Читать книгу Аз Бука - - Страница 1

Аз Бука

Повествуется этот рассказ к чувствам и эмоциям моим, переполняющих моё сердце и захватывающих моё сознание, направляя его к желанию обладать тем, чего я не достоин, что я испытывал к самому прекрасному в мире агоний и лживых обещаний. Вам не под силу понять, о чем или, если угодно, о ком идет речь. Поймет лишь один из вас. Однако он, возможно, никогда не услышит об этом. И пусть не искушаются те, кто думают, что речь о них; вам стоит присмотреться внимательней, и тогда вы поймёте, что заблуждаетесь. Частичка меня есть в этом прекрасном, но в целом оно противоположность меня, это-то и отдаляет его от меня. А я всего-то хочу света в этой дороге, как и любой другой человек, поскольку, несмотря на моё дурное отношение ко всему человеческому, я все же остаюсь человеком. Я все так же слаб и уязвим относительно моих вожделений и природных стремлений. Ибо есть нечто, что мне сложнее всего преодолеть: стремление к удовлетворению потребностей ума, наполненных лишь эстетическим наслаждением и лишенных всякой низменной похоти. Очарованный всеми качествами этой сущности я пытаюсь бороться со всеми невзгодами, исходящими от никчемных, тщетных и безнадежных попыток к обладанию этого прекрасного. Однако все, что я в силах сделать, это показать свой образ на истории о странствующем несчастном бедуине, созерцающего дивный свет самой яркой звезды в мрачном и пустом небе, парящей над столько же бескрайней, сколько бессмысленной пустыне.

Когда-то бедуин жил в мираже смысла и наслаждений и искал какую-то цель в нем. Он был как все: любил, дружил и стремился к счастью в нем. Он видел обворожительных гурий и преданных друзей. Знал он тогда о мире все, ибо мираж всегда тесен. Мираж показал ему такой мир, каким он должен его видеть. Однако тогда бедуин не замечал, что сущее далеко не изумительное место и что мир не поддается порой прихотям и задумкам людей. Он не видел тех простор, что выходят за границы миража. И потому отрадно воспевал о чудесных дарах этого мира; о верных друзьях; о красивых девах. Порицал он тогда зло и любил он тогда добро, не видя, что они сотворены миражем. Его душа была благочестива, хоть порой его и дурманили пороки. Но становилось ещё более тесно в мираже. И тогда он начал замечать, что всё, что он видит, лишь грезы. Реальность же находиться, подумал он тогда, по ту сторону миража.

Собравшись изведать мрачный и равнодушный мир, он не замечал насколько тягостным может быть путь. Не замечал он так же, что придется ему забыть всех друзей и лишиться всех благ, которыми он обладал.

– Мы не простим тебе этого, – говорили грозно одни его друзья, – отныне ты больше не наша семья. Иди своей дорогой, но больше не смей искать совета нашего и помощи от нас больше не жди. Ты предал всех нас!

– Останься! – с жалостью и состраданием уговаривали его другие друзья. – Не совершай же ошибки. А если все-таки уйдёшь, то мы всегда будем готовы принять тебя вновь. Мы будем молиться, чтобы ты вернулся к нам снова.

– Простите меня, братья мои, – отвечал бедуин, – но мой путь неотвратим. Мне стало тесно тут. Я хочу изведать мир. Возможно, сущее не будет таким же приятным и отрадным, как этот мираж, но, увы, я не смогу вернуться сюда вновь. Не смогу я так же простить себя за то, что предал вас. Вы мне были дороги. Прощайте!

Говорил он это кривя душой, ведь не было ему дело до них, невзирая на то, что они всегда были рядом с ним и помогали ему во всем. Он понял, что не любил их на самом деле, что вся любовь его к ним была обычной иллюзией и магией этого миража, в которую он хотел бы поверить снова. Но мотивы его к познанию не давали место этой вере. Тогда начал он свой неотвратимый путь.

Дойдя до границы миража, он испугался, поскольку почувствовал холод, исходящий с той стороны. Понял тотчас он, что ждет его путь в неизведанный, беспочвенный и угнетающий мир, сопровождающегося ещё неведомым ему мытарством. Однако назад дороги не было. Всякая мысль о возвращении делалась для него признаком малодушия и слабости, поэтому он несмотря ни на что решился перейти границу миража и вступить в новый мир.

Всякий человек порой сталкивается с какими-либо трудностями в жизни. Одни считают, что нужно идти им навстречу, преодолевая их, другие – что лучше отступить и затаиться от них в более или менее благоустроенных условиях. Первым, по всей видимости, хватает смелости улучшить свою жизнь, ибо видят они процесс преодоления как борьбу за некую награду, ибо конец венчает дело. Поэтому безудержно и с большим упорством бросаются в схватку с трудностями. Вторые же готовы всю жизнь, выражаясь аллегорией Платона, созерцать тени в пещере. Таков человек по природе своей: либо постоянно стремится к большему, либо вынужденно довольствуется имеющимся. Кроме того, не стоит считать вторых слабыми, подобно тому, как это делают первые, ведь мы не всегда можем иметь власть над своей собственной волей. Герой наш, как вы успели догадаться, принадлежал к первой касте людей. Он без каких-либо колебаний решился перейти в неизведанный мир. Хотя, стоит отметить, что он не видит награду, которую обычно ищут его единомышленники, – а если точнее, он не знает есть ли она вообще. Что же тогда могло стать лейтмотивом его пути, ибо человек стремится только к тому, куда взирает его нескончаемая жажда овладения тем или иным объектом? Возможно, его жажда была жаждой познания. Не искал он изобилии телесного блаженства, так как его он мог бы найти и в мираже, поэтому хотел он всего лишь одного: удовольствия разума путем познания необъятного бытия. Более того, он понимал, что рискует потерять все, что приносит удовольствие телу. А что уже он потерял, так это интерес к ним. Однако искоренить их он не мог полностью, лишь подавлять приоритетом той жаждой, что толкает его к познанию.

Увидев этот мир, он затаил дыхание от ужаса, ибо не видел он дотоле ничего более мрачнее этого мира. Тотчас он обернулся назад и заметил, что мираж исчез, а впереди была однообразная пустыня, предела которой он не видел. Тогда понял он, что волей-неволей не вернется обратно не потому, что не хочет, а потому, что это теперь попросту невозможно. Отныне он в мире вечных невзгод и абсурда, наполняющего его душу все большей и нарастающей хандрой. Его душа охолодела, а разум стал яснее, поскольку видел мир таким, какой он есть. Эта пустыня и есть та истина, которую он искал. Он в ней был один, словно корабль в открытом море, и не видел он ни целей, ни указаний, ни дороги, ни правильного, ни ложного, ни добра, ни зла. Его взору виднелось чистое пространство, в котором нет никакого закона, за соблюдение которого его ждала награда, а за нарушение – наказание; закона, что управляло бы его жизнью, как это было в мираже.

