Читать книгу Ямато-моногатари - - Страница 1

Оглавление

Когда император Тэйдзи вознамерился сложить с себя сан, сиятельная Исэ-но го на стене флигеля Кокидэн написала:

Вакарурэдо

Ахи мо осиману

Момосики-во

Мидзараму кото-но

Нани-ка канасики

Вот расстаемся с ними,

И не сожалеет никто

Из этих придворных ста рангов.

Но что не увижу их больше —

Все же как-то печально.

Такова была надпись, и император, увидев ее, рядом начертать соизволил:

Ми хитоцу-ни

Арану бакари-во

Восинабэтэ

Юкикаэритэ мо

Надо ка мидзараму

Ведь не только же мне

Быть государем.

Государи будут сменять друг друга.

И если потом ты вернешься сюда,

Почему ж тогда «не увидеть более»? [4]

так он сложил.

Император, сложив с себя сан, осенью следующего года [5] соизволил принять постриг и по разным местам странствовал в горах [6] , совершал служения Будде. Человек по имени Татибана-но Ёситоси, чиновник третьего ранга наместничества Бидзэн, во времена, когда император еще занимал престол, служил ему во дворце, когда же император принял постриг, то и он сразу же постригся. Никого не оповестив, покидал государь дворец – Ёситоси без промедления присоединился к нему. «Негоже, чтобы император вот так дворец покидал», – сказал он, и из дворца [7] был отдан приказ: «Сёсё, тюдзё [8] , другие чины, послужите ему». Послали свиту им вслед, но государь отправился в путь, избегая встречи с посланными. Пришли они в страну Идзуми, и, когда оказались в месте под названием Хинэ [9] , ночь спустилась. Подумав, что государю сейчас должно быть очень одиноко и тягостно, Ёситоси сильно опечалился. И вот, когда император соизволил сказать: «Воспойте Хинэ в стихах», Ёситоси-дайтоку [10] :

Фурусато-но

Табинэ-но юмэ-ни

Миэцуру ва

Урами я сураму

Мата то тованэба

Прилег в пути отдохнуть,

И во сне родные мои

Мне привиделись.

Это, верно, они упрекают меня,

Что я не навещаю их более [11] —

так сложил, и все заплакали, никто уже не мог стихи слагать. А Ёситоси до конца служил императору под именем Канрэн-дайтоку.

Во времена, когда покойный дайнагон Минамото [12] был в чине сайсё [13] , Кёгоку-но миясудокоро [14] , намереваясь чествовать [15] императора-монаха Тэйдзи, повелела: «Вот что я задумала сделать. Приготовьте в одну ветку [16] подношения». [Дайнагону] множество «бородатых корзин» [17] сделать повелела, а Тосико [18] – раскрасить их в разные цвета. [Ей же] приказала ткани на подстилки для корзин в разные цвета покрасить, плетениями заняться, все заботы ей поручила. Все это к последним числам девятой луны было срочно подготовлено и закончено. И вот в первый день десятой луны в дом [дайнагона], где спешные приготовления шли, было послано:

Тидзи-но иро ни

Исогиси аки ва

Курэ ни кэри

Има ва сигурэ-ни

Нани-во сомэмаси

Во множество цветов

Хлопотливо [все красившая] осень

Кончилась.

А теперь холодный, мелкий дождь

Что будет красить? [19]

Когда спешные эти подношения готовились, и он и она беспрестайно обменивались посланиями, а после того, то ли потому, что этой заботы уже не было, он никак не давал о себе знать, и вот в конце двенадцатой луны Тосико:

Катакакэ-но

Фунэ-ни я норэру

Сиранами-но

Савагу токи номи

Омохи идзуру кими

На однопарусном

Корабле плывешь

И, лишь когда шумят,

Белые волны,

Обо мне вспоминаешь – таков ты [20] .

И ему послала, но ответа на ее послание не было, и уж Новый год позади. Вот во вторую луну, отломив ветку от ивы, что росла возле его дома, такую длинную, что все остальные превосходила, он:

Авояги-но

Ито утихахэтэ

Нодоканару

Харухи симокосо

Омохи идэкэрэ

Когда зеленая ива

Длинные ветви-нити распускает,

В тихие

Весенние дни особенно

О тебе вспоминаю [21] —

так написал [и с этой веткой послал Тосико]. Та была безмерно очарована этими стихами и долго потом о них рассказывала.

Отставной дайни [22] во времена мятежа Сумитомо [23] был послан для его усмирения, и вот он отправился в путь, будучи в чине сёсё. А он также нес службы и при дворе, и как раз был год, когда ему должны были присвоить четвёртый придворный ранг, и потому он горел нетерпением узнать, будет ли ему новогоднее повышение в чине. Приезжие из столицы там случались редко. Некоторых он расспрашивал, и отвечали ему: «Присвоили вам новый ранг», другие же говорили: «Ничего подобного». Все думал он, как бы разузнать поточнее, и вот с почтой из столицы приходит письмо от наместника Оми – Кимутада-но кими [24] . С нетерпением и радостью вскрыл он послание, смотрит, а там речь идет о множестве разных разностей, и лишь в той стороне, где пишется дата и тому подобное, начертано такое:

Тамакусигэ

Футатосэ авану

Кими-га ми-во

Акэнагара я ва

Аран-то омохиси

Драгоценная шкатулка для гребней,

Крышка и низ не встречаются

В тебе.

Ты все еще открыта?

А я думал, что уже нет [25] .

Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал. Что не дали ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка.

Когда Сэмбо-но кими [26] скончался, Тайфу [27] безмерному горю предалась, и императрица [28] , поскольку наступил день возведения ее в этот сан, считая слезы дурной приметой, сокрыла Тайфу от людских глаз.

