературы ПМР.
Литература, как никакой другой вид искусства, теснейшим образом связана с общественно-политическими процессами в стране, которую она представляет. Поэтому не удивительно, что драматическая история становления ПМР предопределила преобладание проблематики гражданско-нравственного характера. Гражданская лирика приднестровских поэт ориентирован на такие образцы, как гражданская русская лирика 19 века (А. Дрожжин), сохраняются традиции некрасовской социальной поэзии (Л. Литвиненко). И здесь допустима публицистичность и пафосность. Такого рода стихи не могут не касаться высоких струн души человека, любящего свою Родину. Такова сила слова. Очень точно об этом говорит известный русский писатель 19 века В. Ф. Одоевский: «Ни одно человеческое слово, произнесенное человеком, не забывается, не пропадает в мире, но производит непременно, какое-то действие».
Лирика приднестровских поэтов своими глубинными корнями связана с Золотым и Серебряным веками русской поэзии. Это касается, как идейно-тематического плана, так и жанрового наполнения нашей поэзии. Примером может служить религиозно-философской лирика С. Ратмирова. К авангардистской советской поэзии 20-30-х годов стилистически близка лирика О. Юзифовича.
Поэзия А. Ахматовой и М. Цветаевой оказала благотворное влияние на творчество поэтесс Приднестровья (Людмила Кабанюк, Людмила Кудрявцева), пласт которой достаточно объемен, что соответствует общим тенденциям развития российской литературы.
Все вышесказанное относится и к прозе приднестровских писателей. Она выглядит достаточно разнообразно. Здесь и иронические рассказы (Ю. Баранов), и новеллы-притчи (В. Майдурова), и даже такой редкий жанр как «литературные изыскания» (Б. Челышев). Важнейшее значение прозаических произведений состоит в том, что именно они, по большей части, помогают не только понять, но и почувствовать свою неразрывную связь с прошлым своей страны и народа.
К сожалению, современный школьник с его инерцией ускоренного времени, с его клипообразным сознанием, активно формируемым СМИ, слишком погружен в настоящее. Живет, словно, в режиме он-лайн. Забыты слова великого поэта, у которого есть все и обо всем, А.С. Пушкина: «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим».
Современный школьник должен понимать, что главным предметом изображения литературы был и остается человек во всех его сложностях и противоречиях в историческом времени и личностном пространстве. Хочется, чтобы, находясь на пороге самостоятельной жизни, он это понял, опираясь на высказывание Ф.М. Достоевского: «Народ – это национальная личность».
В творчестве приднестровских авторов очевидно преобладание малых эпических и лирических форм, отсюда и повышенное внимание к ним авторов учебник. Изучение больших эпических произведений (роман), лиро-эпических (поэма), такого рола литературы как драма ожидает школьника в дальнейшем. Это касается и такой окололитературной жанровой формы, широко представленной в литературе Приднестровья, как очерк.
Параллельно с литературой ПМР развивается и литературная критика, которая является неким посредником между писателем и читателем. Авторам учебника представляется, что размещенные в нем статьи, помогут школьнику лучше понять художественные произведения приднестровских писателей.
Учебник может быть использован в классах с разным уровнем изучения: профильный и базовый. Материал для классов с углубленным изучением литературы отмечен звездочкой.
Учебник составлен согласно программе факультативного курса (Литература Приднестровья 5-11 классы) под общей редакцией кандидата педагогических наук Н.Г. Никифоровой, 2009г.
Историко-литературный процесс: время, писатель, произведение
Диалоги о Приднестровье
Анатолий Сергеевич
Дрожжин
(1937-1994)
Анатолий Сергеевич Дрожжин родился в 1937 года в селе Козинки Брянской области. Окончил Пермское техническое училище, работал токарем, забойщиком в шахте. После службы в армии сменил множество профессий, исколесил всю страну. В 1972 году в Туле вышел первый сборник стихов: «Белые берега». В 1975 году переехал в Тирасполь, несколько лет работал на заводе литейных машин имени Кирова. Автор стихотворных сборников «Отчий дом», «Воскресный зов», «Белый день», «Светлая полоса», «Родичи». На доме №5 по улице Комсомольской, где поэт жил последние годы, в память о нём установлена мемориальная доска. Руководил лито «Взаимность» в 1986-1988 гг. Погиб в автокатастрофе, похоронен в Брянске.
Валентин Булгаков
Дрожжин и «Взаимность»
Во «Взаимность» я пришёл через «Днестровскую правду», которую постоянно выписывал, далеко не случайно. Издавна писал стихи, в конце концов само по себе возникло желание как-то определиться: что я пишу, насколько это серьёзно? Сначала поговорил с преподавателями литературы, с филологами, но быстро понял – люди хорошие, но помочь мне не могут… Тут как раз и попалось на глаза газетное объявление о начале работы городского лито.
В редакции «Днестровки» мне повезло: практически сразу встретил руководителя лито – уже хорошо известного в Тирасполе поэта Анатолия Дрожжина. Контакт у нас установился мгновенно. Узнав, в чём дело, он почитал подготовленные мною стихи, послушал мои сбивчивые объяснения и пригласил к себе домой…
Вообще-то человеком Дрожжин был довольно замкнутым, так что столь быстрое сближение может кому-то показаться маловероятным. Но объясняется этот удивительный факт очень просто: «виновата» наша общая малая родина – Брянщина. Даже Дрожжин не мог остаться равнодушным, совершенно неожиданно встретив в Тирасполе земляка, ещё и пишущего. Позже, правда, я убедился: нагрянуть к нему запросто было нельзя. Он сам и предупредил меня однажды: «Если захочешь прийти, сначала позвони. Не люблю незваных гостей. Буду рад тебя увидеть, но только в то время, когда назначу…»
Первое посещение Дрожжина, разумеется, запомнилось. Дом я нашёл быстро – стандартная многоподъездная пятиэтажка. Ну, и растерялся – никак не мог сообразить, в какую дверь толкнуться. Спросил у мужиков во дворе – не знаете, мол, где живёт поэт Дрожжин? И мне сразу показали – вон в том подъезде на третьем этаже… Так что в округе его определённо знали, хотя близких отношений он ни с кем не водил и в домино вечерней порой в беседке не стучал.
Жил Дрожжин с сестрой, которая, кстати сказать, работала в профилактории ПХБО – как и моя мама. Женщины подружились между собой. Понятно, что говорили они обо всём, причём довольно откровенно, так что и я был немножко в курсе личных дел поэта.
Обстановка в комнате-кабинете Анатолия Сергеевича мне показалась довольно холостяцкой. В глаза бросилось обилие старинных деревенских вещей. На шкафу с книгами, скажем, висели настоящие лапти. Ещё были какие-то диковинные изделия народных промыслов, что-то вроде инструментов – прялки и т.п.
На столе стояла фотография сына поэта – это сразу угадывалось по ярким фамильным признакам. Заметив мой интерес, Анатолий Сергеевич сказал, что парень уже взрослый и живёт самостоятельно. Как водится, я спросил:
– общаетесь, наверное, помогаете ему?.. Дрожжин ответил неожиданно для меня: «Ещё чего? Я их вырастил (у поэта ещё дочь имелась – примеч. автора), образование дал – дальше пусть сами упираются. А мне надо и для себя пожить…». Родители тогда считали святой обязанностью своей поддерживать детей до собственной смерти, так что в данном случае я впервые столкнулся с «альтернативной позицией».
Пожалуй, это был единственный раз, когда Дрожжин счёл необходимым коснуться обстоятельств своей личной жизни. Вообще же вторжений в эту сферу он не терпел и очень не любил, когда ему задавали лишние вопросы. Держал, так сказать, дистанцию. Как я заметил, была у него чёткая граница: сюда – можно, а дальше – не суйся…
По сложившемуся стереотипу, я ожидал увидеть у Дрожжина много книг – и не ошибся. Поразило меня обилие самых разных словарей. Откровенно сказать, я испытывал серьёзные проблемы с правильным употреблением слов и постановкой ударений, так что смотрел на его «богатство» не без зависти. Дрожжин без внимания это не оставил. Усмехнулся и без лишних слов подарил мне словарь Ожегова – немыслимый по тем временам дефицит!.. Впоследствии, правда, не забывал напоминать, чтобы я пользовался этим словарём в процессе своих писаний. Мои возражения, сводившиеся к тому, что классики наши довольно свободно обращались с ударением, он парировал жёстко: «Ты с кем себя сравниваешь – с Пушкиным, с Лермонтовым?.. Им многое можно было, а вот нам – нет: должны соответствовать своему статусу и языком – главным нашим оружием – пользоваться грамотно!»