– Я был счастлив в мираже! – восклицал бедуин, разговаривая сам собой. – Теперь я скиталец, вынужденный блуждать в пустоте. Я хотел бы назад, но не могу я вернуться. Мираж навсегда исчез из моей жизни. Теперь меня ждет вечная мука в этой пустыне. Не спроста говорили мне братья мои, что познание – скорбь. Мне кажется, что-то осталось во мне от миража. Оно заставляет меня чувствовать эту скорбь, изнемогающую меня до конца ногтей и доводящую до белого каления. Мне хочется заснуть и не видеть больше ничего. Я хочу исчезнуть навсегда.

Несколько позднее он стал скитаться по пустыне в надежде найти что-то, что поможет заглушить его боль и страдание. Конечно, в первую очередь, ему хотелось найти место подобное миражу, из которого он вышел. Поэтому странствовал он без остановки в поисках чего-то удивительного и интересного. Однако везде видел он одно и то же: лишь однообразную пустыню. Вряд ли многие смогут почувствовать на себе эту тягость, которую испытал одиноко странствующий бедуин. Да, все встречаются с трудностями в жизни, однако большинство людей никогда и не пытались покинуть свой дом так, чтобы к нему невозможно было вернуться. Иными словами, люди живут в своих миражах и даже не задумываются о том, чтобы её покинуть то ли в силу незнания о потустороннем мире, то ли от нежелания оказаться там. В любом случае, такие люди слишком слабы, хотя, как я уже ранее говорил, мы не властны над своей волей, а это означает, что нельзя осуждать в слабости кого-либо за что-либо. Все мы плывем по течению, но некоторые из нас пытаются управлять потоками. Тем не менее, невзирая на попытку управлять потоками, они тоже плывут по одному и тому же течению. Хотя найдутся люди, которые, противясь своей собственной воле, будут пытаться плыть против, налагая на себя череду бед, не имеющих никакого смысла. Жизнь же всякого из нас такова, что мы независимо от того, как её проживаем, вынуждены идти по одной дороге. Я к тому, что скиталец всегда был в этой пустыне, то есть сам мираж, где он прибывал, находился в ней. Теперь он просто осознал это, потому мираж и испарился. Со временем бедуин начал понимать причину своих страданий; понял он, что часть миража в нем тянуло его к ней обратно, но ему удалось искоренить этот мираж в себе. И тогда негодования по утраченному исчезли, страдания и боль утихли.

Вскоре он увидел, как ему навстречу шла очаровательная и обворожительная девушка. Она была идеально подходящей особью для плотских утех. Она, как и он, одиноко скиталась по пустыне. По её взгляду было понятно, что она направлялась именно к нему в надежде что-то ему донести.

– Здравствуй, странник! – заговорила она, дойдя к нему и взирая на него своим похотливым взглядом. – Смею предположить, что вы так же заблудились в пустыне, покинув свой мираж.

– Кто ты? – фамильярно спросил скиталец, недоумевая.

– Это было, мягко говоря, не очень любезно с вашей стороны, могли бы хотя бы поздороваться.

– Если тебе не нравится мое отношение, можешь пройти дальше. Хотя, мне кажется, ты направлялась именно ко мне. Что тебе нужно?

– А вы проницательны, – заметила девушка, – я пришла вам помочь. Я знаю, как вернуть вас в мираж, где вы снова можете сибаритствовать и жить прежней жизнью. Но есть одно условие. Вы должны стать моим рабом.

Бедуин изумленно взглянул на неё. Ему несомненно хотелось вернуться, однако он не мог позволить себе отдаться в рабство. Более того, тяга к познанию в нем так же присутствовала. И подумал он тогда: «могу ли я снова вернуться в мираж, зная, что он находиться в пустыне?»

– Уйди прочь с моего пути, – ответил грубо скиталец, – ты вынуждаешь меня снова впасть туда, откуда я недавно выбрался. Я отказываюсь принять твое предложение. Даже не пытайся меня искушать. Вряд ли у тебя что-нибудь получиться.

В этот момент над ним поднялась огромная песчаная буря, окруживший его со всех сторон. Небо стало темнее. А девушка в мгновение превратилась в гнусного ифрита ростом более двух метров. На его лице была ярость; глаза выражали чрезмерную неприязнь, будто перед ним стоял убийца близкой для него души; а с рук исходил огонь, обжигавший всю его кисть. Ифриты сами очень коварны, если верить сказаниям, но иногда сами ифриты оказываются разведены вокруг пальца людьми, ибо в людях коварства не меньше. В целом, они очень сильно похожи на людей. Они так же подвержены эмоциям и желаниям и так же склонны использовать все средства для получения желаемого.

– Я заставлю тебя быть рабом моим, – крикнул ифрит. – Если откажешься, то сожгу тебя в пламени, что исходит из моих рук, и поверь мне, странник, огонь её сравниться с огнем геенны.

Бедуин вздрогнул, но не обволокся страхом.

– Ты не сможешь напугать меня, как и не смог искусить, когда притворялся похотливой девушкой, – ответил смело скиталец, глядя прямо в его яростную физиономию. – Не боюсь я огня твоего, ибо не верю, что он сожжет меня, как и не верил в удовольствия, которыми ты искушал меня. Я не из тех скитальцев, что волей случая попали сюда, и не из тех, что были изгнаны, я попал сюда по своему собственному желанию, так как хотел познать этот мир.

Ифрит тут же успокоился и даже начал как-то сострадать бедуину. В этот час затихла буря, а небо стало светлее. И спросил он бедуина:

– Диву даюсь от тебя. Зачем же ты отказался? Разве твои познания стоят лишенных благ?

– Каких ещё благ? Никаких благ никогда не было, лишь иллюзия. Это понял я с самого начала. – заключил скиталец.

– А что понял ты ещё?

– Что мир и есть эта бессмысленная пустыня, и никаким другим он не должен быть. Раньше я негодовал по поводу этого, потому что мираж оставил во мне отпечаток свой. Теперь я вижу в нем прекрасное пространство больших возможностей.

