Читать книгу Этнофагия - - Страница 1

Штиль. Город изнывает от жары и просит у моря пощады. И даже я, человек нисколько не верующий в силу заклинаний, в какой-то момент безвольно присоединяюсь к его мольбам. Вообще, сегодня я пришëл к выводу, что желание отсеять слабых и больных было единственной движущей силой людей, разработавших парадную форму городской стражи Симпáна. Самый разгар лета, а я стою здесь, в порту, упакованный в металлический шлем, кожаный нагрудник поверх кольчуги, нáручи – от плеча до локтя, сапоги до колен, опять же, кожаные, и, конечно, штаны и парадный зелёный плащ из добротной тяжёлой ткани. Хорошо, что природа снабдила меня крепким здоровьем, иначе я бы давно спëкся, как в прямом, так и переносном смысле.

В порту, несмотря на жару, уже царит страшная суета, а сегодня ночью город и вовсе будет стоять на ушах. Бухта буквально забита яхтами и мелкими судами. Со всех островов архипелага в Симпáн стягивается богема – всё ради пьесы, которую ставит в Амфитеатре первый в истории драматург нечеловеческого происхождения. Соберутся представители всех гильдий и объединений, а вместе с ними и самое разнообразное жульё. Событие должно произвести эффект культурной бомбы, ибо многие до сих пор считают искусство прерогативой людей.

Насколько я понимаю свою работу, в такой день наша помощь должна пригодиться. Лично меня определили в конвой таласанской делегации, чему я был несказанно рад, поскольку эти существа всегда вызывали у меня интерес. Возможность быть свидетелем необычных вещей, в принципе, была одной из причин, по которым я охотно терпел лишения, связанные со спецификой своей работы.

К вечеру непреклонная стихия, хоть и нехотя, но всë же подчиняется течению времени, и большое красное солнце опускается за горизонт позади меня. Жара понемногу спадает. Мягко гаснут ярко голубые краски моря, и с ними меркнет золотой блеск песка. Безоблачное небо над Симпáном пронзают первые звëзды, в то время, как в порт прибывают последние важные гости из таласанской делегации.

Рабочие всех возрастов и мастей суетливо подвозят на причал специально оборудованные тележки с прозрачными бортами, в которых представители морского народа смогут путешествовать по суше. Фамильяры, выбранные для их сопровождения, по случаю праздника украсили свои хвосты разноцветными бантами. Мне оставалось констатировать, что зверолюд за все сто пятьдесят с лишним лет сожительства с человечеством, так и не освоил концепцию высокой моды.

При помощи специальной "лапы" рабочие грузят первого таласанца в тележку на электрическом приводе, едва не сбрасывая бедолагу обратно в воду. Мы не вмешиваемся в этот процесс и молча наблюдаем за погрузкой. В девяноста девяти случаях из ста – это основная деятельность городской стражи.

– Фу! Воняет, как будто кто-то сдох! – возмущается старший сержант.

Его зовут Илья Лаврецкий. Роста в нём – метр шестьдесят пять, а гонора хватило бы на четверых урсов. Он по-детски капризен и без конца грызëт ногти, особенно, когда нервничает. За спиной его все называют Илюшей, но я ни разу не слышал, чтобы кто-то обратился к нему подобным образом.

– Почему "как будто"? Здесь каждый день кто-нибудь умирает.

– Да, но воняет не поэтому.

Я знал, что он имеет ввиду. Следует признать, что зверолюду нужно сделать серьёзные шаги навстречу гигиене, особенно некоторым фамильярам. Но старший сержант не любит в них не только это. Илюша называет себя гуманистом третьей волны. Он только и ждëт, чтобы кто-нибудь дал ему возможность поговорить о превосходстве человеческой расы. Особенно в день, когда его выбрали для сопровождения презренных таласанцев.

Поминая всё это, я воздержался от комментариев. Вообще, если я когда-нибудь хочу продвинуться по службе и стать сыщиком, то лучше мне помалкивать. Это не потому, что я думаю или планирую что-то крамольное. Нет. Всё это в прошлом, ибо принесло только боль и стыд. Теперь я в системе, необходимость существования которой для меня совершенно очевидна. Однако я по-прежнему стараюсь быть честным – а это свойство начальство городской стражи категорически не поощряет. За три с половиной года бесплодных попыток получить повышение я хорошо уяснил этот факт.

– Воняет зверьëм, Артём, – не унимается сержант. – Ты что, не чуешь?

– Привыкаешь, – с максимально безразличной миной говорю я.

Ненавижу таких, как он. Поступил на службу год назад, но уже стал моим шефом. Говорят, папа постарался. Но, с моей точки зрения, Илюша, как и любой хитрозадый говнюк и, к тому же, клеветник, вполне мог бы справиться с продвижением по службе и сам.

– И, по-твоему, это нормально? – спрашивает он, демонстрируя мне свои кривые зубы.

– Нормально ли то, что таласанцы пахнут рыбой? Вопрос риторический, – сказал я и тут же пожалел об этом.

– Пахнут! – воскликнул сержант. – Воняют, а не пахнут!

– Вы очень чувствительны, сержант, – заметил я. – Уверен, что это помогает в работе.

– Младший сержант Муромский, – процедил Илюша, особо выделяя мой низкий ранг. Ядом в его голосе можно было отравить крупное животное, но не меня. – Нельзя говорить то, чего говорить нельзя, понял меня?

– Нет, – честно ответил я.

– Вот поэтому ты и тянешь лямку столько лет, – сказал сержант. – Ты политический импотент.

Обвинение в политической импотенции со стороны человека, втихаря называющего представителей дружественной разумной формы жизни "рыбьими мордами" – это уже слишком, подумал я и сказал:

– По-моему, наши гости готовы.