Одним из самых дорогих для меня подарков стал сборник Дрожжина «Светлая полоса» с авторским автографом, подаренный там же, у него дома. Потом я ещё два сборника, написанных им в Тирасполе и изданных в Кишинёве, купил, и он мне их уже на заседании лито подписал – как и всем желающим.
Отмечу сразу ещё несколько обстоятельств. Во-первых, я никогда не видел, чтобы Дрожжин дома пил водку. Честно говоря, вообще не помню его пьяным. Он был заядлым кофеманом – это точно. Когда я у него бывал, мне он тоже предлагал чай или кофе – но никогда ничего горячительного.
Во-вторых, в психологическом плане Дрожжин был человеком в значительной степени деревенским, хотя городской образ жизни ему тоже нисколько не претил. К примеру, в русской деревне все друг друга знают и здороваются обязательно; в городе, конечно, если начнёшь всех встречных-поперечных приветствовать, сразу психом прослывёшь! Тем не менее, во дворе дома, где жил Дрожжин, как я уже упоминал, его знали хорошо… Деревенское воспитание Анатолия Сергеевича особенно проявлялось в нелюбви к официозу и пышности – я это заметил, когда его чествовали в городе по случаю 55-летия: мне показалось, что, с одной стороны, ему это было приятно, с другой – определённо тяготило.
Третий момент – чисто творческий. Не будучи знаком с его стихами, лично я поначалу воспринимал Дрожжина-поэта довольно абстрактно, но быстро понял, кто передо мной, познакомившись с подаренным мне сборником. На первых порах мне хватало и того, что он – ученик Твардовского и что Твардовский очень высокого мнения о нём (об этом мне как-то поведал Владимир Масленников, и это, признаюсь, сразило меня наповал!). Сам Дрожжин никогда не упоминал о своих отношениях с классиком советской поэзии – думаю, потому что он вполне отдавал себе отчёт в силе своего дара.
Вообще свои заслуги он оценивал совершенно адекватно. Он был именно Мастером!.. Откровенно говоря, я до сих пор в России не вижу поэта уровня Дрожжина. Его беда – что он не прижился в столице, а из провинции протолкнуть его было попросту некому. Обычная трагедия неординарной личности…
На первое своё заседание лито я шёл с трепетом – даже несмотря на личное приглашение Дрожжина. Пока обвыкся, боялся рот открыть: думал – засмеют ведь!.. Многих фамилий уже не помню, к сожалению, – только лица. Ничего удивительного – далеко не все ходили постоянно, значительное большинство людей исчезало после первого же посещения. Упёртых взаимновцев тогда по пальцам можно было перечесть. Один из них – Илюхин – у меня пользовался авторитетом почти таким же, как Дрожжин. Мы с ним постоянно общались на наших встречах: он мои стихи критиковал и давал советы; я, соответственно, его критиковал и что-то подсказывал… Как-'го сказал ему: много воды вы льёте, Пётр Максимович, стихи у вас интересные, но подход очень долгий к сути, надо бы покороче!.. Он согласился.
Человеком Илюхин был очень простым, душевным, без выпендрёжа. Дрожжин его уважал, хотя разница в ранге, конечно, чувствовалась, и Илюхин всё прекрасно сознавал. Дрожжин в поэзии был мыслителем, даже отчасти философом, провидцем, пророком, а Илюхин – более описателен. Его коньком стала военная тема, в которой он и раскрылся как поэт. И по характеру Илюхин резко отличался от Дрожжина. Наверное, сказывалось, кто какую жизнь прожил: один – в егерях, другой – в лагерях.
Заходил иногда «на огонёк» Фридман. Близко познакомиться с ним мне не удалось. По моим ощущениям, писал он, конечно, от души, но слабовато. И это понимали все.
Хорошо помню, как жёстко критиковали Юзифовича. Я ему всегда говорил: Олег, ну слишком вычурно ты пишешь, попроще надо – и будет тебе счастье…
К фантастике тяготел Слава Сирик, даже со Стругацкими переписывался. Как к прозаику, Дрожжин к нему относился хорошо. Но мне почему-то всегда казалось, что он не пойдёт в литературу и вряд ли из него толк получится. Любил он выкрутасы какие-то выстраивать. Мне близка классическая система русской литературы, поэтому работа Сирика не впечатляла.
Пару раз заходил Полушин. Дрожжин его определённо не любил, поэтом не считал, даже утверждал, что его нельзя подпускать к литературе. По мнению Анатолия Сергеевича, Полушин, как человек совершенно бесталанный, обладал завидными «локтями» и способностью к цели «идти по головам». При этом Дрожжин вспоминал, как Полушин выпрашивал у него направление в Литинститут и как на него, Дрожжина, давили полушинские благодетели из горкома партии. Анатолий Сергеевич долго сопротивлялся, потому что, как он часто цитировал, «талантам надо помогать, бездарности пробьются сами», но потом всё-таки сдался – и впоследствии постоянно корил себя за беспринципность. Он считал, что после литинститута Полушин многим в Приднестровье может просто испортить жизнь и не пустить в литературу. Думаю, у него имелись основания для такого вывода.
Ко мне Дрожжин был чрезвычайно требователен. Я даже иногда на него обижался: «Анатолий Сергеевич, чего ты меня дрючишь всё время, а других не трогаешь?» Он отвечал: «В тебе есть искра Божья, потому к тебе и спрос особый. Остальные – ну да, сидят… А ты – можешь, из тебя я хочу сделать хоть что-то, но ты свой талант разбазариваешь на всякую ерунду!» Я возразил: «Талант надо чувствовать. Вот я и пишу о том, что хочу высказать, что чувствую…»
Во «Взаимности», конечно, настоящих мастеров слова не было, в основном все ходили «для души». К литовцам Дрожжин относился довольно лояльно, то есть выслушивал всех. Взаимновцы, понятно, считали его мэтром. По технике письма никого Анатолий Сергеевич особо не доставал (как ты пишешь – это твоё собственное дело), вообще этого не касался, понимая, что такие вещи приходят с опытом. Для Дрожжина самым главным в стихотворении был образ – он в первую очередь именно его искал.
Я позволял себе спорить с нашим руководителем, другие – почти никто: просто воспринимали его критику, как должное. Дрожжину, по-моему, нравились мои выступления. Что мне импонировало – он не ставил себя выше собеседника. Мог ведь и шумнуть – а кто ты такой? Тебе мэтр говорит – слушай и мотай на ус!.. Нет, он старался переубедить, приводил примеры, которые ставили в тупик… Так и научил меня думать, а не шляпу на голове носить!
Свою точку зрения он всегда доказывал и объяснял, что ему не нравится и чего он хочет. Потому-то он мне многое и дал. О чём-то я догадывался, что-то чувствовал – Дрожжин как раз умел всё это чётко облечь в слова. Немало он со мной возился. И публиковал довольно неплохо. Я, конечно, уровень «Днестровки» не переоценивал, тем не менее то, что давал Дрожжин, обычно имело своеобразный «знак качества».
В редакции «Днестровки», где поначалу собиралась «Взаимность», Дрожжин был в большом авторитете. Его отношения с Масленниковым были определённо больше, чем товарищеские: он мог давить на заместителя главного редактора в том, что касалось публикации стихов, и Масленников к его мнению прислушивался. Положение это сохранялось и позже, когда мы «переселились» в библиотеку. Собирались, помню, возле памятника Пушкину и шли на второй этаж – сначала там у нас была «резиденция», а потом нам предоставили отремонтированный подвальный зал.
Писали мы тогда продуктивно, потому что был стимул: публиковали ведь! Если тебя не печатают, писать перестаёшь, – я это понял на своём опыте. Потому сейчас и не пишу практически… Впрочем, я себя никогда не считал писателем, тем более поэтом.
Кроме всего прочего, Дрожжин был очень интересным собеседником. Мы с ним разговаривали не только о поэзии, но и «за жизнь», как говорится: о политике, о семьях, чисто бытовые темы затрагивали… Он весьма сильно уважал Сталина, был, так сказать, «искренним сталинистом» – и в этом мы с ним никогда не сходились.