И тогда Тайфу сложила:

Вабинурэба

Има ва то моно-во

Омохэдомо

Кокоро-ни нину ва

Намида нарикэри

Оплакиваю его,

Хоть знаю – теперь

Уже поздно сожалеть.

Но, неподвластные сердцу,

Льются слезы [29] .

Асатада-но тюдзё [30] тайно навещал одну даму, бывшую женой другого человека. Дама тоже помышляла о тюдзё с любовью, и так продолжались их встречи, как вдруг мужа дамы назначили наместником одной провинции, и им надобно было уезжать из столицы. Тогда и тюдзё и она очень печалились. И вот он сложил и послал:

Тагухэяру

Вага тамасихи-во

Ика-ни ситэ

Хаканаки сора-ни

Мотэ ханарураму

Тебе в спутники назначенную

Душу мою

Зачем

В тревожном небе

Ты оставляешь? [31]

Так он сложил и послал в день, когда она уезжала.

Придворный кавалер и дама любили друг друга, и так годы шли. Но вот из-за ничтожной мелочи они расстались; не то чтобы наскучили они друг другу, но как-то любовь их прервалась. Кавалер тоже [32] печалился. И так сложил:

Афу кото ва

Има ва кагири-то

Омохэдомо

Намида ва таэну

Моно-ни дзо арикэру

Встретиться с тобой

Уж больше не придется,

Но, хоть понимаю это,

Слезы не переставая

Льются [33] .

Дама тогда очень опечалилась.

Дом Гэму-но мёбу [34] часто навещал принц Накацукаса-но мия [35] , и вот как-то он известил ее: «Путь сегодня прегражден [36] , поэтому вечером не приду», и она в ответ:

Афу кото-но

Ката ва саноми дзо

Футагараму

Хитоё мэгури-но

Кими-то нарэрэба

Встречам нашим

Из-за «преграды в пути»

Преграда положена.

О, если бы стал ты тем [богом],

Что бродит всю ночь —

так ему написала, и, хотя путь был прегражден, он отправился к ней и провел ночь. Потом он опять долгое время не давал о себе знать, а затем написал: «Был я на охоте в окрестностях дворца Сага [37] , поэтому не подавал никаких вестей о себе. А вы, наверно, решили, что я ненадежен?» И она ответила:

Охосава-но

Икэ-но мидзукуки

Таэну томо

Нани ка укараму

Сага но цураса ва

Хоть в Осава [38]

Пруду водоросли

И пропали,

Зачем же я еще ропщу?

О, горечь Сага! [39]

Ответ принца уступает по достоинствам этому посланию. И забыли его люди.

Когда скончался Момодзоно-но хёбугё-но мия [40] , погребальная церемония была назначена на последние дни девятой луны. И Тосико послала Госпоже из Северных покоев [41] :

Охоката-но

Аки-но хатэ да ни

Канасики-ни

Кэфу ва икадэ ка

Кими курасураму

Ведь всегда

Конец осени

Так печален.

Как же сегодня, теперь

Переживешь ты это время? [42]

Та бесконечно опечалилась, заплакала и ответила так:

Араба косо

Хадзимэ мо хатэ мо

Омохоэмэ

Кэфу-ни мо авадэ

Киэниси моно-во

Если бы он был жив,

Начало и конец [осени]

Различила бы я.

Но, не дождавшись нынешнего дня,

Угас он! —

таков был ее ответ.

Гэму-но мёбу [43] продала кому-то свой дом, что стоял у плотины [44] , и вот как-то по пути в местность Авата [45] проходила мимо этого дома и сложила:

Фурусато-во

Кава то мицуцу мо

Ватару кана

Фути сэ ари то ва

Мубэ мо ихикэри

Родные места —

Вот они, глядя на них,

Прохожу мимо.

И пучина может стать мелководьем —

Так часто говорится [46] .

Ныне покойный вельможа Минамото-дайнагон долгие годы жил в любви с Госпожой из Восточных покоев, дочерью Тадафуса [47] . Но вот увлекся он юной принцессой Тэйдзиин [48] , отдалился от прежней дамы, и так прошло время. Были у них с Госпожой из Восточных покоев дети, поэтому беседовать они не перестали и жили в одном месте.

И вот он послал ей:

Сумиёси-но

Мацу наранаку-ни

Хисасику мо

Кими то нэну ё но

Нарини кэру кана

Не сосны мы с тобой,

Что растут в Сумиёси,

Но как же долго

Те ночи, что с тобою мы врозь,

Уже тянутся [49] .

Так он послал ей, и она ответила:

Хисасику ва

Омохоэнэдомо

Суми-но э-но

Мацу я футатаби

Охикахарураму

Что слишком долго —

Не показалось мне,

Но в бухте Суминоэ

Сосны заново,

Верно, успели вырасти [50] —

таков был ее ответ.

Когда этот вельможа завязал отношения с принцессой, сам государь соизволил быть у них посредником. В первое время, когда кавалер тайно навещал ее каждую ночь, он как-то, вернувшись от нее домой, так сложил:

Аку то ихэба

Сидзугокоронаки

Хару-но ё-но

Юмэ то я кими-во

Еру номи ва мин

Когда говорят мне, что рассветает, [кажется мне],

Что ты сон

Беспокойного сердца

В весеннюю ночь.

Ведь только ночью я вижу тебя [51] .

