Читать книгу Чаща - - Страница 1

Стоило открыть глаза, как ребро снова заныло. Мне снилось, что кто-то пальцем расковыривает рану до самой кости и вытаскивает ее наружу. Ощущение не из приятных, и хотя пуля не смогла пробить кость, наудачу прикрытую вещевым мешком, трещину в ребре и кровоточащую ссадину я заработала.

Все бы ничего, если бы не приходилось, как побитой собаке, удирать через лес от мародеров, грабящих все, что еще не обнесли их предшественники. Они шли на север, к своему лагерю, мне туда идти не стоило, но и обойти их можно было только вдоль реки, расположившейся дальше, к западу от шоссе, через которое пришлось перебежать, чтобы скрыться поглубже в чаще. Я думала, что, если идти вдоль нее, у меня всегда будет вода, пища и возможность спрятаться. И потом, рану необходимо было промыть.

Сорвав немного веток горькой брусники в дорогу и дожевывая на ходу вчерашнего жареного дрозда, я отправилась в путь. Вещевой мешок больно оттягивал плечо, и то и дело приходилось перевешивать его на больную сторону, отчего рана начинала снова кровоточить. И угораздило же меня им попасться. Пора было запомнить главное правило: не заходить в заброшенные поселения.

Осенние листья, теперь так похожие на разбросанные лоскутки золотистой ткани в горошек, ласково шуршали под ногами. Время и их не пощадило – они уже начали покрываться черными пятнами разложения. Ковер, несмотря на естественные осенние процессы, отчего-то напоминал мне о вечерних туалетах. Помню, когда-то у мамы было такое платье. Золотистое в неоднородный горошек. Страшно было подумать, когда еще теперь наступит пора платьев и праздников. Осень закончится, впереди Новый год, который мы всегда встречали всей семьей или у себя, или в гостях, но всегда это была веселая компания, застолье, дети радовались. Где сейчас, интересно, дети? После эвакуации Красным крестом я никого из родных не видела. В городе творились страшные вещи, никогда бы не подумала, что в современном цивилизованном обществе возможны революционные перевороты, способные превращать людей в настоящих животных.

Прошло месяцев семь с того момента, когда люди поднялись волнами протеста против существующего режима, и, как по книжке, открытая масса все больше и больше разрасталась, пока не настигла своего апогея. Когда танки начали стрелять прямо по людям, гвардия пустила в ход пулеметы, под очередь попадали как взрослые, так и дети, уже невозможно было кого-то остановить. Каждое действие рождало ряд новых и новых событий. То, что еще недавно было оживленной улицей, превратилось в руины, заполненные человеческими останками всего за какой-то час. Никто из протестующих первой волны не выжил. Военные со свойственной им циничностью стреляли, не разбирая мишеней, давили людей техникой, даже не глядя на дорогу.

Но именно первая волна подстегнула последующие события. Жажда отмщения взяла свое, и люди стали подтягиваться в столицу, чтобы устроить самый страшный самосуд в истории человечества. Ни о какой капитуляции правительства и речи быть не могло, как и о суде за бесчисленные преступления, коррупцию, бесконечные подлоги и доведение населения до нищеты.

Теперь, когда я вспоминала события весны, мне казалось, что все это было в какой-то другой жизни и много лет назад. Я и в городах не появлялась с того момента, как нахлынула вторая волна революции. Запустила детей на паром и скрылась в лесах. Взрослых оставили разбираться со своей страной самостоятельно. Никакой помощи со стороны иностранных государств не последовало, границы для нас закрыли, здесь же оставаться было невозможно. Люди так обезумели от голода и нищеты, что ни у кого даже и мысли не возникло искать нового лидера или пытаться построить государство заново. Наступила эра мародеров. Поэтому лес для меня отныне был самым желанным местом.

Я шла с трудом разбирая от боли дорогу. Нужно было добраться до реки, пока не наступили сумерки. Если бы догнали волки, шансов выжить у меня почти не было бы. Маленький охотничий нож – единственное оружие, которым мне удалось обзавестись, но против стаи с ним мне было не выстоять. Я шла быстро настолько, насколько могла, стараясь не сильно шуметь, делая только небольшие остановки, чтобы перевести дыхание, а заодно прислушивалась, не идет ли кто следом. Кострищ в этой стороне не было, талые листья под ногами сменили хвойные иголки, лес стал заметно светлее, а над головой навис настоящий купол из высоких сосен. На такое дерево не заберешься, даже если очень постараться. Пришлось ускориться.

Никакой живности вокруг тоже не было видно, лес будто замер и дышал на меня прелым сладковато-древесным воздухом, обдувая лицо и забираясь под плащ. Старинную отцовскую плащ-палатку, которая сохранилась еще с его службы в армии. Мы оба видели закат государств, при которых росли, и для обоих жизнь резко изменилась в один миг. Только теперь от цивилизации не осталось и следа. Нож, который я то и дело стискивала в необъятном кармане плаща, тоже был очень старый, похож на самодельный, наверное, кто-то дарил деду в свое время. Впрочем, это уже совершенно не имело никакого значения. Теперь вещи – это всего лишь вещи, которые помогают выжить.