Лаврецкий вытащил палец изо рта, сплюнул себе под ноги и небрежной походкой двинулся в сторону тележек с таласанцами, около каждой из которых стоял фамильяр. При взгляде на этих странных существ, отдалённо напоминавших чисто мультяшные образы, сержант поджал губы и нахмурился так, что у него сформировались надбровные дуги, от чего сам он стал похож на обезьяну.

Я следовал рядом и гадал, для кого он устроил этот спектакль? Оба мы знаем, что ему придётся вести себя вежливо. Город давно взял курс на мультикультурализм, и стабильные отношения, как с урсами, так и с морским народом и с фамильярами, невероятно важны для дальнейшего процветания архипелага – и всего человечества, коль скоро мы не знаем, живут ли люди где-то ещё. Как выразился на брифинге капитан Лебядкин: "Будете им хамить – придётся потом целовать их под хвост. Такая нынче политика". Сомневаюсь, что Илюша горел желанием исполнить нечто подобное.

Самоходные тележки, в которых перевозили таласанцев, были довольно массивными. По сути, это был бассейн с небольшим количеством воды, оснащённый ходовой частью. Спереди находилось сидение для фамильяра, управлявшего тележкой при помощи руля и пары рычагов. Двигалась эта конструкция не быстрее пешехода, и у неё были очевидные проблемы с подъёмом в гору, но сегодня подобных задач никто и не ставил. Амфитеатр находится в десяти минутах ходьбы отсюда, а когда мы прибудем на место, заботливые рабочие отнесут дорогих гостей в специально оборудованную водную ложу.

Общение с таласанцами было затруднено тем, что человеческая речь была им недоступна. Они всё прекрасно понимают, но сказать, к сожалению, не могут, поскольку дыхательные пути у них расположены на спине. Звуки, которые таласанцы издавали ртом, и близко не напоминали человеческую речь, но вполне позволяли им высказывать идеи любой степени сложности. Люди с большим трудом осваивают основы их необычного наречия, а вот фамильяры, напротив, оказались удивительно хороши и в распознавании речи морского народа, и в переводе её на человеческие языки, с которыми у этих сообразительных, но наивных созданий, также не было никаких проблем.

Так и повелось – за каждым прибывшим на сушу таласанцем закрепляли фамильяра, который выполнял роль слуги и переводчика. За такую работу могли и убить – настолько хорошо им платили. Тем из них, кто не знает языков, остаётся служить урсам, как это исторически сложилось, или же работать на людей – слугами, курьерами, разнорабочими. Среди них немало жуликов всех весовых категорий, но редкий фамильяр занимает хоть сколько-нибудь значимую должность в Альянсе архипелага. Пожалуй, я мог бы пересчитать их по пальцам одной руки. Поэтому, наверное, старший сержант, искренне презиравший таласанцев и урсов, но всё же вынужденно считавшийся с их силой, к фамильярам показательно и неизменно относился, как к самым что ни на есть тупорылым животным.

– Слышь, псина, – сказал он, когда мы приблизились к процессии. – Вы готовы?

Фамильяр фыркнул, запрыгнул на водительское кресло и испуганно кивнул. Его короткая шерсть была красивого серого оттенка. Он был одет в бежевый хитон из прямоугольного куска ткани, заколотый на его узких плечах медными пряжками и стянутый кожаным поясом в том месте, где у людей находится талия. Его длинный лоснящийся хвост у самого основания украшал нелепый зелёный бант, заодно прикрывавший отверстие в хитоне. Поза фамильяра выдавала происходившую в нём вселенскую борьбу достоинства с напряжением. Таласанец, располагавшийся в бассейне позади него, вдруг громко застрекотал, но слуга почему-то ничего не перевëл, а вместо этого, наоборот, совершенно притих.

– Что он сказал? – грозно вопрошал Илюша.

– Ничего такого, что заслуживает вашего слуха, господин сержант, – ответил фамильяр.

– Это решать мне, – возразил Лаврецкий. – Ещё раз – что он сказал?

– Сущую ерунду, нелепицу…

– Отвечай, иначе пойдёшь работать на псарню! Будешь убирать дерьмо за своими безмозглыми предками до конца дней!

Фамильяр жалобно заскулил, поджав уши. Его большие круглые глаза и плоская морда выражали тяжкие внутренние муки. Он то и дело крутил головой, поочерёдно смотря, то на нас, то на таласанца, который в ответ снова что-то протрещал.

– Я жду, псина, – настаивал Лаврецкий.

Слуга потупил голову и наконец заговорил, глядя себе под ноги:

– Господин Рафаэль просит вас не называть меня псиной в его присутствии. Однако, по его словам, это оскорбляет не столько меня, сколько вас. Поэтому он также просит меня быть терпимым, если вы всё-таки продолжите попытки унизить собственное достоинство. Пока вы не ответили резче, чем следует, смею напомнить вам о декрете номер сорок два, запрещающим наказывать переводчика, как не наказывают и гонца, принёсшего дурную весть…

Когда фамильяр договорил, хвост его пришёл в движение, а глаза снова забегали от Илюши к таласанцу. Мне уже нравился этот парень – Рафаэль. Обожаю, когда идиоты и хамы получают по заслугам.

Выслушав отповедь фамильяра, старший сержант весь аж побагровел, но, к его чести, ничего не сказал. Вместо этого он дал мне знак, что будет замыкать шествие, и прошёл в конец процессии. Интересно, на ком и как он выместит злобу в этот раз?

Впрочем, нет. Совершенно не интересно. Гораздо интереснее было без назойливого контроля со стороны Илюши перекинуться парой слов с чуждым для человека разумом – чем я и занялся незамедлительно.