Спросил как-то Дрожжин, кто мой любимый поэт. Я назвал Пушкина («Ну, это само собой», – прокомментировал Анатолий Сергеевич), Лермонтова («Понятное дело…»), Есенина («Да, фигура в нашей поэзии культовая…»), потом -Афанасия Фета. Дрожжина как подбросило: «Ты считаешь его поэтом?! О чём же пишет Фет?».
Откровенно говоря, меня его реакция поразила. Я ответил ему: Фет – это лирика, состояние души, природы… «Тебе нравится?» – поразился Дрожжин. Я сказал, что лес, запахи, рассвет, закат, земля, дождь – это меня действительно трогает. Красота людей – тоже. Всё это у Фета присутствует в избытке… Тогда Анатолий Сергеевич произнёс с укором: «Поэт должен быть летописцем своего времени…» – мы с ним долго спорили на эту тему, потому что я считал, что в роли «летописца» поэту остаётся лишь рифмовать газетные передовицы.
Так и не знаю, почему Дрожжин не любил Фета. Его стихи, говорил он, непонятно, в каком году и в какое время написаны… Я отвечал, что это как раз и хорошо, потому что свидетельствует, что написано для вечности. Кому будет интересно читать рифмованный мусор про Сталина или кого-то ещё из политиков или полководцев через 100, 200, 300 лет? А Фета читать будут! Конечно, поэт должен писать и о том, что происходит вокруг, но не зацикливаться на конъюнктуре, не превращать её в амплуа…
Рассказывал Дрожжин иногда о том, с кем учился в Литинституте. Называл имена Николая Рубцова (у Дрожжина даже есть стихотворение, посвященное Рубцову), Бэллы Ахмадулиной… Резко отрицательно относился Анатолий Сергеевич к Евтушенко и Вознесенскому – правда, не уточнял, знал ли их лично. Но критиковал жёстко и поэтами их не считал. Когда я стал читать их стихи, особенно времён перестройки, – я с Дрожжиным полностью согласился. У Евтушенко, к примеру, мат-перемат сплошной! Как поэт может такое «ваять»?..
Крайне интересный, на мой взгляд, момент- отношение Дрожжина к Богу. Будучи сталинистом, традиционное православие он не воспринимал. При таком детстве, при такой судьбе атеизм был для него естественным состоянием. В его комнате, скажем, предметов культа я не видел, и разговор на эти темы никогда у нас не заходил. С другой стороны, не исключаю, что если бы он был жив, вполне мог бы к Богу прийти. И вот почему.
Я – православный, крестился в 27 лет в собственной квартире. От Дрожжина факт этот не скрывал и не слышал от него никаких насмешек или какого-то недоумения по этому поводу. Но здесь важно ещё то, что в моих писаниях время от времени появлялись вполне отчётливые религиозные интонации.
Как-то принёс я на «Взаимность» стихотворение «Стеклянная дверь». В нём шла речь о моём восприятии жизни – как я вижу всё через стекло: казнь Христа, Голгофу… Помню язвительную реплику Юзифовича: «Чистый Булгаков – но только не Михаил…» А Дрожжин не сказал ничего. Потом я принёс ещё одно стихотворение – в нём лирический герой входит в лес, как в Храм, и впечатление – будто там живёт Иисус – такие вокруг умиротворение и благодать… Дрожжину неожиданно понравилось, и он это стихотворение даже опубликовал в одной из подборок.
А вот «Стеклянную дверь» Анатолий Сергеевич печатать не стал. Прямо не говорил, почему, промолчал. По прошествии многих лет я понял, кажется, что его смутило: я ведь описал место казни, как мистическое видение, однако там прямым текстом звучало: «Иудеи, что ж вы сделали, вы же Христа распяли!..» Конечно, и в мыслях я не держал предъявлять претензии к евреям современным, но Дрожжин, видимо, что-то такое уловил – поэтому и не включил стих в подборку.
В общем, резкого неприятия христианства у Анатолия Сергеевича не было. Наоборот, в поэтическом плане он это внимательно отслеживал. Отсюда я и делаю вывод: вполне возможно, мировоззрение его в ситуации новой России могло перемениться кардинально.
В церкви бываю сейчас крайне редко – просто некогда. Но если удаётся выкроить время, в Храм иду обязательно. У каждого человека есть потребность кому-то пожаловаться, о чём-то попросить. Или почти у каждого… У Дрожжина, думаю, тоже такая потребность была – потому-то он так спокойно относился к стихам, где я Бога упоминал.
Способствовал резким личностным переменам начинавшийся тогда в стране раздрай. Анатолий Сергеевич переносил его очень болезненно. Я, кстати, тоже, но он куда острее чувствовал то, что вскоре должно было случиться. Особенно тяжело ему стало, когда Приднестровье оказалось насильственно отделённым от России.
Мне непонятно, почему Дрожжин так стремительно решил покинуть Тирасполь, который искренне любил. В одном из последних разговоров он говорил, что, мол, родители старые, им нужно помочь… Было ясно, что это не более чем отговорка: раньше ведь старикам его тоже поддержка требовалась. Больше похоже на то, что Анатолий Сергеевич чисто психологически не выдержал свою оторванность от России, утерю непосредственной связи с большой Родиной, с литературными кругами её, что остался он, фактически, неизвестно где. Для него такое положение было совершенно неприемлемо, и это вполне могло заставить его сняться с насиженного места.
Переехав в Москву, я часто бываю в Брянской области. Жаль, что не знаю, где находится могила Анатолия Сергеевича, – обязательно почтил бы его память. Меня очень удивляет, почему в Тирасполе никто не знает о месте последнего упокоения поэта, более того – похоже, никто даже не интересуется этим. Неправильно как-то всё, не по-человечески…
Когда позволяют обстоятельства, я по-прежнему люблю ездить в Тирасполь. К сожалению, случается это всё реже и реже. В последний раз я был в столице ПМР в 2005 году. Тирасполь мне понравился – он здорово отличался от того, который я покидал: город стал более опрятным, ухоженным, люди оживились.
Рад, что в республике остались настоящие друзья. Тирасполь у меня ассоциируется всегда с Борей Парменовым; мы познакомились с ним в году 1991, до трагических событий. Свело нас, если не ошибаюсь, «Радио ПМР». Услышав песню «Парень взял автомат», я решил познакомиться с автором. Борис тогда ещё жил на Украине, в Тирасполе бывал наездами. В один из его приездов мы и сошлись. А вскоре начали писать песни – не по заказу, естественно. Хотя тогда был спрос на патриотические вещи, мы писали просто потому, что всё происходившее у нас в душах клокотало и требовало выхода. И я тогда часто вспоминал главное требование Анатолия Сергеевича Дрожжина. каждое слово в стихотворении должно быть как патрон в патронташе!.. Потому, наверное, и получалось что-то.
В заключение скажу нашей «Взаимности» сердечное спасибо. С лито у меня связаны самые добрые воспоминания. Не суть важно, получился ли из меня поэт. Главное – в лито был островок человечности, которой так не хватает в жизни многим. Надеюсь, такой «Взаимность» и останется. Во всяком случае, от души желаю этого современным взаимновцам.
Приднестровской Молдавской Республике
Мы обживали этот край веками,
Полили кровью на большом пути.
Поэтому весною даже камень
Ростком зеленым хочет прорасти.
Припев: Между берегами тихо вьется
Солнцем золоченая вода.
Ни одна беда не приживется
В Приднестровье светлом никогда!
Народ настроен только на победу;
Едва заполыхал пожар войны,
Восстали, как их прадеды и деды,
За нашу землю братья и сыны.
Припев: Между берегами нервно вьется
Ветром замутненная вода.
Ни за что война не приживется
В Приднестровье гордом никогда!
Священны будут братские могилы
И зданья, словно Храмы, на крови.
Достанет нам терпения и силы
Творить во имя братства и любви!
Припев: Между берегами плавно вьется
Тишью остекленная вода.
Никогда вражда не приживется
В Приднестровье добром, никогда!
***
Доброту не растим и не сеем.
В роковую минуту, заметь,
мы сочувствуем да сожалеем,
разучившись
любить да жалеть.
Это кто же
для нас постарался,
чтоб скудели душа и земля?
Изолгавшийся мир простирался
от порога
и аж до Кремля.
