Читать книгу Время счастья - - Страница 1

Все совпадения с действительностью случайны.

Но всё могло быть на самом деле.

1

Если у вас нет денег, это вовсе не означает, что их больше не будет никогда.

Именно так полагали несколько хорошо одетых молодых и не очень молодых людей, которые скучали у стойки модного бара. Бар не случайно назывался так же, как и находившееся в непосредственной близости от него крупное казино в центре Москвы. Это был как бы его придаток с утешительными «призами» для проигравшихся. Как бы его эхо, отражавшееся от мрачноватых зданий в центре большого города. Вечер только начинался и скоро в казино начнут играть по-крупному.

– А не пора ли нам развлечься, господа? – спросил один из них, задумчиво рассматривая почти опустевший стакан текилы с размазанной по краям солью.

«Господа» переглянулись и согласно кивнули. Каждый из них выложил на стойку по пять сотенных купюр зелёной валютой. Бармен ухмыльнулся, быстро пересчитал деньги, и выставил на стойку вазочку с кучей жестяных колокольчиков на прищепках. Рядом с вазочкой он поставил заранее приготовленное объявление в красивой рамочке:

«Пацаки обслуживаются со скидкой 50%. Бакланы бесплатно. Совсем бесплатно. Администрация».

…Подождали. Но совсем недолго. Уже через несколько минут в бар зарулил вальяжный господин с двумя блондинками в вечернем боевом раскрасе. Усадив дам за удалённый от барной стойки столик, он уверенной походкой направился к бармену.

Господа слегка напряглись: судя по недовольной гримасе, винная карта и, в целом, всё меню пришедшего господина немного огорчило: бар был и в самом деле недешевым. Кашлянув, он оценивающе оглянулся на своих блондинок, словно прикидывая их остаточную стоимость:

– Две виски-колы и одну хорошую водку с мятой, – наконец сформулировал свою оценку он.

– Не повезло в рулеточку сегодня? – вежливо поприветствовал его бармен.

– Да уж! Влетел по самые бакенбарды, – решил сразу же исповедаться приветливому бармену этот господин в слабой надежде на снисходительность.

– Четыре шестьсот, – невозмутимо отреагировал на заказ бармен и как бы нехотя добавил:

– Зато сегодня пацакам скидка.

– Чего-чего? Кому-кому?

– Если вы нацепите вот этот маленький колокольчик на нос, за заказ можете заплатить только две триста. Давайте я вам помогу, – ловким движением колокольчик был прилеплен к носу клиента и жалобно звякнул.

Пока господин справлялся с этой нелепой неожиданностью, бармен вернул посетителю половину заплаченных денег и улыбнулся:

– Можете снять – но тогда надо будет заплатить всю сумму!

Господин оторопело уставился на бармена:

– А в лоб не хочешь?

– У нас профессиональная охрана. ЧОП из одних «афганцев». Да и на камерах всё будет видно… Впрочем, не хотите – как хотите, – бармен так же ловко отцепил колокольчик и выхватил из рук посетителя 2300 рублей.

Господин затравлено оглянулся на своих недооценённых блондинок, ещё раз прикинул в уме свои наличные возможности и взял колокольчик:

– Да хрен с вами – гулять, так гулять!

Бармен с лёгким поклоном вернул две тысячи и три сотенных бумажки, но протянул ещё два колокольчика:

– Это – для ваших дам. Вы же не станете один пить три коктейля?

Пробираясь к своему столику и призывно позвякивая носом, важный господин почти столкнулся с новыми посетителями – парой накаченных дядей со своими немного недонакаченными подружками.

– Ты куда меня привёл? – спросил один качок у приятеля, подозрительно косясь на колокольчик в носу встреченного господина. – Сначала продулись как идиоты, а теперь в какой-то стрёмный кабак с клоунами влипли…

– Ни чё, щас разберёмся! – ответил другой.

Через минуту от стойки донеслось радостное:

– Бесплатно?! Да-да, бакланы мы, бакланы!

От стойки они отходили, дружно звеня колокольчиками в носу и на ушах. Зато с целым подносом халявной выпивки. Тем временем почтенный господин, нервно озираясь, убеждал своих дам нацепить колокольчики.

– Ну, тут так принято, понимаете? – неубедительно говорил он, помогая дамам экипироваться.

Уже через час в баре наблюдался весёлый звенящий галдёж – десятка два посетителей, накачавшихся бесплатной выпивкой по самые гланды, весело двигались на танцполе, в унисон позвякивая колокольчиками.

– Ты, снова проиграл, Виталик, – ехидно заметил один из не очень молодых людей у стойки, неторопливо потягивая недешевый джин-тоник. – Сегодня тоже «отказников» не нашлось.

Виталик, будучи человеком слова, согласно кивнул, и вернул каждому из участвовавших в споре, по пятьсот баксов, которые они час назад отдали бармену:

– Я всегда говорил: кругом одни бакланы! Но почему-то не хотелось верить, что так оно и есть на самом деле…

Остальные господа, глядя на него, молча усмехнулись.

Виталик не поехал после бара вместе с другими «господами» в прикормленный ими же бордель на Садовом кольце под «крышей» местного отдела милиции. После «представления» в баре ему отчаянно захотелось остаться одному. И на то была веская причина.

Необходимо было то ли выспаться как следует и всё забыть, то ли наоборот, всё вспомнить и попытаться понять, что это за жизнь такая, что это за время такое, когда ему и таким как он, всё позволено, ну, или почти всё… Казалось бы, Бог в темечко поцеловал, и где-то совсем рядом должно быть счастье, которое ещё с детства в его представлениях было непременно связано с достатком и богатством … А вот нету его! Нету – и всё! И времени, чтобы понять почему, тоже нет. Или не времени, а чего-то ещё… постоянно ускользающего. Тоскливо-тошное настроение охватило его от ботинок до волос.

…А, ведь, тоску на Руси никогда не спутаешь со скукой. Тоска – это боль и скрытое отчаянье, переходящее в вакуум безысходности. А скука – это ноль эмоций и отсутствие интереса.

До этого момента Виталик думал, что оно просто где-то застряло на подходе и не нужно пока «дёргаться». «Счастье есть! Его не может не быть», как утверждали за большие деньги в музыкальном клипе Михаил и Раиса Горбачёвы. Но потом выяснилось, что и у них самих с этим счастьем были проблемы. Или это – то самое, дурацкое счастье, за которое поднимают тосты: «… Так выпьем же за то, чтоб у нас всё было, и нам за это ничего не было!»? В общем, дурь какая-то и непонятки напряжные…

Не так давно Виталик начал задумываться, зачем всё это? Куда его несёт? И почему все его попытки остановиться, вырваться из череды каких-то необходимостей и зависимостей ни к чему не приводили?.. Да и как остановиться? Остановишься – тут же тебя «съедят». Это он чувствовал… Спинным мозгом чувствовал.

Когда-то, в юности, он решил, что будет жить не очень долго, но очень счастливо. И не станет повторять мамино-папину судьбу. И умрёт в один день. И всё быстро закончится. Или нет?..

Не так давно понял, что он из тех людей, которые нормальными не рождаются, а только становятся, что он из тех людей, которых очень много, очень близко, очень долго, и… очень зря. Он почти всегда мог ответить на любые вопросы, кроме собственных и дурацких. Впрочем, иногда это были одни и те же вопросы.

Ещё учась в институте, сообразил, что обременён ненужным обаянием, и девушки всегда активно интересовались его ежедневным расписанием, в надежде на возможную интересную личную жизнь. Личная жизнь была, но почему-то она не приблизила Виталика к достижению счастья. Того самого «Счастья», для которого, по утверждению отлакированного учебниками в советской школе Максима Горького, «человек рождается, как птица для полёта».

Он поумнел. В смысле сам Виталик, а не Горький. Время от времени он даже считал себя очень умным. Но это бывало нечасто и, наверное, случалось со многими.

…Придя домой, повалился на кровать, и почти сразу уснул. Ночью опять что-то чувствительно кольнуло под сердцем. Такое случалось. И сны какие-то странные снились. Жестокие и несправедливые. И с возрастом все чаще. Он включил свет. Пошарил рукой по простыне на кровати. В принципе искать-то там было нечего. Виталик жил один. Не хотел себя женить, как он сам говорил. Чувствовал инстинктивно, что это может помешать достижению того самого «Счастья». Тем не менее, на кровати что-то нашлось: омерзительно пухлый журнал. На русском языке: с сиськами, письками, открытыми ртами и разведенными в стороны ногами. Остался от любившей экспериментировать в постели Светки. Она не любила объяснять, ей проще было ткнуть пальцем в журнал: – Вот так хочу!..

Виталик не любил эту женщину. Но этот «организм» был очень сексуален и по-детски искренен в постели. Каждый раз, когда они добегали до двери его квартиры, она воспламеняла его таким взглядом, который мог бы, наверное, прожечь большую дыру в этой самой двери. Но дверь было жалко, и они падали на любую поверхность трёхмерного пространства, почти забывая о четвёртом измерении. То есть, о времени.

Она никогда не делала вид, будто лезла к ему в штаны исключительно потому, что ей интересен его внутренний мир. Так сказать, проникновение через штаны – в душу. Да, это проникновенно, но Светка довольно быстро поняла, что для него она – просто заводная блондинка для «потрахаться». И он действительно на какое-то время стал активным пользователем её вагины.

Однажды Виталик сказал Аркаше: – Наверное, для того, чтобы по-настоящему любить женщину, нужна какая-то отдельная жизнь. Я не могу любить женщину кое-как, ведь надо еще работать и через эту работу становиться самим собой.

Но Аркаша, скорее всего, не понял его. Виталик знал, что Светка тусуется и с Аркашей тоже. Не ревновал. И вообще, между ними считалось, что она – Аркашина женщина. И работала она в его фирме. Но в последнее время что-то изменилось в отношениях всех троих. И больше всего изменилась сама Светка. Что-то стало сквозить в ней жесткое, даже временами жестокое. И одновременно какое-то непрочное, оскольчатое. Теперь они встречались очень редко. И со Светкой, и с Аркашей. Было очевидно, что Светка окончательно определилась, и уводила Аркашу в свою жизнь.

Виталик полистал журнал, посмотрел на все эти красивые жопы, которые фотограф застал словно врасплох… И, вот ведь, что интересно, этому неизвестному фотографу, каким-то образом удалось поймать и передать в своих снимках очевидное: женщины, может быть, и имитируют оргазм, зато мужчины чаще всего имитируют сами отношения.

Впрочем, мастурбировать уже не хотелось. Вспомнились подробности последних двух недель. Он нервно отбросил журнал, закурил и задумался.

Ситуация с трудом укладывалась в голове, там явно для этого не хватало места.

Ещё совсем недавно он мог позволить себе многое. – Да что там многое! Приходя поздно вечером с работы, мог расслабиться, выпить кофе, и смотреть, как на экране телевизора длинноногие девки пристраивают свои дорогостоящие прелести к борту морской яхты, рекламируя то ли эту яхту, то ли клинику пластической хирургии. Мог прикидывать, хватит ли у него денег на содержание такой посудины вместе с жопастыми опциями… А что теперь?

2

А теперь: может быть, и правда, в этой жизни неважно как ты падаешь. Важно только как ты поднимаешься.

Несколько дней назад его процветавшая, всё время набиравшая силу и известность фирма разорилась. Внезапно. Как это могло быть только в девяностые и в начале двухтысячных. Девять лет почти каторжного труда без выходных привели к тому, что он оказался даже без квартиры. Свои убытки на него «повесили» сразу две крупные фирмы, а банк потребовал немедленно погасить средства, полученные по кредитной линии. Деньги были им сняты со всех счетов. Даже те, которые успел «вывести» за границу. Даже часть оборотных. Слава богу, машина осталась за ним. Хорошо ещё, что информация обо всём этом пока не сильно распространилась. Всё оставалось на уровне банковской операционной деятельности.

На его манипуляции по срочной добыче денег ушло три дня. А на четвёртый позвонил один из приятелей-господ Пашкевич и спросил, не желает ли он завтра поучаствовать в «охоте».

Ну что ж, в этот момент он был готов убить всех! Да и встряхнуться после всего этого неплохо. В этой жизни нужно попытаться попробовать всё… Зачем? – А так, напоследок! Или отказаться? Как он делал это раньше не один раз, сославшись на занятость. Ну, что ж, условия и этой «игры» он знал…

– А Аркаша будет? – спросил на всякий случай Виталик.

– Да будет твой Аркаша… Он сам недавно просился. Но, учти, в пять утра выезжаем, – сказал Пашкевич. – Я тебе позвоню.

Аркаша был другом детства. Вместе учились в школе, правда, в разных классах. В школьной футбольной команде оба были полузащитниками. Вместе учились в Политехническом институте. В начале 90-х оба стали «челноками», возили из Польши и Турции шмотки и перепродавали их на московских рынках. Позже знакомые турки заинтересовали туристическим бизнесом. В чём-то, даже, помогли. И вместе с безотказным Аркашей они занялись именно торгово-туристическим бизнесом.

Виталик с детства был немного посообразительней, и почти сразу зарегистрировал свою фирму. А, обычно повторявшего всё, что делал Виталик, Аркашу взял в свои заместители. Правда, без права подписи финансовых документов. Вообще, в их тандеме Виталик как-то сразу стал старшим. Конечно, Аркаша, разобравшись, что к чему, тоже зарегистрировал свою собственную контору, по обыкновению копируя всё, что делал «старший». И, таким образом, в конторе Аркаши Виталик тоже стал его заместителем. И тоже – без права подписи. А что?.. В этом шатком бизнесе стоять на двух ногах было гораздо удобней. И дело у них пошло.

Через несколько лет они уже жили в старом доме в пределах Садового кольца, высвободив потихоньку для себя по четырёхкомнатной квартире после почти ненасильственного расселения коммуналок. Виталик обосновался на третьем, а Аркаша – на втором этаже. Установили бронированные двери, а ниже второго этажа – решетку из спецстали. Даже автоген ее не брал, можно было только взорвать. Старые стены облагородили, а лестницу, сплошь заросшую кошками, ночными кошмарами и заплесневевшими окурками, восстановили в первозданно помпезном виде. В общем, добивались «статуса», старательно «кося» под новых «хозяев жизни».

И вот теперь, нужно было признаться Аркаше, что он, Виталик, всегда бывший первым номером в их тандеме, расслабился, загордился, и попался как лох! Нет, пока он не может этого сделать… Ведь до конца он ещё в самом себе не «уложил» ощущение полного жизненного краха…

Надо сказать, что в те годы особенно свирепствовала так называемая эпидемия ОРЗ (Откаты, Распилы и Заносы). И Виталик с Аркашей тоже поучаствовали в этой вакханалии. Конечно, в меру своих возможностей.

В результате, пятизвездочные отели на берегах тёплых морей регулярно принимали в своих уютных бунгало нужных чиновников со всеми их домочадцами, нужных банковских служащих, и, вообще, всех нужных… И всё было до неприличия хорошо и благостно. Виталик с Аркашей постепенно обрастали нужными им связями и становились заметными в тогдашней Москве людьми. А чиновники легко поддавались на взятки, словно руководствуясь императивом:

«Все, что может быть украдено, должно быть украдено! А то, что не может быть украдено, потом все равно должно быть украдено».

Насытившись украденным, и, даже, всё ещё продолжая насыщаться, эти люди потом активно «спасались». На Западе. Покупая там квартиры и дома. Хотя, кое-кто считал, что спасаться нужно на Востоке. Виталик с Аркашей полагали, что спасаться им пока ещё рано. Но нигилизм с циничной улыбкой и холодным блеском равнодушных глаз постепенно закрадывался и в их растопыренные души, пока вальяжно и окончательно не расположился на позолоченных стульчаках в их квартирах.

Досаждали только мелкие неприятности и несоответствия.

Рядом с их «престижным» домом располагалась булочная. Ну, конечно! Хлеб нужен даже в центре города. Неприятным было только то, что каждое утро у булочной стояла согнутая в знак вопроса так низко, что и лица не видно, старушка. А, может, и не старушка вовсе… Побирушек тогда становилось всё больше. Но Виталик с Аркашей, садились по утрам в свои «Лендроверы» и «Мерседесы» чтобы ехать на работу, и вскоре научились не замечать их, этих старушек и приравненных к ним личностей, словно те не должны были больше участвовать в их жизни даже в качестве неотъемлемой части окружающего пейзажа.

А тут ещё каждое лето таджики со своими детьми начали заполонять город, садясь в засаленных халатах на коврики прямо вблизи перекрёстков с очень медленными светофорами. По вечерам к этим таджикам заруливали ППСники, которых по утрам на разводе в районном отделе милиции драли звуковой волной их непосредтвенные начальники. Начальники требовали от них неукоснительного соблюдения законности и, одновременно, гораздо большей наличной выручки, сдаваемой лично им.

ППСники, утомлённые друг другом и бессмысленной ездой по городу, как могли, уже по привычке лениво обирали таджиков и другую иностранную живность, угрожая немедленной высылкой на родину. Таджики ППСников опасались, но не очень. Тоже по привычке. К концу каждого дня форма на ППСниках почему-то сидела так, будто это были вовсе не люди, а вещмешки с погонами. В конце концов, сальные халаты таджиков – тоже их форма.

Ближе к ночи собранная выручка отвозилась в соответствующие отделения милиции. А утром ППСников снова драли звуковой волной и нехорошими обещаниями, связанными с растянутым сфинктером и последующими увольнениями…

В общем, город жил как-то неубедительно, с явной тенденцией в анекдот.

Единственное, в чём Аркаша не захотел копировать Виталика, это была предстоящая свадьба.

Да! Аркаша вдруг захотел жениться, и стал задумываться о продолжении рода. А Виталик явно затягивал с решением этого вопроса. История со Светкой – не в счёт.

Все женщины его ареала обитания казались Виталику одноразовыми. В смысле их использования «по назначению». Он даже почему-то стал с некоторых пор называть их просто «организмами». Так и говорил, когда рассказывал о своих похождениях в мужском обществе: – Я вчера с таким классным организмом познакомился в баре на Таганке! Сразу ко мне потом поехали…

В общем, Виталик не «парился» на этот счёт, в отличие от Аркаши.

Но, ведь, если хорошенько подумать, то получается, что если у ваших родителей не было детей, то и у вас их, скорее всего, тоже не будет.

3

У костерка грелся бомж, сидя на каком-то пне. Он протягивал над огнем разбитые работой, видимо лагерной, покрытые татуировкой руки. Был это жилистый мужик лет сорока-пятидесяти, в каком-то помойном пиджаке, старых джинсах и разваливающихся кедах без шнурков. Впрочем, к таким персонажам в силу их природной известности не хотелось как-то особенно приглядываться.

Просто чувствовалось, что всё, одетое на нем, наверняка, было чужим. Да, и вся жизнь его, по всей видимости, была чужая. Или он в этой жизни уже давно сам чувствовал себя чужим. В общем, не та, которую он хотел бы прожить, и после которой хотел бы умереть. Недаром, в 19 веке вместо термина «бомж», в официальных документах использовался термин «бывшие люди».

За ящик водки «бывший» взялся сыграть роль «зайца». Ящик водки стоял тут же. Рядом с костром.

– Заинтересуем товарища дополнительно, – улыбаясь хорошо отбеленными зубами, сказал Николай Николаевич, самый пожилой из приехавших на охоту, неинтересный внешне, и от этого беспощадный в жизни.

Он занимался тем, что находил и выкупал незначительные доли в успешных предприятиях. Затем через окраинные арбитажные суды за небольшую взятку добивался решения о банкротстве этих предприятий, предоставив липовые документы о невыполнении ими договорных обязательств, и, тут же назначая своих временных управляющих. После этого с помощью этих управляющих начинал распродавать за бесценок оборудование и другие активы. Заканчивалось всё это тем, что настоящие владельцы предприятий, видя это и понимая, что за время ожидания новых справедливых судебных разбирательств могут потерять всё, не выдерживали. И чтобы остановить это безобразие, вынуждены были за большие деньги выкупать у Николая Николаевича те самые незначительные доли в Уставном капитале своих предприятий.

Приехавшие быстро снова сбросились по пять сотен баксов. Николай Николаевич вложил эти деньги в конверт и засунул среди бутылок в ящике.

– Три штуки зелёных – без обмана! – сказал он бомжу.

– Вижу, – хрипло откликнулся тот, смутно догадываясь, что сидит уже не просто на пне, а на самом краю своей опоздавшей, несбывшейся, и почти остановившейся жизни.

Аркаша, толстощекий и добродушный, заряжал свой (и когда только успел приобрести?), коллекционный Зауэр, одобрительно похохатывая над анекдотами Павлика. Юного и начинающего. Преисполненного благодарности за то, что наконец-то был ДОПУЩЕН. Говорили, что он «поднялся» неожиданно легко и быстро на строительных подрядах. И всё благодаря удачной женитьбе на дочери областного министра финансов. К встрече с любым из них он готовился. Принося в клюве сенсационные тайны и смешные истории, стараясь быть приятным и необходимым. Павлик и сейчас по-собачьи вопрошающим взглядом быстро обводил всех. В том числе и бомжа.

Пятым из приехавших был тот самый Пашкевич, который накануне звонил Виталику. Это был «его» бомж. Ведь по условиям «охоты» каждый, из участвовавших в этом действе, должен был по очереди добывать и привозить свою жертву, так или иначе согласившуюся быть «зайцем». Пашкевич на вопрос о бизнесе всегда отмахивался: "Делаю табуретки". И, хотя такое тоже могло иметь место, однако намекали, что это Пашкевич – владелец большого таможенного терминала на юге города и хозяин нескольких магазинов с импортной сантехникой и строительными материалами в центре. Большую часть года он пропадал в Швеции, Германии, Соединенных Штатах. Конечно, может, он там действительно изучал тамошние табуретки… Но, поговаривали ещё, что он вхож в очень высокие правительственные круги. Видимо, и там все сидели на его «табуретках».