Все, что мне удалось унести с собой из старого домика, было на мне: плащ-палатка не по размеру, в полах которой я то и дело запутывалась, нож, большой вещевой мешок из палаточной ткани, старая фляга в нем, небольшой походный котелок, несколько обрезков ткани, какие-то неважные мелочи, джутовая веревка, пара безразмерных мужских рубах, проеденный молью спальник, почти пустой пузырек с едким спиртом, свитер из верблюжьей шерсти, которому уже лет сорок, не меньше, зато теплый. Кажется, по мелочи в сумке еще что-то валялось, но, скорее, те вещи, которые я так и не вытряхнула перед побегом. Для увеличения полезных припасов пришлось бы снова делать вылазку, но в жилых поселениях одной нельзя появляться, ведь невозможно предсказать, чем это обернется, а долго прятаться даже в заколоченном доме не представляется возможным. В заброшенных поселениях, как мне уже пришлось убедиться, тоже небезопасно.

Я шла вперед, стараясь отвлекаться от боли разными мыслями, но сосредоточиться на чем-то одном было достаточно сложно. Образы то и дело расползались, как дождевые черви из жестяной банки для рыбной ловли. Дорожка под ногами продолжала петлять, огибая поросшие мхом кочки. Высокой травы в этой части леса не было, только аккуратно выложенный настил из лишайников, мхов и редких ростков неизвестной мне лесной травы, больше похожей на маленькие травянистые елочки. Справа, из-за скученно растущих деревьев, послышался шум, я упала на усыпанную пожелтевшими иголками землю и медленно поползла за ближайшее дерево с широким толстым стволом. Может быть, быстрее было добежать до него, но еще одну пулю я не хотела получить. Второй раз могло и не повезти, а расковыривать рану ножом не самое приятное занятие.

То и дело оборачиваясь в сторону шума, я ползла по иголкам, стискивая зубы от невыносимой боли. Я не успела застегнуть плащ, прежде чем упасть на землю, и теперь каждая неудачно сдвинутая телом иголка норовила пробраться в кровоточащее отверстие. Чертыхаясь про себя и сплевывая кислую от боли слюну, я думала только о том, что оставляю слишком много следов для хищников, буквально рисуя им маршрут до большого свежего стейка на ужин.

Еще шорох. Куст, неподалеку от того места, где я упала, угрожающе затрясся. Откуда-то из его глубины на меня выскочил линяющий русак.

– Вот дурачок! Как же ты меня напугал, – процедила я сквозь зубы. – Ну-ка, иди сюда, дружочек, – я с силой протянула перед собой руку, в разжатом кулаке виднелась припасенная в дорогу лещина. – Давай же, дружок, ну, иди сюда… Вот так…

Заяц нерешительно шагнул ко мне.

– Давай, будешь прекрасным обедом на пару дней, а шкурка сойдет под шапку…

Надежды, что осторожный заяц подойдет еще ближе, не было никакой, мне же не хватало проворности, чтобы схватить его за длинные бестолковые уши и забрать с собой.

Русак водил большим носом из стороны в сторону и не двигался с места. Кажется, к лещине он потерял интерес, но и убегать пока не собирался.

– Бестолковое ты животное, – все также с вытянутой рукой я перевернулась на спину. – Дурак какой-то. Ну, что встал?

Я прикрыла глаза, голова кружилась, а вместе с ней деревья вокруг, бестолковый заяц, хвоя и лещина, которая вообще чудом выросла на другом конце леса у бывшей трассы. Было интересно, как долго можно бродить по лесам, когда один переходил в другой, еще не разделенный бесчисленными городами, поселками и дорогами. Сейчас хотя бы машин почти не было. Бензин, видимо, заканчивался. Ездили только редкие группы в военной форме с автоматами. Им лучше не попадаться. Никому лучше не попадаться на глаза. Людей в тот момент я боялась гораздо сильнее диких животных. Самое большее, что они сделают, – разорвут или съедят. Что сделают люди – даже представить страшно.

Кажется, я на какое-то время потеряла сознание, потому что неожиданно почувствовала, как по моей щеке ползают крошечные муравьи, которые оказались всего лишь вибриссами надоедливого зайца. Я замерла, даже дышать перестала и сквозь прикрытые веки наблюдала за зверьком. Он смешно шевелил большим носом, бестолково вынюхивая что-то у моей шеи. Тихо и осторожно, чтобы не создавать лишних колебаний воздуха, я вдохнула. Русак же только лениво повернул ухо в мою сторону и продолжил обнюхивать лежащее перед ним тело.

– Забавный ты, – одними губами с полуулыбкой прошептала я зайцу. – Жалко тебя, дурака.

Переминаясь с лапы на лапу, ехидна-заяц приблизился к моей ране и стал с любопытством ее обнюхивать. Я же готовилась к тому, чтобы поймать его, навалившись сверху на зверька всем телом. Пока я мучилась угрызениями совести за жизнь зайца, он решительно и смело впился в мою кожу неподалеку от раны. Я взвыла нечеловеческим голосом, распугав пасущихся неподалеку птиц.

– Ах ты тварь! – я бросилась на зайца с ножом в руках.

Не знаю, как мне удалось поймать отскочившего в испуге от своего обеда зайца, но через какой-то миг у меня в руках была его обмякшая тушка без всякого выражения во взгляде. Но я не убийца! Прошлая моя находка – дрозд, он был добыт из чужих силков, и я не убивала его, а теперь… Слезы начали проступать у меня на глазах. Всю жизнь я жила с убеждением, что эти милые пушистые существа совершенно безобидны и будет абсолютной жестокостью убивать одного из них даже ради спасения собственной жизни. До этого времени я питалась исключительно найденными в чужих домах запасами тушенки, грибами и яйцами лесных птиц. Теперь же я понимала, что в этот день моим ужином, если я удачно доберусь до реки, станет заяц, едва не слопавший меня саму, пока я лежала в полусознательном состоянии и мучилась угрызениями совести.

