Читать книгу Остановка_Любовь - - Страница 1

«…Стрекоза… бирюзовая…жирная…Она много кружится в воздухе, практически не садится даже на облюбованные когда – то места, очень независимая и самодостаточная. Чтобы на нее вблизи хоть краешком глаза взглянуть, надо очень потрудиться, прямо очень. А издалека, да, пожалуйста, смотрите, сколько хотите, но издалека. На реке и в огороде таких стрекоз полно. И порой, как же нестерпимо хочется, прикоснуться к ней, нет, нет, не взглядом, а рукой, но ты знаешь, что она этого не понимает и не любит. Можно, но все дело в дистанции, в расстоянии, в отрезках, в конце концов, между ней и ее воздыхателями. Можно даже попробовать стать друзьями, негласно, конечно. И бирюзовая стрекоза это почувствует, считает это как – то с пространства, только виду не покажет. Почему? Да, потому что некогда ей распыляться на то, что от нее не зависит. В природе все и всё так. И в мире людей также, но люди упорно ценой своих прожитых и, порой, несчастливых лет, пытаются доказать во чтобы то ни стало, что они главные. Главнее всех законов природы, всех закономерностей земного пространства, всего того, что за пределами человеческого понимания. Какое – то влияние желают оказать, подчинить хоть малую часть окружающего, залить свое многогранное человеческое восприятие в форму умерщвленного очередного лекала. Людям нужен стабильный жизненный портрет действительности, а бирюзовой стрекозе нет. Мир един, подходы разные. Кто наделен речью, тот в возможностях вроде бы, как и больше, но в жизни чаще наоборот. Стрекоза получается в более выигрышном положении так, как конкретно отвечает за себя во вверенном ей пространстве, без речи с ее возможностями, счастливо парит, дарит радость, полезность себе и миру, к людям свой стрекозий нос не сует и все. А люди почему – то чаще стараются ответить за других, чем за себя и даже метафорически бирюзовой стрекозой не думают в сторону своей уникальности и самоценности. Некогда им! Дела других не ждут! Жизнь коротка и на личные подвиги для себя места всем хватить не может! Хотя в природно – мировом пространстве давно отведена каждому индивиду своя ниша, как и бирюзовой стрекозе! Мда… До свидания, воздушно – крылатая красавица! Ты мне очень нравишься, пускай без речи. Но ты всегда говоришь мне больше, чем кто – либо из людей. До встречи, милое летящее создание!..»

Егор сидел на старом деревянном стуле, смотрел в окно и размышлял, благодаря подаренной ему природой огромной человеческой возможности – мыслить внутри себя речью. Очень часто здоровые люди давно не считают это шикарным подарком, а полагают, что это приданное к тому высокому званию «Человека», которое просто есть, как само собой разумеющееся, как знак отличия от животного мира. Но Егор так не думал ни разу. Для него, его внутренние диалоги, были, как та бирюзовая стрекоза, такие же яркие, живые и искренние. Его внутренняя речь его вдохновляла, придавал сил, и дарила новые возможности вывода себя наружу, во внешний мир, в свет.

Егор с раннего детства хотел стать писателем. Он мечтал о том, как он Егор Никитин, держит в руке карандаш, ручку – без разницы, у него куча листиков с пометками, с вычеркиваниями. Он на бумаге видит свой размашистый мелко – зернистый почерк, моментами такой клубкообразный, что даже он сам, Егор Никитин, иногда не может разобрать то, что пишет. Но это все приносит ему необыкновенное удовольствие, тайную причастность к литературным кладовым, изобилие радости и да, бирюзовое стрекозье настроение. Егор всегда думал так, что писатель – это, прежде всего очень чуткий человек, неравнодушно – цепкий ко всему, что происходит с ним и вокруг него, с огромной жаждой познания жизненного пространства и бесконечной любовью ко всему живому. Для него писатель всегда, это такое, вот как глубоко внутри, оно просто есть, оно и есть ты, ты и есть оно. Это призвание, долг души, честь рода, поклонение тем местам, где ты вырос. Это почти, как огромная бирюзовая жирная стрекоза, которая по праву хороша только тем, что она – это она.