Ещё одним из «охотников» был Анатолий Петрович, прокурорский работник высокого ранга. Собственно, он нужен был здесь в качестве «прикрытия» на случай каких-либо разбирательств с милицией, если ей станет вдруг что-нибудь известно о проводимом в лесу «мероприятии». Должен был быть и ещё один прокурорский, но, видимо, не сложилось. Периодически в «охоте» участвовали и другие персонажи, но в тот день не смогли.

– Пора, господа, пора! – потирая от холода руки, провозгласил тщедушный Николай Николаевич.

Господа набросили на плечи дождевики и резиновые сапоги на ноги.

Солнце уже взошло, роса сверкала в зарослях густого кустарника и скапливалась каплями на паутине. Виталика совсем не вдохновляла мысль о том, что предстоит лезть туда, в этот кустарник.

– Условия такие, – сказал Николай Николаевич бомжу. – Ты с другого края рощи пробираешься сюда. Если достигаешь ящика: ты жив – и это все твое! Мы с этого конца идем к тебе навстречу и стремимся тебя замочить, э-э-э… то есть убить. Понял?

– Чего не понять-то?! – приведя в движение глубокие морщины лица, хрипло откликнулся бомж и закашлялся.

–Тогда лезь в машину. Широким жестом показал Николай Николаевич, – в мой "мерседес". Тебя отвезут на исходную позицию.

Бомж затравленно и обречённо взглянул на «охотников», вздул ноздри и выхватил из ящика бутылку. Открыл зубами, влив себе в глотку убойную порцию, отбросил бутылку и как-то не слишком обречённо полез в машину.

Николай Николаевич привычным движением проверил магазин своего нарезного Ремингтона. Павлик, страдая, впихивал дрожащими пальцами в ствол картонные патроны 12 калибра в помповый дробовик, видимо, позаимствованный на время из коллекции тестя. Пашкевич, сумрачный, бесформенный и рослый, обнажил потрясающей красоты никелированный револьвер, каким-то образом вывезенный из Германии. Виталик вытащил из сумки свой ТТ с полной обоймой, приобретённый ещё в начале 90-х, когда на них крупно наехали «братки» из Подмосковья. Такой же должен был быть у Аркаши… Почему-то вспомнилась дурацкая шутка юмориста Задорнова: –"В этой стране у каждого уважающего себя бизнесмена должен быть пистолет с глушителем, хотя бы для того, чтоб застрелиться, не привлекая к себе лишнего внимания".

– Странно, – подумал Виталик, – а, откуда у Аркаши взялся этот Зауэр?.. Может быть, я что-то ещё о нём не знаю?.. Ладно, потом выясню…

А вот Анатолий Петрович оказался владельцем добротного «Винчестера», был спокоен и не суетился.

Наконец на телефон Николая Николаевича пришло сообщение от его водителя, и, развернувшись цепью, они пошли.

Сначала Виталика все раздражало: осыпающаяся с кустов роса, заросли с паутиной, сквозь которые нужно было буквально продираться, мокрые ветки, хлещущие по лицу, весь этот чуждый мир, отчаянно тянущийся к небу и выросший из глинистой земли непонятно зачем. Неожиданно для себя он оказался на какой-то, высвеченной солнцем, лужайке и остановился, прислушиваясь… То ли к самому себе, то ли к звукам из леса.

Какое-то время он стоял неподвижно, словно пытаясь понять, как здесь оказался и зачем ему всё это нужно …

– А может быть, остановиться сейчас?.. Совсем остановиться! – А что? Со стороны это выглядело бы, наверное, как кадр из фильма под названием «Конец карьеры». Он сам режиссер этого фильма, фильма своей жизни: Лучи низкого утреннего солнца как софиты освещают его фигуру в бесформенной плащевой накидке, под которой спряталось беззащитное тело, служившее ему средством для жизни. Для жизни, которая сейчас уже непонятно зачем нужна. Своё детище, свою фирму он потерял. Квартиру в центре через неделю необходимо освободить. Детей не нажил. Женщин, которые могли бы долго по нему тосковать – тоже нет. Денег больших уже нет, но об этом ещё никто из его круга общения не знает, даже Аркаша…

В общем, его уже нет! Почти…

Ну, что же, давай! Пистолет ведь в руке. Ну, давай! И не забудь снять с предохранителя. Правильно! Вот так…

Неожиданно что-то затрепыхалось в ближних зарослях, онемевший палец уже замер на спусковом крючке, и… И он жахнул в сторону зарослей, и снова жахнул. Кровь ударила в голову, и неконтролируемое последнее желание охватило его.

Справа и чуть спереди со звоном ударил "Зауэр", почти сразу раздался сдавленный крик Аркаши. – Ну, конечно, куда без него… Слов он не разобрал, но понял, что тот наткнулся на «дичь». И Виталик, ломая ветки пистолетом, пошёл по направлению выстрелов… Вот ведь, представился случай увидеть то, что с ним должно вскоре тоже случиться…

… Собака ещё дышала, в бессильной попытке зализывать смертельные раны в своём животе, наполненном нерождёнными ещё щенятами, которые теперь никогда не увидят этот свет, особенно жестокий к таким, как они, дворняжкам. Большая лохматая дворняга с двумя рядами отвисших грудей, встать уже не могла. Из грудей что-то слезилось и стекало в большую лужу крови. В разорванном дробью животе что-то шевелилось…

Она, видимо, честно пыталась осуществить свою божественную миссию, ушла рожать в лес, и решила уединиться для этого сакрального действия на стихийной свалке мусора. Но пустая густота леса предательски обманула её надежды на счастливое материнство.

Наверное, это тоже был эффектный кадр из фильма его жизни… – подумал Виталик, когда всё это увидел. Почему-то на себя он теперь мог смотреть только со стороны. Каким-то ошалелым режиссёрским взглядом.

…Аркаша стоял и откровенно тупил. Ну как можно стоять и тупить? Он застыл с открытым ртом и мучительно перекошенным лицом, как будто увидел в лесу не кого-нибудь, а раздетую Бабу Ягу…

Собака невыплаканными глазами смотрела на своих палачей. Это были одновременно и глаза обиженного несправедливостью ребёнка, и глаза матери, понимающей всю мучительную несправедливость происходящего, и глаза, уже осознавшего свою обречённость на погибель, существа, вымаливающего прекратить мучения поскорее.

Виталик подошёл и выстрелил в упор. Прямо в голову несчастливого существа. Следующей головой должна была стать его собственная.

…Но не стала.

На выстрелы прибежали все остальные, кроме Николая Николаевича. Зауэр тоже выстрелил ещё раз, и шевеление в животе бедной собаки закончилось навсегда.

Спустя какое-то время стало понятно, что бомж, наверное, уже добрался до заветного ящика с водкой и деньгами, воспользовавшись шансом, который ему предоставила другая случайная «смертница» этого леса.

Но, не тут-то было!

Оказалось, что Николай Николаевич только сделал вид, что ушёл в лес вместе со всеми «охотниками», а сам спрятался за большой берёзой на опушке в прямой видимости от «премиального» ящика. Он почему-то был уверен, что бомж, привыкший к играм в прятки с милицией и другими враждебными обитателями его жизни обязательно прорвётся сквозь строй «охотников»-любителей.

Когда из леса раздались звуки выстрелов и крики, Николай Николаевич было подумал, что его расчёт не оправдался и бомж оказался не таким пронырливым. Но звонок на мобильный от Анатолия Петровича, прекрасно знавшего об «охотничьих» манерах Николая Николаевича, прояснил картину произошедшего в лесу «недоразумения». Анатолий Петрович попросил его оставаться в засаде.

Ну а дальше произошло всё то, что должно было произойти.

Через некое, остывшее для него за предыдущую ночь, время бомж по-заячьи выпрыгнул на опушку леса совсем неподалёку от сидевшего в своей засаде Николая Николаевича. Они разделили это время на двоих. Оглядываясь и пригибаясь, бомж на кураже рванул к спасительному ящику с водкой и деньгами. А из-за большой берёзы уже прицельно выдвинулся ствол Ремингтона. Пуля прострелила бомжу правое лёгкое и предплечье. Он упал, не добежав каких-то сорок метров до ящика. Даже пытался ползти, но вторая пуля попала ему куда-то в район таза, и он завыл от боли.

Николай Николаевич сообщил по телефону Анатолию Петровичу «пренеприятное известие» и попросил всех вернуться к месту сбора.

Виталик с Аркашей вернулись из леса одними из последних. Бомж лежал на боку, задыхаясь и затравленно глядя на свору своих убийц. Струйка крови стекала изо рта с гнилыми зубами, а руки зажимали рану в паху. Аркаша опять стоял с открытым ртом и страдающим выражением лица. Павлика трясло и рвало неподалёку.

Виталик, споткнувшись о какую-то корягу, подошёл близко к скорчившемуся бомжу. И он увидел то, что хотел: у бомжа были те же глаза, что и у оставшейся в лесу собаки. Измученно-покорные… глаза умирающего ребёнка.

– Сс-у-ки-и! С-у-ки-и… Ну да-а-ай! Дай! – прохрипел бомж последнее желание. – Ну, дай водки!..

– Тебе, пожалуй, хватит уже! – Спокойно сказал Пашкевич. – Так, все пришли?.. Вижу: все! Пора кончать. Все согласны? Все!..

Ожидавший и уже что-то про себя решивший, Николай Николаевич неожиданно подошёл к Аркаше и попросил дать ему Зауэр: – Заряжен? – Аркаша молча кивнул и выпустил из рук ружьё. Николай Николаевич подошёл к бомжу и выстрелил всей жестокой зауэровской дробью ему прямо в голову, превращая того в кусок хлипкой скоропортящейся человечины.

Бомж дёрнулся всем телом, и отпустил свою неудавшуюся жизнь, уже не держась за неё нелепым вопросом: – За что?

– А чтоб не опознали, – буркнул Николай Николаевич всем и отдал ружьё Аркаше, в открытом рту которого уже начинался очередной сквозняк. – Ну это я так, на всякий случай!..

Затем «охотники» зачехлили свои разномастные «убивалки» и разошлись по машинам, переехали к месту стоянки и стали ждать, когда закопают бомжа. Виталик сидел в своём Лендровере на пассажирском сиденье справа от водительского, Он долго и бесцельно рассматривал слово «говно», написанное красной краской на бетонном заборе рядом с тем местом, где остановил машину. «Тоже – красивый кадр», успел подумать Виталик. Затем нажал на кнопку – и машина закрыла на замок все двери. Достал пистолет, и… В этот момент в автомобиль постучали…

Немного подумав, автомобиль открыл заднюю дверь. Аркаша влез в машину Виталика с початой бутылкой коньяка. Виталику тоже пришлось пересесть на заднее сиденье. Они выпили немного, закусив печеньем, которое нашлось в автомобильном бардачке.

– Долго копаются, – сказал Аркаша, посмотрев на часы. – Скоро начало рабочего дня. И работы навалом. – Я три группы сегодня отправляю и самолёт с каргопосылками принимать.

Виталик пристально посмотрел на Аркашу: сквозняка во рту уже не было, но что-то в нём изменилось… Что? – Никак не мог понять Виталик. Аркаша как будто чего-то ждал. Ждал, что Виталик ему что-то скажет. Какой-то он слишком самостоятельный стал… Нельзя было так долго не встречаться…

И тут Виталик всё понял, холод прошёл вдоль его напряжённого позвоночника…

Через полчаса всё было кончено. Водители Пашкевича и Николая Николаевича закопали бомжа, а три тысячи долларов, те самые – из ящика с водкой, вскоре отправились на счёт одного из детских домов в Подмосковье. В пересчёте на рубли, конечно. Как благотворительный взнос. Таковы были правила «охоты». Деньги в любом случае не возвращались.

Как не возвращалась и душа их жертвы в использованное для убийства тело.

4

Недоверие к смерти ошибочное, как показывает опыт. В любом случае мы все умрем. Бояться неизбежного – непродуктивно. Лишняя трата энергии. А вот бояться позора – другое дело.

Это всегда знал Первый заместитель прокурора Москвы Николай Иванович. Он так и поучал своих подчинённых: – Уважайте Прокуратуру – мать вашу!..

Сегодня утром в его кабинете растворилась какая-то зияющая пустота. До назначенного совещания у прокурора был ещё целый час. Нужно было собраться с мыслями, а они всё никак не собирались. Только что ему позвонил первый замначальника ГУВД по охране общественного порядка и пригласил на очередную банную вечеринку в субботу. Николай Иванович ехать не хотел, но генерал был очень убедителен.

Что-то не понравилось ему в этом разговоре с генералом. Но, что именно, было непонятно. Он уже давно был предельно чуток к малейшим изменениям в голосах и интонациях окружавших его прокурорско-милицейских начальников. Конечно, этому его научили годы службы, и он знал, насколько это бывает важным. Не в последнюю очередь благодаря этому он прошёл кучу разных служебных проверок и избежал многих неверных решений.

Николай Иванович встал из-за своего рабочего стола и нетвёрдой походкой прошёлся по кабинету. Нетвердость шага приключалась в его жизни довольно часто – по многим причинам, одной из которых являлось просто достаточное количество лет, проведенных им по эту сторону от смерти.

Внешне он был пятидесятитрёхлетним татарином карикатурно похожим на седого кабана, губастым, клыкастым, бровастым, с покатыми мощными плечами, с толстыми черноволосыми пальцами на концах рук.

Он, как и все успешные на Руси люди, жил тяжело. Ведь, успех в наших местах – дело тёмное и опасное. В далёкие семидесятые годы у него чуть было не получилась несовместимая с жизнью карьера бандита. Тогда ему казалось, что все люди делятся на крутых и остальных, которые всмятку. Откуда-то пришло понимание: от жизни нужно брать всё. Особенно то, что плохо лежит. А тогда в стране много, что плохо лежало…

В конце 80-х, когда у него появились первые «большие» деньги, тут же начались сравнения с другими «большими» деньгами. И часто выходило, что у других деньги почему-то больше и тверже. От зависти и злости чуть было не загремел надолго на зону. Но, обошлось. Даже без судимости.

На суде ему больше всего понравился прокурор. Нет, там были и другие крутые «пацаны». Из числа подельников, начинающих бандитов. Он сам, конечно, тоже был бандит, но никогда не мечтал стать будущей звездой Ваганьковского кладбища. А вот, прокурор!.. Это по-настоящему круто! Про-ку-рор! Тогда-то он и решил сам стать прокурором.

Заплатив большую взятку в самом начале 90-х, поступил в Академию ФСБ… После ее окончания пошел в региональное управление, работал "на земле", за два года обеспечил себя на всю оставшуюся жизнь, заработал репутацию в аппарате, а еще через год пришел на хорошую должность в жирненькую коммерческую структуру как бы «под прикрытием», где окончательно решил все свои материальные проблемы. А потом уже целенаправленно переместился в прокуратуру. Ему доверяли, он уже был проверенным, грамотным «кадром», его двигали по карьерной лестнице иногда вбок, но, в основном, вверх.

Однажды, правда, чуть было не пришлось скоропостижно увольняться из прокуратуры. На фоне головокружения от успехов в жизни он перемещался с большой скоростью на автомобиле по Москве от одной своей любовницы к другой в приподнятом настроении и лёгком подпитии. Наглый был тогда очень. На Дмитровском шоссе прямо на пешеходном переходе Николай Иванович сбил насмерть школьника 9 класса. Его косточки после ДТП торчали сквозь одежду. И даже не остановился после того, как сбил. И не предложил потом компенсацию. Ничего. Всё равно ведь заводить уголовное дело в районной ментовке отказались бы. По законодательству РФ в отношении действующих сотрудников прокуратуры нельзя было открывать уголовное дело. На такой случай существовало отдельное слово: «Неподследственность». А матери девятиклассника с его подачи в милиции с издевкой предложили ответить на вопрос: – Скажите, а Вы уверены, что Ваш сын не хотел покончить жизнь самоубийством?! – Ага, конечно! Это на пешеходном-то переходе. С помощью машины пьяного прокурора…

Но из прокуратуры пришлось бы тогда, всё-таки, уйти… «Уважайте Прокуратуру – мать вашу!».

Обидно же!.. Из-за какого-то… уходить из «хорошего места»! А «корочками» этого места он уже давно привык размахивать… Вот тогда-то он и встретил будущего генерала Виктора Михайловича Засекина. ДТП со школьником произошло именно в его районе. Он уже тогда сумел перевестись из следаков в опера и метил в начальники розыска района. И уже обзавелся нужными связями среди следаков в прокуратуре округа, то есть, в будущем Управлении Следственного комитета. Решил помочь перспективному прокурорскому работнику. И помог.

В результате тщательной доследственной проверки материалов дела оказалось, что автомобиль, которым управлял Николай Иванович, непосредственно перед наездом на школьника стал неисправным, вышла из строя тормозная система. Об этом свидетельствовали материалы осмотра автомобиля после ДТП и независимая экспертиза. А отказ от освидетельствования на присутствие в крови алкоголя Николая Ивановича объяснялось его стрессовым состоянием после происшествия. Поэтому временно отстранённый от исполнения прокурорских обязанностей ценный прокурорский работник был довольно быстро восстановлен в прежней должности.

Проверка обстоятельств дела была поручена соответствующему руководителю отдела Генеральной Прокуратуры, которым тоже оказался приятель Виктора Михайловича, с которым они вместе когда-то начинали служить простыми операми в райотделе. Но приятель каким-то образом через пару лет службы попал в кадровый резерв прокуратуры, потом стал помощником прокурора и тоже быстро стал подниматься по прокурорской «лестнице».

Этим приятелем был Анатолий Петрович Никитин.

Это сейчас он стал очень большим начальником. Это сейчас его карьере завидовали подчинённые. Это сейчас в его кабинете бывали и рядовые генералы, состоявшие на посылках у азербайджанских перепродавцов «товара», и мелкопоместные миллионеры, изнуренные классовой ненавистью к миллиардерам….

А, тогда он был молодым сотрудником районного розыска, выпускником престижного юрфака МГУ и только начинал понимать милицейскую службу, только узнавал, что почём и откуда что берётся. Он мог стать прекрасным оперативником. От природы своей внешностью больше напоминал представителя преступного мира, чем сотрудника «органов». И пользовался этим, но в меру. Он даже считал, что настоящий опер и должен быть похожим на тех, кого ловит. Этого зачастую требовали оперативные соображения, и он весьма успешно маскировался. У Трёх вокзалов ему даже неоднократно предлагали сексуальные услуги. Он хмурился и отказывался. – Для отсидевших – скидка! – кричали ему вдогонку.

Анатолий Петрович, а тогда ещё просто Толик, быстро сориентировался в интимной жизни своего отделения милиции. И понял, что здесь можно жить, если сможешь выжить.

В первый же день своей службы он автоматически прочитал объявление на информационном стенде:

«Телефон доверия службы собственной безопасности».

– Чьей, собственно, безопасности? – прошептал Толик в недоумении, и почувствовал, как вместе со способностью логически мыслить в нём поднималось недоверие к людям, которые не смогли сразу же обнаружить явное внутреннее противоречие в двух рядом стоящих словах «доверие» и «собственная безопасность». В дальнейшем, молодого сотрудника не слишком напрягала эта суровая служба, связанная с доверием. И он тоже старался держаться от этой службы на безопасном для доверия расстоянии. Хотя разного рода предложения были.

Толик всегда делал с определённой долей осмотрительности то, что от него требовало начальство, не конфликтовал с коллегами, и смог быстро заработать положительные характеристики от руководства, которые и помогли ему перейти на работу в прокуратуру.

Повзрослев, Толик стал Анатолием Петровичем, довольно сильно преобразился и внешне. Осмотрительный и внимательный на службе, в быту он неизменно оказывался весельчаком и балагуром. Своими гусарскими усами мог очаровать практически любую женщину в возрасте старше 25 лет. Анатолий Петрович даже стал обладать какой-то странной харизмой, которая заставляла новоиспеченных подружек, потеряв голову и схватив с собой только запасные трусики, переселяться к Анатолию в квартиру, оставляя в прошлом своих поклонников и любовников. А одна ради него даже бросила мужа с двумя детьми. Периодически у него случались романы относительно продолжительные. Но обычно они не приводили ни к чему.

В 35 лет он уже понял, что это только кажется, будто жизнь бурлит, кипит и куда-то стремится. На самом деле она холодна и даже местами пустынна, вокруг – никого. И чтобы заполнить ее близкими тебе людьми и наполнить хоть каким-нибудь теплом и содержанием, приходится прилагать массу усилий. А иначе будет расстилаться вокруг равнина с прозрачным холодным воздухом над ней и отдельными перебегающими в этом пустом пространстве человеческими фигурами…

Исключительно из этих соображений он и женился. Запоздало, но, всё-таки, женился. На женщине, которая тоже по-своему искала мужчину для дома, для семьи. В конце концов, оказалось, что они оба придерживались взглядов на брак весьма умеренных, и даже каких-то старинных.

Наверное, там тоже была любовь, а есть ли она вообще? Но, потом, когда это проходит, что остаётся?.. Семья? Жена, сын? Но они уже давно с Анатолием Петровичем обращались как с банкоматом на выдачу. Да, любовь обычно остывает, как подгоревшая яичница. Потом всё равно приходится съедать то, что получилось. Выбрасывать жалко – ведь сам жарил…

Кстати, о еде. Когда его жена Ольга варила кофе, то получался напиток богов, а когда он сам это делал, получалась какая-то бурда, напоминавшая отвар из торфа. Когда она жарила картошку, то получалось блюдо, о котором во рту оставались незабываемые воспоминания. А когда ему приходилось в её отсутствие делать то же самое, получались какие-то наполовину обуглившиеся шкварки, оставлявшие горечь во рту и желание просто пойти ресторан и напиться.

Годы шли, и живого времени у них становилось всё меньше. Они всё чаще ссорились, но едва их ноги соприкасались под одеялом, всё, понимали: «перемирие».