Кавалер по имени Фудзивара-но Тиканэ [52] , чиновник третьего ранга правого конюшенного приказа, был женат на даме по имени Тосико. У них было много детей, и жили они долгое время в любви, как вдруг Тосико скончалась. Кавалер безгранично предавался горю. Была одна фрейлина, Итидзё-но кими [53] , которая дружила с Тосико. Но тут что-то совсем она перестала появляться в доме. «Странно это», – думал кавалер и вот как-то, увидев девушку – рассыльную этой фрейлины, что не приходила, так сложил:

Омохики я

Сугиниси хито-но

Канасики-ни

Кими саэ цураку

Нараму моно то ва

«Думал ли я,

Грустя

Об ушедшей жене,

Что ты бесчувственной

Будешь?

отвечай!» – так он сказал, и ответом было:

Наки хито-во

Кими га никаку ни

Какэдзи то тэ

Накунаку синобу

Ходо наурамисо

Я старалась,

Чтоб ты не услышал

О той, кого не стало,

Плакала тайно.

Так не укоряй же меня [54] .

Детское имя младшей сестры Кита-но ката, госпожи из Северных покоев, супруги нынешнего господина [55] , было Офунэ. Была она возлюбленной экс-императора Ёдзэй [56] . Однажды долго он к ней не приходил, и она послала ему:

Аратама-но

Тоси ва хэнэдомо

Сарусава-но

Икэ-но тамамо ва

Мицубэкарикэри

С яшмой схожие

Годы еще и не прошли,

Но в Сарусава—

Пруду водоросли

Стали видны тебе [57] .

А еще было так: во дворец Цуридоно он [58] призвал фрейлину по имени Вакаса-но го, а потом больше не звал ее к себе, и она, сложив послание, ему отправила:

Кадзу нарану

Ми-ни оку ёхи-но

Сиратама ва

Хикаримиэсасу

Моно-ни дзо арикэру

На мое ничтожное

Тело выпавшая вечерняя

Роса, с белой яшмой схожая,

И та, сверкнув, гаснет,

Таков мой удел [59] —

так сложив, ему отправила, и он, прочитав, соизволил сказать: «Какое удивительно искусное стихотворение!»

Сукэ-но го [60] , фрейлина императора-монаха Ёдзэй, отправила в дом сёсё [61] , ее приемного отца:

Хару-но но ва

Харукэнагара мо

Васурэгуса

Офуру ва миюру

Моно-ни дзо арикэри

Весенних полей

Беспредельна ширь.

Но «забудь-трава»,

Что на них растет,

Мне все же видна.

Сёсё ответил:

Хару-но но-ни

Охидзи то дзо омофу

Васурэгуса

Цураки кокоро-но

Танэ си накэрэба

В весенних полях,

Думаю, и вовсе не растет

«Забудь-трава».

Ведь нету в сердце

И семян равнодушия [62] .

В доме Идэха-но го [63] , фрейлины покойного Сикибугё-но мия [64] , навещал ее приемный отец, сёсё. Но вот отношения [65] их прервались, и вскоре после того, как расстались они, дама послала сёсё письмо, прикрепив его к метелке мисканта сусуки. На это сёсё:

Акикадзэ-но

Набику обана ва

Мукаси ёри

Тамото-ни нитэ дзо

Кохисикарикэри

Под осенним ветром

Склоняющийся мискант обана [66] ,

Как издавна говорят,

С рукавом возлюбленной схож.

[Смотрю на него] – и полон любви к тебе.

Идэха-но го отвечала:

Тамото-то мо

Синобадзарамаси

Аки кадзэ-ни

Набику обана-но

Одорокасадзу ва

О рукаве

Ты, верно, не вспомнил бы,

Если б под осенним ветром

Склоняющемуся мисканту обана

Не удивился.

Сикибугё-но мия, ныне покойный, порвал с фрейлиной Нидзё-но миясудокоро [67] , и вот в седьмой день первой луны следующего года послала она ему молодые побеги [68] :

Фурусато-то

Арэниси ядо-но

Куса-но ха мо

Кими-га тамэ то дзо

Мадзу ва цумицуру

У заброшенного моего жилища,

Что родным домом ты звал,

Побеги травы

Для тебя

Я прежде всего собрала.

Ту же даму однажды как-то долго принц не посещал, и вот наступила осень, и дама:

Ё-ни фурэдо

Кохи-но сэну ми-но

Юфу сарэба

Судзуро-ни моно-но

Канасики я на дзо

Хоть и живу в этом мире,

Но никто не дарит меня любовью,

Отчего же, когда наступает вечер,

Невольно

Печалюсь я?

так сложила, и ей в ответ:

Юфугурэни

Моноомофу кото ва

Каминадзуки

Вага мо сигурэ-ни

Оторадзарикэри

В пору вечернего заката

Я полон тоски по тебе,

И десятой луны

Мелкий, холодный дождь

Не так сильно льется, как слезы мои —

так он сложил. Не сильна была его привязанность к даме, и стихотворение он сложил дурное.

Принцесса Кацура-но мико [69] всей душой полюбила Сикибугё-но мия, ныне покойного, и навещала его. Как-то она перестала бывать у него и однажды ночью, когда луна была особенно прекрасна, соизволила послать ему письмо:

Хисаката-но

Соранару цуки-но

Ми нарисэба

Юку то мо миэдэ

Кими ва митэмаси

В извечном

Небе луною

Если б была я,

Невидимая, приходила б

К тебе на свиданье [70] —

таково было ее послание.

Когда Рё-сесё [71] был в чине хёэ-но сукэ, он часто бывал у Гэму-но мёбу. Однажды из ее дома пришло послание:

Касихаги-но

Мори-но ситакуса

Воину то мо

Ми-во итадзура-ни

Насадзу мо аранаму

В дубовой

Роще трава

Хоть и вырастет,

Все же пусть для тебя я пустой забавой

Не стану [72] .