Локоть, колено, дерево – и вот я снова поднялась на ноги. Добыча безвольно болталась в перемазанной землей и кровью руке. Убирать его в мешок я побоялась: вдруг он все запачкает кровью, так что придется нести его крупную тяжелую тушку в руках.

Солнце начинало опускаться, и я как могла спешила убраться подальше в лес. К моей большой радости, через несколько часов пути, уже к самому закату, я наконец добралась до каменистого берега. Темная вода шумела и бурлила, оголяя огромные валуны, покрывающие ее дно. Я радостно скинула с себя пожитки, устроив привал за небольшим утесом неподалеку от того места, где я вышла из леса. Самое время было развести костер, пока сумерки свинцовой пеленой не легли на землю, даря огню возможность расцвести алым знаменем, привлекая к себе внимание со всех уголков чащи. Оставалась надежда, что я успею обработать раны горячей водой, освежевать и запечь зайца до наступления ночи.

Пользуясь представившейся мне возможностью и не смотря на прохладную осеннюю погоду, я принялась терпеливо обтирать тело мокрой старой кофтой, избавляя его от налипшей за долгое время грязи. Как хотелось ароматного мыла и чистой одежды где-то далеко отсюда в теплом помещении. Пора было об этом забыть. Порой так сложно принимать новую действительность, особенно когда хочется лучшей жизни, особенно когда ожидания на жизнь сильно диссонируют с тем, что сейчас происходит вокруг. Я растерянно вертела зайца в руках, не в силах решиться приступить к одной из самых омерзительных процедур, о которой только могла помыслить.

– Что ж, дружок, совсем недурно, – бормотала я. – Спасибо тебе, и прости меня.

Внутри все сжалось, и я почувствовала, как по стенкам желудка забегали мурашки. Убийство есть убийство, даже ради собственного спасения. Отнимать жизнь всегда тяжело, если в тебе осталась хоть капля человечности.

Я собрала запасы и подсушенные на костре вещи в мешок, уничтожила последние следы своего пребывания под склоном и устроилась на еще горячем камне на ночлег. Над головой среди деревьев мерцали все те же звезды. Тревога внутри понемногу отступала, но в широких складках необъятного плаща рука крепко сжимала нож.

Сон, наполненный метаниями и угрызениями совести, прервал моросящий на рассвете дождь. Нужно было быстро скрыться в лесу и двигаться вдоль течения реки так долго, насколько позволит дождь. Потом, если он не закончится, возвращаться в чащу.

Я собрала заранее подготовленные вещи и отправилась в путь. Холодные капли облепили лицо, в носу появилась вода, сопровождаемая раздражающим шмыганьем, которое никогда не поддается контролю в такую погоду. Идти пришлось быстро, как можно дальше от места ночлега, пока не зарядил сильный дождь. Летние грозы переживались намного легче, однажды даже удалось спрятаться в буреломе под ветками ели. Тогда мне очень повезло, что поблизости не было медведей, а ночные грозы обходили стороной, так что прятаться от ливней приходилось только днем. Летом тепло, и одежда сохнет сама по себе, а теперь наступало время, к которому я не была готова, и необходимо было придумать, где раздобыть еще одежды. Это значило, что рано или поздно мне придется вернуться к деревням, а пока стоит умерить фантазии и довольствоваться сухими листьями в ботинках, спасая ноги от холода.

Полдня без перерыва я шла под мелким дождем, брезентовый плащ напитался влагой и тяжело начал давить на плечи. Я свернула обратно в гущу леса: смертельная усталость брала свое, вся одежда отсырела, листья в ботинках уже перестали удерживать пронизывающий холод. Мне был необходим отдых, и пришло время подсушить вещи. Нельзя было допустить, чтобы одежда промокла насквозь, потому что лекарств нет, а раствором из смолы я могла разве что вылечить больное горло, но не снять жар. Не стоит облегчать хищникам или мародерам охоту. Любое недомогание лишило бы меня возможности идти дальше, поэтому я почти бежала, когда увидела вдалеке раскидистую ель, ветви которой опускались вниз, создавая теплое и сухое укрытие. Единственный его недостаток – сложное для разведения костра место, но если постараться и разжечь аккуратно, то можно избежать пожара. Нырнув в укрытие, я первым делом развесила на ветвях мокрые вещи и, содрогаясь от холода, принялась рыть ямку для будущего очага. Дождь продолжал усиливаться, но густые еловые ветви надежно закрывали меня от непогоды, а настил из хвои на земле послужил дополнительным утеплением, отчего казалось, что здесь, под елью, гораздо теплее, чем за ее пределами.