Вскоре и в жизни Ольги наступил тот день, который наступает в жизни почти любой женщины, когда она с грустью осознаёт, что интересная жизнь кончилась, потому что в джинсы втиснуть свою разбухшую задницу теперь не представляется возможным. И скорее всего, уже навсегда…

А кто виноват? Правильно!.. Она, как и любая женщина, перед тем как сделать больно мужчине, должна была его в чём-то обвинить, чтобы не винить себя. И она обвинила Анатолия Петровича во всём: – С тобой жить нельзя! И умереть нельзя!.. И вообще…

В такие моменты ему даже не хотелось утешать её. Его уже давно одолевали другие мысли: – Больная прямая кишка зачёркивала все радости жизни, а иногда даже её смысл. Поэтому, иногда можно было сказать: главное в человеке – не голова, и даже не лицо, а совершенно другое место…

Анатолий Петрович тоже сегодня утром получил приглашение от генерала Засекина приехать к нему в субботу и попариться в хорошо известной тому бане.

– Что-то случилось, – подумал Анатолий Петрович. Разговор с генералом по телефону ему тоже не особенно понравился.

С момента их предыдущей встречи в бане не прошло и двух недель. Так часто они не должны были встречаться! Точно, что-то случилось…

В это утро Анатолий Петрович находился в своём рабочем кабинете Областного прокурора, так сказать, на боевом посту. Мягкое кресло вобрало в себя всю его большую страдающую задницу. Он отложил отчеты районных прокуроров в сторону и задумался. Вчера ему снова предложили помочь очередному бедолаге-бизнесмену, которого кинули на большую сумму денег и прессовали местные следаки вместе с прокурором в одном из районов.

Он знал, о чём те просили. Там не без его участия было. Ну, это хорошо делать деньги где-нибудь в Европе или Америке: вложил 500 тысяч долларов или евро почти в любое предприятие – и в любом случае свои 5 – 10% годовых получишь, если только не полный коммунист.

И совсем уж весело делать деньги в России, особенно в Москве, как столице всех российских денег: вынул и вложил 500 тысяч в любое предприятие – и жди приключений. Пристрелит должник – значит такая судьба, успеешь вытащить деньги до банкротства и убежать – удача. Ну а все остальное – сюжет для рассказов и сценариев.

– Ну, конечно, он поможет. Первый раз, что ли?.. Но, вот ведь какая штука: с каждым разом ему всё труднее удавалось себя оправдывать. – Да, он был уже в том возрасте, когда захотелось оправдаться. За свою, в общем-то, удавшуюся жизнь.

– Работа? Цапанье денег для последующего разбрасывания? Больше нахапал, больше потратил… Более дорогие шмотки требуют более дорогих машин. Более дорогие машины – более дорогих женщин. Больше, дороже, больше, дороже… Нельзя останавливаться. Только вперёд, чтобы не упасть… И постоянный страх потерять то, что есть… А на самом деле, ничего нет…Ничего, что было бы страшно потерять. Н И Ч Е Г О… Ну, в случае чего…

– Как он попал в этот круговорот?.. Когда это случилось?.. Так, стоп! Надо позвонить Николаю Ивановичу. Небось, генерал и его тоже зазвал в свой банно-величественный терем в эту субботу!..

Звонок Анатолия Петровича застал Николая Ивановича за пристальным разглядыванием большой карты Москвы и области, которая висела на стене в его кабинете и занимала большую часть этой стены. Он долгое время никак не мог понять, что же ему напоминают очертания Москвы в её старых границах, обведённых жирной чёрной линией. Но, что-то всегда напоминало. И вот, теперь, его неожиданно осенило:

– Если посмотреть на карту с обозначенными границами, с делением на округа, то Москва похожа на большую черепаху, уползающую куда-то на северо-запад, то ли в сторону Питера, то ли в сторону Прибалтики. А, может, и еще дальше – в Швецию. И чего ее туда потянуло? Ну, в советское время понятно почему – в Швеции социализма больше было. Жить там вкуснее и спокойнее. Так ведь, одно слово – черепаха. Ясно ведь, что все равно не доползла бы. И чего только ломанулась туда! Ну, а в "перестройку" разворачиваться поздно уже. Не до того было… А сейчас-то куда лезет тварь? Опять в Питер что ли? Так ей там делать нечего. Не любят там московских… Так, стоп, приехали, черепаха! Петрович звонит…

– Ты думаешь, он уже знает?.. – спросила телефонная трубка прокуренным голосом Анатолия Петровича.

– Думаю, да! А чего бы Михалыч тогда нас с тобой в баню зазывал?.. Внеплановые субботники он просто так не устраивает!

– Ну, это же ты ему обещал, что прокурорской проверки в этом году не будет…

– Видимо, они там, на самом верху, снова затеяли какие-то перестановки, и Михалыча будут «сливать».

– Ладно, посмотрим! На ближайшей «хоте» переговорим…

– А ему-то что говорить?

– Ничего!

– Понял.

5

В машине Шерзод несколько раз снова сильно прижимал ее к себе, пока они ехали по пыльной просёлочной дороге. Девочка подавлено молчала, боясь пошевелиться, со страхом начиная чувствовать унылое вещество своей новой жизни и потерю звёздных детских ночей. Те самые чёрные птицы, которыё всегда возвращались к ней после потери родителей, снова летели где-то рядом с машиной…

– Сладкий мой, ти вкусный такой… – почти по-русски говорил он ей, когда пытался рукой залезть под её халат.

Левый бок Девочки постоянно ощущал что-то жёсткое и угловатое. Из всех предметов, которые обычно принадлежали мужчинам, больше всего оно походило на тело пистолета, спрятанного во внутреннем кармане куртки. Она почему-то сразу поняла, что у этого человека не будет своей долгой жизни. Иначе, зачем ему пистолет, когда он сам такой большой и наглый? И смотрела на него уже как на очень скоро мёртвого человека, который всё равно не сможет долго удержаться на этом свете.

Через несколько часов дорожного времени Шерзод пересадил девочку в автобус, окна которого были плотно заклеены тёмной плёнкой. Она почти ничего не почувствовала, когда тот, толкая её в автобус, грубо схватил за плечо сальными пальцами, потому что уже ощущала не саму себя, а лишь только опасную пустоту дальнейшей неизвестности.

Дальнейшая дорога оказалась долгой и изнурительной. Девочка и ее подруги по несчастью тряслись в тесном пространстве нещадно скрипевшего, и давно уставшего от своей тяжёлой жизни автобуса. Оказалось, что с ней ехали ещё четыре девушки – почти девочки, такие же напуганные, подавленные и молчаливые. В автобусе их сразу же заставили проглотить какие-то горькие таблетки, после которых голова сделалась пустой, а тело каким-то ненастоящим и нечувствительным, как у плюшевой игрушки.

Автобус медленно продвигался куда-то на север. С каждым днем становилось все прохладнее. И несчастные путешественницы, начав ощущать холод, теснее прижимались друг к другу, чтобы хоть как-то согреть свои беззащитные тела. Их кормили безвкусными лепёшками с сыром, которые давали запивать тёплой водой, от которой всё время хотелось спать.

Чтобы хоть как-то занять себя в дороге, время от времени просыпавшиеся девчонки проскоблили ногтями пленку на единственном окошке в их скрытом пространстве автобуса. Получились небольшие дырочки, размером с монету. В эти дырочки они и пытались разглядеть хоть что-нибудь за окном.

Их прятали в небольшом закутке, отделённом фанерной перегородкой от ящиков с виноградом и помидорами. Так они и ехали – «фрукты» и «овощи».

На исходе пятых суток въехали в большой город.

Девочку поразило скопление серых громад: таких неправдоподобно огромных домов она никогда не видела. От огромного количества людей и машин, незнакомых запахов и проснувшегося голода закружилась голова, и она снова провалилась в забытье. Но её разбудили и сказали: – Добро пожаловать в Москву!

Но это была не Москва, а её пригород. И не сам пригород, а его окраина. Юных невольниц заперли в подвале какого-то частного дома, где были металлические кровати, и валялись старые ватные матрасы, местами протёртые и порванные. В углу стоял умывальник и рядом с ним какая-то штука, которую назвали «туалетом». От этого туалета плохо пахло и туда не хотелось смотреть. Но это было лучше, чем ведро, которое им давали в автобусе. Весь свет исходил из крошечного оконца в углу под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек чужого ноябрьского неба. А вечером им ненадолго включали свет – на потолке был плоский светильник. Подвал был грязным – там должны были быть мыши, но их почему-то не было. Когда свет выключали, девочкам становилось совсем страшно. Они ещё не успели сдружиться и боялись даже друг друга.

В первую же ночь пошел снег: девочка увидела его впервые за долгое время. Она не спала, – зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые пёрышки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на отмостках дома небольшой сугроб почти закрыл собой маленькое окно.

И тогда Девочка первый раз за всё время своего путешествия заплакала, отпуская себя в новую жизнь. Заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное уходила навсегда. Она заплакала сиротскими слезами от жалости к самой себе.

Утром вошёл охранник, недобро взглянул на перепуганных и скомканных со сна девочек и сказал по-русски:

– Сейчас придёт хозяин и будет смотреть!

«Какой хозяин?.. Что смотреть?.. Почему смотреть?..» – многие девочки, плохо знавшие русский, ничего не поняли. До этого с ними разговаривали только на узбекском.

Хозяином оказался старик в длинном плаще из мягкой кожи. Он медленно подошел к сбившимся в дальний, самый темный, угол подвала невольницам. Внимательно осмотрел каждую, прищурился, и его холодные глаза на мгновение вспыхнули хищным жаром. Потом ещё раз посмотрел, и молча проткнул воздух указательным пальцем в сторону нашей Девочки.

– Ну, ты, Карим, даёшь! – засуетился охранник, вытягивая оцепеневшее тело ослабевшей девочки из матрасно-девичей кучи, – Сразу самую красивую даже в темноте можешь выбрать!.. – Да, чтоб я так жену себе выбирал!

– Рано тебе, Коля, ещё жениться! Потом мы тебе жену найдём, потом… Иди скажи Серёге, чтобы машину подогнал, сейчас поедем, – просипел старик дребезжащим голосом. – И накиньте на неё что-нибудь тёплое…

– По-русски понимаешь? – эти слова старик еще несколько раз повторил, когда они ехали в большой красивой машине, пока она, наконец, не кивнула ему. Её хрупкое, словно застывшее, тельце окаменело рядом с ним на заднем сидении, а он все что-то говорил, говорил и придвигался ближе, обдавая смрадом старческого дыхания. Девочке уже не было страшно. Откуда-то, из какой-то неизмеримой глубины сознания поднималось сдавленное сожаление о ещё не прожитой жизни. Нет, слёзы тоже были – но они текли не по щекам. Казалось, её слезы скатывались по внутренней стороне век куда-то внутрь тела. Она отрешенно смотрела в окно автомобиля на мокрые и грязные от растаявшего снега улицы, каких-то суетливых и очень чужих людей, спешащих по своим чужим делам, и думала о том, что все ее надежды на какую-то новую жизнь умерли вместе с ночным снегопадом, который завалил последнее светлое окошко в её жизни.

Она не вспоминала своего деда. Она забыла о нем навсегда, хотя его и так – словно не было…

6

Она родилась в жарких краях, где носят тюбетейки и живут в послушании старшим.

Девочки там созревают быстро, а красивые девочки ещё быстрее: Она была очень красива, и сразу сама поняла это. Но, какая-то врожденная скромность не позволяла открыто упиваться своим совершенством. Ни одно зеркало не смогло вместить в себя всю свежесть её юной красоты. В них отражались лишь стройность длинных ног и нетерпеливая нежность девичьих грудей. Впрочем, смотреться в зеркала и, даже, в зеркальце – маленький блестящий кружочек, доставшийся ей от мамы, почти не было возможности.

Лишь иногда, короткими ночами, лежа под черным теплым небом и глядя на загадочное мерцание далеких звезд, мечтала о будущем. Она была уверена, что там, далеко впереди, куда на рассвете падают все звёзды, ее ждет нечто прекрасное и удивительное. И тогда её душа наполнялась сладостным предвкушением будущей жизни, какое бывает только в детстве.

В такие минуты она забывала обо всем плохом, даже о своем сиротстве. Но случались и другие минуты – пустые, словно остановившиеся в ночи, когда было так скучно и тесно в теле, что хотелось бежать из своего детства в какое-то другое, которое не приносило бы настоящую тоску будущей жизни.

Она любила своих родителей, но иногда жалела, что была их единственным ребенком, считая, что ей неправомерно много достаётся проявлений родительской любви, неразделённой, как в других семьях, на несколько детей. Наверное, уже тогда в ней поселилось какое-то неосознанное чувство справедливости. Ещё неокрепшее, но по-детски верное. Она и сама не знала, что с ним делать, но решила, что когда вырастет и выйдет замуж, у неё обязательно будет большая семья и много детей…

Но её Южный Бог, которому родители не уделяли достаточного внимания и не часто посещали мечеть, видимо, тоже заподозрил что-то не слишком справедливое в их дружной семье. И решил по-своему вмешаться… Он же – Бог, он же – Случай.

Смерть родителей была внезапной и очень нелепой – дорожно-транспортное происшествие с характеристиками кем-то подстроенного несчастного случая…

Рана в душе, в том её месте, откуда вырвали родительское тепло, была огромной и казалась неисцелимой. Из неё дули холодные ветры и слышались резкие звуки, из неё хлестали слёзы и летели чёрные птицы… Потом они уже никогда не улетали слишком далеко, потому что всегда возвращались…

Её, совсем маленькой, разыскал и забрал родной дед, живший в далёком кишлаке. Спросить у деда лишний раз – стеснялась, а сам он ей почти ничего интересного об отце с матерью не рассказывал: дед был молчалив и угрюм. Жил тяжело, с трудом зарабатывая на еду и одежду, довольно часто и мучительно болел.

Вот и получалось так, что Девочка жила при нём какой-то своей отдельной жизнью. Школы в кишлаке давно уже не было, да и девочек там неохотно обучали. Но она, всё-таки успела отучиться до 6-го класса. Хорошо знала родной язык и почти так же хорошо русский. Математику и физику она тоже любила. Теперь почти всё её время занимала работа по дому и в огороде, где она старалась помогать деду. Но тяжкий грунтовый труд вселял в девочку лишь равнодушное утомление, и не поселил в ней какой-то личной привязанности к земле.

Соседи по кишлаку не слишком сочувствовали ей, и мало чем помогали деду. Говорили, что раньше он был большим коммунистическим начальником в их районе, а при новой власти всё потерял.

Девочка не понимала, что такое «большой коммунистический начальник», но поняла, что удачно выйти замуж в их кишлаке уже не удастся.

Временами ей казалось странным, что зачем-то приходится быть почти всё время с дедом, который не любит её, который, наверное, никого не любит, у которого в пустом жилистом теле рядом с вечно пустым желудком прячется совсем пустая душа. Поэтому она ощущала всеми своими детскими ребрышками, тесно обхватывавшими маленькое сердце, какую-то печальную беззащитность.

На неё уже вовсю заглядывались нескромными взглядами многие мужчины из их кишлака и приезжие из города. Своей женской сутью она почему-то сразу стала осознавать значение этих взглядов. Но ещё не понимала: бояться их или нет. Казалось, детство не хотело отпускать её насовсем.

… На её лице жили два больших тёмно-карих глаза. Они всегда сияли, словно в ожидании какого-то праздника. Особенно разгорались, когда она видела редкий в южных краях снег. Каждый раз, когда он выпадал, Девочка выбегала в легоньком халатике и в домашних тапочках во двор и ловила снежинки. Они быстро таяли в её горячих ладошках, и тогда она звонко смеялась…

В такие минуты Девочка испытывала непонятное томление и жгучий прилив ясной быстрой крови под кожей. Если бы её спросили, почему она так любит снег, который падает большими снежными хлопьями, а потом тает, едва долетев до земли, то не смогла бы этого объяснить. Но она улыбалась, и два огромных глаза смущённо прикрывались длинными ресницами.

Девочка не смогла бы объяснить и то, почему из всех детских игр так любит «прятки». Прятать и прятаться она научилась, играя с детьми из двух русских семей. Эти семьи были выселены из города на волне антирусских выступлений в начале 90-х, и были в кишлаке такими же изгоями, как и её дед. Уехать вовремя в Россию они не успели, и перебивались теперь случайными заработками у новых местных богатеев без всякой надежды когда-нибудь выбраться из своего мрачно-кишлачного бытия.

Жили они в старых домах на отшибе, рядом с развалинами очень древней крепости. Вот в этой-то крепости ребята и играли в прятки. Никто не мог сравниться с Девочкой в умении внезапно исчезнуть и затаиться, используя любое укромное место. И никто не мог понять, откуда у неё такая способность безошибочно ориентироваться в каменных развалинах. И в то же время, она всегда находила других прятавшихся детей – по запаху, по едва слышимому дыханию, по движению теней. Сделав так, что она нашла уже всех спрятавшихся, а её не смог найти никто, торжествующе появлялась, словно из ниоткуда, и весело смеялась. Лучистые глаза сияли, а косички её чёрных волос прыгали на плечах, едва не убежав из-под тюбетейки.

Но, спрятать свой почти тринадцатилетний возраст от недобрых людей она не смогла. Деду с каждым месяцем становилось всё хуже. Он болел, по нескольку дней не вставая со своей лежанки. Девочка как могла ухаживала за ним, но понимала, что продолжаться так долго не может. Её сердце с тревогой ждало перемен… И перемены не заставили себя ждать.

Возможно, перепади на ее долю чуть больше людской теплоты и участия, не попала бы она в беду, и её жизнь не рассыпалась бы на миллионы крошечных снежинок в холодных северных краях.

Однажды, деду помогли узнать, что приезжий человек по имени Шерзод собирает таких же, как Девочка нежных и трепетных девочек, чтобы отвезти их куда-то на Север. Туда, где у людей водились большие деньги, туда, где можно было выгодно торговать их телами.

… Лицо Шерзода сразу не понравилось девочке: грубо вылепленное, с мрачными потухшими глазами. Но она не могла перечить деду. Шерзод сразу больно прихватил ее за бедро:

– Хороша, – оскалил он зубы фальшивого золота и заговорил почему-то на русском: – Попа широкий, нога длинный – сладкий девочка!

Она вспыхнула, ибо впервые о ней говорили скабрезно и унизительно, говорили, как о товаре. Девочка хотела вырваться из цепких рук Шерзода, но не смогла. Было поздно: тот уже сунул деду несколько мятых бумажек серо-зелёного цвета и потащил ее за собой.

– Поедешь на север, будешь там работать, – сказал дед на прощанье, быстро спрятав бумажки. И свои старые глаза. Да, теперь у него, наконец-то, были деньги на похороны!

7

Старик в длинном плаще повёз Девочку в какой-то другой дом, где было светло и чисто. Там её оставили одну наедине с уже немолодой женщиной, которая молча кивнула, когда старик сказал ей: «Вечером приеду, заберу». Женщина сразу же повела Девочку мыться под горячим душем и разрешила полежать в красивой ванне с тёплой водой, показала, как этим пользоваться и забрала всю одежду, в которой Девочка приехала. Потом оказалось, что эту одежду женщина сожгла. Взамен подобрала точно по размеру Девочки красивые туфли и какую-то городскую одежду с короткой юбкой. Делать было нечего – пришлось всё это одеть под строгим взглядом женщины.

– А тебе идёт! – сказала женщина, когда увидела голые ноги на высоких каблуках и всю фигуру будущей очень красивой девушки. Девочка не поняла, кто идёт и куда идёт, но поняла, что женщина осталась довольна увиденным.

– Теперь садись вон туда, к зеркалу, будем тебя «красить». Так Девочка впервые познакомилась с помадой, тушью и тенями. Она послушно сидела в кресле, наблюдая, как на неё из зеркала постепенно начинала выглядывать красавица, похожая на красавиц из глянцевых журналов, которые когда-то сама любила рассматривать тайком от деда. Эти журналы иногда выбрасывались на помойку жёнами богатеев из их кишлака, а Девочка их находила.

Хотя красить-то было почти нечего. И так – хорошо. Потом был обед с непонятной готовой едой, который принесла откуда-то женщина. Есть хотелось, но Девочка съела только вкусную булочку и ещё что-то, пахнущее творогом. Затем выпила много жидкости, похожей на чай. Она немного отмякла и решила довериться судьбе. Но не понимала, почему так легко подчиняется всем этим незнакомым ей людям. Наверное, виноваты в этом были национальные традиции уважения и безусловного подчинения старшим по возрасту людям, которые особенно сильны в далёких от городской жизни кишлаках.

Она не испугалась, когда вечером за ней приехал дребезжащий старик, и удивлённо сказал, глядя на Девочку:

– Ну, мать, ты даёшь!.. Был бы я помоложе, сам бы… всё сделал!

Девочка снова не поняла, почему он сказал «мать» и почему она что-то «даёт», но увидела, что глаза у старика вновь хищно прищурились. Но, только на мгновение, ибо старик хорошо знал, почему он давно не пользуется женщинами в постели: во-первых, его на них укачивало, а во-вторых, как говорили, после него всё равно нужно было всё «переделывать»…

Девочка не испугалась, когда они уехали из дома молчаливой женщины. Не испугалась, когда после короткой езды водитель старика остановил машину у ворот очень большого загородного дома, похожего на дворец. Высокие металлические ворота раскрылись, и они оказались во дворе. Она не сопротивлялась даже тогда, когда старик повёл её в дом, а какие-то услужливые люди в чёрной форме молча открывали перед ними двери. Девочка с трудом могла идти в туфлях на высоких каблуках, стараясь не упасть. Ноги сразу же начали болеть. Хотелось идти босиком, … или не идти совсем.

– Ничего не бойся, – сказал старик.

Девочка и не боялась, она уже знала: её несчастье где-то совсем рядом…

Они поднимались по витиеватым лестницам, потом спускались в темные коридоры, пока, наконец, не оказались в большой, очень жарко натопленной комнате, где было тяжело дышать.