Руки грели,
знамена багрили…
Испокон повелось на Руси:
Коль ругаем кого –
в хвост и в гриву,
коль гуляем –
святых выноси!
Будто в карты, в слова проиграли
сострадание – было и нет.
Верить хочется:
в школьной программе
будет Жалость –
хороший предмет.
Творчество
Пером простроченные ночи.
Гримасы жесткого лица.
Нет в этом мире одиночей
осатанелого творца.
Ни полюбовницы, ни друга.
То взлет кромешный, то обрыв.
Поэзия –
работа духа,
не исключающая взрыв.
Наши матери
Кто взять Берлин,
кто голову сложить –
мужья ушли на фронт за ротой рота.
У вас была одна задача:
жить
во что бы то ни стало –
чтоб работать,
осилить беды, одолеть поля,
фронты
и накормить,
и обеспечить.
Тяжелая ребристая земля
сползла с китов
Пиджаки
Егору Исаеву
На поле брани пали мужики.
От мужиков остались пиджаки.
И вдовы
Их на хлеб не променяли,
Хозяев новых
К ним не примеряли.
У сельских вдов
Устойчивая память,
А мужняя одежда всех теплей.
Ходили в них с граблями и цепами
Дорогами прожорливых полей.
Награды и взысканья получали
В тех пиджаках, свисающих с плеча.
Полою утирали
след печали,
детишек укрывали по ночам…
Давно детьми подарены обновы,
Какие и не снились старикам.
А в пиджаках поныне ходят вдовы,
И нет износа этим пиджакам!
Вопросы и задания:
1. Написать эссе по лирике А. Дрожжина.
2. Подготовить реферат по теме «Традиции русской литературы в творчестве А. Дрожжина».
3. Написать сочинение по теме «Образ Родины в поэзии А. Дрожжина».
Пётр Максимович
Илюхин
(1928–1992)
Душевный человек и поэт. Участник ВОВ, Первоклассный военный лётчик-истребитель. Преподавал НВП в средней школе №8. Был лектором общества «Знание», яркой творческой личностью. Автор поэтического сборника «Внутренний голос» (1995). Автор поэм «Русский характер», «Во сне и наяву», «Цезарь» .
Лев Бакал
"Этой землей рожденный"
"Этой землей рожденный, В эту же землю уйду…» Как пронзительны эти строки! И как точны! Без пафоса, без риторики они передают сущность Человека, святость его отношения к Отчизне.
Человек этот – Петр Максимович Илюхин. В Тирасполе его знали, наверное, все. Как участника Великой Отечественной войны. Как первоклассного военного летчика-истребителя. Как преподавателя начальной военной подготовки средней школы № 8. Как лектора общества «Знание», чьими выступлениями заслушивались многие. Как душевного человека. И еще – как яркую творческую личность, как Поэта.
Книга, которую Вы только что раскрыли, не совсем обычна. В ней переплелись радость знакомства с поэтическим дарованием много повидавшего и еще больше пережившего человека и неизбывная горечь от сознания того, что он уже ушел от нас. Ушел внезапно, как в полет, из которого не вернулся. Словно вспыхнул в ночном небе яркой падающей звездой, оставившей заметный след в нашей жизни.
Поэтический сборник построен так, как представлял себе первую свою книгу стихов Петр Илюхин. Безвременная кончина Поэта внесла поправки в структуру книги: появилась вовсе не предназначенная для печати автобиография.
Петра Максимовича «С тобою, Родина!», занял свое место раздел «Прощание с Поэтом», полнее стало издание, вобрав в себя большую часть созданных автором произведений, не только стихотворные циклы, но и венки сонетов, поэмы, в том числе и «Цезаря» – самую главную по мнению Поэта. Так пришла мысль сделать книгу своеобразным памятником нашей любви к Поэту, символом нашей вечной памяти о Человеке и его творчестве.
Петр Илюхин был небольшого роста, но крепкого сложения, собранный, походка пружинистая, легкая. А глаза чистые, голубые, как лазурное небо. Посмотришь в них – и кажется, что виден человек до самого донышка души своей.
И в стихах у Петра Максимовича много неба. Это, наверное, естественно для влюбленного в пятый океан человека, для военного летчика. С высоты птичьего полета он любовался красотой родной земли, не похожей ни на какую другую в целом мире. И рождались стихи о русской березке и молдавских Кодрах, об Орловщине и Приднестровье, навсегда ставших для Петра Максимовича его малой родиной. Стихи наполнены неподдельными чувствами, душевной искренностью и каким-то волшебством. Они словно рождаются в сердце сами по себе, свободно льются из глубины души. Им веришь, их хочется слушать, читать.
Вот уже без малого четыре года живу я творчеством Петра Илюхина, поэзию которого воспринимаю как продолжение его полетов. Ему свойственно одно чудо – одушевлять предметы, наделяя их чувствами, эмоциями.
Читаю его стихи и ощущаю, как щемит у меня сердце, ноет, болью отзывается. Например, стихотворение о селе Чегодаево на Орловщине, где родился Петр Максимович. Почему боль? Оказывается, давно заброшено родное его село, исчезло, словно его и не было…
Горечью воздух наполнен полынною,
Хмурится день, на душе тяжело.
Вот и исчезло ни в чем не повинное
Древнее русское наше село.
Грустный стою у межи заболоченной…
Ржавые травы да рыжий песок.
Волглой осокою пруд отороченный,
Хилый вдали беспризорный лесок.
Местность знакомая неузнаваема,
Только, отсюда еще с полверсты,
Вижу твои я, село Чегодаево,
В бозе почивших святые кресты.
Если у дерева сохнут коренья,
Крону листвой не нарядит весна.
Жизнь от истока имеет теченье.
Горе, когда он исчерпан до дна.
Грустные строки…
Петр Илюхин – мудрец, знающий, что выше и глубже быстротекущей жизни нет ничего на свете. Поэтому и наполнены многие его стихи философскими размышлениями о человеческой душе, об окружающем нас мире, об уходящем в вечность времени.
Его стихи не рассчитаны на случайный, беглый взгляд. Трагедия нынешней России, Украины, Молдовы, других бывших республик СССР болью отозвалась в сердце Петра.
Максимовича и не дает спокойно жить ни одному честному гражданину: ведь мир вокруг нас – такой хрупкий…
Детство Петра Илюхина пришлось на годы войны: подростком стал он партизаном. Страшные птицы подкрались к дверям домов, обвили столбы с радиорепродукторами: «Прокричали репродукторы войну…». С тех пор военная тема не уходит из его творчества. Пронзительны стихи Петра Максимовича о погибших земляках.
Поэзия Петра Илюхина – это его крылья и его цепи, его тихая радость и горькое разочарование, его праздники и будни.
В том, что есть поэтические будни, я убедился давно, еще при первом знакомстве с Петром Максимовичем, когда он поделился самым сокровенным:
– Вот, почитайте. Всю ночь переделывал.
А я, грешным делом, подумал: «Никогда и в голову не придет, что эти легкие для чтения строки таким трудом достаются…».
Иначе он жить и писать не умел.
Он не знал меланхолии, не признавал апатии и не отбрасывал карандаш или ручку в сторону при дурном настроении.
– А если пропало вдохновение?
– Вдохновение не кот, из-под кровати не вылезает, отшутился Петр Максимович. – Надо работать.
И он работал. Это был великий труженик. После его безвременной кончины ко мне попали его рукописи – толстые пронумерованные тетради и блокноты. По ним можно проследить, как искал он слово – самое нужное, самое точное, без которого не обойтись. Сколько вариантов, сколько перечеркиваний, сколько поисков, сколько находок!..
Внутренний голос
Клонится ль во поле
Вызревший колос,
Звездочка ль в небе
Всех ярче горит,
Что ни увидится –
Внутренний голос
Сердцу об этом
Свое говорит.
Внутренний голос –
Он боль и спасенье,
И облегченье
От груза утрат.
Ну, а порою
Его откровенья
Если не слышу,
То сам виноват.
О вечном
Как в годы нашей юности, подруга,
Мне так светло и радостно с тобой,
И что мы значим в жизни друг без друга,
Когда судьбою связаны одной?
Те зори, что для нас с тобой горели,
Из дальних далей снова позови.
Ты не грусти и верь, что о любви
Не все нам песни соловьи пропели.
Задором нашей юности гори,
Лицо улыбкой светлой озари,
Нет старости для любящих, подруга.