Пахнуло сыростью. Разрытая холодная и влажная земля сочилась червями. Повезло, что была зайчатина, иначе пришлось бы собирать этих мерзких гадов на ужин. Завалявшимися на дне сумки кусками старой фольги я обложила дно ямки и принялась разжигать костер. Когда пламя начало жадно поглощать брошенные в дар ветки, я смогла наконец устроиться поудобнее и задремать, облокотившись спиной на теплый ствол. От сырости меня бросило в жар, щеки пылали, но согреться никак не удавалось. Так бывает, когда промерзнешь во время долгой прогулки на свежем зимнем воздухе, – в детстве подобное случалось постоянно, стоило только заиграться с соседскими ребятами. Я продолжала вспоминать снежки и снежную бабу своего детства и как делала ее совсем недавно со своими близкими, уже будучи взрослой. Я вспоминала, а голова неудобно падала то на грудь, то куда-то вбок, от чего я каждый раз вздрагивала и просыпалась в необъяснимой тревоге. Наконец, мне удалось ненадолго заснуть, костер все еще тлел, вещи понемногу высыхали, озноб уменьшался, уступая место спокойствию. Сон продлился недолго: как только скрылся последний луч света и лес погрузился в ночной мрак, где-то совсем близко послышался пронзительный вой. Так громко, что мне показалось, будто источник находится всего лишь в нескольких десятках метров от моего укрытия.

– Волки, – одними губами прошептала я сама себе.

Скорее всего, учуяли заячьи потроха. Я с силой ударила себя по щеке: «Тупица, знала же, что по осени у них нюх острее, чем в любое другое время года, и выпотрошенный заяц лучшая приманка, – как на ужин пригласила». Теперь у дюжины волков есть путеводная нить из запахов от реки до моего укрытия. Если они голодны, то шансов выжить мало: будут загонять, как лесную дичь.

В чаще стояла ночь, темная и холодная, с густыми чернильными тучами, которые, подобно лайнерам, грузно пересекали небесный океан в поисках берега. Я уничтожила остатки костра, свернула одежду. На всякий случай перепроверила карманы – нож все еще при мне. Было бы очень некстати в спешке выронить его, пробираясь через заросли кустарников. Я с силой вжалась спиной в дерево, чтобы никто не напал на меня со спины. Волки – умные социальные животные. Если от одинокого хищника еще удастся сбежать, то от стаи спастись шансов мало. Летом только однажды мне удалось увидеть волка, но издали, я быстро ушла в противоположную сторону, чтобы не тревожить дикого обитателя. Тогда я даже обрадовалась ему, потому что скучала по обществу живых существ. Белки и птицы не доставляли особенной радости, тем более если учитывать их роль на моих ужинах. За все лето мне попался всего один волк, пара лосей да хряк. И самой опасной встречей за месяцы моего скитания стали люди. Не так страшно умереть от зубов диких животных, как попасться в лапы людей. Тем не менее сердце разрывало грудную клетку, готовясь вырваться наружу и удрать вперед меня самой, подальше от приближающихся животных.

Послышался шорох и тихий топот лап, воздух наполнился запахом мокрой псины. Я замерла в ожидании, видя только неясные приближающиеся силуэты. Глубокий вдох, затем – медленный выдох, и вот передо мной уже зависли две пары сверкающих глаз. Белые клыки блеснули в темноте, и я почувствовала тепло волчьего дыхания. Никто из хищников не показывал агрессии, а это значило, что я могу начать пятиться назад. Главное не терять их из виду. Тихие и мягкие шаги я услышала только со стороны реки и ближайшей деревни, а значит, путь позади меня открыт.

Понемногу глаза привыкли к темноте, и я более отчетливо увидела волчьи очертания. Животные вели себя спокойно. Мне казалось, что они принюхиваются. Шаг за шагом я пятилась назад, стараясь не издавать лишнего шума, но под ногой предательски хрустнула ветка. У меня замерло сердце, когда я услышала сдавленное рычание слева, совсем близко от меня. Тяжело дыша, я медленно начала спускать сумку с плеча, развязала верхний карман и достала оттуда жареного зайца. Не сырое мясо, но все-таки что-то. Также медленно и аккуратно я бросила остатки своего пайка в неопределенном направлении и замерла. Недоверчиво повеяв носом, животные потеряли ко мне интерес и направились поедать остатки русака. Не мешкая ни минуты, я начала отходить подальше от волков. Оставалось надеяться, что стая не отправится следом.

Идти через лес ночью – хуже не придумаешь. Заблудиться, свернуть не в ту сторону, не заметить канаву или овраг, попасться диким животным. Ночью человек уязвим, так что далеко уйти нельзя, пришлось искать новое укрытие. Прошлая ель была очень удачным местом, и я стала оглядываться в поисках чего-то похожего, что также могло послужить мне безопасным убежищем. Все время бегства от волков я шла наощупь, ориентируясь только на слух. Полнейшей глупостью было тушить огонь костра, который мог отпугнуть диких животных. В страхе быть съеденной я даже не подумала об этом. Поэтому сейчас первым делом я нащупала толстую ветку, остатки старой ткани, завалявшиеся на дне сумки, сбрызнула их спиртом и соорудила факел. Поджечь его не составило труда: я быстро чиркнула спичкой и подпалила ткань.

Отблески пламени освещали дорогу, а его жар отогревал мое лицо и руки. Дождь перестал лить, и я продолжила идти по черному сырому лесу. Под ногами листья, иголки, труха и мох смешивались в единую черно-коричневую жижу, остатки листьев навязчиво липли к ботинкам. Вскоре после долгих бестолковых метаний я нашла подходящую ель, наломала лапника и устроила теплое ложе под вечнозеленой кроной.