Там большие обречённые глаза Девочки увидели троих, по всей видимости, крепко пьяных, осоловевших и распаренных взрослых мужчин, которые сидели за большим столом, уставленным бутылками и большими стеклянными кружками, небрежно завернувшись в какие-то простыни.

Несмотря на мучительную слабость и онемение, Девочка сразу же почувствовала всеми своими родинками на смуглом теле жадное дыхание мужчин и раздевающие её взгляды.

– Ну, дед, не обманул. Хороша сучка! – сказал один из них и почесал влажный от пота, волосатый живот. Остальные тоже одобрительно замычали.

Девочка, пытаясь не задохнуться, судорожно дышала, словно освещая своими, по-прежнему яркими, глазами полутемную комнату.

– Можешь идти, Карим. Потом сочтёмся…

Старик в кожаном плаще слегка замялся, но, встретив жёсткий взгляд мужчины с волосатым животом, поспешил молча выйти за дверь душной комнаты.

Девочка безнадёжно понимала, почему её оставили наедине с тремя почти голыми мужчинами в комнате, где было так мало воздуха и ещё меньше смысла. Впрочем, какой может быть смысл в том действии, ради которого трое существ мужского пола собрались в загородной бане и напились в предвкушении безнаказанного преступления.

… Худенькое тельце Девочки одиноко дрожало от слабости и желания поскорее убежать из душной комнаты, и из этого запутанного дома, из Москвы, из этого чужого мира, который, наверное, придуман каким-то недобрым сказочником. Но сил уже не было даже на то, чтобы сказать, как её зовут, когда об этом спросил кто-то из троих мужчин.

Потом её подвели к столу и налили что-то горькое и невкусное, сказав, что это вино с тоником, чтобы «расслабиться»… – Зачем расслабиться? – не понимала Девочка – ведь, она и так совсем слабая.

Сил не было уже никаких. Ни чтобы понять это, ни чтобы понять остальное. И страха тоже не было…

Последние остатки своей жизненной силы она решила потратить на то, чтобы поскорее как-нибудь умереть. Теперь её тело уже не хранило себя и могло быть предано всем.

Но она не умерла. Просто потеряла себя. Не помнила, как оказалась на коленях у одного из мужчин, а его жёсткие руки почувствовала у себя под короткой юбкой. Она ощутила боль, а потом мелькнуло слово «круг». Зачем она знала русский язык?..

Слабо сопротивлялась и не могла ни кричать, ни плакать. Сказала только: – Дяденьки, не надо!.. Но тяжёлое дыхание трёх взрослых мужчин не оставляло сомнений в их намерениях. Девочка всё ещё не могла поверить, что это происходит с ней, такой мечтательной и красивой, той, которую большой и неизвестный мир совсем недавно манил своими ночными звёздами.

Поэтому она не испугалась даже в ту минуту, когда один из мужчин, заросший жесткой густой щетиной со стальным отливом, вскочил с низкого кожаного дивана, грубо швырнул ее на широкий дубовый стол, смахнув с него бутылки и кружки, и стал срывать с неё одежду, превращая в тряпки. Она лишь тихо и кротко вскрикнула, когда он навалился и сразу вошел в неё, за секунду до того, как она ушла в темноту и пустоту собственной боли, потеряв сознание.

Потом она снова приходила в себя, и снова теряла сознание, понимая, что каменистые мужские руки прямо сейчас превращают её тело в никому не нужные тряпки, как это только что произошло с её одеждой.

На следующий день снег уже лежал на земле и не таял, но его было немного. Местами земля, всё-таки, оттаивала, темнея проталинами. Неожиданно случился новый несильный снегопад, стараясь поскорее побелить пропущенные до этого тёмные места. Потом всё стихло. Ветра не было. Было что-то другое… Возникало ощущение чего-то затаенного.

8

Жить опасно. Почему? – Потому что можно умереть!

На долю каждого человека в его жизни отпущено всего несколько чудес. И каждый знает, что без них, без этих чудес, он не прожил бы ту самую жизнь, которую считает своей.

… Всё тело ломило, самый низ живота разрывала саднящая боль, голова девочки кружилась, а противная тошнота заставляла мучительно подняться с какой-то деревянной лежанки, на которой она оказалась. Сквозь шум в её ушах из соседней комнаты были слышны мужские голоса.

А из той комнатки, в которой обнаружила себя Девочка, очнувшись, через полуоткрытую дверь была видна та самая, большая и душная комната, в которой она окончательно потеряла сознание.

Печаль беспомощного тела и страшное понимание того, что с ней произошло, вернули способность слышать и думать. Она закрыла глаза, мечтая только об одном: умереть, исчезнуть, испариться…

Прошло ещё немного времени и, к собственному удивлению – она смогла подняться и встать.

Ноги были словно чужие, но держали её. Была ещё какая-то всепоглощающая боль, которую она до этого не знала. Болело сердце, голова, мысли и кожа. Болела съеденная накануне пища и выпитая жидкость тоже болела…

Девочка стояла, покачиваясь у приоткрытой двери, словно в невесомости, и слушала. Вернее, прислушивалась и присматривалась. Во всяком случае, пыталась это делать.

Было понятно, что говорили на русском языке. Вернее, на том языке, на который зачастую переходили даже её земляки в кишлаке, когда сильно ругались. Очень сильно… Из тех слов, которые смогла разобрать Девочка, выходило, что сейчас решается её дальнейшая судьба.

Она хорошо запомнила всех троих – и того, который первым набросился на неё, и того с волосатым животом, и другого – с красным лицом и вздувшимися венами, у которого сидела на коленях. Она чувствовала на себе запах и прикосновения каждого из них.

Мерзкие прикосновения омерзительных чудовищ.

Да, она вспомнила всё!

И всех…

Русский язык не был родным языком девочки, но был понятен по книгам в школе, где она когда-то училась, и по играм с русскими детьми в кишлаке. Она понимала, что говорили о ней, говорили плохо и грязно. Но не понимала, почему толстый с волосатым животом хотел непременно прямо сейчас закопать «эту дохлятину», а другие двое говорили, что с ней можно будет ещё «позабавиться».

Хозяином дома, видимо, был тот толстый, потому что, когда он, коротко поговорив с кем-то по телефону, сказал: – Кончай базар! Сейчас наш доктор Айболит приедет, скажет, что с ней делать!.. А пока пошли, искупнёмся…

Когда все трое ушли в бассейн, девочка подошла к зеркалу, которое висело в той комнатке, где она оказалась. В зеркале было что-то… Что угодно, только не она! Это не могла быть она! В зеркале не было её отражения. Там была голая, едва стоящая на ногах, Правда.

Темные круги вокруг потухших глаз и всклокоченные волосы, вся в синяках и размазанной косметике. И царапины с запёкшейся кровью на внутренней стороне бёдер – это была маленькая, истерзанная женщина, почему-то оказавшаяся в зеркале вместо красивой Девочки. Она даже попыталась заглянуть куда-то за зеркало, но там никого не было…

Ноги снова мгновенно подкосились и не смогли удержать её. Сев на пол, она вдруг почувствовала холод и поняла, что сидит в луже собственной мочи. Наверное, это случилось от слабости. Девочка снова попыталась встать: тело не слушалось – конечно, оно же чужое! Но голова заработала очень чётко – как своя.

Если теперь ЭТО – она, то, что ей теперь с этим делать?..

Продвинув свои мысли до этого места, внезапно почувствовала, что всё-таки снова хочет жить. Почему – не понятно!.. Для чего – непонятно!.. Ладно, это она придумает потом. Потом поймёт…

И её новое женское тело вновь стало стремительно наполняться жизнью.

Но, это уже была какая-то другая жизнь, совсем другая, которую она раньше не знала.

… И эту жизнь у неё опять хотят отнять! Давящее чувство острой несправедливости снова подняло её на ноги.

Да, на долю каждого человека в жизни отпущено всего несколько чудес. Осталось только узнать, сколько этих чудес осталось у неё…

Кое-как завернувшись в какую-то простыню и полотенце, Девочка осторожно вышла из комнатки в большую комнату и осмотрелась: в этой комнате было ещё две двери. Одна – та, которая вела в бассейн: откуда были слышны голоса и плеск воды. И – другая, через которую её привёл сюда старик в кожаном плаще.

Попробовать незаметно выйти можно было только через последнюю… Если… Если она не заперта.

Девочка босиком подошла к ней и потянула за ручку: дверь открылась без скрипа.

Вот теперь шутки кончились – начиналась большая игра в прятки. Её любимая детская игра, в которую теперь нужно было играть по-взрослому.

… И чудо случилось.

В полутемных коридорах и на затейливых лестницах девочка никого не встретила. Видимо, внутреннюю охрану уже отпустили, чтобы не мешала банно-сексуальным забавам господствующих тел. Не зная, какое сейчас время суток, вечер, ночь, или утро, Девочка видела только темноту и свет фонарей за окнами дома – она мучительно искала выход.

… Выход куда?

Выход из жизни был совсем рядом – она это чувствовала…

Выход во двор? – тоже должен быть где-то рядом…

Девочка в нерешительности остановилась перед большой металлической дверью, из-за которой тянуло холодом и сыростью. Она была голая, растерзанная, но не глупая. И в этой своей новой жизни решила мыслить по-новому, по-взрослому:

– Если вот сейчас она выйдет за эту дверь, то наверняка её заметят снаружи… Белое пятно на тёмном фоне – наружная охрана наверняка не верит в привидения… Тогда этот выход во двор может очень быстро превратиться в выход из жизни…

Девочка понимала, что в этом ужасном доме все против неё, кроме… – Все, кроме стен и укромных уголков… К тому же, на улице идёт холодный дождь – Девочка слышала, как капли дождя ударяют в оконные стёкла и где-то близко барабанят по железу. В такую погоду, она не сможет пройти и ста метров, чтобы не свалиться от слабости и холода, даже если её никто не заметит… Но, как не заметит? Там, во дворе, наверняка есть собаки!..

…Её передёрнуло от ужаса: она, самой природой созданная для любви и нежности, может навсегда исчезнуть из жизни, от неё очень скоро может остаться лишь холодное тело, которое закидают тяжёлыми комьями глины где-нибудь в лесу в свежевырытой яме! Единственный путь к спасению – это остаться в этом доме, и постараться спрятаться так, чтобы не нашли!..

Вот!.. И это хорошо, что она добрела до входной двери. По её следам они поймут, когда будут искать, что она вышла во двор и куда-то убежала, а дождь потом смыл все следы… Теперь – только бы успеть!

Девочка услышала, что во двор дома уже заезжала какая-то машина. – Наверное, это их «доктор Айболит» приехал, – решила она, – её «осматривать».

Но у неё уже началась другая жизнь, и нужно было самой срочно осматриваться.

По затейливым лесенкам Девочка поднялась на второй этаж. Проходя мимо кухни, она прихватила большое яблоко и бутылку с водой – пригодятся, – твёрдо решила Девочка. В доме с затейливыми лесенками непременно должно быть ещё что-то затейливое… Снизу уже слышался какой-то шум и крики, похожие на рев буйволов из её кишлака.

Каким-то отчаянно обострённым чутьём Девочка пробиралась почти впотьмах по коридорам и комнатам… И тут увидела Его: огромный каменный шкаф, который, она знала, называется камином. Она сразу узнала его по фотографиям в журналах о красивой и далёкой жизни, которые иногда выбрасывали на помойку в их кишлаке новые богатеи. Девочка подбирала журналы, и подолгу любовалась на яркие картинки, мечтая о своём будущем. Она хотела, чтобы в её прекрасной жизни тоже когда-нибудь был красивый дом с камином.

И, вот сейчас она стоит в доме с камином… перед этим самым камином.

Конечно, камин тоже был затейливым сооружением с большой нишей посередине. Углей и запаха костра из него не шло. Не было и дров поблизости. По всему выходило, что камин давно не использовался по назначению. Девочка не знала, что из-за неправильно спроектированного дымохода, этим камином нельзя было пользоваться, и поэтому дымоход просто заложили кирпичом, а камин оставили как есть.

Девочка вошла в нишу и быстро ощупала руками каменные внутренности камина. На уровне её головы в камине оказались разные углубления, и одна наклонная стена образовывала довольно высоко в нише, в невидимой снаружи части, большой плоский выступ шириной сантиметров пятьдесят, и свободное пространство над ним.

Положив на эту полку прихваченную с собой воду и яблоко, Девочка каким-то чудом сумела забраться туда и сама, потом куда-то ещё выше. Там тоже была полка.

Удивительно, но ошибка архитектора оказалась тем самым чудом, которое спасло её.

Исследовав наощупь пространство в камине, Девочке повезло сразу же обнаружить, что чуть выше второй полки в гигантском затейливом камине есть ещё одно углубление, по своим размерам больше похожее на небольшую каменную каморку, чем на выход в дымоход. Воздух там был тёплым и густым, как сама темнота.

Ну вот, всё и получилось. Свернувшись калачиком, Девочка закрыла глаза и затаилась. Да, она умела прятаться… Она умела думать.

Но она ещё не умела жить.

Если бы ей тогда сказали, что в этой каморке она проведёт почти месяц, ожидая возможности выбраться на свободу, ни за что бы не поверила…

Но в этом и состояло ещё одно чудо, случившееся в её новой жизни.

9

Под утро, когда уже стало совсем светло на улице и в доме, холодный дождь перешёл в снег. Этот снег метался по окрестностям, подгоняемый сильным ветром и необходимостью снова срочно побелить все окрестные пейзажи.

Девочку искали по всему огромному дому, но ещё больше – вокруг него. Но всё оказалось безрезультатным. Собаки, которым дали понюхать обрывки её одежды, не смогли взять след – подбегали к входной двери, их выпускали на улицу, но они, помявшись возле крыльца и поджав уши, возвращались, бестолково разбредясь по всему дому, от бани до кухни. Очевидно, на теле Девочки расцвели и забродили запахи, связанные с выделениями всех троих мужчин, забивая запахи детского тела.

Девочка исчезла – то ли замёрзла и её загрызли дикие собаки, то ли утонула в ближайшем болоте, то ли её похитили инопланетяне – выпавший снег и начавшаяся метель скрыли все следы. Ожидали, что в милицейских сводках появится хоть что-нибудь, но там тоже ничего такого не было.

Были подключены лучшие прикормленные силы районного отдела тогдашней милиции.

Полковник, начальник местного отдела милиции, тоже приехавший по подсказке УР, подкалывал толстого хозяина дома:

– Генерал, Михалыч, ну скажи, пошутил – не было никакой девки!.. Привиделось!.. Вы ж все «на бровях» были… Не помните ничего!

Но хозяин дома и его протрезвевшие подельники настаивали на своём: – Была, стерва! Сладкая такая… Южных кровей! Не доиграли мы с ней!.. Отключилась слишком быстро! Вон, хоть у доктора спроси…

Но доктор неопределённо пожал плечами: он её тоже не видел – только следы крови на столе в парной и раздевалке.

Ситуацию разрешил появившийся в доме ближе к обеду старик в мягком кожаном плаще, пришедший за своим «гонораром». Товар он вчера привёз хороший и гонорар должен был быть соответствующим…

А «товар» в это время просто спал в своём экзотическом укрытии.

Воспалённое подсознание Девочки старалось уводить её от страшных мыслей. Ей снился чудесный сон про снежинки, которые она так любила когда-то, в другой своей жизни. Вернее, ей снилась всякая ерунда, но там было и это: сон медленный и тревожный, нарочито сказочный. Он снился ей с повторами и возвратами к началу, прокручиваясь в её сонной голове по нескольку раз с небольшими изменениями. Сон больше был похож на сказку, которую ей когда-то давно рассказывала мама. Девочка хорошо помнила эту сказку, и часто вспоминала, когда разгоняла в своём сознании тех самых черных птиц, которые навеки связались с образами умерших родителей…

Теперь Девочка сама себе рассказывала эту сказку во сне:

…Однажды зимним вечером, когда снежные хлопья покрывали окрестности сонного города, маленькая Снежинка упала на оконную раму старого дома.

– Как здорово, здесь на земле! – удивлялась красивая Снежинка, – совсем не то, что на холодном и тоскливом небе.

– Не надо говорить глупостей! Ты что, не с неба упала? – сразу же возмутились другие снежинки. – Очень скоро начнется весна, и мы все исчезнем.

– Я не упала, я ещё только падаю и всё понимаю, – обречённо вздохнула Снежинка, – и все равно, земля прекрасна, как сама наша короткая жизнь.

Она посмотрела в окно старого дома. Там, в этом таинственном тёплом мире, куда старается не залетать ни один снежный пушок, было так светло, что снежинке даже пришлось зажмуриться. И все это благодаря одинокому камину, стоящему посреди комнаты и огню, ярко горевшему в нем

Тогда Снежинка еще не знала, что это огонь. Но ее уже завораживали его быстрые нервные движения, искры и треск, слабо слышимый через стекло.

– Кто это? – спросила Снежинка, – он такой яркий!

Но другие снежинки ничего не стали ей отвечать, словно обиделись.

– Это огонь, – сказал вдруг Ветер, внезапно прилетевший с севера.

– Огонь… – повторила Снежинка. Какое красивое имя! Само слово показалось ей каким-то необычным и волшебным. – А какой он?

– Смелый и непокорный, – ответил Ветер, – и у него горячее сердце. Он согревает своим теплом всех, кому нужно его тепло, но может уничтожить всех, кто не почтительно с ним обращается.

– А что значит тепло? – успела поинтересоваться Снежинка.

– Это то, что наполняет сердце, и тогда тебе становится так хорошо, так радостно, и в то же время, почему-то грустно…

– Да, наверное, у него очень горячее сердце, – мечтательно произнесла Снежинка, – но я не верю, что он может что-то уничтожить. Тот, кто так освещает комнату, просто не может никому навредить.

– Я не стал бы тебя обманывать, ведь ты уже не совсем маленькая, – Ветер вздохнул и улетел.

Но Снежинке не хотелось верить в то, что сказал Ветер., и она приникла к окну.

Казалось, что такого просто не может быть. Ей нравился огонь – красивый и светлый.

Лежа неподвижно на оконной раме, каждый день она с надеждой и любопытством заглядывала в окно, где по вечерам зажигали камин, и любовалась яркими языками пламени.

И вот однажды, в бесконечно длинной тишине ночи, Снежинка шевельнулась и решила:

– Нет, больше так нельзя существовать, не познав то, что тебя больше всего волнует! Я хочу побывать в том мире, где живет Огонь. Я хочу знать, что значит тепло!

– Глупышка, – мягко произнёс неожиданно вернувшийся с юга Ветер. – Тебе никогда нельзя даже приближаться к Огню. Сейчас ты юна и красива, но твое сердце слишком холодное, чтобы понять и принять его тепло. Ты просто растаешь… И потом тебя уже не будет! Совсем не будет!

– Ну и что? – резко ответила Снежинка. – Зато я узнаю, что значит настоящее, а не придуманное тепло… Пожалуйста, Ветер! – взмолилась она, – будь другом, помоги мне!

Ветер вздохнул и, немного подумав, ответил:

– Хорошо, я помогу тебе, но сначала покажу тебе всё, что ты можешь потерять.

Тут он закружился, завертелся, подхватил Снежинку, и вознёс её высоко вверх, чтобы она могла оттуда насладиться прекрасными далями, пейзажами, наполненными красотой, лесами и реками, городами и деревнями, людьми и животными…

Снежинка от неожиданности замерла в воздухе, увидев красоту этого огромного и такого холодного мира.

– Ну, – спросил её Ветер, ты по-прежнему хочешь узнать, что такое тепло?

– Да, – ответила Снежинка, подумав своим маленьким сердцем, а не головой, потому что у снежинок ведь не бывает головы. Они просто красивые сами по себе и им не нужно думать, зачем они получились такие…

– Жаль, – выдохнул Ветер и, собравшись с силой, распахнул форточку в окне. Затем он подхватил Снежинку и перенес ее прямо в комнату, поближе к камину.

Огонь горел очень ярко, намного ярче, чем ей казалось за окном. И… тепло, тепло… мучительное тепло! От него кружилась голова, которой не было, и не ощущалось собственное тело…

«Вот что это значит!» – поняла Снежинка, – «Как это прекрасно… как радостно и грустно…»

И тут она почувствовала, как ее холодное снежное сердце заполняет невероятное чувство, такое горячее и такое сильное… Она влюбилась досмерти!

– Ты ведь не убьешь меня, правда? – спросила Снежинка у пылающего тёплыми чувствами Огня, приближаясь к нему все ближе и ближе.

– Эх, – вздохнул печально огонь, – если бы я только мог!.. Но я ничего не могу с собой поделать. Такова моя сущность. Со мной всегда так жарко, что невозможно вытерпеть… Но я тоже люблю смотреть на снежинки за окном. Вы все такие одинокие и такие красивые… Нет, не надо, не приближайся ко мне!.. Стой!.. Что ты делаешь?

– Ну что же… – рассудила Снежинка, – Значит так суждено. Но я ни о чем не жалею, поскольку узнала, что значит настоящее горячее тепло и пламенное сердце… Это запредельно прекрасно!.. Я хочу быть рядом с тобой!

Спустя несколько секунд на полу, возле камина уже блестела маленькая капелька воды, в которой ещё долго отражались яростные языки пламени.

Ветер завыл, а Огонь приутих.

Другие снежинки, которые оставались за окном, сначала долго молчали, и только спустя некоторое время стали обсуждать безрассудный поступок этой Снежинки.

Но пройдет зима, и они тоже все бесследно растают, прожив скучную жизнь за окном, в грязи на земле и в холоде, где их просто топтали, даже не замечая

… Девочка проспала полтора дня и две ночи.