– Ты собираешься строить свой мираж, подчиняющий сознание других людей? – поинтересовался ифрит.

– Нет, я хочу вечно блуждать из ниоткуда в никуда и чувствовать ту свободу, которую достиг. А ты, как я полагаю, созидаешь новый мираж?

– Как ты догадался? – удивился ифрит.

– Ты хотел меня приманить туда, – начал рассуждать бедуин, – сначала искушал меня, а потом пытался заставить под гнетом страха.

– Ты умен, но осталось тебе понять ещё кое-что… – произнес ифрит, оглядываясь по сторонам. – А теперь прощай, я должен искать других скитальцев. Возможно, ещё свидимся.

Не успел и моргнуть бедуин, как от него ни осталось и следа. После сел бедуин передохнуть и задумался о том, что же ему ещё нужно понять? О чем шла речь? Казалось ему, что единственное, что он должен был осознать, так это то, что все невзгоды, изнурявшие его в пустыне, были лишь частичкой миража, призывающие его вернуться. Теперь знал он, что нет никаких страданий так же, как не было никакого счастья. И то и другое лишь прокрустово ложе миража. Он чувствовал абсолютную свободу. Посему был он доволен своим стремлением к познанию и начал посему презирать слова Екклесиасты.

Наступила ночь и взглянул бедуин вверх, любуясь звездным небом. Он нашел наконец в себе силы видеть истинную красоту, а не ложь миража. Его охватило необыкновенное, мистическое и экстатическое удовольствие от этой красоты. Часами наблюдая за ними, он вдохновлялся на поиск той единственной звезды, что осветила бы его дорогу. Когда нашел он ту самую яркую звезду на небе, которая светила, как казалось ему, на него (однако он был обманут, только об этом позже); он был счастлив и испытывал неимоверное наслаждение от этого, хоть и не откровенного, света. Ему хотелось петь, но на сей раз он воздержался и заснул крепким сном. Любой скиталец подобный нашему бедуину видит самое настоящее наслаждении только в звездах. Такие люди способны обретать истинное счастье и избегают счастье лживое, какое бывает в мираже. Ибо видели они, что счастье миража химерично и коварно.

На утро собрался бедуин странствовать дальше, как вдруг он увидел летящую на небе птицу. Она была вся белая, что явно подчеркивало её отличие от других птиц, встречавшихся ему в мираже, но помимо белой окраски ничего эксцентричного в ней не было, в остальном она была весьма обыкновенной птицей. Глядя на неё, бедуин подумал: «А не научит ли она меня летать, чтобы я мог вблизи созерцать красоту звезды или, быть может, она поможет мне каким-то образом сблизиться с ней? Не теряя ни минуты, решил скиталец позвать птицу и крикнул ей вслед:

– Постой! Можно попросить тебя о помощи? Мне кажется, ты в силах мне помочь.

Птица облетела вокруг него и медленно, двигаясь сначала по спирали, а потом прямо вниз, приземлилась на его предплечье, которое он намеренно вытянул для неё.

– Здравствуй, скиталец, слышала ты просил помощи, – промолвила птица. – Изволь же выразить свою просьбу, я помогу тем, чем смогу, а кто сможет больше, пусть сделает это за меня.

– Мне, откровенно говоря, приятно слышать, что вы готовы помочь, – обрадовался бедуин – В общем, я сравнительно недавно покинул свой мираж…

– Я поняла это, – перебила птица, – по началу здешние скитальцы все как одним миром мазаные пытаются найти ответ на какие-то вопросы либо же пытаются при пробуждении после первых созерцаний звезд достичь их, поэтому они ищут того, к кому обратиться, а я в этом всегда находка, поскольку пребываю тут постоянно и поскольку я умею летать. Что конкретно нужно тебе найти ответ на вопрос какой-нибудь или достичь звезды?

– Весьма занятно, – сказал бедуин, – я буду из второй категории скитальцев, желающих обладать звездой. Надеюсь, ты сможешь научить меня летать. Или сможешь меня как-нибудь к ней доставить. Скажи, что это возможно, иначе я снова погружусь в бездонное отчаяние, как это было при выходе из миража.

– Только без этих человеческих роптаний, пожалуйста, – любезно попросила она, – я ненавижу два вида людей: ноющих и назойливых.

Бедуин сконфузился.

– Вернемся к нашим баранам, – продолжила птица. – Ты должен принять к сведению, во-первых, что пустыня место неограниченного воображения, тут можно делать все, чего душа пожелает, поэтому ты можешь научиться летать, смастерив себе крылья, это в мираже твои действия были ограничены, теперь привыкай к сладкой жизни, но помни, что иногда свобода может стать твоим врагом. Во-вторых, мне не составит особо труда помочь тебе подлететь к звезде. Однако надо учесть кое-что крайне важное: звезды не всегда приветливы и не похожи друг на друга. Одни звезды без раздумий примут тебя и одарят тебя своим теплом и светом; другие же заставляют тебя выполнять их прихоти прежде, чем принять; третьи – любят развлекаться с людьми; четвертые, самые недосягаемые, разделяют людей по определенным признакам, например, не хотят видеть человека, который находится вне миража или наоборот. Если звезда не захочет освещать тебе путь, её свет не подарит тебе тепло, а обожжет твои крылья, чтобы ты упал снова вниз. Если в этом случае подлечу я, забрав тебя с собой, то она обожжет мои крылья, из-за чего я потом не смогу больше летать. Поэтому, если хочешь, чтобы я помогла тебе, дождемся ночи. К счастью, я знаю характеристику каждой звезды, потому буду знать, стоит ли к ней лететь.

Бедуин кивнул головой, и птица тотчас улетела, сказав ему напоследок:

– Возжелай того, чтобы я прилетела, и тогда я мигом окажусь рядом.

Это показалось весьма странноватым бедуину. Складывалось у него ощущение, будто он управляет пустыней, будто он с ней единое целое. Словом, понять эти витиеватые загадки он не мог. Вдруг понял он, что это как-то связано со словами ифрита касательно того, что ему ещё кое-что нужно понять. От этого он очень сильно захотел встретиться с ифритом, чтобы узнать об этом. В это мгновение он увидел впереди знакомый ему силуэт огромного антропоморфного существа; скиталец сразу догадался, что это ифрит и стремглав подбежал к нему.

– Мир тебе, ифрит, – приветствовал его бедуин.

– И тебе мир, брат мой, – ответил ифрит, – с чем пожаловал?