– Добро пожаловать в Симпáн, господин Рафаэль, – сказал я и отдал честь. – Младший сержант Артём Муромский к вашим услугам. Я отведу вас и вашу свиту в Амфитеатр, где вы будете находиться под покровительством господина мэра. Следуйте за мной.

Житель моря в ответ медленно кивнул. Илюша окликнул рядовых стражников порта и приказал им присоединиться к нам. Те встали по обе стороны от каждой тележки (всего их было десять), и мы не спеша двинулись.

Грунтовая дорога постоянно поднималась чуть вверх, но не настолько круто, чтобы создавать серьезные неудобства для таласанцев. Несмотря на то, что основной поток гостей уже миновал, по пути мы встретили множество охотников до заработка – от бродячих торговцев артефактами до музыкантов и даже пары факиров. Всех их вежливо отстранили подальше от тележек, но последним я всё-таки бросил несколько бронзовых монет – приручение огня с детства кажется мне настоящей магией.

Местные зеваки глазели на наш обоз без особого интереса – в Симпáне находится постоянное посольство Талáсии, и здесь ими никого не удивишь. Чего нельзя сказать про жителей других островов, для визита на которые зверолюду требовалась виза и разрешение на работу, получение которых было связано со значительными бюрократическими трудностями. Симпáн в этом плане стал чистой воды социальным экспериментом – котлом, в котором добровольно и по принуждению варятся вместе представители нескольких разумных форм жизни. Горожане, а особенно наш мэр, очень гордятся таким положением вещей. Но надо сказать, что их точку зрения разделяют далеко не все жители Альянса.

Не дожидаясь, пока я придумаю повод для разговора, Рафаэль задал вопрос первым. Фамильяр озвучил его мысль прямой речью:

"Что вы думаете о пьесе, которую мы сегодня будем смотреть?"

– А при чём здесь я?

"Ну я же вас спросил, значит, при том".

Я усмехнулся. Легко соскочить с острой темы не получалось. Помолчав в раздумьях, я сказал:

– Ведь только сегодня премьера. Что можно сказать о произведении, не посмотрев его?

Таласанец снова что-то прочирикал, но фамильяр промолчал. Я не стал уточнять, о чем была речь, а вместо этого задал встречный вопрос:

– А что вы сами думаете об этом?

"Я думаю, что урсы не обделены чувством прекрасного, однако человека или таласанца в драматургии ему не превзойти. Даже фамильяры гораздо тоньше чувствуют социальные мотивы. Однако, посмотрим. Вы верно сказали, что сначала мы должны увидеть результат, а уж потом выносить суждение. Надеюсь, мы сможем обсудить эту пьесу после премьеры, на обратном пути".

– Я тоже на это надеюсь, – сказал я и больше не проронил ни слова до самого Амфитеатра.

Каждый раз при общении с ними у меня возникало такое странное зловещее чувство, будто я говорю с ожившей куклой. Я всегда успешно подавлял в себе это ощущение, но вполне могу понять, что происходит в душе тех, кто на это не способен.

Таласанцы, в отличие от урсов и фамильяров, по-настоящему чужды нам. Их территории имеют ещё одно пространственное измерение, вследствие чего мышление морского народа порой трудно постижимо для детей суши. Судя по всему, они произошли от дельфинов. Их морды были не такими вытянутыми, а в передних плавниках имелись самые настоящие локти, но сомнений в их родословной возникнуть не могло.

История нашего с ними сотрудничества довольно интересна, если не сказать – удивительна. Первые триста лет после Коллапса остатки человечества были слишком озабочены выживанием за пределами ставших непригодными для жизни материков. Великая Хворь охватывала любого человека, который высаживался на большую Землю, и никто не знал, как с ней бороться. Многочисленные экспедиции, организованные смельчакам и героями, все до единой сгинули, поэтому покорение старого мира было отложено до лучших времён.

Говорят, что Коллапс произошёл очень быстро – за считанные месяцы не стало почти всего человечества и большей части млекопитающих. Выжили лишь те, кто достаточно долго дрейфовал в море, а затем высадился на островах греческого архипелага. За первые триста лет последние люди смогли построить здесь островной Альянс и частично восстановить цивилизацию, постепенно нарастив свою численность до примерно ста семидесяти тысяч человек.

А затем пришли они – мутировавшие потомки морских животных, учредившие свой первый подводный город на месте затопленной Венеции. Люди быстро наладили с ними взаимовыгодный обмен ресурсами и артефактами. Не успел улечься первый культурный шок, как спустя пару десятков лет, таласанцы отбуксировали в бухту Симпáна судно, кишащее существами, будто бы сошедшими со страниц детских книг. Это были урсы и фамильяры – животные, ставшие разумными вследствие какого-то загадочного эксперимента или явления природы. Они бежали с материка в поисках спасения от агрессивной фауны, занявшей место вымерших во время Коллапса видов. К счастью, они оказались невосприимчивы к Хвори и не являлись её носителями, поэтому после длительного карантина, гости Симпана были определены на один из пустующих островов. С тех пор прошло несколько поколений, и зверолюди постепенно ассимилировались среди людей, перенимая нашу культуру и язык и, как будто, становясь всё более человекообразными с каждым следующим поколением.

Немудрено, что насчёт всего этого существует огромное множество мнений, в том числе и непримиримых. За годы службы в городской страже я хорошо изучил их все, и мог с уверенностью сказать, что ни одна из группировок не смогла прийти к непротиворечивой позиции. Это и не удивительно. Наверное, вообще все существа во вселенной являются носителями греха предубеждения. Жаль только, что знают об этом далеко не все.