Проснувшись, она попыталась протестировать себя: переломов и вывихов вроде бы не было. Мелкие ссадины и раны раздражали запёкшейся кровью. Но тело хотело жить и требовало своего. Очень хотелось пить. Просто невыносимо…

Яблоко чуть не вызвало рвоту, но спасла бутылка воды. В каменном мешке не было очень холодно, но было очень душно. И требовался туалет…

В какой-то момент ей показалось, что она лежит одна на твердой и унылой поверхности земного шара, и больше нет никого вокруг. Только она.

Тишина и темнота. Стоячая пустота. И на её теперешнем небе совсем нет звёзд. Ведь оно было каменным.

Затаившись ещё на какое-то время, Девочка приняла решение: ночью нужно попытаться выбраться из недр гостеприимного камина. Смочив полотенце остатками воды в бутылке, она обтёрла себя как могла, смыв и размазав в темноте кровь, какую-то солёную слизь и просто грязь с босых ступней. Завернувшись потуже в сухую простыню, она осторожно спустилась вниз. День от ночи Девочка уже научилась отличать по светлой полоске на полу в нижней части камина. Откуда поступал этот свет – она пока не знала.

Но сейчас этой светлой полоски не было – значит ночь.

Большой зал, в котором, собственно, и располагалось неработающее чудо витиевато-монументального искусства, принял девочку как родную, явно соскучившись по наличию разумной жизни в своих просторах. В этой части дома давно никто не жил, а забредавшие сюда кошки, баловались тем, что могли нагадить где-нибудь в углу. Поэтому считать их за вполне разумных существ не приходилось.

Одна из обитавших в доме кошек, кстати, именно сейчас и собиралась отдать дань этой незатейливой кошачьей традиции. Но, внезапное появление в темном зале незарегистрированного существа заставило её изменить свои гнусные намерения. Выгнутая спина, вставшая дыбом шерсть, и угрожающее кошачье рычание уже не смогли напугать Девочку в её новой отчаянной жизни.

Она пошла в ту сторону, где должна была быть кухня, улавливая всем своим голодным существом запахи, исходившие оттуда.

В гостиной, где находился заброшенный камин, бестолково толпилась мохнатая и пахучая, как стадо баранов, мягкая мебель. Из гостиной за небольшой скрытой дверью была чёрная лестница, которая вела вниз – на кухню и ещё ниже в подвал. Оттуда веяло луком и стиркой. С детства Девочка научилась хорошо ориентироваться в тёмных каменных помещениях благодаря своим детским играм в прятки. Очень ей пригодилось это умение именно сейчас.

В полутёмной кухне она нашла холодильник и в нем несколько кусков селедки на тарелке, куски засохшего хлеба и несколько открытых банок с кормом, видимо, для кошек. Рядом был другой холодильник с человеческой едой. Девочка правильно выбрала из двух холодильников первый, рассудив, что кухарка, или кто-то ещё, кто придёт на кухню рано утром, скорее всего не заметит, что корма и хлеба станет чуть меньше, чем накануне вечером. Туалет Девочка тоже быстро нашла, постаравшись не оставить там никаких следов. Ни душа, ни ванной в этом туалете не было. Нестерпимо хотелось помыться. Всё тело саднило, и кожа чесалась. Но пришлось снова обтираться полотенцем и простыней. Когда она жила в кишлаке с дедом, ей тоже приходилось это делать, ведь воду нужно было носить из колодца, который был очень далеко…

10

– Жопа ты страшная!.. У тебя же жена и любовница! Водку жрёшь – себя не помнишь… Проституток в баню водишь. Ну зачем тебе ещё малолетки непорченые понадобились, а? – отчитывал генерала Засекина почти ласково его старый приятель, военврач, которого все за глаза называли Айболитом.

Генерал молчал и чесал свою густо замоченную в седине голову, задумчиво подливая коньяк в гранёный стакан.

Прошлая жизнь генерала к этому моменту забылась так, что детали слиплись. В молодости он пил, бил и гулял. Но сумел каким-то образом закончить Школу милиции и распределиться в один из райотделов в Москве. Там он особо не выделялся по службе, но был надёжен и услужлив. Начальник всегда мог опереться на него и, поэтому, тащил за собой вверх по карьерной лестнице. Он дотащил его до полковничьей должности в Управлении, и даже помог поступить в Академию МВД. Но потом «наверху» сменилось руководство, и его начальнику пришлось срочно уйти на пенсию, чтобы не списали по отрицательным мотивам.

А генерал, тогда ещё подполковник, не растерялся и снова сумел зацепиться за нового начальника, фактически предав старого. Денег, бизнесов и недвижимости к этому времени он тоже успел отжать и закрепить за своей, вечно болеющей женой и другими родственниками немало.

Сейчас почему-то вспомнилось, как она, ещё молодая, весело будила его по утрам:

– Вся страна уже давно проснулась и начала воровать, а ты всё ещё спишь!..

Это потом, когда она поняла, что не может иметь детей даже с помощью ЭКО, у неё появилась «химка», перекись водорода – на всю голову, и пятьдесят шестой размер импортного костюма – на всё тело. Проводить с ней вечера стало невозможно, все разговоры неизменно заканчивались тем, что слёзы запутывались в накрашенных ресницах, застывая в них до самого утра, до следующего вечера, до весны, в общем, навсегда…

Он категорически не желал брать и усыновлять какого-нибудь ребёнка из детдома. А она так мечтала, чтобы кто-нибудь говорил ей простое слово «мам», «мама» искренне и чистосердечно, с надеждой и болью, с улыбкой и счастьем, с теплом и обидой, с ручками и ножками, с глазками и пальчиками! Так мечтала, что пожизненно заболела врачами, лекарствами, больницами и санаториями, пансионатами и клиниками…

– Приехал! – сказал Айболит, подойдя к окну на третьем этаже дома, где они с генералом ожидали приезда районного начальника уголовного розыска, который опрометчиво пообещал найти и лично привезти сбежавшую два дня назад девчонку.

Генерал вышел на балкон и тоже посмотрел вниз на выходившего из машины начальника УР. Было понятно, что тот никого не привёз. Они встретились глазами, и генерал громко, на весь двор прокричал неприличное слово, характеризующее неподобающее поведение особы женского пола.

Несколько любопытных ворон, сидевших на крыше дома, восприняли звук, который издал генерал с балкона, как что-то отдалённо похожее на выстрел. Поэтому дружно поднялись в воздух. А одна из них, прямо налету приготовилась сделать сброс фекалий на начальника УР, из-за прибытия которого на объект, воронам пришлось так скоропостижно взлетать с насиженного места, но промахнулась. Зато на лобовом стекле новенького ВМВ всё-таки появилось большое пятно неприятного происхождения.

Краем глаза начальник увидел появление пятна на своей машине, и тоже вспомнил, как называется неподобающее поведение особы женского пола. Но не стал останавливаться и произносить вслух это слово, а поспешил в дом к генералу, несмотря на запятнанную таким образом репутацию. Важнее было отмыться перед генералом за своё невыполненное обещание.

Дом, в который направлялся начальник управления уголовного розыска, был настолько нелепым и вычурным сооружением, что увидевший его впервые несколько лет назад, генерал сначала не понял, что с ним делать.

Этот дом ему удалось «отжать» у одного не слишком дальновидного банкира в результате несложной оперативной комбинации, после которой банкир должен был либо надолго «присесть», либо откупиться чем-то очень значимым для него.

Когда приехали смотреть дом, то генерал подумал, что этот «дворец» проектировал какой-то недоучившийся студент-архитектор. Но, нет. Оказалось, что семиметровая высота потолков помещений первого этажа и пятиметровая высота второго и третьего этажей были заказаны маститому архитектору самим банкиром, который всё детство и юность провёл в квартире с очень низкими потолками, и утверждал, что низкие потолки «давили ему на мозги».

Впрочем, большая высота потолков этого дома, который строился для совсем других целей, не помешала генералу, ещё раз надавить на мозг этого финансиста, чтобы тот выделил к тому же и невозвратный кредит на перепланировку дома.

В результате задуманных генералом перепланировок получилась элитная баня с роскошным бассейном и многочисленными подсобными помещениями. Но, из-за большой высоты потолков, в доме получилось слишком много всяческих лесенок и лестничных переходов с площадками. А одну часть дома вообще пришлось почти изолировать, оставив в ней только кухню и кладовую с санузлами. Библиотека на втором этаже с огромным камином вообще никогда не интересовала генерала. Всё, что нужно, он уже давно прочитал.

В общем, жить в этом доме было нельзя. А вот для приёмов раз в месяц или по праздникам «нужных» людей, приглашённых «попариться в бане с девочками» подходил как нельзя лучше. Причём, «попариться с девочками» генерал понимал в последнее время почему-то почти буквально. Девочки должны были оказаться девочками во всех смыслах этого слова.

Нет, поначалу, конечно, «девочки для бассейна» являлись обыкновенными проститутками.

Но генерал пользовался ими с какой-то брезгливостью. Не то, чтобы был каким-то эстетом в этой области, нет. Просто его воротило от их вынужденной неискренности и разнузданности, от какой-то внутренней неправды всего того действа, которым они сознательно занимались.

В молодости, когда был простым оперативником, даже пытался по-своему жалеть и опекать их. Нет, не «крышевать», а именно жалеть и опекать. «…И жалость к падшим призывал», как сказал великий поэт. Всех этих девушек из неблагополучных семей, с исковерканными судьбами, с их надеждами заработать как можно больше денег и уже после этого начать заново выстраивать свою счастливую семейную жизнь. Знал, что слишком у многих это не сможет получиться никогда. От слова «совсем». Понимал, если сказать, что их жизнь – «говно», то это будет самым скромным по искренности высказыванием.

В дальнейшем он продолжал их жалеть, но со временем его жалость, видимо, превратилась во что-то совсем иное, скорее противоположное…

11

– Да, нашёл бы я её, если б можно было найти!.. Ну нету нигде! Николай Михалыч, ваши охранники в доме сколько раз уже искали?.. Мы сколько искали! В сводках ни погороду ни по области её нету… Вы ж приказали по-тихому, без лишнего шума! Мои опера по приметам всех напрягли, кого можно было. И не только участковых… Объявили, что она дёру дала из детдома и кучу вредных делов натворила… Ну, нашли пару девчонок, но сразу проверили: не те!.. Вот и Карим говорит, что нет у неё здесь никого, ни родственников, ни знакомых. Не могла она ни к кому пойти… На родине тоже у неё никого не осталось… Эх, жалко фотки её нету…

Генерал в упор смотрел на своего подчинённого, видя, как тот старательно обнуляет своё обещание. Оправдания неприятно затянулись: – Товарищ генерал, да, она, может, уже утонула, и течением тело под корягу занесло, вот и не всплывает… Или там собачки бродячие порвали, и сейчас уже косточками где-нибудь играют … Товарищ генерал, вы же меня знаете – мышь в норе найду! Как что-то будет, так я сразу…

Генерал сидел в распахнутом кителе за огромным письменным столом, в кабинете на третьем этаже вычурного особняка, и молча выслушивал оправдания начальника УР, глядя на того серыми оловянными глазами. Его давнишний приятель и личный врач Айболит, подполковник военно-медицинской службы Айдар Болитов, сидел рядом, и уже не сомневался, что сейчас последует знаменитый генеральский «разнос».

И «разнос» последовал. Причём, если бы эта сцена попала в какой-нибудь документальный фильм о скрытой жизни российских генералов-полицейских, а тогда ещё милицейских, то почти все слова и, даже, звуки из монолога генерала пришлось бы «запикивать». Поэтому, я не стану пачкать буквы русского алфавита об эту грязь. А в переводе на традиционный русский язык, получилось бы примерно следующее:

– Эта девчонка мне нужна! Я переживаю за неё очень, дурень ты нехороший! Она, может быть, и тварь, и великомученица, но не Святой же дух, в самом деле, чтобы так бесследно и бессердечно исчезнуть!.. Поэтому, даю тебе ещё три дня. И чтобы нашли мне её! Иначе… Ну ты меня знаешь! Весь твой отдел разгоню и в ППС отправлю!.. Да, и Кариму передай, чтобы девок, которые с ней вместе с Юга ехали, хорошенько расспросил. Может, они что-то знают, да молчат… И ещё: чтобы в следующую субботу никого не привозил, ко мне важные люди должны приехать. Всё, можешь идти!

Почти бегом спустившись вниз по странным лесенкам этого генеральского «логова», и увидев, что неприятных пятен на машине за время его отсутствия заметно прибавилось, и что охрана генерала, сидевшая на первом этаже, едва заметно скалилась по этому поводу, начальник УР постарался быстрее уехать. Уже сидя в машине, достал из кармана новенький смартфон и проверил, как записался его разговор с генералом. Конечно, он собирал компромат на генерала, и конечно, был уверен, что это когда-нибудь пригодится… Но в этот раз на диктофоне не было ничего, только унылый шум упущенного времени!

– Вот, генерал! Вот, старый хрен! Ну, ничего, придёт и наше времечко… – Начальник УР прибавил газу и уехал в отдел повышать раскрываемость в своём районе.

– Ты уверен, что он тебя не «писал»? – спросил Айболит генерала.

– Конечно, писал! А кто бы не писал?.. Поэтому я и не забыл включить свои «глушилки». Они у меня хорошие! Они у меня замечательные. Знакомые ФСОшники в прошлом году поставили.

– Да ты помешался на этом, Михалыч! Вот, если бы не требовал отключать все камеры по этим твоим «субботам с девочками» в доме, и вокруг, мы бы знали сейчас, где твою девчонку искать! Но, зачем она тебе? Ну, сбежала – и сбежала! Сбежала – и ладно! Если пойдёт куда-нибудь и расскажет, ей же никто не поверит… Её же, в общем, и так нет! Иностранка, нигде не зарегистрирована! Нет ни в каких базах данных, нет паспорта, нет фотографии, нет ничего вообще…

Генерал как-то не по-доброму посмотрел на Айболита, которого специально сегодня попросил ещё раз по-дружески заехать на рюмку чая:

– Ты не понимаешь, Айдар! Ничего не улавливаешь… Собака ты сутулая! Негатив ты исписанный!.. Да, если бы уважаемые люди узнали, что я «пишу» их забавы на камеру, меня бы уже давно не было. Совсем не было, понимаешь! Да и дома этого тоже. И тебя, тоже, доктор ты залеченный! Я ж даю им гарантии, что всё будет чисто… Башкой своей отвечаю… И в этом весь смысл!

– Михалыч, я тебя уважаю, мы знакомы много лет. Ты вроде нормальным мужиком всегда был. Но, хоть убей, не могу понять, зачем тебе и твоим прокурорам, депутатам, начальникам всяким это вдруг стало нужно? Все эти девочки-недолетки? Что, на старости лет свежатины захотелось? Все эти ваши тайные банно-сексуальные «праздники»? Я же знаю, ты жалеешь потом этих несчастных девочек! В церковь ходишь, грехи замаливаешь… У них ведь вся жизнь испорчена, судьба поломана…

Оловянные глаза генерала приобрели новый блеск: – Нет у них никакой судьбы! И быть не должно! Зачем им такая судьба? И жизнь такая?.. А если забеременеют? Жалко мне их, понимаешь!.. Очень жалко… Поэтому, не нужно им жить совсем… Совсем не нужно!

Айдар, боевой врач, прошедший через «горячие точки», изменился в лице от услышанного. Ужас накатил на него откуда-то снизу. И он замахал руками перед собой, словно этот ужас стал вонять тяжёлыми испарениями. Теперь он понял, что случалось с этими девочками после того, как они попадали в этот дом… И тут же вспомнил свою недавнюю оговорку с предложением убить его самого, если ничего не поймет… Тогда он, Айдар, просто не успеет осуществить уже задуманное. И хорошо, что он не успел поговорить с Михалычем об этом. Айдар ещё не догадывался, что его друг генерал уже обо всём задуманном знает и участвует в плане по его использованию «в тёмную». Такое было принято решение. С тем, чтобы можно было всё потом свалить на Айдара…

Вероятно, теперь в этом доме такая оговорка «хоть убей!» могла быть истолкована очень даже буквально. И не смерти Айдар испугался, а нелепых обстоятельств, при достижении которых она могла случиться.

Раздражение усиливает ощущения. Айдар посмотрел на своего старого приятеля, которого, оказывается, совсем не знал по-настоящему, ожидая, что же, всё-таки, будет дальше… Но, генерал всего лишь послал его:

– Слушай Айболит, а не пошёл бы ты со своими вопросами… И назвал достаточно точный адрес, на который всегда можно было прибыть без помощи навигатора и других ориентиров.

Генерал надолго замолчал. Молчал и Айболит. Наконец, генерал, как хозяин дома и всего окружающего придомового пространства, в упор взглянул своими жидкометаллическими глазами на человека, которого по-прежнему считал своим лучшим другом, а, может быть, уже только делал вид, что так считал:

– Давай лучше выпьем как старые друзья!

– Только тебе могу сказать, больше, наверное, никому не смогу! Тяжко мне! Думаешь, не мучаюсь я? Вот живу как не в этой жизни, хотя и не слишком далеко от неё, как-то чуть в стороне… Моих грехов уже не замолишь, не замажешь, и не вычеркнешь! Скажу один раз, если не поймёшь – твои проблемы… Договорились?

То, что было произнесено после этого, тоже требует перевода на традиционный русский язык. Поэтому дословно я воспроизводить это не буду, иначе пришлось бы загадить всю страницу. Но смысл сказанного примерно такой:

– Ты же сам служишь, и знаешь, что когда поднимаешься по служебной лестнице, то в какой-то момент достигаешь определённых вершин. Потом ещё новых вершин. И так, пока не окажешься там, где уже не сам поднимаешься, а тебя должны поднимать, то есть, глубоко во власти. Власть – она ведь как та баба-дура. Сегодня с тобой, а завтра нет. Такова жизнь. И, чтобы удержаться на своей вершине, мы, эти люди, которые туда добрались, должны держаться друг за друга. Как звенья одной цепи. А что может являться самым крепким связующим звеном в этой цепи?.. Если ты думаешь, дружба, то жестоко ошибаешься. На этом уровне власти с тобой дружат, только пока ты нужен! Тогда что?.. Раньше это называлось круговой порукой. Да, только круговая порука может дать какие-то гарантии, что тебя не сдадут такие же как ты люди, которые сидят на соседней вершине, и пристально к тебе присматриваются… Только страх может удержать этих людей от подставы и предательства. Поэтому должна быть общая для всех тайна. Коллективная тайна участия в чём-то страшном… И, лучше, чтобы эта тайна была постыдной и мерзкой! Вот тогда это работает! Ещё как работает! Поэтому и существуют в мире всякие закрытые клубы, масонские ложи и секты, чёрт побери!.. Да, раньше на закрытую охоту ездили: бомжей гоняли по лесу, подпольные бои без правил устраивали, подпольные казино крышевали, другие забавы были… Но сейчас, когда и денег навалом, и всё есть, уже не модно это стало… Да и грязи много было! Но это грязь уже засохшая, под ковёр затёртая… А теперь нужен какой-то страшный грех, почти первородный… Ну, ты всё равно не поймёшь… Не тот разбег у тебя в жизни был… Вот на скотстве на этом мы все и повязаны… Да, ты бы видел их всех, когда им предоставился шанс воплотить свои скрытые гнусные желания в жизни, когда они могут физически ощутить чувство вседозволенности…

– Вот в прошлый раз Карим мне привёз такую чистенькую девочку – домашний цветочек! Ольгой звали, правда она говорила, что она не Ольга, угрожала нам… Да кто их там разберёт! Так ты знаешь, как на неё мужики набросились… И вдоль и поперёк использовали! Как будто со своими толстыми жёнами сто лет не спали. Проститутки и любовницы – это совсем не то! Сложности всякие там, а тут наивная непосредственность. О-о-о! Как она кричала, и как мы её любили… Слабая тоже была, но сладкая… Жаль, что одноразовая… Утром закопали мы её в лесу. Она это сама попросила, говорила, что не сможет с этим жить, что её все предали… Вот я и говорю: дай людям безнаказанность, так они такого натворят! Будут потом думать, как забыть. А девочки – они хорошие! Но зачем им потом жить? Будут мучиться, травма психологическая там, дети могут родиться, опять же проблемы всякие… И у неё, и у нас. Вот и жалею я их, девочек этих! Понимаешь?..

Казалось, что слова к этим мыслям генерал подбирал уже с трудом и жалел, что разговорился.

– Плесни-ка ещё в кружку, Айдар, там осталось… В ту субботу с прокурорскими недопили… И эту дуру с кухни потревожь, скажи, чтоб сменила наконец закусь.

Генерал как-то неожиданно для себя понял, что говорил уже не словами, а прямо так, поверх смыслов, какими-то острыми, торопливыми звуками, заменявшими ему временами речь. И не было в нём уже ни веры в Бога, ни другого умственного спокойствия. А было что-то страшное…

Вернувшийся с кухни Айдар молча сидел, оглушённый откровениями своего старого приятеля, который не один раз выручал его по жизни, и которого он знал ещё, когда тот бегал по городу простым сыскарём в капитанских погонах. Он тогда попал в госпиталь, где они и познакомились. И вот теперь, когда тот капитан стал большим генералом, и каждый день мог решать судьбы многих людей, Айдар понял, что не знает его настоящего. Конечно, не знает! И теперь ему не нужен совет генерала…

В голове было как-то сыро и грязно, словно мозги протерли грязной тряпкой. А ведь он собирался поговорить с Михалычем о своём горе и о том, что он уже задумал. Айдар ещё не знал, что его друг давно предал их прежнюю дружбу и что ему поручено контролировать действия Айдара до самого «конца». И принято это решение было в очень «высоких» кабинетах.

…Одиночество дано каждому человеку по праву рождения, но для генерала это внутреннее одиночество было явно велико, недетского размера, большое, просторное, тяжёлое, словно на вырост ему дано. И эта его манера говорить вне службы почти исключительно матом – воспринималась военным врачом как своего рода защитная реакция стареющего организма на хронический стресс. Помимо этого диагноза, Айдар давно знал и о других болячках своего приятеля. Поэтому и лечил их по мере возможности в перерывах между госпиталями и санаториями.

