Читать книгу Оживший триллер - - Страница 1

Пролог

Из-за кляпа её жабьи глазки выпучились так, что казалось, вот-вот лопнут с противным чмоканьем и стекут по жирным трясущимся щекам.

– Часа через два стемнеет и поедем к озеру. Утоплю тебя, – радостно сообщил ей мужчина, сидящий напротив на колченогом стуле.

Связанная женщина задёргалась и замычала.

– А как ты хотела? Не всё же тебе безвинных людей топить своей властью судейской. И ведь не ошибочно, не по недосмотру, а за тридцать поганых сребреников…

***

Эммануил Леонидович Турковский

Эммануил Леонидович Турковский (для близких – Эл) был весьма колоритным писателем. Во всех смыслах этого слова. Высокий. Осанистый. Со следами былой красоты как на челе, так и в теле. Хотя последнее, – в междиетический период, – предательски подводило, обнаруживая некоторую возрастную рыхловатость. Поэтому перед презентациями, донельзя обозлённая бывшая жена-редактор заставляла его приводить себя в форму. Приходилось закусывать коньяк паровыми котлетками: хуже просто и быть не может. За плечами Эла было не счесть написанных любовных романов, раскупающихся с запредельной скоростью. Женский пол перед ним просто благоговел. Восхищался. Забрасывал цветами на встречах. Норовил сфотографироваться и вообще. «И вообще» в последнее время Эл избегал. Хлопотно. Да уже и не по силам.

Семья Турковских была смесью рабочей косточки и интеллигенции в четвёртом поколении по линии матери. В Эле, в большей степени, проявлялись материнские корни. Марго частенько ему на это указывала: «Твоя мягкотелость свойственна давно ушедшему в Лету дворянству. Если бы не я, ты так бы и остался пишущим в стол графоманом». Эммануил Леонидович молчал. Вполне возможно, что так оно и было бы.

Ко времени описываемых событий Эл находился в депрессии. И депрессии крайне разрушительной. Он перетряхивал, пересматривал, крушил и мысленно сжигал все свои обветшалые ценности. Перефразируя знаменитую чеховскую Каштанку, жить так стало невмоготу. И Эл решился на переоценку поднадоевших за долгую жизнь принципов.

Инженер человеческих душ сидел в массивном кресле у камина в своём роскошном «писательском» чапане и задумчиво глядел на огонь. На столике перед ним стоял неизменный спутник – бокал виски. Чапан же – в знак уважения и признания таланта – был подарен Элу другом-писателем из Казахстана. Терракотового цвета, бархатный, с национальной вышивкой, он будто был создан для того, чтобы подчеркнуть статус владельца. Орнаментальный декор отличался утончённым изяществом. Эл обожал этот чапан почти так же, как виски и огромного десятикилограммового мейн-куна Чарли, вольготно расположившегося на соседнем кресле. Назван кот был в честь обожаемого Элом немецко-американского писателя Чарльза Буковски – ярчайшего представителя «грязного реализма». А как известно, у каждого творца есть этап Буковски. Не избежал этого и Эл: в молодости он тоже мечтал писать в стиле реализма, поднимать социальные, животрепещущие вопросы. Но, как водится, – «шерше ля фам»: Марго, решительно женившая его на себе, убедила пойти навстречу потребностям публики. И писать то, о чём любят читать все женщины мира, – о любви. Нужно было зарабатывать, кормить семью, к тому времени уже пополнившуюся очаровательной дочуркой Машенькой. Пришлось выбирать между мечтой и долгом. Чаша весов мечты оказалась несоизмеримо легче. Да и Марго, взявшая на себя роль редактора и менеджера, впихнула его в большую литературу как мастера «любовного» жанра. Благо романы из-под пера Турковского выходи́ли весьма качественные. Сюжет захватывал с первых страниц, а певучий, добротный литературный язык, лёгкой волной изящной словесности переносил читательниц из суровой обыденности в романтические грёзы.

Так и протекала жизнь: от романа к роману, от презентации к презентации, от одного дедлайна к следующему. У Эла порой скулы сводило от приторности своих творений. Но «се ля ви»: выбраться из этого беличьего колеса уже не представлялось возможным. Оставалось одно испытанное писательское средство: уйти в запой, чтобы затем подняться на новый виток поднадоевшей жизни.