– Егор, ты опять уставился в окно? И снова на этом старом дурацком деревянном стуле? Неужели мебели другой в доме нет? Что за ребенок такой? Все переиначит и сделает наоборот! Господи, Егор, да отвлекись ты! – гневно крикнула Елена Сергеевна, мама Егора. И не остановившись на этом, продолжила дальше личностно небезопасно сотрясать, как внешнее, так и внутренне пространство, прежде всего у себя в голове. Это было для нее нормально, так как она сразу чувствовала свою материнскую значимость. В дело пошли любимые выражения Елены Сергеевны.

– Егор, вот ты вроде нормальный, а вроде, как и идиот, порой. Вроде не дурак, а как придурок, какой – то! Бобыль тридцатилетний!! Когда женишься уже, да работу нормальную найдешь? Господи! Да что же это такое?! Помилуй, Христа ради! Все в окно глядит, да записульки свои пишет! Работать тебе надо! Понимаешь? А не в окно смотреть? Да жениться тоже! Кого своей мужицкой писаниной удивить хочешь? Да таких, как ты, оседлых женихов бобыляк от зарплаты к зарплате на материнской шее с вот этими кривыми записочками, вагон и маленькая тележка! Что за наказание матери? Мордой своей бабьей, что ли не вышла?

И здесь начиналось то коронное разворачивание матерью Егора, того ключевого момента всей ситуации, который однозначно и победоносно провозглашал ее родительскую востребованность в жизни сына! Елена Сергеевна демонстративно, натянуто вальяжно, артистически виртуозно и громко пускала слезу. Говоря проще, впадала в дикую истерику, от которой сама еле в себя приходила. А накрутить себя она могла легко и непринужденно, не говоря о тех, кто, к сожалению, поддавался на ее провокативные формы общения. Так сложилось, что Елена Сергеевна по профессии, была не до конца выученным бухгалтером, но это ее не смущало при работе с цифрами на производстве, зато в семейной жизни, она неосознанно старалась этот момент «доученности» себе компенсировать. Тотальный контроль любимых мужчин – было неоспоримым кредо ее женской успешности.

Егор, как истинный сын, своей эмоционально – неустойчивой матери, понимая это и осознавая глубину своих не зарастающих потрясений, ничего другого придумать, не мог, как повернуть свою голову, направить в сторону матери взгляд и протяжно лениво сказать:

– Мааам, ну чё ты начинаешь? Ну, одно и тоже! Тебе не надоело? Реально? Ну, тебе надо, ты и женись! Тебе надо, ты ищи себе надежную и стабильную высокооплачиваемую работу своей мечты! Мааам! Ну, пойми же ты! Для меня, как ты выразилась, мои записульки, старый деревянный стул, вид из нашего окна – это все очень важно для меня! Больше, чем те блага, которые так важны для тебя! У меня есть уже работа своей мечты! Я пишу, записываю, бумагу мажу, как ты говоришь, но это я! Я такой! Бобыль тридцатилетний с мечтой в груди, с буквами на листах, без нормальной работы и без заботливой жены! Зато! У меня есть ты, моя самая, самая любимая, неповторимая, незаменимая, всегда беспокоящаяся Елена Сергеевна, моя мама! Я так люблю тебя, моя родная! Мамулечкаааа…