¬– Для начала хотелось бы узнать, почему, когда я пожелал тебя увидеть, ты оказался передо мной, хотя я с предыдущей нашей встречи, не сворачивая, шел в прямо противоположную сторону? – поинтересовался бедуин. – Неужели тут все связано с моими желаниями?

– Если честно, я и сам не могу многого понять тут, – начал ифрит. – Однако я наслышался о некоторых учениях. Одна из них гласит, что пустыня в действительности не вечна, как она кажется нам, а просто обманчива; она заставляет нас ходить по одним и тем же местам, посему кажется, что она не имеет конца. Дескать, это круговорот, в котором мы постоянно возвращаемся в исходное место. Это учение называется у них «вечное возвращение».

– Учение весьма сомнительное, ибо как объяснить, что все возвращается только тогда, когда я возжелаю это увидеть, возможно, это совпадение. Однако мне птица тоже говорила, что тут все сопутствует моим хотениям.

– Второе учение гласит, что этот мир ничем не отличается от миража, – продолжал ифрит, – этот мир, говорят они, тоже мираж, только его гораздо более трудно преодолеть, чем предыдущий. Сторонники этого учения утверждают, что нет реального мира, есть только большие или меньшие миражи. Преодолев один мираж, мы попадаем в ещё больший и т.д.

– Немного убедительнее первого, но тоже скептична, – произнес бедуин.

– Третье и последнее учение гласит, что пустыня – это внутренний лабиринт каждого из нас, а мираж – это заблуждение в лабиринте – заключил ифрит.

– А какое по-твоему самое верное учение? – спросил скиталец.

– Я даже не думал об этом. При первой встрече нашей мне казалось, что ты и дашь мне ответ, ведь я нахожу тебя любознательным и рассудительным. Сам же я не очень-то и заинтересован этими учениями и изучением пустыни в целом. Ибо я не намерен задерживаться тут, так как уже создал свой мираж, где буду владеть сознаниями людей, а ради этого мне самому нужно влиться в свой же мираж, чтобы следить в нем за порядком.

– Значит, я тебя тут больше не увижу? – огорчился бедуин. – А ведь я ещё не нашел ответа на вопрос: что я должен знать о пустыне? Я думал, ты мне скажешь.

– Если хочешь овладеть мудрость, то я дам тебе одно напутствие, – перед уходом сказал ифрит, – тебе нужно найти мудрецов. Говорят, их всего три, они дольше всех пробыли в пустыне. Первого зовут Бодхисаттва ¬– ты его найдешь на востоке. Второго зовут Аполлон – он будет ждать тебя на западе. И, наконец, третьего зовут Дионис – к нему ты попадешь, если пойдешь на север. Надеюсь, они помогут тебе постичь истину. Быть может, вскоре ты и сам станешь таким же мудрецом, как они. Мир тебе, скиталец. Желаю тебе победить мир.

После этих слов ифрит испарился. От чего скиталец отчаялся и остался озадаченным, ведь на мучавший его вопрос ифрит так и не ответил. После того, как тот слился со своим миражем, его больше нельзя было увидеть в пустыне. Сколько бы не пытался бедуин возжелать его присутствие, все было тщетно, он все равно не появлялся. На некоторые вопросы в жизни мы, как бы грустно это не звучало, никогда не найдем ответ. И тем меньше мы будем получать ответ, чем чаще будет задаваться вопросами. А иногда мне и вовсе кажется, что значения большинства вопросов лишь преувеличены людьми.

Бродил скиталец по пустыне и все размышлял о тех логосах, что изложил ему ифрит. Преимущественно его предрасположило к себе последнее учение, учение о лабиринте. Однако понимал он, что он это учение отнюдь не понял во всей полноте и что ему ещё стоит над ней поразмыслить. «Что же мы вообще можем знать о мире? Разве каждый из нас не видит мир через призму импонирующего его логоса? Если это так, то из этого необходимо следует, что истинного представления о мире нет, следовательно, каждый из нас живет в своем мираже, а когда он преодолеет один мираж, то сразу же перейдет в новый» – так заключил свои размышления бедуин. Хотя он и был больше склонен считать последнее учение правдой, нежели первые две, второе учение, где говориться о бесконечных миражах, он так же не опровергал. Более того, он не находил, чтобы эти два учения исключали друг друга, напротив, он видел в них даже взаимодополняющую меру. Например, если пустыня – это лабиринт, по которому он странствует, словно Тесей, то не очевидно ли, что это какие-то уловки миража, ведущие к аберрации рассудка? Словом, все это было всего-то предположение. Эти мысли, как видно, изрядно истязали бедуина и захотелось ему отвлечься от них и вздремнуть. Но вспомнил он, что может проспать ночь, упустив возможность созерцать великолепную красу звезды.

День приближался к закату. Заметив это, вспомнил бедуин про птицу и предвкушал появление на небе звезд, чтобы позвать её. Цвет неба неспешно сменялся с малинового на темно-синий, а после некоторого времени наступила темнота, обеспечивающая возможность звездам окрасить небо и осветить землю мелкими проблесками слабого, но изящного и безукоризненного света, озаряющего поэта сочинять стихи, а художника писать пейзаж. Разве мог бы возникнуть известный постимпрессионистский труд Ван Гога не будь на небе звезд? Разве могли бы мы усладить себя прочтением стихотворения Осипа Мандельштама не будь на небе звезд? Скиталец тем временем не лишал себя удовольствия наслаждаться красотой самой яркой и прекрасной звезды. Экстаз, который получал бедуин, был неведомый ему давеча. Если использовать дискурс античных философских школ, то можно было бы сказать, что он достиг той самой атараксии, которой так долго пытались достичь древние греки. Но, пока они искали её в неких абстрактных вещах, она всегда была в самом простом и обыденном: прямо над нами; всего-то нужно глядеть на небо, а не на потолок. Атараксию необходимо следует отожествлять с понятием счастье, а счастье, говорят эвдемонисты, это цель жизни каждого человека. Тут и двух мнений быть не может. Однако, что оно из себя представляет? Безусловно, каждый стремится найти счастье: одни пытаются увидеть её в мирских благах, другие – в отречении от них, а некоторые вообще видят его в непрерывном познании или, напротив, в воздержании от всякого познания и даже суждения. Но порой люди отчаиваются, понимая, что глубоко заблуждались в понимании счастья, даже когда достигают желанного. Причина этого, на мой взгляд, в том, что под счастьем порой ошибочно понимают некое вечное блаженство, хотя на самом деле счастье есть лишь мимолетно просачивающееся мгновение, дарующее нам кратковременное наслаждение либо спокойствие тела и души. Нужно понимать, что счастье и есть это мгновение, и вся наша жизнь заключается в том, чтобы постоянно к нему стремиться. Человек снова и снова желает увидеть, ощутить, захватить полностью это мгновение; он пытается его поймать, чтобы продлить его сладостный эффект, приносящий неизмеримую отраду. Потому-то он и стремится к нему снова и снова в надежде, что в этот раз он его точно поймает или остановит. Любое удовольствие независимо от того, в какой форме и в каком виде мы его получаем, вызывает зависимость, привыкание и манию. Следовательно, все люди с зарождения одержимы самым сильным наркотиком на свете, которое именуется «счастьем».