Ответ на него таков:

Касихаги-но

Мори-но ситакуса

Вои-но ёни

Какару омохи ва

Арадзи то дзо омофу

В дубовой

Роще трава

Пусть вырастает,

Но мысли эти

Оставь – так я разумею [73] .

Когда Рё-сёсё потребовалась кожа на тесемки, привязывающие меч к поясу, Гэму-но мёбу сказала: «В моем доме есть», но долго не присылала. Тогда Рё-сёсё:

Адахито-но

Таномэватариси

Сомэкава но

Иро-но фукаса-во

Мидэ я яминаму

От ненадежной возлюбленной,

Которой я доверял,

Кожи крашеной

Глубину цвета

Не видя, порву с ней [74] —

так написал, и Гэму-но мёбу, пораженная этим стихотворением, приказала отыскать [кожу] и отослать ему.

Второй сын экс-императора Ёдзэй [75] долгие годы жил в любви с дочерью тюдзё Нотикагэ, но после того, как он взял в жены пятую дочь [76] , уж у той не бывал, и она, отчаявшись его дождаться, горевала безмерно. Прошло много времени, и вдруг он неожиданно приходит, но она, ни слова не вымолвив, убежала и за дверью [77] затворилась. Потом воротился он к себе, а на следующее утро пишет ей: «Почему же, когда я пришел к вам, надеясь поговорить о событиях долгих давних лет, вы от меня сокрылись?» Она же ничего не сказала, а только этим ответила:

Сэканаку-ни

Таэтэ таэниси

Яма мидзу-но

Тарэ синобэ тока

Ковэ-о кикасэму

Хоть и нет запруды,

Но совсем иссяк.

Горный поток,

Так кому же «вспомни обо мне»

Сказать бы могла я? [78]

Во времена прежнего императора [79] дочь удайдзина [80] , правого министра, служила камер-фрейлиной и бывала во дворце. В глубине души она все ждала, что государь призовет ее, но он не призывал, и тогда она ему послала:

Хигураси-ни

Кими мацу яма-но

Хототогису

Товану токи-ни дзо

Ковэ мо осиману

Цикаду

Ждущая горная

Кукушка,

Не пришли к тебе,

И ты плачешь, слез не жалея [81] —

так она сложила.

Монах по имени Нэмугаку [82] , удалившийся в горы Хиэ, там, в горах, поселился и однажды, увидев засохшую сосну у жилища безвременно скончавшегося монаха, славившегося великой добродетелью:

Нуси мо наки

Ядо-ни карэтару

Мацу мирэба

Тиёсуги ни кэру

Кокоти косо сурэ

Увидел сосну

Засохшую у жилища,

Лишенного хозяина.

И кажется мне,

Что тысячи веков протекли [83] —

так сложил, и младшие братья монаха [84] , остановившиеся в том жилище, были очарованы. Этот монах Нэмугаку был старшим братом Тосико.

Принцесса Кацура тайно виделась с человеком, с которым не подобало ей встречаться. Однажды в дом возлюбленного своего она, сложив, посылает:

Сорэ-во дани

Омофу кото то тэ

Вага ядо-во

Мики то наихисо

Хито-но кикаку ни

Хотя бы тем

Покажи свою любовь,

Что жилище мое

Видел – не рассказывай,

Ведь люди услышат [85] —

так гласило послание.

Человек по имени Кайсё [86] , став монахом, поселился в горах [87] . Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» – так они восклицали, и он, сложив, послал им:

Има ва вага

Идзути юкамаси

Яма нитэ мо

Ё-но уки кото ва

Нао мо таэну ка

Теперь мне

Куда же отправиться?

Даже в горах

Мирская суета

Никак не переводится [88] .

Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:

Асагири-но

Нака-ни кими масу

Моно нараба

Харуру мани мани

Урэсикарамаси

В утреннем тумане

Если бы ты

Пребывал,

То, только бы начал он рассеиваться,

Вот мы бы возрадовались —

так произнес, и Кайсё ответил:

Кото нараба

Харэдзу мо аранаму

Акигири но

Магирэ-ни миюру

Кими то омован

Ах, если б было так,

Пусть бы осенний туман не редел.

В его дымке

Ты смутно виден,

Думал бы я [89] .

В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.

Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия [90] правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин [91] , и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:

Оминахэси

Ору тэ-ни какару

Сирацую ва

Мукаси-но кэфу-ни

Арану намида ка

Светлая роса,

Приставшая к руке, что сорвала

Цветок оминаэси,

Может быть, это слеза

О том, что нет сегодня того, кто был ранее? [92] —

так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.

Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками [93] , однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:

Укё-но ками сложил:

Окицу кадзэ

Фукэви но ура ни

Тацу нами-но

Нагори ни саэ я

Вага ва сидзумаму.

Ветер в море,

В бухте Фукэй

После вздымающихся волн

Легкое волнение вод – в них,

Что ли, мне погрузиться? [94]

Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:

Ёсо нагара

Омохиси ёри мо

Нацу-но ё-но

Михатэну юмэ дзо

Хаканакарикэру

Мимолетно

Любил я тебя, но еще быстротечнее было

Наше свиданье,

Как краткий сон

Летней ночью [95] .

Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:

Аварэ тэфу

Хито мо ару бэку

Мусасино-но

Куса-то дани косо

Офу бэкарикэру

«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы

Люди обо мне,

Будь я хотя бы травой,

На равнине Мусаси

Растущей [96] .