Так за праздными размышлениями я и не заметил, как мы миновали базарную площадь, обошли с правой стороны городскую ратушу и наконец вышли по широкой дороге, освещённой фонарями, к Амфитеатру, чей величественный вид должен был напоминать людям о том, что человечество снова встало на путь покорения Земли. Его высокие стены были построены из каменных блоков, скреплённых между собой по древней технологии – без использования раствора, но его просторные арки светились электрическими огнями. Амфитеатр окружали высокие платаны с голыми белыми стволами и раскидистыми кронами. Порой, гуляя здесь поутру, когда никого нет, я ощущал себя персонажем из сказки.

На главном входе таласанцев принял местный персонал. Нам же заранее было приказано по прибытии занять посты для усиления охраны высокопоставленных лиц, что мы и сделали.

Трибуны Амфитеатра были разделены на несколько уровней. Верхний был предназначен для тех, кто побогаче, а нижний – для всех остальных. Общая вместительность была не так уж и велика – всего-то пара тысяч сидячих мест. Каждый уровень был разделен на секции. Нас с Илюшей определили в сектор, в котором сидели представители гильдии юристов. Не в последнюю очередь это случилось благодаря его великосветскому папе. Наверное, снова хочет преподнести своему нерадивому сынишке какой-нибудь ценный урок – желательно на глазах у сослуживцев. Насколько я понимаю, садизм и пренебрежение чужим мнением – это у них семейное.

И, словно в подтверждение моих мыслей, Лаврецкий старший, завидев нас, встаёт со своего ложа и, вытирая руки о просторную пурпурную накидку, провозглашает:

– А вот и он – гордость матери, но не отца! Пришёл защищать нас, сынок? Вот, что бывает, когда плохо учишься. Ну-ка, дай-ка посмотреть, начищены ли до блеска твои сапоги… Я всегда говорил, что по ботинкам о человеке можно узнать очень многое.... Ну вот, что и требовалось доказать.

Раздались отдельные смешки его прихлебателей. Илюша стоял молча и краснел. Мне даже стало его жалко. Чуть-чуть.

На улице совсем стемнело. Прозвенел первый звонок. Подготовка к представлению займет ещё минут двадцать. Здесь, под деревянной крышей в свете дорогостоящих электрических ламп царит необычайное возбуждение. Последний месяц мэр только и говорит, что об этой пьесе, поэтому все крупные объединения прислали своих представителей. Жрецы обосновались по правую руку от ложи мэра, расположенной напротив сцены. Правее них уселись торговцы, разодетые в дорогие льняные ткани пёстрых оттенков, а ещё дальше находится ложа таласанцев, снизу от которых терпеливо выжидают урсы. Даже инженеры выделили средства на несколько билетов для своих представителей, хотя и обошлись дешёвыми местами.

Рядом со мной же собрались самые отъявленные слуги культа словесной эквилибристики. Беседы этих людей часто изобиловали ядом и туманом, но порой были весьма интересны. Я занял свою позицию у входа в их ложу и сделал вид, что меня не существует. Илюша встал подле своего отца, вернувшегося на своё место, и снова принялся за свои ногти – воистину, островок стабильности в море сегодняшней неопределённости.

Массивную голову Степана Лаврецкого венчала блестящая лысина. Оставшиеся жидкие седеющие волосы свисали до его заплывших от лишнего веса плеч. Казалось, что кто-то слизнул растительность с его макушки, а остальное господин адвокат просто забыл сбрить. Что ж, у богатых свои причуды. Определённо такая причёска делала его невероятно узнаваемым. Уверен, что это было осознанно. Нынешние суды – полноценное шоу со всеми вытекающими, поэтому повадка и внешний вид старшего Лаврецкого были тщательно откалиброваны. Несмотря на свою тучную фигуру, он твёрдо держал осанку и вообще, при всей своей экстравагантности, выглядел внушительно и статно. Когда глава семейства слушал кого-либо, лицо его выражало лишь бесконечное недоверие, а когда говорил, то его непреклонный тон и низкий бархатный голос делали всë сказанное гораздо убедительнее, чем оно было на самом деле.

Степан Андреевич, разумеется, знал о себе всё это и активно этим пользовался. Между прочим, его семья содержит множество разнообразных животных на своей ферме, в том числе и в научных целях. Не удивлюсь, если господин адвокат отрабатывает на публике какие-нибудь тайные приёмы дрессировки. Уж больно замечательная чепуха находила у людей отклик, будучи вложена в его уста.

– Вот послушай мою историю, – сказал Степан Андреевич, беспардонно перебивая Ямáду, который в этот момент, активно жестикулируя, что-то рассказывал остальным. – Извини, Такáси. Это как раз о том, что ты говорил. Так вот, послушайте. Третьего дня заявляется в суд некий Евстигней Платонов. Заявляется не просто так, разумеется, а с требованием, притом довольно экзотичным. Дескать, его отец нанял поденщика для строительных работ на участке. Тот в процессе употребил лишнего и после небольшого чисто бытового конфликта посадил фамильяра, служащего в доме, в яму, после чего благополучно его там забыл и вернулся к работе. Через три дня, когда отец упомянутого Евстигнея сунулся в яму, то обнаружил там окоченевший труп своего любимого слуги, чем конечно же был весьма огорчён. В результате виновника бросили в ту самую яму и оставили его там ровно на три дня. Казалось бы, справедливо, но поденщик-то возьми, и умри, от самой обычной жажды. Требование же Евстигнея заключалось в том, чтобы его отца судили за убийство. В свою защиту он привлёк всю мощь общественного мнения – на его стороне выступали жрецы Всеединства, члены сообщества матерей и профсоюза вольнонаёмных рабочих, и черт-те кто ещё. Отец же вышеозначенного неблагодарного отпрыска нанял одного только меня. Суд присяжных длился семь часов. Кто скажет, за счёт чего я победил?