* * *

Под стук моих зубов можно было бы станцевать чечетку. Хорошо, что удалось добыть несколько шкур, они немного спасают от холода, но без дома толку в этом практически нет. Я обдувала коченеющие пальцы рук, в надежде, что получится их отогреть. Костер слабо потрескивал, но выпавший за ночь снег охлаждал воздух гораздо сильнее его пламени.

С трудом превозмогая боль в пальцах, я продолжила складывать и перевязывать ветки для шалаша. Первые заморозки еще не так страшны, как настоящий зимний холод, но и их было вполне достаточно, чтобы начать тревожиться за будущее положение вещей. Только к вечеру мне удалось выстроить плотно сплетенную стену из веток и прутьев. Достаточно плотную, чтобы по крайней мере не пропускать дождь и небольшой ветер. Накануне я сделала еще одну. Теперь у меня была защита с двух сторон от ненастья.

Весь следующий день я провела таким же образом: ломала, связывала, сплетала. На этот раз дело шло быстрее, видно руки начали привыкать к беспрерывному труду. Связывая ветки пожухлой травой, я то и дело смахивала слезы, навязчиво обжигающие мои щеки. Надо было продолжать идти дальше: я почти у цели, а шалаш и долгий привал отдаляли меня от нее на неопределенное время. «С другой стороны, – то ли рассуждала, то ли уговаривала я себя, – если не обеспечить себе надежное укрытие, можешь и вовсе никуда не добраться, если придется пережидать непогоду, потому что замерзнешь насмерть. Или провалишься куда, – добавлял внутренний голос. – Так что в данной ситуации самое лучшее – переждать первые осадки наступающей зимы».

Под собственные беспрерывные бормотания, которые стали моими постоянными спутниками за время скитания, я закончила четыре деревянные плиты размером с хорошую двуспальную кровать и одну более узкую. Ее я собиралась оставить для стены с входом. Еще полдня ушло на то, чтобы все части «стен» соединить между собой. Крыша оказалась неподъемной. Сил у меня не хватало, а чертыхалась я так громко, что распугала оставшихся зимовать в лесу белок.

Шалаш я выстраивала под елью, вплотную к ее стволу, так же близко, как всегда устраивалась на ночлег. Ель – самое теплое дерево, круглогодичное, пушистое и целебное. Поэтому уже много месяцев я выбирала для укрытия именно ее. И если в теплое время года выбор гораздо более широк, то в межсезонье и зимой вариантов, кроме раскидистых елей с длинными, спадающими к земле лапками, я не придумала. Поэтому и шалаш для дополнительного тепла и защиты я выстроила именно под густыми ветками ели. Так, у меня под рукой всегда была смола, свежие ветки, для того чтобы покрывать сырую и холодную землю, и надежная маскировка на случай проходящих мимо незваных гостей.

Я решила затащить блок-крышу наверх с помощью джутовой веревки, которая меня выручала ни раз в этом долгом путешествии. Веревку я перекинула через ствол дерева, один конец завязала по центру боковины будущей крыши, свободный конец привязала к одиноко стоящей рядом березке. Длины еле-еле хватило на расстояние между деревьями, но теперь, по крайней мере, блок не будет на меня падать. Я присела, покрепче ухватилась леденеющими руками за нижнюю часть блока и медленно начала подниматься вместе с ним. Удивительно, но мне стало жарко, я чувствовала, как щеки начали пылать, а по пояснице вдоль позвоночника скатились две капли пота. Захотелось скинуть с себя плащ и свитер под ним, но остановиться хотя бы на секунду означало, что потом все придется начинать заново. Слишком тяжело. Мне казалось, что такое небольшое сплетение из веток не может быть очень тяжелым. Но я постаралась от души: добыла прочные ветки, сделала дополнительный слой-плетение из прутьев, и все это, хотя и было очень прочным и надежным, оказалось излишне тяжелым. Возможно, мне стоило подумать о более легкой крыше, но теперь уже деваться некуда. Я слишком устала, запасы еды и воды кончились. Пора было заканчивать со стройкой и отправляться на охоту. Еще одно усилие – спина неприятно заныла, и я вдохнула поглубже. Вдох-выдох-вдох-толчок. И еще раз. Наконец, крыша со скрежетом и хлопком оказалась на месте. Я расплела узлы веревки, аккуратно намотала ее на локоть и отправилась собирать еловые ветви для настила внутри шалаша.

Было уже довольно холодно, но корок льда на мелких лужах не было видно, только легкий снежный налет на лесных тропинках. Трудно было сказать, какой нынче месяц. Листья на некоторых деревьях еще упрямо держались, но вместе с тем животные меняли окрас, а ночи становились с каждым днем все холоднее. И страх не добраться до границы опоясывал грудь все сильнее.