Нам эту чашу пить с тобой до дна,
Дана любовь-то на двоих одна,
Чтоб мы ее хранили друг для друга.
***
Я хотел весь мир обнять,
Совершить никогда не возможное-
Шар земной на руках поднять
И стряхнуть всё гнилое и ложное.
Во Вселенной его искупать,
Звёздной пылью присыпать гниение,
В ореол синевы спеленать,
Начать новый отсчёт поколениям.
Только если бы это не зря,
Я взорвался б от радости просто,
Что Вселенной святое дитя
Не покроется новой коростой.
Букет
Я принёс тебе в подарок
Прелесть нежного букета,
Посмотри, как свеж и ярок,
Сколько в нём тепла и света.
Глаз любимых с поволокой
Привлекли цветы вниманье,
Пусть они, не будь жестокой,
Станут символом признанья.
Слово вымолвить не смею,
Хоть оно, как мир, не ново,
И не робкий, а робею,
Что-то мямлю бестолково.
Но за всё любовь в ответе,
Жизнь моя тобой согрета,
Ты одна на белом свете
Солнца луч в цветах букета.
Вопросы и задания:
1. Написать сочинение на тему малой Родины в поэзии П. Илюхина.
2. Подготовить реферат «Традиции русской литературы в творчестве П. Илюхина».
3. Ключевые особености мировосприятия в поэзии П. Илюхина?
Леонид Алексеевич
Литвиненко
(род. 1932)
Леонид Алексеевич Литвиненко родился в 1932 г. в г.Павлограде Днепропетровской области. После окончания историко-филологического факультета Кишинёвского государственного университета много лет работал преподавателем русского языка и литературы в школах города Бендеры, а также в странах соцлагеря. Его Поэтические произведения публиковались в изданиях СССР, РФ и ПМР. Автор стихотворных сборников «Бендеры», «Порыв», «Три возраста души», «Разговор со звёздами», «Мой русский», «Цветы запоздалые», «Дыхание времени». По произведениям Л. Литвиненко московской кинокомпанией «Кардея» снят многосерийный фильм «Дыхание времени», посвящённый 600-летию г.Бендеры. Член союза писателей России, Приднестровья, а также Международного Сообщества Писательских Союзов.
Ольга Сизова
Ищите Леонида Литвиненко в его стихах
Давно известно, что личность поэта отражается в его стихах, как в зеркале. Мало того, часто и внешность поэта соответствует его поэзии. Достаточно вспомнить златовласого «королевича» Есенина, монументального «командора» Маяковского или изысканную Ахматову, словно несущую в себе черты романтизма начала века. И все-таки ищите поэта в его стихах.
Даже те, кто не знает Леонида Литвиненко (а таких, наверное, немного среди читателей нашей газеты), познакомившись с его поэтическим сборником «Порыв», увидят перед собой человека, чье мышление отличается ясностью и образностью, в натуре которого органично сочетается высокая гражданственность и тонкий лиризм, эмоциональность и сдержанность, мягкость и непреклонность. Даже в самом названии сборника воплотилась одна из черт его характера – порывистость, а значит, неуспокоенность и вечное стремление вперед.
В сборнике представлены избранные произведения, написанные за тридцать лет творческой деятельности, в них Л. Литвиненко предстает как зрелый талантливый поэт с широким творческим диапазоном: в его стихах грозные аккорды войны и патетика подвига, холодное молчание космоса и цветомузыка странствий. Трагический накал «Пискаревки», «Девочки с корзиной цветов» соседствует с акварельной прозрачностью «Осени», «Ночи», со щемящей грустью «Лебединой песни». Героями его произведений стали А. Пушкин, В. Маяковский, А. Чехов, В. Ленин и Г. Уэллс, Д. Бруно, летчик Шестаков, гроссмейстер А. Алехин, отец Че Гевары.
Л. Литвиненко начал писать еще в школе. Будучи девятиклассником, пришел в Бендерское литобъединение, которым руководил Василий Худяков, широко известный в Молдавии поэт, прозаик, сценарист. Именно ему принес юный стихотворец свои первые поэтические опыты. Вскоре стихотворение «Родина» было опубликовано в городской газете «Победа». «Худяков мой наставник. Человек, которого я любил и люблю», – говорит Л. Литвиненко. С этого времени судьба связала их на долгие годы. Будущий поэт стал посещать литобъединение, выступать на поэтических вечерах. Он, кстати, проявил себя как талантливый декламатор, а способность к декламации не слишком часто встречается у профессиональных поэтов. Конечно, помимо природного дара, здесь сказалось и увлечение сценой: на протяжении нескольких лет Л. Литвиненко был активным участником постановок городского народного театра.
После окончания школы он служил в армии, а затем поступил в Кишиневский университет на филологический факультет. Это было в начале шестидесятых, во времена поэтического бума, собиравшего многотысячные аудитории в Лужниках и Политехническом. А. Вознесенский писал тогда: «… Мы тянемся к стихам, как к травам от цинги». Да, все наше общество в те годы было подобно человеку, выздоравливающему от тяжелой болезни, страстно тянущемуся в завтра, живущему надеждой. Свежий ветер перемен прокатился по всем городам и весям страны. В Кишиневе тогда активно действовало литобъединение при газете «Молодежь Молдавии», которое возглавил известный впоследствии советский поэт К. Ковальджи, Л. Литвиненко входил в это ЛИТО. Он регулярно печатался в «Молодежке», в других республиканских газетах и журналах, его произведения были представлены в трех коллективных сборниках. Но особенно гордится он стихотворением «Разговор со звездами», напечатанном в «Комсомольской правде» в рамках конкурса, который вел Я. Смеляков. Эти стихи вошли в поэтический сборник «Горсть огней», изданный в Москве, их читали по Всесоюзному радио.
После окончания университета Л. Литвиненко возвращается в родной город. Он никогда не мечтал о столицах, напротив, хотел как можно больше сделать для Бендер. Я знаю, что кто-то небрежно бросит: провинция! Но у нашего города много истинных патриотов, и поэт Л. Литвиненко один из них. Однажды он сказал:
Я третью поэму про город пишу,
Так пишут, наверное, только любимым.
Им действительно создано три поэмы о Бендерах: «Встреча с веками» – об истории города, «Пятый океан» – об уроженце Бендер летчике Шестакове и «Дыхание времени» – о дне сегодняшнем. Написаны песни о городе на музыку московского и местных композиторов, в газетах опубликовано немало публицистики.
На протяжении двадцати лет, с незначительными перерывами, Л. Литвиненко руководит старейшим в республике литобъединением «Горизонт». Он гордится поэтами Людмилой Приваловой, Надеждой Оторубчак, Людмилой Денисовой, Борисом Сраговичем, выросшими и сформировавшимися в стенах литобъединения. Много лет он вел городскую литературную гостиную, выступал с литературоведческими лекциями. Но, говоря о творчестве поэта, нельзя не вспомнить о том, что он учитель русского языка и литературы, а это профессия тоже творческая, если подходить к ней как должно. Литвиненко – учитель высшей категории. Он ведет уроки в теоретическом лицее не менее вдохновенно, чем пишет и читает стихи.
Более полутысячи стихов хранит его память. Он считает, что, читая их наизусть, убеждает учеников в необходимости заучивания, без которого нет настоящего знания литературы. Многие его же сами преподают русский язык и литературу в нашем городе, с большой теплотой говорит он о Валентине Климовой, Людмиле Исаевой, Валентине Гавриленко.
Отдав немало сил на благо родного города, Л. Литвиненко также много сделал для пропаганды русского языка и русской культуры за рубежом. В Чехии, Словакии, Польше он вел курсы для учителей русского языка этих стран. На Кубе преподавал на подготовительном факультете при Гаванском университете и в Военной академии. Он официально был участником 11 Международного фестиваля молодежи и студентов в Гаване в 1978 году. Там ему довелось выступать со своими стихами вместе с Р. Рождественским, Ф. Чуевым. Естественно, зарубежные поездки дали ему много ярких впечатлений и переживаний, что нашло отражение в цикле стихотворений о загранице, среди которых «У Дрезденской галереи», «Бригантина», «Море шептало ласково…» Цикл завершает «Ностальгия».