– Я на месте, – отвлекла бедуина от созерцания птица.

– О, замечательно, как раз подумал о тебе, – сказал он.

– Скорее, возжелал меня увидеть, – поправила она. – Показывай, какая звезда тебя заворожила?

Бедуина уже бесило слово «возжелай», ибо связаны были с ним рассуждения о пустыне.

¬– Вон та, самая яркая, – указал скиталец.

– О Боги, – воскликнула птица, – прости меня, но к ней я не подлечу, она однозначно сожжет мои крылья. Помнишь, я рассказывала про то, какими бывают звезды?

Бедуин кивнул головой

– Так вот, эта одна из самых недосягаемых звезд. Эту звезду зовут Бука из созвездия Аз. Её не интересуют скитальцы подобные тебе. Она жаждет чего-то большего, пытаясь превзойти себя, постоянно совершенствуясь, поэтому она такая светлая. Это делает ее безумно флегматичной к остальному. Вероятно, её больше интересуют те, кто создаёт мираж или подчиняет себе чужой мираж; только таким она воздаст тепло своего света и осветит его путь, ибо такие кажутся ей очень сильными и смелыми либо тут дело в том, что ей самой нужен мираж. Не хотелось бы тебя огорчать, но придется, тобой она не заинтересуется. Конечно же, ты можешь рискнуть и подлететь к ней сам. Ведь я, быть может, ошибаюсь, и она все-таки примет тебя. Но я не рискну своими крыльями, извини.

После этих слов она тут же улетела, а бедуин стоял в ступоре. Он даже забыл спросить у него о пустыне и о её мистическом исполнении его желаний. Сейчас ему было не до этого. Он был в сильном отчаянии, боль от которой беспощадно пронизывалась вглубь его души. Это негативно сказывалось не только на его эмоциональном, но и на ментальном и физическом состоянии. И, чтобы сублимировать свою глубокую душевную печаль, бедуин начал петь:

 В ночи холодной над пустыней

 Сверкает яркая звезда.

 Под ней безбожный бедуин

 Блуждает из ниоткуда в никуда

 Глаза пусты, душа томится,

 Лишь свет её спасет его.

 Но с тьмою свет не совместится,

 Оставив свет лишь для того:

 Кто рад исполнить все приказы,

 Что даны коварным миражом;

 Кто рад признать себя рабом,

 Зато не опоясанный укором.

 А дух скитальца был свободен,

 Ему одобрения не видать

 От того он только опечален

 Что теплотой звезды ему не обладать.

 В ночи холодной над пустыней

 Сверкает яркая звезда.

 Под ней ранимый бедуин

 Блуждает одинокий навсегда.

Когда он закончил, то почувствовал, насколько сильно изнемог. Посему он упал вниз и заснул, пытаясь вновь воссоздать грезы, которые бы помогли ему хоть немного заглушить эти Танталовы муки и чувство безнадежности.

Проснулся бедуин очень поздно. Он был настолько истощен, что не желал продолжать путь. Однако вспомнил он про мудрецов, о которых рассказывал ему ифрит, и отправился на их поиски, надеясь получить от них ответы на мучавшие его вопросы, а также понять заодно природу звезд. Впадая в состояние чрезмерной озадаченности, даже самому мудрому из нас не обойтись без помощи других мудрецов.

Первым делом решился он пойти на восток, на поиски так называемого Бодхисаттвы. Он не ведал о нем ничего, впрочем, как и о других названных ему мудрецах. Он не был даже уверен, что эти мудрецы ему помогут, лишь искры надежды подогревали его пыл, вполне достаточные для такого несчастного и донельзя отчаянного человека, как он. Следует заметить, что надежда эта лишь усиливает гнусно охватывающее отчаяние. Да и всякая надежда является основанием всякого отчаяния. Печально лишь то, что человек всегда имеет надежду, это словно какой-то защитный механизм нашего сознания, способствующий компенсации его сил для дальнейшего стремления к желаемому либо тому, чтобы он сложа руки ожидал чуда или волю случая. Надежда возникает в силу неудовлетворенного состояния – когда человек желает чего-либо, но не может этим обладать в сей же час в виду некоторых трудностей. И так как потребности человека неиссякаемы, то и надежда в нем живет постоянно. Думаю, нет смысла углубляться в размышления о надежде, достаточно того, что из вышесказанного исходит: коль есть у каждого надежда, то у каждого всегда будет и отчаяние.

Прошел уже день с тех пор, как скиталец начал свое путешествие к земле востока. Ночью скиталец мимоходом разглядывал Аз Буку, любуясь её превосходным светом. А на следующее утро увидел перед собой статую золотого Сиддхартхи Гаутамы. Он находился посреди пустыни и громоздился на тридцать метров в высоту. Бедуина настигло сомнение, что он вообще сможет с ним говорить. Ничего не оставалось ему делать, как попробовать поговорить с неодушевленным предметом.

– Извините, что прерываю ваш покой, просветленный, – обратился он. – Мне сказали, что вы мудры и можете помочь мне достичь истины.

Разумеется, в ответ стояла гробовая тишина. Но бедуин снова попробовал обратится к нему. И снова в ответ безмолвие. Бедуин попробовал подойти к нему и дотронулся кончиком своего указательного пальца, вследствие чего его сознание полностью отключилось, и он повалился на землю. Когда бедуин очнулся, то увидел перед собой Бодхисаттву, но он уже был нормального роста, без золотой окраски и, что самое важно, он был не был похож на статую.

– Приветствую тебя, скиталец, – снисходительно проговорил Бодхисаттва.

– Что со мной было? – спросил Скиталец.

