Читать книгу Разговор на асфальте - - Страница 1

Ивка гнала свой маленький джип по забитому шоссе на запрещенной скорости, не сбавляя оборотов, не замечая предупреждающих сигналов «подрезанных» автомобилей и ничего вокруг не видя. Мозг переключился на автоуправление, и ее темно-зеленая тойота мастерски выруливала и обгоняла впереди идущие автомобили. При этом не возникало ни малейшего раздражения по поводу тихоходов на скоростной полосе трассы. Оцепенелый взгляд, стеклянные зрачки неподвижно смотрели вдаль, будто просматривали невидимые другим картины только что происшедшего с Ивкой – шальной тетки с рыжими волосами и вечно гнетущим чувством обиды на весь мир.

«Доколе так можно избивать всеми возможными способами мою душу, хлестать меня по щекам с детства, выцарапывать наив из моих измученных глаз! Да меня уже практически нет на этом белом свете. Я уже умерла. Я не чувствую себя давно! Я будто размазана по этому миру, и от меня не осталось ни икринки. Куда еще? Я пытаюсь каждый день себя восстанавливать из мертвых, уговаривая прожить еще один день, который проходит как в немом кино – я все равно никого не слышу, делаю лишь, что должна делать, запрещаю думать о светлом будущем, потому что его не может быть исходя из черного прошлого и серого настоящего…

Будь она проклята. Она послана меня исклевать по кусочкам, делая это мастерски, используя с самого детства мою неистовую любовь к ней! я была ее частью, вернее она моей – головой, душой, сердцем, телом; я чувствовала ее боль, ее любовь ко мне даже когда все стало меняться со скоростью света. Я тогда отвергалась все больше и дальше, исчезая из ее жизни, да и из своей. И ничего уже изменить нельзя. Никогда. Все попытки вернуться в ее любовь – напрасны, неуклюжи, унижены, обломлены. Я как нищенка по жизни иду без ее любви, мне каждый раз больно ее видеть, а она еще больше ранит меня. И сейчас, после стольких лет, как она могла так поступить? Со мной? Ведь мы были одной любовью! Невыносимо. Я не в состоянии это пережить. Нет больше ресурса жить. Нет. »

Слезы ручьями лились из глаз, смывая пудру и оставляя неровные следы на светлой коже. Мысли звучали громко и кажется губы произносили какие-то нечленораздельные слова и звуки. Обычно она в машине включала медитационный восточный мотив, который иногда помогал раствориться в действительности и не обращать внимания на ее колкую поверхность, получая обыденные толчки от людей, их решений, общих событий жизни. Сейчас этой музыки не звучало. Тишина в машине нарушалась лишь тихими всхлипами и угрожающими сигналами подрезанных ею авто. По обеим сторонам обочины проносилась густая зелень знакомого парка. Здесь много лет назад Ивка гуляла со своей маленькой семьей, собирая первоцветы, играя с пухлощекой дочуркой в прятки, выглядывая из-за стволов то «лосем с ветвистыми рогами», то «быстроногим бесшумным тигром», опережающим маленькую дочь большими прыжками. В своей рыжей легкой шубе она и вправду была похожа на хищника с мягкими лапами, прыгающего по белому снегу и нежно ласкающего своего неуклюжего еще детеныша. Это было очень давно. Этот детеныш тоже отверг ее, променяв на моду, романтические сопли и отцовскую жесткую, но всегда преданную любовь. Она всегда одна, даже среди толпы знакомых лиц. Ей некуда приткнуться взглядом – она все время в поиске кого-то, кого нет нигде уже, о ком тоска переросла все мыслимые границы сознания, о ком мысли истерлись до дыр и память уже отказывалась воспроизводить бессчётное количество раз то драгоценное, что еще осталось в темных глубинах памяти.