Егор знал, что дешевле для них обоих – это будет успокоить ее, Елену Сергеевну, мать и страдалицу своих неоправдавшихся родительских желаний и амбиций. Поэтому, он нехотя, но все – таки встал со своего старенького деревянного стула, подошел к матери и нежно обнял ее за плечи. Егор действительно очень любил свою мать. Она для него была, как незримый светоч благих дел на свете, как самая запредельная любовь всех веков и народов, как земной ангел – хранитель от всех бед и напастей. Егор понимал внутри, что его мать очень хрупкая, ранимая, эмоциональная женщина. Тонкой душевной структуры человек. Причем очень красивый человек, как внешне, так и снаружи и все, что она делает для него, это из особой материнской заботы о нем, ведь он единственный сын в их полной семье. Она, как и любая другая адекватная мать, хочет для своего ребенка только самого лучшего. Но, к сожалению, как это часто бывает, родительское понимание представления самого лучшего для ребенка сильно разнится с тем, как это самое лучшее понимает для себя сам ребенок. И потом, очень важно помнить, что мальчику всего тридцать и жизненного опыта в таких вопросах у него все – таки маловато. Поэтому Егор иногда уступает ей в таких детско – родительских направлениях чисто для того, чтобы Елена Сергеевна чувствовала себя полезной и нужной на всем белом свете.

А еще, каждый раз, когда Егор обнимает мать, то он всегда как – то очень тактильно чувствительно реагирует на ее женские лопатки. Вроде лопатки, как лопатки, но они какие – то особенно женские. Такие идеально закругленные, как ровные края у тарелки. Такие родные, как ни одни лопатки во всей вселенной. Егору мамины лопатки напоминают еще легкие, воздушные, тонкие крылышки, как у той его бирюзовой стрекозы. Только Елена Сергеевна напрочь забыла о том, что у нее помимо речевого потенциала есть еще и другой, лично ее, который в ответе за нее, не только, как за мать, но и как за женщину в целом.

Елена Сергеевна, конечно же, знала, чем закончится ее очередное истероидное выступление перед сыном. Но ей так хотелось, чтобы сын обнял ее, так как он, тридцатилетний мальчик уже давно не давал обнимать себя, как это было, когда он был маленьким. Такой ласковый и добрый ребенок, послушный и всегда при деле. Пишет себе там что – то, да пишет, даже когда еще писать не умел, все равно каракули какие – то выводил. А потом брал листик и как – будто читал написанное, про стрекозу бирюзовую. Говорил, что писатель и всегда бежал обниматься, всегда. Тогда Елене Сергеевне было все равно писатель или адвокат, лишь бы ребенок радовался и развивался правильно. Но вот жаль, что с возрастом дурь писательская из головы сына так и не вышла, больше замыкаться стал в себе, что пишет – не читает им с отцом и обнимается очень редко. Поэтому ведь ничего не остается, как горячо любимой матери идти на женские традиционные уловки. Ведь это так приятно, когда тебя обнимает твой взрослый, умный и красивый сын. Не идиот, не бобыль, не дурак и не полудурок. А все тот же дорогой и сердцу любимый, маленький писатель сын, просто тридцатилетний.

– Егор, ты же понимаешь, что я не со зла,– повернув голову к сыну, сказала Елена Сергеевна. – Я так устала от того, что ты не у дел совсем, сынок. Отец беспокоится, что ты все вечера после работы на старом деревянном стуле просиживаешь в каком – то абсолютно бесполезном коэффициенте действия. Твой отец – физик, доктор физико – математических наук, такие возможности для тебя, сынок. Ты знаешь, что он всем видит модели и закономерности, и считает то, что происходит с тобой, не что иное, как блуждающий огонь в системе наших семейных координат.

– Мам, ну что опять такое? – и Егор резко убрал руки. У него отпало сыновье желание тактильно созерцать ее совершенные женские лопатки. – Да, он физик, но то, что ты говоришь, это из химии. Мамаааа! Я, конечно, там всякий такой, но не настолько же! Это на болотах блуждающие огоньки! Из – за того, что фосфин и дифосфин самовозгораются при контакте с воздухом, а тепла, которое выделяется при их горении, в достатке для поджигания метана, все! Какая семейная система координат, мам? Ну, что за бред? Ну почему я не могу сидеть так, как хочу, делать то, что хочу, заниматься тем, что мне интересно? Хотя бы после работы?