«За границей я чувствовал себя гражданином великой страны, чем всегда гордился», – говорит Л. Литвиненко. Да, «гражданин», «Родина», «интернационализм» для него не просто слова, он доказал это не только своей поэзией, но и жизнью. Когда пришел на нашу землю суровый час испытаний, поэт четко заявил о своей гражданской позиции в стихах «Мой русский» и «На том стою». В период становления Приднестровья он много выступал на митингах и в печати, навлекая на себя устные и письменные угрозы народнофронтовцев, а однажды его мужественная позиция чуть не стоила ему жизни. Об этом он рассказал в своей статье «Один день и вся жизнь», опубликованной в «Новом времени» в годовщину кровавых событий в Бендерах.
Леонид Литвиненко не очень охотно рассказывает о себе, не так-то просто оказалось разговорить поэта. «Люблю жизнь, люблю людей, у меня много друзей, конечно, есть и враги, как же без них. По натуре сангвиник», – говорит он в заключение нашей беседы.
А я добавлю: остальное ищите в его стихах.
На Черной речке
А речка та и впрямь казалась черной,
Хоть потеряла
первозданный вид.
И улицы разросшегося города
Давно пересекли ее гранит.
Вода мертва
и неприглядно мутна.
Не всколыхнет упавшего листка.
Но я смотрю, и кажется мне,
будто
В ней вижу кровь,
текущую века.
Вокруг ни одиночества,
ни леса. Разорвана живущим тишина.
И только ветвь,
как пистолет Дантеса,
Над черным обелиском взведена.
И хруст шагов,
и все правдоподобно,
Как будто нет веков,
и смерти нет.
И я ищу
порывисто и злобно
Уроненный когда-то пистолет.
И снег в крови,
и в зареве заката Наполнен взгляд предсмертною тоской,
И осторожно
щеголь трусоватый
С насмешкой панцирь трогает рукой.
Есть подлецы и нынче
на примете, Которым честь и слава
нипочем,
Они,
как прежде,
целятся в бессмертье,
В неуязвимость веруя еще. …
Закат над Черной речкой
черно-сизов.
Я в святости величию клянусь.
От всех потомков
объявляю вызов: "Дантес, к барьеру,я не промахнусь!"
Цветы на эшафоте
19 мая 1864 года на Мытнинской
площади в Петербурге состоялась
гражданская казнь Н.Г. Чернышевского
Утро вставало хмурое,
Хоть май зеленел над городом.
Небо дождило мелко
Сквозь серых туч решето.
Жандармы, тупые лица
Склоняя, как сыщики, к воротам,
На черный помост вводили
Человека в черном пальто.
На шею надели доску
С надписью заготовленной,
Руки его скрутили,
Прижали цепью к столбу.
Прочел приговор аудитор
Медленно и монотонно,
А тот, близоруко щурясь,
Спокойно смотрел в толпу
Толпа напирала грозно,
Толпа недовольно гудела:
«За что его судят, люди?
За то, что учил добру?».
За то, что он знал, что делать,
И говорил, что делать,
За то, что как вождь и воин
Россию звал к топору.
Он молча встал на колени
Без страха и укоризны,
Толпа увидала издали
Глаз его смелый блеск.
А он увидал другое:
Будущее отчизны,
И в хрусте сломанной шпаги
Трона услышал треск.
Над ним палачи глумились,
Но грозный их обличитель,
Как Прометей закованный,
Гневно смотрел вперед.
А молодежь кричала:
«Мы верим тебе, учитель!»
И кто-то цветы живые
Бросил на эшафот.
От казней иезуитов
До казни Антуанетты
На плахах черных немало
Светлых легло голов,
И люди смеялись и плакали,
По-разному глядя на это,
Но так вот к ногам казнимых
Никто не бросал цветов.
А этот стоял спокойно
Возле столба позорного,
И волосы ветер гладил,
Как на ветвях листы.
Вопросы и задания:
1. Подготовить сообщение на тему «Традиции русской литературы в поэзии Л. Литвиненко».
2. Написать эссе по творчеству Л. Литвиненко.
3. Раскройте пушкинскую тему в лирике поэта. Особенности мировосприятия.
Владимир Леонидович
Полушин
(род. 1950)
Полушин Владимир Леонидович (род. 1950 г) – поэт, литературовед, писатель, кандидат филологических наук. Окончил Одесский электротехнический институт связи имени А.С. Попова и Литературный институт имени А.М. Горького. Автор многих работ о Николае Гумилёве, итогом которых стала книга «Николай Гумилев» в серии «ЖЗЛ», вышедшая в 2005 году. Член Союза писателей России.
Валентин Сорокин, член Союза писателей России
лауреат Государственной премии РСФСР
СЛОВО О ПОЭТЕ
Владимир Полушин чутко относится к прошлому, чтобы не сделать опрометчивых шагов на пути в грядущее. И это – хорошая черта, надежная мера времени, верный голос души… Ныне особенно важно расслышать оклики тех поколений, которые, защитив нас, густо полили землю собственной кровью. Куда ни поедешь по стране,– всюду обелиски. А кто сосчитает братские могилы в Европе и Азии? Вдумаешься – страшно: мы потеряли самых сильных, самых красивых, самых дорогих!
Когда настала
Тишина
И в сон ушла палата.
Его настигла вновь война,
Усталого солдата.
Тишина памяти – тишина беспокойная. Такое беспокойство зовет молодого поэта Владимира Полушина знать, понимать, действовать. Поэт обязан мудро разговаривать с историей, обязан вторгаться в жизнь не только хозяйской уверенностью, но – и горькими вздохами сердца…
В очерке о Н.С. Гумилеве «Поэт дальних странствие» Владимир Полушин показал себя серьезным исследователем, тонким ценителем таланта, человеком, глубоко уважающим большую трагическую судьбу легендарного собрата, реющую, как гневный парус, в революционной буре. Мучиться правдой – трудная, но завидная доля!
Во многих стихах, Лирических зарисовках Владимир Полушин как бы «тянется» к земле, к природе, к вечному основному делу кормильца-пахаря, тянется к рабочей суровой обстановке, к честному характеру, к людям, занятым настоящими заботами.
От сородичей
Сельских далёко,
Журавель деревянный скрипит,
Как порою ему одиноко,
Как душа по просторам болит.
Пусть болит душа. Пусть порою и одиноко. Но в просторах прошлого уметь находить просторы грядущего – работа поэта, его призвание.
Становление
Саманными хатами
Пробовал кротко
Шагнуть
На холмистый днестровский простор.
Из крепости вышел
Крестьянской слободкой,
Казацкою балкой –
В бессонный дозор!
От всякого лиха
Хранила держава.
Провинция
Громкое имя дала!
И щедрым была
К нему добрая слава,
За ратные и трудовые дела!
Подрос за столетия –
Время такое,
Бетон и машины,
Стекло и металл,
Лишили саманности,
Сна и покоя,
И город в обличьи ином засверкал.
Но между бетонными, –
Мнится, домами,
Когда ворошит еще память золу,
Раевского тень
Потрясает цепями
На полуразрушенном старом валу.
И все-таки к новому,
С площадью рядом,
Каким-то еще
Не законченным сном
За плотно литою
Чугунной оградой
Прилипла церквушка
Родимым пятном.
Полночный троллейбус
Компостером щелкну
И выстрелит взглядом,
Потом равнодушно плечом поведет,
Попробуй понять,
Кто ей ветреной надо
С ее недоступных
Лукавых высот.
Но визг тормозов.
Остановка…
И стуки
Ее каблучков по глухой мостовой
И взгляд на прощанье
Сквозь тонкие руки,
Почти не заметный
Кивок головой.
Вся жизнь –
Неудавшийся взгляд и прощанье,
Перрон октября неуютен и пуст,
И гложет, как смерть, тишина непознанья,
И боль нерастраченных чувств.
Полоса полуденного света
Полоса полуденного света
На стекло оконное легла.
Августа тягучего приветом,
Обещаньем мягкого тепла.
Зачеркнула все, что билось прежде
В сердце необузданном моем,
Осветила гибелью надежды,
Новым и неведомым огнем.
Акварелью расписала мысли,
Радужными красками тепла,
Обещаньем лучезарной выси
И опять в дорогу позвала.
* * *
Озябшая, забытая Россия,
Обжеванные, грязные снега,
И дети страшных лет – немые,
Кого за это матерно ругать?..
Вселишь обман,
Все только призрак бури.