Всё-таки, удивительно, почему эта простая привычка существовать в окружающем пространстве почему-то называется жизнью. Айдар попытался взять себя в руки и уже больше не выпускать. Его ни на секунду не покидала личная трагедия, его личная боль. Поэтому начал придумывать, как покинуть этот ставший страшным, как ночной кошмар, как замок зачем-то придуманного Дракулы, дом.

– Михалыч, дорогой, тебе уже хватит! Поехали, я сам тебя отвезу к Наташе…

– Наливай, я сказал! – тут же огрызнулся генерал.

Айдар подумал, что, наверное, зря сказал про жену генерала Наташу, Наталью Ивановну. Забыл, что тому неприятно в последнее время вспоминать о ней.

Пока генерал делал карьеру, она состарилась. Вымученные отношения друг с другом ожесточили их, но имели свою историю. Он словно вычерпал жену, душевно разграбил, заставил страдать. А она так и не смогла родить ему детей, но не считала себя виноватой.

И теперь, если Наталья Ивановна начинала орать, то у соседей молоко убегало от страха, и в квартире появлялись летающие тарелки, домработница в полуобмороке закрывалась в туалете. Если Николай Михайлович начинал орать, то стены начинали рушиться, межэтажные перекрытия прогибались, поезда метро под землёй останавливались, а самолеты норовили вот-вот упасть. И казалось, что они оба уже не знали, что такое просто взять и остановиться, обнять и расплакаться. Любая вчерашняя жизнь не имела никакого отношения к сегодняшней. Поэтому дома у них было временами хорошо, но тягостно и пусто.

– Ладно, поехали! Отвезу тебя к себе на дачу. Там проспишься…

Но генерал никогда не пьянел до такой степени, что уже не мог контролировать ситуацию. Опыт и эта старая привычка не раз пригодились ему в жизни. Он как-то по-особому пристально посмотрел на Айдара так, что олово в его глазах быстро переплавилось в серебро, и отчётливо произнёс:

– Ничего ты не понял!.. И сказать я тебе ничего не могу… Больше – ничего! Ладно, поехали…

Когда спускались в обнимку с генералом по лестнице, Айдар впервые в жизни не понимал, отчего у него на самом деле так сильно подкашивались ноги и болела голова: от выпитого или от услышанного. На выходе из дома генерал подал условный знак одному из охранников, и тот незаметно прикрепил на воротнике куртки Айболита заранее приготовленный «жучок», а «маячок» и усилитель сигнала были уже поставлены в его машину.

– Ты езжай, Айболит, меня ребята домой отвезут, – сказал генерал и уверенным шагом пошёл к своей неслужебной машине, в которой его уже ждал водитель.

12

… Дома Виталик принял душ, сменил костюм. Модная рубашка, галстук, туфли Сальваторе Феррагамо.

– Ещё не поздно! Не поздно! Так, приступим!.. Хотел «остановиться»? Закончить всё?.. Ну, нет! Теперь это будет совсем другая «остановка»!

Позавтракав в кафешке напротив дома, Виталик дождался, пока Аркаша уедет к себе в офис, и поехал вслед за ним. В офисе был им незамедлительно принят. Они поприветствовали друг друга, как будто утренняя встреча была не в счет.

– Аркадий Васильевич, моя фирма обанкротилась, – решил сообщить Виталик. – Крах полный и окончательный. Да, ты уже, наверное, знаешь…

Продавив собой глубокое кресло в кабинете директора, он подробно изложил, что, по его мнению, произошло и что уже удалось предпринять, чтобы выйти по деньгам почти «на ноль».

Аркаша внимательно выслушал, не перебивая. Не мигая, смотрел на Виталика, и в глазах его не было никакого удивления, казалось, он и не ждал каких-то других слов.

– Может, возьмешь меня работать к себе? – сказал Виталик как бы растерянно. Сюжет «фильма его жизни» становился интересным.

И тут глаза Аркаши ожили. Он сел на подлокотник кресла и обнял Виталика за плечи. Теперь Виталик не сомневался: это же он, гад!.. Ну, конечно!

– Крупно подкупил кого-то в Стамбуле или Анталье: главное – пару чартеров тормознуть с моими тургруппами под любым, пусть даже самым глупым, предлогом. Потом можно расшаркаться, извиниться. Главное – застопорить самолёты! И с карго грузами также «обломиться в минус».

А вся суть проблемы заключалась в том, что они в основном работали на одну страну. У Виталика дела шли круто, и он своему дублёру-повторителю в такой ситуации просто «закрывал горизонт». Светка, как руководитель основного направления в Аркашиной фирме, наверное, тоже жаловалась и подзуживала. А теперь для Аркаши путь свободен. И все наработанные связи Виталика упадут прямо в его жадные руки. Ситуация была понятна обоим.

Он, наверное, рассчитывал, что я разорюсь и самоустранюсь, пытаясь начать всё заново, – рассуждал про себя Виталик, – но такой удачи, что я пойду к нему в услужение, Аркаша предвидеть не мог. Ему теперь не нужно будет даже напрягаться, чтобы получить мои связи и партнёров в разных странах. Я с ними падал прямо в его разинутый рот…

Аркаша даже вспотел от неожиданности. До того возбудился, что сразу же предложил Виталику стать его первым заместителем, получил согласие и тут же издал приказ. Вызвал руководящий состав и представил Виталия Андреевича, как будущего зама с правом подписи финансовых документов. Видимо, уж очень нужны были ему эти связи. В тот же день успели оформить у нотариуса изменения в уставных документах, и отдали их на регистрацию в ЕГРН.

Всё было ясно. Две недели Виталик старательно передавал свои связи и наработки Аркаше и Светке, дожидаясь окончания регистрации. А когда регистрация состоялась, и Виталик официально стал первым заместителем Аркаши, они вдвоём поехали в ресторан на Арбате отмечать это событие. Теперь Виталик точно знал, что будет делать.

На следующий день, отогнав свой Лендровер в «Лендровер Центр» на Хорошевке, якобы на гарантийный ремонт, Виталик поймал частника, и тот довез его до гаражей, в одном из которых у него на всякий случай стояла старенькая «шестёрка». Завелась не сразу, пришлось оживить аккумулятор, но выкатилась, всё-таки! Заехал на заправку, а затем порулил на окраину Одинцово. Там должен был жить один умелец… Если не убили, или не «посадили».

Уже затемно подъехал к его дому: не помер и не сел! Вызвонил его аккуратно, по-старому, и они отправились на машине Виталика в промзону на окраине Одинцово. На въезде в гаражный кооператив их остановил сторож Иваныч.

– Привет, Иваныч!.. Как здоровье? Есть чем поправить?.. На держи!

– Валера, ты что ли?.. А что машина другая? Ладно, вижу, что ты. Чужие машины нельзя у нас оставлять, ты же знаешь.

– Мы ненадолго! Сейчас приятелю деталь заменю – и всё, мы уедем… Валера-мастер отдал заранее припасённую бутылку водки в руку сторожа, который уже открывал им ворота в гаражи.

Оказалось, что Валера-мастер занимал в кооперативе сразу два совмещённых гаражных бокса. В одном из которых, был собственно гараж, а в другом – «мастерская», обильно заросшая разным техническим хламом на верстаках, и под ними. Был ещё и добротный подвал со всякими «запасами». Для «отвода глаз», чтобы оправдать наличие мастерской, Валера действительно занимался иногда мелким ремонтом автомобилей.

Валера-мастер – так его называли в 90-х – был «оружейником» а, может, и ещё кем-то. Но сейчас о нём редко вспоминали. Больших заказов не принимал принципиально, и работал только с «проверенными» клиентами. Виталика он помнил: тот успел увезти его незаметно в Турцию, когда в конце 90-х за ним гонялись бандюки матёрые, требуя, чтобы тот работал только на них. Отсиделся он там у друзей Виталика и вернулся, когда всё улеглось…

– Вот с этой магнитолкой поработай, Валер!

– Когда надо?

– Сейчас.

– Посиди в том кресле, посмотри журналы.

Валера включил сильную лампу над верстаком, надел специальные очки и углубился в работу.

– На какую волну поставить взрыватель?

– "Европа плюс"

– Я магнитофон изыму нахрен совсем, оставлю только приёмник, ладно?

– Да, ради бога!

Через час Виталик отсчитал Валере «штуку» баксов, аккуратно забрал магнитолу, на выезде помахал рукой Иванычу, и поехал домой. Валера решил остаться в гараже: вроде бы хотел доделать ещё какой-то заказ.

Две одинаковых автомобильных магнитолы "Пионер", по четыреста долларов каждая, они покупали не так давно с Аркашей вместе. Приемники в них были классные, а магнитофонами они оба практически не пользовались.

Оставив свою «шестёрку» на оплачиваемой стоянке, в свой двор Виталик пришел пешком.

Зашёл в квартиру, и сразу упал одетым на кровать. Почувствовал, что дальше уже не может… Пропал запал. – Дурацкое словосочетание! «Пропал-запал». Сейчас это – про него. Он и пропал, и запал. Особенно в этой ситуации… Может, это всё-таки не он? Не Аркаша его подставил?..

По-детски захотелось, чтобы всего этого вообще не было!.. Просто не было! Но это было. Виталик набрал воздуха и закричал по-звериному. Сам от себя оглохнув, выругался матом. Тоже каким-то звериным.

И опять в голову полезли совсем не нужные сейчас мысли: русский язык чем-то напоминает испорченный греческий с вкраплениями неправильно употреблённого английского и французского, но вот эти матерные, безмерно материальные, выражения! Откуда они? Они свои, родные. Именно ими хочется разговаривать, когда слова, и даже, звуки идут откуда-то изнутри не до конца вывернутой души. Со стороны какой-то её неведомой изнанки…

Зачем-то вспомнился родной отец, рано спившийся и умерший в больнице. Ведь он никогда не ругался матом!

Виталик закурил, и в сладком сигаретном дыму вспомнил ещё один эпизод из фильма своей жизни. И снова, как бы со стороны:

…Дует сильный ветер осени. Во дворе их дома на окраине стоит кучка подростков. Они курят сигареты внаглую, прямо под окнами. Отец выходит из подъезда, вытирая мокрые волосы. Считалось, что он с утра до вечера ищет работу, но на самом деле никто в это не верил.

– Виталь, кричит он в сторону подростков, – дай закурить-то, папке-то!

– Да, пошёл ты, – огрызается Виталик, поднимая воротник потёртого тонкого пиджачка.

– Ты как с отцом разговариваешь? – отец подходит к подросткам, худой и сутулый.

– Как хочу, так и разговариваю!

– Ты, ты… – отец останавливается.

– Что я?.. Это ты мамку до слёз каждый день доводишь, а не я!

– Сыночек, – бормочет отец, – ну не сердись, сынок.

– Уйди от меня, – Виталик ёжится от ветра и заводится ещё больше.

– Виталь, не злись, спокойно говорит ему один из ребят, – ведь он – батя твой.

– Не нужен мне такой батя, – Виталик отворачивается ото всех и уходит, выкинув сигарету.

Он знал, что отец долго смотрит ему вслед.

– На, кури, – тот же парень протягивает отцу сигарету.

– Вот спасибо! – отец жадно затягивается, – Не любит он меня. Виталик-то…

– А за что тебя любить? – резко осаждает его парень. – Ты вон куртку Виталика пропил, мёрзнет он.

Отец хотел что-то ответить, но матерных слов не было в его языке, ни под языком, ни где-то ещё, поэтому он теряется в замёрзающем потоке своей речи, беспомощно машет рукой и уходит…

А парнем, который «угостил» отца сигаретой, конечно, был Аркаша.

Теперь Виталик редко вспоминал отца. Ни по-хорошему, ни по-плохому. Но всегда всплывала вот эта его мякоть вместо мужчины, слёзы и мокрое место там, где по-хорошему должен был находиться отец, крепкий, сильный, веселый, на которого хотелось бы быть похожим.

Выпив немного джин-тоника, Виталик позвонил Аркаше: не сможет ли он дать свой "мерседес» на полчасика, чтобы съездить закупить продукты, а то мой «Ленд» на гарантийке?

– Какие разговоры, старик!

На аркашином "мерседесе" он заехал в «Азбуку вкуса» на Новом Арбате и действительно закупил продукты. Не спеша поехал домой, поставил машину точно на то место, где обычно ее оставлял Аркаша. Вынул из гнезда магнитолу. Положил в сумку и осторожно вставил на её место свою. Магнитолы были ещё новые и, потому, практически неразличимы. В «заряженной» Валерой-мастером, поисковая нитка была отведена до упора влево. Чтобы найти желаемую длину волны, следовало настроечку-то покрутить. Осторожно, не хлопая дверью, запер "мерседес". Поднялся и отдал ключи Аркаше.

Весь следующий день Виталик провёл дома, соврав Аркаше, что ему нужно уладить кое-какие дела с арендой и затянувшимся увольнением сотрудников своей разорившейся фирмы. Больше они не созванивались. Перед тем как уйти от Аркаши, Виталик хотел было всё отыграть назад, но Аркаша даже не удостоил его внимания, продолжая с кем-то оживлённо разговаривать по телефону, когда забирал ключи от машины.

Вечером следующего дня Аркаша как ни в чем не бывало подкатил на своем «Мерседесе» к месту стоянки во дворе.

– Та-а-к, он что же, за весь день так и не включил приемник? Это совсем не было похоже на друга детства! … Или… – задрейфил Виталик, покрываясь холодным потом – Или подвёл Валера-мастер? Поставил заряд, который не мог сработать, а сам уже «заложил» заказчика ментам… И они уже терпеливо ждут его у подъезда…

Он осторожно подошёл к окну: Аркаша долго не выходил из машины. Как будто забыл что-то сделать. Что-то очень важное… А, может, его уже нет в машине и её пригнал во двор кто-то другой… Кто-то из оперативников… Из его окна не было видно, кто сидит в машине. Виталик решил перейти на кухню, и посмотреть оттуда. И только он это сделал, ахнуло так, что со звоном вышибло стекла во всём доме. Виталика качнуло назад, а сам он едва не оказался иссечён мелкими осколками из разбитого окна на кухне. Не в силах стоять, он медленно стекал по стене спиной, уставившись в одну точку: на кухонном столе вместе с осколками и недоеденными бутербродами лежали два оторванных при взрыве пальца левой руки – указательный и средний! Под ними образовывалась маленькая лужица крови. Так сказать, «указующий перст» был в наличии, и правильно указывал на убийцу… Он знал эти пальцы: на указательном не было части одной фаланги – её пришлось отрезать ещё в детстве, когда они с Аркашей баловались самодельными петардами.

… Всё, теперь его воспалённому мозгу не нужно было производить какие-либо смыслы и догадываться о происходящем.

Умирать неинтересно, умирать всегда обидно.

Вместе с соседями Виталик, как был, в тапочках, так и выскочил во двор. От Аркаши мало что осталось. А «Мерседес» вспучило и разорвало. Ремонту он явно не подлежал. Наговорив жалких слов собравшимся во дворе любопытным, Виталик вернулся в свою квартиру. Неприятным было то, что очередной раз он убедился: неблизкие люди добры вроде бы ко многим, а определённо – ни к кому. В общем, все как обычно. Он не любил своих соседей, но это чистой воды снобизм. Просто они были другие. Тяжёлыми руками быстро прибрался в квартире и вынес мусор, стыдливо положив туда те самые два, указующих на преступника, пальца. Умылся и стал ждать приезда опергруппы милиции и неминуемого поквартирного обхода операми с целью опроса «свидетелей».

Его жизнь продолжалась, потому что могла продолжиться.

Конечно, он знал, что впоследствии его будут таскать к следователю на допросы, ведь он считался другом и соратником погибшего, многое мог знать. Да и мотив, при желании, следователь мог бы ему накрутить, разобравшись, как был устроен их бизнес. Но это были 2000-е годы. Милиция ещё не стала полицией. Еще не был образован следственный комитет. Ещё не закончилась вторая чеченская война. В Москве и в других городах ещё ожидали теракты со взрывами домов. Ещё не закончились эпопеи с финансовыми пирамидами, новые банки появлялись и исчезали вместе с банкирами. Ещё не был окончательно закреплён передел собственности в стране. Повсеместно работали легальные казино и нелегальные тотализаторы. Пункты обмена валюты работали прямо на улице. И власти ещё не были уверены в себе. И законы в России слишком долго существовали только для того, чтобы все знали, что именно они нарушали.

Поэтому все громкие дела, связанные с криминалом, если не раскрывались «по горячим следам», то обычно «спускались на тормозах». Россия с трудом выползала из 90-х, избавляясь от застрявших в некоторых местах явлений прошлого. Но не все к этому были готовы.

Виталик был уверен, что «в случае чего» при нормальном адвокате и поддержке его прокурорских знакомых, отделается всего лишь небольшими финансовыми издержками.

Если только сам себя не выдаст по глупости…

Почему-то опять вспомнилось детство, когда он решил спросить у отца:

– Это правда, что человек самый умный на Земле?

– Правда.

– Зачем же тогда придумали слово "дурак"?

Отец тогда ничего не ответил ему, потому что это слово было слишком популярным в их семье.

На другое утро на своей старенькой «шестёрке» он подъехал к офису Аркаши. Обе фирмы были построены так, что в каждой имелось по два учредителя: Аркаша и Виталик. Виталик имел десять процентов в уставном капитале фирмы Аркаши. А Аркаша имел десять процентов на фирме Виталика. Теперь, после соблюдения всех юридических формальностей, Аркашина фирма переходила как бы в полное распоряжение Виталика.

Ещё через день, после закрепления своих полномочий у нотариуса, Виталик собрал руководящий состав, высказал глубочайшее соболезнование по поводу гибели своего близкого друга Аркадия Васильевича и заявил, что, как первый заместитель и единственный пока еще живой учредитель, руководство фирмой вынужден взять на себя.

С двумя фирмами у него появлялась возможность финансового маневра. Ну, да! В Москве можно жить, если сможешь выжить…

Если бы он только знал тогда, как сильно ошибается!

Рядом все также текла жизнь, снова ничего не нарушилось – с такой же скоростью бежало время. Такими же траекториями ходили люди, иногда в двух метрах от чужого горя.

У Аркаши остались мать и Светка… Светка, на которой он вроде бы хотел жениться. Содержание матери Виталик конечно возьмёт на себя, сколько бы это ни стоило. А вот со Светкой надо будет разобраться. Что-то в последнее время у них с Аркашей не было ровно. И вообще, когда Аркаша брал её на работу к себе, решил спросить совета у Виталика. Виталик сказал: – Нет. К себе на фирму он такую не взял бы. Что-то в ней показалось ему опасным и ненастоящим… Но, Аркаша решил по-своему.

В церкви на отпевание Аркадия Васильевича собрались обе фирмы, и кое-кто приехал даже из филиалов и из стамбульского представительства. Закрытый гроб почти весь был охвачен цветами, как каким-то адским пламенем, которое никого не могло согреть. Рядом с матерью покойного ерзала Светка в чёрном, довольно коротком платье и с нескрываемой злостью смотрела на Виталика, когда он стал произносить речь о «безвременно ушедшем друге».

Виталик уже знал, почему в день своей смерти Аркаша так и не включил радио «Европа плюс» на магнитоле в машине, и заметил «непорядок» только когда приехал домой. Весь день на его машине каталась Светка по своим делам. А она была известной любительницей попсы, которая изливалась в эфир через «Русское радио».

Когда священник стал читать основную молитву, Виталик совсем не к месту подумал, что человеку нужна как минимум ещё одна жизнь, поэтому он и придумал Бога. Вечно несчастного и страдающего. Вот и получалось, что у многих вместо веры – обыкновенная жалость и страх перед неизбежной смертью.

  Но жизнь всё время почему-то хочет продолжаться. Нет на земле второго Вас. А Аркаша был для Виталика именно вторым его Я. Дублёром по жизни. Почти как у космонавтов: основной и дублирующий экипаж. И теперь ему лететь в этот космос, в эту холодную пустоту жизни, предстоит без дублёра… Но он сможет. Всё сможет!

Ведь жизнь даётся лишь раз, а удаётся и того реже.

13

На зеркале виднелись пятнышки присохшей краски и пузырьки отставшей амальгамы. Оно, видимо очень долго хранилось на разных чердаках у разных людей. И повидало многое и многих. И вот теперь, каждое утро с первыми лучами света из маленького оконца обнаруживало себя в заброшенной кладовке большого дома. В полутьме помещения можно было рассмотреть гору из старой мебели: столов, стульев, тумбочек, нагромождение полок и шкафчиков. Зеркало было приделано к створке одного из развалившихся шкафов. И оно не умело играть в прятки. Поэтому Девочка сразу его нашла, как только увидела, что-то большое и блестящее. Она немного осмелела, и уже не в первый раз выбиралась из своего убежища в камине. Понемногу решила обследовать ту часть дома, в которой оказалась, как когда-то изучала с детским любопытством развалины старой крепости у себя на родине.

Голова ещё немного болела, вчера шла кровь из носа. Но тошнота уже почти прошла. Девочка была маленькая, легкая, и в самом начале неисследованной жизни. Без жизненного опыта, но уже несколько раз преданная и обиженная людьми. В зеркале не отражался неуловимый аромат девичьего цветения, а только боль раннего одиночества.

– Ну вот, и зеркало меня не узнаёт! – подумала Девочка, – И я сама не узнаю…

В ней многое изменилось. Нет, картинка в зеркале показывала ту же внешнюю оболочку: тот же рост, цвет кожи и волос, овал лица. Гематомы и тёмные круги под глазами – не в счёт!.. Но, во всём, что теперь показывало ей зеркало, был какой-то другой смысл!.. Вот!..

Она вдруг почувствовала хрупкую ненадёжность своего времени, которое могло рассыпаться в любую минуту. Понимала, что за те дни и ночи, которые провела в своем убежище, в ней появилось что-то совсем новое и очень тревожное. И отчаянно пыталась понять, что же это такое.