Слепило заходящими лучами солнце. Где-то внутри продолжался еще монолог обиды. Внезапно перед глазами все остановилось в растянутом моменте, картинкой застывшей реальности, декорациями в кино. Тело будто отделилось от сидения и попыталось выйти наружу, но неизбежное уже происходило. Замерли, исчезли все звук. Ивка не могла пошевелить ни рукой, чтобы вывернуть руль влево и принять неотвратимое хотя бы на соседнее сиденье, ни ногой, чтобы нажать на тормоз… даже мышцы глаз не могли сомкнуться, они желали видеть все: и как по встречке с бешеной скоростью выехал белый большой внедорожник со сверкающим крестом на бампере, и как на нее смотрели голубые огромные глаза водителя, умоляющие простить его, безумного, внезапно выскочившего из-за медленно идущей нескончаемой колонны огромных груженых фур. Она не могла уже дышать, но видела и чувствовала каждую свою мысль, каждое свое движение, напоминавшее замедленную съемку, ощущала холодную волну, идущую откуда-то из головы прямо в ноги, видела, как что-то ударилось ей в грудь, отдаваясь жгучей болью во все еще живое тело и сознание и, глаза, наконец, закрылись.

…Ивка продолжала смотреть, не мигая, перед собой и, по-прежнему не видя – ее взгляд был обращен внутрь – а там была тьма. Также много лет назад она провела свою первую ночь без нее в такой же кромешной тьме одна, на маленькой кровати, среди других ее семилетних сверстников-одиночек, вынужденных понимать и принимать новые условия жизни – в невыносимом одиночестве, темноте и нелюбви. В то время как ее младшие сестры купались в материнской любви каждый день, отобрав это счастье у нее лишь правом своего рождения после нее – первенца. Это глубоко несправедливо. И Ивка чувствовала эту несправедливость каждой своей клеточкой и в ней нарастала ненависть к тем маленьким толстоногим существам, забравшим у нее мать. С каждым днем она уверяла себя в мысли, что нужно стать просто лучшей во всем, и тогда мама будет любить только ее. Она будет восхищаться Ивкой, будет целовать и любить только ее, она будет смотреть только на нее. Она добьется этого во что бы то ни стало. Это было не так трудно среди тупых, слабых и недоразвитых уродливых детей, каких она видела вокруг себя. Себя она ощущала сильной, умной и красивой – талантливей и выше остальных. И это ощущение подтверждало отношение к ней учителей, хваливших за успехи в учебе и примерное поведение. Она становилась звездой класса, а потом школы, занимая лидирующие позиции командира, затем комсорга, ведущей культурных мероприятий. Она становилась лучшей, как и загадала когда-то в самую первую свою одинокую ночь.

Лишь дома, приезжая на воскресенье, она не чувствовала той уверенности в своей исключительности, которой добилась в интернате. Дома она сверкала злющим огнем на своих младших сестер и все больше ненавидела их, используя каждый удобный момент побыть рядом с матерью и приструнить разбалованных погодок. В эти короткометражные побывки Ивка часто заболевала, то ли расслабившись, наконец, после напряженной гонки за лидерство, то ли чувствовала, что таким образом мать уделит ей побольше внимания – она тем не менее была благодарна матери за каждый нежный взгляд, целовала ее руку, трогающую горячий лоб, просила посидеть и почитать хоть пять минут что-нибудь из сказок. Последнее удавалось крайне редко – мать вечно была занята стиркой, готовкой, кормлением детей и домашней скотины, которую они с отцом с трудом выкармливали, чтобы на столе всегда были свежие яйца, мясо, да немного денег от продажи кроликов и живой свинины. Но когда родилась третья сестра, Ивка поняла, что теперь ей ждать больше нечего здесь. Ей больше не получить хоть капельку от этого теплого, уже чужого очага. Ивке было невыносимо больно смотреть теперь на мать, провожающую ее на автобус в интернат с непрестанно орущим свертком, который мать нежно прижимая к груди, махала Ивке, стоящей одиноко за закрывающимися дверями автобуса и неотрывно смотрящей вслед спешно удаляющейся матери. Она уже не плакала при матери, но только автобус отделял Ивку от материнского большого мира, как из ее выразительных карих глаз брызгали первые слезы, а за ними целый поток с тихим скулежом, но, уже при подъезде к воротам интерната, слезы высыхали, на ее лице оставались лишь решительность и готовность к трудной одинокой жизни среди постоянных соперников за место лидера.