Когда-то живший в праведной груди,
Как много в нас самих беспечной дури,
И нам не надо знать, что впереди.
И пусть бушует, расползаясь, вьюга,
У нас уже нет никаких проблем
Мы перережем, перебьем друг друга.
За право быть:
Ни за кого,
Ни с кем!..
* * *
Женщина с глазами малахита,
С тонкою улыбкою у рта
Сбрасывает, словно цепи, свитер,
Чтобы воссияла красота.
Прочь сомненье – глупое броженье
Трезвого холодного ума.
ИЗ ПУШКИНСКОГО ЦИКЛА
В церкви большого вознесения
(Венчание Пушкина с Натали)
Стремительно, томительно скольженье…
К летящему божественно венцу.
О, чудное безбрежное мгновенье…
О, Натали! Оно тебе к лицу!
Пылают свечи и пылают щеки,
Теряют силу смертные слова,
И только голос Бога одинокий
Звенит в ушах: «Навеки ты права!»
Дрожит рука в божественном волненьи:
Ужели явь, а не причуды сна?..
Шажок навстречу к Пушкину… к спасенью –
Пока невеста… На века жена!
1999
Женщина
Я помню чудное мгновенье.
А. С. Пушкин
Обдав духами,
Женщина прошла.
Как Натали
Бессмертною походкой.
И взгляд мой за собою увела,
Сама ответив мне до вздоха кротко.
Но столько было веры в ней в себя,
И так в ней всё спокойствием дышало.
Что стал спокойным и невольно я,
Как будто начал жизнь свою сначала…
1978
Пушкинской библиотеке
О. Ковальчук
Хранительница пушкинских страстей,
Красавица московского квартала,
Ты тайны прошлых лет приоткрывала
Для Пушкина потомков и гостей.
Средь самых пошлых дней и новостей,
Когда Москва не строила – взрывала,
Твоя усадьба чудом устояла,
Как будто Божий промысел над ней.
Ты на подъем стремительно легка,
По лестницам твоим хрустят века,
И классикам внимают чутко своды.
А в час, когда вечерняя тоска
Слетает с рукописного листка,
Вновь Маша Пушкина отца сюда приводит.
2001
Вопросы и задания:
1. Написать сочинение «Тема малой Родины в творчестве В. Полушина».
2. Образ Натали Гончаровой в «Пушкинском цикле» В. Полушина.
3. Традиции русской лирики Серебряного века в поэзии В. Полушина.
Для самостоятельного чтения
Петря
Крученюк
(1917-1988)
Родился 29 июня 1917 года в селе Плоть, Рыбницкого района. Работал пастухом, трактористом, учителем. Окончил в 1934 году педагогический техникум в Балте. Участник Великой Отечественной Войны и Сталинградской битвы. Награжден 6 орденами, а также медалями. После войны вышли сборники «Свежие борозды» (1948), «Поступь весны» (1951), «У нас есть друзья» (1960) и др. В 1958 году Петря Крученюк окончил Институт литературы им М. Горького в Москве. Он был ответственным секретарем Союза писателей МССР, в то же время редактором журнала «Октябрь» (1949-1953), редактором газеты «Культура Молдовы» (1957-1964). С 1968 года Молдова был ответственным секретарем Комитета по защите мира республики…
Родное село
Много есть на свете
Сел и городов.
Под шершавой крышей
Солнечных домов.
Но милей и ближе
На родном Днестре
Мне село родное,
Домик на горе.
Веселей нет песни,
Чем в селе родном.
Эта песня грянет –
Душу жжет огнем.
Запоем мы хором –
В пляс весь круг идет,
До утра гуляет
Шумный хоровод.
Розовеет утро,
Розовеет даль.
За такое утро
Ничего не жаль.
Зацелует солнце
В полдень голубой.
Кровь горит – не знаешь,
Что стряслось с тобой.
А когда приходят
Наши вечера,
Обдает прохладой
Ветерок с Днестра,
Снится мне под небом –
Вечно голубым,–
Буду я, как небо,
Вечно молодым.
Много сел, я знаю,
Есть в краю любом
И дома красивей,
Чем мой скромный дом,
Но селу родному
Будет вечно рад,
Обойдя полсвета,
Боевой солдат.
Слово Родина
Слово «Родина» – что это значит?
– Это сила и нежность земли,
Это ночи,
Которые плачут,
Задохнувшись в траншейной пыли.
Это мать, что в беде молчалива,
Это сын, не пришедший с войны,
Это жгучего детства крапива
И широкая поступь весны.
Слово «Родина» – что это значит?
– Это звездочка в небе, родник;
Это светлая радость удачи
И младенца восторженный крик.
Это нежное слово любимой,
И свирель,
И черешен огни,
И беда, проходящая мимо,
И в бессмертье ведущие дни.
Вопросы и задания:
1. Написать сочинение по творчеству поэта.
2. Тема Родины в лирике П. Крученюка.
3. Место поэта в Литературе Родного края.
Олег Анатольевич
Юзифович
(род. 1961)
Олег Анатольевич Юзифович родился в 1961 г. в городе Прокопьевске Кемеровской области. Окончил Одесский исторический факультет Одесского госуниверситета. Автор нескольких книг поэзии, прозы, публицистики (в том числе «Стихи-Я», «Встречный свет», «Так рождаются страны», «Приглашение на бал», «Солнце побеждённой войны»), главный редактор журнала «Тирасполь–Москва». Член Союза писателей России.
Юрий Бень,
Член Международного Сообщества Писательских Союзов
В своей стихи-и
(О творчестве Олега Юзифовича)
Поэзия – с греческого говорить.
Предметом разбора данной статьи является стихотворное творчество Олега Юзифовича, поэта достаточно известного как в Приднестровье, так и за его пределами. С 1998 года читатель, которому небезынтересно, что "творится" на нашем культурном пространстве, мог ознакомиться с тремя сборниками произведений О. Юзифовича – "Стихи-я" (см. название статьи), "Встречный свет", "Так рождаются страны". Это именно сборники произведений, так как представляют весь диапазон творчества автора: стихотворения, песни, рассказы, эссе, драматургию. Такой подход составителей сборника вызывает некоторое сожаление, потому что не дает цельного представления о творчестве Юзифович-поэта, чем он нам, в первую очередь, и интересен. Но такова полиграфическая реальность нашего времени: возможно, что рукописи и не горят, но ещё возможнее, что они и не издаются. Тем не менее лирика в указанных сборниках "разбита" на большие стихотворные циклы, занимает значительное страничное пространство, а значит – материал для осмысления есть.
Тематически лирику Олега Юзифовича можно подразделить на три основные части: гражданская, интимная, онтологическая. Каждая из этих тематических частей отличается определенным выбором художественных средств.
Любителям тривиальностей вроде "когда грохочут пушки, музы молчат", "великая поэзия – всегда великая отвлеченность", гражданская лирика приднестровского поэта может показаться излишне конкретно-предметной. Но еще Д.С. Мережковский отмечал как несомненную заслугу не любимого им Н.А. Некрасова то, что он первым вводит в обиход поэзии политику. Про Маяковского, которого диспропорция поэзия-политика просто убила, нет смысла и говорить. Кроме того, в жизни каждого народа бывают исторические периоды такого сверхнапряжения и горя, что, выражаясь в словесно-поэтическом творчестве, они выдвигают на первое место не эстетическую, а идеологическую функцию искусства. Таким стихотворениям как "Бендерский бал", "Святая годовщина" (они представляются типичными для этого раздела) это, несомненно, свойственно. Они отмечены одической приподнятостью и некоторой пафосностью, что находится в полном соответствии с требованиями канонических жанров. Конечно, по "Гамбурскому счету" строки: "Упадут на мраморные плиты бесполезно гордые слова" (ст. "Похороны гвардейца") следует считать художественно вторичными в сравнении с "И упало каменное слово", но можно считать это и сознательным парафразом. Вообще, представляется, что в своей гражданской лирике, а сюда следует отнести и стихи о Великой Отечественной войне, об Афганистане, о периоде распада СССР, Юзифович, как бы перешагивает период подражательства и ученичества, неизбежный для всех поэтов (Жуковский-Пушкин), и стремится к зрелости. Но, перешагивая этот период ученичества, он спотыкается о невыразимость словами своей боли и скорби, а не технику стихосложения.