И еще:

Сигурэ номи

Фуру ямадзато-но

Ко-но сита ва

Ору хито кара я

Мори сугинураму

Даже под дерево

В горной деревушке, где льет

Беспрестанно осенний дождь,

И туда капли дождя просочились,

Верно, какой-то человек ветви сломал [97] —

так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.

Мицунэ [98] сложил и поднес императору:

Татиёраму

Коно мото мо наки

Цута-но ми ва

Токиха нагара-ни

Аки дзо канасики

Подобно плющу,

Не имеющему дерева,

Чтоб опереться,

Все время зеленый.

И осенью это особенно грустно [99] .

В дом Укё-но ками его возлюбленная:

Иро дзо то ва

Омохоэдзу томо

Коно хана-ни

Токи-ни цукэцуцу

Омохиидэнаму

Хоть и не думаешь ты

О цвете,

Но если б об этом цветке

Хоть изредка

Ты вспоминал! [100]

Цуцуми-тюнагон [101] по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:

Сиракумо-но

Коконохэ-ни тацу

Минэ нарэба

Охоутияма то

Ифу ни дзо ари кэру

Это пик,

Над которым в девять слоев стоят

Белые облака.

Потому и зовется он

Оутияма [102] .

Когда прежняя сайгу [103] жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:

Курэтакэ-но

Ёё-но мия кото

Кику кара ни

Кими ва титосэ-но

Утагахи мо наси

Слышал я,

Что ваше обиталище —

Как бамбук с множеством коленцев,

Так и вам жить множество лет,

В этом нет сомнений [104] .

Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия – Бамбуковый дворец.

Один из братьев правителя Идзумо [105] получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:

Каку сакэру

Хана мо косо арэ

Вага тамэ-ни

Онадзи хару то я

Ифу бэкарикэру

Бывают же цветы,

Что так пышно цветут.

А вот про меня

«Такая же весна»

Разве можно сказать?

Дочь [106] пятого сына прежнего императора [107] , звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:

Тамасака-ни

Тофу хито араба

Вата-но хара

Нагэкихо-ни агэтэ

Ину то котахэё

Если изредка

Кто-нибудь спросит [обо мне],

По равнине моря

Стонущий парус подняв,

Удалилась она – так ответь [108] .

Когда дочь Морофути [109] , правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира [110] , Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:

Сирацую-но

Оку-во мацу ма-но

Асагахо ва

Мидзу дзо наканака

Арубэкарикэру.

ээ

Чтоб белая роса

Пала – ждущий

Вьюнок «утренний лик»…

Лучше б его я не видел,

Тогда, верно, было б мне легче [111] .

Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:

Цуцумэдомо

Какурэну моно ва

Нацу муси но

Ми-ёри амарэру

Омохи нарикэру

Хоть и завернешь,

Но не скроешь,

Заметнее, чем тельце

Летнего насекомого,

Моя любовь [112] .

В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико [113] . Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме дайнагона, обладавшая прекрасным вкусом и тоже очень своеобразная, – собрались все четверо вместе, рассказывали друг-другу множество историй – о непрочности связей мужчин и женщин, о бренности всего мирского говорили, и дайнагон сложил:

Ихицуцумо

Ё ва хаканаки-во

Катами-ни ва

Аварэ то икадэ

Кими-ни миэмаси.

Вот беседуем мы,

А жизнь так быстротечна.

Чтобы облик мой

Приятен был вам,

Как бы мне хотелось! [114]

Так он прочел, и все они, ничего не отвечая, громко зарыдали. До чего же странные это были люди! [115] .

Монах Эсю [116] как-то лечил одну даму, и начали о них говорить в свете всякое, тогда он сложил:

Сато ва ифу

Яма-ни ва савагу

Сиракумо-но

Сора-ни хаканаки

Ми-то я наринаму

В селеньях говорят,

И в горах шумят.

Лучше уж мне, верно,

Стать белым облаком,

Тающим в небе —

таково было его стихотворение.

Еще он послал в дом этой женщине:

Асаборакэ

Вага ми ва нива-но

Симо нагара

Нани-во танэ нитэ

Кокоро охикэму

Подобен я инею,

Что на рассвете

Ложится во дворе.

Из какого же семечка

Растет любовь моя? [117]

Этот добродетельный монах перед кельей, где он поселился, велел возвести ограду. И вот, слыша шум снимаемых стружек, он:

Магаки суру

Хида-но такуми-но

Тацукиото но

Ана касигамаси

Надзо я ё-но нака.

Подобно стуку топора

Плотника из Хида [118] ,

Ладящего изгородь,

Ах, как шумен и суетен,

Зачем таков этот мир? —

такое он стал говорить. Молвил: «Чтобы совершать молебны и обряды, хочу удалиться в глубь гор» – и покинул эти места. Прошло некоторое время, та женщина подумала: «Сказал он: куда бы мне отправиться? Поселился в глуби гор, но где же?» Послала она к нему гонца, и монах:

Нани бакари

Фукаку мо арадзу

Ё-но цунэ-но

Хиэ-во тояма-то

Миру бакари нари

Совсем

Не жил я в глуби гор.

Привычная для света

Гора Хиэ отдаленной

Всем показалась [119] .

Жил он тогда в месте, которое называлось Ёгава – Мирская река.

Тому же человеку дама: «День, когда вы отправитесь в горы, далек ли еще? Когда же это?» И он:

Нобориюку

Яма-но кумови-но

Тохокэрэба

Хи мо тикаку нару

Моно ни дзо арикэри

Колодец горных облаков,

Ввысь вздымающихся,

Далеко-далеко,

А значит, солнце близко,

Вот оно как! [120] —

так сложив, ей послал. Однако после этого среди людей начались всякие нехорошие разговоры, и он:

Ногару то мо

Тарэ ка кидзараму

Нурэгоромо

Амэ-но сита-ниси

Суман кагири ва.