– Очевидно, что вы были умнее, Степан Андреевич, – вбросила из дальнего угла Наташа Кирсанова – известная интриганка с внушительным бюстом.

– О, нет, моя дорогая! Разве можно быть умнее жреца? Разве можно знать о морали больше тех, чья работа – наставлять нас и вести нас на пути к благочестию? Нет и ещё раз нет. На этом поле я бы проиграл. Я не стал спорить с ними о богоугодном и благочестивом, а вместо этого сначала подумал о мотивах истца. Почему Евстигней делает то, что он делает? Неужели он и впрямь так озабочен вопросами божественной морали, что способен посадить своего собственного отца? Отвечаю вам – нисколько нет. Евстигней просто-напросто задумал прибрать к рукам ферму своего родителя. После небольшого расследования, выяснилось, что именно он подговорил поденщика запереть фамильяра в яме, и именно он отключил воду, подведëнную туда моим клиентом из колодца. Таким образом обвинение было выдвинуто со злым умыслом, что согласно многочисленным прецедентам принято трактовать в пользу обвиняемого. И уаля – мой клиент на свободе, в то время, как Евстигней лишён наследства и отправлен добывать соль. Мораль сей басни такова – не бывает идеальных людей. Если кто-то пытается судить с позиции глобальной справедливости, всегда проще доказать, что этот человек сам несправедлив, чем оспорить его требование. Учитесь, пока я жив. Эй, фамильяр! Вина всем за мой счёт!

Раздались жиденькие аплодисменты. Я не испытывал и капли приязни ко всем этим людям. Хотя, к чёрту эвфемизмы! Их довольные сытые рожи, их уверенность, их помешанность на себе и их псевдоинтеллектуализм – каждая деталь их лживого бытия была мне глубоко противна. В молодости я участвовал в студенческом бунте, направленном против гильдии юристов. Тогда дело закончилось совершенно необязательной трагедией, из-за которой капитан до сих пор испытывает сомнения в моей лояльности, а все мои бывшие друзья-бунтари считают меня предателем.

Но, если честно, мне плевать и на тех, и на других. Я изменился и понял, чем правда отличается от истины. В правду верят, а истина – реальна. Мои соратники хотели совершить доброе дело, а в итоге убили невинного человека, находящегося при исполнении. Их правда была про жизнь, но истина оказалась про смерть.

Сегодня, спустя почти шесть лет с тех пор, я пытаюсь жить по другим правилам. Я понимаю, что гильдия юристов является важным противовесом другой фракции, к которой я, к слову, питаю ещё меньше приязни. Речь конечно же про жрецов Всеединства. И, хотя правдой было бы утверждение, что и те, и другие – мошенники, но следует признать, что в их спорах иногда рождается истина. А для меня, как и для системы в целом, безликая и слепая истина всегда предпочтительнее любой доброй правды и уж тем более прекрасной лжи.

Именно поэтому я молча занимаю своё место и делаю свою работу вместо того, чтобы выхватить меч и разрубить всех этих людей пополам, погибнув затем от многочисленных ранений. Нет. Терроризм – явно не для меня. К тому же, в архипелаге встречаются существа пострашнее богатых демагогов. Убийцы, насильники, грабители и разбойники – именно они-то и являются злом в самом привычном смысле этого слова. И его никогда не убудет.

Возможно вам кажется, что я слишком много рассуждаю, но поверьте мне, такова уж профессия стражника. Мы умеем быть начеку, находясь при этом внутри собственной психической реальности. Отсутствие этого навыка, пожалуй, делает человека непригодным к несению нашей службы.

Что ещё пригодилось бы любому стражнику – так это бесконечный мочевой пузырь. Я попросил младшего по званию подменить меня и спустился с трибуны, в общественный туалет, устроенный в виде наклонного канала вдоль стены подвального помещения. Когда я поднимался обратно, то осознал вдруг, насколько голоден. В принципе, я ничего не потеряю, если пропущу первые пару минут представления. В противном случае полуторачасовое стояние с пустым желудком в окружении всех этих замечательных личностей, могло привести меня к нервному срыву.

Я свернул на улицу и бодрым шагом двинулся в сторону палаток с уличной едой. Сейчас здесь не слишком людно, ведь пьеса вот-вот начнётся. Только шныряют из одного тёмного угла в другой торговцы краденым. Но мне не до них. Я вполне заслужил свою лепёшку с мясом. А лучше – две. Жалко, что нельзя отполировать результат пивом или вином, но я обязательно позволю себе это чуть позже, когда скину плащ в караульной.

Зайдя под навес, я подобно хищному животному бросился к шашлычнику и, давясь слюной, сделал заказ и бросил на стол серебряную монету. Только после этого я из профессиональной этики окинул взглядом посетителей. Атмосфера здесь царила мрачная. Единственная электрическая лампа находилась на стойке по центру шатра. В мангале потрескивал раскалённый докрасна уголь. В дальнем углу стояли у круглой деревянной стойки и пили пиво двое типов одетых в закалённую морскими ветрами одежду. Они покосились на меня, но сделали вид, что им всё равно. Я взял их на заметку и повернулся обратно к бару, снимая ненавистный шлем.

На раздаче стоял Вольдемар. Выглядел он как и все урсы – говорящий мишка с чуть более цепкими лапами, более плоской, прошу прощения, мордой и более развитым плечевым поясом, чем у предка-медведя. На нём был надет замаслянный тряпичный фартук неопределённого цвета.

– Большой день для вашего народа, – говорю я, только чтобы отвлечься от чувства голода, пока собирают моё блюдо.