Сначала была обида на весь мир, на всех людей за то, что они по божьей воле разбиты на два пола – мужчин и женщин. Может быть, было бы гораздо лучше, если б они размножались отводками и черенками, как цветы или деревья. Тогда, наверное, не было бы этих животно-жестоких отношений между людьми, в результате которых она пострадала и оказалась на краю гибели.

Все эти дни Девочка словно жалась сама к себе. Не к кому больше было. Куталась в своё одиночество, как куталась бы в мамино тепло, если бы рядом была мама… К ней в камин приходили кошки, запрыгивали на полку и спали, согревая своим теплом.

Затем обида стала цепляться за врождённое чувство справедливости, и, наконец, превратилась в злость. Злость поднималась в её новом взрослом теле оттуда-то снизу, растекаясь жидкой чёрной смолой по кровеносной системе, отзываясь во рту какой-то горечью. И злость эта обратилась на конкретных людей. А людей этих Девочка хорошо запомнила… Всех.

Надо было что-то делать, как-то выбираться из своего убежища и одновременно ловушки. Она наверняка не сможет прожить здесь долго. Ночи сменяли дни, а время вокруг словно остановилось и загустело. А у неё всё никак не получалось придумать что-то толковое. И она уже начинала злиться на саму себя. Помощи ждать было неоткуда. Помогал только сам дом тем, что прятал её…

…Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В обморочно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии. Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным небом и крохотным пятачком заднего двора. Она уже знала, где в этой части дома находится окошко, в которое можно немножко заглянуть, чтобы увидеть кусочек заоконного пространства.

А где-то в Москве уже настал вечер, некоторыми своими самыми тёмными и холодными местами напоминавший космос или вечность. Наверное, «вечер» и «вечность», всё-таки, глубоко родственные слова. Обыкновенные люди тащили себя домой с работы, устало протаскивая через продовольственные магазины и отягощаясь пакетами, в которых лежали так себе продукты. Дома им радовались плохие и хорошие дети, встречали плохие и хорошие жёны, и всякие другие родственники. Включались телевизоры, и все вместе, поужинав, смотрели древние фильмы или замыленные новые сериалы. Хорошие мамы укладывали детей спать, а неплохие жёны на секс не напрашивались, но и не отказывались…

Всё это Девочка ещё не могла знать. Откуда? Она не могла представить себе жизнь большого города, в котором никогда не была. Но она уже знала, как жестоки и несправедливы могут быть люди, и не понимала, кому можно задать свой главный вопрос: – Почему?.. За что?..

Она смотрела на небо в маленьком окошке, небо было как небо, только в нём чего-то не хватало. Может быть ей хотелось увидеть своего Бога, то есть, Аллаха, который наверняка отсиживался где-то на юге, и был очень занят. Его тоже хотелось спросить: За что?!

В один из этих мучительных дней, наполненных безысходностью, Девочке снова приснился сон, в котором её, как девочку Элли из «Волшебника Изумрудного города» каким-то вихрем, снежным бураном, занесло в эти северные края. Да, конечно, она знала и эту сказку. Её тоже читали они с мамой в детстве, которое она так и не смогла доиграть.

Но, в этом своём тревожном сне ей почему-то очень захотелось спросить у Волшебника:

– А что такое счастье?

Тогда волшебник задумался, внимательно посмотрел на неё, и произнёс только одно слово:

– Снегопад.

– Как это?

– Протяни ладонь…

– Зачем?

– Я покажу тебе.

– Что это?

– Снежинка.

– Такая маленькая… ну вот… растаяла…

– Возьми еще.

– Не хочу! Зачем? Она снова растает…

– Смотри!!!

– Какая красивая… и снова нет… но при чем здесь счастье?!

И тогда волшебник объяснил:

– Потому что счастье подобно снегу… Оно легкой невесомой снежинкой спускается с небес… И если ты его ждешь, если захочешь впустить в себя – оно растворится в тебе… И напоит сполна… Порой кажется, что этого бесконечно мало… Но, когда снегопад, когда щедрость небес необъятна, ты можешь найти свое счастье – достаточно протянуть ладони и впустить его в свое сердце… Когда ты сама полна надежд и твердо веришь, поймать снежинку не так сложно…

– Но когда?.. Когда он идет? Этот снегопад?

– Всю жизнь…

Во всех тюркских языках снежинка обозначается русским словом «снежинка», в том числе и на родном для девочки киргизском, а вот снежная буря, сильный снегопад, вьюга – совсем другим словом «бороон». По-русски это «буран».

Теперь Девочка часто просыпалась, и это были уже не сны, а какое-то полузабытьё, в которое она проваливалась, не понимая, где она, и что она теперь такое… Вот, злые люди говорят, что нет души! Не существует! А тогда что же у меня болит сейчас? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, всё-таки, грудь!.. В груди, там, где дышишь, – всё время что-то ноет… Нестерпимо!

Кто она, что она? Теперь она, наверное, уже женщина! Женщина без мужа, даже без мужчины… Для чего она? Для кого она?..

Зачем ей теперь любимые вещи: музыка, природа, стихи. Она в прошлой жизни любила простые и пустые места, которые обычно никому не интересны. Но это были её места. Только её!

Она женщина, но даже не знает, любит ли она целоваться. Теперь она даже не знает, сможет ли когда-нибудь обнять мужчину, которому может посвятить свою жизнь… Какую жизнь? Ведь её жизнь висит на волоске… Теперь она точно знала: умирать неинтересно, совсем неинтересно, умирать будет… грустно.

Проснувшись следующей ночью и ловко выбравшись из камина, девочка замерла от испуга. Её глаза давно привыкли к темноте и позволяли хорошо ориентироваться. Поэтому она оторопела, когда увидела, что прямо перед камином на красивом подносе стоял глиняный горшок с пловом, целый литр апельсинового сока в бумажном пакете, рядом лежал хлеб, похожий на лепёшку, и ложка с вилкой – тоже лежали рядом на салфетке…

– Всё! Её нашли! Вот и кончились мои сказки!..

Девочка осмотрелась и прислушалась: Никаких чудес. Только одно: Я все еще жива…

Через несколько ударов сердца она поняла, что рядом никого нет. И тут же увидела, что под ложкой с вилкой лежит не салфетка, а записка. Дрожащей рукой взяла её, и смогла прочитать написанное по-русски послание, адресованное к ней:

НЕ БОЙСЯ. ПОМОГУ. НИКУДА НЕ ВЫХОДИ. НОЧЬЮ ПО ДОМУ ПУСТЯТ СОБАК. ХОЗЯИН СНОВА ТЕБЯ ИЩЕТ.

– Случайность состоялась. Где-то она всё-таки, наверное, наследила, – подумала Девочка. Было понятно, что это написала женщина, работавшая на кухне в этом доме. Она пыталась её предупредить. Видимо, она своим, привычным к мелочам, женским глазом заметила исчезновение некоторого количества еды в холодильнике, и перемещение некоторых предметов на столах в кухне. Женщина не стала поднимать шума, а проследила за девочкой. Сразу поняла, что это именно её уже почти две недели ищут хозяин и охранники.

– Но, почему она решила мне помочь?.. Неужели?.. Неужели в этом страшном мире у неё могут быть не только враги?..

Голова Девочки была ясной, и в ней одновременно могло поместиться много всяких «почему». Но на одно такое «почему» она по-детски легко нашла ответ: Её южный Бог послал ей ангела-хранителя. И, хотя она не была набожной и раньше со своим «коммунистическим» дедом почти не соблюдала мусульманские обычаи, почему-то сразу в это поверила… Её уже недетское сознание по-детски хотело уцепиться за какую-нибудь новую сказку.

Пока все эти и другие мысли суетились в голове Девочки, в её животе уже жалобно погибал кусочек вкусного хлеба с пловом.

14

Тетя Вера была бездетной, сдержанно злобной, напряжённо терпеливой женщиной. Она оказалась двоюродной тёткой генерала Николая Михайловича и работала у него на кухне. Готовила и мыла посуду. Она же занималась уборкой в этой части дома и сдавала бельё в стирку. Это её Николай Михайлович обозвал «дурой на кухне» в разговоре с Айболитом, видимо, потому что та не боялась и не лебезила перед ним. Была лет на десять старше него и старалась не вмешиваться в общем -то, в чужую для неё жизнь. Тем более, что с собственной жизнью она так и не разобралась, и не понимала, зачем прожила такую неоправданно долгую и, одновременно, неправдоподобно короткую жизнь.

Тетя Вера, как и многие, получала пенсию, на которую можно было, как тогда говорили, только умереть. Поэтому, когда генерал собрался затеять свою эксклюзивную VIP баню, решил попросить свою родственницу несколько раз в месяц приезжать к нему в загородный дом и «помогать по хозяйству». Многим было известно, что её муж продвигал Михалыча по службе, когда был его начальником. А любитель домашней кухни Николай Михайлович навсегда запомнил, какими вкусными получались многие блюда на кухне у Веры Павловны дома. Совсем не то, что у его жены Наташи. Поэтому Вера Павловна сочла за благо заработать к своей пенсии приличную добавку.

Мужа Вера Павловна давно похоронила, детей не нажила… С бывшими подругами Вера Павловна перессорилась. Ну, так получилось… К гипертонии и начинающемуся диабету привыкла. Считала за благо, что хотя бы Паркинсон с Альцгеймером за ней пока не гоняются. – Ну их! Погонятся – не убежишь!.. И вот теперь запас её жизненных сил заканчивался, и она чувствовала это. Поэтому мысли о смерти часто жалили её, как осенние мухи, и тревожно угнетали своей навязчивой актуальностью.

Она не знала, что ей делать: еще, ведь, никогда она не умирала по-настоящему. Смерть – это же навсегда! Хотелось даже придумать какую-нибудь красивую философию, доказывающую, что смерть – это, может быть, даже хорошо… А еще – ведь она не очень верила в Бога и, поэтому, не очень на него надеялась…

– Мало человеку себя, никак нельзя ему без обмана впереди. Маловато в жизни радости. Бог создал незаконченные жизни, как незаконченные произведения искусства. Но почему так глупо приходится их заканчивать? – рассуждала состарившаяся женщина. – И наши тела пожизненно хранят души, когда-то подорвавшиеся на минах человеческого зла…

– Вот, и Михалыч говорит, что жизнь – как рубашка маленького ребёнка – короткая и обгаженная… Да, может оно и так. Но, получается, что гадим-то мы в неё сами!.. Ох, Михалыч, Михалыч!.. Таким грубияном стал! А ведь, когда-то мог прямо с порога наговорить кучу тонизирующих комплиментов и подарить красивые цветы на день рождения… Не забывал.

А ещё тётя Вера, как и многие старики, часто думала о деньгах. Вернее, не о деньгах, а о соразмерности денежных знаков тому, что на них можно купить. Вот, например, 1000 московских рублей – это совсем не тысяча российских. Они как-то быстрее тратятся, быстрее теряются и исчезают. В России есть много мест, где на 1000 рублей простому человеку можно было прожить несколько дней. Но только не в Москве. И, вообще, зачем нужны такие деньги, на которые так трудно жить!..

Иногда она могла позволить себе лишь несколько холодных проливных плачей в месяц. Но тревожное настроение почти не покидало её. Красная жидкость, извилисто блуждающая по её кровеносной системе, уже давно не согревала.

А в её женской жизни всё-таки было, о чём вспомнить. В молодости не была особо красивой, но что-то во внешности неизменно привлекало мужчин. Бывали короткие романы, была и любовь… Но жизнь сыграла с ней самую ужасную шутку: свою жизнь она связала с одним, а душу с другим. Обоих уже не было.

Это было горе такое, горе, горше которого и выговорить нельзя. В результате, незадолго до смерти мужа она себя чувствовала словно уже не родной, а какой-то дальней двоюродной женой, которая вопреки всему поддерживала на плаву домашнее хозяйство. – Ну, зачем?.. Кому это нужно?.. – спрашивала она себя. – Значит, зачем-то нужно! – сама отвечала.

Эта оговорка всегда казалась ей смешной, как сдача с теперешнего рубля. Поэтому и выпивать стала. Втихую. Так, по маленькой… – Когда не хочешь никого обидеть, то лучше никого и не видеть…

Но потом всегда говорила: – Да, что это? Я же снова вру себе…

Организовать свою, всё ещё продолжающуюся, жизнь вокруг какого-нибудь нового мужчины не получалось. Ну, не получалось и всё! То ли мужчины уже были не те, то ли…

Поэтому она почти с радостью приняла предложение Николая Михайловича поработать у него на загородной кухне.

Работа оказалась несложная. Она приезжала, готовила на нескольких человек из заранее заказанных продуктов обычно то, что она хорошо умела готовить. Иногда приходилось оставаться допоздна чтобы успеть помыть посуду и прибраться. Несколько раз даже пришлось заночевать прямо там, в комнатке при кухне… Да, ничего, её же дома всё равно никто не ждёт, кроме кошки.

В ту ночь ей тоже пришлось остаться в доме. От охранников, которые появились утром, она «по секрету» узнала причины переполоха, который устроил Михалыч ночью. Искали и не могли найти какую-то девчонку, которая приехала вечером со своим дедушкой в гости к генералу, где они остались переночевать, и почему-то потерялась то ли в доме, то ли уехала куда-то сама, без деда. Вот, ведь, молодёжь!..

Как всегда, водитель Михалыча отвёз Веру Павловну домой, а через несколько дней её снова вызвали. Когда приехали, она поняла, что Михалыч не в духе… С Айболитом они тоже были давно знакомы. Заметно было, что он тоже чем-то озабочен. Но, по своей привычке, тётя Вера постаралась не докучать никому и, поздоровавшись, быстро прошла на «свою территорию» в доме, при этом не преминув заметить, что мужчины пили коньяк. А она знала, какая закуска шла у Михалыча под этот напиток. На скорую руку нарезала лимоны, набила тарталетки своей «фирменной» приправой из протертого на тёрке шоколада с сыром и овощами, достала виноград из холодильника и отдала всё это прибежавшему за закуской охраннику. Затем подошла к единственному окну в этой части дома и стала ждать. Ждать, что потребуют новую порцию закусок, или отпустят домой.

Наступал вечер. В окно сочился свет чистого ноябрьского снега. Две давно пригретые женщиной на кухне кошки неожиданно вскочили. Откуда-то из-за дальнего леса быстро появилась луна. Вера Павловна посмотрела на луну и тут же почувствовала, что она пахнет подгоревшим молоком. – Нет, это тянуло запахом из кухни. Захотелось ей самой вечерком кашки поесть на молоке, да кошечек подкормить… Ну, конечно, все подгорело!

Почему-то вместо охранника за новой порцией закусок примчался сам Айболит. С каким-то перекошенным лицом. Вера Павловна его таким ещё не видела:

– Что с тобой, Айдарчик? – сразу спросила она. Видно было, что Айдар хочет ответить, и во рту его какая-то невнятная фраза шевелится и уже щекочет язык, но никак не получается у этой фразы выйти на волю. Наконец, он решился:

– С ума сошёл!.. Михалыч с ума сошёл! Павловна, ты понимаешь?! – и тут Айболит словно обжёгся об особый, тёпло-карий взгляд её глаз, как только что обожглось убежавшее из кастрюли молоко о горячую поверхность плиты. Она смотрела на него тем самым взглядом, который выписывают иконописцы на иконах с богоматерью, по-матерински всепонимающим и всепрощающим. Айдара она знала. Айдару она почему-то всегда верила.

Он довольно сбивчиво, но понятно рассказал ей о только что услышанном от Михалыча. И тут тётя Вера словно проснулась. – Ну, конечно!.. Какой, к чёрту, дедушка с внучкой, в какие гости, в баню на ночь глядя!.. Ой, дура я старая! Как же сразу не поняла-то!? К нему же и раньше, говорят, девочек маленьких привозили!.. Ай, да, беда бедовая… В другое время за такие дела…

…Время, время! Да! И тут Веру Павловну на старости лет пронзила нетривиальная мысль: у нас же нет другого времени, кроме нашего. Мы – все те, у кого совпали по времени наши единственные в этом мире жизни…

– Айдарчик, ты иди. Вон там, на столе возьми закуски и иди, милый… Михалыч тебя ждёт. И смотри, чтобы во рту у тебя никаких таких слов об этом больше не появлялось!.. Не любит он это! Ты меня понял?..

Айдар, посмотрел на Веру Павловну как на икону, которая всегда поможет пережить трудные дни в жизни, и подчинился даже не её словам, а взгляду, который встречал только на иконах в церкви. Крещёный татарин, всё-таки…

Но Айдар не был так прост, как хотел казаться. Его печаль и отягощение сегодняшним днём были связаны не столько с генералом, сколько с тем, что он задумал. Недавно он потерял всю свою семью: любимую жену Настю и двух сыновей-школьников Ильдара и Даниёра. Они стали одними из ста тридцати погибших заложников «Норд-Оста».

А Вера Павловна присела на краешек стула, как она теперь садилась – всегда на краешек. Быть может, потому что подсознательно ощущала себя почти всё время «на краю». На каком краю? На краю жизни, на краю бескрайней равнины времени… И стала думать.

Она всё поняла. В ней словно проснулся покойный муж-оперативник. Который поневоле когда-то научил её думать, как опер. Да, наверное, она всё-таки любила его, своего Витеньку, и часто вспоминала в последнее время. Наверное, она была с ним счастлива. Или просто время было такое, что можно было быть счастливой, даже не замечая этого…

Вспоминала, как его «подставили» на службе, и как его несправедливо уволили по отрицательным мотивам. Помнила, как он переживал это, тяжело заболел, и буквально в полгода сгорел. Кто подставил, так и не выяснили… Хотя поговаривали, что «подсидел» его именно Михалыч, давно метивший в его кресло. Она не хотела в это верить. На похоронах было очень мало народа. Но Михалыч пришёл. Даже речь произнёс.

– Михалыч, конечно, сволочь! Даром, что родственник… Он и до этого частенько брызгался и пачкался кровью. Но никогда не терял контроль над событиями и ничего не делал просто так. Это она знала наверняка.

Значит, и Айдара он к ней запустил не просто так. Знал, гад, что тот не выдержит и «поплачется ей в жилетку». Поняла: это Михалыч таким образом её к поискам девочки подключает. За одно и очередную проверку на преданность для неё устраивает. Знает, что я никуда не побегу и никому ничего не расскажу. У него ж всё схвачено. Значит, хочет, чтобы я тоже на «своей территории» в доме присмотрелась и поискала. А потом спросит… Как пить дать, спросит. Завтра же…

16

Ещё через несколько дней Вера Павловна решила остаться на ночь в банном тереме генерала. Такое случалось редко. Только когда гости задерживались в бане допоздна, и нужно было приготовить что-то праздничное и необычное. Под утро она уже валилась с ног от усталости и ложилась поспать на небольшую кушетку, стоявшую на этот случай в закутке на кухне. Укрывалась она теплым пледом, привезённым из дома. И, хотя генерал был прижимист, и даже жаден, такие дни оплачивал по двойному тарифу.

Сегодня у Веры Павловны резко подскочило давление, и она по привычке выпила свои лекарства. Но сердце всё равно отчаянно щемило. Подошла к окну и глянула в снежную темень за окном, но увидела лишь свое отражение.

«Я ли это?»– вдруг подумала Вера Павловна. Шагнула поближе к окну. Холодея, вгляделась в своё, показавшееся ей чужим лицо. И вдруг, нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик. Вместо этого она сказала, обращаясь к давно умершему мужу: – Витенька, любимый мой, мы, наверное, скоро увидимся… И снова будем вместе…

Ей даже показалось, что из темноты за стеклом на неё смотрит её Витенька. Тяжело дыша, прижалась морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на неё и исчезло.

Ноги не держат. Она боялась, что вот-вот упадет, умрет, а хотелось плакать и жить. Да, жить! Ведь ещё не сделала того, что должна была сделать… За окном сновали снежинки, мохнатые, как пчелы. Много белых пчел!

Ночь мучительно долго выползала из настенных часов. Вера Павловна ждала её… Она уже знала, что девочка здесь, в доме. По едва заметным в пыли следам босых ног стало понятно, откуда девочка приходит. Вера Павловна специально не мыла полы на кухне несколько дней. У женщин с пылью свои отношения. Только намётанный женский глаз смог бы различить эти следы в пыли. Они вели к камину в зале бывшей библиотеки. Тетя Вера посыпала молотым перцем полы вокруг камина и протёрла раствором уксуса все наружные поверхности. Теперь собаки наверняка не смогли бы учуять девочку. Они итак дурели от кухонных запахов и бестолково разбредались в поисках еды и кошек. А она ждала её. Особенно после того, как в прошлый свой приезд оставила еду и записку. Это было опасно. Но Вера Павловна всё уже решила для себя. И ее руки успокоились обычной работой. А потом она присела на кушетку и… уснула.

Разбудило её едва заметное движение воздуха на кухне и холод из приоткрывшейся форточки. Из-за двери выметнулась черненькая девочка с каким-то размытым от слез лицом. Это было видно даже в полутьме неосвещённой комнаты.

Вера Павловна, не вставая с кушетки распахнула по-матерински руки, и девочка кинулась к ней. – Иди ко мне, дочка!..

С этими словами она провела рукой по голове прижавшейся к ней девочки. Той вдруг захотелось потереться об эту руку и заплакать, но девочка сдержалась. А мама Вера, у которой никогда не было своих детей, ощутила, как под тонкими ребрышками девочки бешено колотится маленькое бездомное сердце. Обеим показалось, что обыкновенные слова им ещё не скоро понадобятся.

Наконец, женщина решилась что-то спросить, и приподняла успокоившуюся голову девочки. Та посмотрела на неё и не по-детски твёрдо сказала:

– Меня зовут Бороон, – такое теперь будет у неё имя, решила девочка, ведь прежнее имя всё равно никто не знал, и оно ей уже было не нужно.