Что Эл и сделал, обратившись, как обычно, к любимому питомцу – другу, сподвижнику, хранителю его тайн и душевных терзаний:

– Ты знаешь, Чарли, иногда мне кажется, что я схожу с ума, – Эл хлебнул внушительный глоток виски. – Ночами все мои герои-любовники, со своими вечно страдающими пассиями, оживают. И требуют продолжения. Они кружат вокруг меня хоровод, не давая вырваться из этого адского круга. Не могу понять, как мои читательницы глотают эту патоку, этот низкопробный елей.

Чарльз, укрывшись роскошным пушистым хвостом, с искренним сочувствием взирал на Хозяина.

– Но всё, мой дорого́й Чарльз, – продолжал в запале Эл. – Этап «на потребу и в угоду» закончился, клянусь тебе! Начинается новый: этап в стиле «Буковски»! Лучше поздно, чем никогда. Ура, грязному реализму, долой слащавые любовные романы! Все на баррикады! – Эммануил Леонидович, для достоверности, полез на диван, предварительно взгромоздив на него пуфик. Но затея не удалась. Не удержав равновесия, он тяжело грохнулся на пол. Вслед за ним, словно спасая Хозяина, плюхнулся Чарльз. По дому разнёсся гул, подобный лёгкому землетрясению.

Вошла домработница Лара. Увидев поверженного с баррикад Мастера, она охнула:

– Да как же вы так неосторожно, Эммануил Леонидович, – пытаясь помочь ему, встать, выговаривала она. – Вам бы поберечь себя. Такая потеря для литературы будет.

– Ты серьёзно так думаешь? – икнув, он с интересом посмотрел на неё.

– Конечно, – искренне подтвердила та.

– Чарли, ты слышишь этот глас народа? Он верует в меня! – патетически воскликнул Эл.

На большее его не хватило. Лара вздохнула и заботливо прикрыла упавшего на диван прозаика пледом.

Эммануил Леонидович, в этот раз, надо признаться, мощно перехватил с выпивкой. Да так, что даже бывшая жена – нынешний злой редактор – не смогла его наутро растолкать.

Марго Виссарионовна, по привычке, открыв дверь своим ключом, обнаружила Мастера пера и зелёного змия в совершенно неподобающем виде. Из одежды на нём был лишь галстук и один носок. Инженер человеческих душ раскинулся на роскошном диване. На его лице было спокойствие и безмятежность.

Возмущению Марго не было предела:

– Чудовище! Летописец хренов! Вставай немедленно!

Она стянула его с удобного ложа. Эл с трудом открыл глаза:

– «Подымите мне веки…», – призвал он на помощь Николая Васильевича.

– Сейчас я тебе их так подниму, – угрожающе пообещала бывшая.

– О, это ты, моя королева! – попробовал приподняться Эл, но попытка не удалась.

– Да ты не просто чудовище! – возмутилась Марго. – Ты чудовище, погрязшее в долгах и пороках! Твои пороки меня давно не волнуют. Но долги! Через месяц дедлайн! Ты должен сдать свой очередной муси-пусевский роман, – а что я вижу? Ни-че-го я не вижу! Ни героя, ни идеи, ни конфликта, не говоря уж о…

– «Оставь меня, старушка, я в печали», – попробовал сыронизировать Эл и вновь заполз на диван. В этот раз удачно.

– Подлец! – схватив попавшуюся под руку вазу, Марго швырнула её в Турковского.

«Мейсенский фарфор!» – ужаснулся он.

– Марго, ты совсем страх потеряла? – утрата столь дорогого артефакта сподвигла его гордо встать с натруженного спячкой дивана, тем самым выражая крайний протест произволу.

– Если ты не сядешь, мать твою, за работу, то… – она схватила статуэтку.

– Не трогай «Lladro»!– завопил Эл.

– Я сейчас всю твою выставку порушу, если ты не прекратишь свою долбанную прокрастинацию!

Она обессиленно упала в кресло. Плеснула себе виски. Выпила залпом. И уже спокойнее продолжила:

– Ты столько лет рожал эту лабуду. И теперь просто не имеешь права слиться.

– Почему ты так говоришь? – ужаснулся Эл.

– Ты выдумывал слащавых героев и вбрасывал их в жизнь своих несчастных фанаток-читательниц.

– Так в чём же моя вина́?