И в этот момент Елена Сергеевна очень, ну очень гордилась их, нет своим Егором. Да, конечно, она снова запуталась в рассуждениях мужа – физика, хотя он так классно все разложил. Очень дотошно и на века. Но, как обычно, при обработке такой структурированной подачи информации у Елены Сергеевны параллельно в мозг прилетало еще и насущно – бытовое по всем фронтам. Такое как, котлеты пожарить на ужин, белье снять с сушилки, Тане позвонить, мужу напомнить хлеба купить, к Алле Андреевне зайти, бюджет семьи свести, попугая накормить и так далее, список дел всегда был бесконечным. Но сейчас, когда она слышала, как рассуждает ее сын, особенно, когда делится своими познаниями в области химии, ее переполняло восхищение от созерцания удовлетворения ее родительских амбиций, частично, конечно. И это даже хорошо, что снова она все не так рассказала, иногда результат ее женской мыслемолки удивлял даже ее, в хорошую сторону.

– Сынок, ты не так меня понял. Я хотела сказать, что мы с отцом волнуемся за тебя, и я не так выразилась. Хорошо, что твой папа не слышал. Я имела в виду то, что как – то не очень целыми вечерами всякой чушью заниматься. Вот, что ты там видишь, куда ты там смотришь, чего понять хочешь. Вот, я и твой отец, далеко не глупые люди ведь, а не понимаем, что там за горизонтом, кроме как дальнейшего расширения вселенной, причем с переменной скоростью с позиции трехмерного пространства.

Ого – го – го, как выстрелило! Недаром Елена Сергеевна самым честным образом, пусть часом засыпая, но всегда с вниманием слушала подготовительные выступления своего мужа к очередной конференции. Такая выразительная просветительская непредсказуемость ее мозговой деятельности была результатом ее своевременного вхождения, нет, влетания, в последнюю фазу быстрого сна. Без всяких этих медленных стадий сна. Как еще это можно объяснить? Ведь только в этой последней быстрой фазе сна у человека идет упорядочивание информации в памяти и сновидения подключаются тоже. А у женщины тем более, когда, наконец – то она перестает озадачиваться насущно – бытовым, мозг выстраивается в единый канал восприятия, без помех так сказать, и дело в шляпе. Понятно, что еще все научно сильно не доказано, но сегодняшний результат усваивания физико – математической информации не в меняющихся многолетних условиях засыпания имел сногсшибательный эффект! И Елена Сергеевна снова начала испытывать гордость и глубокое чувство щенячьей радости за себя.

Егор многое видывал от своей матери, но чтобы так откровенно, с точки зрения физики, он точно не ожидал. Не по – женски как – то. Он просто застыл от изумления. Неужели это красивая и умная женщина – его мать? Красивая – это понятно, а вот умная – нет, потому что тогда она поняла бы его, своего сына, как он мучается от того, что не у писательских дел в открытую. Значит, умело конспирируется. А как же ему хочется, сильно хочется, вслух дать своей мечте ход. Снова, как в своем детстве читать рассказы своим родителям, их друзьям, своим друзьям, радоваться всему этому и что – то там записывать и записывать. И даже, свои книжечки самостоятельно делать. Из тетрадных листиков разных размеров, в полоску, в клетку, приклеивать на обложку картон, давать названия, писать свое имя и умиротворяться от того, что так может быть счастливо и хорошо.

– Мам, ты чего? Опять папиных докладов переслушала? Может, хватит мне указывать, что и как делать? И так всё, как вы хотели. Мам, не приставай ко мне. – И Егор подошел к окну вплотную.