– А меня: Вера Павловна, – тут же ответила Вера Павловна и немного отстранилась от девочки.

Бороон подумала: да, именно веры ей сейчас и не хватало… Но больше всего ей не хватало мамы, и она сказала:

– Можно я буду называть тебя «Мама Вера»?

Да, ей очень не хватало веры в себя, веры в то, что всё это с ней сейчас происходит на самом деле, и что это – не игра !.. А, если и игра, то какая-то отчаянно жестокая, где люди играли судьбами других людей. Игра, в которой можно было покрыться многолетней усталостью, а можно было сразу, безо всякого истощения чувств оказаться проигравшим, и, не познав весёлой силы надежды на выигрыш, сразу же оказаться вне игры.

Ей слишком рано суждено было осознать, что жизнь, в которой родители и дед оставили её одну на обиду другим людям, жизнь – это такая почти детская игра на выбывание…, в которой, если уже успел родиться, то ты в игре!

И тут она, маленькая, живая, настоящая, с чёрными грустными глазами, вдруг увидела, что старая женщина, которую она только что назвала Мамой Верой, беззвучно плачет.

Вера Павловна не прятала мочёные яблоки своих глаз. Она внезапно почувствовала, как обретает ту самую материнскую силу, о которой мечтала всю жизнь, ту силу, которая одна могла дать то самое напряжение чувств, которое к ней никак не приходило в её прежней покорной человеческой жизни. И почувствовала она эту силу по отношению к девочке, которая была рождена не из её крови, а из крови других совсем не известных ей людей.

Эта огромная материнская сила выдавливала из неё не только слёзы, но и какую-то безотчетно-радостную волну возбуждения и прибавляла силы. Она знала: – теперь всё будет хорошо. Совсем хорошо…

Наконец-то этот причудливый дом, может быть, именно в этот момент наполнялся истинным смыслом своего существования, утерянным за годы никчёмной жизни. Рядом все также текла жизнь, ничего не нарушалось – с такой же скоростью бежало время. И никто не собирался его торопить… Время счастья.

17

– Это страшно: спать с незнакомыми людьми. Ложиться к ним в постель страшно: вдруг тебя не полюбят, ты не понравишься, или, наоборот, полюбят. – Так, или примерно так, когда-то наивно думала маленькая девочка, которая хорошо училась в школе и хотела её закончить с медалью. Но в школе её окружали подростки, едва осилившие половое созревание и думавшие почему-то об ином.

Ей пришлось пройти эти курсы с другими. Курсы первой любви, хождения в кино, чтобы можно было держаться за руки, целоваться в подъездах… Расставания, конечно, тоже пришлось пережить. И разные душевные травмы, а еще соперниц, изменения прически и отношения к учебе…

Повзрослев, и не выйдя слишком рано замуж, она уже думала, что только в постели с нелюбимым можешь почувствовать особенно явно собственное одиночество. – Ну как это так: смотреть на парня, который лежит рядом и пытаться думать, что ты не одинока, и, что из этого что-то может получиться…

Ей не нравилось лето – оно замедляло время и вызывало душную усталость. Мысли текли, как варенье из банки, вяло и по-детски приторно. Она с нетерпением всегда ждала осень. Зимой замерзала и ждала весну.

Городок, из которого она когда-то приехала в Москву учиться и искать человека для себя, остался далёкой точкой на карте. И, если эту точку на карте как следует расковырять ногтем, то там непременно окажутся отсидевшие мужчины, рано поседевшие женщины, загубленные дети и грубо одомашненные звери, временами похожие на собак и кошек. И заборы с неумелыми граффити. В таких городах нет губернской размеренности и патриархальности, но есть уездное "все друг друга знают" и «что, тебе больше всех надо?».

Там издревле существовали местные «употребляющие», которые с раннего утра таращили свои вчерашние глаза в сторону магазинов. А в квартире у мамы-учительницы стояли стеллажи, ломящиеся от всяких литератур, с помощью которых приходившие к ней городские интеллигенты могли заниматься обычным душевным онанизмом. И разговор всегда шёл о судьбах России, её будущем и прошлом. Поэтому пили только водку. При этом с кухни пахло необыкновенно вкусными блинами с чем-то всяким. Отец обычно молчал и посматривал на часы. Это был верный признак того, что в доме стояло предательство, и они обе, мать и дочь, дышали тяжёлыми испарениями этого предательства. Поэтому Москва была неизбежна… Ну и фиг!

Дальше ногтем ковырять не следовало, ибо можно было этот ноготь сломать, или расковырять такое, что потом больше не захочется почувствовать в своей жизни никакую идею, связанную с нравственностью…

… Родители своевременно присылали деньги во время её учёбы в одном из московских Универов, хотя и развелись сразу после её отъезда. Светлана была молодая, азартная, легкая, в самом начале жизни, без жизненного опыта, который обычно сводится к обидам и предательствам. Первое время она летала, почти задевая крыльями потолок комнатки в общаге от счастья свободы… Летала и чуть не залетела. Обошлось. Влюбилась в преподавателя, но быстро поняла, что она – офигевшая собственница. Ненавидела всех его бывших. Когда представляла, что они с ним трахались, то мысленно отрубала им ноги, вырывала кишки, и вешала то, что получалось, на люстру… Преподаватель зачем-то научил её водить машину, и даже заставил получить водительские права. Может быть, из-за того, что сам не слишком уверенно ездил на своей девятке, и однажды даже чуть не разбился. Но та самая люстра начала сильно раскачиваться, и, в конце концов, упала.

Пока училась водить машину, изменила преподавателю с инструктором по вождению. Поехали к нему сразу после того, как Света заявила, что «истинная помеха справа» – это он сам.

Спустя год у неё «случился» крутой, но слишком романтичный парень со старшего курса. Первый анальный секс он предложил ей известной фразой: «вилкой в глаз или в жопу раз?». Было больно и неинтересно.

А её сокурсники, в основном, были до отвращения инфантильны, и даже не пытались разобраться в своей крошечной взрослой, но уже какой-то онемело-испуганной жизни. Словно были награждены вечным детством за примерное поведение в школе и дома.

Их тянуло к Светлане, которая уже давно не была девочкой, но её длинные ноги и почти детское личико заставляли их смущаться и всячески глупеть рядом с ней.

Ощутив её природную красоту и теплоту искренности в отношениях, один из них даже захотел немедленно жениться – закрепить за собой эту красоту, эту теплоту. Он встречал её каждый день у общежития и подвозил до Универа на машине, подаренной родителями. И она решила попробовать. Видимо, надоело толкаться в метро среди серых мокрых пальто.

Но в первую же их ночь он заплакал. Она сказала ему: – Ты же знаешь, что женщину необходимо зажечь. А у тебя не хватает… спичек. Она быстро уснула от переживаний и обиды, что её раскалённая плоть оказалась бесполезной. Почему-то приснилось, будто он признался, что раньше был девушкой. Проснулась от дикого смеха. Потом как-то грустно стало. Пощупала там. Всё было в порядке. Только тогда успокоилась, зачем-то потолкала его своей попой и уснула.

Утром он угрюмо приготовил ей завтрак из яиц и овощей. Про себя она успела усмехнуться: этому «овощу» явно нужно определиться со своими «яйцами».

Пока он готовил, решила немного рассмешить его на детском уровне. Рассказала, что любая женщина может совершать чудеса. И, по крайней мере, 4 настоящих чуда ей подвластны: женщина может стать влажной, не намокая; кровоточить, не поранившись; давать молоко, не поев травы и затрахать, не раздеваясь.

Он слушал как ребёнок, открыв рот и по-детски рассмеялся, а она подошла к зеркалу и поняла, что отразившаяся в нём девушка никак не подходит этому приготовителю яичниц. И уехала от него на метро.

Надо было прекращать всю эту чушь, все эти слюни в сахаре. Она даже попыталась немного разобраться в себе и немного «пофилософствовать». Любила она это дело. Поэтому записала в своём дневнике: у женщин бывает три вида «запуталась»: 1. Запуталась в мужчинах, 2. Запуталась в себе, 3. Непонятно всё. Судя по опыту подружек, у 90% процентов женщин это и первое, и второе одновременно. У оставшихся 10% – глобальный апокалипсис.

И это был её случай.

Постояв под ледяным душем и приведя себя в порядок, решила, что никогда больше не будет просыпаться с чувством отвращения. Вот!

Ну, теперь Светлана Николаевна снова способна жить дальше свою прекрасную и интересную жизнь.

Света захотела стать женщиной по-настоящему. Прямо такой вот женской женщиной. Не блядью и не женщиной-вамп. А умной и расчётливой. Соблазнительной и самостоятельной. А когда же ещё становиться женщиной, если не в двадцать с небольшим?.. Или нет?.. Вспомнила, как одна подруга говорила ей: – Ну, всё! 25 лет – жизнь кончилась, можно выходить замуж…

Сразу после окончания Универа, по протекции своей лучшей университетской подруги Валентины, Светлана устроилась в перспективную фирму под названием «Сервис-тур» менеджером. Образование позволяло правильно оформлять договора и ваучеры. Самое интересное оказалось в том, что сама Валентина работала примерно в такой же фирме. Только та называлась наоборот «Тур-сервис». Она начала работать там ещё во время учёбы. Почему турфирма?.. А просто очень хотелось на жаркие берега тёплых морей. К совсем другим мужчинам. Для начала. А там посмотрим…

Но её шеф, Аркадий Васильевич, определил Свету как нового сотрудника на офисную работу, без выезда за рубеж. Пусть мол себя проявит, наберётся опыта… А там – посмотрим.

В коллективе из 25 человек сразу заметили её исполнительность и желание работать. Но Свете очень хотелось в Испанию. В Коста дель Соль или на Тенерифе. Загоревшие и довольные сотрудники, которые вели это направление, раздражали своим знанием испанского и размером командировочных в валюте. У неё же был неплохой английский, необходимый для других не слишком «тёплых» направлений и оклад стажёра… И, вообще, сколько ещё он собирается держать меня в московском офисе? Правда, в этот офис иногда заглядывали холёные и хорошо одетые мужчины заказать тот или иной тур. Но, почти всегда место возле них уже было «крепко занято». В том смысле, что мужчины эти заходили в офис в сопровождении своих женщин. Или явных жён, или молоденьких, невыспавшихся подружек. Да и флиртовать с клиентами было категорически запрещено под угрозой немедленного увольнения и последующего «волчьего билета».

Но больше всех других Свету заинтересовал Виталий Андреевич. Такой же уверенный в себе, как и её шеф, Аркадий Васильевич, он изредка приезжал на своем Лендровере и проходил прямо в кабинет шефа. Высокий, интересный. Там они закрывались ненадолго, решая какие-то свои вопросы. Оказалось, что «высокий и интересный» – старый друг и партнёр Аркадия Васильевича, который как раз руководит той самой фирмой с названием наоборот «Тур-Сервис», в которой работала её подруга Валентина. Молодые сотрудницы подмигнули, когда увидели, как она смотрит на Виталия Андреевича: «не женат, злостный холостяк…»

– Ну всё, мне пора! Пора действовать. Пора быть женщиной, – решила одним морозным утром Светлана, когда снег под ногами хрустел не хуже пляжного песка, а по календарю был конец ноября. А до лета ещё… о-ох, как далеко!

18

Она уже знала, что шеф, Аркадий Васильевич, серьёзный мужчина 35-37-ти лет, всё ещё не был женат, и придерживается мудрого правила не заводить служебные романы на работе. Хотя и было видно, что он её «заметил». А как можно было не заметить эти стройные ноги в короткой юбочке и это доверчивое личико с широко открытыми глазами. Тем более, что всё это великолепие почему-то стало попадаться ему на глаза всё чаще. Другие девчонки из отдела оформления договоров и виз останавливали Свету. Говорили: не ты первая пытаешься – бесполезно, не трать время!

Но её было уже не остановить: теплые моря шумели волнами прибоя в её маленьких ушках, а ветер трепал волосы на голове, как на рекламных плакатах, которыми был обклеен весь их офис.

Погода гнала Свету прочь из съемной квартирки на окраине Москвы, на воздух, куда-нибудь к берегу моря… Жаль, что форточку нельзя открывать в такой мороз. Так, а почему, собственно, нельзя?.. Вот!

На следующий день она заболела. Перед этим успела съездить во французский визовый центр, привезя оттуда кучу загранпаспортов со свежими визами для очередной группы туристов. Паспорта были нужны срочно. Группа вылетала на следующий день, а Света при всём желании уже не могла привезти их в офис.

Спасать ситуацию пришлось лично Аркадию Васильевичу.

– Диктуй адрес, – сказал ей шеф по телефону, – сейчас приеду.

Был уже вечер, и температура у неё успела подскочить выше 38 градусов, но Света подготовилась и была в своём лучшем «активном раскрасе».

Конечно, он торопился. Но выпить чаю с дороги согласился тем более, что чай «лечебный». Что уж там она добавила в него – неизвестно. Паспорта были приготовлены и лежали на столе. В полутёмной комнате зажжённые перед его приходом индийские свечи создавали нужный аромат. Аркадий Васильевич уже собирался уходить, но, посмотрев девушке в глаза, сказал:

– Света, вы не возражаете, если мы однажды встретимся по-другому, так сказать?

– Так мы уже встретились… – и Светлана распахнула халатик, под которым ничего не было. Аркаша поплыл куда ветер дует и волны несут. Обычно он проявлял легкомыслие только в постели, да и то не всегда…

Следующие несколько дней Аркадий Васильевич общался со Светой так, словно у них ничего не было. А через неделю, будто вспомнил, подошёл, обнял сзади и осторожно поцеловал в шею. Свету передёрнуло.

– Что-то не так?

– Да, всё не так! – сказала Светлана, изобразив женскую обиду. – Ты фальшив во всём, даже в хороших манерах.

– Ну, тогда Светлана нам стоит забыть о том, что случилось.

– А что случилось? Ничего не было…

Горячий душ разгладил озябшую кожу, но не избавил от неприятных ощущений. Воспоминания воздушными пузырьками всплыли откуда-то из потаённых глубин, противно щекоча позвоночник: «Старикашка, без сомнения, рад был бы воспользоваться своими «полными мочиями», да, видимо, совсем уже ни на что не годился. Хорошо, что обошлось лишь тошнотворным тисканьем на его кожаном диване. Бр-р!..»

В такие моменты Света обычно нажимала кнопку «стоп» и начинала философствовать: «Не знаю, кто именно создал человека. Все называют его Творцом, Создателем, но это слишком абстрактно. А мне бы хотелось увидеть его в жизни и заглянуть в лицо. Ибо всегда подозревала, что в великий момент создания человека, особенно, когда Он занимался конструированием мозга, Его что-то отвлекло. Или Он что-то перепутал. Или недоделал. Или, наоборот, перестарался… Как бы там ни было, а с мозгами у человека постоянно возникают серьёзные проблемы. Отсюда и непоследовательность наших поступков…»

Вспомнился наивный сюжетик из школьной жизни. В разгар выпускного три девчонки торжественно поклялись друг другу и себе на будущее: «Если ложиться и «давать», так только за деньги!» Светлана поморщилась: глупо, конечно, но, по крайней мере, честно. И у самой всё шло, как по задуманному, пока шеф не подкатил: «Светочка! Вы наша единственная надежда! Кроме вас никто не справится!» А потом, когда никого рядом не было, зажал её в коридоре и сказал:

– Ты же у нас девушка интеллигентная, душевно тонкая, и даже, на свою беду, не идиотка.

А она и уши развесила! До последнего верила в обещанный чудесный отпуск в Испании. А вместо этого отправилась прямо в трясущиеся ручонки какого-то всемогущего папика.

– Так надо! – Сказал ей Аркаша.

Решительно растёрлась полотенцем. Зеркало в полный рост тут же передразнило. Не привыкшая долго дуться, тем более на себя, Света увидела свежие глаза на ненакрашенном ещё лице. И успокоилась.

Уверенно взяла зазвонивший мобильник.

– Привет! Проснулась?

– Давным-давно. Даже приняла душ и стою тут вся голая!

Но подразнить Аркашу как следует не удалось:

– Как вчера прошло?

Безоблачное утро – не повод сгущать тучи над головой, поэтому дурачилась:

– За-ме-ча-тель-но! – Нет, я серьёзно! Лучше не бывает!

Некоторое время на том конце накапливалось молчание. Видимо, шеф подбирал подходящие слова:

– Сильно выпендривался?

– Да нет… – Света оценила заговорщицкое доверие. – Был тих, аки агнец.

– И договор подписал и денег дал?

Тон принял деловую окраску:

– Ровно столько, сколько требуется внести в качестве аванса за год вперёд.

Оба знали, что в договоре проставлена одна сумма, и совсем другая, в несколько раз больше, должна была быть выплачена наличными. В 2000-х почти все так делали, пытаясь уходить от первых настойчивых потуг налоговых органов контролировать по-настоящему все денежные операции в стране. Аркаша расслабился:

– Классно сработала! – «Ещё бы!» – похвалила она себя и ждала: вот, сейчас объявит о назначении её начальником отдела и поездке в представительство их фирмы в Малаге!

– Я переживал… Он тебя не… обижал?

Надежды рухнули, как когда-то это сделала берлинская стена. У Светы осталось огромное желание отвести хоть душу:

– Ты дурак?

Угрюмое сопение шефа-любовника-сутенёра на том конце провода моментально отбило желание шутить: «А то не знал, на что посылал, шут гороховый!»

– Приставал, конечно! Но самую малость! Я его ловко отшила!

– Молодец, девочка, – выдохнула трубка облегчённо. – Через час будь готова. Пора ехать документы оформлять.

Усмешка тронула губы: «Его определённо следовало обожать, пока окончательно не выстарился!» Светка принялась натягивать кружевное бельё. Слабость к качеству каждой вещи выдавала в ней стремление к достойной жизни вообще. Кстати, неизменные застёжки спереди тоже ни разу её не подводили. Решив убедиться, что появившееся солнце и резкое потепление за окном не отменило необходимости надёжно упаковывать своё тело, отправилась к термометру за стеклом. Нет! Что ты! Мороз только крепчал. «В такую погоду хороший хозяин… Стоп! А вон и баба Люба тащится…

19

К мусорным бакам, в интересного покроя шубе с разноцветными вставками, в вязаном «петухе» и стоптанных мужских полуботинках барской походкой подруливала местная бомжиха.

О бабе Любе можно было сочинять легенды, песни и фильмы. Жила в подвале дома напротив. Все соседи у неё были по традиции мерзавцами, ворами и тайными отравителями. Баба Люба, конечно, человек принципиальный, и если что-то ей не нравилось в мироздании, она объясняла это выражениями, достойными словаря русского специального языка, да и то лучше в обратном переводе с английского. Причём тексты были всегда нетривиальные и, поэтому, запоминались… А не нравилось ей почти всё.

Свету она знала и не одобряла в ней то, что та живет на седьмом этаже и выбрасывает слишком мало бытового мусора.

Света припала лбом к холодному стеклу: с невозмутимостью, достойной разве что коронованных особ, баба Люба успела тщательно обследовать содержимое мусорных баков. Черезчур низко наклонившись над одним из них, ушла с головой в его космическую бездну. «Вот балда! А как обратно?» Захватив косметичку и плед, Светлана расположилась на табурете у окна, ловко манипулируя у лица кисточками, щипчиками и щёточками. А внизу в ящике не менее шустро действовала баба Люба. Время поджимало одну, а мороз заставлял шевелиться другую. Но целеустремлённости им обеим было не занимать.

Изредка Света кидала взгляд посмотреть, как там дела. «У-у-у, работяга!» – ирония слегка тонировала горький привкус, оставшийся после вчерашнего «праздника». В очередной раз заметила свору бездомных собак. Их внимание привлекли тканевые сумки, аккуратно поджидавшие хозяйку в стороне. Голод – не тётка! Одновременно штук восемь пастей рванули ветхую материю на себя. «Вот так! Допрыгалась!» Светка почему-то стала переживать за Бабу Любу, наверное, как представитель одного с ней вида существ против другого.

– Не на ту нарвались! Вмиг прекратив разглядывать солнце сквозь телескопы разнокалиберных бутылок, командирша окрестных помоек пошла в наступление. Вместе с интересными утверждениями о несправедливости мироздания в цель полетело всё подряд из мусорного ящика. А когда осознала, что крепким словцом этих тварей не проймёшь, решила карабкаться на волю. Она тяжело подпрыгнула и повисла, балансируя, как акробат под куполом цирка, на остром краю ящика. Ещё чуть-чуть – и свободна. И тогда держись! «Лезь, давай! Хоть бы помог кто!..»

О, чудо! Мольбы неожиданно оказались услышаны. К подъезду лихо подлетел на новеньком «Мерседесе» Аркадий, круто развернулся и громко засигналил. Свора кинулась врассыпную. А баба Люба, как переспевшая груша, шмякнулась меж контейнеров и шустро ворочая тазом, по-пластунски двинула к авоськам.

Спустя несколько минут, закутав голову мохеровым шарфом, Светка подбежала к машине.

– Поздравляю! – Запыхалась она с мороза. – Вы только что совершили добрый поступок.

Шеф принял намёк по-своему:

– Подумаешь! Не дал красивой женщине замёрзнуть по пути на работу. Отработаешь! – Садись быстрей, мне потом ещё в «налоговую» ехать. И резко рванул машину с места.

«Ну, вот! Опять мне отрабатывать! Сам попробовал бы!» – огрызнулась про себя то ли подруга, то ли менеджер, то ли вообще непонятно кто, и отвернулась к окну.

Обида не позволяла ей думать с быстротой речи. Трудно, всё-таки, с первого раза стать настоящей женщиной! Поэтому решение не выработалось моментально. А баба Люба, оправившись от потрясений, уже деловито распихивала по сумкам «добычу». Заметив, что кто-то интересуется ею из авто, подхватила с земли осколок бутылки и запустила вслед. «Дура!» – непонятно, то ли в свой, то ли в её адрес Света вынесла окончательный приговор.