– В том, что они для них давно уже живые. А ты собираешься слить всех в унитаз. И хочешь разрушить их иллюзии. Я не позволю тебе это сделать!

Марго задохнулась от возмущения. Хотела было продолжить, но вдруг учуяла доносящийся из кухни восхитительный аромат чего-то волшебного, незнакомого, наотмашь бьющего по всем рецепторам. Запах напрочь отключал мыслительную деятельность, наполняя организм предвкушением райского наслаждения. «Опять Лара старается для этого тунеядца-алкоголика! Нужно сказать, чтобы на шпинатной диете его держала, а не закармливала: сытому не до работы, – развалится на своём диване – пинком не поднимешь!»

Марго решительно двинулась на кухню. У плиты стояла Лара. Пушистые солнечные булочки, на подносе в её руках, казалось, дышали, распространяя нежный запах корицы и ванили.

– Опять выпечка? – стараясь придать голосу строгость, спросила Марго.

– Добрый день, Маргарита Виссарионовна! – заулыбалась домработница, – С корицей и ромовым сахаром.

Женщина ловко перекладывала плюшки на большое блюдо.

– Присаживайтесь. Я сейчас вам кофе, как вы любите, со сливочками свежими, сделаю. И печенье миндальное уже готово. Как вам нравится, не сухое.

Марго сглотнула и опустилась за стол.

– А на обед вы останетесь? Я сегодня лагман с лапшей из ржаной муки готовлю. С баранинкой. И винегрет с маринованной капустой. Но можно и греческий салат с креветками. Как скажете. Вам просто необходимо качественное питание. При такой-то ответственной работе!

И, понизив голос, многозначительно кивнула на дверь:

– К тому же – нервной…

Марго с благодарностью посмотрела на домработницу: «Мудрая женщина. Вот только жаль, что бойкотирует мои предложения с диетами для Эла. А было бы неплохо завербовать её на роль пятой колоны или второго фронта. Или даже третьего?» – Марго была не сильна в этих историко-политических терминах.

Лариса Манохина

В жизни Ларисы Манохиной было две мечты. Больших и светлых. Как и положено мечтам.

Первая мечта – девичья. Выйти замуж за принца, ну или за шофёра, чтоб на машине катал каждый день.

И первый муж, Лёша, был водителем «скорой». Однако за пять лет совместной жизни катал он Лару всего дважды: когда у неё начались преждевременные роды, и когда у дочери Милочки случился аппендицит. После той семейной поездки Лёша, видимо, испугавшись жизненных трудностей, сбежал к молоденькой фельдшерице.

Второй муж – Герман, оказался почти принцем. И почти голубых кровей. Он постоянно менял места работы, потому что ни одна не соответствовала его царственной особе. А работодатели почему-то не кидались ему в ноги с предложениями подходящей должности и достойной зарплаты. Лариса продержалась в этом мезальянсе десять месяцев и три дня.

Вторую мечту она тщательно прятала в глубинах своей души. Чтобы, не дай бог, не осмеяли. Лариса Манохина страсть как хотела стать знаменитой писательницей. В седьмом классе она написала повесть о проницательном сыщике Семипядове. И даже отправила в журналы «Юность» и «Смена». Но как известно, – «рукописи не рецензируются и не возвращаются». Ответа Лариса так и не дождалась.

Родители настояли на поступлении в экономический. Лара смирилась, но не смогла полюбить эту скучную, неизменно вызывающую зевоту, науку. Её утешало то, что многие знаменитые писатели тоже имели другие профессии: Чехов и Булгаков были врачами, Достоевский и Замятин – инженерами, Экзюпери лётчиком, а любимая Агата Кристи медсестрой и фармацевтом.

Правда, с бухгалтерией у писателей как-то не складывалось: Михаил Зощенко был уволен за растрату, а блистательного О.Генри даже посадили в тюрьму на три года.

И выйдя на пенсию, Лариса, без малейшего сожаления, рассталась с набившей оскомину нелюбимой деятельностью. Она была готова подрабатывать кем угодно: няней, консьержкой, билетёршей и даже канатоходкой в Шапито, если бы предложили, только бы подальше от расчётов, отчётов и прочей цифровой кабалы.

А принцев и шофёров, в наступившем славном пенсионном возрасте, можно было уже и к чёрту посылать!