За лето я могла бы давно пройти лес, если бы не встреча с мародерами и необходимость долго выжидать после начала восстания. Ни раз за прошедшее время я вспоминала, как люди без разбора начали избивать друг друга до смерти, как летели зажигательные смеси и гранаты, как из рупоров звучали холодные призывы к действию обезумевшей толпы. Нет ничего проще, чем заставить разъяренную массу идти за голосом выдуманного лидера, преследующего утопическую и неконкретную идею простого разоблачения. Но люди шли. Они яростно сражались и даже не задумывались, за что они сражаются, – не во имя, а против. Из-за этого они охотно шли за любым человеком, готовым стать символом переворота и символом противостояния, без конкретных идей и предложений. Так и получилось, что одна вечная власть, нагнетающая удушающий тоталитарный режим под видом мягкого либерализма, сменилась абсолютной безыдейностью и еще больше возросшей преступностью. Соседние страны первыми прибежали на помощь. Прибежали так быстро, будто давно готовились к тому, что от них потребуется большая гуманитарная миссия. Они забрали детей дошкольного и младшего школьного возраста, а всем оставшимся выдали пайки и пожелали удачи в борьбе за восстановление справедливости. Конечно, за пайки быстро началась драка. Принцип «выживает сильнейший» заработал в полную силу. Я добровольно отдала детей за границу, потому что понимала, что здесь им точно делать нечего, а сама укрылась в лесу, забрав из дома все, что только может понадобиться. В лес, как я, почти никто не пошел. По крайней мере, я видела следы пребывания человека всего два или три раза. Зато при приближении к деревням или городам количество трупов возрастало. Растерзанные голые тела лежали в грязи. Никаких личных вещей рядом не было. Разве что иногда валялось что-то из документов или дырявая сумка, словом, то, что бандитам и мародерам незачем было оставлять при себе. В самом начале я еще пыталась кого-то хоронить из жалости, прикрывать листьями, но потом заметила, что на тела слетаются птицы и приходят животные, а зарытых неглубоко они все равно разрывают, и оставила свои благородные затеи. Иногда я вовсе не совалась в дома, располагавшиеся на территории поселения, возле которых находила тела. В конце концов, я просто начала проходить мимо, лишь изредка закрывая глаза тем, кто продолжал с надеждой смотреть в небо, даже после смерти отчаянно цепляясь за жизнь. Так проходили первые несколько недель моего странствия по лесам. Я смутно представляла, куда мне идти: вперед и левее, чтобы пересечь границу в нужном месте. Мне казалось, если постоянно идти, то хватило бы пары месяцев, но без карты, только по памяти и убегая от мародеров, мой путь увеличился в несколько раз.

Воспоминания о прошлом в моменты монотонной работы все еще имели сильную власть над моим сознанием. Изгонять болезненные воспоминания не так просто, как кажется. Отмахиваясь от неожиданно ярко возникших картин перед глазами, я оглядела свой новый дом: у меня получилось создать довольно крепкие, на первый взгляд, стены и крышу, фасадную стенку с узким проходом внутрь, приятный настил внутри. По сравнению с пространством за стенами шалаша внутри было гораздо теплее, особенно с теплым еловым настилом. Только жилищу, несмотря на настил, все-таки не хватало двери, которая позволила бы сделать шалаш более герметичным от осадков и ветра. Сил у меня почти не осталось. Все эти приготовления выжали меня до последней капли так, что веки готовы были сомкнуться на многие часы вперед, не оставляя шанса продолжать работу. Только дверь или ее подобие совершенно необходима хотя бы для защиты от голодных животных. Не знаю, может ли шалаш удержать медведя или волка, но по крайней мере, мне будет спокойнее, что вокруг меня стены и я не проснусь среди ночи от того, что кто-то пытается мной отужинать. Вобрав побольше холодного воздуха в легкие, я отправилась на поиски новых стройматериалов.

* * *

Впереди сквозь деревья показалось пустое шоссе. Вокруг ни звука, только холодный ветерок обдувал опавшие листья и заросли высокой травы, виднеющейся вдали. Я осторожно направилась в сторону дороги, прислушиваясь к шуму шин, – ничего.

Свежий запах леса постепенно сменился на другой, знакомый, немного солоноватый. Запах доносился из-за высокой травы, виднеющейся за деревьями, откуда по мере приближения за бархатным шуршанием послышался ропот мелких волн. Я направилась вперед, в сторону шума воды, попутно воскрешая в памяти карту, чтобы понять, где я оказалась. Обычно вода помогает мне сориентироваться: это понятная и совершенно конкретная точка на карте в отличие от сплошного лесного массива. За дорогой оказался старый съезд со шлагбаумом. На шлагбауме висела выцветшая табличка с угрожающей надписью: «Свалка мусора запрещена. Штраф 5000 руб.». Обхохочешься, особенно если отвести взгляд немного в сторону, а там растерзанный, полуразложившийся от времени пакет и пустые бутылки, с которых дождями смыло былое величие бренда.

Проход закрыт. Я прошмыгнула под шлагбаумом и направилась по старой колее вперед к зарослям. Это оказалась не трава, а высокий камыш, стеной расположившийся на побережье бескрайнего озера. К воде вели глубокие грязевые полосы, на которых отчетливо виднелся рисунок протектора. Здесь были автомобили, крупные вездеходы. Сложно сказать когда: я не умею определять давность следов. Но то, что это место явно привлекло внимание людей, уже настораживало. Если они здесь были, они могли вернуться. На всякий случай я снова оглянулась вокруг – никого, дорога позади все еще была безмолвна. Из шума только шорох камыша да шепот волн неспокойного озера. Осторожными шагами я направилась вдоль зарослей. Под ногами журчал ручей, я видела его, когда шла по лесу к дороге, и возле шлагбаума из канавы торчала труба. Так этот лесной ручей и попадал в озеро. На его берегу я увидела голубую глину и большой след, явно от волчьей лапы. На всякий случай я решила набрать немного глины. Она никогда не помешает. В конце концов, если не пойдет на лечебные цели, так пригодится для укрепления шалаша.