Как ни старайся избежать этого,

Но всякому приходится носить

Промокшие одежды,

Пока живешь

Под дождем [121] .

– так сказал.

Когда Цуцуми-но тюнагон-но кими [122] посылал во дворец свою дочь [123] , [впоследствии] матушку принца Дзюсан-но мико [124] , чтобы она прислуживала императору, то вначале очень тревожился и вздыхал: «Как-то ее примет государь?» И вот он сложил и поднес императору:

Хито-но оя-но

Кокоро ва ями-ни

Аранэдомо

Ко-во омофу мити-ни

Маёхинуру кана

Хоть родительское

Сердце и не во мраке

Пребывает,

Но все же на пути любви к своему дитяти

Заплуталось оно [125] .

Император нашел это письмо полным очарования. Августейший ответ тоже был, но людям он неизвестен.

Хэйтю [126] , после того как расстался с Канъин-но го [127] , через некоторое время вновь с ней встретился. И вот после этой встречи он ей посылает:

Утитокэтэ

Кими ва нэцураму

Вага ва симо

Цую-но оки итэ

Кохи-ни акасицу

Расставшись со мной,

Ты, наверно, спишь,

А я же,

Бодрствуя,

Полный любви, встречаю рассвет [128] .

А женщина в ответ:

Сирацую-но

Оки фуситарэ-во

Кохи цураму

Вага ва кикиовадзу

Исо-но ками нитэ

Подобно белой росе,

Бодрствуя или ложась, кого же

Любите вы?

Ведь обо мне не помнили уже,

Состарившейся в Исо-но ками [129] .

Ёдзэйин-но итидзё-но кими [130] сложила:

Оку-яма ни

Кокоро-во ирэтэ

Тадзунэдзу ва

Фукаки момидзи-но

Иро-во мимаси я

Если в глубину гор

Всем сердцем не устремишься

Пытливо,

То ярких кленовых листьев

Цвета, верно, не увидишь [131] .

Во времена прежнего императора [132] одна кои [133] , служившая под именем Гёбу-но кими, отправилась в родные места и долго не возвращалась. Об этом император сложил:

Оходзора-во

Ватару хару хи-но

Кагэ нарэ я

Ёсо-ни номи митэ

Нодокэкарураму

Разве ты тень

От весеннего солнца,

Плывущего в огромном небе?

И только в дальних краях

Тебе покойно? [134]

Тот же император в дом Сайин-но мико [135] вместе с хризантемой послал:

Юкитэ мину

Хито-но тамэ-ни то

Омохадзу ва

Тарэ ка орамаси

Вага ядо-но кику

Если бы я не надеялся,

Что это для нее,

С кем не увижусь, даже если приду к ней,

То кто же сорвал бы тогда

Хризантему у моего дома? [136]

Ответ Сайин:

Вага ядо ни

Иро ори томуру

Кими наку ва

Ёсо-ни мо кику-но

Хана-во мимаси я

Если бы не вы, государь,

У дома

Цвет сорвавший,

То на чужбине хризантемы

Цветок разве бы я увидала? [137]

Кайсэн [138] , отправившись в горы:

Кумо нарадэ

Кодакаки минэ-ни

Иру моно ва

Укиё-во сомуку

Вага ми нарикэри

Кроме облаков,

Высоких пиков гор

Обитатель, —

Это я,

Отринувший бренный мир [139] .

От Сайин [140] во дворец:

Онадзи э-во

Вакитэ симо воку

Аки нарэба

Хикари мо цураку

Омохоюру кана

На одинаковые ветки

По-разному сыплет иней

Осень.

Оттого даже солнечный свет

Приносит мне горечь [141] .

Императорский ответ:

Хана-но иро-во

Митэ мо сиринаму

Хацусимо-но

Кокоро юкитэ ва

Окадзи-то дзо омофу

Вишни цвет

Увидев, верно, поймешь,

Что первый иней

Совсем не по-разному

Ложился, думаю я.

Это тоже императорское:

Ватацууми-но

Фукаки кокоро ва

Окинагара

Урамирарэнуру

Моно-ни дзо арикэру

Хотя на морской равнине

Самое глубокое место —

Это открытое море,

Все же есть люди,

Что видят бухту [142] .

Кавалер по имени Саканоэ-но Тохомити [143] , живший в Ёдзэйин, даме из того же дворца, что не смогла с ним встретиться, ибо к этому, как она известила, были преграды:

Аки-но но-во

Вакураму муси мо

Вагагото я

Сигэки савари-ни

Нэ-во ба накуран

Через осенние поля

Пробирающиеся цикады – и они

Не так ли, как я,

Перед преградой из трав

Лишь в голос плачут? [144]

Третий сын Укё-но ками [145] , Мунэюки-но кими, был азартный игрок, родители и братья ненавидели его, и тогда он, решив, что отправится туда, куда его ноги поведут, удалился в чужедальние страны, и вот близкому товарищу, которого любил, он сложил стихи и в дом ему послал:

Сиориситэ

Юку таби нарэдо

Карисамэ-но

Иноти сиранэба

Каэри симо сэдзи

Хоть заломив ветку,

В путь отправляюсь,

Но непрочная

Жизнь наша неведома нам.