Когда школьная подруга Татьяна позвонила с новостью о том, что в дом знаменитого писателя ищут новую домработницу, Лара сначала засомневалась, хотя романы Турковского ей нравились. Неплохо мужик писал. Однако последние две книги были послабее. Как говорится – без нерва. Но многих других современных творцов читать вообще невозможно: заумь или хрень полная.

– А что ты сама не пойдёшь? – настороженно спросила она Татьяну.

– А с внуками кто сидеть будет? Не няньку же им нанимать при живой бабке-пенсионерке. Соглашайся! Там в основном готовка. Ты в этом виртуоз. Как вспомню твою кулебяку с белой рыбкой – слюни до колен, как у голодной собаки. А ватрушки твои, а эклерчики, – рассыпа́лась подруга.

– Дом у него большой наверно, уборки много, – сопротивлялась Лариса.

– Говорю же, в основном готовка! К уборке требования минимальные. Порядок только поддерживать. Каждую неделю там клининг заказывают. А ты с настоящим писателем пообщаешься. Понаблюдаешь, как он работает.

– Ну не знаю. – Лариса задумалась. Гложил червячок сомнения.

Подруга продолжала вербовку:

– И с Марго, бывшей женой Турковского, пообщаешься.

– Мне ещё и на жену его бывшую готовить надо будет? – ужаснулась Лара.

– Обязательно! Она же главный редактор издательства, где Турковского печатают. Говорят, очень интересная женщина. Пообщаешься.

Этот довод оказался решающим. Так Лариса попала в дом писателя.

На кухню почти деликатно просочился Чарли. Пытаясь филигранно взгромоздить свой необъятный зад на стул, он задел длиннющим хвостом блюдо: плюшки сладким градом посыпались на пол.

– Пшшёл отсюда! – неинтеллигентно заорала Марго. – Это не кот, это лошадь, слон, бегемот! Его держать – одно разорение, жрёт как не в себя! И шерсть повсюду, и урона не оберёшься. Столько всего расколошматил! Мало того – гадит в два лотка! В один, видите ли, по малой нужде, а в другой… Тьфу ты, напасть какая! И сколько он обуви дорого́й испортил! Всё пометить, вонючка, норовит! А Эл этого паразита прощает: «память о преданной поклоннице», видите ли!

Марго раздражённо посмотрела на невозмутимого кота.

Кот Чарли

Когда лет семь назад, одна из тёток – почитательниц преподнесла своему кумиру корзинку с милым глазастым котёночком, Марго и представить не могла, что вырастет такое! Поначалу она даже умилялась забавному пушистику. Но кот с первых дней выказал ей пренебрежение, выбрав хозяином Турковского. Ходил за ним неотступно. И ласкался только к нему. А Марго котик не позволял себя даже погладить. Сразу уходил и даже норовил царапнуть или куснуть. И гадил исключительно в её обувь. Ни в чью другую!

А вообще, Чарли был замечательным. Игривым и забавным. Правда, когда подросший котёнок устраивал «тыгыдым», из-за своих внушительных размеров и веса около двенадцати килограммов, имуществу хозяина частенько наносился урон. Но Эл, любитель и коллекционер фарфора и всяких антикварных вещиц, прощал любимцу всё. Ведь такого превосходного и внимательного собеседника у писателя не было никогда.

Эл обсуждал с котом сюжеты. Делился замыслами и планами. Жаловался и советовался. Чарли никогда не перебивал. Его «рысьи» пышные кисточки на ушах трепетали. Каждый волосок словно превращался в антенну, улавливающую мельчайшие нюансы настроения хозяина.

Домработница животных любила. В их семье всегда кто-то жил: хомячки, кошечки, собачки. И Лара быстро подружилась с Чарли.

Кот обожал оливки. Светло-зелёные мясистые греческие «Халкидики» с заострённым кончиком. Особенно фаршированные креветками. Лара иногда баловала котейку парой штучек. А однажды забыла неплотно закрытую литровую банку на столе. Чарли почти все оливки умело выудил лапищей. Потом дристал и рыгал два дня. И ей пришлось отпаивать бедолагу полисорбом и углём. На недовольство Марго Чарли внимания никогда не обращал. Вот и в этот раз он неторопливо прошествовал к своим мискам.

Маргарита Виссарионовна

Высокая, поджарая, с длинными ногами и осанкой балерины, она не выглядела на свои лета. Короткие рыжие волосы всегда были безупречно уложены, к маникюру – не придраться, одежда брендовая. Маргарита Виссарионовна была главным редактором частного издательства, которое принадлежало её любовнику: надёжному и непотопляемому. Что радовало и тонизировало.