– Ты же знаешь, мне чужие лавры ни к чему, – ответил урс утробным басом. – Не будь я Вольдемар. К тому же билеты уж больно дорогие. Три золотых! На это можно неделю жить.

– Это да, – ответил я. – Но есть те из вас, кому не всё равно. Те, кто при деньгах. Что говорят они?

– А что тут можно сказать, Артём? – спросил Вольдемар, ставя передо мной миску с лепëшками и стакан компота. – Зверолюд играет человека – шутка ли? Да двадцать лет назад такое нельзя было и вообразить. А теперь у нас не только шерстяной актёр, но и режиссёр. Задницы взорвутся – это всё, что я знаю. Если честно, не уверен, что это то, что нам сейчас нужно.

– Полнофью фофлафен!

– Приятного аппетита.

– Шпахыба.

Быстро покончив с едой, я запил её добрым стаканом компота и, водрузив шлем обратно на голову, поспешил вернуться на пост. Напоследок я ещё раз глянул на пару незнакомцев в углу. Один из них показался мне до боли знакомым, но я, хоть убей, не мог вспомнить обстоятельства, при которых мы встречались, да и разбираться с этим не было времени.

Аккурат под третий звонок, я занял свою позицию в ложе, где обнаружил, что у Степана Андреевича посетитель. Я стоял довольно близко и обильно потел после плотного ужина. В общем шуме зала мне было отчётливо слышно каждое их слово.

– Потому что это ни в какие ворота не лезет! – возмущался гость. Его лицо скрывал капюшон. – Они надеятся, что люди валом повалят на трибуны и будут платить свои кровные за представление, в котором между нами и зверолюдом нет различий? Их целью должен быть заработок денег! Ставка на иллюзии никогда не приводит к обогащению!

– Жрецы бы поспорили с вами, – замечает Лаврецкий старший.

– Туше, – отвечает гость. – Но я вынужден думать наперëд. Если эта, с вашего позволения, пьеса, провалится, в чëм я уверен более, чем наверняка, то руководство не сможет выплатить нам долг – колоссальный, между прочим, долг. В таком случае я буду вынужден нанять вас для защиты наших интересов. Всё, чего я прошу сейчас – это иметь ввиду нас при составлении своего графика на ближайшее время.

– Я учту вашу озабоченность, господин Штольц, – ответствовал адвокат. Услышав свою фамилию, гость вздрогнул. – А сейчас давайте лучше посмотрим непосредственно на предмет ваших опасений. Быть может, вы примете решение ещё до того, как представление закончится.

– Именно поэтому я и взял билет в вашу ложу, – сказал Штольц. – Время, знаете ли – ценнейший ресурс.

– О, уж я-то знаю, могу вас заверить, – в голосе Лаврецкого появилась напряжённая нотка. – Поэтому давайте всё-таки помолчим.

Его предложение было принято без дальнейших замечаний. Вскоре зал притих, а фамильяры притушили свет везде, кроме сцены, построенной посреди арены. Поскольку представление можно было смотреть только с одной стороны, задняя часть амфитеатра пустовала. Таким образом в зале было всего около тысячи человек, плюс прислуга и охрана. Все они затаили дыхание в ожидании представления, которое должно изменить правила театрального дела. Вступает с заглавной темой разношерстный оркестр, расположенный за сценой. Падает занавес, актёры начинают играть свои роли.

То, что чуда не произошло, стало понятно в первые же пятнадцать минут – любому человеку, который имеет хоть какое-то отношение к искусству. Странно слышать это от стражника, но в юности я баловался героической поэзией, весьма популярной у моих однокашников, а также состоял в академическом драмкружке, поэтому сказать, что у меня нет вкуса, нельзя.

И, о, боги, это было ужасно. Ужасно само по себе – безотносительно острых вопросов, которые произведение порождало своей социальной тематикой и попутным нарушением всех устоявшихся общественных норм. Уверен, что Вольдемар, захоти он стать драматургом, создал бы более удачную картину, чем то кошмарное нагромождение пафосных перлов и противоестественных решений, свидетелями которых мы стали. Клянусь, я бы покончил с собой, если бы оказалось, что автором сего опуса оказался я. Это было настолько плохо, что мне и спустя время причиняет физическую боль попытка изложить словами его суть. Честно говоря, зная урсов, я был готов к тому, что скорее всего людям придётся проявить сноровку, чтобы полюбить эту пьесу – было бы желание. Но даже у меня, человека весьма дружного со зверолюдом, такое желание могло бы возникнуть разве что под пытками. Можете себе представить, что происходило с менее благосклонно настроенной публикой.

Штольц покинул ложу первым. Напоследок он кивнул адвокату Лаврецкому, и тот ответил ему тем же. Лицо Степана Андреевича украшала загадочная ухмылка, природу которой я установить не смог. От мыслей об этих двоих меня отвлекли звуки, идущие со сцены.

Первый помидор прилетел в голову главному герою фамильяру в тот момент, когда он признавался в любви прекрасной даме. По сюжету он был человеком, заключённым в тело фамильяра злым волшебником в белом халате. Герой сокрушался, что они с возлюбленной не могут вступить в более близкую связь и задавался вопросом, может ли человеческое воображение вынести и стерпеть подобный союз.

Что ж, практика показала, что не может. После невинного обстрела овощами и яйцами в зале поднялся низкий неодобрительный гул. Какие-то уроды начали швырять в актёров заранее припасëнные камни. Актрисе, игравшей предмет любви героя, булыжник угодил прямо бровь. Блеснув в электрических огнях, брызнула кровь, и девушка упала, пытаясь отползти к противоположной стороне сцены.

– Скотоложцы! – кричит кто-то поверх шума, и зал окончательно сходит с ума от переизбытка чувств.