– Ну, ну, – сказала Елена Сергеевна. – Ох, и упрямый ты, сынок! Весь в деда своего! Тот хоть воевал и оно понятно, а у тебя, откуда такое рвение, туда за линию горизонта. Совсем потерялся у окна своего. Все, я пошла ужин готовить. Чай, не писательское это дело! – успела спаясничать Елена Сергеевна и активно направилась в сторону кухни. Хоть муж ее и был физиком с регалиями, но прислуги в доме не имелось, даже для начинающих писателей.

– Мааам, ну хватит! – резко сказал Егор. Как ему надоели ее материнские подвыподперты. Ага, подвыподперты! Сам придумал такое слово! Еще когда рассказ про кораблик писал. Там, правда, это подвыподперт лужа преподнесла, в которой камень, как риф в море обнажился. Кораблик бумажный был, к невесте своей плыл, в сильный дождь, старался уклоняться от больших капель дождя с помощью ветра. Но тут, бац, как назло, ветер сильнее подул, кораблик не успел в воздушный поток войти и прямиком напоролся на этот риф. И случилась в правом боку у кораблика пробоина и стала она заполняться водой. Но ветер, чувствуя свою вину перед корабликом, решил ее поскорей загладить. И подхватил это тонущее, вымокшее бумажное создание на свои ветряные поруки. Кораблик не мог больше ничему и никому сопротивляться и полностью доверился ветру. И ветер, его обмякшего, все – таки донес до другого края лужи, где кораблик ждала его невеста, тоже кораблик. И как только два кораблика увидели друг друга, то дождь перестал им быть помехой, для них обоих выглянуло солнышко! И обогрело истерзанное тело бумажного кораблика! Он высох, немного деформировался, но все знают, что шрамы только украшают мужчину. У кораблика появились силы, он сделала предложение своей невесте, она приняла и они поплыли вместе к берегам других луж. Это было очень романтично и жизненно! Кораблик превратился в настоящего мужчину, которого не сломили жизненные испытания, а его невеста – кораблик тоже стала настоящей женщиной, так доверяла своему сердцу, ждала возлюбленного и приняла его таким, какой он есть. Вот это любовь! Вот это доверие»! Несмотря на подвыперт столь дружелюбной и участливой в судьбе влюбленных, лужи! Подвыперты! Это был один прекрасный рассказ из раннего, тоже прекрасного. Егор назвал этот рассказ «Вечная любовь». И этот рассказ так нравился его родителям и его девушке, его первой любви, его Васеньке, Василиски.

Егор нервно отошел от окна и посмотрел на видавший виды, старый деревянный стул, который достался в наследство ему от деда, который воевал. Дед этот стул сколотил сам из вагонных досок. Сто, нет двести раз, этот стул красили. То в синий цвет, потом в белый и остановились на голубом. Решили, что голубому цвету стула каждый в семье будет рад, это цвет мирного неба, так по – простому объяснил дед. Отец Егора сказал, что чисто по законам физики, голубой цвет можно рассматривать, как сочетание слабо рассеянного красного и сильно рассеянного фиолетового, что оказывает неяркое, спокойное и защищенное влияние на глаза, а от состояния восприятия органа зрения зависит дальнейшее внутреннее психическое состояние человека. Елена Сергеевна, как истинная дочь своего воевавшего отца, констатировала лишь одно, что в любой интерьер впишется неплохо.