– Ты попал в нирвану на какое-то время, это было необходимо, чтобы после ты смог созерцать меня в истинном обличие, иначе ты бы по-прежнему видел всего лишь статую.

– Почему же этот ритуал так необходим?

– Мое учение нельзя объяснить с помощью слов, мое учение нужно ощутить, – гордо произнес просветленный.

Бедуин чувствовал жуткую робость, поскольку был предельно обескуражен произошедшим. А ещё нагнетали мысли о том, что он ничего не помнит о той нирване, в которой он, дескать, побывал, потеряв сознание. Ему показалось, что его подвела память, и он попросту забыл то, что хотел ему показать Бодхисаттва, то бишь его учение.

– Я вижу ты обескуражен, – быстро понял мудрец, – наверняка тем, что не можешь вспомнить нирвану. Дело в том, друг мой, что в этом и сущность нирваны, ты её не в силах вспомнить, так как помнить можно лишь то, что ты воспринимаешь в этом мире, а она не является частью этого мира; она является Абсолютом той немыслимой красоты, которую человеку никогда не завидеть в мире.

После этих слов вспомнилась бедуину звезда, и его лицо закисло.

«Не могу представить, что же может быть прекрасней звезды, – подумал он. – Неужели пустыня есть новый мираж, а нирвана новая реальность, и если я в мираже считал, что самое прекрасное это телесные наслаждения, а в пустыне, увидев звезды, понял, что самое прекрасное это наслаждение ума, то в нирване меня ждет нечто новое, ещё более прекрасное? Разве значится бытийным счастье, если оно не исходить от ума или тела?»

– Тебе кажется, что невозможна красота, не утоляющая жажду хотя бы одного из атрибутов человека, то есть ума или тела, – сказал мудрец, точно имел телепатические способности. Эти слова нехило изумили нашего героя. – Однако перестань погружаться в раздумья. Все твои мысли находят свой исток в твоем эмпирическом познании и исчерпываются только им, поэтому сама мысль никогда не созидает ничего нового, как думают некоторые, а всего-навсего генерирует идеи и знания, соответствующие твоим сенсуальным перцепциям. Даже когда мы мыслим о небытие, Богах, душе и прочих химерах, мы реконструируем реальность из тех данных нам знаний, которые набираем благодаря органам чувств. Безусловно, небытие антитезис бытия, но, обозначая, что таковое есть, гласит о том, что небытие это уже есть иное бытие, поэтому правильнее говорить инобытие, нежели небытие. Само же инобытие всегда создается у нас в нашей голове на основе элементов самого бытия, но в прямо противоположном виде. То же самое касается и других метафизических субстанций. Если бытие конечно, то инобытие бесконечно; если человек смертен, то душа бессмертна; если все рождается и умирает (или хотя бы рождается), то Бог (как создатель всего) не рождается и не умирает (он просто есть). Кроме того, все эти субстанции так или иначе имеют общие черты с отрицающим, помимо прямой противоположности. Должно все-таки сделать одну поправку: если мысль что и созидает, так это новые субстанции, которых в природе нет. Конечно, возможно и другое наше применение мышления. Например, создавая какие-либо орудия, заметно упрощающие нашу жизнь, мы сначала реконструируем его из наличных нашим перцепциям объектов, а потом пытаемся эту полученную в ходе мышления идею реализовать. И иногда это заканчивается весьма плодотворно. Таким образом, мы никогда не сможем помыслить то, что никогда не созерцали в жизни. Следовательно, пока не ощутишь нирвану, ты не поймешь, что это такое. Однако нирвану нельзя ощутить ни телом и разумом, потому представление о ней не сохраняется в твоей памяти. Её можно ощутить отсутствием ощущений.

– Теперь понятно почему я не помню о ней ничего, – заметил бедуин. – Нирвана есть иное.

– Не совсем так. Нирвана не есть вообще. Это не иное и не оное. Это вообще не нечто. В нирване ты отказываешься от всего того, что связывает тебя с этим миром. Если, попадя в пустыню, тебе пришлось отказаться от телесных наслаждений, то нирвана требует отказаться и от дум. Ибо нужно отказаться от себя, от самосознания своего существования, то бишь от своей, так сказать, субъективности. Существовать, значит воспринимать себя через чувства и мысли. Без этого человек не был бы вообще. Именно это и нужно для достижения нирваны. Нужно отказаться от этих атрибутов и, соответственно, отказаться от существования. Отказаться от восприятий чувств и отказаться от восприятий мышления.

– Все это я так-то понял, но вот в чем наслаждение? Неужто наслаждение в том, чтобы не быть?

– Именно так. Я тебе не рассказал самого главного. Быть, значит не только восприниматься посредством протяженностей. Быть, значит страдать в мире этих протяженностей. Как ты успел догадаться, каждый человек от природы стремиться к счастью. Но счастье в нашем мире соразмерно эфемерному удовольствию, получаемое нами от различных вещей. В промежутке между удовольствиями мы пребываем в состоянии абсолютной дисдемонии. Данное состояние позже вынуждает нас вновь отправиться за новой дозой счастья. Когда же мы получаем предмет этого счастья в изобилии, нам оно докучает, и мы стремимся к новому предмету счастья, и так происходит вечная градация наших желаний. В конечном счете, мы доходим до такого состояния, когда ни одна вещь на земле не может дать нам дозы счастья. Происходит некоторая адаптации к одной дозе счастья, если эта доза употребляется в изобилии, что толкает нас к другой дозе или к большей дозе того же счастья. Самое настоящее страдание человека пребывает не столько в том, что он остался без дозы, сколько в том, что он становится от этой дозы зависимым, словно заядлый наркоман (впрочем, все мы и есть заядлые наркоманы, стремящиеся к «счастью»). Зависимость обусловлена тем, что человек всегда хочет вечного блаженства от предмета счастья, поэтому каждый раз стремится к нему, чтобы продлить его. Однако тут его ждет очередное разочарование: после каждого удовлетворения он сознает, что счастье не вечно (ввиду этого некоторые люди привыкли обнадеживать себя, придумывая вечное блаженство после смерти, чтобы хотя бы как-то заглушить данное разочарование). Можно подытожить эту мысль так: страдание находят свой исток в отсутствии счастья, в разочаровании от эфемерности этого счастья и в зависимости от счастья, порождаемая конфронтацией эфемерности удовольствий и человеческого стремления к вечному блаженству. Не иначе, везде где нет счастье, царит страдание, но счастье крайне эфемерное явление, так что, страдание царит большую часть человеческой жизни. Да и к тому же, если человек стремится к бесконечному счастью, то можно ли назвать то эфемерное, что он получает, счастьем?