Марго была из приличной, интеллигентной, и, как водится в подобном случае, – небогатой семьи. Приходилось приспосабливаться и пробиваться. Окончив литературный институт, она поняла, что писатель из неё никакой. Оперативно выйдя замуж за подающего надежды Турковского, она решила: легче издавать и иметь с этого, чем писать и ничего порой не иметь. Марго нащупывала связи, искала потенциальных спонсоров, продвигала мужа, между делом воспитывая дочь.

Лариса поставила перед Маргаритой Виссарионовной большую чашку кофе со взбитыми сливками и серебряный поднос с миндальным печеньем. Та нервно захрустела любимым лакомством: «Ты только посмотри, этот престарелый пенёк вдруг надумал взбрыкнуть! Придётся его приструнить!»

Марго решительно вернулась на поле боя.

– О реальности можно писать только в стол! Нельзя позволять себе такую роскошь. Расплатишься с долгами, тогда и будешь писать свою желанную грязную прозу! – разъярённая Марго металась по комнате, – Да и кто тебе такое разрешит, позволь спросить? – она приостановилась и пристально посмотрела ему в глаза.

– А что, есть кому не разрешать? – робко спросил Эл.

Марго обессиленно опустилась в кресло.

– Дебил, ты, Турковский. Я! В первую очередь я тебе не позволю. Как твой редактор. Как профессионал, разбирающийся в книжном рынке. Как тот, кто живёт в реальности, отслеживает момент, настрой и текущие возможности. Наконец, как твоя бывшая жена, имеющая с тобой общую дочь! Выбирай любой жанр. Любой, кроме реализма. Он никому не интересен. Надоели любовные романы? Пиши фэнтези, детективы, сказки, триллеры, наконец!

– Триллеры.

– Что?

– Я выбираю триллер.

– Чёрт с тобой, это лучше, чем ничего. Садись, работай. Через неделю. Слышишь? Запиши на скрижалях: через неделю приеду. Посмотрим, что за триллер ты способен родить, – Марго поднялась, привычным жестом одёрнула узкую юбку и, увидев, что та сплошь покрыта шерстью (забывшись, она села в кресло Чарли), – завопила:

– Где эта лохматая гадина? Я убью его! Лара! Почему вы не чистите кресло?

Марго посмотрела на часы.

– Боже! Весь день с тобой потеряла! Отсыпайся, – и за работу!

***

Эммануилу Леонидовичу не спалось.

– Чарли! – позвал он дремавшего кота, – Я по горло сыт своими «творениями». Ты просто не читал их, к счастью, иначе… Иначе, – разочаровался бы во мне.

Чарли преданно заглянул ему в глаза.

– Один ты меня понимаешь, Чарльз, – погладил кота Эл и вздохнул: в первый раз он был кардинально не согласен с Марго. Ему хотелось свободы. Реальности. Настоящих чувств. Свежего ветра перемен. Но сидя в стильном кабинете, на «чертзнаетсколькидоллоровом» кресле, за сделанным на заказ дубовым столом, невозможно постичь реалии бытия и нужды маленького человека.

И Турковский решил пойти в народ. В самое пекло. Однако идти туда нужно было с большой осторожностью, стараясь не только не спугнуть, но и заслужить доверие этого самого народа, о нелёгкой жизни которого он собирался писать. Тщательно промониторив места скопления объекта исследования, Эл обозначил геопозиции. Для первой ходки он наметил «Чебуречную №1», что на Арбате, – самую старую в Москве. Посмотрел в окно: светало. После бессонной ночи жутко хотелось есть.

С наслаждением поглощая яйца пашот и кабачковые оладушки с моцареллой и паштетом из авокадо, Эл запивал всё это гурманство душистым вязким какао. Признательно посмотрев на Лару, он внезапно подумал, что ведь она-то и есть представитель того самого народа, и неплохо бы, перед «внедрением», с ней проконсультироваться.

– Лара, как вы полагаете, «Чебуречная №1» достаточно оптимальный вариант для исследования народной жизни?

– Что, простите? – не поняла Лариса.

Турковский постарался максимально доступно изложить свой план.

Лара, внимательно выслушав его доводы, покачала головой.