Весьма своеобразна интимная лирика поэта. Циклы "Она", "Компромат любви", лирический герой которого мечется в "каземате любви". Это в традициях русской литературы рубежа 19-20-го веков, и представляется, что именно здесь Юзифович наиболее последователен. Последователен в той дисгармонии, которая обнаруживается в направленности чувств лирического героя, сила которых и не ко времени, и не к той единственной избраннице "лирического потока", отсюда постоянная дихотомия: жизнь – одна, любовь – не одна; сердце – камень; рыцарь – шут. Безусловно понимая, что интимная лирика требует преобладания художественных средств выражения над средствами изображения, Юзифович "бежит" сюжетных стихотворений, выбирает различные жанровые формы стихотворений от модернистской поэзии в духе Игоря Северянина до традиционного послания. К сожалению, эти формальные поиски не всегда представляются убедительными. Так стихотворение "Экслибрис любви" уже семантикой своего названия должно быть направлено к тонкому абрису чувств, а не подробному изложению их развития, да и тональность стихотворения могла бы быть менее определенной. Лексический строй стихотворений этого тематического раздела отличается большим разнообразием, чем гражданская лирика, но слишком частое употребление сложных слов выглядит недостатком. Все-таки времена Вячеслава Иванова давно прошли. В синтаксисе стихотворений слишком частое употребление "женского" знака (так Бодуэн де Куртенэ называл знак "тире") иногда смягчает разрывную напряженность речевой ткани. Вероятно, больше бы подошла "рваная строка". И все же сущность поэзии, по верному замечанию В.М. Жирмундского, в ее метафорическом строе, в том взлете воображения поэта, который соединяет несоединимое. И здесь у Юзифовича мы наблюдаем действительное приближение к основам поэтического мастерства:
Осень ранняя – нега прелести
Ветра челюсти
"Пыльца счастья" – это тонко и образно, правда, этот троп размещен в самом конце стихотворения, что сужает его смысловое поле. Находись он где-то в центре стихотворения, он мог бы стать композиционной метафорой и организовать весь лирический его строй. Впрочем, это явление нормальное – такого рода недостатки. Поэты многих поколений мучались преодолением противоречия между романтизмом (искренность сердца) и формализмом (стихотворная техника), а удалось это противоречие преодолеть только символистам. Это меткое замечание Андрея Белого остается актуальным для каждого поэта новейшего времени. И Олег Юзифович здесь не исключение.
Тема онтологическая, оснований бытия, также занимает определенное место в творчестве приднестровского поэта. Размышления о добре и зле, таинстве плоти и таинстве духа, о смерти, Боге, любви как о его высочайшем даре людям, составляют основу стихотворений "Философский этюд", "О плоти", "Пасхалия". Стихотворение "Я мыслю категориями тьмы", пожалуй, можно считать программным. Оно посвящено размышлениям поэта в привычном для русской литературы экзистенциальном круге вопросов о "двух душах Фауста", о двойственности самого окружающего мира. Метания на краю "бездны обращенной в ледышку" наиболее полно характеризуют лирическое я поэта, и не случайно лексический строй стихотворения указывает на его глубоко личностный характер. Мир вещностный представляется О. Юзифовичу иллюзорным, а мир вечностный – недостижимым. Возможно, что искусство поэзии способно эту двойственность миросозерцания как-то гармонизировать, так по крайней мере считал великий Шопенгауэр. Возможно, что это единственный путь Олега Юзифовича, для которого писать стихи так же естественно, как для большинства людей говорить.
К указанному в заглавии статьи -и, следует отнести недостаточность в стихотворениях О. Юзифовича литературных аллюзий, что лишает жанр памяти (выражение М. Бахтина), редкое использование параллельной рифмы, неупотребление эпифоры, практическое отсутствие ролевых стихотворений. И все же, все же, все же перед нами вполне сложившийся поэт со своим собственным мироощущением и художественной системой.
Очень бы не хотелось, чтобы стихотворение с милым эпиграфом "критикам-доброжелателям", было отнесено к автору данной статьи. Автор искренно пытался не устраивать "вкусовые разборки", а дать объективный анализ некоторых особенностей поэтики стихотворного творчества О. Юзифовича. Автору искренно кажется, что лучшие образцы поэзии Юзифовича превосходят те образчики поэзии, симптоматизированной порнографией и чернухой, которыми полны сегодняшние российские журналы. Не приходится уже говорить о таком примере антипоэзии, который представляют собой стихи известной песни "Как упоительны в России вечера". Убежден: зарифмуй Пастернак "булка-переулка", он тотчас бы застрелился. А как вам покажется этот негигиеничный семантический ряд: любовь – шампанское – закаты – переулки? Такой пошлости и такого примитивизма в поэзии Олега Юзифовича нет. И это, безусловно, к его чести и к чести всей приднестровской литературы.
Похороны гвардейца
Зарыдала в голос тишина,
Слезы-листья полетели с крон,
радуги цветастая копна
замутилась сажею ворон.
Дождь ушел пятнистою волной,
Но не прекратился черный плач.
Над мемориальною стеной
Вновь сгорает траурный кумач.
Захлебнулись реквиемом трубы,
звезд печальных крикнув имена.
И кусают высохшие губы
мать-тоска да горюшко-жена.
Ни отца, ни мужа и ни сына…
Целой жизни облетает цвет…
И покой и горькая трясина –
в этом страшном беспощадном – нет…
Упадут на мраморные плиты
бесполезно-гордые слова…
Кто поймет, что вся земля убита?
Вспомнит кто, что вся любовь – вдова?
И молитва тяжело и кратко
пригвоздит к бессрочному кресту…
Стало больше в мире на солдатку,
стало больше в нем на сироту.
Судьба – Республика
Гремят державно барабаны,
Ликует медь в изломах лет,
Не только признанные страны
имеют право на расцвет!
Законность метрики – не в букве,
законность – в правде и делах.
Свободы – чистые Хоругви
на смелых плещутся ветрах.
Страна родится не из хартий
и не по умыслу вождей.
Страна – не пятнышко на карте,
она – сознание людей!
Страна восходит в мир из воли,
познав мучения сполна,
На страшной человечьей боли
и вере строится она!
Из нервов выплетена дратва,
которой сшит е восход
И на крови приносит клятву
страну рождающий народ!
Державы – пастухи и овцы –
лишь о себе смакуют весть.
Но есть на свете приднестровцы,
страна Днестра под Солнцем есть!
Как аист вьет свое гнездовье,
признав земли тепло и свет, –
так мы лелеем Приднестровье
народным Духом 10 лет!
Мы честно выстрадали Знамя
Надежды, Веры и Добра!
Живи, цвети для нас и снами
Судьба-Республика Днестра!
***
Мы забыли, с чего начинается мир.
Слово – только эфир.
Как и вечность – эфир…
На эфир не наложите вето
скудных хижин, дворцов и темниц.
Словом мира восходят поэты,
презирая размерность гробниц.
Неприслужно – для пищи и крова,
непреклонно – для праха и мзды.
Хлеб насущный им – вещее Слово
из пшеницы … и из лебеды.
Правда – их материнское лоно
и отеческий мудрый завет.
И не знает иного закона
коронованный Словом поэт!
Расшифруйте дерзания все их
вы, которым огонь их прейдёт:
речь они не ведут о лакеях –
речь у них о пророках идёт!
Неудобные всей подноготной,
на последний, на праведный суд
свет духовный во мрак этот скотный
неподкупно поэты несут!
Не всесильны ни власть, ни монета,
ни парадный трибун, ни кумир:
нет поэта – и истины нету;
есть поэт – продолжается мир!..
Кто там рушит жирок забобонов?!
Кто сердец концентрирует свет?! –
Встаньте все с ваших лавок и тронов,
если к вам обратился поэт!
ХХ ВЕК
Мнена плечи кидается век-волкодав…
О. Мандельштам
Век двадцатый. Век-пастырь. Век-Рай и Содом.
Век двадцатый. Век-мастер. Век-Слово и Бред.
Век двадцатый. Век-пахарь. И век костолом.
Век двадцатый. Век-фикция. Век-Интернет…
Обессилев и всё безвозвратно раздав,
он омылся в слезах океанов и рек –
век романтик, век-гонщик и век-волкодав,
теле-век, авто-век и космический век.
Он рождался в борьбе котлованами смут,
он булатами слав обезвоженно креп.
На хоругвях его лавры атомных пут,