– Идите и разберитесь с этим, ребята, – сказал Лаврецкий старший.

Меня не нужно было просить дважды. Я приказал двум рядовым держать вход в ложу, а сам, не дожидаясь Илюши, направился вниз на бушующие трибуны. К месту перепалки уже стягивалась стража, стоявшая с боков сцены. Один из них отправился помогать раненой актрисе. По пути я свистнул ещё несколько человек и показал пальцем на группу хулиганов с камнями в переднем ряду. Разобраться, кто есть кто, было очень трудно, поскольку вообще все посетители выражали своё негодование. Фамильяры, попавшие под руку, разбегались, кто куда. Трое из тех, кто бросал камни в актёров, перескочили через заграждение и побежали по песку арены к воротам с противоположной стороны. У них нет шансов проскочить охрану, поэтому я концентрируюсь на тех, кто по-прежнему находится в толпе. Там, куда я иду, начинается настоящая свалка. Люди дерутся, кричат и швыряются друг в друга всем, что попадается под руки. Либо бить всех подряд, либо…

Я достаю пистолет и делаю предупредительный выстрел в воздух. Рядом кто-то протяжно визжит.

– Тихо! – инстинктивно рявкнул я и сделал ещё один выстрел.

Подождав секунду, пока уляжется первый шок, я отчётливо и громко сказал:

– Именем Альянса! Приказываю вам остановиться и занять свои места! Сядьте и положите руки на колени так, чтобы я их видел. Если будете сотрудничать, никто не пострадает!

В одной руке я держал это смертоносное чудо кустарного ремесла, а другую положил на рукоятку висевшего на поясе меча. Кажется, это произвело должный эффект. Я уже говорил, что ходил в драмкружок. Так вот, злодеев играть приятнее всего. Наверное поэтому многие становятся злыми в обычной жизни. Ибо, как известно, вся наша жизнь – игра, а игры должны быть интересными.

Представление, конечно же, было безнадёжно сорвано. Мне ещё придётся отчитаться за эти две пули, но я был уверен, что всё сделал правильно. Как стражник, я должен охранять покой граждан и минимизировать ущерб – а что, как не покой выражают сейчас эти ясные лица?

Конферансье объявил о завершении представления. Троих беглецов связали и бросили в темницу. Остальных переписали и вывели по одному. Всё это время я поглядывал на ложу урсов, в которой царило удивительное спокойствие. Представляю себе, что они думали. Людишки подрались из-за пьесы, поставленной одним из них. Сомневаюсь, что они могли оценить, насколько плохим было это поделие в глазах людей. Уж больно прикладное мышление у урсов. Может быть поэтому они так безнадёжно плохи в драматургии? Кто знает? Факт остаётся фактом – сегодня общественность была потрясена. Но для этого, вроде бы и собирались, так?

Когда все необходимые оперативные действия были выполнены, пришло время проследить за тем, чтоб таласанцев вернули в воду целыми и невредимыми. Ещё не хватает проблем и с ними. Мне хотелось поскорее покончить с этим, поэтому я повсюду искал Илюшу, но спустя десять минут бесплодных блужданий, я решил, что справлюсь с задачей и сам.

Водная ложа находилась справа от сцены, на верхнем уровне – напротив того места, откуда ещё недавно кидали камни. Чуть правее и ниже неë находилась ложа урсов, которые к этому моменту почти все разошлись. Пока я дошёл до таласанцев, то заметил, что ни единый член администрации не стал дожидаться завершения нашей работы. Наверное, они разбежались ещё раньше, чем я выстрелил.

Таласанцы без конца стрекотали. Кажется, дебаты были довольно горячими. Я спустился вниз, позвал рабочих, распорядился о погрузке и отправился ко входу, чтобы организовать конвой.

На улице тоже творилось нечто неладное. Выйдя, я обнаружил, что несколько фонарей разбиты. Капитан Лебядкин собственной персоной стоял у гостевого входа с факелом в руке, раздавая инструкции подоспевшему подкреплению. Шеф был очень крупным мужчиной с квадратными плечами, квадратной головой и квадратным мышлением. С таким человеком бесполезно искать компромисс.

– Муромский! – крикнул капитан, едва я попал в поле его зрения. – Это ты стрелял там внутри?

– Так точно, капитан.

– Ты что, идиот?

– Никак нет, капитан. Обстоятельства требовали остановить насилие предупредительным огнём.

– Кто отдал приказ?

– Никто, капитан. Я принял решение самостоятельно, – ответил я.

– Рапорт!

– Сейчас? – спросил я и посмотрел на тех, кто вынужден был ждать, пока мы закончим этот нелепый обмен репликами.

Капитан что-то недовольно проворчал и спросил:

– А что у тебя сейчас?

– Везу таласанцев в гавань. Старший сержант Лаврецкий…

– Забудь про него. У нас тут ЧП. Найдены трупы троих фамильяров. Действует организованная группа, возможно несколько ячеек. Я выделю тебе людей в помощь. Как можно быстрее и аккуратнее смойте наших гостей обратно в море. Как понял меня, Муромский? Повтори!

– "Забудь про него. У нас тут чепэ. Найдены трупы…"

– Немедленно заткнись, умник хренов, и приступай к работе! Чтоб завтра с утра был рапорт!

– Так точно, капитан!

Здесь стоит отметить, что намедни господин мэр отказался от усиления стражи, назвав опасения Лебядкина "смехотворными и беспочвенными". Даже представлять себе не хочу, чем всё это кончится для нашего города…

Я отдал честь и поспешил к площадке, на которой были припаркованы ещë не готовые к обратной дороге тележки с таласанцами. За мной выдвинулся небольшой отряд вооружённых стражников, должным образом проинструктированных капитаном. Когда я оказался у тележки с Рафаэлем, то обнаружил, что его фамильяр сменился. Такое случается не часто, поэтому я спросил:

– А куда делся тот, который вëз его сюда?