Но на самом деле, этот подуставший, но достаточно крепкий, за годы стул был для Егора своеобразным писательским троном. Когда Егору было семь лет, и он реально мог уже писать, его начала одолевать возрастная тоска. Он все время хотел, чтобы с ним кто – то играл или вместе учил уроки. Хотя до этого Егор прекрасно находил радость в уединении с самим собой. Но тогда, это было для него очень тревожно и даже болезненно. Егору казалось, что родители отвернулись от него и он им не нужен. Поэтому он, как только мог, привлекал внимание старших. Но тут в силу семейных воспитательных традиций вступил дед и, как оказалось, не промахнулся. Лупанул бронебойным навылет! Поставил стул около окна, раздвинул шторы, дал листик какой – то, карандаш и сказал: «Сиди!», и ушел в другую комнату. Егор тогда еле высидел десять минут и прибежал к деду, а тот его снова отправил на голубой стул, и снова сказал, что надо сидеть и ждать. Это тоже был подвыподперт, но уже со стороны деда. Так сидел Егор не помнил сколько, наверное, целую вечность. Но как вдруг он услышал какие – то голоса в своей голове и первое подумал, что у него от его ненужности в семье и одиночества мозги набекрень съезжать стали. Потом Егор подуспокоился и стал отчетливо слышать один только голос. Не мужской, не женский, как – будто свой, откуда – то изнутри. Он говорил Егору: «На самый яркий цветок у реки села бирюзовая стрекоза. Она была огромной с большими крылышками в сетку. Стрекоза притаилась, чтобы напасть на свою добычу в воздухе. Яркий цветок делал ее незаметной. Дома стрекозу ждали дети. Она была настроена удачно поохотиться и вернуться к детям с добычей». Для Егора это был настоящий реальный шок! Он как – будто по чьей – то указке повиновался и стал лихорадочно записывать то, что слышал у себя, как – будто из сердца или из души. Он так быстро и коряво все записал, прямо на коленках, чтобы ничего не забыть. Егор впервые узнал, что стрекоза при внешней своей хрупкости, это хищное создание, и возможно, есть всяких мелких насекомых в воздухе. А если у реки, значит, может и питаться теми, кто легкий и на поверхности воды плавает. Он с листиком и дурным воплем побежал к деду. Дед стоял на кухне и нагло курил, пока отца и матери Егора не было дома. Он даже не удивился, а только повернул к внуку свою голову, потом глаза и заулыбался. В глазах деда была радость, доброта блаженная и очередная победа в копилку своей мудрости, без наград и медалей, но зато с выполненной родовой миссией на все сто процентов с абсолютным коэффициентом полезного воспитательного действия. Егор начал сбивчиво читать то, что написал, дед его слушал очень внимательно и в конце задал один вопрос: «Как рассказ назвал?» И маленький писатель, ни разу не смущаясь, тут же выпалил: «Бирюзовая стрекоза!» Внутренний голос его не подвел и более того, этот внутренний свет, маячок, фонарик никогда не подводил его в жизни и потом. Тогда дед снова посмотрел на внука и запечатал его доброе первое писательское начинание обычной житейской фразой: «Вот и займись этим!» И Егор с тех пор не переставал этим заниматься. Теперь ему не было скучно, грустно и тоскливо. Оказалось, что целый огромный мир существует внутри него и уединение, умеренное, конечно, очень даже на пользу его общего развития.

И причем здесь старый деревянный стул голубого цвета спросила бы Елена Сергеевна, например? А притом, что именно на этом стуле свершилось чудо знакомства Егора с внутренним собой, со своей истинной внутренней речью без мозговой примеси, со своим началом и делом жизни. Он в тот момент, когда сидел на этом стуле в глубоком одиночестве, как ему тогда показалось, думал о том, что даже родному деду не нужен, а оказалось совсем наоборот, что очень нужен деду, своим родителям и особенно, себе. Доверие, как много кроется в этом слове и как мало люди прибегают к нему в жизни. Как в рассказе «Вечная любовь», где два кораблика – жених и невеста, стоически пытались взять под свой контроль то, что от них не зависит. Но вовремя отпустили ситуацию, доверились, просто поплыли в том жизненном потоке, который может быть, специально создавался для них самой жизнью, чтобы они стали именно такой любящей бумажной парой и послужили настоящим красивым примером вечной любви, пусть хоть, и бумажной. Вот и Егор с этим стулом, как с писаной торбой везде присаживался, потому что этот стул для него и есть «Вот и займись этим!»