– Заключение, я думаю, вполне очевидно. Наша жизнь, если верить вашим словам, страдание, а счастье, к которому мы привыкли противопоставлять его, всего лишь временное удовольствие…

– Я сказал бы даже кратковременное – перебил Бодхисаттва.

– И единственный путь обрести то вечное блаженство, к стремлению которого человек предрасположен, – нирвана, – продолжал делать вывод скиталец, – то есть отказ от существования. Весьма занятная мудрость, но не внушает доверия мне мудрость, основанная на уходе от жизни, ибо нирвана, на мой взгляд, не отличается от смерти, а обрести нирвану равносильно совершению суицида. Вы не учитываете одного и самого важного, свобода есть вечное блаженство, а нирвана мне не нужна, как не нужна и смерть. Ведь о чем не знают, того не желают. Но спасибо вам за наставление, просветленный. Мне пора уходить.

– Смотри сам. Мое дело сказать, твое дело принять, – сказал вслед уходящему бедуину мудрец.

Оглянуться не успел бедуин как он уже был далеко от Бодхисаттвы. Дальше он решил двинуться на запад, к мудрецу Аполлону. По пути он осмыслял сказанное ему просветленным. И, хотя он испытывал некоторый скепсис к учению о счастье нирваны, он не мог всецело не согласиться с вечными истинами Бодхисаттвы. Например, он был солидарен с его мнением о страдании, но отрицал, как уже было сказано, путь его предотвращения. А также не давали покоя мысли о мире, которое является только таким, каким явлен ему.

«Мое сознание отражает только определенный мир, но не весь, либо весь мир и есть то, что отражается в нем?» – размышлял скиталец.

Когда он дошел до нужного места, он увидел вдали силуэт высокого, физически подтянутого и широкоплечего мужчины. Вблизи же были уже заметны очертания его мужественного лица. Но быстро понял бедуин, что все это может быть мистифицированной экзальтацией телесной, то бишь внешней, красоты. Культ красоты такого тела не несет собой реальной красоты, лишь придает ей некоторое потребительское значение, иллюзорно и беспощадно внушающее свой императив экзальтированного тела в сознания людей, превращая их в загипнотизированных животных, стремящихся к обладанию и потреблению данной красоты.

– Приветствую вас, Аполлон, – начал бедуин, подходя к нему. – я слышал, вы сможете помочь мне, страннику, обрести мудрость в этом абсурдном мире. Хотелось бы получить некую помощь для понимания своего бытия и для понимая её цели.

– Приветствую тебя, странник, – быстро и надменно ответил ему Аполлон буду в состоянии беспрестанности. – Я расскажу тебе, что нашел я в своих странствиях по бескрайним полям самосознания. Однако моё учение нынче люди чаще отвергают.

– Почему же? – резко спросил бедуин.

– Стара моя парадигма, ибо я тот, кто побудил людей создавать миражи. Моё учение берет здесь свое основание. Но если раньше я и сам верил иллюзиям миражей, то сегодня я лишь могу сказать, что иллюзия счастья, которую дает мираж весьма оправдан, поскольку абсолютно ничем не отличается от счастья подлинного. Нам пора вернуться обратно к миражам, чтобы спасти этот мир, иначе нас неминуемо ждет коллапс. Нужно кануть в Лету истинный мир, так как противоречит он тому, что желает человек. А человек испокон веков желает иллюзий. Человек, рожденный в мире страданий и страха перед смертью, обязательно выдумывает для себя такую реальность, в которой жизнь может быть вечна и блаженна. Так человек и придумал мираж в силу естественного стремления к химерам. В начале конечно же мираж был орудием более сильного человека, который с её помощью подчинял себе других людей. Но мое учение склоняется к тому, что все до единого должны верить в химеры миража. Мираж дает нам повод к общественному прогрессу (хотя, по всей видимости, он и стал позже причиной отказа многих людей от миража, ибо они начали много размышлять). Впрочем, тебе решать, убить в себе мираж или подчиниться, хотя в твоем случае, создать его или остаться в мире абсурда.

– Я, быть может, канул бы Лету истину, но смогу ли я? – спросил наш герой.

– Если у тебя не получается сделать это самостоятельно, то попытайся придумать нечто, что будет могущественнее тебя, и пусть оно будет приказывать тебе подчиниться под угрозой некоего наказания. – ответил мудрец.

– Вы правы, ваше учение устарело, – сардонически произнес бедуин. – Но спасибо за мудрость.

– На благо и счастье, – промолвил Аполлон. После чего бедуин ушел к закату.

Учение Аполлона бедуину виделось крайне утопичным. Хотя, конечно же, доля правды в его словах была, ведь люди действительно стремятся к иллюзии, лишь бы она давала надежду на счастливую и вечную жизнь. Однако главный вопрос, который до сих пор мучал бедуина – это вопрос сущности существования.

Ночью бедуина мучала тоска от того, что при созерцании Аз Буки он не мог приблизиться к ней, тогда, вспомнив слова птицы, он поймал себя на мысль смастерить крылья, однако решил с этим повременить, ведь впереди его ждал ещё один мудрец, которого он мог найти, если верить словам ифрита, на севере. Туда он тотчас и отправился.

Минула ночь, а на утро скиталец уже лицезрел вдали перед собой мудреца Диониса. Он не был похож на других мудрецов. Не был он красив и не был он уродлив. Его внешность отрицала способность давать какую-либо оценку. Того более, он не был чем-то протяженным, имеющим конечности, лицо, тело итд. Он был неким иным. При этом всем лицезреть его все же было можно, лицезреть как некую абстракцию чего-то сверхразумного, немыслимого, но существующего. Обыкновенный человек, по-видимому, такого увидеть не в силах, ибо не дано это подобострастным рабам миража с скудным мышлением и мещанским мировоззрением.

– Приветствую вас, Дионис, – произнес скиталец, когда уже встретился с ним лицом к лицу. – Я наслышан, что вы обладаете мудростью. Извольте же поделиться ею.

– Ты видишь меня, скиталец, – сказал Дионис, – а это означает, что ты достоин моей мудрости. А также это означает, что ты уже знаешь мою мудрость, то есть ты достиг её сам. Однако я помогу тебе собраться с мыслями. Так послушай же.

– Я готов слушать, – промолвил бедуин.