За ручьем я увидела еле приметные вагончики, стоящие в ряд друг за другом. На одном из них с торца виднелась табличка «Народная ул., 46». Ни одного дома поблизости в этих местах видно не было. Откуда взялась табличка с номером дома – непонятно. Разве что приволокли откуда-то и повесили для красоты. Я однажды видела похожий стиль декорирования: табличку, которую вешают обычно на остановках общественного транспорта. Какой-то умник повесил у себя около участка такую, с расписанием движения троллейбуса №10. Удивительно, как совершенно чужие друг другу люди действуют схожим образом. «Иногда мне кажется, что есть не только разделение людей по типу внешности или национальности, но и по типу мышления. Иначе как объяснить, что одним категориям людей присущ один образ мыслей, а другой условной группе – другой», – думала я, осматривая вагончики. Все они были расписаны граффити, окна плотно закрыты железными листами. Уличный туалет стоял неподалеку с приоткрытой дверцей. Тишина. Вокруг никого не было, и вагончики пустовали.

Сердце в груди тревожно застучало, липкий клокочущий ком подкатил к горлу. Любая возможность присутствия людей рядом вызывала ни с чем не сравнимое ощущение страха. Беспрерывно оглядываясь по сторонам, я аккуратными шагами приблизилась к приставленной лестнице одного из вагончиков. Плохо приколоченная к дверному проему пластиковая мешковина немного отходила, будто специально для того, чтобы удобно было проходить внутрь, особенно не выпуская тепло. Холодный ком больно давил на горло. Потребовалось время, чтобы решиться переступить порог вагончика. Пахнуло сыростью и грязной шерстью. С улицы проводов не было видно, значит, электричества нет и искать кнопку выключателя бесполезно. Я прислушалась – тихо. По-прежнему доносился только звук камыша и журчание маленького ручья рядом. Уже более решительно я шагнула внутрь.

Тонкая полоска света от входа позволяла видеть очертания предметов. В дальнем углу валялась клетка, вся облепленная перьями, внутри нее лежала бесформенная масса, отдаленно напоминающая птичьи останки. «Голубь», – пронеслось в голове. Уже больше ориентируясь наощупь, нежели на зрение, я прошла в глубину вагончика. Вдоль стен стояли запыленные тумбы – от прикосновений к ним на пальцах оставался неприятный шершавый осадок. Я остановилась у большого старого серванта и, превозмогая чувство страха и омерзения стала выдвигать и ворошить внутри ящиков. В глубине, среди беспорядочных полуистлевших бумажек, гаек и винтиков, пальцы наткнулись на ключ и шкатулку. Не в силах больше терпеть затхлый запах вагончика, я прихватила добычу и выскользнула на свежий воздух.

Легкий ветер дышал мне в волосы. Я набрала побольше влажного воздуха в легкие и села прямо на пороге вагончика. Шкатулка была достаточно большая, размером с хорошую настольную книгу. Красивый узор из темного дерева причудливо играл на свету, отчего казалось, будто по шкатулке растеклась соленая карамель. Замочная скважина из меди от времени покрылась зеленоватыми пятнами, придавая моей находке еще большую таинственность. Что там может быть внутри? Конечно, проку от драгоценностей и от денег никакого, если только не сохранить их на случай встречи с мародерами. Тогда можно было бы откупиться от них. Но в таком случае будет толк только от украшений. Деньги давно потеряли свою ценность. Не представляла, что у них в тот момент происходило в больших городах. Порой казалось, что все прошлое было сном и в городе по-прежнему ездят трамваи, электробусы, выпускаются новые и более совершенные устройства для дома, дети ходят в школу. Дети… Что с ними стало? Я потрясла шкатулку, но ничего не произошло. Я примерила ключ. Не было никаких сомнений, что он открывает именно этот замок. Ключ продолжал поблескивать на раскрытой ладони. Надо было заканчивать с этим и посмотреть, что лежит внутри, но я медлила, продолжая разглядывать свою находку. Внутри все трепетало и содрогалось от волнения. Почти забытое чувство, такое же, как когда ты получаешь подарок на Новый год и внутри сражаются два противоположных желания: насладиться этим моментом таинственности как можно дольше или радостно сорвать обертку, чтобы узнать, что под ней скрывается.

Любое промедление могло привести к беде, если бы по дороге кто-то поехал. Я не успела бы спрятаться. Камыши не скрыли бы меня так быстро, как этого требовал бы случай.

– Что ж, поглядим, что ты скрываешь…

Ключ в замочке с громким щелчком повернулся.

Я приподняла крышку и сердце у меня радостно забилось – внутри на алой бархатной подушечке лежал старинный маузер, а рядом с ним стройными рядами утопали в бархате 28 патронов. Там же лежала деревянная кобура. Аккуратно достав пистолет из коробки и повертев его в руках, я обнаружила небольшую золотую табличку с фамилией и инициалами «Макарову С.М. 2017». «Наградный, – подумала я. – Интересно, кто это человек и что он сделал». Порядочным человеком был Макаров С.М. или очередным подлизой – неизвестно. Возможно, он был простым армейцем или полицейским, хорошо проявившим себя на службе. В последние годы владельцев наградного оружия было так много, что было бы странным удивляться, откуда люди брали оружие для своей бойни. Я знаю, я смотрела статистику: из тринадцати тысяч владельцев наградного оружия, за исключением случаев самоубийства, свои пистолеты просто и безответственно потеряли почти пятьсот человек. Уже одного этого количества в неправильных руках достаточно, чтобы терроризировать несколько районных администраций или захватить законодательное собрание. Что они и сделали в свое время.