И навряд ли смогу вернуться [146]

Один кавалер уехал в чужую страну, оставив даму, которую беспредельно любил. Она все ждала, когда же он вернется, и, вот к ней пришли и сказали: «Умер он». И тогда она:

Има кон то

Ихитэ вакарэси

Хито нарэба

Кагири то кикэдо

Нахо дзо матаруру

«Скоро вернусь», —

Сказал, расставаясь со мной,

Мой возлюбленный,

И хоть услышала я, что наступил предел его жизни,

Все же я по-прежнему его жду [147] .

Помощник правителя Этидзэн, Канэмори [148] , часто навещал даму Хёэ-но кими [149] . Потом на долгие годы они расстались, а затем он снова к ней пришел. И вот он сложил:

Юфусарэба

Мити мо миэнэдо

Фурусато ва

Мото коси кома-ни

Макасэтэ дзо юку

Наступил поздний вечер,

И не видно дороги

В родные места,

И вот доверился я коню,

На котором некогда ездил к тебе [150] .

А женщина в ответ:

Кома-ни косо

Макасэтарикэрэ

Хаканаку мо

Кокоро-но куру то

Омохикэру кана

Значит, это конь

Привез тебя сюда.

О, пустая мысль!

А я-то подумала,

Что привело тебя сердце [151] .

Наместник страны Оми Тайра-но Накаки [152] очень любил и лелеял свою дочь, но вот родитель скончался, и она, изведав многое, поселилась в чужой стране, в безлюдном месте.

Пожалев ее, Канэмори сложил и послал:

Вотикоти-но

Хито мэ марэнару

Ямадзато-ни

Ивэ исэму то ва

Омохики я кими

Наверно, не думала ты,

Что будешь жить в доме

В горной деревушке,

Куда редко

Люди заходят [153] —

так он сложил и послал, и она, прочитав, даже ответа не написала, а все только рыдала горько. А она тоже слагала танка очень искусно.

Тот же Канэмори жил в Мити-но куни, а третий сын Канъин [154] жил в месте под названием Куродзука, и вот Канэмори послал его дочери:

Митиноку-но

Адати-но хара-но

Куродзука-ни

Они коморэри-то

Кику ва макото ка

Прослышал я, что в Митиноку,

На равнине Адати,

В Куродзука,

Духи скрываются —

Правда ли это? [155] —

Так сложил.

И вот однажды говорит Канэмори: «Хочу я в жены ту девушку», а родитель на это: «Она еще очень молода, придет ее пора, тогда…» Скоро Канэмори надо было ехать в столицу, и он послал вместе с веткой дерева ямабуки:

Ханадзакари

Суги мо я суру то

Кавадзу наку

Идэ-но ямабуки

Усиромэтаси мо

Как бы не отошел

Пышный расцвет цветов.

И вот вздыхаю, тревожусь

За ямабуки у колодца,

В котором поют лягушки [156] —

Так сложил.

Говорят люди, что супруга Цунэтада-но кими воспела горячие источники в Натори, а это как раз и была та самая дама из Куродзука:

Оходзора-но

Кумо-но каёхидзи

Митэ сигана

Тори номи юкэба

Ато ва ка мо наси

Ах, если б мне увидеть

Тропу, по которой ходит облако

Через ширь неба.

Птица лишь вспорхнет,

И уж нет и следа ее [157] .

Так сложила, и господин Канэмори, услышав эти стихи, на ту же тему:

Сихогама-но

Ура ни ва ама я

Таэни кэн

Надо сунадори-но

Миюру токи наки

В солончаковой

Бухте рыбаки, говорят,

Бывать перестали —

Почему же рыбы

Не видно? [158]

И вот эта дама, которую любил Канэмори, с другим человеком отправилась в столицу, и, услышав об этом, Канэмори сказал: «Даже не известила меня о том, что уезжает». Однако женщина отправила ему письмо, в котором говорилось: «С тоской вздыхаю о ямабуки у колодца», с пометой: «Это на память о стране Мити-но куни».

Тогда Канэмори сложил:

Тоси-во хэтэ

Нурэватарицуру

Коромодэ-во

Кэфу-но намида-ни

Кути я синуран

Рукав моей одежды,

Который многие годы

Был влажен [от слез по тебе],

От сегодняшних слез,

Видно, совсем сгниет [159] .

Наскучив суетным миром, из столицы в Цукуси переехавший кавалер в дом своей возлюбленной послал:

Васуру я то

Идэтэ косикадо

Идзуку-ни мо

Уса ва ханарэну

Моно-ни дзо арикэри

С надеждой забыть

Удалился сюда.

Но где бы я ни был,

Не удалюсь от печали,

Вот что со мной творится [160] .

Жила некогда дама по имени Годзё-но го [161] . В дом своего возлюбленного послала она однажды рисунок, себя изобразив в виде женщины, пожираемой пламенем, а клубы дыма во множестве нарисовала с такой припиской:

Кими-во омохи

Наманамаси ми-во

Яку токи ва

Кэбури охокару

Моно-ни дзо арикэри

Когда с любовью думаю о тебе,

То живое тело мое

Горит,

Тогда вот так

Много бывает дыма.

Во дворце Тэйдзиин много было покоев, где обитали фрейлины императорской опочивальни, и вот через некоторое время был построен восхитительный дворец Кавара-но ин. Был он возведен специально для Госпожи Восточной опочивальни Кёгоку-но миясудокоро, и император перебрался к ней. Было это весной. Для оставшихся в Тэйдзиин дам все это было неожиданно, и они загрустили в одиночестве. Пришли к ним придворные. «Так прекрасны глицинии, а государь не изволит даже взглянуть [162] » и тому подобное говорили. Стали рассматривать цветы, а к глициниям прикреплено послание. Развернули они его, смотрят:

Ё-но нака-но

Асаки сэ-ни номи

Нариюкэба

Кинофу-но фудзи-но

Хана-то косо мирэ

Все в мире

Лишь мелководьем

Становится.