Конечно, матери сообщали об успехах Ивки, хвалили дочь, прочили ей очень успешное будущее, но мать лишь улыбалась, кивала головой и искоса посматривая на Ивку, старалась побыстрее закончить подобные разговоры и уйти. Ивка страдала от нарастающего материнского равнодушия родителей. Отец никогда не замечал ее, лишь, когда Ивка потопчется по его спине, разминая затекшие мышцы бывалого шоферюги, он погладит Ивку по голове и улыбнется в благодарность.

Когда одна из младших сестер пошла в первый класс, мать просила Ивку приглядывать за ней, но Ивка старалась не замечать этих скорбных больших глаз, везде ищущих старшую сестру. Она пряталась от сестры в столовой за головами одноклассников, старалась не попадаться на глаза на прогулке, гуляя с подругами возле аллеи с сиреневыми кустами, не соглашалась на просьбу провести в младшем классе «самушку» – самостоятельную работу с домашним заданием.

В седьмом классе Ивка влюбилась в мальчишку-одноклассника. Ее существование неожиданно наполнилось красками и необычайными ощущениями, вдохновляющими и призывающими любить все вокруг. Она даже стала ласковей к своим младшим сестрам, сшила для их кукол красивые платья из старой одежды. Ей хотелось всегда петь, и она пела, хотелось изрисовать все вокруг красивыми образами, которые ежесекундно проносились в ее голове – и она рисовала, вдохновенно, очень точно изображая людей, в том числе себя и его, того, кто подарил ей радугу жизни.

Мать не сразу поняла в чем дело, когда Ивка, окрыленная, приехала на выходной и стала с удовольствием помогать по дому, с готовкой, с сестрами и все время спрашивала можно ли ей уже закончить учебу и пойти на работу, например.

– Я хочу тебе помогать, буду работать и приносить деньги в дом.

– кем ты пойдешь работать, не закончив школу?

– ну не знаю, а куда меня возьмут?

Мать посмотрела на дочь, с удивлением отметив, как рано сформировалась ее женская плоть – большая грудь, бедра, все свидетельствовало о неуместной зрелости Ивки, как еще одной взрослой женщины в семье и мать с досады ляпнула:

– Только если проституткой пойдешь….

– А кто это – проститутка?

Мать рефлекторно закрыла рот Ивке шлепком по губам и грозно прошептала:

– Вот только попробуй, тварь!

Оторопевшая Ивка, ничего не понимая, скуксилась, но, сдержав слезы, продолжила чистить уже ненавистную ей картошку для жарки.

Колючая обида на мать не проходила в то воскресенье и Ивка не могла дождаться отъезда в интернат, где ее ждал симпатичный влюбленный мальчишка. Только с ним Ивка могла громко смеяться, кружиться, держась за руки, они бегали в летний кинотеатр, что в конце парка рядом с интернатом и подглядывали «взрослые ночные фильмы», после обеда вместе вели «самушку» у малышей, дежурили на главном посту и в столовой, брались за любые поручения –лишь бы вместе. Это было счастливое время за все семь лет, проведенных в интернате. На следующий год почти всем ученикам интерната предстоял перевод в другие школы, в связи с приездом детей- беженцев из Афганистана, которые будут теперь учиться в интернате. Ивке было грустно. Лето не радовало, как обычно, возможностью подольше быть рядом с матерью, купаться в море, наедаться сладкой клубникой и черешней, общаться со сверстниками из других хуторских дворов, играя в казаки-разбойники. Все было грустно. И даже влюбленность как-то поблекла, выгорела от июльских испепеляющих лучей. И мать больше ни разу не смотрела на Ивку ласково, только сердилась по всяким пустякам и старалась меньше общаться. Ивка опять была одна.