Внутри коробки на верхней крышке была прикреплена обойма и аккуратно свернутый ремень, скорее всего патроллер. Значит, пистолетом уже пользовались. Я еще раз пересчитала пули. Действительно, не все ячейки для них были заняты. Еще раз я огляделась – по-прежнему меня окружал только лес, вода, камыш и пустая дорога. Шкатулка мне ни к чему, хотя ее можно было бы пустить на костер, но я рассудила, что и без нее вокруг дров хватает. Нет нужды брать лишнее. Лучше вернуть ее на место. Я аккуратно вытащила патроны. Часть зарядила в пистолет, другую же аккуратно вставила в патроллер и надела себе на пояс. Теперь у меня было оружие. От мысли об этом на душе становилось светлее. Маузер был билетом в безопасность. Я собрала вещи и надежно пристегнула оружие, затем нырнула обратно в вагончик.

Уже на пороге я услышала шум, доносящийся с улицы. Мозг начал судорожно предлагать идеи побега, но все они были бесполезны: передо мной открытая территория, позади шоссе, камыш не укроет, а добежать до леса я уже не успею. Оставалось только спрятаться где-то внутри и надеяться, что удастся остаться незамеченной.

Превозмогая зловонный аромат помещения, я кинулась в самый темный и дальний угол. Туда, где едва заметно в свете дверного проема отсвечивала клетка с голубиными останками. Только я успела зарыться под гору грязного тряпья, как услышала тяжелый шаг переступающего через порог ботинка. Глаза чесались от застарелой пыли потревоженных вещей. Я слышала, как кто-то ходил по вагончику, его выложенный досками пол стонал и скрипел от каждого движения. От меня таких звуков не было, значит, пришелец явно имеет куда больший вес, нежели бродящая месяцами по лесу женщина.

Неизвестная фигура приблизилась к голубиной клетке. По доносившимся до меня звукам создавалось впечатление, что пришел не хозяин жилища, а такой же бродяга, как и я. Нос и глаза невыносимо чесались, но нельзя было себя выдавать ни единым звуком или движением. Только пальцы все крепче обвивались вокруг рукоятки обретенного маузера.

– Кто здесь?! – рявкнул хриплый голос, неприятно растягивая звуки.

От неожиданности я вздрогнула, а шаги незнакомой фигуры стали беспокойными. Кто-то споткнулся и упал. Послышалась брань на разные голоса, пистолетный выстрел. Постепенно звуки стали отдаляться, и я решила, что настало время бежать обратно к шалашу.

* * *

За время блуждания по лесу я неоднократно встречалась с волками и начала проявлять к ним внимание. Насвистывала короткие мелодии, держась поодаль, но в пределах видимости, чтобы они привыкли, приняли за свою. Больше всего меня интересовал вожак. Крупный волк с пронзительно-умным взглядом. Он часто посматривал в мою сторону, не подпускал слишком близко, но как будто не видел во мне угрозы и никогда не нападал. Кажется, мы смирились с существованием друг друга. Иногда он приводил стаю к месту моего ночлега и, как преданный пес, ждал, пока я, обильно обливаясь слезами, разделываю добычу. То ли ради поддержания мира, то ли от одиночества, я постепенно начала подкармливать волков, так что теперь это больше походило на совместную охоту, а я – на члена волчьей стаи. Только обманываться насчет сложившегося порядка не стоило: дикие животные есть дикие животные, и в любой момент звери могли передумать. Поэтому каждую ночь, ложась спать, я крепко сжимала под складками плаща сначала нож, а после своего путешествия к зарослям камыша – маузер.

Первые две ночи после посещения грязного вагончика мой и без того беспокойный сон превратился в нечто совершенно бессмысленное и мучительное. Мне снилось прошлое, такое далекое и такое близкое одновременно. Навязчиво на узорах пасмурного неба вырисовывались искры. Они взмывались ввысь от фейерверка-фонтана в руках у одного из митингующих. Это был третий день после того, как правительство всех заперло по домам, продолжая скидывать экономику в пропасть.

В тот момент я находилась посреди улицы, мимо меня бежали люди, словно не замечая, что я стою у них на пути. Мне все казалось, что я что-то кричу и прошу их одуматься, перестать разрушать город, в котором я родилась и который люблю всем сердцем, но люди продолжали бежать с дымовыми шашками, фейерверками, пневматическим оружием, молотками и битами, и никто меня не слушал. Я упала посреди площади, а раскаленный грязный асфальт впился мне в руки. Люди продолжали бежать, некоторые спотыкались о меня, падали и снова бежали, уничтожая все на своем пути. Лица людей были обезображены до неузнаваемости, так было и в тот день, когда я последний раз их видела: ярость, которая покрыла белой пеленой глаза и исказила человеческие рты, из которых вместе с криками и бранью выплескивалась пена. Я не видела таких глаз у животных ни разу за пять месяцев блуждания по лесу, но с того момента, как началась новая революция, и мир, и люди изменились до неузнаваемости.