Посмотреть хоть на цветы

Вчерашних глициний [163] .

Так говорилось в послании, и все были безмерно очарованы, всеми овладела печаль, но которая из фрейлин сложила танка, никто не знал. А придворные кавалеры так сложили:

Фудзи-но хана

Иро-но асаку мо

Миюру кана

Уцурохи-ни кэру

Нагори нарубэси

Да, глициний цвет

Измельчавшим

Кажется.

Видно, что лишь отзвук

Остался от увядающих цветов.

Дама по имени Носан-но кими и монах Дзодзо [164] , как никто, любили друг друга. Обменялись они клятвами в беспредельной любви. Носан-но кими:

Омофутэфу

Кокоро-ва кото-ни

Арикэру-во

Мукаси-но хито-ни

Нани-во ихикэн

Любящее

Сердце совсем другое,

Чем я думала.

Что же могу сказать я

Прежним возлюбленным? —

так ему послала, а монах Дзодзо-дайтоку отвечал:

Юку сувэ-но

Сукусэ-во сирану

Кокоро-ни ва

Кими-ни кагири-но

Ми-то дзо ихикэру.

Для сердца,

Не знающего, как жизнь

Может сложиться,

Только ты одна существуешь —

Вот что я скажу о себе.

Ныне покойный Укё-но ками тайно сблизился с дочерью одного человека. Отец ее однажды прознал об этом, очень бранился и не пустил к дочери Укё-но ками. Печальный, тот вернулся домой.

И вот наутро сложил и послал:

Са мо косо ва

Минэ-но араси ва

Арлкарамэ

Набикиси эда-во

Урамитэ дзо коси

Вот такой, верно,

Буря в горах

Бывает.

Вернулся я, сожалея

О склонившейся ветке [165] .

Хэйтю привел однажды в дом к своей жене молодую даму, к которой был неравнодушен, и поместил там. Жена стала браниться и в конце концов выгнала женщину. Хэйтю, то ли он во всем жене повиновался, но, хоть и жаль ему было ту даму, он ее задержать не посмел. Жена так сердилась, что к той и подойти было нельзя, и тогда он приблизился к ширмам в четыре сяку длиной, встал около и сказал: «Между людьми такое бывает, чего и не ждешь. Где бы ты ни была, не забывай меня и пришли письмо. Думаю, что и я смогу тебе написать». А дама к тому времени, завернув свои вещи в сверток, послала за экипажем и как раз ждала его. Очень было ей грустно. Наконец она уехала. Через некоторое время приходит письмо:

Васурару на

Васурэ я синуру

Харугасуми

Кэса татинагара

Тигирицуру кото

«Не забудь!»

И не забудет

Весенняя дымка,

Что сегодня поутру встала,

Свою клятву [166] .

Когда Нанъин-но горо [167] был правителем Микава, он завязал отношения с Иё-но го, служившей во дворце Сокёдэн [168] . Как-то он сказал ей: «Хочу прийти», но она послала ему передать: «Ухожу во дворец, в покои фрейлины опочивальни».

Тогда он:

Тамасударэ

Утито какуру ва

Итодосику

Кагэ-во мисэдзи то

Омофу нарикэри

За занавесками

Во дворце, говоришь,

Значит,

Не показываться мне

Решила ты [169] —

так он сказал. И еще:

Нагэки номи

Сигэки мияма-но

Хототогису

Когакурэ итэ мо

Нэ-во нами дзо наку

Только все стонет

В густых горных лесах

Кукушка.

Хоть и спрятана в деревьях,

Все же слышен плачущий голос.

И тому подобное говорил ей.

И вот как-то он к ней пришел, а она стала уже его выгонять, говоря: «Сейчас же возвращайтесь к себе». А он:

Синэ то тэ я

Тори мо аэдзу ва

Ярахаруру

Ито икигатаки

Кокоти косо сурэ

Значит это – умри?

Только пришел я,

И уже прогоняешь.

Ах, уж не по силам мне жить —

Чувствую я [170] .

Ответное стихотворение очень было интересно, но не дошло до нас.

Еще он приходил к ней как-то вечером, когда шел снег, поговорили они о разном, и тут же она сказала: «Уже ночь спустилась. Возвращайтесь к себе». Он собрался было уходить, но валил сильный снег, он тянул дверь, но никак не мог открыть. Тогда он:

Вага ва са ва

Юкифуру сора ни

Киэнэ то я

Татикаэрэдомо

Акэну итадо ва

Так желаешь ты,

Чтоб в снегопаде

Погиб я?

Ведь если вернусь,

То дверь все равно не открыть… [171] —

так сказал.

«И стихи слагает, и говорит изящно, отчего же никак не складывается у нас? Не оттого ли, что лицо его очень уродливо, как на него взглянешь?» – так она как будто о нем рассказывала.

В ночь, когда Тосико ожидала Тиканэ [172] , но он не пришел, она сложила:

Са ё фукэтэ

Инаохосэдори-но

Накикэру-во

Кими-га татаку-то

Омохикэру кана

Наступает ночь,

И, услышав, как кричит

Птица инаохосэ [173] ,

Подумала было я,

Что это ты в дверь стучишься.

А еще было так. Тосико ждала Тиканэ в ночь, когда шел дождь. Дождь что ли, помешал ему, но он не пришел. В полуразрушенном доме сильно текло. «Сильно льет дождь, и я решил не приходить. Зачем вы поселились в таком месте?» – так написал Тиканэ, и Тосико тогда сложила:

Подняться наверх