– Превосходно! Итак, ты знаешь, что уже давно преодолел ложь миража. Попав в истинный и абсурдный мир, ты осознал, что ничего о нем не знаешь. Это привело тебя в замешательство, натолкнувшее тебя на поиски ответов. Но ты все знаешь. Ты знаешь то, что тебе нужно делать. А именно, скитаться по пустыне, распоряжаясь той свободой, которую достиг. Надо принять этот пустой, казуальный и бессмысленный мир таким, какой он есть. Я не буду подобно аретологу говорить тебе о добродетелях, учить тебя о золотом правиле нравственности и вообще о морали. Однако стоит отметить, что твоя единственная добродетель – это свобода от всех добродетелей. Морализм есть удел рабов, покорно и безропотно пребывающих внутри химер миража. Мираж с помощью морального рычага управляет душами и берет над ними вверх. Из этого можно заключить, что одна добродетель всегда лучше, двух других. Эта добродетель делает тебя именно тем, кем тебя создала природа. Тем, кто должен пребывать в абсурдном мире и помнить, что когда-нибудь наступит конец. Конечно, наилучшее, что могло бы быть с злополучным однодневным родом человеческим, – это не быть, не родиться. Но не познать это тем, кто появился на свет. Но отчаиваться не стоит, ибо по достоинству для тебя то, что наипредпочтительно для тебя – встретить смерть. Рождение не начало, ибо наша жизнь детерминирована только тем, что рождены мы были изначально, чтобы встретить смерть. Но люди начали выдумывать миражи из жажды власти, а верить в миражи начали из страха перед смертью или перед абсурдом. Посмотри же, скиталец, к чему бы человек не прикоснулся, оно превращается в искусство. Но всякое искусство есть ложь миража. все эти вечные истины и убеждения, созданные человеком, не более, чем иррациональное искусство его. Будь свободен в этом мире, ибо нет правды, нет вечных истин. Запомни ещё следующее: убеждение – это и есть мираж, при котором ты не видишь остальной мир. Даже убеждение в отсутствии истин и моих речей. Запомни, что и я могу тебя обмануть, как могут обмануть и другие мудрецы. Я не есть мудрец, я есть динамит, созданный уничтожать миражи и сеять хаос. Запомни так же, что твоя судьба быть одиноким, но прими это и улыбнись своей судьбе. И наконец запомни, что всё созерцаемое тобой в мире и есть твое Я. Твоё Я же есть все созерцаемое тобой в мире. Иными словами, твоё Я и есть весь мир. Весь мир же и есть твоё Я. Все происходящее в мире, происходит в тебе так же, как все происходящее в тебе, происходит в мире. В этом-то кроется вся моя мудрость, которая не является мудростью.

– Сложно не согласиться с вами, о мудрец, – воскликнул бедуин, однако…

– Достаточно! – перебил мудрец, – остальное ты должен познать сам. Как я уже сказал, твоё Я и есть весь мир, соответственно, все мудрецы и их речи тоже в тебе. Так познай же себя сам. И только так и познаешь мир.

– Хорошо, благодарю вас за мысль. Считайте, что ваша мудрость мне очень помогла, – сказал бедуин и после, попрощавшись с Дионисом, ушел в свои вечные скитания по пустыне. Мудрость Диониса действительно была полезна для нашего героя, он нынче стал более уверенным в своих мыслях и продолжал философствовать.

В очередной ночи бедуин задумчиво глядел на звезду, решаясь подлететь к ней в близь. Теперь-то он решился на тот шаг, который внушал чрезмерный страх перед тем, что он может быть отвергнут. Он начал мастерить свои собственные крылья. Его посещали сомнения, но преодолевал он их быстро. Спустя некоторое время он уже примерил на себе и испытал крылья на деле. Приготовился было он подлететь к звезде…

Бедуин начал полет. Ему виднелось как исчезает под ним земля. Однако он вдруг почувствовал запах гари. Быстро осознал он, что горят его крылья. И тем сильнее он чувствовал запах обожжённых перьев, чем ближе подлетал к ней. Это её равнодушный свет беспощадно уничтожал его крылья, что привело в конечном счете к тому, что крылья полностью сгорели, а бедуин в это время начал стремительно падать вниз. Это стало лебединой песней в его стремлении овладеть красотой звезды. Однако он и далее надеялся, что когда-нибудь он сможет её достичь. А это значит, что он ещё не раз будет отчаиваться, чувствуя глубокую и безумную боль.

Внизу он оказался уже скоро, в это мгновение к нему подлетела птица и сказала:

– Я предупреждала, что тебя ждет подобный исход, но дело было твоё.

– Да и ты есть все, что пребывает во мне. – сказал Бедуин, вспомнив мудрость Диониса.

– Совершенно верно, – произнесла птица и улетела дальше.

Валяясь на земле, бедуин думал над словами мудрецов (в особенности над словами Диониса о том, что Я и мир есть одно и то же). Нежданно-негаданно у скитальца наступило озарение. Наконец он понял, что есть пустыня. Он понял, что все учения, о которых ему рассказывал ифрит правильны. А все мудрецы говорили ему то, что он сам считал мудрым.

«Я и есть пустыня, – понял бедуин, – и я скитаюсь внутри себя, среди своих желаний и мыслей. Все мудрецы, ифрит со своими учениями и птица говорили мне то, что было и так во мне, что я понимал и знал. Мираж же был моим внутренним самообманом, который мне удалось превозмочь. А Аз Бука моим идеалом счастья, которого я так и не достиг. Мир (то бишь Я) есть перемена из одной иллюзии в другую; вечное возращение в исходную точку; а также мой внутренний лабиринт. Но как же эта пустыня может быть лабиринтом?»

– Всего сложнее не заблудить в таком лабиринте, в котором нет никаких стен, – крикнула сверху птица. – Потому никто из нас не знает правды, не знает правильно ли мы идем. Вспомни слова Диониса, убеждение – это тюрьма. Посему ничто не истинно и все заблуждение в лабиринте, вернее, мы не знаем, что истинно, а что заблуждение, поскольку не видим стен, но и это все, быть может, – ложь.

На этой ноте кончается рассказ о бедуине. А я все так же опечаленный вспоминаю и непосредственно гляжу в прекрасное, видя, что мы с ним слишком разные, словно Эрос и Танатос, где Танатос это я. И именно по этой причине не могу я им обладать. Видимо, придется мне смириться с этой печалью… Иногда смирение необходимо вопреки тому, что трудно…