Новенький поджал хвост и выпалил на одном выдохе:

– Не имею понятия.

Рафаэль что-то прострекотал.

"Его забрал из ложи тот, другой сержант", – перевёл фамильяр.

На душе у меня стало неспокойно. Неужели Илюша решил под шумок избавиться от невольного обидчика? Вообще, способен ли мой старший сержант на нечто подобное? Как личность – определённо, но как персона – не уверен. Слишком серьёзные последствия ждали его в случае разоблачения. Он не мог рассчитывать, что я закрою глаза на подобные вещи. В итоге я прогнал эти мысли, поскольку в них не было никакой пользы.

– Ты знаешь, как его звали?

– Чен Чен, господин, – сказал фамильяр. – Его зовут Чен Чен.

И действительно, что ж я его хороню раньше времени? Впрочем, я пессимист. Честно говоря, не могу поверить, что наш мир позволяет изгоям и одиночкам, вроде меня, безболезненно функционировать и даже находить свою нишу. Наверное можно найти в этом положении дел повод для радости. Жаль, далеко не во всём мои ожидания столь же превосходным образом неверны.

Когда тележки выстроились в ряд, а стражники заняли свои места, я дал сигнал к старту. На сей раз мы могли позволить себе ускориться, поскольку всё время двигались под уклоном к морю. Я шёл быстрым шагом и отчаянно вглядывался во тьму, которая начиналась сразу же за фонарями, освещавшими нашу дорогу. Казалось, будто мы движемся через какое-то фантастическое ущелье прямиком в царство мёртвых.

Рафаэль вдруг заговорил.

"Кажется, я был прав", – озвучил фамильяр.

– Вам от этого лучше?

"Нисколько. На самом деле, всё прошло гораздо хуже, чем я ожидал. Боюсь, что в ложе был поставлен вопрос о временном закрытии посольства Талáсии".

– И при чëм здесь я?

"Ну я же вам говорю, значит, при том".

Я сдавленно хохотнул. Мне пришлось заметить:

– Второй раз это звучит неубедительно.

"Согласен. Но я знал, что вы оцените шутку. В общем-то именно поэтому я вам всё это и говорю. Вы единственный человек, который разговаривал со мной, как равный. Без снисхождения и притворства, без попыток размыть или обострить границу между нашими видами, без осуждения или же наивного восторга. Вы просто говорите то, что думаете, и делаете то, что говорите. У нас такое поведение считается признаком благородства. Я решил отплатить вам той же монетой".

– Весьма польщён, – несколько ошарашенно ответил я.

Тем временем, таласанец продолжал стрекотать. Бедный фамильяр еле за ним поспевал:

"Должен сказать, что мои соплеменники очень озабочены реакцией местной публики. Они рассматривают убийства ни в чëм не повинных фамильяров как акт этнической ненависти. Скорее всего Талáсия выдвинет определённые требования к Альянсу, но их ещё предстоит сформулировать. Сдаётся мне, что начинаются времена, когда способность наших народов к кооперации будет испытана на прочность. Если наше пребывание в Симпáне станет нежелательным, я хочу просить вас быть моим контактным лицом. В свою очередь, я поделюсь с вами адресом человека, который всегда знает, как меня найти".

– Зачем вам это нужно? Я всего лишь младший сержант. У меня нет обширных связей. И с чего вы взяли, что всё вдруг станет так плохо?

"Может и не станет. Но я вижу, что вы, как и я, существо, способное на контакт. А именно контакты нам и понадобятся, если ситуация выйдет из под контроля".

Я подумал, что в его предложении есть смысл, и нет ничего предосудительного.

– Ваш человек сможет найти меня в квартире над трактиром братьев Вайнеров. Пусть спрашивает у управляющего.

"Хорошо, я запомню. Мой контакт живёт на улице Энергетиков, дом 3, квартира 5. Её зовут Анастасия Оберюхтина".

– Женщина? – вырвалось у меня.

"Кажется, да. Вам виднее".

– И действительно…

Никто в здравом уме не осмелился бы напасть на нашу процессию, поэтому оставшийся путь мы одолели без происшествий. Вскоре мы попрощались, таласанцы нырнули обратно в родную для них среду, а я, наконец-то оказался в собственном распоряжении. По-крайней мере, до утра. Ни с кем не прощаясь, я отправился в караульную башню, чтобы сбросить снаряжение.

Занятно, что эта второсортная пьеска, которая сама по себе ничего не стоит, может разругать всё сообщество, вместо того, чтобы служить заявленной цели социальной справедливости и равенства. Не находите? Острые места, которые успешно сглаживались на протяжении поколений, вновь были заострены одним взмахом неумелого пера.

Я понимаю, чего боится Рафаэль. Таласáнцы очень ревностно относились к соблюдению прав зверолюда, всякий раз находя тот или иной способ давления на общество Альянса. В конце концов, они поставляли на острова множество вещей, без которых жизнь стала бы заметно хуже. Взять хотя бы кораллы, из которых люди делают особо прочный цемент для своих построек. Откажись они поставлять их, и мы снова начнём рубить бесценный лес. А если они это сделают, то тут же вылезут всяческие обязательства и долги, которые на фоне идейного конфликта, люди могут и аннулировать. Встречные санкции потянут за собой серию ответных действий, и с таким трудом налаженные связи оборвутся в один миг. И что дальше? Война? Не представляю, как будет выглядеть подобный конфликт. Да и рано делать далеко идущие выводы. Сегодня все на эмоциях. Утро вечера мудренее. С этой мыслью я и лёг спать.